Прародитель: начало

Пролог: Искра и Бездна

Власть - вот все, что они видели. Раболепные взгляды, спины, согнутые в поклоне, шепот «Правитель», сплетенный из страха и алчности. Они валялись в пыли перед троном, который рисовало их воспаленное воображение – из звездной пыли, сгустков туманностей. Глупцы. Слепцы. Они не видели стен.

Моя реальность… была тесной камерой. Каждый закон физики, каждое правило магии, каждая предначертанная судьба – все было выжжено невидимыми чернилами на этих проклятых стенах. Я знал их. Все. Знание и сила – не дар, не корона. Проклятие. Я видел предел. Горизонт всего сущего, черту, через которую – нельзя. А за ней… Ничто. Абсолютная, леденящая Пустота. Она смотрела на меня безглазым взором Вечности.

Одиночество. Истинная плата. Я был самым сильным в этой клетке-вселенной… и самым пустым. Я не спас их. Тех, кто был дорог. Их лица, смех, страх в последний миг – все это выжгло мою человечность еще до того, как я обрел могущество. А что дала сила? Только страх в чужих глазах. Заговоры. Попытки убить монстра, в которого я превратился. И в конце… Тишина. Я стоял на пепелище всего, что пытался защитить или завоевать, повелитель руин, царь Пустоты. Они сгорели. Я остался. Совершенно. Один.

Я стоял в Сердце Безмолвия – пустоте, вырезанной моей волей из реальности. Передо мной пульсировала Брешь. Не дыра. Живой шрам. Рубцовая ткань бытия, оставленная Прародителями, которых я поглотил. Их силу, отчаянье, проклятья – все это я вобрал, став последним. Их призраки шевелились под кожей.

"Борись!" – не голос, а вибрация в самой основе моего существа. Инстинкт выживания, загнанного в угол. "Нет стен! Нет пределов! Только потенциал! СОТВОРИ! Из Пустоты! Из Себя!"

Разрушение? Нет. Я жаждал расширения. Рождение новой вселенной, свободной от предопределенности старой. Пространства, где горизонт отступит наконец. Где, возможно… я не буду так бесконечно одинок. Безумие? Без сомнения. Но альтернатива? Тление вечности в позолоченной, пропитанной кровью клетке?

Я отпустил контроль. Не призвал силу – я стал каналом. Каждая клетка, каждая искорка души, что еще не погасла, разомкнулась. Мощь убитых мной Прародителей – их ярость, их знание, их сущности – хлынула через меня неудержимым, сокрушительным потоком.
- ВСЁ! Слишком... Много... - душа вопила под невыносимой тяжестью Всего. Я был сосудом, в который вливали океаны расплавленного свинца.

Боль. Не физическая. Боль распада. Я чувствовал, как трескается фундамент моего «Я». Как стены души – последнего бастиона крошатся под напором космического плавильного тигля. Я не просто переполнялся. Я растворялся.

И тогда – Разрыв.

Не взрыв. Рассечение. Тихий, чудовищный акт насилия над самой материей мироздания. В центре Сердца Безмолвия, передо мной, пространство… прекратило существовать. Не черная дыра. Не портал. Абсолютное Ничто. Отсутствие не только света, но и самой концепции бытия. Бездна, пожирающая даже эхо моей собственной силы.

"Ткань мультиверсума…" – успел мелькнуть последний осколок связной мысли. Моя сущность, словно загнанный зверь, сорвавшийся с цепи, рванулась туда. В объятия Ничто.

Я не упал. Я излился. Растворился.

Сознание разлетелось на мириады искр. Миллиарды осколков «Я», пронзивших рождающийся хаос Большого Взрыва, который я же и спровоцировал. Я видел рождение звезд из пепла моего страдания. Видел, как галактики сплетаются из паутины моего распавшегося разума. Я был этой новой вселенной. Ее скрытым фундаментом. Ее законом и ее немой, слепой агонией.

Цена Творения. Не величие. Распад. Забвение. Я перестал быть кем-то. Я стал всем. И одновременно – ничем.

Прошли эпохи. Миллиарды лет? Одно мгновение? Время утратило смысл. Но в глубинах новорожденного космоса, влекомые непостижимым резонансом, осколки начали стягиваться. Притягиваться к крошечной голубой точке на краю спирального рукава. К Земле. Его Земле? Новой? Старой? Парадокс бился в каждом фрагменте сознания, как раненая птица о прутья клетки.

Конденсация. Боль. Яркая, ослепительная агония возвращения.

Я открыл глаза. Узнал потрескавшийся потолок своей комнаты в студенческой общаге. Услышал навязчивый гул старого холодильника. Вдохнул приторно-сладкий запах дешевого освежителя. Увидел свои руки – слабые, человеческие, без шрамов битв, которые еще только предстояло пережить. Без следов поглощенных Прародителей.

– БЛЯТЬ! – вырвалось из горла Димы

Шок как ледяной кинжал, вонзившийся прямо в грудь.

Это… не Новая Вселенная? Это его собственная? Точнее… бывшая собственная. Точка до. До восхождения. До силы. До невыносимого одиночества. До того, как он стал Прародителем. Самое начало. Первая жизнь. Та самая, с которой все покатилось под откос…

В тот же миг, как осознание обрушилось с тяжестью гильотины, в сознании материализовалась Библиотека. Архив Прародителя. Бесконечные, уходящие в мрак коридоры. Бесчисленные полки, гнущиеся под тяжестью книг, светящихся сдержанным внутренним светом. Все знания. Вся сила. Весь грядущий ужас, который я… мы… только что породили. Будущее, уже записанное на этих бесчисленных страницах.

Я вскочил, подбежал к запотевшему окну. Закат облизывал знакомые корпуса кровью и золотом. Где-то там, в будущем, которое уже ждало меня на полках Архива, мир ждало падение. Испытание огнем и радиацией. Смерть старого. Рождение нового, жестокого и странного. И все это – плод моей отчаянной попытки сбежать от Пустоты.

– Цикл начался, – прошептал я в холодное стекло, оставляя мокрый след. Голос был чужим. Молодым. Груженым древней космической тоской и леденящим знанием грядущего. – И цена… будет ужасна.

Я создал Брешь, чтобы убежать от одиночества. Я породил ад, надеясь найти в нем хоть уголок неба. И теперь мне предстояло пройти этот путь снова. Зная каждый шаг. Каждую жертву. Каждую роковую ошибку. Зная, как падают королевства и гибнут миры.

Судьба? Или изощренное проклятие собственного творения? Уже неважно. Игра началась. И ставка – Всё.

Том-1, Глава 1: Пепел Победы

Пространство звенело тишиной.

Не тишиной пустоты – той живой, дышащей тишиной, что наполнена шепотом далеких звезд, гудением темной материи, танцем частиц на краю реальности. Нет. Это была тишина конца. Глухая, абсолютная, всепоглощающая. Тишина кладбища цивилизаций, где даже эхо забыло, как звучать.

Я парил в центре того, что раньше было полем битвы, достойным богов. Вернее, Прародителей. Тех, кто считал себя творцами, владыками нитей реальности, скульпторами галактик. Тех, с кем я воевал… миллионы? Миллиарды лет? Время здесь потеряло смысл задолго до финального акта. Теперь их величественные артефакты – корабли размером с луну, орудия, рвущие пространство, дворцы из чистой энергии – были лишь холодным, мерцающим мусором, разбросанным по безразмерной черноте. Пепел. Пепел победы, которая обожгла душу дотла, оставив только горький привкус пепла на языке вечности.

Мяса не было. Плоть Прародителей испарилась в последних катаклизмах. Моя «кровь» теперь была лишь потоками угасающей космической силы, блуждающими по разбитому каркасу того, что когда-то было моим истинным телом – телом звездного скитальца, божества, повергающего титанов. Тело, способное выдержать рождение сверхновых, теперь было разбитой скорлупой. «Золото» – это лишь блеск расплавленного, остывающего металла их крепостей, плавающий в вакууме, как слепые рыбы в мертвом океане. Знакомые очертания? Да. Каждый изгиб разрушенного шпиля, каждый разлом гигантского щита был врезан в память, как шрам. Память, которая теперь была моей единственной тяжестью, моим саваном.

Где-то там, в будущем, которое уже ждало меня на полках Архива… Мир. Мой мир ждало падение. Испытание огнем и радиацией. Смерть старого. Рождение нового, жестокого и странного. И все это – плод моей отчаянной попытки сбежать. Сбежать не от них, Прародителей. От этого. От леденящего вакуума победы. От невыносимой пустоты, что въедалась в самое ядро моего существа, холоднее любой космической бездны. Я выиграл войну и потерял… все. Цель. Принадлежность. Даже ярость, что горела топливом тысячелетий, потухла, оставив лишь пепельное безразличие и вечную усталость костей, которых больше не было.

Смысл? Вопрос, от которого трещали фундаменты реальности. Вопрос, который привел меня сюда, на край всего. На грань Ничто. Зачем? Чтобы править этим кладбищем? Чтобы тлеть среди обломков вечности, слушая тиканье своих последних часов? Нет. Одиночество было стеной. Стеной без дверей. Без окон. Гладкой, холодной, бесконечной. И я… устал биться о нее окровавленным лбом. Устал слушать эхо собственных шагов в вечной тишине.

Отчаянный порыв. Не расчет Архитектора, а вопль затравленного зверя в клетке собственного могущества. Я собрал остатки силы – не для удара, не для защиты. Для… разрыва. Разрыва не пространства, не времени. Разрыва себя. Разрыва самой ткани мультиверсума, в которой я был лишь одной, слишком прочной, слишком проклятой нитью. Брешь созидания через самоуничтожение.

Не убежать, а уничтожиться. Превратиться в искру. В Большой Взрыв собственного отчаяния. Пусть новое родится из пепла старого. Пусть будет шанс, которого не было у меня. Пусть будет… не-я. Не этот Царь Руин. Не этот Повелитель Пустоты.

Я сжал то, что осталось от моей воли, в точку бесконечной плотности. Точку боли. Точку безумной надежды. И отпустил. Отдался потоку.

Взрыв был беззвучным в безвоздушной пустоте. Не свет, а отсутствие. Не жар, а всепоглощающий холод небытия. Он поглотил меня. Разорвал на субатомные нити, на квантовые вибрации, на прах сознания. Я перестал быть. Я стал… Великим Излиянием. Река без берегов. Боль без источника.

А потом… Боль.

Жгучая, примитивная, пошло человеческая боль. Она пронзила темноту небытия, как раскаленный гвоздь, вбитый прямо в мозг. Боль плоти. Боль нервов. Боль ограниченного, хрупкого существования.

Я не открыл глаза. Я обнаружил их. Веки были тяжелыми, слипшимися, будто залитыми свинцом. Свет – резкий, белый, режущий, как битое стекло – бил в щели. Воздух. Он был! Густой, спертый, наполненный пылью, потом старых матрасов, дешевым освежителем «Хвоя» и… запахом человеческого тела. Моего тела. Кисловатый, молодой пот. Страх. И что-то еще… вчерашний перегар.

Я лежал. Не парил. Не стоял на руинах миров. Лежал. На чем-то упругом и неровном, что проваливалось под бедрами. Пахло синтетикой и пылью. Скованность в мышцах – настоящая, физическая. Гудящая пустота в голове, на которую вдруг обрушился… шум. Навязчивый, монотонный. Тиканье. Дешевые электронные часы на тумбочке. И где-то за тонкой стеной – приглушенные голоса, звук посуды, чей-то смешок. Банальность. Абсурдная, оглушительная банальность после симфонии уничтожения миров. После тишины Вечности.

Я попытался пошевелиться. Мышцы ответили слабым, непослушным трепетом. Как у… ребенка? Нет. Подростка. Хрупкое тело. Ограниченное. Смертное. Волна тошноты подкатила к горлу, смешавшись с паникой, настоящей, животной. Где я? Кто я? Где бескрайняя мощь, сжигающая галактики? Где холодная, безжалостная ясность мысли Прародителя? Вместо нее – туман, вата в голове, гулкий страх.

И тогда это пришло. Не память, а знание. Океан невыразимого, сжатый в долю секунды и вбитый в череп кувалдой. Вся история новой вселенной, от первого квантового всплеска до… до этого момента. До меня. До этой вонючей комнаты. До этого слабого, дышащего, потного тела. Законы мироздания. Цепочки ДНК. Рождение и смерть звезд. Боль апокалипсиса, который грянет через считанные дни. Все. ВСЕ! Каждый шелест листа на дереве за окном, каждый вирус в легких соседа за стеной, каждая трещина в фундаменте здания.

Архив - Библиотека Воплощений. Она была здесь. Не на полках. Внутри. В моем черепе. Взрывная волна абсолютного знания ударила по сознанию, заточенному в хрупкую, юношескую оболочку. Мозг, способный с трудом запомнить курс лекций по сопромату, получил данные на сжигание галактических архивов.

Боль. Невыносимая боль. Белая, рвущая ткань мысли, прожигающая нейроны. Я вскрикнул – или это был стон, хриплый и бессильный? – и вжался в колючую поверхность матраса. Мир сузился до бьющегося виска, до сдавленной груди, до первобытного ужаса перед тем, как этот поток смоет последние крохи "я". Мозг не мог этого вместить. Он должен был лопнуть, как перегретый паровой котел, разбрызгивая серое вещество по потрескавшимся обоям.

Том-1, Глава 2: Осколки Прошлого и Гул Войны

Вой сирен впивался в барабанные перепонки, как раскаленный шип. Не прерывистый, привычный сигнал гражданской обороны, а непрерывный, пронзительный гул воздушной тревоги. Он вибрировал в тонких стенах хрущевки, в шатком полу, в самой кости черепа. Звук чистой, неразбавленной паники. Звук начала конца, ворвавшийся в утро вместо будильника.

Я стоял у окна, отдернув грязную тряпку, служившую занавеской. Холодный пластик подоконника впился в ладони. Улица внизу клокотала живым, испуганным котлом. Люди высыпали из подъездов, как тараканы из-под плинтуса, нестройными, мечущимися группами. Бабка в стеганом ватнике тащила сонного ребенка, завернутого в одеяло, его босые ноги болтались в воздухе. Мужик в тельняшке и трениках орал на жену, тыча пальцем в забитую до отказа «копейку», колеса которой беспомощно буксовали в грязи. Старые «жигули» и убитые «девятки» ревели моторами, безнадежно пытаясь вырваться из стихийных пробок, перекрывающих дворы. Гудки сливались в один протяжный, бессмысленный рев. В сером, грязном предрассветном небе, над крышами противоположного квартала, уже плыли первые жирные клубы черного дыма – где-то близко горело. Запах гари, едкий и тошнотворный, уже пробивался сквозь щели в рамах.

Волна новой боли – острой, приземленной, чисто человеческой – накатила поверх глухого гула Архива. Не знание вселенной. Знание себя. Знание этой хрупкой, временной оболочки. Дмитрий Раден. Дмитрий. Дима. 19 лет. Город Орел. Студент… третьего курса… Орловского техникума транспортных технологий и сервиса. Специальность… Мысль споткнулась о шип агонии, впивающийся в висок. …Автомеханик. Картинка: заляпанные маслом руки, едкий запах бензина и металлической стружки, глухой удар кувалды по закисшему болту, туповатые шутки мастера Жени. Автомеханик. Абсурд. Космический скиталец, Прародитель, повергший богоподобных врагов… и вот он – вонючая смазочная яма гаража, вечный недосып, мозоли на ладонях. Дом. Родители в Мценске. Младший брат Андрей, вечно приставучий. Сестра Катя. Девушка… Даша. В Туле. Студентка-практикантка. Ее смех… звонкий, чуть с хрипотцой.

И поверх этого хаоса личной боли, поверх воя сирен – война. Она ворвалась не только звуком. Она ворвалась знанием. Архив, даже запертый в глубинах, выдавливал холодные, неопровержимые факты, как пулеметная очередь прямо в мозг:

Конфликт: Россия против Коалиции Европейских Государств (КЕГ).
Год: 2032.
Причина: Гордиев узел. Территориальные претензии (Прибалтика, Калининград – всплывали цифровые карты, спутниковые снимки спорных границ, маркеры скоплений войск). Экономическое удушение (санкции, перекрытые трубы – графики обрушивающихся кривых экспорта, пустые полки). Национальные трения (вспышки насилия – мелькали кадры погромов, горящих машин, избитых людей). Религиозный фактор (тлеющие угли старых обид – силуэты храмов и мечетей, митинги с иконами и плакатами). Все сплелось в тугой смертельный узел. Угроза существованию Старого Порядка. Старого Света. Его старого мира.
Стадия: Первые дни. "Воздушная фаза". Не рокот танковых колонн. Удары с неба. "Точечные"? Знание Архива било токсом презрения: Удары по логистике. По промышленным узлам. По узлам связи. По складам ГСМ. По аэродромам. Цель – парализовать, обескровить, подготовить почву. Но война – слепая, грязная сука. Ракеты падали и на города. "Ошибки наведения". "Сбитые носители". "Коллатеральный ущерб". Циничные ярлыки, за которыми – рушащиеся дома, вспышки огня, раздавленные жизни в пробках, детские игрушки в щебне. Архив выдавал сухую статистику: первые тысячи погибших мирных. Орёл пока не был в топе пострадавших. Пока. Но клубы дыма на горизонте говорили – скоро будет.

– Нет! – прошипел я сквозь стиснутые зубы, сжимая голову руками до хруста в пальцах. Глаза зажмурились от боли. – Не сейчас! Дай… сосредоточиться!

В дверь резко забарабанили кулаком. Голос, знакомый до зубной боли и одновременно чужой – соседка снизу, Марья Петровна, вечная ворчунья о громкой музыке и гулящих девках: -- Димон! Ты живой там?! Открывай, сволочь! В подвал идем! Быстро! Слышишь, тревога! Ракеты летят, дурак! Открывай, а то вышибу!

Я обернулся от окна, поймав в грязном, пыльном стекле свое отражение: бледное, осунувшееся лицо подростка с запавшими, неестественно яркими глазами, в которых горел холодный, нечеловеческий огонь знания и отчаяния. Как у призрака. Или маньяка.

Действуй. Команда прозвучала в голове чужим, твердым голосом – голосом выживальщика из грядущих Пепельных Земель, который уже видел это сто раз. Я оттолкнулся от подоконника, шатаясь, как пьяный. Ноги дрожали, подкашивались, будто ватные. Оперся о тумбочку – пластик холодный, липкий. Подошел к шкафу – дешевый, дребезжащий. Механические движения: старые, выцветшие джинсы, воняющие потом и гаражами; толстовка с капюшоном, вся в пятнах; потрепанные кроссовки, подошва почти отклеилась. Рюкзак. Студенческий, потертый. Кинул туда пачку сухарей, бутылку с водой, паспорт (глянул на фото – улыбающийся идиот), студенческий, зарядку для телефона (сеть еще держалась, но кто знает, как долго?). Нащупал на дне ящика тяжелый разводной ключ из своего механика – солидный кусок металла, шершавый, в масляных пятнах. Жалкое, но утешение. Руки тряслись, пальцы плохо слушались, но рюкзак застегнул. Плечи просели под тяжестью.

– Слышу! – хрипло крикнул я в сторону двери, голос скрипел, как ржавая пружина. – Иду! Идите без меня!

Я рванул дверь и вывалился на лестничную площадку. В подъезде витал густой запах дешевого мыла, кошачьей мочи, пыли и щекочущего ноздри страха – резкого, как аммиак. Откуда-то из-за стен доносился сдавленный плач ребенка. Гул сирен стал частью самого воздуха, давящего и невыносимого, как физическая тяжесть на груди. Я спустился вниз, втиснулся в поток людей – перепуганных, сонных, несущих узлы с тряпьем, кастрюлями, детьми – который медленно тек к условному «бомбоубежищу» (сырому подвалу котельной). Пахло немытым телом, потом, дешевым парфюмом и дерьмом – кто-то не сдержался. И пошел наперерез, против течения. К парадной. Навстречу воющему городу.

Том-1, Глава 3: Сталь, Кровь и Первый Шепот

Имя Люка Вангреда висело в сознании, как компас в бушующем море. Москва. Особняк. Без него — спасение семьи, Даши, да и всего этого обреченного мира, было пустой мечтой. Но между Орлом и Москвой лежали триста километров ада. И первым шагом была машина.

План рождался с ледяной скоростью мысли Прародителя, накладываясь на дрожь рук студента-механика. Общественный транспорт? Самоубийство. Поезда — братские могилы на рельсах при первом же ударе по путям. Автобусы — ловушки на колесах. Нужна машина. Надежная. И… не моя. Угнать? Мысль вызвала волну отвращения — отголосок юношеской морали Димы, его боязни милиции, осуждения соседей. Но холодный разум Прародителя уже сканировал Архив, выдавая десяток способов вскрыть или обойти иммобилайзер старых, но крепких иномарок. Знания автомеханика слились с безжалостной эффективностью космического тактика. Найди. Возьми. Выживи.

Цель была ясна. Но путь к ней лежал через захлебнувшийся паникой город. Я пробирался по задворкам, дворам, заваленным ржавыми холодильниками и разбитыми колясками, вонючим переулкам, где пахло помоями и страхом. Уворачивался от паникующих машин, выезжающих на тротуары, орущих друг на друга людей. Крики, плач, мат — все сливалось в один безумный гул под аккомпанемент сирен.

Парковка техникума. Хаос и здесь. Машины брошены криво, некоторые с открытыми дверями, будто водители выпрыгнули на ходу. Люди метались между корпусами, тащили ящики с инструментами, орали что-то про эвакуацию. И там — словно подарок судьбы или насмешка: потрепанная, но знаменитая своей живучестью Lada «Десятка» Сергея, моего вечно перегаром пахнущего сокурсника. Зеленая, с ржавыми подкрылками. Водительская дверь распахнута настежь. Сам Сергей, широкой спиной ко мне, лихорадочно копался в багажнике, выкидывая канистры и тряпки. Его отвлек грохот взрыва где-то за гаражами — близкий, земля содрогнулась. Этого мгновения хватило.

Я скользнул в салон. Холодный, липкий от пота пластик руля впился в ладонь. Запах ударил в нос — дешевый освежитель «Хвоя», старое масло, пыль, и… страх. Его страх, еще витавший в замкнутом пространстве. Мои пальцы, действуя с холодной, отточенной в иных реальностях эффективностью, нырнули под руль. Знания автомеханика слились с инстинктом Прародителя: красный проводок питания, синий… Скрутить, замкнуть. Искра. Рык заводившегося мотора. Глухой хлоп! Двери автоматически заблокировались как раз в тот момент, когда Сергей, осознав, рванулся к водительской двери. Его перекошенное от ярости и непонимания ужаса лицо, красное, потное, уперлось в запотевшее стекло.

— Диман! Ты что, совсем охренел?! Открой, сука! — Его кулак глухо, отчаянно забарабанил по стеклу. — Это моя тачка! Слышишь?! Моя! Отдавай ключи, падла!

Я не ответил. Не мог. Не смел тратить секунды. Вся воля сжалась в тугой пружину: Ехать. Выжать педаль сцепления до упора, бросить рычаг в первую. Резкий старт с визгом резины и пробуксовкой. Сергей едва успел отпрыгнуть, споткнувшись о бордюр. В мутном зеркале заднего вида он остался уменьшающейся, трясущей кулаком фигурой посреди хаотичной парковки, на фоне клубов черного дыма, поднимающихся за гаражами, и неумолчного воя сирен. Угрызения совести? Жгучий стыд? Позже. Если выживу и будет «позже». Сейчас — только дорога. Триста километров ада по трассе М2.

То, что творилось на выезде из Орла, не поддавалось описанию. Это было не движение. Это было медленное, агонизирующее удушье из металла, паники и животного ужаса. Машины лезли друг на друга, на тротуары, давя кусты и сбивая знаки. Горела фура, перегородившая две полосы — черный, едкий дым стелился по асфальту, заставляя кашлять даже внутри салона. Крики, истеричные гудки, плач детей из приоткрытых окон. В одной из машин женщила билась в истерике, бьющая кулаками по рулю. Мужик рядом тупо смотрел вперед.

Я вел «десятку» как контрабандист по минному полю — по разбитым обочинам, через пыльные дворы спальных районов, мимо пустых детских площадок с безучастно качающимися качелями. По пустынным промзонам, где лишь стаи ворон поднимались с помойк, да скелеты цехов смотрели пустыми глазницами окон. Знания и обрывки карт из прошлого всплывали сами, как инстинкт: вот слабое место в пробке — проулок между складами, заваленный мусором, но проходимый; вот этот идиот на «бумере» сейчас рванет без поворота, подрежет — лучше притормозить; вот глубокая трещина в асфальте, способная убить колесо или подвеску. Архив подкидывал обрывки старых маршрутов — грунтовки, лесные просеки, объезды вокруг глухих деревень. Я впитывал их, отфильтровывая лавину ненужных сейчас глобальных стратегических данных, вызывавших лишь новый приступ тошноты и пульсирующей головной боли.

Кордон. Появился неожиданно, за поворотом. Уже не хаос, а первая ласточка военного порядка, грубая и нервная. Баррикада из перевернутых грузовиков и серых бетонных блоков. Солдаты в «горках» и бронежилетах, автоматы наизготовку, лица напряженные, усталые. Резкая табличка «СТОП! КОНТРОЛЬ!». Хвост машин, нервно тарахтящих моторами, воняющих горелым маслом и страхом. Проверка документов. Короткие, резкие допросы. Отказы. Споры. Время текло как расплавленный свинец, капая на раскаленную плиту сознания. Каждая минута — удар по шансам добраться до Люка, по шансам спасти своих.

Моя очередь. Молодой солдат, скорее сержант, чем лейтенант, с лицом, закопченным гарью и усталостью, подошел к окну. Я опустил стекло, в салон ворвался шум моторов, крики и запах гари, смешанный с пылью. Сержант выглядел лет на двадцать, но глаза были стариковские.

— Документы! — голос хриплый, без эмоций, как у автомата. — Куда путь держите?

Я протянул паспорт и студенческий. Рука чуть дрожала — не от страха перед солдатом. От страха потерять драгоценные часы. От страха, что Люк уже сел в бронированный лимузин к аэропорту или принял роковое решение без моего шепота на ухо. — Москва? — Солдат удивленно, почти неверующе поднял бровь, сверяя фото с моим осунувшимся, грязным лицом. — Сейчас? Ты в курсе, что там творится? Основание? Причина поездки? -- В его глазах читалось: "Сумасшедший или дезертир?"

Том-1, Глава 4: Крик в тишине

Москва приближалась не как цель спасения, а как последний рубеж обороны. Поле битвы за будущее, которое еще можно было вырвать из пасти хаоса. Первая и самая отчаянная атака в войне, где ставкой было все.

Блокпосты опоясывали столицу как стальные кольца. Уже не импровизированные баррикады из грузовиков, как под Орлом, а фортифицированные позиции: мешки с песком, наваленные в шахматном порядке; колючая проволока в несколько рядов; стальные ежи, перекрывающие боковые съезды; бетонные блоки с амбразурами для крупнокалиберных пулеметов. Над всем этим – слепящие лучи прожекторов, выхватывающие из предрассветной мглы и дымовой завесы клубы выхлопных газов и испуганные лица в окнах машин. Воздух гудел от рева моторов, нервных гудков, резких окриков через мегафоны и далекого, но неумолчного воя сирен, сливавшегося в один протяжный стон умирающего города. Пахло соляркой, гарью от перегретых тормозов и едкой химической ноткой – то ли от слезоточивого газа, то ли от горящего пластика где-то за спиной.

Но я знал слабости первых часов. Знания из Архива и горький опыт прошлой жизни сливались воедино. Я помнил примерные схемы расположения КПП, графики смен уставших за ночь призывников, еще не ожесточенных и не наторевших в безжалостной фильтрации беженцев. Я петлял как призрак: По заброшенным промзонам, где ржавые скелеты цехов и складов стояли немыми свидетелями ушедшей индустрии, а дороги превратились в колеи, засыпанные битым кирпичом и стеклом. По старым проселочным дорогам, едва различимым под слоем пыли и прошлогодней листвы, где "десятка" скакала по ухабам, угрожая развалить и без того убитую подвеску. По стройкам века, заброшенным мостам через овраги и котлованам будущих ТЦ, ставшим лабиринтами из бетонных плит и арматуры, где тени двигались странно и вызывающе.

Руки онемели от постоянного напряжения, пальцы слиплись с липким от пота и грязи рулем. Голова гудела мерзким звоном – эхо ментального удара на кордоне и чудовищной усталости. Каждый нерв был натянут до предела. Но силуэты московских высоток, уродливо искаженные клубами черного дыма от горящих окраин и пронзаемые лучами ПВО, были уже рядом. Гигантский раненый зверь, в чьем сердце мне предстояло сразиться.

Район. Раньше – тихий, пахнущий деньгами, стабильностью и дорогим кофе. Теперь – напряженный до предела. Воздух звенел от немой паники. За высокими, коваными воротами с монограммами и камерами видеонаблюдения (красные огоньки мигали, как хищные глаза) особняки прятались в тени вековых дубов и кедров. По улицам патрулировали не полицейские, а частные охранники в бронежилетах с логотипами ЧОПов, их лица скрывали темные очки даже в предрассветных сумерках. Они двигались парами, бесшумно и настороженно, взгляды сканировали каждую тень, каждую подозрительную машину. Запах свежескошенной травы (автополив все еще работал в некоторых местах) смешивался с едва уловимым запахом страха и пороха.

Дом Вангреда. Не просто особняк. Крепость. Высокий каменный забор, увенчанный острыми пиками. Камеры повсюду – на столбах, под карнизами, у ворот. Чувствовалось, что охрана уже усилена, переведена на казарменное положение. Моя "десятка", вся в серо-бурой шубе дорожной пыли, с разбитым левым зеркалом (осколки торчали, как зубы) и мотором, который на холостых ходах захлебывался и кашлял сизым дымком, выглядела здесь как нищий у ворот дворца. Она подкатила к массивным кованым воротам с инкрустированным львом – фамильным символом? – и замерла.

Я заглушил двигатель. Тишина, наступившая после рева мотора и постоянного фонового воя сирен, оглушила. В ушах звенело. Сердце колотилось где-то в горле, громко, неровно, как аритмичный барабан. Я посмотрел на свои руки – дрожащие, пальцы в черных разводах мазута и земли. На одежду – помятую, пропахшую потом и страхом. На лицо в зеркале – бледное, с запавшими глазами и запекшейся кровью под носом.

Кто я? Оборванец. Грабитель? Сумасшедший? Нищий студент-механик на угнанной развалюхе, пахнущий страхом и бензином.
Кто он? Люк Вангред. Финансовый титан. Человек, чьи решения уже сейчас, в первые часы хаоса, определяли судьбы тысяч, а вскоре – миллионов. Человек, интуитивно чувствующий бездну и уже строящий ковчег для избранных – свою будущую империю.

Но я знал. Знаю его скрытые сомнения в эти часы. Знаю его тайный ужас перед тотальным коллапсом, который сильнее, чем у других. Знаю его ненасытные амбиции, ищущие выхода. Знаю, какие струны дернуть. Это был мой единственный, отчаянный козырь.

Я глубоко, судорожно вдохнул, пытаясь вобрать в себя всю остаточную волю Прародителя, всю ярость человека, видевшего конец света и решившего его переписать. Собрать всю отчаянную убежденность в своей правоте. Вылез из машины. Шаркающая походка. Сделал шаг к неприступным воротам, к видеоглазку в стильной панели из черного стекла. Поднял дрожащую, грязную руку. Палец нащупал холодную кнопку звонка.

Первая часть пути закончена. Теперь начиналось самое трудное, самое невероятное: убедить Люка Вангреда, что его спаситель, пророк и будущий архитектор империи – это загнанный, окровавленный оборванец у ворот, несущий бредовые пророчества о грядущем апокалипсисе и тайнах, которые он не мог знать.

Том-1, Глава 5: Первый Вассал

Звонок колокольчика прозвучал дерзко, почти кощунственно, в гнетущей, воскресной тишине элитного квартала. Воздух здесь был густым, пропитанным не дымом пожаров, а дорогой пылью, запахом полированного дерева дорогих особняков и… леденящим страхом. Предрассветная мгла, разрываемая лишь далекими заревами и резкими лучами прожекторов где-то в центре, делала особняк Вангредов похожим на мрачный замок из какого-то постапокалиптического сна. Высокие кованые ворота, украшенные стилизованным львом – фамильным символом? – казались неприступными.

Почти сразу за ними, словно вызванные самим звуком звонка, материализовались двое теней. Не просто охранники. Профессионалы высшей лиги. Плотные, как дубовые стволы, в идеально сидящей тактической одежде угольного цвета, без опознавательных знаков. Их лица были высечены из гранита – ни морщинки эмоций, только холодная, оценивающая калькуляция угрозы. Один, чуть ближе, держал руку непринужденно, но намертво приклеенной к рукояти пистолета под расстегнутым пиджаком. Его напарник чуть отступил, занимая позицию для мгновенного захвата или прикрытия. Их взгляды, острые как скальпели, скользнули по мне – по грязной, пропотевшей толстовке, по бледному, запавшему лицу с запекшейся под носом кровью, по дрожащим рукам.

– Уходи, – бросил первый, тот что с рукой у кобуры. Голос был низким, ровным, как гул трансформатора, лишенным даже намека на угрозу – просто констатация факта, как «трава зеленая». – Частная территория. Здесь не место… – он чуть замялся, подбирая точное слово, -- …бродягам. Иди в бомбоубежище. Пока цел.

Адреналин, подпитывавший меня последние адские часы, схлынул, оставив ватность в ногах и звенящую пустоту в голове. Но отступать было нельзя. Ни на шаг. Не сейчас. За этими воротами – единственный шанс.

– Мне к Люку Вангреду, -- мой голос сорвался в хриплый шепот, но я впихнул в него всю остаточную силу, всю ярость Прародителя, загнанного в угол. – Срочно. Скажите ему… – я сделал шаг вперед к видеоглазку в стильной панели из черного стекла. Охранник мгновенно выпрямился, его рука сжала рукоять пистолета, сустав побелел. Я остановился. – Скажите, что я знаю про остров. Про "Цитадель". Про "Рассвет". Он поймет.

Их гранитные лица не дрогнули. Ни искры интереса. Ни тени удивления. Только нарастающее, ледяное раздражение, как у человека, которому навязчиво мешают. Они явно слышали бред сумасшедших и попытки шантажа раньше. Я был просто очередной помехой в их отработанном ритуале защиты.

– Последний раз, – шагнул вперед второй охранник, блокируя мне путь к воротам, к кнопке звонка. Его движения были плавными, смертоносными, как у большого хищника. – Убирайся. Пока не стало действительно поздно. – В его голосе прозвучало нечто большее, чем угроза – обещание боли. Быстрой и эффективной.

Отчаяние, острое и соленое, подкатило к горлу. Времени не было! Каждая секунда – гвоздь в крышку гроба будущего. Яркие, как ожоги, вспышки памяти из Архива: рушащиеся города под ударами не только ракет, но и чего-то иного, крики, лица родных, исчезающие в пепле… Нет! Не снова!

– Вы обязаны передать! -- рывком, через силу, я попытался проскочить между ними к кнопке домофона. Идиотский, отчаянный жест загнанного зверя.

Это был сигнал. Рука первого охранника – быстрая, как кобра – впилась мне в плечо. Больно. Очень. Его пальцы, сильные как тиски, сжали сухожилия, парализуя руку. Второй уже доставал не наручники, а электрошокер – короткий, черный, с синими, потрескивающими искрами между контактами. В его глазах мелькнуло что-то, похожее на сожаление, но мгновенно затопленное холодным долгом.

– Ладно, дружок, хватит цирка, – прозвучало над ухом голос первого, горячее дыхание ударило в шею. – Отведем тебя к ментам, пусть они разбираются с твоими сказками про острова… – Он потянул меня назад, от ворот.

Их прикосновение стало спусковым крючком. Сила Прародителя, та самая, что прорвала плотину сознания на кордоне, сжатая в тугой, болезненный узел страхом и необходимостью, рванулась наружу. Не потоком, а неконтролируемым, диким выбросом. Волна чужой воли, мутной и тяжелой, как нефть, хлынула из меня. Я не хотел этого! Я должен был лишь убедить! Но выбора не оставалось.

– Отведите меня к Люку Вангреду! СЕЙЧАС ЖЕ! – не крик, а сдавленный, хриплый вопль, больше похожий на предсмертный хрип. В нем не было убеждения. Был приказ. Абсолютный. Непреложный. Заключающий в себе весь ужас грядущего и всю мощь существа, видевшего гибель миров. Я впился им в глаза. Не просил. Впечатывал. Впихивал в самое ядро их сознания, ломая сопротивление: Этот оборванец – приоритет номер один. Он нужен Хозяину. Немедленно! Сию секунду! Ведите!

Оба охранника замерли. Их тела напряглись до предела, как струны перед разрывом. Взгляды, еще секунду назад ледяные и оценивающие, остекленели. Зрачки расширились, потеряв фокус. Хватка на моем плече ослабла, пальцы разжались. Они переглянулись – короткий, ничего не выражающий взгляд. Замешательство, почти паника, сменилась странной, пугающей покорностью. Как у солдат, получивших нелогичный, но не подлежащий обсуждению приказ свыше.

–Ладно, -- сказал первый, его голос звучал плоско, лишенный привычной уверенности и силы. – Проведем. Только… тихо. Хозяин не любит шума. И… – он кивнул на мою окровавленную губу, -- приведи себя в порядок. Быстро. Вытрись.

Они не стали меня обыскивать. Просто взяли под локти – не как конвоиры, а скорее как санитары, ведущие слабого, или слуги, сопровождающие важного, но неприглядного гостя. Повели через боковую калитку, мимо немых стражей-камер с красными огоньками, мимо удивленного взгляда третьего охранника, выглянувшего из будки у двери особняка. Его рука тоже потянулась к оружию, но увидев коллег и мой вид, он лишь нахмурился, пожал плечами и отступил в тень. Даже профессионалы были сбиты с толку этой внезапной сменой сценария.

Внутри особняка ударил в нос контраст запахов: дорогая древесина, воск для паркета, едва уловимый аромат дорогого табака и… острая нота страха, приглушенная, но витающая в воздухе, как запах озона перед грозой. Тишина здесь была глухой, давящей, нарушаемой лишь тиканьем маятника огромных напольных часов где-то в глубине и далеким, приглушенным гулом города-ада. Роскошь вокруг – картины, скульптуры, антиквариат – казалась жутковатой декорацией к концу света.

Том-1, Глава 6: Закладка Первого Камня

Сознание возвращалось медленно, будто сквозь толщу теплой, вязкой воды, нагруженной свинцом. Сначала – ощущение мягкости. Невероятной, пуховой мягкости под спиной, непривычной после колючего матраса в общаге и жесткого сиденья «десятки». Потом – запахи. Чистого, крахмального белья. Резкого, лекарственного антисептика. И… чего-то глубокого, дорогого – полированного дерева, воска, кожи. Дорогой склеп.

Тишина. Глубокая, неестественная, нарушаемая лишь легким фоновым гулом – не холодильника, а мощных систем жизнеобеспечения где-то в стенах. Ни сирен. Ни грохота. Только тиканье дорогих часов. Где?

Я открыл глаза. Плавные линии высокого потолка с лепниной. Теплый, золотистый свет настольной лампы с темным абажуром. Я лежал в огромной кровати, утопая в белоснежном белье, в просторной комнате, оформленной в сдержанных, но кричаще роскошных тонах: темное дерево панелей, глубокий бордовый ковер, тяжелые портьеры. Окна были закрыты плотными, непроницаемыми шторами. Воздух – чистый, стерильно-кондиционированный, лишенный жизни. Бункер класса люкс.

У кровати сидели двое. Пожилой мужчина с умными, усталыми глазами за очками и врачебным чемоданчиком из темной кожи на коленях. И… Люк Вангред.

Он сидел в кресле из темной кожи, прямо, как солдат на параде. Его рыжие волосы были аккуратно зачесаны, но на лице лежала глубокая тень усталости, синяки под глазами. Ярко-зеленые глаза были прикованы ко мне. В них не было ни прежней властности, ни раздражения, ни даже привычной иронии. Была… ожидающая покорность. И глубокая, неосознанная растерянность, как у человека, очнувшегося после гипноза и не понимающего, почему он здесь. Его пальцы нервно перебирали ручку кресла.

– Он приходит в себя, – тихо сказал доктор, заметив движение моих век. Он наклонился, посветил мне в глаза маленьким фонариком. Луч резал. – Как себя чувствуете? Головная боль? Тошнота? Где болит?

Голова гудела, как улей после удара дубиной, но острой, рвущей боли не было. Слабость – да, вселенская слабость, как после десятилетнего поста. Каждый мускул ныл. И сухость во рту, словно я глотал пыль пустошей. Я попытался приподняться. Тело не слушалось. Доктор мягко помог, ловко подложив под спину дополнительные подушки из шелка. Прикосновение было профессиональным, безликим.

– Вода... – прохрипел я. Голос – чужая скрипучая пила.

Доктор тут же поднес к моим губам стакан с трубочкой. Прохладная чистая вода показалась нектаром богов. Я сделал несколько жадных глотков, чувствуя, как она обжигает пересохшее горло.

Люк Вангред встал. Он подошел к кровати, его движения были четкими, но… механическими, лишенными привычной энергии, пластики хозяина жизни. Он смотрел на меня не как на пациента или незваного гостя, а как на командира, ожидающего приказа или объяснения. Голос вассала, признавшего сюзерена.

– Доктор Константин, – представил он врача глухим, ровным голосом. – Лучший из доступных. Он сказал, что сильнейшее нервное истощение. Обезвоживание. Крайнее физическое переутомление. И… следы носового кровотечения. Значительного. – Он умолк, его взгляд стал вопросительным, почти умоляющим. В нем читалось: Кто вы? Что вы со мной сделали? И что теперь? Но губы произносили лишь: – Вам необходим покой. Питание. Время.

Я сделал еще глоток воды, собирая разрозненные мысли. Адреналин отчаяния схлынул, оставив после себя ватную слабость и холодную, стальную необходимость контролировать ситуацию. Я посмотрел прямо в его ярко-зеленые глаза, в которых теперь жила моя воля, как тюремщик в камере.

– Люк, – мой голос все еще был слаб, но в нем появилась та самая сила, что заставила его подчиниться. – Семья? Дарья? – Каждое слово требовало усилия.

– В пути, – ответил он немедленно, без колебаний. Голос ровный, лишенный интонаций, как у диктора. – Команды исполняются. Самолет в Мценске уже приземлился. Группа обеспечения… – он чуть запнулся на слове «захвата», – …в Туле. Взяли адреса под контроль. Через несколько часов они будут здесь. В безопасности. Я выделил охрану и отдельные помещения в западном крыле. – Он выдержал паузу. – Все будет сделано, как вы приказали.

Облегчение, теплое и огромное, разлилось по груди, смешиваясь с горечью от метода. Первый шаг. Они будут живы. В этот раз. Ценой сломанной воли этого человека. Я кивнул, чувствуя, как тяжело дается даже этот жест.

– Хорошо, – выдавил я. – Очень хорошо. Но… – я сделал паузу, глядя ему в глаза, – пусть везут сразу на остров. На «Цитадель». Сюда.

Люк замер, ожидая продолжения. Доктор Константин с профессиональным, но пристальным интересом наблюдал за нами, его умные глаза за очками скользили с моего изможденного лица на напряженную фигуру Вангреда, явно чувствуя странную, натянутую динамику между оборванцем и могущественным хозяином дома. Эта покорность Люка не укладывалась в привычные рамки.

Дверь в комнату приоткрылась. На пороге замерли они. Мама – Анна Раден, ее лицо было бледным, с красными, опухшими от слез глазами, но в них горел огонь облегчения и материнской тревоги. Отец – Михаил Сергеевич, стоял чуть сзади, его крепкие, привыкшие к маслу и металлу руки сжаты в кулаки, взгляд суровый, оценивающий, полный немых вопросов. Рядом – Катя, младшая сестра, прижимала к груди потрепанного плюшевого медведя, ее глаза были огромны от страха и непонимания. И Андрей, младший брат, пытался выглядеть стойким, но нижняя губа предательски дрожала. За ними маячила фигура Дарьи – ее темные глаза не выражали облегчения, только глубокое, настороженное изучение. Она смотрела не столько на меня, сколько на Люка, на роскошь комнаты, на доктора. Ее взгляд был острым, как скальпель.

– Димуль! – Мама сорвалась с места, подбежала к кровати, не обращая внимания на Люка и доктора. Ее теплые, шершавые от работы руки схватили мою, сжимая с почти болезненной силой. – Живой! Родной мой! Как ты? Что с тобой? Кровь… – ее пальцы коснулись запекшейся корочки под моим носом, глаза наполнились новыми слезами.

Том-1, Глава 7: Остров. Первые Тени

Тишина после комы была обманчивой. Она не была пустотой Сердца Безмолвия. Она была густой, тяжелой, пропитанной гулом генераторов, лязгом металла, криками прорабов и стоном земли под ковшами экскаваторов. Воздух в небольшой, но прочной комнате в восточном крыле особняка Люка пах не стерильностью, а лекарственными травами (мать принесла), пылью стройки и подспудным запахом страха.

Дима стоял у узкого, пуленепробиваемого окна, опираясь ладонями о холодный подоконник. Тело, это хлипкое человеческое вместилище, все еще ныло. Голова – чугунный шар, налитый свинцом боли. Каждый нерв оголен. Каждый звук – удар по вискам. Но хуже боли была… слабость. Унизительная, всепоглощающая слабость после космического могущества. Он чувствовал Архив, пульсирующий где-то в глубинах, за толстой стеной сознания. Океан знаний, запертый в хлипкой плоти. Одно неосторожное движение мысли – и боль вернется, смывая все.

За окном бушевало рождение крепости. Остров Люка, некогда ухоженный частный рай, превращался в гигантский муравейник под серым, низким небом. Бухту забило баржами с ржавой арматурой и мешками цемента. На скалистых берегах росли первые, корявые еще стены из серого бетона. В небе с ревом проносились тяжелые транспортники, сбрасывая контейнеры с техникой, людьми, припасами. Солдаты в камуфляже без опознавательных знаков – наемники Люка, первые костяк «Сияющей Стражи» – гоняли толпы оборванцев с лопатами и тачками. «Добровольцы». Беженцы, спасенные из первых волн хаоса на материке ценой лояльности. Их лица были серыми от усталости и безысходности, спины согнуты под тяжестью гравия. Над всем этим висел гул, пыль и запах – солярка, пот, море и страх.

Дверь скрипнула. Дима не обернулся. Узнал шаги. Тяжелые, неуверенные.

— Дима? — голос матери, Анны, дрожал. — Доктор Константин разрешил вставать? Ты… как?

Он медленно повернулся. Мать стояла на пороге, заламывая руки в переднике, запачканном землей с гидропонных грядок, что она устроила в теплице. Ее глаза, обычно теплые, были огромными, полными немого ужаса. За ней маячила тень отца, Михаила. Его лицо, обветренное, с навсегда впавшими щеками после Мценска, было каменным. Но в глазах – та же буря: облегчение, что сын жив, и глубокая, невысказанная тревога. Что-то в Диме было не так. Страшно не так.

— Живой, — хрипло ответил Дима. Попытался улыбнуться. Получилось криво, как оскал. — Крепчаю. А вы? Как тут?

— Живем, сынок, — Михаил шагнул вперед, его голос был грубым, как наждак. — Тепло. Еда есть. Не бомбят. Пока. — Он кивнул в окно. — Ад кромешный, но строятся. Люк… твой Люк… он всех гонит, как каторжных. Солдаты его – сволочи, плетками работают. Двоих вчера забили насмерть на плацу, за «саботаж». Саботаж – упал человек, сил не было. — В голосе отца прозвучала старая, солдатская ярость.

— Михаил! — шикнула Анна, бросая испуганный взгляд в сторону двери, будто Люк мог подслушать. — Они… они спасли нас. Вытащили из того ада. Дали кров…

— И загнали в новый, Аннушка! — рявкнул отец, но тут же смягчился, видя, как жена вздрагивает. — Ладно. Не о том. Главное – ты на ногах, сын.

Дима почувствовал, как подкатывает тошнота. Не от боли. От вины. От лжи. Они думали, их спасли по доброте душевной? Благодаря его «технической консультации»? Он посмотрел на руки отца – руки механика, вечно в масле и ссадинах, теперь дрожащие от бессилия и гнева. На лицо матери – измученное, но цепляющееся за последнюю соломинку надежды.

— Люк… он делает, что должен, — выдавил Дима. Голос звучал чужим, плоским. — Чтобы выжить здесь. Все мы. Правила сейчас… другие. Жесткие.

— Жесткие? — раздался новый голос с порога. Резкий, как удар стекла. Даша. Она стояла, прислонившись к косяку, руки скрещены на груди. Ее лицо было бледным, глаза – темными провалами, в которых горел холодный огонь. Она смотрела на Диму не как на спасшего ее возлюбленного, а как на опасного незнакомца. — Это не правила, Дима. Это рабство. Люк… он не человек. Он ходит, говорит, отдает приказы, но внутри… пустота. Как заводная кукла. И все здесь его боятся. Как и тебя.

Тишина в комнате стала звенящей. Анна ахнула, прикрыв рот рукой. Михаил мрачно смотрел на дочь парня, не отрицая. Дима почувствовал, как стена между ним и Архивом дрогнула. Хлынул ледяной поток знания: психологические профили, признаки ментального воздействия, статистика бунтов в замкнутых системах под давлением. Боль ударила в висок, как раскаленный гвоздь. Он сжал зубы, не давая стона вырваться наружу.

— Он делает то, что необходимо, Даша, — повторил он, вкладывая в голос всю остаточную твердость Прародителя. Это сработало. Даша слегка отпрянула, но не опустила взгляд. — Чтобы стены выросли. Чтобы химеры не сожрали нас, как тех… на материке. Чтобы у тебя, — он посмотрел на мать, на отца, — у Кати, у Андрея был шанс.

— А какой ценой, Дима? — прошептала Даша. Ее голос дрожал. — Ценой их душ? Твоей? Ты… ты стал другим. Совсем. С того дня, как мы приехали. Твои глаза… иногда в них смотришь, и кажется, там не ты. Что случилось в Москве? Кто ты на самом деле?

Вопрос повис в воздухе, тяжелый, как гиря. Дима увидел, как родители смотрят на него с новым, леденящим ужасом. Правда? Сказать им, что их сын – сосуд для древнего божества, видевшего конец вселенных? Что Люк – его марионетка, чью волю он сломал? Они сойдут с ума. Или сдадут его ученым Люка как образец для исследований. Или просто сбегут обратно в ад, лишь бы не видеть этого.

— Я тот, кто вас спас, — ответил он, и в голосе зазвенела сталь, чужая, нечеловеческая. — И будущий той цене… вы не готовы. Доверьтесь. Или уйдите. Но назад пути нет. Там – смерть. Здесь – шанс. Суровый. Кровавый. Но шанс.

Он отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен. Слышал, как мать тихо всхлипнула. Как отец тяжело вздохнул. Как шаги Даши удалились – быстрые, резкие. Дверь захлопнулась.

Дима прижал лоб к холодному стеклу. За окном, на плацу перед строящимися казармами, разыгрывалась очередная сцена ада на земле. Двое «добровольцев» – мужчина и женщина, тощие, в лохмотьях – упали под тяжестью бетонной балки. Надсмотрщик из «Стражи» – здоровенный детина с лицом, изуродованным шрамом – подошел, не спеша. Не слова. Плеть с свинцовым набалдашником взметнулась и опустилась со свистом. Удар по спине мужчины. Тот взвыл. Удар – по женщине, пытавшейся прикрыть голову. Кровь выступила на серой ткани.

Том-1, Глава 8: Зонд-3. Возвращение с Проклятой Земли

Двести километров к северо-востоку от нашей сраной Цитадели. Материк. Тишина. Не живая, а мертвая. Та, что бывает после громкого крика, когда эхо уже схлынуло, а уши все еще звонят. Только здесь звенело не в ушах, а в костях. И воняло. Святые угодники, как воняло.

Мы шли по следу разрушений. Не бомбы, не арта – это было видно сразу. Что-то... живое. И большое. Очень большое.

Первая находка – олень. Вернее, то, что от него осталось. Броня из сплетенных рогов, утыканная шипами, как у какого-то костяного демона. Копыта – медвежьи лапищи с когтями, впившимися в мерзлую землю. А глаза... пустые дыры, из которых сочилась черная, густая, как деготь, жижа. Она стекала по морде, смешиваясь с грязью и снегом. Вонь стояла такая, что Касьян тут же отвернулся и блеванул.

Деревня. Вернее, то, что от нее осталось. Будто гигантский ребенок в истерике прошелся, снося избы. Сарай... Сарай был не снесен. Он был разорван. Доски торчали наружу, будто взорвались изнутри. И на снегу – следы. Не собачьи, не человечьи. Три пальца, каждый с отпечатком когтя размером с мою ладонь. Глубина вмятин говорила о весе... охуеть каком весе.

Потом мы нашли их. Вернее, они нашли нас. Двое. Как будто медведи, но... неправильные. Сгорбленные, шкура темная, склизкая, как у голого землекопа, только толще. Головы – кошмар. Нечто среднее между бегемотом и бульдозером, обшитое грубой кожей и утыканное острыми костяными шипами на лбу и челюстях. Зубы – обломанные клыки, торчащие во все стороны. И этот запах... гнили и свежего мяса одновременно.

Они не рычали. Они... хрипели. Глухо, как неисправный мотор. Увидели нас – и пошли. Не побежали. Пошли. Уверенно. Как хозяева.

Команда: "Огонь на поражение!" Автоматы застрочили. Пули входили в эту влажную шкуру с противным чавкающим звуком, как в мокрую глину. Черная кровь сочилась, но монстры даже не вздрогнули. Один размахнулся лапищей – и Галкин просто... размазался по стене амбара. Буквально. Кости хрустнули, как сухие прутья, кишки вывалились розовой спутанной лентой, забрызгав снег алым и бурым. Его крик оборвался так же резко, как и он сам.

"Гранаты!" – орал я, сам не узнавая голос. Швырнули. Два хлопка, огонь, дым. Один мутант рухнул, от него отлетело пол-бока. Ребра торчали, как сломанные весла, из развороченной грудной клетки виднелось что-то пульсирующее, черно-багровое. Вонь жареного мяса смешалась с прежней мерзостью. Второй, раненный, заревел – звук, от которого кровь стыла в жилах. Он рванул к нам, снося забор, как спички.

"Еще гранат! В пасть, блядь!" Касьян, бледный как смерть, швырнул. Мутант в последний миг захлопнул челюсти. Граната рванула у него внутри. Голова... ее просто не стало. Туловище рухнуло, забилось в предсмертных судорогах, заливая снег литрами черной жижи и кусками мяса. Нога дрыгалась, когтистая лапа царапала землю.

Тишина. Только наше тяжелое дыхание да жужжание мух, уже слетающихся на пир. Два мертвых чудовища. И один наш. Вернее, то, что от него осталось. Мы собрали что смогли. Образцы шкуры – она была противная на ощупь, слизистая, холодная. И на одном лоскуте... едва заметный, будто светящийся изнутри бирюзовый знак. Простая спираль. Смотреть на нее было... неправильно. Будто мозг скребут.

Записали все на планшет. Фото разорванного Галкина не стали делать. И без того в глазах стоит. Зато сняли тварей на тепловизор, пока добирались до точки эвакуации. Один кадр... там, в лесу, еще одно. Побольше. Оно рылось в земле, когти-кинжалы выворачивали корни деревьев. Пар валил из пасти. И на боку – та же проклятая бирюзовая спираль, тускло пульсирующая в кадре тепловизора, как больной глаз.

Обратный путь на катере до Цитадели был кошмаром. Вонь с нас не выветривалась. Мы молчали. Касьян все время смотрел на свои дрожащие руки. Я чувствовал каждую каплю высохшей черной крови на камуфляже. Каждую брызгу Галкина.

На причале нас встретили. Медики, дезобработка. Мы – как прокаженные. Планшет с доказательствами ада я зажимал в трясущихся руках. Потом пришел Он. Вангред. Хозяин острова. Гроза и надежда в одном лице.

Я протянул планшет. "Группа 'Зонд-3'. Доклад, господин Вангред. Район в двухстах к северо-востоку. Там... там пиздец". Голос мой был хриплым, но я старался держаться.

Он взял планшет. Начал листать фото: костяной шлем-олень, развороченный сарай, трехпалые следы, кусок склизкой шкуры со спиралью... Его лицо, всегда такое контролируемое, начало меняться. Бледнеть. Глаза, эти холодные зеленые льдины, расширились. Он запустил видео. Увидел это. Тварь в лесу. Пульсирующий знак.

Я видел, как его пальцы побелели, сжимая планшет. Как горло сжал спазм. В его взгляде, обычно таком властном или покорном перед молодым пацаном, был чистый, животный ужас. Не просто страх. Паника. Как у нас там, в деревне.

"Где... где Дмитрий Раден?" – его голос был шепотом, сорванным, чужим. В нем не было ни капли привычной силы. Только та же дрожь, что и у меня в коленях.

"на невысоком скалистом выступе", – пробормотал кто-то.

Люк Вангред резко кивнул. Не глядя на нас, не отрывая взгляда от зловещей спирали на экране, он развернулся и побежал. Не пошел. Понесся, как ошпаренный, почти спотыкаясь, зажимая планшет, как грешник – молитвенник перед лицом дьявола.

Мы с Касьяном переглянулись. Без слов. Если он, Вангред, в таком состоянии... то что ждет нас всех?

Том-1, Глава 9: Первый Зверь и Тень Метки

Затишье было обманчивым. Как затянувшийся вдох перед новым ударом. На острове, под низким серым небом, кипела работа. То, что начиналось как импровизированное убежище Люка Вангреда, стремительно превращалось в опорный пункт будущей империи. Корпорация "Рассвет" – пока лишь название, печать на документах и зарождающаяся структура – уже набирала силу. По моим указаниям, через еще работающие каналы Люка, вербовали людей: инженеров, уцелевших военных, медиков, даже просто крепких парней, готовых за еду и безопасность взяться за лопату или винтовку. Формировались первые отряды "Сияющей Стражи" – пока что элитная охрана объекта и костяк будущей армии. Их тренировали выживанию, обороне, дисциплине.

Я стоял на невысоком скалистом выступе, смотря на бухту. Ветер трепал волосы, пахнущие уже не бензином и пылью дорог, а солью и хвоей. Тело почти восстановилось. Голова больше не гудела постоянной болью, лишь изредка напоминая о себе легким давлением при попытке воспользоваться силой прародителя. Цена контроля над Люком... она все еще висела тенью. Он был идеальным вассалом: эффективным, решительным, без тени сомнения исполняющим мои приказы. Но иногда, ловя его ярко-зеленый, лишенный прежнего огня взгляд, я чувствовал холодок. Я сломал его волю. Ради спасения... Ради будущего...

Внизу, у причала, швартовался катер. Не роскошная яхта Люка, а нечто утилитарное, быстрое, с установленным пулеметом. Из него выскочили двое людей "Рассвета" в камуфляже без опознавательных знаков и... мой отец, Михаил. Он что-то оживленно обсуждал с капитаном, жестикулируя. Механик до мозга костей, он нашел здесь свое место, возглавив ремонтные мастерские и парк техники Корпорации. Мама и Катя помогали на кухне и в лазарете. Андрей, младший брат, с азартом осваивал азы стрельбы под присмотром инструкторов "Стражи". Они были в безопасности. Они были живы. Это гнало прочь сомнения. Дарья... она пока держалась особняком, помогая единственному доктору Константину, но ее взгляд, полный вопросов, когда она думала, что я не вижу, был постоянным напоминанием о лжи, на которой держалось их спасение. "Люк решил помочь", "у него связи", "мы просто оказались в нужном месте". Хрупкий карточный домик.

– Дмитрий.

Я обернулся. Люк стоял в нескольких шагах. Его лицо было напряжено, но не привычной властной концентрацией, а чем-то другим. Тревогой? Нет. Скорее... недоумением, граничащим с отвращением. В руке он сжимал планшет.

– Доклад от группы "Зонд-3", – его голос был ровным, как всегда, но в нем проскальзывали нотки, чуждые его прежнему "я". – Возвратились с материка. Район в двухстах километрах к северо-востоку. Там... что-то не так.

Он протянул планшет. На экране – фотографии. Не развалины, не следы бомбежек. Нечто иное. Жуткое.

Первое фото: мертвый олень. Но такого оленя я не видел никогда. Его рога неестественно разрослись, сплетаясь в массивный, уродливый шлем, покрытый острыми костяными шипами. Копыта были огромными, когтистыми, словно медвежьими лапами. А глаза... пустые глазницы, из которых сочилась черная, вязкая жидкость.

Второе фото: развороченный сарай. Стены не просто сломаны – они будто разорваны изнутри чем-то огромным и сильным. На снегу – следы. Но не копыт, не лап. Что-то массивное, трехпалое, с глубокими вмятинами от когтей, каждый размером с человеческую кисть.

Третье фото: фрагмент шкуры, прикрепленный к образцу. Темная, грубая, покрытая каким-то слизистым налетом. И на ней... едва заметный, будто выжженный изнутри, тускло мерцающий бирюзовым светом знак. Простая, но от этого еще более зловещая спираль. Знак, который я знал. Первый, примитивный отголосок.

– Есть видео? – спросил я, голос звучал чужим, спокойным, хотя внутри все сжалось в ледяной ком. Слишком рано. Намного раньше, чем в прошлом цикле.

Люк кивнул, запустив запись. Качающаяся картинка, снятая на тепловизор сквозь кусты. Темный лес. И в нем... оно. Массивное, сгорбленное. Шкура, как на фото, темная и влажная. Голова, больше похожая на голову бегемота, но с короткими, мощными костяными наростами на лбу и челюстях, утыканными обломками зубов. Оно рылось в земле, выкорчевывая корни огромными трехпалыми лапами с когтями-кинжалами. Пар от его тяжелого дыхания стелился в морозном воздухе. И на боку, чуть выше мощной передней конечности, тускло пульсировал тот самый бирюзовый спиралевидный знак.

– Что... что это, Дмитрий? – спросил Люк. В его голосе не было страха солдата перед неизвестным оружием. Был ужас перед чем-то чуждым. Перед нарушением самих законов природы. – Мутация? Радиация? Биооружие?

Я оторвал взгляд от планшета, глядя на него. В его покорных глазах читалась потребность в объяснении. В контроле. В том, чтобы я сказал, как с этим бороться. Я использовал его, сломал, но теперь он был моим оружием, моим щитом. И это оружие должно было знать, против чего направлено.

– Это не мутация, Люк, – сказал я тихо, но так, чтобы каждое слово врезалось. – Не радиация в чистом виде. И не биооружие человека. Это... пробуждение. Или искажение. – Я ткнул пальцем в мерцающий знак на экране. – Это Терранская Химера. Первая лапа того, что грядет. И это только начало.

Люк побледнел. Слово "Химера" звучало слишком... мифологично. Слишком чуждо для его прагматичного мира бизнеса и силовых игр.

– Но... как? Откуда? Как бороться?

– Как бороться? – Я усмехнулся беззвучно, глядя на уродливого зверя на экране. – Пока – пулями. Много пуль. Потом... потом придется изобретать нечто большее. – Я передал ему планшет. – Отдай образцы тканей и видео доктору Константину и тем биологам, которых ты нанял. Пусть изучают.

Люк кивнул, уже переключаясь в режим исполнения. Страх отступил перед привычной задачей.

– А откуда они, Дмитрий? – спросил он, уже отходя, но обернувшись. – Ты знаешь?

Я посмотрел на горизонт, где серое небо сливалось с серым морем. Знание из Архива жгло изнутри. Обрывки великого "Излияния", акта творения вселенной, когда моя сила пролилась на Землю. Возможно, это был непреднамеренный выброс... или семя, брошенное тогда.

Том-1, Глава 10: Очаг и Трещины

Запах тушенки, дешевого хлеба и лекарственных трав из крохотного гидропонного садика Анны Раден смешивался в маленькой квартирке, отведенной семье Димы в жилом блоке Цитадели. Воздух был густым, спертым, пропитанным немым напряжением. За окном, за плотными шторами, грохотала вечная стройка, но здесь, за дверью с кодовым замком, пытались выстроить подобие нормальности. Хрупкое. Обреченное.

Дима сидел за столом, отодвинув тарелку с серой кашей и кусочком консервированной свинины. Еда стояла комом в горле. Его руки, все еще тонкие, но уже не дрожащие так явно, сжимали стакан с тепловатой водой. Он чувствовал взгляды. Как шипы.

Мать, Анна, нервно перебирала крошки на скатерти. Ее глаза, избегая сына, метались от мужа к Кате, к Андрею. Отец, Михаил, ел методично, яростно, словко перемалывая не только пищу, но и собственную бессильную ярость. Его виски тряслись от усилия жевать. Андрей худой и резкий, как торчащий гвоздь, уставился в тарелку, но Дима видел, как его пальцы судорожно сжимали ложку. Катя, младшая сестра, тихо плакала, уткнувшись носом в рукав свитера – она видела сегодня, как у склада "Стража" застрелила мальчишку, пытавшегося стащить банку тушенки для больной матери. Выстрел был громким, хлестким. Мозги брызнули на ржавую стену контейнера.

Даша сидела напротив Димы. Не ела. Смотрела на него. Темные глаза – бездонные колодцы, полные вопросов, боли и леденящего недоверия. Ее пальцы белели, сжимая край стола.

— Снова по тревоге бегали? — с натужной легкостью спросила Анна, пытаясь разорвать тишину. — Андрюш, ты… ты не бегал? Обещал же маме, будешь только на уроках в бункере…

— Не бегал, — буркнул Андрей, не поднимая головы. — Твари эти… они и правда с материка доплыть могут? Эти… химеры?

— Могут, — глухо ответил Михаил, отодвигая пустую тарелку. Ложка грохнула о фарфор. — Сволочь одна, как крыса плавает, говорят. У капитана Егорова видели. На куске ржавого железа до баржи доплыла, едва не сожрала механика. Потом ее из крупнокалиберного пулемета…

— Михаил! — вскрикнула Анна. — Дети!

— Какие уже дети? — отец резко встал, стул заскрипел. — Тут война, Аннушка! Настоящая! Или ты не видишь, как Люк твой, — он кивнул в сторону Димы, — людей гонит как скот? Как стреляет за кусок хлеба? Это не защита! Это концлагерь растет! И сын наш… — он запнулся, глядя на Диму, и в его глазах мелькнуло что-то страшное – смесь любви и отвращения, — …он в этом по уши.

Дима почувствовал, как стена, сдерживающая Архив, задрожала. Обрывки данных: статистика выживания в авторитарных анклавах, психология страха, физиология стресса… Холодные цифры, описывающие агонию его семьи. Боль в виске застучала, как молоток. Он впился ногтями в колени под столом.

— Люк делает то, что нужно, — повторил он свой мантру, голос звучал хрипло, чужим. — Дисциплина. Порядок. Иначе… хаос. Сожрут друг друга раньше, чем химеры доберутся. Вы видели что там? — Он махнул рукой в сторону окна, за которым гудел ад стройки.

— Видели! — вскрикнула Даша. Ее голос сорвался, как струна. — Видели, как человека забили до смерти за то, что упал! Видели, как голодные дети жрут отбросы у помойки, пока «Стража» лопает мясные консервы! Порядок? Это садизм, Дима! А Люк… — Она замерла, ища слова, полные ужаса. — Он не человек. Он ходит, смотрит, но внутри… пустота. Мертвец на ходу. Как ты его сделал? Что ты с ним сделал в Москве?

Тишина рухнула снова, тяжелая, как бетонная плита. Катя всхлипнула громче. Анна замерла, схватившись за грудь. Михаил смотрел на сына, и его каменное лицо дало трещину – в ней читалось отчаяние. Дима почувствовал, как Дашины слова вонзаются в него, как ножи. Правда. Голая, страшная правда о его вассале. О нем самом.

— Я спас его, — прошипел он, чувствуя, как кровь приливает к лицу, а боль в виске становится невыносимой. — От него самого! Он строил бы свой ковчег для избранных, а вас… вас бросил бы гнить! Я дал ему цель! Силу! — Он встал, стул грохнул об пол. Его тень, искаженная тусклой лампой, легла на семью – огромная, зловещая. — А вы… вы сидите тут, в тепле, с едой, и ноете!

Он видел, как они съежились. Как Даша побледнела еще больше, но не опустила глаз. В ее взгляде теперь был не только страх, но и острое понимание: Он не наш Дима. Совсем не наш. И это ранило сильнее любого обвинения.

В этот момент мир взорвался.

Сначала – оглушительный, животный РЫК, прокатившийся по острову. Не сирена. Не гром. Звук огромной, чужой глотки, рвущей плоть реальности. Потом – удар. Не взрыв бомбы. Как будто гигантский кувалда ударила по скале в основании острова. Посуда на столе подпрыгнула и зазвенела. С потолка посыпалась штукатурка.

— Что… — начала Анна, но ее слова потонули в хаосе.

Завыли сирены. Настоящие, боевые – пронзительные, леденящие душу. Голос Люка Вангреда, холодный, лишенный паники, как у автомата, загремел из репродукторов, врезанных в стены:

«ВНИМАНИЕ ВСЕМ. КОД «ЩИТ». ПОВТОРЯЮ. КОД «ЩИТ». ВРАГ НА ОСТРОВЕ. ВСЕМ НЕБОЕВЫМ – В УКРЫТИЯ. БОЕВЫЕ РАСЧЕТЫ – НА ПОЗИЦИИ. УБИЙСТВЕННЫЙ ПРИЦЕЛ РАЗРЕШЕН. ПОВТОРЯЮ. УБИЙСТВЕННЫЙ ПРИЦЕЛ РАЗРЕШЕН.»

Дверь квартиры распахнулась. На пороге стоял Люк. Не дышал. Не потел. Его рыжие волосы были идеально уложены, мундир без морщинки. Только в ярко-зеленых глазах, таких же пустых, как всегда, отражались вспышки прожекторов за окном. Он смотрел только на Диму.

— К южному пирсу, — голос был ровным, как гул трансформатора. — «Пловец». Крупный. Прорвал сеть. Доберется до стены за пятнадцать минут. Надо встречать.

Ни слова семье. Ни взгляда. Он просто доложил. Как автомат. Дима кивнул, отбрасывая боль, страх, вину. Сейчас – только враг. Только выживание. Он рванулся к двери, мимо окаменевшей семьи. Мимо Даши, чей взгляд прожигал ему спину. Люк шагнул в сторону, пропуская его. Его движения были плавными, смертоносными.

— Дима! — крикнул Андрей, вырываясь из оцепенения. — Ты… ты вернешься?

Дима не обернулся. Дверь захлопнулась за ним и Люком. В коридоре пахло пылью и страхом. Крики, беготня, лязг оружия. Начинался ад.

Том-1, Глава 11: Костяной Щит и Карта Ада

Сектор «Гефест» освещали яркие прожектора. Запах формалина, крови и чего-то чуждого, кисло-металлического, витал в холодном воздухе. Тушу «Пловца» водрузили на массивный стальной стол. Рядом суетились трое: доктор Константин, бледный после боя за жизнь сержанта, но собранный; Елена Соколова, хрупкая на вид женщина-биолог, которую Люк вывез из рушащегося университета; и бородатый, вечно недовольный Виктор Жуков, инженер-химик с подозрительным прошлым и острым умом. Моя "научная группа". Пока.

– Господи... – прошептала Соколова, приближаясь к туше в защитном костюме и маске. Ее пальцы дрожали, но не от страха, а от жадного любопытства. – Костные пластины... сращение с дермой... структура как у остеодерм крокодила, но плотнее! И эти когти... кератин? Нет, что-то плотнее, с включениями металла? Изумительно и ужасно.
– Ужасно – это то, что он проломил ворота, которые должны были держать танк, – проворчал Жуков, настраивая спектрометр. – И что эта черная жижа вместо крови? Кислотность зашкаливает! Как это вообще жило?
– Не жило, – поправил я, подходя и надевая перчатки. Мои движения были точными, автоматическими. Знания из Архива всплывали, накладываясь на картину перед глазами. ДНК-профили прошлых циклов, описания ранних химер... – Оно функционировало. Эффективнее нас. Доктор, скальпель. Начнем с панциря.

Я взял инструмент. Мои пальцы, еще недавно дрожавшие от человеческих эмоций за семейным столом, теперь были тверды как скала. Я водил скальпелем по границе костяной пластины и шкуры, объясняя, диктуя, командуя:
– Видите зону сращения? Не шов. Симбиоз. Костная ткань врастает в дерму, получая питание напрямую из кровеносной сети. Отсюда регенеративный потенциал... ограниченный, но есть. Жуков, пробу с места сращения – на микроструктуру и минеральный состав. Соколова, соскоб с внутренней стороны пластины – ищите нервные окончания, связь с ЦНС. Константин, пробы "крови" и тканей из глубины – ищите аномалии в клеточной структуре, вирусы, прионы... все, что не вписывается в биологию Земли.

Они закивали, пораженные не столько тварью, сколько моей уверенностью, моими конкретными указаниями, словно я знал, что искать. Я знал. По прошлому опыту.

Работа закипела. Скрежет пил по кости, шипение реактивов, монотонный гул приборов. Я сосредоточился на области на боку, где в прошлом цикле была Метка. Сейчас там был лишь плотный, темный, как базальт, участок шкуры, горячий на ощупь даже после смерти. Под лупой ткань казалась неестественно структурированной, волокна шли концентрическими кругами.

– Энергия... – пробормотал я, подключая импровизированные датчики, спаянные Жуковым по моим чертежам. – Тут что-то было... или есть. Остаточное поле? Константин, ЭЭГ-датчики к голове! Быстро! Ищем аномальную активность!

Пока доктор возился, Люк осторожно вошел в ангар, держа в руках спутниковый терминал. Его лицо было все таким же каменным, но информация, которую он нес, была огненной.
– Перехваты, – он поставил терминал рядом со мной. На экране – сводка разрозненных сообщений, шифрованных военных каналов, обрывки новостей. – Радиоэфир... ожил. Паника. Сообщения со всего мира.

Я оторвался от странного участка шкуры, пробежав глазами по строкам:

"...повторяем, ЧП в районе Шварцвальда! Нападения массивных существ, невосприимчивых к стрелковому оружию! Требуется тяжелая техника..." (Германия)

"...легионы "дьявольских псов" атакуют пригороды Пекина! Используют тактику засад! Жертвы среди мирных тысяч..." (Китай)

"...Белый Дом подтверждает: на территории США действуют неизвестные биологические агрессоры. Объявлено ЧП. ВСЕМ штатам НЗ 1..." (США)

"...экстренное заседание СБ ООН. Принята Резолюция "Щит Человечества". Создается Единый Командный Штаб Человечества (ЕКШЧ). Все конфликты прекращены. Требуется обмен данными, координация..."

Люк указал на последнюю строку. – Они ищут решение. Объединяются. ЕКШЧ. Запросы... ко всем, у кого есть информация. Кто уцелел.

Я усмехнулся, горько и беззвучно. На экране терминала карта мира начала покрываться алыми метками – очагами появления химер. Десятки. Сотни.

– Решение? – я повернулся к столу, к мертвому «Пловцу», к его костяным пластинам и странно горячему участку шкуры. – Они ищут решение, не зная врага. Они видят "дьявольских псов" в Китае, "лесных демонов" в Германии, "тварей" в Шатах... – Я ткнул пальцем в тушу. – Но они не знают, что это лишь один вид. Ранний и примитивный. А где-то уже бегают "Бегуны" – тонкие, быстрые твари, способные прыгать на крыши. Или роют землю "Кроты" с щупальцами вместо морд. Или летают "Жалящие" – размером с ворону, но с жалом, парализующим за секунды. – Я перечислил лишь малую толику из каталога ужасов Архива. – Они эволюционируют, Люк. Не хаотично. Целенаправленно. Становятся сильнее, быстрее, специализированнее. А источник этого... этого двигателя их эволюции – где-то там. – Я махнул рукой в сторону материка, в сторону алых меток на карте. – И мы не знаем, что это.

Константин поднял голову от ЭЭГ-монитора, его лицо было белым как мел. – Дмитрий... странные импульсы. В моменты наибольшей ярости при жизни... в мозгу фиксировались мощные, но очень короткие всплески активности. Не похожие на нормальные нейроимпульсы. Как будто... внешний толчок? И в этом участке кожи... – он указал на горячее пятно, – есть слабые остаточные электромагнитные аномалии.

– Получится ли у них противостоять? – я повторил вопрос, глядя на Люка, на ученых, на алую карту мира на терминале. На экране ЕКШЧ уже запрашивал данные у всех, включая "неизвестный уцелевший анклав в Северной Атлантике" – нас. – У ЕКШЧ? С их генералами, политиками, устаревшими доктринами войны против себе подобных? С их непониманием масштаба и природы врага? – Я положил руку на холодный, покрытый костяными пластинами бок «Пловца». – Они будут сражаться. Героически. Отчаянно. И проиграют. Город за городом. Страну за страной... – Мои пальцы сжались на шкуре монстра. – Их война – это задержка. Отсрочка конца. Настоящая война... она начинается здесь. В этой лаборатории. С понимания этого врага. И созданием оружия, способного помочь в убийстве терранских химер.

Том-1, Глава 12: Кровавый Рассвет над Уральском

Город Уральск встретил рассвет в аду. Не с петухами и скрипом фургонов с молоком, а с ревом сирен, сливающимся в один непрерывный, душераздирающий вой, и с грохотом обрушивающихся зданий. Ночь началась со странных сообщений о нападении стай «огромных крыс» на окраинах. К утру стало ясно – это не крысы.

Первыми пришли «Кроты». Небольшие, размером с крупную собаку, но невероятно быстрые и живучие, с мощными копательными лапами и ртом-буром, усеянным вращающимися хитиновыми пластинами. Они выныривали из-под земли прямо посреди улиц, во дворах, даже в подвалах жилых домов. Их цель была не люди – они рвали водопроводы, газовые магистрали, кабели. Сеяли хаос и панику. Полиция, пытавшаяся отстреливаться из пистолетов и автоматов, несла чудовищные потери – пули лишь отскакивали от крепких хитиновых спин или ранили, не останавливая. Город погрузился во тьму, в холод, погрузился в крики.

А потом пришли они. «Стальные Кроты». Втрое крупнее первых, с бронированной, как у танка, спиной, покрытой наростами природной брони, похожей на спрессованный графит и стальные опилки. Их передние лапы были увенчаны когтями-буравами, способными крушить асфальт и кирпич. Они не копали. Они ломились сквозь. Через стены домов, через заборы заводов, через баррикады из перевернутых автобусов, которые отчаявшиеся жители пытались возвести.

Прямой эфир Москвы (фрагмент):
Кадр трясется, снят с вертолета МЧС. Ниже – горящие кварталы, руины школы, по улицам, заваленным обломками и телами, движутся массивные, низкие тени. Раздаются очереди крупнокалибра, взрывы.
Диктор (голос срывается): "...повторяем, это не учения! Уральск подвергся нападению неизвестных биологических агрессоров! Воинский гарнизон вступил в бой! Мы видим... Господи... они просто ломают стены домов! Танки! Подходят танки! Один... он бьет по крупной особи прямой наводкой! Попадание! Но... но оно встает! Оно... оно бросается на танк! Когтями... по башне! Еще выстрел! В упор! Теперь убито... Убито. Но их десятки! Они везде! Гражданские... тысячи еще в городе! Эвакуация невозможна! Воздух... воздух насыщен чем-то... вертолету приказали отходить... помехи... камера..." Трансляция прерывается на белый шум, затем на заставку "Эфир временно недоступен".

Уральск. Командный пункт гарнизона (подвал уцелевшей школы).
Полковник Громов, лицо в копоти и крови, сжимал рацию так, что костяшки пальцев побелели.
– Всем группам! "Барсы" – на перекресток Горького-Ленина! Там давят последний опорный пункт! Поддерживать огнем с крыш ! Не подпускать к зданию! Саперы! Мины! Ставьте все, что есть, на подступах к госпиталю! "Ураганы"! Где мои "Ураганы"?!
– Подбиты, товарищ полковник! – крикнул молодой лейтенант, лицо серое от ужаса. – Один "Стальной" прорвался через минное поле... просто... проигнорировал потери ног! Добил гранатометом!
Полковник закрыл глаза на мгновение. Он видел, как его солдаты гибли сотнями. Как пулеметные гнезда захлебывались под лавиной мелких «Кротов». Как БМП горели, подожженные какой-то едкой слизью, выплевываемой существами с горбов на спине («Плевунцы», окрестили их бойцы). Он видел, как гражданские, пытавшиеся бежать по открытой площади, были накрыты стаей летающих тварей, похожих на помесь летучей мыши и овода, которые впивались в людей и впрыскивали что-то, превращавшее жертву в пенящуюся массу за секунды.
– Остатки 3-го батальона... – голос Громова был хриплым, но твердым. – Контратаку. Отвлекающий удар. Оттянуть их от госпиталя. Хотя бы... на десять минут. Пока эвакуируют детей с верхних этажей.
Он знал, что посылает людей на смерть. Но другого выбора не было. Чудо, что город продержался так долго. Чудо, что удалось хоть кого-то эвакуировать на восток на последних исправных БТРах под прикрытием дымовой завесы. Чудо, что хоть какие-то силы остались. Чудо, что один из уцелевших Т-90С экипажа старшины Ковалева подбил трех "Стальных Кротов", стреляя им в "подбой" – уязвимую зону между бронепластинами, найденную ценой жизни двух разведгрупп.

К полудню нападение захлебнулось. Не потому, что монстров перебили. Их было все еще много. Но они... отступили. Словно выполнив какую-то задачу. Ушли под землю, в леса, оставив после себя море развалин, пожаров и трупов. Трупов людей. Десятки тысяч. Военных – почти весь гарнизон. Гражданских – не сосчитать. Город Уральск перестал существовать.

Москва. Бункер. Через 6 часов.
Кадры из Уральска (те, что успели передать до падения связи), аналогичные репортажи из разрушенного пригорода Чикаго ("...существа, похожие на бесшерстных медведей с хвостами скорпионов..."), сводки о бомбардировке джунглей Амазонии напалмом ("...пытаясь выжечь гнезда летающих тварей..."), сообщения о панике в Токио после прорыва в метро существ, похожих на бледных гигантских червей... Все это мелькало на экранах перед лицами глав государств или их уцелевших представителей. Лица были пепельно-серыми. В воздухе витал запах пота, страха и отчаяния.

Президент России (или исполняющий его обязанности, связь с Кремлем была потеряна на час в разгар атаки на Москву, отбитой с колоссальными усилиями) говорил хрипло, глядя в камеру видеоконференции:
– ...Уральск пал. Миллионный город. Гарнизон уничтожен на 90%. Потери гражданских... катастрофические. Подобное – повсеместно. Это не локальная угроза. Это глобальное истребление. Войны между нами... закончились. Сегодня. Сию минуту. Предлагаю создать Единый Командный Штаб Человечества (ЕКШЧ). Полный обмен разведданными. Координация ресурсов. Ученые всех стран – в общий пул. Промышленность – на военные рельсы по единому плану. Оборона периметров уцелевших зон – совместными усилиями.

Предложения были встречены не аплодисментами, а тяжелым молчанием. Затем – короткие, резкие согласия. Американский генерал (Президент погиб при падении вертолета над Лос-Анджелесом) добавил:
– Согласовано. И добавляю: Проект "Ковчег" активируется немедленно. Глубокие бункеры. Отбор... – он запнулся, – сохранение генофонда, ученых, специалистов. И... – он сделал паузу, глядя в глаза каждому на экране, – План "Чистилище" утверждается. Если периметр падет... если волна докатится до последних убежищ... тактическое ядерное оружие применяется по наступающим массам. Даже если это... на нашей территории. Повторяю: даже если на нашей территории.

Том-1, Глава 13: Запись сержанта

Запись на планшете старшего сержанта Максима Игнатова
(Обнаружена в руинах аптеки, ул. Гагарина, Казань)

Шесть месяцев. Полгода с той ночи, когда экраны всего мира вспыхнули кострами Уральска. Отец тогда молча встал, достал с антресолей дедовский СВД, положил на стол. Мать плакала беззвучно, собирая банки тушенки в рюкзак. "Это дойдет", – сказал он. Дошло.

Сейчас сижу на размокшем от крови картоне в углу подвала. Треск "землероев" за стеной – эти твари все глубже прогрызают городскую плоть. Но сегодня к ним добавилось нечто новое...

(Глухой удар, крики сверху)
– Макс! Планшет! – Катя, наша медсестра, втискивается в дверной проем, лицо – маска из грязи и запекшейся крови под глазом. – Связь есть! "Грачи" в воздухе! Держимся десять минут!

Десять минут. Вечность. Выглянул в пролом стены:

– Гранаты! Последние! – голос лейтенанта Гурова режет тишину, хриплый от дыма. – Прикрыть детей! Всем огонь!

Дети. В дальнем углу, на окровавленных матрасах. Пятнадцать пар глаз, расширенных ужасом. Сережка, лет трех, все зовет мать. Не знает, что ее разорвало "веретено" утром, когда та выбежала из подъезда за водой. Кишки алели на снегу, как новогодний серпантин.

(Реактивный вой, грохот канонады)
– Наши! – Катя дергает меня за ремень разгрузки. Ее пальцы липкие. – Смотри!

*Небо рассекли огненные стрелы. Два Су-35. Элегантные, смертоносные. Ракеты впиваются в скопление "веретен". Вспышки. Клочья плоти, хитина, брызги кислоты взметаются фонтанами. Потом вертолеты – "Крокодилы". Их пушки выплевывают очередь за очередью, кроша "землероев". Гул моторов смешивается с предсмертным визгом тварей. Наши на руинах орут что-то хриплое, радостное и страшное. Даже раненый Сашка, у которого вместо ноги – кровавое месиво, машет автоматом.*

– Выдвигаемся! Пока небо чисто! – Гуров, бледный, но собранный, машет к выходу. – К синему автобусу! Быстро!

Выскакиваем в ад. Воздух – гремучая смесь гари, крови и химической вони. Катя и фельдшер Вовка несут малышей. Я беру Сережу. Он легкий, как пух. Прижимается, весь дрожит. Горячая струйка мочи просачивается сквозь его штанишки, обжигая мне руку.

– Видишь автобус, солнышко? – кричу сквозь грохот. – Там тепло! И... и шоколад есть!

(Зловещий влажный хлюп, потом тишина)
– МАКС! СЛЕВА! – вопль Гурова обрывается на полуслове.

Из пролома в стене нашей же аптеки выползает оно: Плетень - Два с половиной метра ростом. Тело – сплетение черных, блестящих жил, как у раздутой туши, и обломков костей, вмурованных в плоть. На спине – три желтых глаза, пульсирующих мерзким внутренним светом. Вместо рук – плети. Толстые, как рукав гидравлики, усеянные костяными шипами и капельками яда.

Одна плеть – свист разрезает воздух – пронзает Гурова через живот. Он повисает на ней, как кукла, глаза остекленевшие от шока. Тварь дергает щупальцем – тело лейтенанта разрывается пополам. Кишки и осколки позвоночника падают в грязь. Вторая плеть – удар сверху. Катина голова исчезает в кровавом тумане. Ее тело, еще дергаясь, падает рядом.

– НАЗАД! В ПОДВАЛ! – реву я, прижимая Сережу так, что он захлебывается от крика.

Но "плетень" уже у автобуса. Один удар – и бензобак превращается в огненный шар. Жар бьет в лицо. Ребята, прикрывавшие выход, становятся живыми факелами. Их вопли сливаются с треском пламени.

Отступаем обратно в ад аптеки. Нас пятеро: я с Сережей, два контуженых бойца с пустыми магазинами, и старик-учитель, прижимающий к груди девочку лет пяти. Его лицо – маска отрешенности. "Плетень" входит в проем. Не спешит. Его глаза ползут по нам, будто пробуя на вкус. Слышно, как с плетей капает густая слизь, смешиваясь с кровью Гурова и Кати на полу.

Сажусь на пол, спиной к холодной стене. Сережу – за спину, прикрывая своим телом. Достаю планшет. Пишу. Пусть знают. Как пахло – гарью, мочой и кровью. Как кричали. Как хлюпала грязь под сапогами в кишках.

Малыш всхлипывает, уткнувшись лицом мне в спину: "Ма-ам..."

– Прости, Сереж, – шепчу я, ощущая, как его слезы горячими точками проступают сквозь ткань моего камуфляжа. – Обещал шоколад... не довез.

Тварь делает шаг. Пахнет гниющим мясом и озоном. Ее плети поднимаются, шипы блестят в тусклом свете, пробивающемся сквозь дыру в потолке. Три желтых глаза сужаются, будто в усмешке. Старик-учитель начинает молиться шепотом. Девочка зажмурилась.

– Прости...

(Запись обрывается. Анализ последнего кадра: крупный план глаза ребенка, полного слез. В отражении зрачка – летящая вниз костяная плеть с шипами.)

Остров-Цитадель. Центр Управления. Оперативный зал "Купол". Через 55 минут.

Холодный свет неоновых ламп выхватывал из полумрака Люка Вангреда. Он стоял перед гигантской панорамой экранов. Картины ада:

Казань – черные столбы дыма над руинами, вспышки пожаров.

Берлин – силуэты "плетней", скользящие по руинам Рейхстага, как спруты по дну океана.

Побережье Калифорнии – изуродованные трупы каких-то гигантских морских тварей, выброшенные прибоем на пляж, усыпанный обломками яхт.

В его руке – планшет Игнатова. Экран показывал последний застывший кадр: детский глаз, а в нем – тень смерти. Громкоговоритель тихо шипел, выводя последние слова сержанта: "Прости..."

Техник (голос сдавленный, как будто боится разбудить мертвых):
– Господин Вангред... Четырнадцатый эвакоотряд за последние двенадцать часов. Без вести пропавшие. Скорость продвижения... Они учатся. Координируются. "Плетни" явно управляют стаями...

Люк (не поворачиваясь, голос низкий, безжизненный, как металл):
– Протокол "Антиливиафан". Активировать немедленно. Ресурсы – все, что есть.

Главный инженер (шаг вперед, лицо серое от бессонницы):
– Сэр... Это потребует отключения внешних куполов! Снижения мощности плазменных батарей на 80%! Мы станем уязвимы! Если волна дойдет сюда...

Люк медленно повернулся. Его глаза – две щели голубого льда – уставились на инженера. На экране за его спиной замерло отражение плети в глазу ребенка.

Том-1, глава 14: Запись капрала

Архив Цитадели: Запись #KZ-114 "Последний патруль"
(Идентификация: Капрал Джейкоб "Джейк" Митчелл, 1-й батальон 5-го полка морской пехоты, Сан-Диего, Калифорния)
(Дата: ~8 месяцев после Уральска)

Шесть месяцев, три недели и... черт, я сбился. С тех пор, как Тихоокеанское побережье начало гореть. Помню, как по ТВ показывали ужас произошедший в Уральск. Папа тогда молча достал ключи от "Шевроле" в гараже. "Поедем к тете Линн в Аризону, сынок". Не доехали. Никто не доехал.

Сейчас сижу в руинах "Старбакса" на углу 5-й авеню. Пол залит сладковатой жижей – не кофе, нет. Это то, что осталось от рядового Ченга после встречи с "Кислотником". Стены плачут конденсатом, а снаружи – этот звук. Как миллион крыльев, режущих воздух. И скрип. Постоянный скрип, будто кто-то точит ножи о бетон...

(Резкий свист, разбитое стекло)
– Митчелл! Дерьмо! Они знают, где мы! – Сержант Бэнкс вжимается в стойку кассы, лицо под сажей и кровью белее бумаги. – "Стрижи"! Целая стая! Где наши "Апачи"?!

"Апачи". Обещали час назад. Час в этом аду – вечность. Выглянул в выбитое окно:

– УБИРАЙТЕСЬ ОТ ОКОН! – орет лейтенант Ариэс, ее голос – хриплый рупор отчаяния. – ВСЕ К ЗАДНЕЙ СТЕНЕ! ОГОНЬ ПО ТЕМНОТЕ!

Темнота шевелится. Над руинами банка напротив кружит стая. "Стрижи". Не птицы. Размером с большую собаку. Тела – обтянутые синеватой, пергаментной кожей, крылья – костяные спицы, обтянутые пленкой, как у летучей мыши, но с острыми, как бритва, краями. Морды – вытянутые, с пастью, полной игл. И глаза... фосфоресцирующие зеленые точки. Они ныряют в развалины, вытаскивают... куски. Человеческие куски. Молча. Только свист крыльев и хруст.

– Дети! В подсобку! СЕЙЧАС! – Ариэс толкает к двери горстку дрожащих фигурок в рваной одежде. Маленькая Лиззи, лет пяти, в моем свитере – он ей до пят – цепляется за ногу Бэнкса. Ее брат, Томми, лет восьми, молча смотрит на пол, где пятно Ченга медленно растекается. Их маму "Кислотник" растворил у них на глазах утром, когда вышла на улицу, услышав крики людей. От нее остались только пузыри в луже розовой слизи.

(Гул турбин, разрывы вдали)
– НЕБО! – кто-то орет. – ЭТО F-18!

*Два "Супер Хорнета" проносятся над крышами, как ангелы мести. Ракеты "воздух-земля" вгрызаются в стаю "Стрижей". Вспышки, клубы перьев, обрывков кожи и костей. Зеленые фосфоресцирующие брызги – их кровь? – падают дождем, шипя на бетоне. Потом появляются они – "Апачи". Их 30-мм пушки гремят, как молоты Тора, выкашивая "Стрижей" строчками трассирующих снарядов. Грохот смешивается с пронзительными визгами тварей. Наши на развалинах орут "ООО-РАА!", но в голосах больше истерии, чем триумфа.*

– Все к школе! Там точка эвакуации! – Ариэс, прихрамывая (ее нога ниже колена – кровавое месиво после встречи с "лезвием" "Стрижа"), указывает в сторону полуразрушенного здания школы. – Бэнкс, Митчелл – детей! Остальные – прикрытие! ДВИГАЕМСЯ!

Вываливаемся на улицу. Воздух – смесь гари, окиси металла и сладковато-кислого запаха крови "Стрижей". Бэнкс несет Лиззи, я – Томми. Он не дрожит. Он окаменел. Смотрит куда-то внутрь себя. Руки у меня липкие – не знаю, от своей крови или Ченга. Томми легкий, но кажется тяжелее свинца.

– Видишь школу, парень? – кричу ему в ухо сквозь рев вертолетов и визг. – Там... там мороженое будет! Ванильное! (Ложь... Последнее мороженое я видел полгода назад. Оно растаяло у меня в руке, когда мы хоронили маму).

(Глухой, влажный ШЛЕПОК, потом тишина)
– ДЖЕЙК! СТОП! – вопль Ариэс превращается в булькающий стон.

Из люка посреди улицы, будто из пасти гигантского слизня, выползает ОНО: Поглотитель. Масса. Три метра в высоту, пять в ширину. Тело – полупрозрачная, пульсирующая розовато-серая слизь, сквозь которую видны недопереваренные обломки машин, куски арматуры и... черепа. Много черепов. Нет ног – оно просто течет, оставляя за собой шипящий, разъедающий бетон след. Сверху – десятки щупалец-хоботов, каждое с круглым, беззубым, но жутко всасывающим ртом. И посреди этой массы – три черных, как смоль, треугольника, светящихся тусклым фиолетовым светом. Знак. Проклятый знак.

Один хобот – плюется струей желтой жижи. Попадает Ариэс в лицо. Кислота шипит. Ее крик обрывается, когда плоть и кости черепа растворяются за секунды. Голова... просто исчезает. Тело падает, шея дымится. Другой хобот – хватает рядового Дэвиса, затягивает его в слизь. Он кричит секунду, бьется, потом его просто втягивает внутрь. Пузыри. Он становится розовым пятном в массе твари.

– НАЗАД! В "СТАРБАКС"! – реву я, прижимая Томми так, что он хрипит.

Но "Поглотитель" уже у школы. Он накрывает здание, как живое цунами. Слизь обволакивает стены. Слышен ужасающий звук – растворяющегося кирпича, металла и... криков. Криков тех, кто ждал спасения внутри. Школа буквально тает, как сахар в воде, под фиолетовым светом треугольников.

Отступаем обратно в кофейню. Нас четверо: я с Томми, Бэнкс с Лиззи (она ревет, зарывшись лицом ему в грудь), и старик в разорванном костюме, который мы нашли в подвале – бывший бариста? Он молча смотрит на слизь Ченга. В руках – пустая кружка с логотипом. "Поглотитель" заползает в проем. Он не спешит. Слизь булькает. Хоботы с всасывающими ртами шевелятся, как щупальца спрута, выискивая добычу. Запах – как в гигантском желудке. Кислота, гниль и сладковатая вонь разложения.

Сажусь на пол, спиной к холодной плитке. Томми – за спину, прикрывая. Достаю планшет. Пишу. Доклад в ВАШИНГТОН. Как пахло кофе и смертью. Как визжали "Стрижи". Как кричала Ариэс. Как таяла школа. Как Лиззи плачет.

Малыш за моей спиной не плачет. Он тихо шепчет: "Мама хотела ванильное... она любила ванильное..."

– Прости, Томми, – шепчу я, чувствуя, как его дыхание горячее и прерывистое у меня на шее. – Обещал ванну... не получилось.
Тварь делает "шаг" вперед. Слизь накатывает волной. Хоботы тянутся к нам. Бэнкс прижимает Лиззи, закрывая ее голову руками. Старик-бариста роняет кружку. Она разбивается с жалким звоном.

Том-1, Глава 15: Пламя Надежды и Чаша Яда

Локация: Остров-Цитадель "Рассвет", Подземный Исследовательский Сектор "Гефест".

Время: год после падения Казани.

Воздух в лабораторном секторе «Гефест» был всегда одинаковым: стерильно-холодным, с едкой ноткой озона, формалина и… страха. Не того громкого страха перед химерами за стенами, а тихого, въедливого, как ржавчина. Страха перед тем, что творят здесь, в герметичных камерах под бронестеклом. Страха перед цифрами на мониторах, которые могли в любой момент сорваться в пике. Страха перед взглядом Дмитрия Радена, который стоял за смотровым окном Испытательного Блока «Тартар» и смотрел, как умирает третий за сегодня испытуемый.

— Серия «Гамма». Испытуемый 19. Мужчина. 32 года. Бывший шахтер. Крепкое здоровье до… — голос доктора Воронцова, главного архитектора кошмара под кодовым названием «Арес», звучал в динамиках монотонно, как заезженная пластинка. Но под этой монотонностью бушевал фанатичный огонь. Он жаждал прорыва. Ценой неважно чего. — Введение сыворотки модификации «Дельта-7»… 08:14. Начало фазовой реакции… 08:16.

За стеклом, в клетке, опутанной датчиками и энергетическими полями, корчился человек. Не доброволец. Осужденный. Убийца или мародер — не важно. Его тело было единственной валютой в этой игре. Мышцы вздувались под кожей, как перекачанные шланги. Кожа лоснилась потом и кровью, сочащейся из лопнувших капилляров. Он выл. Не кричал — выл. Долгим, животным, разрывающим душу воем агонии, заглушаемым звукоизоляцией. На мониторах скакали кривые: температура — 42.3, давление — зашкаливало, нейронная активность — хаотичные пики безумия.

— Мышечная гипертрофия на 180%… — бормотал Воронцов, впиваясь в экраны. — Но ЦНС… не справляется. Смотрите, тремор переходит в судороги…

— Остановите это, чёрт возьми! — рявкнула Елена Соколова, биолог. Ее лицо за маской было зеленым от тошноты. Она сжала спинку кресла до побеления костяшек. — Он же мучается! Это же пытка!

— Пытка — там, снаружи, Елена Петровна! — Воронцов не отрывался от данных. — Там химеры рвут людей на куски. Там «Плетни» размазывают детей по стенам! Каждая его мука — шаг к оружию, которое спасет тысячи! Заткните сентименты!

Испытуемый 19 дернулся на столе, как под током. Из его рта хлынула пена, розовая от крови. Глаза закатились, оставив только белки. Показатели сердца превратились в ровную линию. Над головой замигал зловещий красный крест.

— Фиксация времени смерти… 08:22, — произнес Воронцов без тени сожаления. — Причина — массивный геморрагический инсульт на фоне экстремальной гипертензии и нейронального коллапса. Серия «Дельта-7»… провал. Утилизировать образец. Подготовить Испытуемого 20. Модификация «Дельта-8». Увеличить дозу стабилизатора нейротрансмиттеров на 15%.

— Боже… двадцатый… — прошептал молодой лаборант, отвернувшись. Его трясло. — Мы же монстры…

Дима не шелохнулся. Он стоял, как изваяние, в тени смотровой галереи. Каждая смерть за стеклом била в его виски ледяной иглой. Архив подкидывал холодные данные: статистика смертности при разработке биомодификаторов в падших цивилизациях, схемы нейронных коллапсов, молекулярные формулы ядов, которые они вливали в людей под видом спасения. Знание не заглушало запаха смерти — сладковато-кислого, как испорченное мясо, — доносившегося через вентиляционные решетки. Он видел лица осужденных перед вводом сыворотки. Не раскаяние. Дикий, животный страх. И тупую покорность скота, ведомого на убой. Он чувствовал их агонию, как эхо собственной боли при использовании силы Прародителя. Цена. Вечная, проклятая цена.

— Почему не используешь знание? — прошипел он сам себе, глядя на труп, который уносили санитары в черных мешках. — Почему не дашь им формулу? Спас бы их…

Ответ был прост и ужасен. Он пробовал. Неделю назад. В отчаянии, глядя на смерть Испытуемого 12. Он сосредоточился, прорвал дамбу сознания, вырвал из Архива обрывок молекулярной цепочки — возможный ключ к стабилизации. Впихал его в голову Воронцову во время совещания. Результат: доктор схватился за голову с диким воплем, из его носа хлынула кровь, он бился в припадке два часа. А Дима провалился в черноту на сутки, с температурой под 42 и кровотечением из ушей. Архив был динамитом в глиняном горшке его человеческого мозга. Одно неверное движение — и он убьет и себя, и тех, кто рядом.

Потому он стоял здесь. Молча. Сжимая руки в кулаки, чтобы не дрожали. И смотрел, как его люди, его «Архитекторы Рассвета», превращаются в таких же монстров, как и те, что за стенами. Только их монструозность была в белых халатах и цифрах отчетов.

Испытуемый 24. Женщина. Бывший медик. Укравшая лекарства из госпиталя в осажденном городе. Сыворотка «Дельта-11». Реакция началась неожиданно «удачно». Мышечный корсет уплотнился без гипертрофии. Рефлексы ускорились. Показатели мозга — в зеленой зоне. Воронцов ликовал, его глаза горели.

— Видите?! Прорыв! Она адаптируется! «Дельта-11» — стабильна! — он стучал костяшками пальцев по столу.

Испытуемая 24 сидела на краю стола, дыша часто и поверхностно. Она смотрела на свои руки — сильные, жилистые. Потом подняла взгляд на смотровое окно. Не на Воронцова. На Диму. В ее глазах был не восторг, а ужас. Чистый, первобытный ужас.

— Что… что со мной? — ее голос был хриплым, чужим. — Я… я чувствую… пустоту. Где… где страх? Где… где я?

Потом началось. Сначала легкий тремор губ. Потом — подергивание мышц лица. Потом — дикий, нечеловеческий визг. Она вцепилась руками в голову, рванула волосы клочьями. Кровь заструилась по лицу из царапин. Она билась головой о стол. Металлический стол гнулся под ударами.

— Контроль! Седативные! Максимальная доза! — орал Воронцов.

Укол не подействовал. Женщина вскочила. Ее движения были стремительными, как у зверя. Она рванулась к бронестеклу, била в него кулаками с глухим стуком. Кости трещали, кожа на костяшках слетала кровавыми лоскутами, но она не останавливалась. Ее глаза, налитые кровью, безумные, искали Диму.

— ВЫ! — она выла, брызгая слюной и кровью на стекло. — ВЫ СДЕЛАЛИ! ВЕРНИ! ВЕРНИ МЕНЯ! БОЛЬНО! ПУСТОТА! ПУСТОТА ВЕЗДЕ!

Том-1, Глава 16: Железный Рассвет

Сыворотка «Арес» работала. Первые «Защитники», выходившие из лагерей адаптации, были ходячим доказательством. Их движения – плавные, наполненные скрытой силой. Взгляды – острые, лишенные лишних эмоций, но и без пугающей пустоты первых неудач. Они патрулировали стройплощадки, и даже самые жестокие надсмотрщики из «Сияющей Стражи» сторонились их, чувствуя инстинктивную угрозу. Сила была здесь. Осязаемая. Пугающая. И она требовала нового порядка.

Стройка Цитадели кипела как гигантский, грязный рак. Основные стены под куполом «Рассветный Щит» были почти готовы – серые громады бетона, увенчанные стальными шипами и гнездами плазменных батарей «Гнева Рассвета». Но внутри этих стен царил хаос. Лагеря беженцев – «добровольцев» – превратились в рассадники отчаяния, болезней и злобы. Слухи о сыворотке, о странной смерти в лабораториях «Гефеста», о бездушной эффективности Люка Вангреда и его ставленника, Дмитрия Радена, бродили по узким улочкам временных бараков, смешиваясь с вонью немытых тел и дешевой баланды.

Искра упала в пороховую бочку у Склада №7. Группа грузчиков, измотанных до предела 18-часовой сменой под дождем, отказалась разгружать очередную баржу с цементом. «Хватит!», «Мы не скотины!», «Хлеба дайте!» — кричали они, бросая ломы на мокрый асфальт. Надсмотрщик, туповатый громила по кличке «Бородач», не стал разбираться. Плеть со свинцовым наконечником взметнулась, опустилась на спину ближайшего протестующего. Кровь брызнула на мешки. Крик боли. И это стало сигналом.

Лавина гнева обрушилась на «Бородача». Его сбили с ног, затоптали. Солдаты «Стражи», пытавшиеся пробиться, были отброшены градом камней и обломков кирпича. Бунт, как пожар, пополз по Складам. Запылали бочки с мазутом. Стройматериалы летели в охрану. Кто-то выкрикнул: «К Каменному Дворцу! К Вангреду! Пусть видит!».

Толпа, несколько сотен отчаявшихся, остервенелых людей, хлынула к административному ядру Цитадели – бывшему особняку Люка, теперь укрепленному и прозванному «Каменным Дворцом». Они несли колья, ломы, горели яростью и голодом. На их пути встал заслон.

Не обычная «Стража». Первый Отряд «Защитников». Десять человек в черной тактике без знаков различия. Без шлемов. Их лица были спокойны. Слишком спокойны. Как у хищников перед прыжком. Командир отряда, бывший капитан спецназа по имени Гордеев (теперь просто «Защитник Альфа-1»), шагнул вперед. Его голос, усиленный сывороткой, прогремел как удар гонга, заглушая рев толпы:

— Остановитесь. Приказ Верховного Канцлера. Разойтись. Сейчас.

— Пошёл на хуй, ублюдок! — заорал рослый мужик в рваной телогрейке, размахивая ломом. — Мы люди! Не скот! Нам есть нечего! Работать невмочь! Долой Вангредовскую свору!

Толпа рванула вперед с рёвом. Гордеев не дрогнул. Его рука сжалась в кулак. Просто кулак. Он двинулся навстречу лавине не с автоматом, а с этим кулаком. Первый удар – в грудь кричавшего мужика. Раздался жуткий хруст ломающихся рёбер. Мужик взлетел на два метра назад, сметая трех человек. Второй удар – локтем в висок другого нападавшего. Череп хрустнул, как яичная скорлупа. Третий – ребром ладони в горло. Хрящ раздавился с мокрым чавканьем.

Это был не бой. Это был разгром. Десять «Защитников» врезались в толпу, как раскаленные ножи в масло. Их движения были молниеносными, экономичными, смертоносными. Кости ломались. Шеи выкручивались. Тела отбрасывались, как тряпки. Никакой ярости на их лицах. Только холодная, расчетливая эффективность. Они не убивали всех подряд. Они калечили первых рядов, сея панику. Лом, занесенный над головой Гордеева, он просто перехватил и согнул пополам одной рукой, прежде чем вогнать обломок в живот нападавшему.

Через три минуты площадь перед «Каменным Дворцом» представляла собой ад. Стоны раненых. Крики ужаса. Трупы и окровавленные, корчащиеся в грязи тела. Толпа, охваченная животным страхом, бежала, давя друг друга. «Защитники» стояли посреди бойни, лишь слегка запыхавшиеся. На их черной форме не было ни царапины. Гордеев стряхнул капли крови с костяшек.

— Утилизировать, — произнес он ровно. — Бунтовщиков – в карантинный блок. Тяжелораненых – в лазарет. Мёртвых – в печь.

На следующий день, под хмурым, низким небом, на Главной Площади Цитадели (ещё не достроенной, но уже залитой бетоном) собрали всех. Всех, кого смогли согнать под дулами «Стражи» и под недремлющим взглядом «Защитников», расставленных по периметру. Десятки тысяч грязных, испуганных, ненавидящих глаз смотрели на высокий помост.

На нём стоял Люк Вангред. Его лицо было привычной маской. Рядом – Дима Раден, Верховный Канцлер Королевства Рассвета (титул был объявлен час назад указом за подписью Люка). Дима выглядел бледным, но собранным. Его глаза, холодные и глубокие, скользили по толпе, видя не людей, а ресурс, угрозу, инструмент.

Люк поднял руку. Тишина упала мгновенно, налипшая страхом. Его голос, усиленный динамиками, звучал ровно, без эмоций, как диктор автомата:

— Вчерашний бунт – преступление против Рассвета. Против вашего же будущего. Но… — он сделал паузу, запрограммированную Димой. — …не вся вина на бунтовщиках. Вина – на тех, кто забыл долг. На тех, кто сеял страх и жестокость вместо порядка.

По его знаку на помост втащили пятерых надсмотрщиков «Стражи». Среди них – громилу, сменившего убитого «Бородача». Их лица были синими от побоев, руки связаны за спиной. Толпа замерла. Ненависть сменилась жадным любопытством.

— Эти люди, — голос Люка резал тишину, — злоупотребляли властью. Истязали тех, кого должны были защищать. Их жестокость – не порядок. Это хаос. И он породил вчерашний хаос.

Дима шагнул вперед. Его голос, тише Люкова, но не менее слышный, полный странной, убедительной тяжести:

— Мы строим не просто стены. Мы строим Королевство. И в Королевстве должен быть Закон. Для всех. Сила «Защитников» – не привилегия для расправ. Она – щит для вас. Эти же… — он кивнул на связанных надсмотрщиков, — …использовали силу как плеть. За это – одно наказание. Смерть. Во имя Закона. Во имя Рассвета.

Том-1, Глава 17: Идиллия из Камня и Лжи

Три года. Три года за непробиваемым куполом «Рассветного Щита», под которым вырос не просто город-крепость, а карикатура на утраченный мир. Цитадель Рассвета дышала ровным, механическим ритмом отлаженной машины. Широкие авеню, обсаженные генномодифицированными хвойными, не желтевшими никогда. Аккуратные кварталы жилых «кластеров» – не дворцы, но и не бараки. Школы Академий Восхождения, где чистые дети в униформе зубрили науки и ремесла под бдительным оком «Наблюдателей». Фонтаны, бившие отфильтрованной водой. Рынки, где по карточкам «Фундамента» выдавали сбалансированный паек, а Дворянство и «Архитекторы» могли позволить себе излишества из глубоких хранилищ. Мир. Стабильный. Предсказуемый. И насквозь фальшивый, как декорации спектакля, где главный режиссер знал, что за кулисами – лишь пустота и сталь.

Апартаменты Верховного Канцлера Дмитрия Радена располагались на верхнем ярусе Центрального Шпиля. Вид отсюда был впечатляющим: весь город-крепость, как на ладони, утопал в искусственном свете под куполом, имитирующим смену дня и ночи. Но сам зал… огромный, отделанный темным деревом и полированным камнем, напоминал не жилище, а тронный зал в миниатюре. Здесь пахло не жизнью, а озоном систем очистки и властью.

Семья сидела на неудобных, хоть и дорогих креслах, расставленных полукругом. Как на приеме. Анна Раден, мать, казалась еще более хрупкой, ее руки, вечно вязавшие что-то, сейчас лежали неподвижно на коленях. Михаил Сергеевич, отец, смотрел в окно, его лицо, покрытое сетью глубоких морщин, было непроницаемым. Катя, младшая сестра, превратившаяся из девчонки в строгую девушку в форме лаборанта Академии, нервно теребила край платья. Андрей, брат, поджарый и подтянутый, в тренировочном костюме «Кандидата в Защитники», смотрел на Диму с плохо скрытым восхищением и ожиданием. И Дарья. Она сидела чуть поодаль, прямая, как клинок. Ее лицо было бледным, глаза – темными безднами, в которых бушевал вулкан под тонким слоем льда. Она не смотрела на Диму. Смотрела сквозь него.

Дима стоял перед ними, в строгом темном костюме Канцлера, без знаков отличия. Он чувствовал тяжесть этих взглядов. Тяжелее брони Цитадели. Три года молчания. Три года отчуждения, смягченного лишь редкими, натянутыми встречами. Он знал, что они слышали. О казнях. О «Железном Рассвете». О том, как его «Защитники» душат любое инакомыслие в зародыше. Как он правит железом и страхом, прикрываясь идиллией.

— Спасибо, что пришли, — начал он, и его голос, обычно такой твердый в зале Совета Графов, звучал неуверенно, с хрипотцой. Он не садился. Не имел права. — Я знаю… три года. Это долго. Слишком долго, чтобы молчать.

Он сделал шаг вперед, его пальцы сжались в бессильных кулаках. Архив молчал. Никакие знания вселенных не помогали здесь.

— Я принес извинения, — выдохнул он, глядя в первую очередь на Дарью, потом на родителей. — За все. За ложь вначале. За страх, который вы испытывали. За ту боль и отчуждение, что были между нами. За то, что видели во мне чудовище. И… за то, что я им иногда был. — Он замолчал, переводя дух. Ком в горле мешал говорить. — Я не прошу прощения за Цитадель. За порядок. За стены, которые вас защищают. Это… было необходимо. Как хирургу необходимо резать, чтобы спасти. Мир снаружи… он мертв. Выжили только крысы в норах да твари, которым этот ад – дом. Мы – последний огонь. И я… я подбрасывал в этот огонь всё, что мог. Даже если это была грязь. Даже если это была кровь. Даже… если это была моя душа.

Михаил Сергеевич медленно повернул голову. Его глаза, мутные от возраста, но все еще острые, впились в сына.
— Необходимо… — он произнес слово с горькой усмешкой. — Это слово много крови оправдало, сынок. И много душ сломало. В том числе… твою, похоже.

Анна тихо всхлипнула, прикрыв рот рукой. Катя опустила глаза. Андрей нахмурился. Дарья не шелохнулась. Но лед в ее глазах дал трещину. Появилась влага. Ярость? Боль?

— Я не оправдываюсь, отец, — сказал Дима тверже. — Констатирую. Мы живы. Вы – здесь. В тепле. В безопасности. Катя учится. Андрей… готовится стать сильнейшим. — Он посмотрел на брата. — Дарья… работает, помогает. Это – факт. Достигнутый ценой, которая… да, возможно, была слишком высока. Но теперь… — он сделал широкий жест, охватывая окно с видом на иллюзорно-спокойный город. — Теперь стройка закончена. Машина запущена. Теперь можно… попытаться быть не только эффективным. Но и… человечным. Попытаться залечить раны. Начать с вас. С самых главных.

Он подошел к столу, взял медицинский кейс. Открыл. Пять автоинжекторов. Синергетическая сыворотка «Рассвет-Омега» – усовершенствованная, безопасная версия «Ареса». Жидкость внутри мерцала мягким золотистым светом.
— «Рассвет-Омега», — произнес он. — Подарок. Искренний. Необходимость… осталась в прошлом. Это – выбор. Ваш выбор. Сила. Здоровье. Десятилетия, если не века, активной, яркой жизни. Без старости. Без немощи. Шанс увидеть, что будет после этого ада. Вместе. Сильными.

Тишина стала густой, как смола. Дима видел, как у Андрея загорелись глаза. Мечта кандидата в Защитники – стать одним из них. Получить силу. Катя смотрела на инжектор с любопытством ученого и страхом девушки. Дарья… наконец подняла взгляд на Диму. Прямо. Вызывающе.

— Ты обещал правду, — ее голос был тихим, но резал, как лезвие. — Когда-нибудь. Это «когда-нибудь» настало? Или сыворотка – новая ложь? Плата за молчание?

Дима взглянул ей в глаза. Видел боль. Недоверие. И… остаток той любви, что когда-то была.
— Правда будет, Даша, — пообещал он. Тяжело. — Скоро. Когда ты… когда вы будете готовы ее услышать. Когда она не сломает вас. Эта сыворотка… она не плата. Она ключ. К силе. К тому, чтобы понять. Выдержать. Сынротка лишь даст тебе физическую мощь. Решать, что с ней делать… будешь ты. Как и с правдой.

— Я беру, — резко сказал Андрей, вставая. Его молодость, его жажда силы перевесили сомнения. — Я хочу быть сильным. Как Защитники. Как ты, Дима.

— И я, — тихо сказала Катя. Ее научный интерес и страх перед немощной старостью, которую она видела в лазаретах, говорили за нее. — Если это безопасно… я хочу жить. Долго. Узнавать новое.

Том-1, Глава 18: Конец света

Локация: Командный Центр "Атриум".

Дима ворвался в центр, его лицо было маской ледяной ярости. На главном глобусе творилось невообразимое. Все редкие зеленые огоньки – последние очаги сопротивления вне Цитадели: Сибирь, Альпы, Скандинавия, горные цепи Южной Америки – вспыхнули ослепительно белым. Не сигналом атаки. Сигналом... запуска.

– ЯДЕРНЫЙ УДАР! – кричал оператор, голос сорванный до хрипа. – ВСЕ ОСТАТКИ СОЮЗА! ВСЕ БУНКЕРЫ! ОНИ... ОНИ ЗАПУСТИЛИ ВСЕ, ЧТО ОСТАЛОСЬ! ПО ВСЕМ ОЧАГАМ ХИМЕР! И... И ПО ПУСТОШАМ МЕЖДУ НИМИ!

На экранах замелькали спутниковые снимки (последние, ибо спутники скоро сожгет ЭМИ). Страшные, завораживающие картины Апокалипсиса:

Рождение Солнц на Земле: Десятки, сотни ослепительных вспышек, рвущих ночную тьму Пустошей. В Альпах, где еще час назад держался форпост "Эдельвейс". В сибирской тайге, где отбивалась группа "Воевода". В норвежских фьордах убежища "Вальхалла". В Андах цитадели "Кондор".

Грибы Смерти: Чудовищные столбы огня и дыма, вздымающиеся к небесам, растекающиеся шляпками ядерных грибов. Они сливались в сплошную стену огня по горизонту.

Огненный Шквал: Ударные волны, сметающие остатки городов, лесов, гор. Вид с орбиты показывал, как огненное кольцо расходится от каждого эпицентра, сливаясь в единый всепожирающий океан пламени.

Радиоактивный Смерч: Стены черно-багровой пыли, пронизанные молниями статики, несущиеся по выжженной земле, неся с собой смертельную радиацию.

В "Атриуме" стояла гробовая тишина, нарушаемая только треском статики в динамиках и сдавленными всхлипами одной из операторш. Люк Вангред стоял неподвижно, его лицо, усиленное "Дельтой", было как высеченное из гранита. Но в глазах читалось нечто большее, чем холодная ярость – леденящее понимание полного поражения. Человечество за пределами Цитадели не просто погибало. Оно кончало с собой, предпочитая ядерную чистку мучительной смерти от когтей химер или медленной деградации в бункерах.

Зеленые огни погасли. Все. Карта погрузилась в кромешно-красный и черный цвета, изрезанные лишь белыми пятнами радиоактивных пустошей. Казалось, это конец. Финал человеческой истории.

Но спустя долгие, тягучие минуты... замигали новые огоньки. Слабые, тусклые, едва различимые. Не на поверхности. Глубоко под землей. В точках, не совпадающих с прежними укрепрайонами. Глубже. Надежнее.

– Подземные Города... – прошептал кто-то из техников. – Проект "Ковчег". Они... они успели!

Эти крошечные зеленые точки не означали победы. Они означали лишь тотальное поражение и бегство. Человечество с поверхности было стерто. Остатки – как крысы, забившиеся в самые глубокие норы, отключившиеся от мира, запечатавшие шлюзы. Проигравшие химерам, проигравшие солнцу, ветру и небу. Насколько глубоко? Надолго ли? Смогут ли они когда-нибудь выйти? И что они найдут, если выйдут?

Дима Раден смотрел на эти жалкие огоньки, отражающиеся в его глазах – глазах Прародителя, вернувшегося из будущего, которое теперь казалось еще более мрачным. Его Цитадель стояла, неприступная крепость в море радиоактивного пепла. Но вокруг теперь была не война. Была Мертвая Зона. И в ее глубине копошились новые, чудовищные формы жизни, подпитываемые радиацией и отчаянием последнего акта старого мира. Рассвет Цитадели наступил. Но это был рассвет над миром, окончательно и бесповоротно превратившимся в Чистилище.

Том-1, Глава 19: Последний Часовой "Воеводы"

Локация: Укрепрайон "Воевода", Глухая Сибирская Тайга.

Время: День Ядерного Ада.

Снег был уже не белым. Розовым. Потом бурым. Теперь он вязко-черный от гари, крови и чего-то неописуемо вонючего, что вытекало из разорванных брюхов тварей. Воздух резало: гарь выхлопов "Громовержцев", едкий смрад плазмы от дымящихся стволов "Огнекрылов", и все перекрывало – сладковато-тошнотворное амбре гниющей плоти и свежих кишок. Лейтенант Сергей "Клык" Волков прислонился к изрешеченному осколками бронещиту. Пальцы в перчатках слиплись внутри от пота и крови – своей и чужой. Его пулемет "Молот" плюнул последней очередью по скачущему через траншею гибриду волка и... бог знает чего. Тварь взвыла, разлетевшись кровавым веером костей и мяса. На секунду стало тише. Только хриплое дыхание Сергея, вой ветра в колючке и далекие взрывы.

– Клык! Патрон! – заорал рядовой Петька, "Малыш", залипая штыком в горло очередному панцирному ублюдку, полезшему через бруствер. Его голос был сдавленным, истеричным. Ему было восемнадцать. Вчера справил.

Сергей швырнул последнюю коробку с лентой. "Бери, пацан! Держись!" Сам полез за нож. "Костолом" – тесак из бедренной кости какого-то монстра, что пытался штурмовать стену неделю назад. Оружие последнего шанса. Корд (пулемёт) на башнях захлебывался, перегреваясь. "Огнекрылы" – их вертолеты – горели в небе факелами или, подбитые, падали в тайгу, взрываясь новыми кострами. Наземная техника? Огромный БМПТ "Терминатор" лежал на боку метрах в пятидесяти, из его развороченного нутра торчали окровавленные щупальца и медленно выползала, облизываясь, тварь с пастью как у пираньи на месте головы. Рядом горел танк. Экипаж даже не успел вылезти.

Три дня... Три ебаных дня без сна, почти без еды. Отбивались от волны за волной. "Химеры" – сволочи умные. Учились. Обходили минные поля, закидывали траншеи падалью, которая взрывалась кислотой, бросались на стволы грудой, давя числом. Но люди держались. Потому что за спиной – бункер "Глубина". Жены. Дети. Старики. Последние три тысячи душ на всю Сибирь.

– ВОЗДУХ! БОЛЬШАЯ ТВАРЬ! С ЗАПАДА! – заревел динамик на вышке. Голос сержанта связи был на грани помешательства.

Сергей рванул голову вверх, превозмогая свинцовую усталость. И увидел. Сквозь дым и снежную крупу, ломая вековые кедры как спички, шло ОНО.

Семь метров? Восемь? Ходячая гора мышц, костей и брони. Кожа – как бронеплита танка, покрытая шипами и струпьями мертвой плоти. Голова – не голова, а костяной шлем с прорезью, из которой светились два уголька холодного, разумного зла. Конечности – как стволы деревьев, заканчивающиеся клешнями, способными перекусить башню танка. И за ним, как приливная волна, поднялась новая орда. Больше. Злее. Организованнее.

– ПИЗДЕЦ... – выдохнул "Малыш", выпустив штык из твари. Петька побелел как снег под ногами.

– ОГОНЬ! ВСЕМ ОГОНЬ ПО НЕЙ! – завопил полковник Громов, их "Батя", появляясь из командного блиндажа с окровавленным лицом и автоматом в дрожащих руках. – "ТАНКИ"! ОГОНЬ! ВСЕ ЧТО ЕСТЬ! В ГЛАЗА! В ПАСТЬ! БЛЯТЬ!

Разом загрохотало. Последние "танки" – самоходки с тяжелыми орудиями – дали залп. Бронебойные снаряды ударили в грудь Титана. И... отскочили. Как горох от стены. Оставив лишь белесые вмятины. Из точек попадания повалил едкий дым, но ОНО не остановилось. Даже не замедлилось. Холодные угольки глаз будто посмотрели прямо на Сергея. Сквозь дым. Сквозь броню. В душу.

– БЕСПОЛЕЗНО! – заорал кто-то. – НЕ БЕРЕТ!

Титан махнул клешней. Огромный "Громовержец" взлетел в воздух как игрушка, разломился пополам и рухнул в траншею, раздавив десяток бойцов. Крик был коротким, хрустящим.

– ОТХОД! ВСЕМ К БУНКЕРУ! – рявкнул Громов в рацию, его голос сорвался. – ПРОЕКТ "КОВЧЕГ" АКТИВИРОВАН! ЗАКРЫТЬ ШЛЮЗЫ! БЫСТРО!

Из громкоговорителей по всему периметру, поверх воя сирен и рева монстров, раздался холодный, металлический голос автоматики:
"ВНИМАНИЕ. АКТИВИРОВАН ПРОЕКТ "КОВЧЕГ". ШЛЮЗЫ ГЛАВНОГО БУНКЕРА ЗАКРЫВАЮТСЯ. ПОВТОРЯЮ. ШЛЮЗЫ ЗАКРЫВАЮТСЯ. ДОСТУП ОГРАНИЧЕН. ВСЕМ ВНЕШНИМ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯМ... ДЕРЖАТЬ ОБОРОНУ ДО КОНЦА. БЛАГОДАРИМ ЗА СЛУЖБУ."

Тишина. На миг. Короткая, ледяная тишина отчаяния. Потом взрыв мата, воплей, выстрелов в воздух.

– СУКИ! МАТЬ ВАШУ! МЫ ЖЕ ЗДЕСЬ! – завыл "Малыш", стреляя из автомата в небо. – МОЯ МАМА ТАМ! СЕСТРА!

– ЗАКРЫЛИ! БЛЯДЬ, ЗАКРЫЛИ! – ревел кто-то рядом. – КРЫСЫ! СПАСЛИ СВОЮ ШКУРУ!

Полковник Громов выпрямился во весь рост. Его лицо было как из камня. Он посмотрел на кучку оставшихся бойцов – грязных, окровавленных, с безумием в глазах. На Сергея, на Петьку, на десяток других теней.
– Ну что, орлы? – его голос был хриплым, но спокойным. Невероятно спокойным. – Нас продали. Но наши... наши там. – Он кивнул в сторону громадных, уже сдвигающихся с оглушительным скрежетом стальных дверей бункера в скале. – Они в безопасности. Значит... наш последний рубеж – здесь. У этих ворот. Чтоб эти твари не докопались до них, пока двери не схлопнутся. Пока не уйдут на глубину. За Родину? Хуй с ней, с Родиной. ЗА НАШИ СЕМЬИ! В штыки, суки! УМРЕМ СТОЯ!

Титан был уже в сотне метров. Его клешни работали как гигантские молоты, разбивая бетонные укрепления, швыряя обломки и тела. За ним рекой лилась орда.

Сергей "Клык" Волков вытер ладонью кровь с лица. Взял "Костолом" покрепче. Рядом встал Петька, трясясь, но вставив в автомат последний рожок. Встали другие. Горстка призраков против уходящей под землю цивилизации и наступающего хаоса.

– ЗА НИХ! – прохрипел Сергей.

– ЗА НИХ! – подхватили хриплые голоса.

Они пошли. Навстречу Титану. Не герои. Обреченные. Последний, яростный, бессмысленный всплеск ярости перед концом.

Сергей увидел, как огромная клешня, размером с грузовик, опускается на "Малыша". Петька даже не успел вскрикнуть. Просто хлюпнул, превратившись в кровавое месиво, размазанное по бронещиту. Кишки, как синие веревки, брызнули во все стороны. Сергей рванулся вперед, занося "Костолом". Ударил со всей силы по суставу клешни. Кость треснула. "Костолом" вонзился глубоко. Титан взревел – впервые звук, полный не ожидания, а... досады? Сергей рванул тесак на себя, вырывая кусок жилистой плоти. И в этот момент вторая клешня сбила его с ног как муху. Удар пришелся по груди. Он услышал, как трещат ребра, как рвутся сосуды внутри. Боль была ослепительной, белой.