Последний контракт

Его звали Лев, и он был не киллером в классическом смысле. Он был окончательным арбитром. В его мире не было места страсти, сомнению или даже простой неприязни. Была работа. Четкая, сухая, как щелчок затвора. Он не ненавидел жертв и не презирал клиентов. Он был инструментом, и гордился этой безупречной, отполированной пустотой внутри. Она позволяла ему спать по ночам. Вернее, не спать, а погружаться в черную, беззвездную тишь, лишенную снов.

Клиентку звали Арина. Ей было двадцать пять, на пять лет меньше его. Она вошла в его жизнь не как человек, а как новый контракт. Встреча в полутьме заброшенной типографии была её условием. Он пришёл раньше, проверил периметр, занял позицию в тени. И когда она появилась — маленькая, в слишком большом чёрном пальто, — его рука, привычно лежавшая на рукояти пистолета, не дрогнула. Но что-то внутри… сместилось. Как будто шестерёнка в отлаженном механизме наткнулась на песчинку.

Она была красива неяркой, испуганной красотой. Лицо бледное, глаза огромные, синие, как лед над глубокой водой. В них не было злобы. Был холод, невыносимый леденящий след. Он был настолько чистым, настолько лишенным театральности, что пробрал его сквозь броню безразличия. Он увидел не клиентку. Он увидел отражение себя, хищницу дергающую ниточками.

Она выложила конверт на запыленный верстак.
— Муж. Дмитрий. Всё внутри. Нужен несчастный случай. Без следов.
Его пальцы привычным движением подхватили конверт, оценили вес. Но взгляд не отрывался от её рук. Худые, почти прозрачные пальцы без украшений. На одном — белая полоска от долго осившегося кольца. Он вдруг с нелепой ясностью представил, как это кольцо снимали: возможно, с усилием, возможно, оно зацепилось за сухую кожу. Деталь. Ничего не значащая деталь. Но она застряла в сознании, как заноза.
— Сроки? — спросил он, и его собственный голос показался ему чужим.
— Две недели. Его распорядок не меняется, он довольно скучен и предсказуем. Будет просто.
Она не просила, не уговаривала, говоря это с легкой улыбкой. Она констатировала. В этом была та же ледяная ясность, что и в нём. И это сходство было тревожнее любой истерики. Это был не его отражение. Это был его антипод, сотканный из того же материала, но изогнутый в иную, пугающе живую форму. В ней была та же пустота, тот же холод, но он обжигал своей страстью сильнее любого огня.

Когда она уходила, её пальто зацепилось за ржавый гвоздь. Она не дернулась, не засуетилась. Остановилась, обернулась и аккуратно, с какой-то смертельной нежностью, высвободила ткань. В луче света из разбитого окна он увидел, как рыжие волосы, выбившиеся из-под капюшона, вспыхнули медным огнём. И запах — не парфюма, а чего-то горького, дикого, вроде полыни или можжевельника, — ударил ему в лицо. Он задержал дыхание. И когда дверь захлопнулась, он еще минуту стоял, вдыхая этот странный, уходящий след.

Началось наблюдение. Дмитрий оказался предсказуемым. Безопасным, скучным объектом. Но Лев ловил себя на том, что изучает не только цель. Он искал в Дмитрие изъян, чудовище, которое оправдало бы поступок его жены. И не находил. Только обыденность, обтянутую деньгами, как кожей. Это раздражало. Беспокоило. Заставляло возвращаться взглядом к фотографии Арины, к этому снимку, где она смотрела в окно с легкой ухмылкой и притягательной животной страстью.

Именно в эти дни наблюдения, в разгар нуднейшего задания, с Львом стало происходить нечто странное.

Он сидел в своей машине в тридцати метрах от кафе, где Дмитрий встречался с юристом, и пил кофе из термоса. Кофе был тот же, что и всегда — горький, без сахара. Но в этот раз, глотнув, он почувствовал не просто горечь. Он ощутил вкус. Глубокий, обжаренный, с едва уловимой кислинкой. Он замер, смотря на бумажный стаканчик, как будто видел его впервые. Солнце, пробиваясь сквозь грязное лобовое стекло, легло на его руку, держащую стакан. Он наблюдал, как пылинки танцуют в луче, и почувствовал на коже тепло. Не просто температуру. Именно тепло. Уютное, почти ласковое.

Он оторвал взгляд от руки, смущенный. Это были сбои. Помехи. Он списал их на усталость.

Но сбои продолжились. Вечером, вернувшись в свою стерильную белую квартиру, он вместо того чтобы проверить оружие и лечь спать, включил телевизор. Не для фона. Он захотел его включить, впервые за долгие годы. На одном из каналов шла какая-то старая комедия. Глупая, с паясничающими актерами. Он просидел перед экраном двадцать минут, тридцать. И в какой-то момент почувствовал, как уголки его губ сами собой потянулись вверх. Он не смеялся. Но напряжение в челюсти, которое было его постоянным спутником, чуть ослабло, напряжение в организме спало.

Это было пугающе. Его пустота, его надежная, замороженная пустота, начала таять. И из-под льда прорастало что-то странное, незнакомое и до ужаса хрупкое.

Он назначил вторую встречу. Нарушил правило. Не уединенное место, а номер в неброской гостинице. Он сказал себе, что нужно обсудить детали. Но это была ложь. Ему нужно было увидеть её снова. Убедиться, что он не сходит с ума. Что эта жара, это щемящее чувство, похожее на боль в давно ампутированной конечности, — не галлюцинация.

Она пришла в простом темном платье, но без пальто. Волосы были распущены. Они пахли теперь не только полынью, но и чем-то сладким, уязвимым — вымытым телом, чистотой.
— Я не уверен, что хочу продолжать — сказал он, закрыв дверь.
— В чём проблема? — её голос был спокоен, но глаза, эти синие озёра, быстро просканировали его лицо. Она что-то увидела. Уловила слабину.
— Проблема в мотивах, — сказал он, глядя в окно на ночной город. — Ваш муж не монстр. Он просто человек.
— И что это меняет?, — парировала она, подходя ближе. — Монстров убивают с яростью. Над людьми — сожалеют. Я буду его оплакивать, не переживай.
Он почувствовал её близость раньше, чем увидел отражение в стекле. Тепло от её тела достигло его спины.

Она подошла ближе и просунув свои руки вдоль его талии, обвела его как гремучая змея сзади, сложив ладони на уровни живота.