Последний спуск

Глава 1. Знакомство

В маленькой гостиной, освещенной парой настольных ламп, вели дискуссию двое: седой мужчина преклонного возраста и молодой студент.

Мужчина рассказывал что‑то самым будничным тоном, изредка подкрепляя свою речь жестами. Юноша внимательно слушал собеседника, вытаращив на него свои огромные зеленые глаза, сверкавшие из-под лохматой густой челки. Седовласый, нисколько не смущенный живым интересом студента, глядел поверх его головы куда-то в стену, сверля ее своим равнодушным взором черных, как смоль, глаз.

— Вот поэтому я не спешил освоить данное мастерство. Ибо оно требует невероятной силы духа. Не только духа, но и тела. Ты должен быть здоровее космонавта, чтобы посметь сунуть свой любопытный нос в царство, которому неведомы ни Ньютоновская физика, ни Евклидова геометрия, да вообще, ни одна из дисциплин и догм, кои в нашем мире заложены в нерушимый фундамент мироздания — мужчина задумчиво почесал свою серебристую бороду прежде, чем продолжить. Однако собеседник прервал его прежде чем мужчина успел раскрыть рот.

— Но постойте-ка! — юноша неловко запнулся, поняв, что перебил своего товарища, но продолжил, завидев краткий кивок и снисходительную улыбку на лице собеседника - а разве это не, как бы помягче выразиться...

Парень хмыкнул, пытаясь подобрать нужные слова. Мужчина, заметивший смятение парня, невольно хохотнул. Почесав нос, он прокашлялся, решив перенять эстафету диалога.

— Да не нужно этой вежливости, Зик. Баловство это все, детища богатого воображения или больного разума, раз уж на то пошло, — в голосе мужчины чувствовались нотки напускной насмешливости, что была так необходима для спокойствия стеснительного юноши — я и сам считал это полной ерундой еще каких-то пятнадцать лет назад. Да, для тебя это серьезный срок, но для меня эти полтора десятилетия были одним долгим сном. Буквально.

Уж не знаю, то ли мое увлечение так изменило мое восприятие, то ли оно всегда так, когда ты старше становишься.

— А у вас бывало, что вы путали сон с реальностью, мистер Милд?

— Сынок, зови меня по имени. И ради бога, не надо этой формальности. Ты сам проводишь между нами стену, но хочешь, чтобы я поделился с тобой чем-то очень личным. Правда, я и так уже разболтался, рассказал вещи, о которых не смею поведать даже друзьям.

— Хорошо, Авен. Ну, так что? Бывало такое?

Мужчина откинулся в кресле, почесывая голову, поросшую редкими седыми волосами. Его взгляд блуждал по потолку словно вопрос Зика застал его врасплох.

— Вот уж не знаю даже. Думаю, что нет. Какими бы реальными сны ни казались, я всегда провожу четкую грань хотя бы потому, что никогда не рисую с натуры из нашего мира. Все эти холсты, что заполнили мой дом, покрыты маслом, которое ты можешь увидеть и потрогать. Но композиция, воссозданная из этой цветной субстанции, не имеет ничего общего с реальностью.

Юноша оглядел захламленную гостиную, словно только сейчас заметил десятки полотен, на которых красовались причудливые пейзажи, диковинные растения и животные, люди в странных одеждах, а почти треть картин и вовсе являла собой непонятную абстракцию, больше похожую на каракули душевнобольного ребенка, нежели художника, известного хотя бы в очень узких кругах.

Эти работы нельзя было назвать гениальными, в каждой детали чувствовалась некая неловкость, словно художник писал картины, ведомый силой, направляющей его, но не своей собственной волей. Теперь взгляд Зика проходил через призму нового откровения, так что каждая деталь казалась пропитанной легким безумием автора: и маленькое деревце у тихого озера, и бетонная лестница, и кусты лаванды в золотистом свете предзакатного солнца.

— А выглядит вполне по-земному. Все это ты видел в своих снах? Каждую деталь? — спросил юноша с недоверием.

Авен усмехнулся.

— Все, что я нарисовал есть лишь ничтожная часть того, что я видел. Прежде, чем продолжить, ответь на мой вопрос. Нашей природе свойственно везде и во всем искать выгоду. Я уверен, что твое любопытство возникло не от безделья, так что ответь мне зачем ты здесь?

— Ну, — протянул юноша, потупив взгляд на стену — как я уже сказал, до меня дошли слухи о твоем необычном хобби. В тот момент я почувствовал себя утопающим, хватающимся за соломинку. Насчет личной выгоды ты абсолютно прав, я здесь не из простого любопытства, а из вполне эгоистичных желаний.

Зик повернулся лицом к Авену и посмотрел ему прямо в глаза.

— Ты поможешь мне научиться управлять сновидениями?

Мужчина снова почесал бороду, упершись взглядом на худые обветренные пальцы Зика, нервно перебирающих край листа в блокноте.

— Боюсь, я был слишком красноречив — отрешенно произнес мужчина — я дал очень сжатое описание своего увлечения, не прояснив детали. Нужно признаться, что я не владею осознанными сновидениями как таковыми.

— Что? Но как же все то, что ты рассказал мне пять минут назад? Про безумные миры, про неметрическое пространство, про вечно меняющиеся узоры в трещинах мироздания?

— Ах, это — тон Авена оставался отрешенным — я забыл упомянуть, что я был наблюдателем, а не создателем. Ты думаешь, я бы и вправду занимался такой ерундой, умей я управлять снами? Ты ведь спросил меня, как я пришел к тому, что вечно путешествую во снах по разным мирам, вот я и ответил. Прости, сынок, мы друг друга немного не поняли.

Мужчина негромко рассмеялся, качая головой. Зик смотрел на него со смесью удивления и разочарования. В этот момент юноше даже хотелось выругаться, но он сдержал себя и спросил:

— Тогда зачем это все?

— А ты думаешь, я в эту кабалу себя добровольно загнал? О, нет, малыш. Все началось с того, что где-то пятнадцать лет назад я начал сходить с ума. Я видел повторяющиеся сны, что не давали мне покоя с самого детства. В одной реальности я был ветераном войны, в другой — матерью-одиночкой, сидевшей на веществах, в еще одной реальности — самой обыкновенной женщиной с обыкновенной работой и простыми мечтами вроде путешествий, достатка и мирной семейной жизни. Я чувствовал, что у меня из шеи растет с десяток разных голов и у каждой своя собственная судьба, свой характер, свои привычки. Каждый божий день я делал все, чтобы не оставаться наедине с собой, потому что вечные споры и крики этих ужасных голов не давали мне покоя. В какой-то момент терпеть это стало невозможно и я начал разговаривать сам с собой. Скажем, устраивал пьесу для самого себя, читая по ролям.