Поймать балерину

Новая жизнь

- Господи Иисусе! Сильнее! Еще сильнее! Да! Вот так. Ох…

- Не поминай имя Господа нашего всуе, сколько раз говорил тебе… - Пабло, ворча, закрепил последний узел на шнуровке корсета и отошел в сторону, не преминув перед этим поцеловать меня в плечико. – Все такая же вкусная, Нена…

Я мягко повела ладонью, грозя ему пальцем и улыбаясь. Выходка его меня не разозлила. Пабло всегда был таким, немного невоздержанным на чувства, открытым и горячим. Все же, испанская кровь давала о себе знать.

В танце это смотрелось живо, особенно учитывая новые веяния, которые привнесла Дункан ( знаменитая американская танцовщица, прим. автора) в классический балет.

Впрочем, Пабло никогда не умел до конца работать в каноне.

Потому и успеха не достиг.

Я тоже не достигла, но причины были иные. И это пока не достигла! Пока!

О грустном думать совершенно не хотелось, все же новая жизнь впереди. Билет на корабль, самый лучший, самый непотопляемый, если верить газетам, мирно лежал на столике, и я то и дело на него косилась.

Третий класс… Не очень удобно, конечно, но на большее средств не хватило. Да и следовало экономить… В Нью Йорке мне пригодится каждый сантим.

Можно было бы продать часть украшений, которые мне дарил Даниэль, но я опасалась, что по ним меня обнаружат… Мало ли, где у него могут быть свои люди?

От Дикого Даниэля, главаря «Шелковых платков», одной из банд парижских апашей ( преступные группировки начала двадцатого века в Париже, прим. автора), я пыталась бежать дважды.

И дважды он меня ловил. И наказывал…

Этот раз – третий.

И теперь точно все получится!

Должно получиться!

Мне всю дорогу словно Дева Мария помогала, настолько гладко и хорошо складывался путь.

Накануне Даниэль угодил в участок, и все его приспешники думали лишь о том, чтоб вызволить его как можно быстрее. За мной ослаб контроль, и сэкономленных денег как раз хватило на билет до Шербура. И должно было хватить на корабль, идущий в Новый Свет. В мою новую жизнь.

В Шербуре жил Пабло, мой хороший знакомый, друг, с которым мы год назад назад вместе выступали в «Русских сезонах» Дягилева ( выступления русской труппы балета в Париже в начале 20 века, прим. автора).

Конечно, мастерства русских мы достичь не могли, но сам Дягилев относился к нам более чем благосклонно, выделял меня среди прочих парижских танцовщиц, которых он пригласил в массовку своих спектаклей. Я так радовалась, так радовалась!

Практически летала по сцене, купаясь во всеобщем восхищении эпатажными русскими.

Казалось, что вот он – взлет!

Вот оно – счастливое будущее!

Так жаль, что потом это все пошло прахом…

Но нет! Не будем о грустном!

Я планировала сесть в Шербуре на какой-нибудь корабль, идущий до Нового Света. Дальше, как можно дальше от Парижа!

И удача улыбнулась мне! Опять!

Похоже, порочный круг, в который я загнала себя, разорван!

- Нена… - голос Пабло зазвучал немного надтреснуто, изломанно, - может… Может, подумаешь? Ну что тебе там делать?

Я только вздохнула.

Об этом мы с Пабло уже говорили, и не один раз.

- У меня приглашение, милый, - я надела тонкую шелковую блузу поверх корсета.

Конечно, можно было бы и без него, тем более, что последняя парижская мода предполагает свободу… Но я хотела произвести самое лучшее впечатление на своих возможных спутников. Не время для суфражизма.

Будем придерживаться старой доброй классики, она никогда не подводила.

Дорожный костюм у меня очень приличный, Даниэль не скупился на лучших парижских модисток.

Надеюсь, удастся выглядеть достойно среди пассажиров.

Третий класс, конечно… Но, может, там будут ехать достойные люди…

В конце концов, никто не запретит мне прогуливаться по палубе… И знакомиться с пассажирами, едущими первым и вторым классами.

И, может, получится договориться с персоналом корабля и переехать в каюту получше?

Хотя бы второго класса.

Почему бы и нет? Я обаятельная, молодая… Красивая… Даниэль говорил, что я похожа на бабочку… Которую хочется сжать в ладони.

И сжимал.

Крепко, больно. До слез.

Не позволяя даже глоток воздуха сделать.

С того самого момента, когда впервые увидел, танцующей модный танец апашей в одном из заведений Парижа.

Да, танцовщица, которую выделял сам Дягилев, скатилась до кафешантанов… Но что поделать, мне нужно было на что-то жить, отдавать арендную плату за маленькую квартирку в мансарде старого дома на окраине Парижа, шить концертные костюмы… Париж – дорогой город… И быстро приучает к гибкости.

Я нервно оглядела пыльную грязноватую улочку Шербура, на которую как раз выходили окна квартиры Пабло.

Сонный полдень прохладного апреля вступал в свои права, и улица казалась пустынной. Только напротив, у маленькой лавчонки, торгующей овощами, стояла женщина.

Я выдохнула с облегчением.

Больше всего страшилась увидеть приметные фигуры в костюмах, кепках и ярких шейных платках – отличительных знаках «Шелковых платков».

Пока ехала сюда, тоже постоянно оглядывалась.

Конечно, решилась я быстро и так же быстро сумела обернуться с билетами и сборами.

Даниэль еще, наверно, даже с полицейскими не успел поговорить, а я уже на вокзале стояла.

Все же, прежний несчастливый опыт двух проваленных побегов помог.

- Нена… Письмо шло до тебя полгода, может быть, там тебя уже никто… - опять предпринял попытку Пабло остановить меня.

- Нет. Сол меня ждет.

Да и даже если не ждет… Здесь мне точно ничего хорошего не будет…

Кто я такая тут?

Неудачливая танцовщица, не сумевшая закрепиться в русской труппе настолько, чтоб Дягилев предложил постоянный контракт.

Бунтарка, с волчьим билетом, которой теперь заказан путь в любую приличную труппу.

Любовница самого жестокого мужчины в Париже, зверя, невоздержанного во всех своих проявлениях.

Душные сны

- Я знаю, что тебе надо… Свобода, безумие, убийства… - я приподнялась на локте и посмотрела на Даниэля, лежащего на спине и мирно пускающего кольца дыма в потолок, - во всем этом нет меня. Зачем я тебе? Отпусти.

Даниэль не пошевелился даже, только угол рта дернулся, и сразу даже непонятно было, то ли презрительно, то ли зло.

И то и другое для меня чревато, но… После двух недель нашей совместной, если ее можно так назвать, жизни, я научилась быть храброй.

Или просто потеряла рассудок. Заразилась безумием от своего жестокого любовника.

По крайней мере, сейчас мне не было страшно. И даже не особенно волнительно. В глубине души я знала ответ… Но… Попробовать стоило. Пытаться всегда стоит. Падать и затем опять упрямо подниматься, раз за разом повторяя неподдающуюся связку в танце, или сложный элемент.

Я по опыту знала, что , при упорном труде, ломаются самые крепкие стены и завоевываются самые неприступные замки.

- Мне страшно здесь… Одной.

- Ты не одна.

Голос его, сухой и малоэмоциональный, звучал в темноте нашей спальни глухо. Как далекие раскаты грома. Еще не гроза. Но близко, так близко!

- Одна.

Я выдохнула, решаясь, и мягко провела ладонью по широкой груди, легко обрисовывая сухие мускулы, следы от ударов ножом… На плече – шрам от пули… Тело Даниэля, словно открытая книга, говорило за него. И , кстати, больше , чем он сам…

- Этот дом – самое безопасное место в городе. Тебе нечего бояться здесь, бабочка… - он немного приподнялся на руках, устраиваясь полусидя и наблюдая за моими пальцами, гладящими уже живот, напряженный и твердый.

- Кроме тебя… - шепотом завершила я его фразу, и так горько стало, так тяжело, что захотелось плакать. Попытка не удалась.

За две недели, что я жила в этом мрачном доме, выходить из него довелось всего несколько раз. По вечерам. В жуткие заведения, казино и бары, переполненные похожими на Даниэля мужчинами и непохожими на меня женщинами. Это было ужасное времяпрепровождение!

Я чувствовала, что умираю постепенно, без воздуха и свободы, привычных для меня ранее настолько, что и не замечалось их присутствие в жизни. Не ценилось. Зато теперь…

- Кроме меня, - повторил Даниэль, поймал мою ладонь, попробовавшую пугливо соскользнуть с его живота и прижал обратно, - продолжай. Ниже.

- Но… - я всегда терялась от его непомерных аппетитов и жадности до меня, - мы же только что…

- Черт, - выругался он, не повышая голос, но леденея тоном, - продолжай, я сказал!

Я послушно провела ладонью по напряженным мышцам живота, сглотнула. Горячий. Такой горячий всегда. Обжигающий.

- Ниже, - он откинулся опять на подушки, прикрыл веки, чутко прислушиваясь к моим движениям, - вот так… Еще ниже… Молодец, бабочка…

Где-то совсем рядом заорал ребенок, и я, вскрикнув, проснулась, садясь на кровати.
Еще пару мгновений приходила в себя, растерянно терла лицо ладонями, никак не умея вынырнуть из горячего душного сна.

Сна, который два месяца моей жизни был реальностью.

Ребенок плакал, его мать что-то громко говорила на итальянском… По-моему, ругалась. Но это не точно.
Итальянский язык такой экспрессивный… Никогда не поймешь, ругаются они, веселятся или просто разговаривают…
В конце концов, душный сон отпустил меня, реальность проявилась все более отчетливо. И вместе с ней нахлынуло привычное облегчение.

Я далеко. Посреди океана.

Дикий Даниэль не достанет меня, никогда. Ни при каких условиях.
И это хорошо. Одно это обстоятельство перевешивало все минусы моего нынешнего положения.
А их немало.
Начать хотя бы с того, что третий класс – это вообще не то, что я себе представляла.

Хуже! Гораздо, гораздо хуже!

Огромное душное помещение в трюме большого корабля, заполненное рядами многоярусных коек. Здесь находилось не менее пятисот человек, в основном, эмигрантов, бедных крестьян, решивших попытать счастья в Новом Свете.
Духота, вонь, антисанитария – такой была моя нынешняя реальность.
Изысканный дорожный наряд, в котором я садилась на пароход, пришлось снять и убрать подальше, потому что среди бедных простых людей я выглядела по меньшей мере странно. Да и страшновато, если честно, было. Взгляды, которые на меня бросали некоторые, вызывали оторопь.
Драгоценности, которые я хотела предложить за билет во второй класс, пришлось спрятать подальше, носить постоянно с собой, на поясе. Как и остаток денег. И спать в полглаза.

Мы плыли уже второй день, вокруг был волнующий огромный океан, но , сидя в трюме, я этого всего не видела.

Пассажиров третьего класса не выпускали на верхние палубы, где имели возможность прогуливаться и дышать воздухом второй и первый классы.

Когда я , в первый же день, попыталась пройти туда, матросы, присматривающие за порядком на корабле, развернули обратно без особых церемоний.

- Иди-ка вниз, крошка, - смеялись они, невежливо подпихивая меня обратно к лестнице, - здесь нельзя быть. А то , кто тебя знает, может, ты заразная?

Никакие мои доводы не помогли. Предлагать им золото за то, чтоб пропустили, я поостереглась.
Во-первых, никаких гарантий, что они просто не отберут у меня последнее. Я ходила одна, без спутника, значит, по их мнению, была заманчивой добычей, жертвой. Это было заметно по их словам и жестам. То, что никогда бы не сказали пассажирам верхних палуб, очень свободно позволялось в мою сторону.
И во-вторых, демонстрировать свои последние сбережения было неправильно с точки зрения безопасности.
Могли увидеть мои соседи по палубе. А уж они-то точно знали, что я одна. И защиты никакой.

Потому я просто развернулась и пошла вниз.

Села на кровать, с которой мне повезло, она была с самого края, у стены. И задумалась, как быть.
Рядом со мной играли черноволосые итальянские малыши, дети моих соседей, шумные и крикливые.
Ругались их родители. Или мирились, я так и не понимала. Ходило множество людей. Я была на виду.
И в итоге пришла к выводу, что это хорошо. Очень хорошо!
Пока я на виду, никто не сделает мне ничего плохого!
Не буду никуда выходить! Ну что я, несколько дней без свежего воздуха не потерплю? Зато буду в целости. И сохраню хоть немного денег для новой жизни.

Новые знакомства

- Ой! А я вас знаю! – радостно заявила пассажирка, и я, вздрогнув, чуть было не побежала прочь с палубы. 

Измученная постоянными тревогами последних дней, я не могла правильно реагировать на такие возгласы. Почему-то показалось, что женщина сейчас вызовет полицейских… 

В этот момент я не думала о причинах, о том, что упрекать меня не в чем, разве что в сомнительном происхождении нескольких, оставшихся у меня золотых вещиц. Просто испугалась. Сильно испугалась. 

А женщина, заметив , как переменилось мое лицо, тут же перестала улыбаться и торопливо заговорила:

- Ох, милочка, ну что вы? Побледнели, с лица спали… Присядьте, выпейте воды. 

Я села в предложенное парусиновое кресло, приняла от стюарда стакан с водой. Сделала глоток. Медленно. Обдумывая ситуацию. 

Я уже пришла в себя, первый момент слабости растворился. И теперь необходимо было продолжить разговор. Интересный для меня разговор. 

Я уже поняла, что, скорее всего, мадам видела меня либо на сцене, либо в газете, где печатали портреты не только Павловой и Карсавиной (танцовщицы труппы Дягилева, прим. автора), но и второстепенных балерин. Симпатичных, разумеется. Я была симпатичной. Меня даже несколько раз печатали. 

- Я вас понимаю, дорогая, - пассажирка положила руку, затянутую в тонкую перчатку, на мою ладонь, - эта качка постоянная… Я сегодня в первый раз вышла на палубу, подышать воздухом. А до этого все время лежала… Так голова кружится и мутит… Ужасно. Вы тоже плохо переносите качку? 

- Нет, просто… Как-то не по себе стало, сейчас пройдет, спасибо, - улыбнулась я и поддержала разговор, - а как вы меня узнали?

- Ну что вы, душенька, - с охотой начала рассказывать пассажирка, - я такая поклонница балета! Как жаль, что после русских сезонов он немного испортился… Все же, Павлова в «Шахрезаде» невероятна… А Нижинский! О-о-о! 

Она закатила глаза, я отпила еще воды и с готовностью поддержала беседу. 

Через какое-то время стало очевидным, что моя собеседница , мадам Элеонора Дин, как она представилась, не особенно разбиралась в балете, но имела прекрасную память на лица. Она запоминала всех второстепенных танцовщиков и танцовщиц, могла перечислить по именам, кто из них в каком балете танцевал, кого заменили потом и по каким причинам. Правда, причины она озвучивала те, что писали в газетах. И это опять же указывало на то, что мадам Дин – не близка в балетному закулисью. 
Вывод для меня очень приятный и обнадеживающий. 

- И вас я помню именно по «Шахрезаде», - болтала мадам Дин, - как вы танцевали! О-о-о! На мой взгляд, не хуже Павловой! 

Я улыбнулась неприкрытой лести, не имеющей с реальностью ничего общего, но не стала кокетничать и опровергать. В конце концов, так приятно…

- Никогда не думала, что судьба сведет меня с одной из балерин «Русских сезонов»! Но, милая Аннет, почему вы здесь? И почему в третьем классе? Это так странно…

А вот тут наступал самый тонкий момент всей нашей беседы. Обманывать не стоило, да и смысла не было. Но и всю правду говорить… Что это даст? Только вызовет жалость. Нужна ли мне жалость в  моей новой жизни? Нет. 

- Ох, это такая смешная история, - улыбнулась я как можно беззаботней, - дело в том, что меня пригласил мой импресарио в Нью Йорк… Там сейчас очень популярны балеты «экстраваганца», слышали о таком жанре? 

- Нет, очень интересно!

- О , да! – с воодушевлением подхватила я, - очень интересное направление, смелое, я бы сказала,   «модерн»! Все же, Новый Свет в этом вопросе более открыт прогрессу… К сожалению, своей балетной школы и сколько-нибудь значимых танцовщиков в Америке нет… Сол сотрудничал со мной в Париже, потом уехал покорять Новый Свет… И решил работать в этом направлении. Предложил мне участие… 

- Это прекрасно, такая возможность! – солидно, со знанием дела, покивала мадам Дин, - но странно, что третий класс…

- Произошла путаница с билетами… Я обнаружила, что еду третьим, уже когда попала на корабль. К сожалению, меня даже не пустили поговорить с капитаном, представляете? 

- Кошмар! Разве можно такую уточненную девушку держать рядом с этими… эээ… грязными иммигрантами? Неудивительно, что вы падаете в обмороки! Там, наверняка, ужасные условия!

- Ну что вы… - кротко улыбнулась я, вздохнув, - я неприхотлива… Главное, доплыть спокойно… Так хочется, наконец, начать танцевать! Мы будем в «Метрополитен опера» на Бродвее выступать. 

- Ох, как это замечательно! – всплеснула руками мадам Дин, - но, милая моя Аннет, вам больше нельзя находиться там, внизу! Давайте я похлопочу за вас! Месье Дин, мой муж, один из менеджеров компании «Уайт Стар Лайн», которой принадлежит этот корабль, и уже два раза был приглашен капитаном , сэром Эдвардом Джоном Смитом, в курительную комнату для высших офицеров. 

- Ох, ну что вы… - очень натурально засомневалась я, - это неудобно… Да и не стоит… Не хочу вас обременять…

- Да вы нисколько не обремените! – решительно отмела мои возражения мадам Дин, - более того! У меня, кажется, есть даже место для вас! Моя горничная прямо накануне отплытия заболела, мерзавка. Подхватила какую-то экзотическую гадость… И теперь ее комната в моей каюте пустует. Я, конечно, понимаю, что это не самый лучший вариант, но там хотя бы отдельный вход… Я специально поставила месье Дину условие, чтоб все было по-отдельности, а то, когда мы путешествовали вокруг Африки, у нас с прислугой был смежный номер, и она пользовалась моей ванной… Бррр… Представляете? Я еле вытерпела… Я понимаю, что вас может обидеть мое предложение, все же комната прислуги, но тем не менее, это не третий класс… У вас там отдельная каюта? 

- Э… - я мило улыбнулась, не желая рассказывать мадам Дин, насколько в третьем классе все плачевно.

Она, судя по вопросу, даже близко не представляла себе реального положения вещей. 

- Аннет, милая… Ничего, что вот так, по-свойски? Мне кажется, что мы подружились… Соглашайтесь! Мне будет очень приятно знать, что смогла оказать небольшую услугу будущей звезде «Метрополитен опера»!

Новые двери

- Вы произвели фурор, милочка, - доверительно шепнула мне мадам Дин, когда мы вышли из-за стола после ужина и направились в музыкальный салон, - многие молодые джентльмены с вас глаз не сводили. 

- Ну что вы…

Я натурально покраснела и отвернулась. 
То, что на меня смотрели, я и сама успела заметить. И, честно говоря, не находила  в этом ничего хорошего. 

На меня всегда смотрели. И ни разу это не принесло добра. 

Мой отец держал небольшую гостиницу на въезде в Руан. Место хорошее, прибыльное, семья не бедствовала, и меня даже  отправили учиться в закрытый пансион для девочек, в пригород Парижа. Для нашего сонного городка это было в новинку, обычно девочки обучались в домашних условиях. И выходили замуж, едва им исполнялось шестнадцать. 
Но я была любимой дочерью, и отец захотел дать мне самое , по его мнению, лучшее. 
Рассчитывал, что с манерами, которые привьют в пансионе, с хорошим образованием я смогу удачно выти замуж. 
Ну что же, он прогадал. 

В пансионе  меня заметил Артур Сен-Жан, преподаватель танцевального искусства. Он был учеником самого Мариуса Петипа ( главного постановщика Санкт-петербургского Императорского Российского Балета, прим. автора), обучался в России. 
Я ему показалась перспективной девочкой. 

Так началось мое заболевание балетом, стоившее мне, в итоге, семьи, любви, да и самой спокойной и такой привычной жизни. 

Я уже с детства была упорна в достижении целей, а это, пожалуй, главное качество для балерины. Кроме определенного физического склада и гибкости тела, конечно. 
Я занималась по нескольку часов в день, падая и вновь поднимаясь. Смотрела фото знаменитых русских балерин, один раз, когда мне едва исполнилось шестнадцать,  даже сбежала вместе с Артуром в Париж, смотреть выступление известной французской труппы. 
Артур морщился и говорил, что до русских им далеко, но я была заворожена. 
Танцовщицы летали по сцене, словно волшебные бабочки, невероятно легко и воздушно,  не верилось,  что они живые. 
Я потом часто вспоминала этот наш побег с Артуром в другую жизнь. 
И свое окончательное решение – добиться такого же успеха. 
Так же летать по сцене под чудесную музыку знаменитого русского композитора. 

В итоге, когда я завершила обучение в пансионе и должна была вернуться домой, чтоб выйти замуж… Отец нашел хорошего жениха, сына владельца местной фабрики по производству ниток.

Я не вернулась. 

Просто вышла за ворота школы, имея на руках документ о завершении образования и метрики, доказывающие, что мне есть восемнадцать. 
Наверно, отец мог бы начать меня искать, мог бы заявить в полицию о пропаже… 
Но я накануне написала ему письмо, где попросила прощения и благословения. И уехала, не дожидаясь родительской реакции.
Скорее всего, в ответ я бы получила личное присутствие отца, вместе с проклятиями и наказанием. 

В Париже полным ходом шел технический прогресс, женщины добивались права получать высшее образование, работать наравне с мужчинами в таких истинно мужских профессиях, как юриспруденция и медицина. 
Женщины работали на фабриках, водили машины, даже руководили печатными изданиями…

А в провинциальном Руане, всего в паре часов езды от Парижа, по-прежнему женщина воспринималась, как придаток к мужчине. Как домохозяйка, без права на свое мнение. 

Я понимала:  если вернусь обратно, то отец заставит выйти замуж. 

Замуж я не хотела. 

Я хотела танцевать. 

А потому выбор был очевиден. 

Артур меня в этом поддержал, уволился из пансиона и поехал со мной, чтоб помочь устроиться в какую-нибудь хорошую танцевальную труппу. Я тогда была настолько рада его участию, что не задумывалась о причинах. 

Потом, когда уже в Париже он пришел в ночью ко мне в номер дешевой гостиницы, где мы остановились, все стало более чем понятно. 

Я отказала. 

Мне всегда думалось, что для отношений, для близости нужна любовь. В конце концов, для чего я рвала с семьей, с прошлой жизнью? Для того, чтоб отдаться нелюбимому мужчине?
Так я могла это все сделать, и не расстраивая отца… С тем, кого он мне выбрал в мужья. 

Артур обиделся, он почему-то был уверен, что я уехала с ним , потому что влюбилась. 
С тех пор я всегда старалась все прояснить сразу. 
На берегу, как говорил Пабло. 

Несмотря на обиду, надо отдать Артуру должное, он сдержал слово и устроил мне встречу с  импресарио одной из популярных трупп, выступающих в Парижской опере, Солом Ёроком. 
И, к моему огромному удивлению, меня приняли!!! 
Пока что на второстепенные роли, но, Матерь Божия, какая это была радость! Невероятная, невозможная!!! 
Я трудилась, забывая про все на свете, жила в маленькой комнатке с удобствами прямо за шторой, единственными достоинствами которой были ее близость к Опере и цена. 
Артур не оставлял своих попыток, постоянно приходил, уговаривал… Он тоже остался в Париже, и помогал  ставить  «Коппелию» ( название балета, прим. автора) в Опере. 

Конечно, балет в Париже умирал, все лучшие танцовщики были в России, и я, честно говоря, мечтала там побывать, воображая про эту загадочную северную страну что-то невероятное. Она в те годы казалась мне восьмым чудом света, не иначе. 

Платили в труппе мало, поклонники, цветы и вознаграждения  доставались приме и еще паре известных танцовщиц, а нам, второму составу, оставалось довольствоваться глупыми выкриками с галерки про длину ножек. 

Примерно через полгода очарование новизны поблекло, и я поняла, что никакой перспективы здесь для меня нет. 
Но останавливаться, все бросать и ехать обратно в Руан   не собиралась совершенно. 
Продолжала стараться, работать, оставалась после репетиций, чтоб дополнительно прогнать спорные моменты. 

Жить было непросто, но я делала то, что хотела. И получала уже от этого удовольствие. 

Хотя, минуты слабости, конечно, случались. 

Упорхнувшая бабочка

- Дикий, послушай меня, послушай!

Голос толстяка-банкира , обычно спокойный, полный достоинства и собственной значимости, неожиданно стал тонким и невероятно визгливым.

Даниэль даже не моргнул. Он и не такое слышал.

Люди забавные бывают, когда понимают, что стоят на краю.

Этот вот толстяк стоял на краю в буквальном смысле слова.
Позади него синело озеро и сыпались с высокого обрыва камни. Когда они долетали до воды, раздавался громкий всплеск, и по вечерней глади расходились круги.

Даниэль отвлекся от красного лица банкира и посмотрел на такой же красный горизонт. Он в этот момент не подозревал, что огненные блики умирающего солнца отражаются в его пустых мертвых глазах, придавая худощавому жесткому лицу еще большей инфернальности.

Красный закат… Мать говорила, что это к завтрашней суши. И плакала. Для них сушь в начале лета означала смерть посевам. А, значит, еще чью-то смерть.

Например, младшего братика Даниэля, Жюля. Или сестры, Моник. Или…

Руки сами потянулись к пачке, от этого жеста судорожно дёрнулся всем телом толстяк, наблюдающий за Диким Даниэлем расширенными от ужаса глазами.
Но Легран даже не обратил внимания на него.
Выдохнул задумчиво дым.

Горизонт был настолько кровавым, что казалось там, вдалеке, кто-то кого-то тоже убивает. Убил уже.
Еще красный горизонт к переменам в судьбе. Это уже бабка говорила.
Интересно, к чьим переменам?
В его судьбе в последнее время только плохие повороты.
Может, это знак?
Будет , все же, что-то хорошее?

Например, он найдет свою бабочку…

При одной этой мысли внутри все сжалось и полыхнуло красной яростью. Такой же, как и этот проклятый горизонт.

Прошло уже больше недели с того момента, как он вернулся домой, в свой особняк, грязный, вымотанный и даже немного побитый. Совсем флики (просторечное название жандармов во Франции, прим. автора) осатанели…
Зашел, надеясь наконец-то выдохнуть, прийти в себя… И утащить свою бабочку в кровать.
Только она могла его успокоить, утихомирить желание немедленно разобраться с теми, кто его сдал, сделать горячую , дикую голову ясной и чистой.
Но бабочка улетела.
Он сразу понял, когда не нашел ее в спальне.
Обычно она сидела там, часто просто смотрела в окно, забравшись с ногами на кушетку, и в такие моменты Даниэль замирал в дверях, в который раз пораженный ее немыслимой хрупкой красотой.
Ее тонкий силуэт, обрамленный оконной рамой, виделся изысканной картиной , какие он видел в Лувре.

Даниэль всего один раз туда попал, еще в щенячьем возрасте, когда поспорил с такими же, как он, клошарами, что стащит оттуда картину.
Он зашел, пролетел взъерошенным грязным парижским воробьем несколько залов, где выставлялись предметы старины, на которые он вообще не обратил внимания, и замер в зале с висевшими на стенах картинами в шикарных рамах.
Причем, почему-то в глаза бросилась только одна. Она скромно висела немного сбоку, и рама ее не отличалась особым шиком.
Но фигуры женщин в голубых нарядах, плавно извивающихся в такт слышимой только ими музыке, заворожили настолько, что Даниэль не мог оторвать от них взгляда. Смотрел и смотрел, не мигая, жадно и сухо сглатывая, скользя глазами с расширенными зрачками по тонким изгибам белых плеч, склоненным в танце головам, рукам, вытянутым в танцевальных жестах…

Это невозможно отличалось от всего, виденного им ранее, словно нечаянно угодил в другой мир, в сказку, которые иногда рассказывала им, маленьким совсем, бабка. Там было что-то про дверь, за которой все лучше и красивее, чем в нашем мире, и на деревьях там огромные яблоки, а в лесах полно ягод… И там гуляют загадочные лесные красавицы, они водят хороводы и приманивают неосторожных путников своим чудесным пением.

Бойся, путник, их голосов! Страшись смотреть на их танцы! Заворожат, обманут, уведут в лесную чащу и оставят там погибать…

В тот раз грязного мальчишку поймали смотрители зала, выволокли за шкирку прочь из Лувра и дали пинка для ускорения и памятливости.

Надо сказать, что пинок оказался живительным.

И ускорения придал. И в памяти сохранился. Когда Легран подрос, он вернулся в этот музей…

Но это уже был другой Лувр, и да сам Легран был другим. Танцовщиц в голубом он не увидел, а все остальное его мало интересовало.

Его бабочка очень сильно напоминала ту картину, особенно, когда сидела у окна, склонив светлую голову и смотря на улицу. Грустная, красивая до боли в глазах, до зубовного скрежета.

Обычно Даниэля не хватало на долгое созерцание чуда природы, доставшегося ему.
Он подходил, подхватывал ее, испуганно вздрагивавшую, на руки и нес в кровать.
Укладывал на спину и зарывался лицом в вольно раскинувшиеся по покрывалу золотые кудри.
Чистый свежий запах дурманил голову, руки сами тянулись, раздевали, разворачивали свой самый главный, самый нужный подарок в жизни. Пальцы подрагивали, касаясь тонкой нежной кожи, сжимались, мало контролируя силу, потому что , несмотря на то, что прошло уже два месяца, как он взял ее себе, но до сих пор не верилось. Даже на телесном, животном уровне не верилось, что она – его. Эта тонкая статуэтка, нежная, печальная , невозможно красивая. С плавными изгибами танцующих рук, с блестящими от упоения музыкой глазами…

Как она тогда оказалась в этом вертепе?

Удивительно просто.

Случайное совпадение, провидение, не иначе.

Он и сам-то там случайно оказался.

Просто один из должников не явился к нему вовремя, и Мартин выяснил, что тот часто любит бывать в низкопробном кафешантане, дыре, пригодной только для парижских крыс и деляг низкого пошиба.
Раньше Даниэль тоже в таких бывал, но в последние два года, превратившись из обычного апаша в главу одной из самых крупных банд Парижа, заимев вес не только среди своих, но и среди серьезных теневых дельцов города, он , конечно же , даже не планировал попадать в подобные места.
Но должник вел себя нагло, и , похоже, кое-кто позабыл, за что Дикий Даниэль получил свою кличку…
Настало время напомнить.

Найти бабочку

- Дикий, мы можем все решить… - толстяк неожиданно напомнил о себе недостойным для человека его положения визгом. Хотя, мало бы кто не визжал в его нынешнем положении…

Легран отвлекся от изучения кровавого горизонта и перевел взгляд на банкира.

Тот тут же замолчал, осознав, что зря открыл рот.

- Мы все решим, Вонючка, - кивнул Даниэль, рассматривая красную рожу толстяка привычно холодно. Страшно. – Конечно, решим. Мы же для того сюда и приехали, не так ли?

- Дикий…

- Месье Легран, - поправил его Даниэль невозмутимо, - кажется, именно так ты меня называл, когда брал деньги. В долг.

- Да-да, конечно, месье Легран… Произошло недопонимание…

- Верно, у тебя произошло недопонимание, - кивнул Даниэль, - ты недопонял мои слова. А еще сроки возврата и гарантии. И почему-то недопонял предупреждения. Наверно, потому что неверно меня называл изначально. Если бы ты брал деньги у Дикого Даниэля, то тебе бы в голову не пришло попытаться их не вернуть. Но месье Леграна можно возить мордой по булыжникам, так?

- Нет! Нет! Месье… То есть Дикий… Я же…

- Ты совершил ошибку. Непростительную. И, знаешь, Дикий Даниэль тебя бы давно уже скинул с этого обрыва…

- Нет!

- Но месье Легран, у которого ты брал деньги, все же более… человечен. Потому…

Даниэль опять перевел взгляд на красный закат, сжал губы.

Может, она тоже сейчас смотрит на горизонт? Может, думает о нем? Может…

Он выкинул окурок, проследил, как тот красной звездой падает вниз, разбиваясь о камни на искры, покосился на своих людей, молчаливо стоящих чуть поодаль, чтоб не мешать деловым переговорам, кивнул одному из них.

Тот немедленно подошел, держа в руках массивную папку с документами.

- Сейчас ты поставишь подписи там, где тебе укажут. После этого можешь быть свободен. Месье Легран забудет про твой долг и про твое неуважение.

Даниэль развернулся, плотнее запахнул полы пальто и пошел к машине. Двое охранников двинулись за ним, остальные остались с банкиром, который дрожащими руками принял папку, раскрыл ее и принялся изучать документы.

- Но это же… Даниэль… Месье Легран… - долетел до Даниэля испуганный умоляющий голос толстяка, - здесь же все мое… Но это же больше, чем я занимал!

- Это проценты за потраченное время, когда пришлось тебя искать, и за твое неуважение, - не поворачиваясь и не останавливаясь, ответил Легран.

- Но я же останусь нищим!

- Зато живым, - засмеялся Мартин, аккуратно придерживая папку с документами, - месье Легран – очень великодушный человек! Добрый! Не то, что Дикий Даниэль! Подписывай давай!

Легран сел в машину, не слушая больше стенаний толстяка.
Сегодня он стал богаче на один банк и два особняка в пригороде Парижа. Это завершающий штрих в его построении своего честного имени.
Никто больше не посмеет назвать его в лицо Диким Даниэлем. Никто не посмеет вспомнить его кровавое прошлое.
А кто посмеет… Ну что ж, места на кладбищах Парижа много. Всем найдется уголок.
Он прислушался к себе, выискивая хотя бы чуть-чуть удовлетворения. Он шел к этому дню два года.
Должен радоваться.
Но никакой радости, никакого удовольствия не было.
Только безразличие, холодный просчет дальнейших действий, в котором участвовала голова, но не затрагивалось сердце.
Он знал, что будет делать дальше.
То, что сейчас он заполучил в единоличное правление один из тройки самых солидных и респектабельных банков Франции, лишь первый шаг.
Необходимо утвердиться в этом положении, необходимо войти в те круги, куда еще пару лет назад путь посторонним был заказан.
Но научно-технический прогресс не стоит на месте, и такие, как он, выскочки из низов с темным прошлым и сумрачным настоящим, сейчас вполне могут вырваться наверх, потеснив всех этих напыщенных буржуа, свято уверенных в своем завтрашнем дне.
Они привыкли к сытости и потеряли осторожность. Они не любят рисковать и предпочитают проверенные способы зарабатывания денег.
Они еще не понимают, насколько зубастыми и беспощадными могут быть те, кто видел в своей жизни лишь голод, холод и кровь. И насколько жестко эти люди могут держаться за приобретенное, выгрызенное у судьбы…
Будет слишком поздно, когда поймут.

Хлопнули дверцы машины, рядом с ним сел Мартин, с довольной улыбкой передал подписанные документы.

- Он там обделался от страха.

- Ничего, - равнодушно ответил Даниэль, просматривая бумаги, - дорога до Парижа длинная. Пока дойдет, высохнет.

Мартин коротко рассмеялся, приказал водителю трогать.

Позади них посветила фарами еще одна машина, взревел мотор, хлестнули из-под колес комья земли, и через мгновение на поле уже никого не было, кроме одиноко стоявшего у края обрыва бывшего банкира.

- В заведение? Есть охота, – предложил Мартин, - отметим?

- Нет. По домам. - Даниэль не видел повода что-либо отмечать, - что по Аннет?

- Все то же, - нахмурился Мартин, - она села в Шербуре на корабль, сейчас как раз где-то посреди океана должна быть.

- Это я уже с утра от тебя слышал. Того, кто ей помогал, нашли?

- Да, но пока его не достать.

Даниэль покосился на Мартина, ожидая продолжения.

- Там… Он сейчас в пригороде, в имении графа де Вексена… Жена графа, похоже, его любовница. Вытащить можно, но там охрана, полно народу, а сам граф помешан на безопасности…

- Граф тоже в имении? – усмехнулся Даниэль.

- Да. Они все там… Будет громко, если тащить.

- А поговорить?

- Он не выходит из имения. Даже из дома, похоже, нечасто выползает.

- Интересная семья.

- Аристократия, чтоб ее…

- Вытащи его оттуда. Мне плевать, как. И быстро.

- Понял.

- И ко мне. Сильно не бить.

- Понял.

- Как называется корыто, на которое она села?

- «Титаник».

- Выясни, когда прибывает в Америку, и куда.

- Через три дня, в Нью Йорк.

- Возьми билеты на пятерых в Нью Йорк.

Затерянные в волнах

- И вот что я скажу вам, милочка, - тихо бормотала рыжеволосая Мадлен, - мужчины любят ласку. Понимаете? Ласку. Иногда надо себя смирить, немного потерпеть… Такая уж наша женская судьба. Вот месье Борчик, бывало, выпьет вечерком кружку-другую пива и начинает меня по дому гонять… Все ему кажется, что я то с почтальоном перемигиваюсь, то с садовником слишком долго говорю… Ревнивый такой он у меня… Был…

Мадлен неожиданно прижала руку к губам и завыла, глухо и протяжно. Я тут же обняла ее, прижалась всем телом, стараясь утешить, как до этого она меня все страшные часы, когда стало понятно, что наша лодка оторвалась от других и затерялась в волнах.

- Боже мой, Боже мой… Как же я без него? – Мадлен стискивала то мою руку, то свой спасательный жилет, плакала, судя по всему, впадая в истерику.

Я ничем не могла помочь.

Вообще, удивительно, что она так долго продержалась. Ее муж, высокий, тучный мужчина, с красным лицом любителя выпить, утонул прямо у нас на глазах.
Стоя в лодке, он пошатнулся и выпал за борт, нелепо взмахнув руками.
Без звука.
И так же, беззвучно, камнем пошел на дно.
Его и не спасали.
В нашей лодке не было матросов, да и мужчин всего несколько человек. Остальные – женщины и дети.
Все испуганные, дрожащие от холода и страха.
А за бортом плескалась темная жуткая ледяная вода.

Я оставила попытки успокоить вдову Борчек и устало откинулась на деревянную обшивку лодки.
Закрыла глаза, заново переживая кошмар этой ночи и грустно усмехаясь своей наивной вере в то, что жизнь моя поменялась к лучшему.

Нет, она просто готовила удар. Очередной.

Хотя, совсем недавно мне казалось, что все налаживается.

Каюта , которую мне предоставили в безвозмездное пользование супруги Дин, была невероятно милой и уютной.
Мне удалось буквально на следующий день после переезда в первый класс переговорить со стюардом и решить вопрос питания. Моих скромных сбережений хватило на завтраки и обеды, а на ужины я всегда была приглашена за стол супругов Дин, оказавшихся на редкость милыми, добродушными людьми.

Мадам Дин нашла во мне компаньонку и подругу-единомышленницу в своей страсти к театру и высшему свету. А месье Дин, похоже, был безумно рад моему присутствию уже только потому, что я отвлекала его жену и позволяла ему спокойно общаться с другими богатыми мужчинами - пассажирами первого класса. Он пропадал то в курительной комнате, то в зале для игры в карты, то просто общался на всякие важные мужские темы , стоя или сидя на палубе.

Мадам Дин, конечно, утомляла, но я спокойно сносила ее постоянный щебет, считая это совсем небольшой платой за прелести путешествия первым классом.

Вообще, поездка стала приносить сплошное удовольствие. Морской болезни у меня никогда не было, свежий соленый ветер только радовал, хотелось вдыхать его полной грудью, радоваться свободе и независимости. Наверно, все же, суфражистские настроения, гуляющие в свободном Париже, каким-то образом проникли в мою голову…

По крайней мере, днем я радовалась жизни и не вспоминала про Париж и все, что с ним было связано.

А вот по ночам приходили странные сны.

Какие-то жуткие переплетения сюжетов, где я танцевала на сцене Оперы, причем, почему-то «Умирающего лебедя», хотя никогда бы не согласилась делать этого наяву, потому что Павлова уже станцевала его , и любое сравнение было бы не в пользу нового исполнителя…
Тем не менее, я танцевала, летала по сцене, слышала аплодисменты, которые возносили меня буквально к галерке…
А потом оттуда неожиданно раздавался издевательский свист, выкрики про стройные ножки…
И я падала вниз, сердце обрывалось, и ветер свистел в ушах…
Меня ловили. Практически у самого пола. И держали.
Я открывала глаза и видела Артура. Он мягко , но очень больно перехватывал в области талии, и шептал, воспаленно блестя глазами:

- Ты – плохая танцовщица, Анни. Никудышная.

- Нет! – я начинала вырываться, но руки Артура становились крепче, а голос громче.

- Тебя взяли только потому, что я попросил! Ты – неблагодарная! Я столько для тебя сделал!

- Нет! Нет!

Я уже билась в его объятиях, но никак не могла выбраться! И такое негодование, такая обида поднимались из глубин души, что слезы наворачивались на глаза, и я плакала, не выдержав, горько, навзрыд.

Артур вытирал слезы с моих щек, и пальцы его почему-то были грубые. Царапали.

Я открывала глаза и вместо Артура видела… Даниэля.

Он держал, так же, как и всегда, крепко и больно. Но удивительно, боль от его пальцев казалась благословением после жестоких объятий Артура.

- Не плачь, бабочка, - спокойно говорил он, - я не дам тебе плакать. Я буду убивать за каждую твою слезинку.

Я молчала, парализованная ужасом, как всегда рядом с ним, и не могла ничего сделать.

А Даниэль все гладил, гладил меня по лицу, и глаза его, светлые, прозрачные глаза убийцы, темнели от едва сдерживаемого желания.

- Ты всегда будешь моей, бабочка, - говорил он.

Я открывала рот, чтоб сказать «нет»…

И отвечала: «Да».

Затем Даниэль наклонялся ко мне, и сон превращался в тягучий сладкий кошмар, который я хорошо помнила и в реальности.

Я просыпалась, вся мокрая от пота, дрожащая, вставала, пила воду, пытаясь прийти в себя…

Проклятый Дикий Даниэль!

Он даже посередине Атлантики умудрялся добраться до меня!

Я выдыхала, приходила в себя и засыпала уже без снов совершенно.
Ну а днем ночные кошмары отступали, и все казалось пустой блажью.
А будущее мое – счастливым.

Мадам Дин не уставала меня нахваливать за изящность, изысканность и дороговизну нарядов, светлые волосы и красивую улыбку, и постоянно обращала мое внимание то на офицеров корабля, то на других молодых и не очень молодых месье, явно желающих оказать мне знаки внимания.

Но я в этом вопросе была строга.

Мужчины – очень настойчивые. Им только дай малейшую возможность поверить, что ты – легкая добыча, как тут же начнут преследовать…

Спасение

- И вот, представляете, Роберт неожиданно заходит в гостиную, где я мирно сижу за вышиванием, и говорит: «Я видел тебя на улице, с молодым человеком!», а это газетчик, я просто газеты покупала к завтраку! А потом он берет подтяжки, складывает их этак вдвое… Ну, я уже ждать не стала, как побежала на второй этаж!

Бормотание Мадлен, уже успокоившейся и опять ударившейся в воспоминания о счастливой супружеской жизни с месье Борчиком, убаюкало меня, несмотря на ужас ситуации и пронизывающий холод. 

Сквозь ее рассказ я слышала, как ругались мужчины, в очередной раз выясняя, в какую сторону грести, как пытались с ними обсуждать этот вопрос женщины… 

Я ничего не хотела обсуждать. 

Мы находились в открытом море, по моим наблюдениям, уже целую вечность, я  давно не чувствовала своих ног, и радовалась только, что пальто, купленное в Париже Диким Даниэлем, был длинным и теплым. Меховая горжетка служила исключительно декоративным целям и не добавляла тепла, но , по крайней мере, под нее не задувало. У некоторых моих спутников ситуация была гораздо хуже. 

Особенно страдала от холода маленькая девочка, хотя  мать ее и прижимала к себе, стараясь согреть теплом своего тела. 

Но одежда у них обеих была скудная и явно не для путешествия по волнам. 
Ребенок плакал, мать ничем не могла ей помочь, она и сама посинела от холода. 

Не выдержав, я неловко расстегнула пальто, выпростала из рукавов руки и прямо под ним сняла теплую блузу от дорожного костюма и теплую русскую шаль, доставшуюся мне в подарок от самого Дягилева. 
Ветер мгновенно проник под распахнутые полы пальто, и я  тут же промерзла до костей. Быстро запахнув полы,  протянула блузу и шаль женщине. 

- О… Спасибо вам! Спасибо! 

Она начала торопливо кутать малышку, хнычущую от боли в руках и ногах. 

- Разотрите ей ножки и обмотайте шалью, - посоветовала я, вспоминая, как сама мерзла зимними парижскими ночами в своей плохо отапливаемой каморке. 

- Ох, добрая вы душа, Анни, - покачала головой Мадлен, - вот и мой месье Борчик был…

Я плотнее запахнулась в пальто, сунула руки в рукава и прижалась к рыжеволосой болтушке, бессовестно пользуясь теплом ее тела. 

Закрыла глаза, стараясь вспомнить что-то приятное. Отвлечься от ужасающего холода, тяжелого плеска волн за бортом и мыслей о скорой смерти. 

Вспоминался все тот же холодный Париж. 
Правда, тогда я не мерзла. Некогда было мерзнуть. 
Дягилев принял меня во второй состав, на подтанцовку к примам. 
Как я радовалась, Боже мой! 
Не каждая танцовщица имела возможность видеть в живую, да еще и репетировать в одном помещении с такими яркими балетными звездами, как Павлова, Карсавина, Больм, Нижинский! 
Это был незабываемый опыт, непередаваемые ощущения! 
У меня эти люди вызывали одновременно восхищение, страх, зависть и отчаяние. 
Последнее – потому что, глядя на них, я отчётливо понимала, насколько прав Артур. Мне никогда не достичь их высот. 

Это были времена счастливые и одновременно несчастные. 
Артур оставил меня в покое, он , наверно, что-то пытался сделать, как-то испортить мою репутацию, но Дягилев, принимавший все решения по составу труппы, с ним не общался и не принимал во внимание его доводы. 
Мне было известно про подковерную возню, затеянную моим первым мужчиной, все же артисты мало что способны удержать в тайне, и от осознания своей слабости делалось больно. 
Как я могла ему поверить?
Как могла не увидеть в нем обыкновенного альфонса? 
Может, потому что не считала себя никогда лакомой целью для подобных мужчин? Я все же очень плохо знала мир, проведя десять лет своей жизни за закрытыми дверями пансиона. 
Только потом я поняла, что Артур меня практически воспитывал под себя. Внушал, что хотел, обучал, чему хотел. Он внушил мне, что я могу быть знаменитой танцовщицей, водил на балеты и тайком показывал чудесные и редкие даже в Париже записи выступлений русских балерин. 
Он все делал для того, чтоб я считала его самым близким человеком, своим учителем, единственным, кому следовало доверять. 
И он добился своего. 
Следующим логичным шагом была наша любовная связь. 
И она случилась в итоге. Пусть не так скоро, как того хотел Артур, но я все же сдалась. 
Конечно же,  Артур был уверен в моей податливости, после всего случившегося у меня не оставалось другого выбора, только выйти за него замуж. 
Несмотря на то, в Париже, а уж тем более в труппе, нравы были более, чем свободные,  в любом другом городе Франции, да хотя бы в моем родном Руане, меня бы заклеймили позором…
И потому Артур и не смог сдержаться, когда я поступила не так, как он хотел. Не оправдала ожиданий и вложенных усилий. 
А уж после того, как я твердо дала понять, что не собираюсь больше быть с ним…
Да, он имел право озлобиться. 
Я его понимала, но прощать и идти к нему с повинной не собиралась. 
Несмотря на то, что Артур считал меня никудышной танцовщицей, все факты говорили об обратном. 

Меня ценили в труппе, и постановщик балета, и сам Дягилев. 
А импресарио, Сол Ёрок, напрямую говорил, что готов меня предлагать в известные балетные труппы. 
Балеты «Русского сезона в Париже» шли с постоянным успехом, даже спорные постановки Нижинского в итоге потрясали публику. 
Да и сама публика была совершенно иной, не такой, что приходила на выступления парижской труппы в Опере. 

Я наконец-то начала понимать, каково это – выступать перед благодарными зрителями, со слезами на глазах аплодирующими в финале. И мне аплодирующими! И мне тоже! 
Меня стали узнавать в лицо поклонники балета, караулить на улице у черного входа в Оперу. 
Моё фото напечатали в газете с подписью : «Восходящая звезда балета». 

Все шло чудесно. Настолько, что я иногда думала, будто угодила в сказку, в волшебный сон. 
И все боялась проснуться. 

Жизнь моя по-прежнему не была нормально устроена, комнатка за день и вечер промерзала насквозь, а зима на Париж упала холодная… Приходилось кутаться во все свои теплые вещи, как-то пришла на репетицию с насморком, разговорилась с Дягилевым о холодных парижских ночах… И он в тот же вечер, после выступления, подарил мне чудесную пушистую шаль, сказав, что такие делают только в России, в городе с труднопроизносимым названием Оренбург, из пуха местных коз. 

Галифакс

Галифакс бурлил. 
Это было видно невооруженным взглядом даже издалека. 
Огромное количество действующих пирсов, постоянно причаливающие корабли, как пассажирские, так и грузовые. 

На берегу, как рассказывал капитан Бренсен, было множество увеселительных заведений, мастерских, торговых предприятий и прочего, без чего невозможно представить себе популярный  порт.

Как раз в тот момент, когда мы причаливали, производил высадку огромный трансатлантический корабль, похожий на затонувший «Титаник», как брат-близнец. 

Даже мороз по коже пробегал от чувства «дежавю».

На пирсе перед кораблем стояла целая толпа встречающих, постоянно сверкали вспышки фотографов, и вообще было шумно и бестолково. 

Неудивительно, что скромный норвежский сейнер с гордым именем «Норд» остался незамеченным. 
Он причалил в стороне от основной портовой жизни, да и то лишь на пару минут. 
Чтоб высадить неудачливых пассажиров затонувшего «Титаника». 

Усталые и измученные, мы выбрались на деревянный настил пирса, попрощались с матросами и капитаном сейнера и двинулись прочь, стремясь поскорее достичь твердой земли. 
Лично я буквально бежала, кутаясь в пальто от неприветливого канадского ветра и не обращая внимания на то, что мои ботинки не приспособлены для такой нагрузки. Они и без того, бедные, столько перенесли…

Но мне настолько хотелось побыстрее ощутить под ногами твердь, что ни на что другое не обращалось внимания. 

Рыжеволосая Мадлен с трудом поспевала за мной, пыхтя и возмущаясь беспардонности капитана Бренсена, высадившего нас вместо Вест-Сайда, Нью Йорк – в Галифаксе , Канада!

- Вот ведь хитрые морские крысы, - болтала она, ускоряясь, чтоб прихватить меня под локоть, - они не поплыли в Вест-Сайд! И теперь нам самим добираться туда, а это, скажу я тебе, Аннет, не самое простое путешествие! 

- А зачем нам в Вест-Сайд? 

Я мало что понимала, поглощенная идеей скорее добраться до земли, потому что деревянный настил тоже не внушал доверия. Так же, как и темные волны под ним. Озноб продирал до самых костей, я плотнее куталась в пальто, прятала ладони в рукавах. 

- Как это зачем? – возмутилась Мадлен, - нам необходимо попасть в офис страховой компании! Мой месье Борчек, упокой Господь его душу, был очень предусмотрительным человеком! Он всегда страховал нас перед путешествием. И нас, и багаж! А ты разве не застрахована, Аннет?

- Нет… Я как-то не подумала об этом…

- Напрасно! Они обманули нас, рассказав, что «Титаник» - непотопляемое судно. А он – утонул! И столько людей, столько людей… И месье Борчек… Ах, Боже мой… 

Она притормозила, доставая платочек и трагически прикладывая его к уголкам глаз.

Я не стала останавливаться.

За четыре дня крайне неудобного путешествия на сейнере мне ужасно надоело утешать Мадлен, и к тому же я знала, что это уныние – минутное, и очень скоро она опять придет в бодрое , боевое расположение духа. 
Надо только не мешать ей. 

Я и не собиралась. 
Деревянные  доски стучали под каблуками, побуждая двигаться еще быстрее. 
Наконец, мы достигли твердой земли. 

И, о Дева Мария! Это ощущение было сродни блаженству! Экстазу, какого я не испытывала даже после самых удачных партий! 

Никогда, готова поклясться чем угодно, никогда я больше не ступлю на борт корабля! 
Только наземный транспорт! То, что не может в любой момент затонуть или взлететь в воздух! 
Лучше – вообще лошади. Животные – это прекрасно… 

- А знаешь, почему они нас тут высадили? – не умолкала уже успокоившаяся Мадлен.

- Почему же? 

На самом деле, мне было абсолютно не важно, почему капитан сейнера «Норд» принял решение не везти нас в Соединенные Штаты, а высадил в Канаде. 
Когда он объявил об этом, я готова была на любой порт, даже на Гренландию, черт ее возьми! Только бы побыстрее!

- Потому что они – контрабандисты! – торжественно открыла Мадлен тайну , понятную с первого взгляда  на корабль и его команду любому здравомыслящему человеку. 

- И что?

- Как что? А то, что их могли в Вест-Сайде арестовать! А здесь никому до них дела нет! Хитрые морские крысы! А нам теперь из Канады до Нью Йорка добираться! 

- Ну ничего… Доберемся как-нибудь, - пожала я плечами. 

- Ах! Но это время! Время! Хорошо еще, что у меня документы с собой! У тебя, Аннет, надеюсь, тоже? 

- Да, конечно…

- Ну, тогда не стоит медлить. Если я правильно запомнила, месье Борчек застраховал нас на серьезную сумму. Пожалуй, я смогу на эти деньги приобрести дом в хорошем районе Нью Йорка. И жить на них безбедно до того времени, пока вновь не выйду замуж. И уж здесь, поверь мне, Аннет, я буду очень избирательна… Больше никаких ремней, плеток и криков… А то, может, вообще не выйду замуж! 

Тут Мадлен замолчала, сама пораженная степенью своего фрондерства, и у меня появилась возможность перевести дыхание. 

Мы попрощались со своими товарищами по несчастью, предоставив им самостоятельно решать, в какую сторону направятся, и нырнули в пеструю грязноватую толпу. 

Я была настолько утомлена, настолько хотела теперь просто куда-то приткнуться, в тепле, сытости и безопасности, что не возражала, когда в какой-то момент мадам Борчек взяла на себя руководство нашей маленькой группой. 

Миновав шумный порт, мы наняли экипаж и отправились в «приличную», как приказала кучеру Мадлен, гостиницу. 

Нам нужно было прийти в себя, отогреться, отмыться, пересчитать финансы и принять решение о дальнейших действиях. 

В гостинице в приятным названием «У дороги» в самом деле было чисто, на двух скромно одетых женщин смотрели без интереса, явно посчитав меня путешествующей дамой, а Мадлен – моей компаньонкой. 

Я порадовалась, что мы с ней нашли друг друга и поддерживаем в трудную минуту, потому что одинокая женщина всегда привлекает ненужное внимание, а вот две женщины – вполне обычное дело. 

Нью Йорк

В Галифаксе пришлось пробыть дольше, чем планировалось. Дело в том, что этот порт был самым близким в месту катастрофы пунктом с пароходным и железнодорожным сообщением,  и именно туда привозили трупы пассажиров с «Титаника». 

Мадлен несколько раз ходила на опознания, и в итоге нашла тело своего мужа. 
Далее были похороны, там же, в Галифаксе, на одном из трех предоставленных для этого кладбищ. 
Все это время я не могла уехать, поддерживая свою подругу по несчастью. 
Не то, чтобы Мадлен сильно горевала, но для общества она была безутешной вдовой, и, конечно, довольно искренне переживала свою утрату. 

Я много чего наслушалась за эти две недели, проведенные в Галифаксе, и, наверно, даже немного пересмотрела свои отношения с Даниэлем… Не все, оказывается, было так ужасно, как мне помнилось... Есть и худшие сценарии развития событий. По крайней мере, меня никто не бил. И к спинке кровати не привязывал…

Мадлен вышла замуж в восемнадцать лет и прожила двенадцать лет в счастливом внешне браке. Хотя, возможно, она искренне считала его счастливым? 

Ее легкость, умение забывать все плохое и смеяться над собой и обстоятельствами, сослужили хорошую службу. 

Мне же эти две недели тоже были нужны. Выдохнуть, осознать произошедшее, прийти в себя наконец-то. И принять решение о дальнейших действиях. 

Разумеется, мы , как и другие выжившие пассажиры из нашей лодки, известили и страховую компанию, и руководство компании, владеющей «Титаником», и власти о том, что мы живы. 

Я ждала в газетах объявления о своем чудесном воскрешении, но не дождалась. Очевидно, никто не стал оповещать журналистов о дополнительных выживших. 

Я не знала, к добру это или нет, но тоже пока не стала объявляться. 
Сначала решила найти Сола Ёрока, импресарио, уехавшего по поручению Дягилева подготавливать гастроли труппы в Америке, и, после разногласий и отъезда труппы на родину, так и оставшегося в Нью Йорке. 
Судя по тем нескольким письмам, что я получала от него еще до того, как в моей жизни появился Дикий Даниэль, дела у Сола шли хорошо. 
Он стал импресарио одной из популярных оперных певиц, представлял ее интересы. 
Кроме этого, брал под крыло начинающих артистов оперы, как я догадывалась, обременяя их серьезными контрактами, где ему отходила львиная доля прибыли. 
И в последнем письме Ёрок признался мне, что мечтает сделать балет популярным в Соединенных Штатах. 
Гастроли труппы Дягилева уже прокатились по самым крупным городам США и  Латинской Америки, сверкнув ярким бриллиантом и сделав хорошую рекламу балету. 
Конечно, полноценных балетов никто еще не ставил в Нью Йорке, да и людей, способных на это, не было, но небольшие интермедии, спектакли «экстраваганца», которые шли либо до начала оперы, либо в антракте между действиями, становились все более популярными. 
Вот только хороших танцовщиков не было. Дягилев показал, как это может быть, задал уровень,  и уехал, увезя всех звезд с собой и оставив только призрачную мечту и желание стремиться к совершенству. 
Сол загорелся идеей, увидев невероятный отклик у американской публики на балеты труппы «Русских сезонов». 
И вспомнил обо мне. 
В последнем письме он приглашал меня в Нью Йорк и обещал славу и деньги. 

Я как раз обдумывала его предложение, когда меня увидел Дикий Даниэль. 
И одним взглядом разрушил все мечты. 
Два месяца с ним повергли меня в какое-то полуобморочное состояние, ужасное и тягучее. Все помыслы были направлены только на то, чтоб найти выход из клетки, в которую он меня загнал. 
Сбежать. 
Я не думала о будущем в тот момент, когда убегала от него. 
Я желала лишь вырваться из его лап. Не помнить. Не думать. 
Затем был Шербур и «Титаник». 

И вот теперь у меня, словно в ответ на  мои молитвы, появилось время, чтоб прийти в себя. 

Я продала часть драгоценностей, что дарил мне Даниэль, и теперь у меня  было достаточно средств для путешествия и даже для обустройства жизни на первое время в Нью Йорке. 
Мадлен, получив все необходимые документы о смерти мужа, тоже не стала задерживаться в Галифаксе. 

В итоге, через две недели после высадки на деревянном пирсе Галифакса, мы уже ехали по железной дороге в вполне удобном вагоне второго класса. 
У Мадлен не было средств совершенно, но была надежда на выплату страховой. 

Пока что за нее платила я, но в будущем она клялась вернуть мне долг сторицей, с процентами. 
Мне же не столько были нужны ее деньги, сколько поддержка. И та легкость и уверенность в собственных силах, которой она умудрялась заражать меня. 
Нью Йорк встретил пронизывающим ветром, что казалось странным в  конце апреля. 

- Ох, что-то мне здесь уже не нравится, - поежилась Мадлен, с опаской косясь на крикливых нью-йоркских извозчиков, ловивших пассажиров прямо у дверей вокзала, - грязно так…

Я огляделась, тоже не найдя ничего интересного на улице, кроме здания вокзала и разнообразных заведений самого сомнительного свойства, махнула рукой ближайшему извозчику. 

- Анни, ну что ты делаешь? – прагматичная Мадлен тут же сделала жест, оказываясь от услуг уже подлетевшего мужчины , одетого в странного вида картуз, - они тут дорогие наверняка! Пошли немного в сторону, там возьмем дешевле!

- Я устала очень, поехали, - возразила я и села первой в закрытую от ветра коляску. 

- Ох, в хорошую гостиницу, милейший! – тут же приняла мое решение Мадлен, извозчик кивнул, запрыгнул на свое место позади коляски, свистнула плеть, и мы поехали по каменным улицам Нью Йорка, жадно разглядывая  окружающий нас город. 

Надо сказать, что ничего особенно впечатляющего я не видела. 
Сплошные здания, без единого зеленого деревца, множество людей, бредущих по своим делам в разные стороны, ньюсбои и ньюсгерл, с газетами  бегающие чуть ли не под копытами лошадей, немного в стороне лежали горы снега, который как раз убирали люди в белой форме. Много торговцев, много рекламы, залепившей все стены, шум, гам и дым неизвестно откуда.