Последний поцелуй вдовы

Участники Искупления

Дэсмур

Луна скрылась за толстым слоем тумана, когда Эскар Тамасви мчался по пустынной ночной улице. Подол его длинного пальто из черного габардина развевался за ним, как мрачная тень. Если бы любопытный прохожий случайно взглянул на него в этого момент, то оказался бы в недоумении, не в силах определить истинный возраст мужчины. Хотя лицо Эскара и его телосложение выглядели молодо, но всякий раз, когда он испытывал внутреннее смятение, его лик превращался в ледяную маску гнева, что старило его лет на десять. Так было и сейчас.

В эту ночь ярость жнеца была направлена прежде всего на самого себя. Он решительно отрицал, что баронесса стала иметь над ним какую-либо власть, ведь был уверен, что никто и никогда не заполучит его привязанности. И все же, волею судьбы, сегодня в закрытом клубе «Черный Делакруа», ее энергия пронзила весь воздух, заставляя его кровь бурлить от негодования. Поначалу жнец усомнился в собственном здравомыслии, заподозрив, что в его энергетическом осязании впервые за все время произошел сбой восприятия, ибо ему чудилась энергия той, кого априори быть в этом месте не могло.

Его пронзительный взгляд обшарил море пирующих, отчаянно ища ее присутствия. Одновременно с этим его охватила мучительная головная боль, грозящая поглотить сознание снова. Как только Эскар начал отбрасывать то навязанное чувство, как бред, его скучающий взгляд наткнулся на женскую фигуру у бара. Облаченная в пленительное платье цвета глубокого сапфира, она элегантно восседала у барной стойки, ведя оживленную беседу с барменом. Это была Сандрина Лорелей — та самая, что преследовала жнеца в самых мрачных его снах.

Мир вокруг него словно потемнел. Бред оказался реальностью. Лицо мужчины исказилось в презрительной гримасе, но он не мог оторвать от нее взгляда. Каждый сантиметр ее изящной фигуры стал предметом его молчаливого анализа, челюсть сжималась со свирепой силой с каждой секундой.

В этот миг его тщательно спланированный замысел оказался на грани краха, когда Фира Ахсаник, сидевшая рядом на софе, не могла отвести своего любопытного взгляда от неожиданно напряженной фигуры спутника.

Приблизившись, ревнивая дама разыграла его на желанное прикосновение к своим стройным плечам, в то время как он откинулся назад, положив руку на спинку дивана. Вскоре Фира вновь попыталась завладеть ослабевающим вниманием Эскара, но наткнулась на внезапную фригидность с его стороны. Она не подозревала, что глаза Тамасви, скрытые под маской, были устремлены лишь на одну особу в толпе, а его гневная энергия вызывала головокружение у многих, находившихся поблизости.

Очнувшись от наваждения, мужчина осознал, что его план рушится. Эскар вырвался из рук Фиры, заставив её на мгновение усомниться в их взаимном влечении. Однако, поспешно обняв ту за талию и притянув к себе, чтобы отдалиться в более уединенное место для их беседы, он развеял все сомнения, терзавшие её душу.

Фира не была простой аристократкой, как многие собравшиеся в клубе; лишь она обладала знаниями, доступными немногим в Восьми Графствах. Выросшая в семье чиновников, где оба родителя служили в Министерстве Системы и Порядка, она унаследовала не только их ум, но и глубинные связи. Горячая религиозная преданность её отца привела к строительству великолепных соборов и капелл, посвященных почитанию Церкви Будущего, что укрепило союз её семьи с влиятельными служителями церкви. Фира была проницательной и послушной, впитывая плоды этих связей, как губка, становясь невольным свидетелем бесед состоятельных людей.

И вот, в интимной атмосфере клубной террасы, после чарующей беседы с желанным мужчиной, который пленял её интерес больше всех остальных меркантильных ухажеров, она нашептала ему на ухо всё, что знала о теме, столь его интересующей. Эта информация была лишь крошечной частью тех знаний, которые хранились в одержимых умах главных служителей церкви, в яростно преданных церкви чиновниках и в подземных библиотеках Дэсмура — в старинных томах, укрытых под Базиликой Совета 8.

Получив искомые сведения, Эскар решил, что его план увенчался успехом, удовлетворив его неутолимое желание овладеть этой крупицей знаний. Однако, словно судьба решила изощренно покарать его, энергия баронессы вновь окатила его холодной волной. Краем глаза он заметил её у входа — лёгкая и грациозная, она двигалась в сопровождении навязчивого кавалера.

В черепе Эскара вновь запульсировала мучительная головная боль, свирепствуя с новой силой. Полуприкрытыми веками он следил за тем, как другой мужчина провожал его баронессу на уединенный балкон.

Вспоминая это сейчас, жнец ускоряет шаг по мостовой, неистово удаляясь от центра города.

«Ненавижу... Ненавижу тебя... я презираю тебя больше всего на свете, Тамасви!» — раздался голос Сандрины в его голове.

Эти повторенные памятью слова разорвали что-то притаившееся между его рёбер, по телу прокатилась жгучая боль, подкашивая ноги мужчины.

Превозмогая боль, жнец срывает с рук перчатки, небрежно бросая их в ближайшую лужу. Ногти впиваются в ладони, царапая гладкую поверхность кожи. Из его уст вырывается вязкое шипение, когда обезумевшие пальцы проходят по кистям и дальше до локтей, оставляя след из мелких кровоточащих царапин. Эта привычка самоистязания, давно забытая с подростковых лет, вновь нагрянула с новой силой.

Опустив рукава рубашки, он наблюдал, как тонкая ткань пропитывается темными липкими пятнами, а жгучее ощущение боли вселяло долю трезвости в его обезумевший от ревности разум.

Отдышавшись у стены, жнец нахмурился и продолжил свой путь по туманному переулку, раскинувшемуся впереди.

~

Сквозь зазеркалье, где оправдание имеет каждый вздох,

Сердца пылающие тонут в пучине неизведанных оков,

Слияние контрастов, антиподов — игра, игра, игра актеров!

~

Сандрина

Сон в склепе

Сандрина

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь облака, танцевали по хмурому небу, придавая необычный свет садам родовой усадьбы в Сестрорецке. В воздухе витал аромат свежескошенной травы и цветущих вишен, создавая атмосферу, полную ожидания и веселья.

— Мы слишком давно не устраивали семейных чаепитий в саду! Как скверно же мы проводим наши дни! — воскликнула тётя Тамара, её голос, как мелодия, разносился по усадьбе, наполняя её живостью.

Я, погруженная в подготовку, уложила свои короткие волосы рубиновым гребнем, чтобы непослушные пряди не мешали мне играть с близнецами. На мне было лёгкое белое платье, которое струилось до земли, его высокие ворот и кружевные рукава придавали виду элегантность. Шляпка, украшенная вышитыми розами, защищала моё лицо от солнечных лучей, которые обещали быть сегодня яркими.

Нуждаясь в помощи с корсетом, я позвала кормилицу Марусю. Её проворные руки быстро справились с задачей, и вскоре я чувствовала себя готовой к предстоящему чаепитию.

Дядя, поглощённый своими делами на угольном предприятии, уехал в город ранним утром. После его отъезда в усадьбе воцарилась тишина.

Спустившись по парадной лестнице, я мельком взглянула на себя в позолоченное зеркало в прихожей, убеждаясь, что каждая деталь моего внешнего вида соответствует стандартам, приличествующим чаепитию в саду.

Дойдя до вишневого сада, я присоединилась к тёте Тамаре и моим озорным братьям. Их внимание было приковано к подносу, который несла служанка, уставленным мармеладными сладостями, переливающимися под солнечными лучами. Тётя, всегда отличавшаяся чопорностью, требовала от старенькой служанки держать над головой цветочный зонтик, чтобы защитить свою бледную дворянскую кожу от солнечного света.

С лёгким раздражением я встала и попросила служанку отдать зонтик мне. Аккуратно приспособив его ручку на спинку стула тёти, я освободила бедную служанку от необходимости прислуживать ей часами. Подозрительный взгляд тёти следил за каждым моим движением, но я проигнорировала её невысказанный вопрос.

— Услуга, которую мне выполняла служанка, — её прямой долг, милая, — произнесла она с нарочитой добротой. — Слуги на то, чтобы служить.

Чаепитие проходило в душной атмосфере, и лишь Илья и Андрей развлекали меня своим милым детским поведением. Вскоре тётя объявила о каком-то сюрпризе для меня. Я с тревогой ожидала её возвращения и вскоре увидела, что обратно её уже сопровождает какой-то долговязый мужчина средних лет.

Воспоминания о недавнем разговоре между тётей и дядей вызвали неприятную дрожь. Это, наверняка, был тот самый Ларион.

— Александра, прошу поприветствовать нашего дорогого гостя, Лариона Августиновича Морибина. Филантроп, дворянин и человек широчайшей души! — с восторгом произнесла тётя Тамара.

— Рад наконец-то видеть Вас в добром здравии, Александра Васильевна, — ровным тоном произнёс он, его голос звучал холодно и безжизненно.

Меня охватило чувство отвращения: его надменная улыбка, впалые щеки на бледном лице и ледяные серые глаза, немые, как у рыбы, — вызывали у меня страх. Пытаясь сохранить видимость дружелюбия, Ларион начал вежливую беседу со мной, даже удостоил натянутого приветствия моих братьев.

Когда напряжение сковало почти каждый мой нерв, Ларион неожиданно прервал удушающую атмосферу просьбой о приватной прогулке после чаепития. Паника грозила поглотить меня, но Илья, всегда проницательный, заметил мой дискомфорт. В молчаливом обмене мнениями он шепнул что-то Андрею, который, жуя булочку с корицей, понимающе кивнул своему старшему брату.

В их невинных глазах плескалось озорство. Андрей незаметно проскользнул под стол, заставляя меня гадать о их задумке. Игривая ухмылка Ильи намекала на спонтанный план, который они разработали. Чувствуя их поддержку, я облегченно выдохнула.

— Чай допит, варенье иссякло! Теперь вы вдвоём можете и отправиться на прогулку к озеру, — вклинилась тётя, обрадовавшись. — Надеюсь, что смогу выдержать компанию этих двух сорванцов за столом без Вас, дорогой Ларион Августинович. Прекрасной Вам прогулки с Александрой!

Сбросив каблуки, я почувствовала, как прохладная трава щекочет мои босые ноги. Илья, отставив чай, встретился со мной испытующим взглядом, его пальцы крепко вцепились в шелковистую скатерть, готовясь принять мою команду. Андрей, как всегда незаметный, вернулся на стул, обменявшись робкой улыбкой с братом.

Коротко кивнув, я ощутила прилив возбуждения от предстоящего. Одним движением Илья дернул скатерть на себя, и все чашки и блюдца взлетели в воздух, нарушив идеальную сервировку.

Пронзительный вопль тёти Тамары раздался в воздухе, к нему присоединилось изумлённое восклицание Лариона, взывающего к имени Господа. Искренний смех вырвался из моих уст, и я пожалела, что не видела шока на их лицах, так как уже была далеко от них.

Босиком я бежала по траве, как лань сквозь заросли ближайшего леса, ища укрытия в безопасных просторах высокого зеленого лабиринта впереди, зная, что там меня никто не найдёт и подавно.

Пробираясь сквозь повороты лесного массива, я ощущала, как моё дыхание становится всё более затруднённым. Наконец, мои усталые ноги подкосились, и я рухнула на мягкий мох. Если посмотреть вверх, небо казалось мрачным и предчувствующим.

Я почувствовала, как погружаюсь в глубокую дремоту, и шепот ветра убаюкал меня, погружая в мечтательную дымку.

Последним ощущением перед тем, как я погрузилась в сон, был странный привкус на языке... Язык будто немел с каждой секундой. В голове зашевелились вопросы, пытаясь понять странное ухудшение моего состояния.

Несколько мгновений спустя я обнаружила, что погружаюсь в темноту. Мир вокруг меня искажался, цвета становились яркими и преувеличенными.

...

В тишине садов, где яркие цветы распускались под ласковыми лучами весеннего солнца, я оказалась у входа в лабиринт, скрытый под пологом густой зелени. Мое зрение было затуманено, и я сразу поняла, что это был очередной сон о нем — о загадочном мужчине, который приходил ко мне каждую ночь во снах.

Пробуждение во тьме

Голова кружилась, будто после долгого плавания на штормовой волне, а в висках стучало — то ли от мороза склепа, то ли от воспоминаний. Воздух был пропитан запахом сырости, ладана и старого дерева. В слабом свете лампадки, мерцавшей перед иконой в углу, плясали тени, превращая стены в живые полотна ужасов.

Я прижала ладони к лицу, ощущая, как дрожат пальцы.

Ларион...

Это имя жгло сознание, как раскаленный клинок. Он не просто отнял у меня невинность — он убил во мне человека. Теперь я была лишь тенью, "черной вдовой", проклятой собственной историей.

А мой Микаэль... Простил ли он меня? Мысль о нем пронзила грудь острой болью. Я не знала, что случилось той страшной ночью. Виноват ли Ларион в том, что наша карета сорвалась с моста в реку? Микаэль погиб, а я осталась жива. Было ли это справедливо?

Внезапно скрип железной двери вырвал меня из раздумий. Луч света, словно нож, разрезал тьму.

Фигура в проеме была высокой, почти неестественно стройной, окутанной дорогим мехом и бархатом.

— Боже правый... — его голос звучал мягко, но с небольшим акцентом. — Вы... живы?

Он сделал шаг вперед, и я инстинктивно отпрянула. Его пальцы, в перчатках из кожи, сжали трость с набалдашником в виде вороньей головы.

— Как Вы оказались здесь, мадемуазель? — спросил незнакомец, наклоняясь. В его взгляде не было жалости — лишь холодный интерес.

Я обняла себя, чувствуя, как ночнушка — когда-то белая, а теперь серная от грязи — прилипает к коже.

— Я... сбежать хотела, — прошептала я.

— ...От жизни?

— От себя.

От него.

Незнакомец замер, затем медленно снял плащ и набросил его мне на плечи. Мех пахнул камфорой и чем-то дорогим, чуждым.

— Разрешите представиться. Даниш Вороновский, — мягко произнес он, слегка склонив голову. — Герцог, хотя титул здесь мало что значит. Этот склеп... Я увидел свет в этом склепе, когда посещал могилу жены. А тут Вы.

Его глаза скользнули к дальнему углу, где стоял небольшой саркофаг, украшенный резными ангелами.

— Вы не можете остаться здесь, мадемуазель, — продолжил он. — Петербургская осень не прощает таких прогулок. Мое поместье в двух часах езды. Я... настаиваю.

В его тоне была не просьба, а приказ, завуалированный вежливостью.

Карета, запряженная парой вороных, ждала у ворот кладбища. Внутри — темно-бордовый сафьян, подушки с вышитыми воронами — герб его рода, как герцог объяснил мне.

Когда мы тронулись, уличные фонари изредка высвечивали его профиль, выхватывая детали: лицо было бледное, с резкими чертами — высокий лоб аристократа, нос с горбинкой, придающий профилю хищность, тонкие губы. Над верхней губой — маленькая родинка, словно поставленная кистью художника для завершения портрета.

Пока мы ехали герцог все смотрел в окно, будто чтобы не смущать меня своим вниманием, а может, чтобы дать мне возможность разглядеть его. Глаза его были карие, но не теплые — глубокие, как болотная вода. В них читалась усталость, несмотря на молодое лицо. Густые, черные волосы, с синеватым отливом, зачесанные назад, открывали висок с едва заметным шрамом.

«На вид ему лет тридцать восемь... Возможно, и больше», — решила я про себя.

Сюртук из черного бархата с серебряными пуговицами привлек моё внимание, жилет с вытканными арабесками, белоснежный галстук. На мизинце — перстень с темным камнем.

— В моем поместье остались вещи моей покойной супруги, — сообщил герцог, глядя в окно. — Я ничего не трогал с дня трагедии пять лет назад. Все вещи будут полностью в Вашем распоряжении.

Я смутилась, представив себя в платье мертвой женщины.

Когда карета остановилась, перед нами возникло трехэтажное здание у огромного пруда: остроконечные башенки, витражи с изображением птиц, железные решетки на окнах. Внутри — мраморные полы, люстры с сотнями свечей, портреты предков с тем же хищным взглядом, что и у Даниша.

— Добро пожаловать в Вороново, — прошептал он, и его голос слился с шумом ветра в трубах.

Коридоры поместья тонули в полумраке, лишь редкие канделябры бросали дрожащие блики на стены, увешанные портретами с глазами, будто следящими за каждым моим шагом. Дворецкий Витто — сухопарый старик с лицом, напоминающим пергаментную карту, — шел впереди, неся серебряный подсвечник.

— Здесь так мрачно... Но красиво. Как будто это все нереально. Вне времени. — проговорила я, разглядывая очередной портрет, пока дворецкий вел меня в гостевую комнату.

— Реальность, сударыня, — там, где лежит сердце, — прошептал старик внезапно, оборачиваясь. Его голос звучал как скрип старых половиц. — А сердца... имеют привычку теряться. Вот Вы... Точно потерянная.

Я замерла. Его слова отозвались эхом в памяти, смешавшись с образом того загадочного мужчины из моих снов — высокого, с глазами цвета ночного неба, чьи пальцы касались моей щеки в прошлом сне, шепча мне: «Наши души связаны»

— Я не потеряна. Почему Вы так решили?

Дворецкий лишь улыбнулся, открывая дверь в гостевую спальню.

Комната была обставлена с роскошью: кровать с балдахином из черного бархата, трюмо с зеркалом в серебряной раме, на котором лежало платье.

— Герцогиня предпочитала зелёный, — пробормотал дворецкий, исчезая за дверью.

Платье оказалось шелковым, цвета лесной тени, с кружевными рукавами и корсетом, расшитым серебряными нитями. Когда я надела его, наряд обнял тело, будто был сшит специально на меня. В зеркале отразилась незнакомка — бледная, с тёмными кругами под глазами, но... живая.

Лестница в столовую была узкой, ступени скрипели под ногами. Внизу, у камина, стоял герцог Вороновский. Услышав шаги, он обернулся — и застыл.

Его глаза, обычно холодные, вспыхнули нездоровым огнем. Пальцы сжали бокал с вином так, что костяшки побелели.

— Вы... — он сделал паузу, будто подбирая слова. — Прекрасны.

Я засмущалась, опуская глаза.

Стол ломился от яств: фазаны в гранатовом соусе, груши в вине, тёмный хлеб с тмином. Даниш говорил мало, но каждое слово было сказано по существу:

Склянка с тенями

1850 год

Спиритический сеанс в особняке Морозовых

Карета герцога остановилась у чугунных ворот особняка на канале Грибоедова. Я поправила чёрный креповый шарф — тот самый, что я носила с тех пор, как газеты объявили меня «опозоренной невестой». Ветер рвал с крыш жухлые листья, швыряя их под ноги, будто город пытался стереть мои следы.

Я и раньше слышала о графине Морозовой, что увлекалась модным мистическим делом — спиритизмом. Теперь во мне был трепет любопытства перед неизведанным.

Особняк Морозовых был самым заметным из своего ряда: трёхэтажный дом, с колоннами в стиле ампир. На фасаде — трещина от землетрясения 1829 года, которую так и не заделали. Говорят, по ночам из неё доносился шёпот усопших.

Подав руку Данишу, я поднялась по парадной лестнице. В складках моего платья — склянка с лавандовой водой, приятно холодила мою кожу.

Когда я вошла в холл, лакей в ливрее с вышитыми совами протянул мне маску Арлекина.

— Правила сеанса. Никто не должен видеть Вашего лица — произнес он, кланяясь.

Я надела маску, и в этот момент заметила ее.

Сестра Микаэля... Она стояла у мраморной лестницы. Без кринолина, в простом платье цвета васильков. Её волосы, тёмные, как смоль, были собраны в тугой узел, а в руках она сжимала кожаный футляр.

— Морин?... — я окликнула девушку по имени.

Она вздрогнула, будто её ударили током. Потом — стремительный шаг вперёд, объятия, и её губы у моего уха:

— Александра... Я слышала, что ты пришла в себя... Прости, что не пришла навестить тебя. Было слишком много неотложных дел после похорон брата. Ты здесь тоже на сеанс?

— Да, я пришла с одним моим знакомым.

— Марина Алексеевна, Вас ожидает маркиз в музыкальном зале. — лакей сообщил торжественным голосом, поклонившись девушке.

Марина?... Почему я назвала ее иначе? Морин?... Существует ли такое имя вообще?

Её пальцы впились в мои плечи, и я почувствовала: сестра Микаэля знала правду.

Перед сеансом я укрылась в зимнем саду — комнате с заколоченными окнами, где среди мёртвых пальм стоял рояль с обгоревшими клавишами. Тут ко мне и пришёл его голос. Голос мужчины из моих снов прозвучал у меня в голове:

«Смертные — лишь тела. Как только это поймёшь, можешь рассуждать хоть до основания Туманных Земель о смысле жизни...»

Он звучал так, будто доносился из-под пола. Из-за зеркала...

...

Все приглашенные — около тридцати человек, собрались в голубой гостиной ровно в полночь. Гостиная была довольно аскетична — стены цвета угасшего неба и стол, накрытый чёрным бархатом. На нём — какая-то доска с буквами, окружённая 13 свечами.

Даниш помог мне присесть за круглый стол, опустившись на стул рядом. Он был в маске Бауты — венецианской «чумной» маске. Его пальцы барабанили по столу, выдавая нетерпение.

Несколько господ ютились в углу, за ширмой с вышитыми глазами. Они нюхали табак из флакона с крошечным черепом вместо пробки.

Старуха-медиум, её звали Ульяна Степановна — в платье, усыпанном звёздами из фольги, вскоре ввалилась в комнату. Её ногти были чёрными от травяных настоек.

Она, как сытая кошка, обвела всех медленным взглядом, торжественно воздев руки вверх.

— Начнем же наше таинство, господа!

Сеанс начался с вызова покойного мужа одной подавленный особы. Было скучно и примитивно. Старуха-медиум врала на голубом глазу, играя на эмоциях.

Но потом ее привлек мой спутник. Старушка старательно занялась спектаклем по вызову покойной жены герцого Вороновского.

— Ты не плачешь по мне, милый,— застонала старушка из темноты, подражая голосу молодой дамы. — С тобой красивая спутница... Она тебе так нравится? Клялся мне, что никого после меня... Соврал?

Даниш сохранял холодное спокойствие и ничего не ответил на эту провокацию.

Вдруг все свечи разом погасли.

Ульяна Степановна начала жадно вдыхать воздух в широкие ноздри свои и истошно завопила:

— Здесь что-то тёмное! Оно идёт сюда по запаху чьей-то душы! Кто?! Кто среди вас обещанный врагу рода человеческого?!! Признавайтесь! По чью душу искуситель ползет сюда?!!

Её костлявый палец заметался по кругу собравшихся и указал прямо на меня.

— Ты... За тобой идет! — прохрипела старушка. — Хочет, чтобы ты стала его! Вернись! Вернись за зеркало! Прочь!

Сама тьма вокруг зашевелилась. Я почувствовала её. Запахло сыростью, разложением, вонью трущоб. Заскрипели ставни, половицы, послышался лязг — будто кто-то волочил цепи где-то в коридоре.

Неожиданно глаза старухи закатались до белизны.

— Моя. Ты обещана мне... — процедило что-то загробным голосом через её рот.

Я вжалась в стул, зажмурив глаза.

Как вдруг послышался мощный хлопок.

Распахнув глаза, я увидела герцога Вороновского, упирающегося ладонями в стол.

— Достаточно! Предлагаю уже закончить это мракобесие. На сей раз Вы перегнули палку дозволенного, Ульяна Степановна. Мы уходим.

...

После сеанса Марина перехватила меня в коридоре и отвела в библиотеку — комнату с зарешечёнными окнами.

— Михаил заставил меня поклясться в своих письмах, что он слал нам из командировок, — она развязала футляр. Внутри лежал пергамент с текстом на латыни: «Juro ut secueritis me» («Клянись, что вскроете меня»).

— ...Что это? — с ужасом прошептала я.

— Брат хотел, чтобы его вскрыли после смерти. В нашем роду трое были похоронены заживо. Михаил панически боялся этого с рождения. Его сердце вынули при аутопсии, поместили в склянку с формалином. Оно у нас дома.

— ...Где?

— В красной гостиной нашего поместья на Каменном острове, за портретом Екатерины II. Ты должна его забрать. При жизни оно было всецело твоим, сейчас — и подавно. — Марина вложила мне в ладонь ключ с гравировкой «M.T.» — Забери его, прошу тебя. Оно... Оно не дает мне спать по ночам. Клянусь, я будто слышу, как оно все ещё бьется. Приезжай в любое время, Александра, и забери его.

Жертва Бессмертного

В Высшем Храме Карнака, где стены дышали древними знаниями, а воздух был густ от запаха сандала и предзнаменований, я стоял перед Отцом-Ра. Его янтарные глаза, словно два закатных солнца, видели сквозь тысячелетия — но не могли разглядеть её в моем сердце.

Девушка, затерянная между мирами. Её душа, словно папирус в пасти Аммита, трещала по швам. Две разных мерности тянули её в свои объятия, угрожая разорвать пополам. А я... я был лишь наблюдателем за ее судьбой. До этого дня.

— Ты просишь невозможного, — прошелестел Сешат, перебирая золотые часы на груди. — Бессмертие дано тебе не для игр с судьбой.

Но разве судьба — не игра изначально?

Когда Отец-Ра поднял руку в молчаливом согласии, жрецы замерли. Даже Хатхор, вечный насмешник, стиснул кубок так, что тот затрещал.

Я вышел на середину зала, где мозаика под ногами изображала Древо Миров.

— Я знаю цену, — сказал я, и голос мой больше не был голосом жреца. — Заберите моё бессмертие. Я хочу воплотиться в мир людей, где находится она. Я обязан ей помочь. Они хотят, чтобы она совершила грехопадение. Это откроет путь врагу рода человеческого в их мир. Я должен предотвратить это.

Тишина. Потом — гул, как перед бурей.

Нефрукх, холодный и точный, бросил на меня взгляд, полный... зависти?

— Опомнись, брат. Ты отказываешься от солнца ради искры светляка.

— Нет. Ты не понимаешь. Я отказываюсь от солнца, чтобы стать её светляком.

Ритуал прекращения бессмертия был прост и ужасен.

Жрецы окружили меня, их песни на санскрите сплетались в петлю. Отец-Ра провёл рукой по моей груди — и я увидел, как золотые нити бессмертия вытягиваются из меня, как паутина на ветру.

Боль? Нет. Было холодно. Как будто я впервые за десять тысяч лет почувствовал тяжесть тела и стук собственного сердца.

А потом...

Щелчок.

Я упал на колени. Кровь на губах. Сердце, бьющееся слишком громко. Скоро я умру и открою глаза уже под другим солнцем.

Слышу, как жрецы шепчут:

«Он больше не один из нас».

Но когда она смеётся где-то в саду и ощущает мое присутствие. Я понимаю — ради этого можно пожертвовать не только бессмертием.

Дэсмур

Под покровом темноты женщина в плаще спешила по тихим улицам. Жуткий звон часов Башни Молчания разносилась по воздуху, возвещая о наступлении полуночи.

По спине девушки пробежала дрожь, и она сердито зашипела. Она не планировала задерживаться так поздно после работы в таверне. Город превратился в город-призрак, его жители обезумели от страха после появления Безымянного убийцы, охотившегося на таких симпатичных девиц, как она.

Торопливо миновав капеллу Церкви Будущего, девушка огляделась. На витражах были изображены страдальцы, ищущие утешения у таинственного Темного Властелина, который даровал им знания, чтобы отличать тьму от света.

Это здание давило на нее, вызывая первобытный страх, от которого по спине шли мурашки.

Продолжая идти к своему дому, она загляделась на внушительное поместье «Позолоченный ключ» — якобы школу-интернат для необычных умов мадам Катерины.

Старый пятиэтажный кирпичный особняк излучал готическое великолепие, а его двор обступали высоченные ели. В городе, среди простого люда, ходили мрачные слухи о престарелой, богатой благотворительнице, Катерине Вин Клян, которая финансировала это частное заведение и жила там же.

Поговаривали, что дети, живущие в его стенах, использовались для поддержания ее угасающей жизненной силы.

Сердце женщины дрогнуло при этой мысли. На секунду ей показалось, что она заметила огонек свечи в темном окне на чердаке.

Ускорив шаг, она поспешила подальше от поместья.

Заблудившись в своих мыслях, она пробиралась по лабиринту узких переулков и в конце концов зашла в тупик. Паника охватила ее, когда та осознала свое положение — птичка попала в ловушку.

В этот момент позади нее возникла высокая фигура. Тяжесть предстоящего противостояния тяжело давила на сердце, и дрожащими руками девушка откинула капюшон, открыв лицо Эльвиры Птахи, имя которой знали все в таверне Чёрная Лилия.

Ее эбеновые волосы каскадом рассыпались по плечам, обрамляя узкое лицо, словно темная вуаль.

— Я сделала то, о чем вы просили! — взмолилась она. — Клянусь, я заставила его поверить, что ее больше нет! Стражники-пауки слишком поздно сообразили погнаться за ним!... Прошу, моей вины в том, что его не поймали эти толстяки — нет!...

В воздухе повисла тишина, пока стоящая перед ней фигура выжидала.

Внезапно поднялась трость, ее острый наконечник был направлен прямо на Эльвиру.

Мгновенно ноги девушки подкосились, и она упала на колени, подгоняемая невидимой силой.

— Ты будешь продолжать делать то, что мы тебе говорим, — раздался в темноте властный голос. — Твоя верность Совету Восьми должна оставаться непоколебимой. Когда она вернется в Дэсмур, его здесь не должно быть. Сделай все, чтобы его арестовали до этого. Иначе...

— Я сделаю все! Прошу, только не трогайте его душу! Он будет в тюрьме, обещаю!

Эльвира с расширенными от страха и преданности глазами прижала дрожащую руку к тому месту, где находилась ее скрытая татуировка Уробо́роса.

Неделю спустя

Эскара Тамасви поглотила одна-единственная навязчивая идея. Он неустанно погружался в глубины хранилищ центральной библиотеки — в те мрачные залы, где забытые тома шептали истории о запрещённых для простых людей знаниях, — чтобы разгадать секрет оружия, способного красть лица и оставлять жертв безликими.

Стремясь разгадать эту тайну, Эскар прочел все книги на полках хранилища Министерства Системного Порядка, но не нашел на их страницах ничего похожего.

Сегодня он снова сел за дубовый стол среди моря разбросанных книг, выцветшие страницы которых украшали зловещие иллюстрации потусторонних орудий для уничтожения человеческой души. Толстые красные шторы окутывали зал, создавая жуткую атмосферу, а бесчисленные свечи отбрасывали тени, которые плясали на высоких стенах украшенных масштабными картинами эпохи Возрождения.

Возвращение сердца

Санкт-Петербург, октябрь 1850 года

Ассортимент бутиков на Невском проспекте мелькал перед глазами. Слуги Даниша вели себя как тени — молчаливые, с опущенными головами, но их пальцы дрожали, когда они застегивали на мне корсет с китовым усом, будто боялись обжечься. В зеркале мадам Лефевр я видела не себя — какую-то другую девушку: черное муаровое платье с золотыми вышивками в виде змей, пожирающих собственные хвосты, горностаевую пелерину, которая казалась слишком тяжелой для моих плеч.

— Вам идет траурный цвет, — пробормотала модистка, поправляя шлейф, и тут же побледнела, осознав двусмысленность своих слов.

Даниш прислал бриллиантовый гребень — тот самый, что когда-то украшал волосы его покойной матери. Когда его вкалывали мне в шиньон, я почувствовала запах ладана и чего-то кислого, будто металл пах ржавчиной, хоть он и не выглядел так.

Раздался шепот за спиной: — Герцог сошел с ума... Она же ведьмовского рода! — шептались модистки.

— Говорят, он видел, как она остановила часы в его спальне одним взглядом...

Они не знали, что часы остановились сами — в тот миг, когда Даниш и я подписали договор кровью. Наш договор взаимного согласия на брак.

Карета мчалась по пустому Литейному мосту, копыта лошадей высекали искры, будто сам ад раскалывал лед под нами. Поместье Тамасовых встретило меня глухим скрипом флюгеров — их железные петухи кривили клювы, словно предупреждая об опасности.

Марины нигде не было. Пыль в бальном зале лежала ровным слоем, но на рояле — свежие отпечатки пальцев. Кто-то играл недавно. Михаил очень любил этот рояль и часто играл мне на нем сонаты...

Неожиданно из тьмы холла ворвался какой-то зверь. Нет, не кошка. Собака — мастиф, которого мы с Эскаром... Нет, с Михаилом!... Почему я снова вспомнила это имя? Я уже догадалась, что оно принадлежало тому таинственному мужчине из моих снов, но почему оно врезалось в мою память так глубоко...

Собака опознала меня. Ее горячее дыхание, лапы, упавшие на мои плечи, вес, сбивающий с ног — и удар затылком о мраморный пол.

Когда я открыла глаза, все стало монохромным. Люстры — лишь скелеты из проволоки, портреты на стенах — пустые глазницы в рамах. Только белая нить, выходящая из моей груди, вела меня куда-то вглубь дома.

Я шла, цепляясь за нее, как за путеводную звезду, пока не оказалась лицом к лицу перед портретом Екатерины II.

За холстом, как и говорила Марина, — темная склянка с сердцем.

Я замерла в холодном ужасе. Марина была права. Оно билось. Оно было живым.

Как такое вообще возможно?...

Медленно, как будто через силу, сердце сжималось в такт моему дыханию.

Я прижала сосуд к груди, а потом коснулась его губами, и тени вокруг меня взвыли.

Когда зрение прояснилось, я заметила — на пыльном полу следы от босых ног, которых раньше точно не было. Мои? Но я была в туфлях...

Подойдя к роялю, я обнаружила листки с нотами, а среди них — разорванный лист из дневника Марины: «Он говорил, что сердце нельзя похоронить, пока оно не отомстит...»

Собака рядом лизала мои пальцы, словно извиняясь

— Скоро все кончится. Мы отомстим, — прошептала я ему, но поняла, что лгу.

Конца не будет. Только брак с Данишем, только бегство от Лариона — и этот тревожный стук в грудной клетке, который теперь всегда будет со мной.

Карета герцога Даниша Вороновского была выкрашена в черный лак с золотыми виньетками, словно гроб, предназначенный для королевской особы. Когда я залезла внутрь, запах воска и ладана обволок меня.

— Ты выглядишь... потрясающе, — произнес он, медленно проводя взглядом по моему платью.

Я знала, что это не комплимент, а констатация факта. Шелковое платье, черная горностаевая накидка — все было подобрано так, чтобы не оставить сомнений: я не просто невеста. Я — его оружие.

— Ты уверена, что хочешь этого? — спросил он, поправляя перчатку.

— Уверена.

Он улыбнулся, но в его глазах не было тепла.

— Хорошо.

Карета мчалась по темным улицам Петербурга, и я чувствовала, как сердце в склянке — спрятанное в складках моей шубы, стучит в такт копытам.

— Сегодня вечером мы наконец-то объявим о помолвке, — сказал Даниш, глядя в окно. — Но помни: после этого у нас будет ровно месяц до подписания брачного контракта. По закону, должен пройти месяц перед подписанием, чтобы решение было взвешенным и окончательным. Месяц, за который твои родственники и Ларион сделают все, чтобы разорвать этот союз. Не отходи от меня на балу.

— Ты думаешь, они осмелятся напасть на меня прямо там?

Герцог повернулся ко мне, и в его взгляде вспыхнуло раздражение.

— Они уже сделали это однажды. Помнишь Лариона?

Я вздрогнула.

— Ты обещал не говорить о нем.

— Я обещал не убивать его. Но он все еще где-то здесь, и если он узнает, что ты собираешься выйти замуж...

Он не договорил.

...

Особняк Юсуповых сиял, как зимний дворец царской семьи. Хрустальные люстры, зеркала в позолоченных рамах, дамы в бриллиантах — все это сливалось в ослепительный хаос.

Когда мы вошли в холл, шепот пополз за нами, как длинная змея.

— Кто она?

— Говорят, ведьма... Околдовала вдовца.

— Да. Герцог Вороновский никогда не женился бы второй раз просто так...

Даниш крепко сжал мой локоть, ведя меня через зал.

— Не обращай внимания, — прошептал он. — Нам выгодно, чтобы они говорили.

Вдруг воздух в зале сгустился. Я почувствовала его прежде, чем увидела.

Ларион.

Он стоял у колонны, в черном фраке, с бокалом шампанского в руке. Его глаза сверлили меня, словно два лезвия.

— Ты видишь его? — спросила я у Даниша.

— Вижу.

Я сжала пальцы на руке герцога.

— Ты обещал защитить меня.

Он наклонился к моему уху, и его губы едва коснулись моей кожи: — Я обещал сделать тебя своей. А свое — я всегда буду защищать до конца. Но сначала... ты должна пережить этот вечер. Договорились?

Темные Ветви Судьбы

Тишина зала особняка Вороновских была густой, как смола, пропитанная вековой пылью и шепотом теней. Я стояла перед портретом Анны — той, что умерла двадцать один год назад. Ее глаза, написанные мастерской рукой, смотрели на меня с холста, но это были мои глаза. Теперь я это отчетливо видела. Тонкие, с серебряными искорками, словно зимний лес, пойманный в ловушку сумерек.

— Неужели... такое может быть? — прошептала я, касаясь холодной позолоченной рамы.

Герцог стоял в трех шагах, его черный сюртук сливался с мраком. Он молча наблюдал, как мои пальцы дрожат, как дыхание сбивается в груди.

— Когда заключим брачный договор, ты можешь уйти, — его голос, обычно острый как лезвие, теперь звучал приглушенно, почти мягко. — Живи своей жизнью. Или... останься. Но не как гостья. Не как тень прошлого. Если решишься — только как жена. Настоящая. Верная.

Я молчала. Воздух между нами сгустился, наполненный невысказанным. Он принял мою тишину за отказ. Его карие глаза — темные, мрачные, — скользнули по моему лицу в последний раз.

— Что ж. Я уважаю твое решение, — он повернулся к двери, и в этот миг что-то внутри меня разорвалось от груза навалившихся эмоций.

— Даниш!

Он замер. Не оборачивался, но плечи его напряглись, будто под тяжестью невидимых цепей.

— Я останусь с тобой. Хочу быть твоей... Твоей настоящей женой. Как тогда. Как двадцать один год назад.

Тишина заволокла все.

Он резко обернулся, лицо — маска изумления и боли.

— ...Ты вспомнила?

— Все.

Я бросилась к нему. Платье, тяжелое от кружев и парчи, захлестнулось вокруг ног, но я не чувствовала ничего, кроме жара в груди. Расстояние между нами исчезло — и вот его руки схватили меня за талию, прижали к себе так, что легкие опустели.

— Анна... — его голос разбился о мое имя, словно он боялся, что я рассыплюсь в прах.

Я впилась пальцами в его плечи, чувствуя под сукном жесткие мышцы, мужскую силу.

— Зови меня Александра. Только так.

— Как скажешь.

Его губы нашли мои — не поцелуй, а утверждение, клятва, высеченная в плоти.

Даниш оторвался, дыхание горячее на моих губах, как адское пламя.

— На этот раз я не отпущу тебя никуда. Не отдам даже самой смерти. Клянусь. Запомни мои слова.

— Я принимаю твою клятву.

За окном, в такт нашему безумию, завыл ветер, будто сам особняк застонал от давно забытой боли.

Он рассмеялся — низко, глухо, и в этом звуке было что-то животное.

— Тогда позволь доказать тебе свои слова.

Его руки скользнули под мои колени, подхватили меня. Шаги его гремели по лестнице, а за окном начал накрапывать дождь.

Покои герцога тонули в полумраке — тяжёлые шторы, кожаные кресла, постель с шёлковыми простынями, чёрными, как его глаза сейчас.

Он бросил меня на кровать, сорвал перчатки зубами.

— Разденься, любовь моя.

Я дрожащими пальцами расстёгивала корсет, но шнуровка не поддавалась.

— Медлишь? — он наклонился, перерезал ленты ножом — откуда он взялся, я не поняла.

Ткань расползлась, обнажая мою грудь. Дождь усилился, стуча в стёкла, как сотня нетерпеливых пальцев.

Даниш прижал меня лицом к подушке, руки завел за спину, связал тем же шнуром от моего корсета.

— Ты хотела этого? — его шёпот мне в ухо, зубы на моей мочке.

Я закивала, не в силах выговорить что-либо.

Ладонь шлёпнула по заднице, боль запылала на моей коже.

— Громче. Скажи это громче.

— Да... Да! Я хочу этого!

Его пальцы вошли в меня резко, без предупреждения. Я вскрикнула, выгнулась, но он прижал мою спину плечом, не давая двинуться.

— Ты вся мокрая, — прошипел он мне в затылок. — Как эта ночь.

Герцог развернул меня, поднимая на руки. Я не успела сообразить что-либо, как уже стояла у окна.

Он вдруг подтолкнул меня на колени к самому подоконнику. Холодное стекло прилипло к груди, ветер завывал, дождь хлестал, а он вошёл сзади, — одним толчком, разрывая мое сознание на части.

— Боже!...

— Нет бога здесь, — прорычал он, вбивая себя глубже с каждым толчком. — Не в этой спальне. Не сегодня.

Боль смешалась с удовольствием, слёзы капали на подоконник. Даниш схватил меня за волосы, откинул голову назад, заставив смотреть в своё отражение — растрёпанное, алое, смущенное до дикости.

— Кто ты теперь?

— Твоя...

— Не ври!

Удар бёдрами, заставляющий взвыть.

— Я никогда не совру тебе!

Он замолчал, замедлился, затем резко развернул, уложив меня на меховой ковер у камина.

Тело его горело, как уголь, кожа пахла моим жасминовым парфюмом. Губы нашли мои, язык вторгся, как захватчик, а руки приковали запястья к полу.

— Смотри, любовь моя, — прошептал он, поднимая мои ноги на свои плечи. — Смотри, как я возьму тебя. Творец создал тебя лишь для меня. Ты — моя Ева, сотворенная из ребра моего.

Я повернула голову в сторону и увидела длинное зеркало в пол у стены. Мы отражались там.

Проникновение было медленным, мучительным, каждую секунду я чувствовала как он заполняет меня целиком. Ритм ускорялся, удары становились жёстче, резче, я цеплялась за него, кричала, но он не останавливался, пока волны не накрыли нас обоих.

Последнее, что помню — его голос, прорезающий шум ливня: — Теперь ты моя навсегда... Александра.

Я прижалась к его груди, чувствуя, как содрогается все тело.

— Отнеси меня в ванну... — прошептала я, закрывая глаза.

Он не ответил, но руки его подхватили меня снова, лёгкие, как перо.

Дождь за окном стих, я ждала, пока наполнится ванна. Вода была горячей, почти обжигающей, наполненной маслами с ароматом лаванды. Даниш опустил меня в неё медленно, словно боясь, что я растворюсь в воде.

— Можешь оставить меня... — я попыталась выговорить, но он уже снимал рубашку, обнажая тело.

— Нет. Если оставлю, заплачешь. Я же уже сказал. Я не оставлю тебя больше никогда, — сказал он тихо, шагая в воду. — Особенно сейчас. Ты пережила потрясение, а то, что между нами было, лишь усугубило это.