Последний знак препинания 16+

За холмы, покрытые чёрным лесом, медленно опускалось солнце. Его косые, угасающие лучи скользили по некогда колосистому полю, теперь истоптанному и изрытому сапогами и копытами. По всей площади, среди обломков мечей и щитов, беспорядочно лежали кучи изуродованных трупов в кожаных и железных доспехах, перемешанных с вздувшимися брюхами убитых лошадей.

Воздух, густой и тяжёлый, был пропитан сладковато-приторным, железистым запахом крови. Казалось, будто над этой местностью пронёсся смерч, и имя ему — война.

Обычно после таких побоищ между трупами сновали добивальщики, безжалостно вонзающие копья в ещё тёплую плоть раненых, нанося так называемые «удары милосердия». Следом за ними появлялись монахи в чёрных, пыльных мантиях, с капюшонами, наглухо скрывающими лица. Их монотонные погребальные мантры провожали души убиенных в последний путь, под аккомпанемент звенящих слезливых гуслей.

Сначала появилась боль, постепенно приводя тело Люция в сознание. Она была острой, жгучей — в плече, где торчал обломок стрелы, и тупой, пульсирующей — в бедре. Из ран сочилась тёмная, почти чёрная кровь, впитываясь в землю.

Люций открыл глаза. Монахов не было, а значит, линия фронта ушла далеко. Вот только в какую сторону? Чья была победа в этой битве? Он взглянул на багровое от заката небо с бесчисленными стаями ворон. Их карканье было похоже на скрип ржавых петель, нарушавший гнетущую тишину.

Он попытался пошевелить правой рукой, но понял, что её не было. Виднелась лишь раздробленная кость на месте локтя. Его взгляд, затуманенный болью, отыскал обрубок руки в нескольких метрах от себя. Она, почерневшая и неестественно согнутая, всё ещё сжимала эфес меча онемевшими пальцами.

Преодолевая боль, Люций с тихим стоном приподнялся, опершись спиной о шершавый ствол дерева. Он хотел в последний раз увидеть солнце. По его бородатому, иссечённому шрамами лицу потекли слёзы. И тот, кто никогда не плакал, кого Семь Матерей учили сжимать боль в кулак и глотать её, не проронив ни звука, вдруг дико, по-звериному зарычал. Это был не крик отчаяния, а яростная попытка удержать душу, выскальзывающую из тела.

Солнце, прячась за холмом, раздулось до невероятных размеров, превратившись в красный глаз, равнодушно взирающий на творящийся под ним хаос. Тень, холодная и неумолимая, медленно поползла по его груди к шее, а затем и выше, накрывая лицо. Поле с торчащими, как могильные кресты, мечами, с развевающимися на покосившихся древках знамёнами, постепенно превращалось в сгущающиеся, неясные силуэты. И Люций понял, что так наступает смерть.

— Привет, — прошептал он пересохшими, потрескавшимися губами, и на его лице дрогнула тень улыбки. — Мы с тобой вновь встретились. Ты снова пришла за мной...

Солнце сделало последний проблеск и скрылось. Люций закрыл глаза.

На его сапог прыгнула ворона. Она положила к его ноге маленькое чёрное зёрнышко. Затем птица громко каркнула, осмелев, перепрыгнула на грудь, поймала в раскрытый клюв последний глубокий выдох воина и, сорвавшись с места, улетела в темнеющее небо.

***

На экране ноутбука мелодично запрыгал значок входящего видеовызова. Виктор Николаевич с раздражением щёлкнул по клавише. На экране возникла женщина лет пятидесяти, сидящая в кабинете за столом. За её спиной высился большой стеклянный шкаф, битком набитый папками и подшивками журналов, а на столе дымилась паром жёлтая кружка с логотипом издательства.

— Виктор Николаевич, здравствуйте.

— Здравствуйте, Надежда Семёновна, — хрипло ответил мужчина.

Женщина нервно провела рукой по стопке распечатанных листов.

— Я прочитала... финал. И у меня возник единственный вопрос: неужели всё? Неужели это — конец? — её голос дрогнул. Она схватила кружку и сделала большой глоток. — Зачем так жестко-то? «Его взгляд, затуманенный болью, отыскал обрубок руки в нескольких метрах от себя. Она, почерневшая и неестественно согнутая, всё ещё сжимала эфес меча онемевшими пальцами».

Она с силой шлёпнула ладонью по рукописи.

— Это неправильно! Он должен жить. Он обязан жить! Я настаиваю. Вы понимаете, что натворили? Вы убили легенду!

Виктор Николаевич медленно приподнял седые, густые брови. Глубокие морщины на его лице скрывали любые эмоции. Опираясь на трость, он поднялся и, прихрамывая, задумчиво подошёл к окну.

У входа в парк, на почти оголённых осенних ветках сидела стая ворон. Время от времени одна из птиц срывалась и пикировала вниз, на головы прохожих. Те вздрагивали, недовольно вскрикивали, отмахивались и ускоряли шаг.

— Люций должен был умереть. И такая смерть — единственная, достойная героя. Такие, как он, не умирают от старости, — его голос был спокоен и холоден. — Мой вымышленный персонаж за сорок лет превратился в монстра в человеческом обличии, сошедшего со страниц моих книг в нашу реальность. И вся его вселенная, в которой он жил, пришла вместе с ним.

Он стал брендом, Надежда Семёновна! Брендом! — голос Виктора Николаевича стал громче с нотками злости. — Его цитируют политики, его именем называют кафе и парки, его суровое лицо висит в спортзалах. Повсюду этот бесконечный Люций! Того, кто за свою жизнь сломал больше судеб, чем мечей!

Он — порождение моей фантазии. И у каждой истории, у каждого литературного персонажа, в конце должна быть поставлена точка. Убить Люция было моим правильным решением.