Последний вор. книга 2. Кадыкчан. Колымская аномалия.

Северный Урал

«Последний вор»

Вторая книга

Северный Урал

Всё получилось, как и обещал подполковник Орловский, Максима везли на Урал. Прямого этапа на Руси не бывает, добираться до пункта назначения приходится транзитом, иногда с длительными остановками в смрадных и грязных камерах пересыльных тюрем. Повезло, что не в летний зной, когда в довесок к смраду, вшам и клопам ещё и кислородное голодание. Холода в переполненных камерах много легче переносятся, чем духота при зное. Если, конечно, располагаешь хоть какой-то одеждой и не проиграл последнюю рубаху. Зимы очень лютые да долгие. Лишь к концу февраля Максим, наконец, прибыл к месту назначения и попал в распоряжение одного из подразделений управления лагерей по Северному Уралу. Расположено это подразделение было в лесном посёлке, от которого до областного центра чуть более ста километров пути. Это обстоятельство весьма обрадовало Максима. «Неважно, что, как и в Сибири, вокруг тайга на сотню вёрст, до Большой земли добираться намного ближе, на случай, если повезёт отсюда рвануть».

Этап выгрузили в головном посёлке, здесь зэки будут находиться запертыми в бараке пересыльного пункта в ожидании распределения по зонам подразделения. Состав остановился, чуть не доехав до станции, зэкам приходилось спрыгивать из вагона прямо в глубокий снег, притом с немалой высоты. Хорошо, когда ты молод и десантирование воспринимается с задором и весельем. А вот пожилым доходягам всё это почти непреодолимое препятствие. Принимают по традиционной схеме, большим полукругом рассредоточились вохровцы - автоматчики, на длинных поводках давятся свирепые овчарки. В двухстах метрах от высадки этапа проходит расчищенная от снега дорога, до неё приходится добираться, преодолевая глубокие, по пояс сугробы. Впереди протаптывают путь молодые и крепкие фраера, за ними тащится весь остальной этап, игнорируя окрики вохровцев и рычание свирепых собак. Максим шагает налегке, в «сидорке» за плечом смена белья, портянки, да пара вязаных носков. В карманах две пачки папирос, спички и кисет с махоркой. Так проще на этапах, когда ты налегке, а в случае чего арестанты вора поддержат, в нужде он не будет. На любой пересылке воровской общак имеется, подогреют, только дай о себе знать. В какую бы глухомань судьба вора не закинула, воровской закон повсеместно чтут, если, конечно, не сучьи зоны с козьими порядками. Так было на Руси заведено задолго до прихода к власти большевиков и свято оберегается арестантским сообществом. Каждого из арестантов, где бы тот не находился, сопровождает папка в конверте, его личное дело. В папке приговор суда и досье с пометками оперативных служб. Максим примерно знает, какое сопровождение «кумовьё» с ним в дорогу отправили. После неудавшегося побега за ним установлен особый контроль. В характеристике указано: «Хитёр и коварен. Прирождённый лидер, способный подчинять своей воле окружающих. Особо дерзок, способен к отчаянным поступкам, вплоть до самопожертвования. Требуется особый контроль и бдительность. Склонен к побегу, использует любую возможность, чтобы вырваться на волю». Такого рода формулировки всегда забавляют своей нелепостью. Если кого-то помечают, как склонного к побегу, получается тогда, что остальные без таких склонностей. Непонятно, зачем нужно водить зэка под конвоем, угрожать ему оружием и собаками, если тот не склонен к побегу? Проще и дешевле было бы дать конкретную установку: следовать из пункта «А» в пункт «Б», зэк послушно исполнит указание. Вся эта тюремная атрибутика, замки, запоры, решётки, колючая проволока, вохровцы с оружием и свирепые овчарки, всё это уже подразумевает поголовную склонность к побегу. Если зэк не мечтает о воле, не желает вырваться и быть свободным – он умер. Впрочем, Максим уже давно не заморачивается такого рода вопросами, потому что знал на них ответы. Советские зоны и тюрьмы предназначены отнюдь не для матёрых уголовников, они предназначены для морально-психологической ломки нормальных людей. Уничтожения предрасположенности к протесту и вольнодумства. Система Гулага превращает человека в послушное, безвольное существо, по сути, в раба, послушного хозяину. Эта первейшая задача. Вторая задача это бесплатный труд на нужды народного хозяйства. В лагере человек усваивает основной принцип советской власти: хозяин всегда прав. Примерно девяносто процентов от общего числа заключённых Советского Гулага по своей ментальности, по мировоззрению, вовсе не являются преступниками, в основном это жертвы системы, или жизненных обстоятельств. Даже те, кто хватались за нож по пьяному делу, или украли по тупости природной. Родись они в нормальной стране, пройдя этапы взросления и становления в иных условиях, при другом окружении, кто бы из них стал бы уголовником? Тем более при нормальной жизненной перспективе, при хороших заработках? Вряд ли кто из них захотел себе участи сидельца-арестанта. А советская власть искусственно создаёт ситуации, государство умышленно штампует себе дармовую рабскую силу для решения насущных проблем, так называемого народного хозяйства. Любой гражданин Европы, с его социальной активностью и требовательностью к представителям власти, в условиях Советской системы считался бы преступником, постоянным клиентом лагерей и психушек, а то и вовсе шпионом и врагом, подлежащим уничтожению. У Максима хватало поводов относиться враждебно и ненавидеть построенную большевиками систему государственного управления. Систему рабов, стукачей и надзирателей, в которой ненавидят всё живое и искреннее, и истребляется на корню. Систему, в которой чем умнее и образованнее палач, тем страшнее и изощрённее он в собственных изуверствах. Впрочем, не палачей-изуверов более всего презирал вор в законе Максим Метла, а людей равнодушных, это с их молчаливого согласия творятся большевиками подлости, ломаются жизни и судьбы в угоду новоявленному диктатору, возомнившему себя императором. Данное презрение к системе Советов частично служило для Максима Метлы оправданием избранному им образу жизни, которым по правде говоря, в душе своей он совсем не гордился. Однако в своей среде он, по крайней мере, имел возможность не лицемерить, быть честным с самим собой и искренним с окружающими. Здесь интриганство, подлость и стукачество нещадно истреблялись и равнодушным приспособленцам среди воров в законе не было места. «Да ну её к чёрту ту жизнь строителя светлого будущего, - высказывался вор, когда возникали разговоры на эту тему. – Будь оно проклято, то светлое будущее, что строится на костях, на поломанных судьбах людских. Нездоровое это общество. Не по людским законам и традициям живут. И очень ошибаются те, из равнодушных людей, кто надеется приспособиться, запущенный изуверский молох зацепит каждого, если не их самих, то детей, или внуков. Молоху постоянно требуются жертвы, и если этому не противиться, не подсыпать песка в дьявольский механизм, скорость раскрутки со временем достигнет такого предела, когда уже никто не сможет спрятаться». Человечеством за многие века истории придумано и внедрено в жизнь немало разного рода догм и законов, правил, традиций и даже условностей, порою весьма странных и противоречащих друг другу, а то и взаимоисключающих. Каждый правитель, дорвавшийся до власти, пытается свою власть сделать незыблемой, подгоняет правила и законы под свои нужды, оправдывая такие шаги заботой о благе народа и крепости государства. Но чем больше говорится о благе народном, тем коварнее и страшнее потаённые, скрытые от народа помыслы, задачи и цели правителя. Правители, религии, законы и правила приходят и уходят, однажды уступив место новому, но вечным и незыблемым в жизни останется только слово мужчины и клятва его. «Вначале было слово». А значит, только слово мужчины и только оно должно быть главным во всех договорах, во взаимоотношениях людских, мерилом той самой состоятельности и порядочности. Ведь если мужчина не дорожит собственным словом, не чтит свято принятых на себя клятв и обязательств, значит, в его организме произошёл генетический сбой, преобладание женских гормонов, а это уже явный признак гомосятины. К гомосятинам у настоящих мужчин врождённое презрение, они от них стараются держаться подальше. Максим Метла на подсознательном уровне придерживался данной формулы и на основе её пытался строить отношения с окружающими его людьми. Тем более что в его среде каждый брал на себя клятвенное обязательство свято чтить закон воров. Но в то же время Максим осознавал, что избранный им ныне путь, это вовсе не сознательный выбор, а трагическое стечение обстоятельств его детства. Не стань он сиротой в столь раннем возрасте, он бы мог стать отличным солдатом, или даже священником. Работал бы и служил с полной отдачей и самоотверженностью. Мог бы и коммунистическую идею принять, но вот людоедом-большевиком Максим ни за что бы не стал. Если бы коммунисты сами чтили и соблюдали все свои декларации, если бы они на самом деле верили в то, к чему призывают советский народ. Для Максима очень важно было до всего докопаться, осознать и понять смысл своего бытия, прихода в жизнь, в этот мир. Просто плыть по течению, доверившись реке под названием Судьба, он не желал. Изворачиваться и приспосабливаться к обстоятельствам для него было неприемлемо.

***

***

К утру, Максим набросал в уме приблизительный план предстоящей вылазки против сук, хотя не все нюансы пока обозначились. Вернее, он просто придумал, как им добраться до второго барака, где расположена камера с суками, а дальше уже дело фарта и техники. Для воплощения плана в жизнь не хватает только оружия и согласия на участие от хохлов. Он был уверен, что хохлов уговорит, но как быть с оружием?

Хохлы при встрече на утренней оправке старательно демонстрировали Максиму своё недовольство его вчерашним поведением, откровенно носы воротили, пусть и не спешили озвучивать собственные претензии и упрёки. Настроение хохлов мгновенно переменилось, как только Максим упомянул о намерении устроить вылазку на сук. Солдат с Афёрой тут же подключились к делу, оказывается, они и сами строили планы и искали возможность вооружиться. Рассказали, что у Ивана в камере спрятана кованая скоба, которой крепят между собой брёвна, когда складывают венцы при строительстве срубов. Скобу можно заточить и распрямить, получится небольшое копьё.

- Мы можем коменданта Барона хорошенько постращать, - предложил идею Генка Солдат. – Ворам на пересылке откровенная угроза от сук, приходил Костя Костыль, открыто говорил о сучьих планах, а мы без защиты и сидим по одиночным камерам. Если с нами что случится, Барону от воров приговор.

- Это может сработать, но необходимо подстраховаться, - ответил Солдату Максим Метла. – Придумать дополнительные доводы и всё продумать. Вот только он от страха может и к кумовьям пойти за советом.

- Но какой у нас другой выход, Максим? Что мы теряем?

А у них и в самом деле не было иного выхода, признал доводы Солдата Максим. Только рисковать и надеяться на благоприятный расклад и удачу.

- Вот только давить на Барона и стращать его не станем, - предупредил своих новых подельников Максим. - Просто намекнём ему, между делом, что мы тут в качестве обречённых, а там пусть вату катает, сам размышляет о возможных последствиях, если с ворами в буре беда случится. Вряд ли комендант заподозрит, что мы из одиночных хат вылазку устроим.

- Можно ворам, Максим, отписать маляву, - предложил Солдат. – Но так отписать, чтобы Барону стало известно о содержании. Опишем, что мы уязвимы и беззащитны тут сидим, а Хомяк мечтает поквитаться с нами, за своих корешей. Тогда Барон и в самом деле испугается, от воров к нему появятся вопросы. Вот только одно меня смущает, Максим, как сук станем от фраеров отличать, когда мы в барак к ним нагрянем? Мы только Лысого Хомяка признать сможем, а как тогда остальных опознавать? Гришу Читинского все из нас знать должны.

- Суки, я уверен, братья, наверняка фасонят у себя в бараке, - предположил Максим. – По прикиду будут на урок походить. Уверен, что и Гришу сразу узнаем, он как волчара бешеный, от взгляда его кровь в жилах стынет. Но ещё и глаза у него разные: один глаз карий, а другой серый. Хотя глаза разглядывать нам будет некогда, всех подряд нужно валить, кто при фасоне, либо брыкаться вдруг станет. А так уж как карта ляжет.

Максим воздерживался в разговоре с хохлами упоминать про Костю, душа отказывалась выносить приговор брату. Обговорив почти все детали, воры разошлись по своим камерам. Главная задача Максимом была выполнена, он теперь не один и решение по поводу вылазки на сук единогласно принято.

***

Как и надеялись воры, комендант Барон испугался возможных для себя последствий, когда те подробно обсудили с ним сложившуюся на пересылке обстановку. Впридачу, Солдат Барону зачитал маляву, адресованную ворам сороковой зоны. В маляве той хохлы практически прощались с братьями, понимая, что их отдадут на расправу Читинскому. От испуга Барон не заметил никакого подвоха в поведении воров, хотя пытался ныть, ссылаясь на то, что связан в своих действиях, невзирая на должность коменданта пересыльного лагпункта. Того, что воры сами способны устроить вылазку на воров, он даже в мыслях своих не допускал. Суки проживали в многолюдной камере, в которой имели своих сторонников. Сунуться туда было, сродни самоубийству, притом самоубийству на грани помешательства ума. Барон больше боялся того, что хохлы по пьяни кого-нибудь из вертухаев зарежут, терять им особо нечего. Взял с воров слово, что те не станут использовать ножи против охраны, даже если со стороны вертухаев будет для мести повод. Воры пообещали.

Комендант с появлением сук на пересылке не раз задумывался о том, каким образом власти задействуют Читинского с подручными против воров. А то, что сук обязательно задействуют, Барон не сомневался. Уверен был, что тех не случайно привезли в управление. Поссориться с начальством коменданту не так страшно было как с ворами. По крайней мере, пока.

В течение двух последующих дней Барон снабдил воров бура оружием. Максиму достался острый сапожный нож с широким лезвием, а хохлам два штыря-заточки, изготовленных из шестимиллиметровых стальных прутьев. Теперь можно было назначать конкретную дату вылазки на сук. Время они уже оговорили, рано утром, сразу как отворят дверь камер для вывода на оправку. Другого варианта просто не существует. В бараках оправку обязаны проводить два надзирателя в присутствии дежурного офицера. Но в буре подъём на час раньше, в пять часов утра, в это время дежурный предпочитает спать у жаркой печи, как спят и простые вертухаи резерва. Оправку приходилось проводить самому надзирателю бура, а ему так даже и проще, никто не стоит над душой, не устраивает выволочку, он сам себе командир. В противном случае воры бы не имели возможности ходить на совместную прогулку.