Преданная им

1

Глава 1

Любовь не заканчивается словами.

Она заканчивается его губами на теле другой.

***

— Диана, голова дико болит, я лягу спать, — говорит Амир, в очередной раз заставляя меня выдохнуть. Неприятно признавать, но я до сих пор стесняюсь близости с собственным мужем.

— Помочь с этим?

Глаза мужа мгновенно загораются чем-то темным, до мурашек будоражащим, однако так же быстро потухают, когда он видит мой испуганный взгляд, ведь то, о чем он думал, явно не сходится с моим желанием сделать ему обычный массаж головы.

— Спи, Диана. Спи, — говорит он, а потом отворачивается от меня…

***

Вспоминаю вчерашнюю ночь и лишь крепче сжимаю пальцами прохладный металл термоса. С самого утра я не находила себе места, думая о вчерашней ночи и о том, как часто Амира мучают головные боли. Заказав нужные травы, я сварила специальный горный отвар по бабушкиному рецепту, чувствуя, как кончики пальцев покалывают от нетерпения дать его попробовать Амиру.

Однако наравне с нетерпением, грудь сжимает от щемящего чувства опустошения. Словно что-то не так. Словно воздух разряжен, и мне не хватает кислорода.

Прошу водителя такси выключить кондиционер, циркулирующий затхлый воздух, пахнущий дешевым ароматизатором, и открыть окно. Лишь позволив свежему воздуху врезаться в моё лицо, ощущаю некое подобие расслабления.

Водитель смотрит искоса на мой синий платок в зеркало заднего вида, но я не обращаю никакого внимания, заполняя легкие воздухом до основания, потому что стоит мне только увидеть мужа, уверена, я снова не смогу дышать. Так бывает каждый раз, когда я ощущаю на себе его обволакивающий, собственнический взгляд и теряюсь под ним, пряча свой под опущенными ресницами.

Когда подъезжаю к стеклянной башне «АльфСтрой», принадлежащей семье Басаевых, а теперь и моей, ощущаю энергетику холодной мощи ветрового порыва, что заставляет себя чувствовать маленькой крошкой под тенью небоскреба.

Руки трясутся от ощущения чуждости окружающих меня вещей: от отполированного до зеркального блеска гранита под ногами до ледяного взгляда охранника, явно не знающего, кто я такая.

— Я к Амиру Ибрагимовичу, — говорю на удивление ровно.

— Он не ждет посетителей, — грубо отрезает мужчина, сканируя меня взглядом. По коже прокатывается колючая волна, и я медленно выдыхаю, отводя взгляд, который тут же цепляется за знакомое лицо в глубине холла.

Магомед — начальник охраны, часто бывающий у нас дома. Он замечает меня, и на его лице проступает удивление, сменяющееся пониманием. Короткий кивок в сторону поста охраны, и ни одного слова… Мужчина пропускает меня без дальнейших вопросов, и я благодарно киваю Магомеду, а потом прохожу к стеклянному лифту, тут же уносящему меня вверх.

Термос в руках становится все тяжелее, а сердце колотится о ребра. Я никогда не была в офисе Амира за те месяцы, что мы женаты. Так странно тут находиться, и в то же время удивительно, ведь если так подумать, все это принадлежит и мне тоже.

Останавливаясь на нужном этаже, пробегаюсь взглядом по табличкам и цепляю нужную.

Генеральный директор Басаев Амир Ибрагимович. Улыбаюсь, чувствуя внутри гордость и тепло от осознания того, что являюсь женой такого мужчины.

Вхожу в приемную довольно тихо, ведь не ношу каблуки, это слишком привлекает внимание, а я не хотела бы, чтобы мой муж нервничал из-за этого. Стол его секретарши выглядит так, будто пережил гражданскую войну: недопитый кофе, куча небрежно лежащих бумаг, брошенный на клавиатуру шарфик.

Из-за приоткрытой массивной двери кабинета доносятся звуки. Сдавленные, рваные, словно кому-то плохо. Сердце пускается вскачь, стоит только подумать о том, что Амиру может быть больно. Сделав несколько шагов, я толкаю дверь в его кабинет, но… никого не вижу.

Пространство делится на рабочую зону с огромным столом перед панорамным окном и ещё одной дверью. Скорее всего это комната отдыха, откуда и доносятся странные звуки.

Внутри все холодеет, когда я подхожу к приоткрытой двери, а потом меня пронзает такой острой болью, что я зажимаю рот рукой, облокотившись плечом о стену.

Женский низкий, горловой стон переплетается с грубым, животным рыком. Мне не нужно время, чтобы понять, что происходит. Я, может и наивная, но не глупая.

Раздается вибрацией по воздуху шлепок и одновременно с ним звонкий вскрик задыхающейся от смеха и возбуждения женщины. Голос Регины. Секретарши Амира.

— Да, вот так… Твоя скромница-жена на такое никогда не пойдет, так ведь?

Из-за перекрытых пеленой глаз я не сразу распознаю их тела, однако когда все же вижу… Это сравнится лишь с ощущением вспарывания лезвием твоего сердца.

Почему… так больно.

Больно видеть, как мой муж вколачивается в другую. Как оставляет влажные поцелуи на ее спине, как за волосы хватает и тянет на себя, грубо толкаясь глубже, а потом душить начинает.

У меня тошнота к горлу подкатывает, а она смеётся… Громко, бесстыже, подмахивая бедрами к мускулистому телу моего мужа.

— Твоя мышка ведь даже не догадывается, какой ты зверь, и что тебе на самом деле нужно…

2

Кажется, воздух между нами тяжелеет. Вопрос словно повисает в нём, и, не найдя решения, мечется между нами сводящей с ума недосказанностью.

Вижу, как он не выдерживает. Отводит свой взгляд, в котором успеваю увидеть едва проскользнувшую вину, которая быстро трансформируется в маску растерянности.

— Диана, ты о чем? — произносит, в глаза мои не смотря.

Играет неумело, и при этом я даже обижаться на него не могу, потому что брата защищает. Потому что семью на первое место ставит, в отличии от некоторых!

Однако именно его игра превращает лед внутри меня в сталь. Не отвечая, я обхожу его и иду к двери нашего дома.

Нашего…

Какое лживое, пустое слово, однако. А было ли вообще в этой жизни что-то «наше»? Или была лишь иллюзия того, что я хотела видеть?!

Ключ в замке поворачивается с глухим щелчком, и дом встречает меня звенящей тишиной. Идеальный порядок и едва уловимый аромат дерева и ванили витает в воздухе. Дорогие вазы наполнены цветами, иранские ковры приятно обволакивают стопы. Все это кажется теперь декорацией, лишь красивой оберткой, скрывающей грязь хозяина этого дома.

Я иду к своей комнате, словно во сне… Не вижу ничего, кроме картины его тела, вбивающегося в нее, его рук в ее волосах. Ее смех. Его голос… Ее стоны. Его бесстыдство.

3

«Она не для удовольствия мне нужна», — как на повторе крутится в голове, а я сделать ничего не могу. С ума схожу!

Значит, я для него лишь трофей была? Спокойная воспитанная жена, которая будет сидеть дома и терпеть, тогда как удовольствие он получает с другими?

Отвратительно до тошноты, снова подкатывающей к горлу.

Слезы не идут. Вместо них какая-то холодная ярость на дне души плещется, норовя вырваться, сделать хотя бы что-то!

Решение приходит само. Без сомнений, без страха потерять то, что я с таким трепетом берегла. Нет больше семьи, которую я с ним так хотела. Игрой все было. Словно выстроенный им карточный домик, который дотла сгорел в его кабинете. Остался только пепел, забившийся в носу и не позволяющий нормально дышать.

Я отворачиваюсь от кровати в нашей спальне и уверенно распахиваю дверцы шкафа.

Беру чемодан и кидаю в него вещи. В глазах мутно из-за вырвавшихся все же предательских слез, но я не даю им власти. Смахиваю с лица, оставляя не то, что заставил меня почувствовать Амир, а то, что с детства привили мне родители: гордость, честь, уверенность.

Я не буду плакать! — твержу себе под нос, когда сношу с вешалок свои платья в пол, платки, длинные юбки, — все то, что одобрял Амир.

Все летит на пол.

4

Его секретарша носит короткие вещи и никогда не надевает платок, тогда как я без него стараюсь даже не выходить на улицу. Потому что неприлично. Потому что только мужу хотелось красоту свою показывать.

Все обесценил. Он просто взял и всё обесценил!

Беру паспорт, немного отложенных денег и вызываю такси, только бы успеть уехать прочь из этого города, из этой лжи. Я ещё не знаю, что и как скажу родителям, но находиться здесь — это собственноручно лишать себя кислорода. Я дышать тут не могу!

Выношу чемодан в коридор и возвращаюсь за телефоном и сумкой, как в тишине коридора раздается звук, от которого замирает кровь. Щелкает замок входной двери, а мне выть от плачевности ситуации хочется.

Он вернулся… Я слышу это по нарастающему звуку шагов в коридоре. Тяжелых, громких, таких… чужих.

Я больше не жду. Схватив сумку, разворачиваюсь и бегу к двери. Протягиваю руку, чтобы открыть… и тут же застываю.

Дверь с грохотом распахивается, и пространство заполняет его темная, холодная энергетика.

Амир входит в спальню, даже не сняв пальто, и останавливает на мне свой тяжелый взгляд, а потом скользит им на крепко сжатую в моих руках сумку.

— Куда-то собралась? — говорит обманчиво тихо, но я прекрасно слышу в его голосе металл.

5

Молчу, опустив глаза и лишь сильнее сжимая ручку сумки. Отступаю на шаг назад, когда он входит в комнату, и ноздрей касается удушливо-сладкий аромат ее духов на его одежде. Или мне просто кажется… Но сейчас я не могу понять, фантомно это или нет, потому что с картинками, мелькающими в голове, только это и получается видеть. Стирается грань представлений и реальности, объединяемое лишь единой составляющей — тошнотой и отвратительностью происходящего.

— Я задал вопрос.

Продолжаю молчать, смотря в телефоне на точку подъезжающего к дому такси, и в это время Амир делает ещё один шаг вперёд.

— Мне сказали, что ты была в офисе. Почему ты вышла из дома, не предупредив меня?

Его спокойный тон с ледяным окрасом пугает. Таким я его еще не видела…

Я поднимаю на него глаза, и вся моя боль, весь мой ужас и вся моя новообретенная ненависть сливаются в одно-единственное слово, которое я произношу, стоит только нашим глазам снова встретиться.

— Развод.

Его лицо моментально каменеет, а потом, всего на мгновение, в его глазах вспыхивает яростный огонь, от которого всё тело пробивает ознобом, и сердце замирает в ужасе. Но практически сразу этот огонь сменяется льдом, застывшим в темном взгляде. Его лицо не выражает никаких эмоций, но от этого моя паника лишь нарастает…

6

В два шага он оказывается рядом, пальцами сжимая мое плечо. Уверенно, крепко, на грани боли. Но ощущаю я лишь страх, что ледяными щупальцами пробирается под кожу. Впервые за время нашего брака меня так пугает его реакция. Страшит сама мысль последствий моих слов.

— Что ты сказала? — шипит мне в лицо, хватая за скулы. — Забудь это слово. Никакого развода. Ты меня слышишь? Никогда этого не будет.

— А как будет? — смеюсь истерично. — Ты будешь мне изменять, а я как послушная жена дома сидеть и детей тебе рожать? — мой голос ломается, стоит только это представить. Стоит только подумать о том, что именно для этого он и женился на мне.

Ощущаю себя жалкой, потому что позволила ему так думать.

— Диана, — рычит мне на ухо Амир. — Ты сейчас успокоишься, и мы все решим.

— Так, как тебе нравится, — выплевываю резко слова, чувствуя, как они царапают горло, желая быть услышанными, — это грязь, это позор, это грех! Я не буду этого делать никогда!

На его губах появляется издевательская, злая усмешка, а потом он прислоняет мое лицо к своему и произносит так чётко, чтобы я точно услышала.

— Именно поэтому я и трахаю других. Потому что с тобой так нельзя. И да, ты нужна, чтобы рожать мне детей и поддерживать очаг. Потому что ты — моя жена. Ты даришь мне любовь, а качественный секс я могу получить с другими, — каждой фразой делает все больнее, разрывая ими внутренности, уничтожая меня как женщину.

7

— Нет, — вырываюсь, но он продолжает удерживать меня за плечо и скулы.

— А ты чего хотела, Диана, выходя за меня замуж? Идиллию из женских романов? Я ведь играл в нее для тебя. Но тебе оказалось мало. Ты полезла туда, куда лезть не следовало, и теперь только ты ответственна за то, что увидела. Тебе придется жить с этим. Зная все. Потому что развода я тебе не дам.

— Я уйду, — говорю, с ненавистью глядя ему прямо в глаза. — Убегу. Ты ни за что меня не остановишь. Я не буду жить так! Я не смирюсь с любовницами!

Он на секунду щурится, а потом смеётся, вот только в голосе совсем нет веселья.

— Правда?

Резкое движение — и мир переворачивается. Амир перехватывает меня за талию, одним движением отрывая от пола, и швыряет на кровать.

Жёстко, грубо, как никогда не делал.

Сумка с грохотом падает рядом, и прежде чем я успеваю вскочить, он нависает надо мной, прижимая своим телом, от которого даже через пальто исходит дикий жар. Его лицо совсем близко, глаза горят темным, пугающим огнем.

— Моя жена не хочет мириться с любовницами? Уверенна? Ты же знаешь, что мне нужно, чтобы не трахать других, — его голос становится хриплым, обволакивающим шепотом, от которого по коже бегут мурашки… но не предвкушения, а ужаса. — Сможешь выдержать? — находит пальцами застежку на моем платье и быстро, несмотря на мои сопротивления, тянет ее вниз, обнажая кожу. — …значит будешь делать все то, что делают они.

Визуал Амир

Дорогие, давайте знакомиться с героями!

Амир Басаев

Амир — Генеральный директор «АльфСтрой» — партнерской компании Алиаза Саитова (отца нашей героини), с которым мы познакомимся в следующей главе. Амир — строгий, серьезный мужчина, что предполагает его профессия. Что им движет, почему он себя так ведёт с героиней и почему вообще женился, мы узнаем, если погрузимся в историю❤️

Визуал Диана

Наша красавица Диана Басаева (Саитова)

Диана — эталон порядочности, скромности и покорности. Единственное, чего она хотела — семьи с Амиром (у них целая история знакомства, о которой мы тоже узнаем позже), но застала его за тем, о чем даже думать стыдно. Гордость, обида и сохранность чести - главное для женщины на Кавказе. Но что будет, если в это вмешается любовь?

8

Глава 2

Грех не всегда содержится в поступке. Иногда для того, чтобы согрешить, достаточно лишь взгляда.

Тело ломит от тяжести его тела и грубости произнесенных слов, а душа… душа тем временем уже рассыпалась на миллиарды осколков, и собрать их уже невозможно. Память отказывается показывать мне его звериный оскал и грязь измены. Вместо этого она подсовывает совсем другие картинки, от которых боль становится лишь острее, словно в открытую рану соль сыпят. Она показывает мне мою слабость. Она показывает мне то, с чего все начиналось.

С иллюзий маленькой влюбленной восемнадцатилетней дурочки.

Два года назад

Первые лучи солнца просачиваются сквозь ажурные узоры занавесок, что висят на окне и рисуют на стене золотистые, дрожащие, словно живые, силуэты. Кидаю на них взгляд, а потом перевожу на окно, всматриваясь в виднеющиеся за ним величественные, словно держащие всю тяжесть мира на своих плечах, горы.

И на душе сразу так тепло становится… Эти ощущения усиливаются обострившимся потоком ароматов, тянущихся из кухни. Пахнет свежеиспеченным хлебом и терпким, глубоким ароматом специй и зелени, в основном состоящей из кинзы.

Я подскакиваю с постели, по пути стягивая с себя длинную белую ночную рубашку, и надеваю темное строгое платье в пол. На голове перевязанная косынка, закрывающая волосы, а в душе радостное предвкушение сегодняшнего дня.

С самого утра у меня есть определенные обязанности. Воздух ещё режет кожу своей ледяной свежестью, но в нём уже чувствуется скорое приближение восхода солнца, а потому я, взяв в руки кувшин с теплой водой, спускаюсь по тропинке к маленькому хлеву.

Внутри как всегда темно, но глаза быстро привыкают к полумраку. В воздухе ощущается сладковатый запах свежего сена, когда я присаживаюсь к моей Майечке. Мягко провожу рукой по теплому гладкому боку коровы, а потом обмываю вымя и приступаю к работе.

Мои сильные и привычные к такому труду пальцы начинают свой неспешный, ритмичный танец. Тёплое парное молоко поднимается в ведре, и его сливочный запах наполняет собой хлев, заставляя желудок глухо заурчать от голода.

После того, как заканчиваю, отношу молоко в погреб и спешу к маме на кухню, по пути потрепав за уши моего маленького щенка, которого я не так давно принесла с последней прогулки по лугам. Он потерялся и так жалобно скулил, что я не могла оставить его на улице одного.

Мама с папой уже привыкли к тому, что после сбора трав я могу прийти не одна. Сначала котёнок, потом щенок, а полгода назад я принесла в руках маленького козленка с подбитой ногой. Мы живём практически на отшибе у подножья гор, поэтому соседей здесь нет, и как он убежал так далеко от деревни, никто не знает, но с тех пор он живёт у нас.

— Доброе утро, на’на! — звонко пугаю маму, влетая на кухню.

— Сумасшедшая девчонка! — смеется она, поворачиваясь и обнимая мое лицо своими испачканными в тесте и муке руками.

Моя мама очень красива. Иссиня-чёрные волосы заплетены в толстую косу, что скрывает косынка. У неё пухлые формы, из-за которых ее так приятно обнимать и самое главное — улыбка счастливой женщины на лице. Ничто не красит лучше, чем радость, искрящаяся из человеческих глаз.

Возле неё я ощущаю, как моя энергия плещет через край. Я хочу обнять её так крепко, чтобы она почувствовала всю мою любовь, что копилась за ночь. Но тут же отстраняюсь, потому что знаю меру. Я девочка, и, как меня всегда учили, моя радость должна быть тихой, а глаза покорными. Моя скромность — драгоценность, что я ношу в своём сердце.

— Садись, родная, я испекла свежие чудушки. На плите жареный сыр и омлет с кинзой, как ты любишь.

Не выдержав и чмокнув маму в щеку, я подскакиваю к плите и в тот самый момент, когда прямо со сковородки макаю свежим хлебом в свой завтрак, дверь кухни тихонько скрипит, и на пороге появляется отец.

Его широкий, властный силуэт заполняет собой весь дверной проём. Алмаз Саитов — строгий, но справедливый человек, и я безмерно уважаю его, а потому стоит только ему посмотреть на меня, я опускаю глаза вниз, виновато убирая руку с хлебом от сковородки.

— Ты снова балуешь ее, Марьям, — громыхает низким голосом отец.

— Оставь ее, ребёнок голодный, чего ты так рано хмурый уже ходишь?

Лишь маме позволено так говорить с отцом. Она ходит по тонкой грани только потому, что папа безмерно ее ценит и любит. Их отношение — это тот идеал, к которому я всегда стремилась в жизни.

Отец делает шаг вперёд, и под его энергетикой кухня кажется ещё меньше.

— У нас сегодня гости приезжают, — хрипло произносит, не сводя с меня взгляда. — Ты сегодня не выходи из комнаты, — добавляет он, и я несмело поднимаю взгляд. — Басаевы приедут. Нужно обсудить рабочие моменты по филиалам в Москве.

В этот момент стук моего сердца не просто ускоряется. Оно колотится, с бешеным натиском бьется о рёбра, что лишь при упоминании его имени происходит. Меня пронзает насквозь. Ладони потеют, а в животе жгуты скручиваются.

Амир Басаев…

Сын лучшего друга отца, который приезжает к нам из столицы решать вопросы по совместному бизнесу родителей. Я видела его несколько раз в жизни. Первый — пару лет назад, навсегда запечатляя в сердце его образ: высокий, сильный, с темными глазами, идеальными чертами лица, что в памяти глубокими бороздами остались. Впитались под кожу, оставляя после себя лишь дикое желание вновь увидеть их.

9

Глава 3

Когда греховное желание становится

молитвой — спасения уже нет.

Или… есть?

Меня так колотит, что я боюсь, как бы отец не увидел это и не наказал меня. Но вместо этого он подходит ближе, а потом кладёт свою массивную руку мне на макушку и мягко, но властно целует меня в волосы, вдыхая аромат.

— Не выходи из комнаты. Ни на шаг. Поняла, родная?

— Поняла, отец, — говорю, дрожа голосом.

Он отпускает меня и выходит, а мне после этого даже кусочек в горло не лезет, потому что трясет всю. Потому что понимаю, что снова его увижу. А он… снова не увидит меня.

К моменту, когда приготовления уже закончены, а гости на подходе, мама виновато кивает мне в сторону комнаты, и я, сжав ткань платья, убегаю и сразу же подхожу к окну. Медленно слежу за тем, как подъезжают машины. Узнаю маму Амира, отца, его брата Камиля, который всего на три года меня старше и с которым, в отличии от его брата, нас все же успели познакомить. А потом выходит он… и мое сердце замирает.

Амир изменился. От густых волос, аккуратно уложенных вверх и набок, не осталось и следа, и теперь его голову обрамляет короткая стрижка, придавшая ему ещё большей жестокости, а в моих глазах — привлекательности.

Он берет свою маму под руку и помогает ей передвигаться по каменистому входу у нашего дома, а потом происходит то, что вырывает меня из нирваны ожидания и кидает в подогретый до стоградусной температуры котел. Амир оглядывает местность и останавливает свой пронзительный взгляд на втором этаже дома. На окне, за стеклом которого стоит моё дрожащее тело.

Несколько секунд мы неотрывно смотрим в глаза друг друга. Мир словно замирает, пока я тону в темных омутах, тщательно изучающих моё лицо, и когда до моего сознания доходит вся абсурдность ситуации, я резким рывком закрываю шторы, отскакиваю от окна и прислоняюсь к стене. Положив на грудь руку, с ума схожу от того, как сильно бьется моё сердце. А потом опускаю взгляд на дрожащие руки.

Что же со мной происходит?

Несколько минут я не могу до конца прийти в себя. Приняв душ и переодевшись, я думаю о чем угодно, только бы не вспоминать его взгляд, не акцентировать внимание на раздающихся внизу голосах, среди которых отчетливо слышу его голос.

Бешусь от того, что всем можно находиться внизу. Только не мне…

Чтобы раз за разом не возвращаться в воспоминания темных глаз Амира, решаю заварить травы, которые собрала с вечера. Мне срочно нужно успокоиться… Бабушка учила меня готовить разные отвары, и один из них отлично успокаивает нервы.

Сажусь за стол и тщательно отмеряю сушеный горный сбор — душицу, чабрец, листья дикой мяты и другие травы. Растираю их по специальной методике в деревянной ступке: пряный, терпкий аромат мгновенно пронзает воздух, уже сейчас потихоньку снимая напряжение. Затем я заливаю травы только-только закипевшей водой из чайника, который специально для этого держу в комнате. Плотно закрываю его льняной салфеткой и жду пятнадцать минут, пока настой насыщается.

Когда он остынет, останется добавить лишь густого дикого меда, чтобы убрать горечь насыщенных трав. Который я, конечно же… не взяла с собой. Однако если не выпью этот чай, чувствую, что с ума сойду.

Приоткрыв дверь, смотрю, чтобы никого не было, и забираю с собой чайничек. Проскользнув на кухню, куда никогда и никто кроме мамы не заходит, поднимаюсь на носочки, чтобы достать из тёмного верхнего шкафчика мед.

Чтобы не шуметь, не двигаю стул, хотя это было бы проще, чем сейчас с моим ростом пытаться достать его.

Тянусь кончиками пальцев и даже немного подпрыгиваю от нетерпения.

Да что ж такое…

Зажмурившись, я делаю последнюю отчаянную попытку и тут же испуганно замираю, когда ощущаю спиной что-то крепкое и тёплое. А ещё вкусно пахнущее деревом и перцем… И… запретом.

По коже тут же валун мурашек пробегается.

Взглянув вверх, вижу аккуратные аристократичные пальцы мужчины, которые достают банку мёда и ставят передо мной.

Звук окружающего мира сужается до почти неслышного писка и заглушается громкостью колотящегося в моей груди сердца.

Живот пронзает кучей наэлектризованных игл, а взгляд прирастает к полу.

Господи, помоги мне справиться с этим, — говорю себе, когда сжимаю в кулачки руки и несмело поворачиваюсь к мужчине, явно нарушающему все мыслимые и немыслимые границы нахождения рядом со мной.

10

Глава 4

Не все грехи совершаются в темноте.

Некоторые вспыхивают среди дня, ярче слепящего солнца.

Ощущение чужого тела за спиной парализует мысли, разум, сковывает мышцы, пронзая повсеместно и обостряя все чувства. Но это не может сравниться с тем, что я чувствую, когда разворачиваюсь и оказываюсь перед мужчиной лицом к лицу. Перед ним…

Кровь с немыслимой скоростью несется по венам, сжимая сердце и вынуждая его сокращаться с такой мощью, что кажется, оно может в любую секунду просто не выдержать.

Теперь я не только ощущаю присутствие Амира рядом, но и вижу его непозволительно близко. Притаив дыхание, забываю, как дышать. Не сразу нахожу в себе силы опустить глаза или хотя бы отвести в сторону, что было бы единственно правильным сейчас. Ведомая каким-то неконтролируемым желанием, я рассматриваю его…

Беглый взгляд медленно поднимается по лацканам темного пиджака, неуверенно перетекает на широкие, крепкие плечи, а затем порывисто перемещается на ворот белоснежной рубашки.

Горло пересыхает, всё тело будто становится неподвластно мне. Обездвижено замерев на месте, чувствую, как кончики пальцев покалывает, словно от онемения. Но когда взгляд невольно задевает загорелую кожу шеи и движение кадыка, я моментально вздрагиваю, как от удара током, и спешно опускаю глаза.

Нервы стягивает от захлестнувшего волной стыда. Сжавшись, хочется раствориться в воздухе, стать невидимой, исчезнуть. Но та сила и энергетика, что исходит от него и кажется почти осязаемой, пригвождает меня к месту.

Едва слышно перевожу дыхание, в надежде хоть немного успокоиться, чем делаю только хуже... Грудь наполняется кислородом, и мое обоняние обостряется. Сладкий запах дикого меда смешивается с его терпким ароматом дерева и той самой, неоспоримой мужской власти, от которой непроизвольно робеешь.

Это запах запрета, которым я не имею права дышать...

На ослабевших ногах отступаю на маленький шаг в сторону и разворачиваюсь к столу. Я должна извиниться и просто уйти…

— Прошу прощения, — тихо шепчу, сжимая руками банку с медом.

— За что ты извиняешься?

Пальцы непроизвольно сжимаются крепче, когда я слышу его низкий, с едва уловимой хрипотцой голос. Чувствую на спине его горячий, тяжелый взгляд, который будто проникает под кожу, оставляет ожоги, плавит меня изнутри. И не могу сказать ни слова…

— Для чего тебе мед? — спрашивает Амир, не обращая внимания на мое молчание.

Прикрыв глаза, борюсь с желанием выбежать из кухни. Я не должна здесь находиться, не должна с ним говорить. Но… какая-то незнакомая прежде, темная часть меня нашептывает обратное. Убеждает в том, что своим побегом, своим молчанием я только проявлю неуважение. Ведь Амир сам ко мне обращается…

— Для отвара, — роняю тихо и стараюсь произнести хоть немного громче: — Травяного. Он… успокаивает.

Амир шагает в сторону, и, прежде чем я успеваю поймать себя на мысли, что не хочу, чтобы он уходил, украдкой замечаю, как он останавливается около стола, на котором стоит мой заваренный в чайничке травяной сбор.

— Где ты взяла травы?

На губах невольно появляется едва заметная улыбка, но я тут же ее прячу, молясь, чтобы он не успел это увидеть.

— В горах, — отвечаю немного увереннее и не замечаю, как добавляю лишнее: — Бабушка учила меня собирать травы для разных отваров, но этот я готовлю чаще всего и очень люблю. Хотите попробовать?

Тело мгновенно окатывает горячей волной, к щекам приливает жар, заставляя сгорать от смущения.

Господи, зачем я вообще заговорила с ним? Мне следовало уйти сразу же, как только Амир помог мне достать банку. Но вместо этого я рассказала ему то, что он даже не спрашивал и… предложила свой отвар.

— Буду благодарен, — его голос с легким окрасом усмешки выводит меня из оцепенения, но лишь сильнее вгоняет в краску. — Мне тоже не помешает расслабиться.

Не сумев вовремя сдержать порыв, вскидываю голову, встречаясь с пристальным взглядом, и меня затягивает в черную воронку темных зрачков. Очертания комнаты размываются, мир, будто качнувшись, сужается до одной точки. Вязну, окутанная призрачными жгутами, не могу вырваться, отвести глаза, вдохнуть, пошевелиться. Но так же быстро возвращаюсь в реальность, когда Амир делает шаг ближе…

Вздрогнув, резко отворачиваюсь к столу и впиваюсь взглядом в чайник с травами, всей душой надеясь на то, что Амир не станет подходить слишком близко.

— Он… уже настоялся, — сбивчиво поясняю, только бы унять дрожь в руках. — Нужно только добавить мед… Сейчас.

Отчаянно стараюсь сосредоточиться и снимаю льняную салфетку с чайничка. Пряный, теплый аромат трав моментально заполняет кухню. Потянувшись к верхнему шкафчику, открываю дверцу и достаю белую кружку с тонким золотым ободком.

Амир наблюдает за каждым моим движением. Больше я на него не осмеливаюсь посмотреть, но каждой клеточкой тела чувствую на себе его взгляд. Он обжигает лопатки, распуская тепло по телу, скользит по плечам, сковывая их напряжением, и спускается по рукам, отчего мои движения становятся неуверенными.

Руки не слушаются, пальцы подрагивают, пока я осторожно, придерживая тяжелый чайничек обеими руками, наливаю отвар, стараясь не пролить ни капли от волнения. Ложечкой зачерпываю густой, дикий мед и добавляю в кружку.

11

Глава 4

Когда эмоции обжигают щеки сильнее огня,

знай — твое сердце уже сделало свой выбор.

Горный ветер, с горьковатым ароматом полыни, бьет в лицо, выбивая пряди волос из-под платка. Крепче сжимаю поводья, почти сливаясь с горячим, мокрым боком моей Альмы. Она летит, едва касаясь копытами тропы, словно сама как этот ветер, и пьянящее чувство свободы на мгновение заглушает всё. Сделав глубокий вдох, ощущаю, как легкие заполняет чувство наполненности. Только здесь, в горах, я могу легко дышать...

Замедляюсь у самого дома и, осадив разгоряченную кобылу, спрыгиваю на землю, чувствуя, как гудят ноги. Завожу Альму в маленький денник, что пахнет сеном и теплом. Провожу ладонью по ее влажной, дрожащей шее, заглядывая в умные темные глаза.

— Спасибо, моя хорошая. Ты была великолепна сегодня. Как и всегда…

Она тихо фыркает, утыкаясь носом в мою ладонь, отчего на губах появляется улыбка, а в груди разливается трепетное тепло.

Резко замерев, прислушиваюсь к звукам, когда тишину нарушает шум гравия под колесами. Сердце делает болезненный кульбит и проваливается куда-то вниз. Отец еще с утра уехал в деревню, и мы не ждали сегодня гостей.

Закрыв Альму, осторожно выглядываю из-за ворот, наблюдая, как к нашему дому подъезжает черный джип. Дверь со стороны водителя открывается, и я забываю, как дышать…

— Таир!

Бросаюсь вперед, забыв о сдержанности, о том, что нужно быть тихой в проявлении своих чувств, и несусь к брату, спотыкаясь о длинный подол платья.

Мой брат вернулся…

Его не было дома почти год. Отец сначала отправил его заграницу, а потом уже в Москву, вводить в курс дел, готовить к управлению филиалами, и это время тянулось ужасно долго, казалось, целую вечность.

Он едва успевает повернуться, удивленно вскинув брови, как я врезаюсь в него, обвивая руками широкую шею. Он пахнет парфюмом, табаком, и чем-то новым, незнакомым, городским.

— Тише, тише, дикарка, — смеется брат, крепко обнимая в ответ, почти отрывая меня от земли. — Снесешь меня.

— Ты вернулся, — шепчу, утыкаясь носом в его плечо, с трудом сдерживая слезы радости. — Изменился… Будто совсем другим стал.

— Как видишь, — усмехается он и мягко отстраняет меня, оглядывая с головы до ног. — А ты совсем не изменилась. Вся растрепанная, глаза горят. Всё по горам скачешь как ребенок?

Смеюсь, готовая возразить, что-то колкое ответить, как только ему могу, но тут же осекаюсь…

Резко оборачиваюсь, глядя, как открывается пассажирская дверь, и улыбка моментально слетает с губ. Дыхание обрывается на полувздохе. Кровь, еще секунду назад стучавшая в висках от радости, отхлынув от лица, мгновенно бьет по щекам раскаленной лавой.

Воздух застревает в легких, обжигая внутренности, когда из машины выходит Амир…

Он держит телефон у уха, заканчивая какой-то разговор, но его темный взгляд… он уже на мне. На растрепанной, забитой пылью голове и домашней одежде.

За доли секунд в моем организме происходит что-то невообразимое, невероятно пугающее и настолько мощное, что все функции буквально отключаются. Работает лишь один инстинкт — спрятаться. Убежать от переполняющих чувств, эмоций, от… него.

— …да, решим, — бросает Амир в трубку и убирает телефон в карман брюк, шагая к нам.

Слышу хруст гравия под его ботинками, уже делая один шаг назад, и паника, охватившая меня, выходит на какой-то новый, бессознательный и особо критический уровень.

— Мне нужно… — сипло бормочу, отступая на ещё один крохотный шаг назад, а потом резко разворачиваюсь и почти срываюсь на бег в сторону дома.

— Диана! — кричит мне вслед брат.

А потом я слышу, как за спиной раздается гортанно низкий смех, пока я бегу по ступенькам на второй этаж, влетаю в свою спальню и, захлопнув дверь, прислоняюсь к ней спиной, не в силах унять дрожь во всем теле. Сердце колотится где-то в горле, оглушая меня. Руки ледяные, пальцы мелко дрожат.

Господи… Да что же это… Что он со мной делает? Как?..

Последний раз я видела Амира около месяца назад. Здесь, в нашем доме, на кухне… Я всё еще помню прикосновение его рук, тепло его пальцев на своей коже… Эта вспышка, пронзившая тело от одного касания, была такой сильной, что буквально лишила меня остатков разума.

И что я сделала тогда? Убежала... Просто развернулась и скрылась в своей комнате, не сказав ни слова. В ту ночь я так и не смогла уснуть. Маялась от чувств и эмоций, что переполняли, душили, туманили сознание, заглушая все посторонние мысли. И сгорала от стыда за свой побег…

Какая же глупая! Он, должно быть, подумал так же… Решил, что я странная, невоспитанная, возможно даже наивная и глупая.

А я еще долго убеждала себя, что касание было случайным. Мне хотелось думать, что он намеренно задержал руку, но… это была лишь глупая случайность.

И вот сейчас я снова сбежала, как испуганный ребенок, застигнутый врасплох...

Не знаю, сколько проходит времени, пока я мучаю себя воспоминаниями и стараюсь не думать о том, что Амир сейчас в нашем доме, где-то рядом. Настораживаюсь, когда слышу, как внизу снова заводится мотор, но так и сижу на кровати, не решаясь подойти к окну. Боюсь, что он может меня увидеть, а я… снова встречу этот темный, проникающий в самую душу взгляд и опозорюсь ещё больше.

12

Глава 5

Я столько раз видела этот день во сне,

что теперь боюсь проснуться.

1 год спустя

Аккуратно поправляю шелковый платок и захожу в гостиную, наполненную тихим гулом голосов. Из гостей, присутствующих на моем девятнадцатилетии, собрались только самые близкие и родные: двоюродные братья со своими семьями, тетя с мужем, бабушка по линии отца и наша семья.

С кроткой улыбкой принимаю поздравления от папы, а потом замечаю маленькую Амину, мою племянницу, которая крутится около стола с выпечкой, и прохожу вглубь гостиной, откуда тянется аромат медовой пахлавы, кардамона и крепко заваренного чая.

Она тянет ручки к торту, который мама испекла с утра, но заметив меня, тут же виновато прячет их за спину.

— Давай, помогу тебе, — отрезаю кусочек, кладу на тарелочку и протягиваю ей.

— Спасибо, Диана! — радостно улыбается она и уходит на свое место за столом, рядом с женой моего двоюродного брата.

Пробегаясь глазами по гостиной, невольно задумываюсь, что уже давно не видела Таира. Весь вечер он был среди гостей, а потом вдруг словно исчез.

Ища его взглядом, останавливаюсь на входной двери, и выдыхаю, как только он появляется в проеме. Но облегчение тут же сменяется парализующим шоком, выбивающим весь воздух из легких, когда я вижу, что Таир не один.

Вслед за ним, заполняя собой всё пространство, в гостиную входит Амир...

Сердце ударяется об ребра, рвется из груди от радости, страха, волнения и трепета, что меня переполняет.

Я не видела его целый год…

Помню тот вечер, когда в нашем доме собрались гости по случаю возвращения брата из Москвы. Я знала, что на ужине будет и Амир. Как знала и то, что у меня не будет возможности даже взглянуть на него... Весь тот вечер, по распоряжению отца, я просидела в своей комнате, как в клетке. Прислушивалась к голосам, что доносились из гостиной, различая его низкий тембр, и сгорала от эмоций. Меня душила обида, чувство несправедливости и невыносимо жгучее, запретное желание снова ощутить на себе взгляд темных глаз...

После того дня Амир приезжал в наш дом еще несколько раз. Я слышала его уверенные шаги в прихожей, слышала его голос, но… ни разу так и не видела.

И сейчас, глядя на него, я не могу отвести свой взгляд... Просто физически не в силах оторваться, переключить внимание на что-то другое, даже осознавая, насколько это неправильно — так смотреть на чужого мужчину.

Амир изменился. Черты его лица стали острее, жестче. Даже взгляд, которым он неспешно проходится по гостям, теперь более тяжелый, властный.

Но… он не смотрит на меня. Будто совсем не замечает среди небольшого количества людей.

Понимаю, что это глупо. Глупо так реагировать на то, что его глаза ни разу не задели меня даже вскользь. Но как объяснить это своему истерзанному сердцу? Как принять тот факт, что даже в свой день рождения я какая-то… невзрачная?

Весь вечер украдкой наблюдая за ним, как он разговаривает с моим отцом, с Таиром, с дядей, я начинаю чувствовать себя еще и жалкой… Наивной дурочкой, которая только и ждет, что ее заметят.

Настроение стремительно угасает. Хочется спрятаться в своей комнате до того момента, пока все гости разойдутся, и в доме снова станет тихо. В какой-то момент даже всерьез решаю уйти, бросая на Амира последний взгляд. Напряженный, прожигающий спину, кричащий о том, что так разрывает мою душу.

Как в следующую секунду, словно ощутив эту тяжесть на себе, он медленно поворачивает голову…

В звенящей тишине, которой мое сознание ограждается от остального мира, пульс, отбивающий виски, голову, грудную клетку, кажется необъяснимо оглушительным. Я снова падаю в мрачную темноту его зрачков, как было лишь однажды… Но больше не хочу, даже не пытаюсь вырваться, будто смирившись со своей участью.

Сердце спотыкается, готовое воспрять от невыразимой радости, а потом обрушивается вниз, разбиваясь вдребезги…

Потому что… в его темных глазах нет ничего. Ни интереса, ни тепла... Лишь холодное, мимолетное любопытство к той, что так откровенно пялится на него.

Щеки вспыхивают огнем, всё тело пылает, я словно заживо сгораю. Резко опустив глаза, не думаю даже о том, что в очередной раз выдаю себя с головой. Почти выбегаю из гостиной, сворачивая на кухню, наивно полагая, что смогу здесь укрыться, вернуть себя в жизни. И резко вздрагиваю, цепенея на месте, когда вижу маму около раковины.

Судорожно выдыхаю, обращаясь к гордости и приказывая себе вернуть самообладание, а потом медленно подхожу к маме.

— Что-то помочь, на’на? — пряча дрожь в голосе, делаю еще один маленький шаг к ней со спины.

— Диана, — мельком взглянув на меня, она снова принимается мыть фрукты. — Да, отнеси на стол чистые тарелки, — кивает в сторону, не оборачиваясь.

Схватив стопку посуды, спешно разворачиваюсь к дверям, но как только шагаю за порог кухни, тут же врезаюсь в кого-то…

Звон битых тарелок оглушает, твердое тело передо мной лишает равновесия, но сильные руки мгновенно смыкаются на талии, уберегая меня от падения.

13

Настоящее время

Он был моим воздухом, пока я не поняла, что задыхаюсь.

Горло спирает от грязных, липких, как эпоксидная смола, слов, повисших в воздухе. Они душат, оседают на стенках сознания, въедаясь под кожу.

Я смотрю на Амира, на его горящие глаза и не узнаю его. Это не тот Амир, которого я так трепетно, до учащенного пульса, до нехватки воздуха в лёгких, до бешеного разгона сердца, любила…

Чужой.

Пропахший удушливо-сладкими духами и развратом.

А после того, как он предлагает и мне зарыться с ним с головой в этой грязи, я уже теряю грань дозволенности. Его слова бьют так сильно, оголенным проводом проходясь по незащищенной душе, что моё тело действует раньше, чем разум успевает его остановить.

Звук звонкой пощечины раскалывает тишину комнаты. Эхо удара отдается в ушах громче, чем первый удар грома, сотрясший дом снаружи.

— Даже небеса плачут, Амир… От твоего поступка плачут даже небеса, — шепчу ему на ухо, потому что от моего удара его голова дернулась в сторону.

Он замирает. А потом медленно поворачивает лицо обратно. В его потемневших глазах плещется уже не животный огонь, а чистое, ледяное неверие. Не могу точно понять, что именно оно выражает: удивление от того, что я сделала или реакция на то, что сказала. Однако одно я знаю точно — после выплеска эмоций, мне больше не страшно.

— Тебе стало легче от этого? — произносит холодно.

— Нет, — отвечаю, впервые с таким вызовом глядя ему в глаза. — Потому что каждый ответит за свои поступки, — мой голос срывается, но звучит на удивление так уверенно, что я сама его не узнаю. — Придёт время, и каждый ответит за то, что совершил.

Амир тяжело дышит, смотря на меня сверху вниз. Звериный оскал исчезает с его лица, сменяясь чем-то нервным. Он резко отталкивается от кровати и встает, возвращая мне доступ к кислороду.

А потом отходит на пару шагов, отворачиваясь, и с силой сжимает пальцами переносицу.

Судорожно хватаюсь за бегунок молнии на своей спине и привстаю. Пальцы дрожат, не слушаются, цепляются за ткань, пока я лихорадочно застегиваю платье. Вскакиваю с кровати, делая шаг к выходу. Хочется уйти, не видеть его, не стоять рядом, осознавая, насколько далеко он от меня все это время был.

Амир стоит у выхода из спальни такой огромный, неподвижный, преграждая мне путь.

Пытаюсь обойти его, но он делает шаг в сторону и берет меня за руку. Прикосновение обжигает хуже кипятка, хуже раскаленного металла под ногтями, хуже песка в удушающей пустыне…

— Не прикасайся! — шиплю, вырывая локоть так резко, будто ещё одно мгновение его прикосновений, и меня разорвет на части. Отшатываюсь от него, спиной ударяясь о дверь. — После нее… не смей ко мне подходить!

На этот раз Амир не наседает. Его рука застывает в воздухе, а потом медленно опускается. Мышцы на его скулах перекатываются, брови сведены, образовав на лбу морщину.

— Развода не будет, — чеканит он уверенно.

Я больше не спорю. Кажется, сил просто не осталось. Я просто дергаю ручку двери, которую он придерживает своей ладонью, не позволяя мне выйти, и сверлит мой профиль своими бессовестными глазами.

— Пусти, — выдыхаю, чувствуя, что задыхаюсь. — Я не могу… не могу дышать с тобой одним воздухом. Понимаешь? — голос ломается, и видимо это и действует на него.

— Куда ты?

— Хотя бы на кухню. Куда-нибудь от тебя подальше, — шепчу, крепче сжимая ручку, и когда понимаю, что сопротивления уже нет, дергаю на себя дверь.

Амир отступает на шаг, и я выбегаю в коридор. Ноги ватные, совсем не держат. Спускаюсь по лестнице, цепляясь за перила. Захожу на кухню и среди идеального порядка и чистоты вижу то выбивающееся, за что цепляется взгляд.

На столе стоит мой термос. Тот самый, в котором я утром привезла ему отвар от головной боли, а рядом — пустая кружка.

Внутри такой огонь разгорается. От обиды, от своей наивности, что тут же хочется выплеснуть его на то единственное, на что сейчас позволительно. Схватив термос, скручиваю крышку и подхожу к раковине. Пряный аромат трав ударяет в нос, напоминая запах моей заботы. Моей глупости.

Наклоняю термос над раковиной и просто смотрю, как светлая жидкость утекает в слив. Точно так же, как и моя любовь, мое уважение, и моя гордость. Включаю кран, выворачивая винт до упора влево. Горячая вода бьет по рукам, ошпаривая кожу, но эта боль отрезвляет. Она настоящая. По крайней мере из всего того представления, которое я называла жизнью, она единственная настоящая.

В голове крутятся миллион сводящих с ума, жужжащих мыслей.

Что теперь? Что я буду делать? Как я посмотрю в глаза родителям? Отца? Маме? Что скажу Таиру? Я считала, что делаю все правильно. Что дом и забота о муже — самое главное, а оказалась дефектной. Неправильной. Недостаточной.

Пар от кипятка смешивается с туманом воспоминания, которое было всего четыре месяца назад, через две недели после нашей свадьбы…

***

Амир подходит сзади бесшумно. Сердце замирает, пальцы крепче сжимают тарелку, едва не выскальзывающую в раковину, когда его сильные ладони ложатся на талию, а подбородок опускается мне на плечо. От него пахнет прохладой и чем-то терпким.

14

Глава 7

Он был моим домом, пока не

стал клеткой…

Крупная дрожь пробивает всё тело, сотрясая меня изнутри. Мокрые волосы липнут к лицу, пальцы деревенеют от ледяного дождя. Но я не чувствую холода. Ничего не чувствую… Кроме всепоглощающей выжигающей душу боли, что выворачивает наизнанку.

— Ты вся дрожишь, — голос Амира звучит довольно резко. В нем слышится нетерпение и некое… участие, словно его действительно заботит мое состояние. — Пойдем уже в дом.

К глазам снова подкатывают слезы, перекрывая доступ к кислороду.

Я бы смогла его возненавидеть.

Возможно, смогла бы себя заставить разлюбить его и возненавидеть всей душой. Если бы… он оставался таким же грубым и жестоким, как в нашей спальне, когда я осмелилась сказать о разводе.

Но когда он такой… стоит рядом, прикрывая меня от ливня, тяжело дышит и смотрит так, словно ему не всё равно… это ломает.

Фальшивая забота, сломанный образ мужчины, которого я так отчаянно любила, убивает, возводя боль в сердце на какой-то новый, невыносимо мучительный уровень.

— Нет, Амир, — качаю головой, отступая на шаг из-под его укрытия. Дождь тут же снова обрушивается на меня, смывая минутную слабость. — Я всё равно уйду. Не останусь здесь.

— Не говори глупостей, — бросает раздраженно, и я слышу, как в его голос снова просачивается едва сдерживаемая ярость.

— Глупостей? — горькая усмешка рвется наружу. — Ты считаешь, что моего решения уйти… недостаточно? Что после того, что ты сделал, я могу просто вернуться в дом, лечь спать и жить дальше, будто ничего не изменилось?

Вскинув голову, сталкиваюсь к его стремительно темнеющим взглядом. Челюсти плотно сжаты, на скулах проступают желваки, делая его похожим на зверя, который с трудом удерживает контроль над эмоциями.

— Ты принимаешь решения на эмоциях. Не думаешь о последствиях.

Он злится. Словно такая я — не готовая с чем-то мириться, спорящая, непокорная, — достаточный для того повод.

И если раньше, видя его в таком состоянии, мое сердце сжималось от волнения за него, и я всеми силами пыталась успокоить, поднять настроение, отвлечь его от проблем и поддержать, то сейчас… Во мне просыпается что-то темное, незнакомое прежде и находящее выход в тоне, пропитанном ядом.

— О последствиях? — почти кричу, перекрывая шум ливня. — О чем мне нужно подумать, Амир? Скажи! Потому что сейчас я могу думать только о том, что мой муж предал меня! О том, что ты растоптал всё, во что я верила!

Секундная растерянность на его лице исчезает также быстро, как и вспыхнула.

— Подумай о том, что будет дальше! — рявкает он, делая шаг ко мне. — Куда ты пойдешь? Вернешься в родительский дом? А потом что?

— Мне всё равно!

Зажмурившись, отчаянно стараюсь блокировать мысли, что обрушиваются на меня потоком.

Лучше бы Амир и дальше продолжил задавать вопросы. Но он молчит… Тем самым позволяя моим страхам охватить сознание и обнажить вид на мое будущее. То, в котором нет его.

Спустя месяц со дня нашей свадьбы, в одном из разговоров с Амиром, мы вскользь затронули тему излишней обеспокоенности моих родителей. Так он узнал о том, что у меня даже не было возможности получить образование. В тот день он ничего не сказал, а на следующий я узнала о том, что меня зачислили на заочное обучение в престижный вуз столицы.

Он дал мне то, о чем я боялась даже мечтать. Откуда-то знаю, что не лишит такого шанса, даже если я уйду. Но понимаю ведь, что мой отец не позволит мне продолжить учебу, несмотря на то, что весь период обучения уже оплачен.

И это не самое страшное.

Позор, что обрушится на мою семью сразу же, как только я вернусь, будет съедать мою совесть и взращивать чувство вины перед родителями. Но и это не убьет меня. С этим справится заточение, и последующий за ним вынужденный новый брак.

Слезы бессилия смешиваются с дождем. Тяжелое молчание оглушает раскат грома, что раскалывает небо где-то совсем близко, вынуждая вздрогнуть. Силы стремительно покидают меня. И я разворачиваюсь, не глядя на Амира, и возвращаюсь в дом.

Поднимаюсь по ступенькам в спальню, слыша его тяжелые шаги за спиной, но не останавливаюсь. Мокрое платье липнет к телу, и дрожь теперь настоящая, озноб пробирает до костей.

Подхожу к шкафу, чтобы достать ночную рубашку, и замираю, когда в дверном проеме появляется Амир.

Вода стекает с его коротких волос на дорогой ковер, но он будто не замечает этого, не ощущает холода. Он просто смотрит на меня с нечитаемым выражением на лице.

— Уйди, — шепчу сипло, еле слышно. — Пожалуйста… Твое присутствие… оно только делает хуже.

Он не двигается, лишь плотнее сжимает губы.

— Ложись спать, — наконец чеканит. — Утром, когда ты успокоишься, мы поговорим.

Его тон не предполагает возражений, но и сил спорить у меня сейчас нет.

Слышу, как его шаги удаляются в сторону кабинета, а затем кое-как, оцепеневшими, непослушными руками стягиваю мокрую одежду, надеваю сухую ночную рубашку в пол и забираюсь под одеяло.

15

Глава 8

Притворяться, что ничего не чувствуешь, сложнее, чем умереть. Но, возможно, это единственный способ выжить, пока не придет время уйти по-настоящему

Накинув на плечи халат, выхожу из спальни и прислушиваюсь к звуками, пока спускаюсь на кухню. Тишина давит на уши, но я до последнего сомневаюсь в том, что нахожусь в доме одна. И только когда смотрю на настенные часы, понимаю, что Амир уже на работе.

Разжав холодные пальцы, с глухим стуком кладу зажигалку на микроволновку. Разворачиваюсь к раковине, и мой взгляд тут же цепляется за кружку с недопитым, остывшим кофе, что стоит рядом, на столешнице.

На секунду… всего на долю секунды, ощущаю внутри резкий, острый укол, так напоминающий чувство… беспокойства, и даже вины. Но я моментально блокирую эти эмоции, что ядовитой змеей переплетают сознание.

Какой же жалкой я, должно быть, кажусь…

У моего мужа есть любовница, и может даже не одна, а я переживаю, что он остался без завтрака, голодным…

Мне просто нужно время. Чтобы вытравить эти привычки, и предательские инстинкты исчезли. Чтобы обрубить чувства, въевшиеся под кожу, ставшие частью меня. Чтобы не думать каждую секунду о нем. О том: как он, где и с кем.

«Где и с кем»…

Новая, горячая, удушливая волна накрывает меня с головой, обжигая сердце теперь уже другим, невыносимо мучительным чувством.

Ревность.

Отчаянно пытаюсь заглушить мучительные мысли, не думать о том, что он сейчас в офисе, с ней, и возможно даже сейчас, в эту минуту они… Никогда не думала, что буду изводить себя этим мерзким, липким чувством, от которого хочется содрать с себя кожу.

Злость на него, на себя заглушает голос разума. Эмоции захлестывают, требуя выхода, и я не стараюсь больше держать их под контролем.

Взбегая по ступенькам, несусь обратно в спальню. Распахиваю шкаф, выдергиваю спортивную сумку, которую Амир покупал для моих поездок в университет на сессии, и лихорадочно сбрасываю в нее свои вещи. Нахожу документы, деньги, что были в тумбочке, и выбегаю на улицу.

Солнце слепит глаза после вчерашней грозы. Воздух чистый, холодный, но дышать им невозможно. Но я вдыхаю глубже, когда замечаю у ворот Аслана, одного из охранников. Он встречает меня с непроницаемым выражением на лице.

— Доброе утро, Диана Алмазовна.

— Откройте, пожалуйста, — прошу, стараясь, чтобы голос не дрожал. Но он не двигается.

— Амир Ибрагимович распорядился, чтобы вы оставались дома.

Внутри всё холодеет от возмущения и злости.

— Я здесь не в тюрьме, — выговариваю с плохо скрываемым раздражением. — Откройте мне, пожалуйста, ворота.

— Простите, — говорит тише, но продолжает твердить: — Я не могу.

Воздух в легких стремительно заканчивается. Хочется кричать, ругаться, но это ничего не изменит, и Аслан ни в чем не виноват.

Это его приказ. Нарушить который не осмелится никто из людей Амира.

Резко развернувшись, возвращаюсь в дом и бросаю сумку в прихожей на пол.

Еще вчера я думала о том, как изменится моя жизнь, когда я вернусь в родительский дом. О том, что буду чувствовать себя словно взаперти, ограниченная в простом желании учиться в вузе.

А сегодня… я оказалась заперта в его клетке.

Телефонный звонок резко вырывает меня из ступора. Несколько секунд смотрю на светящее имя мамы на экране, пытаясь унять дрожь в теле. Делаю глубокий вдох, вытирая предательские слезы, и отвечаю на вызов.

— Доброе утро, на’на, — стараюсь придать голосу беззаботную легкость.

— Доброе, родная. Как ты? Что с голосом? — тут же считывает мое внутреннее состояние.

— Всё хорошо, — отвечаю увереннее. — Просто… проснулась недавно только.

— Совсем не похоже на тебя… Соня ты моя.

Мама смеется, и от ее голоса мне словно становится немного легче.

— Я тебе звоню напомнить, — продолжает она. — Мы же хотели с тобой сегодня варенье закрыть. Я уже всё приготовила.

— Конечно, — отвечаю с запозданием, только сейчас вспоминая о нём. — Сейчас, я тоже всё достану.

Следующие пару часов проходят как в тумане. Мы обе готовим на своей кухне, между нами сотни километров, но мамин голос в телефоне, стоящем на громкой связи, создает иллюзию ее присутствия.

— …вот и всё, теперь пусть остывает, — заканчивает она.

— Спасибо, на’на. Уверена, получится очень вкусно.

— Не сомневаюсь, твоему мужу понравится, — в ее голосе слышится улыбка, а у меня внутри все сводит от ощущения отчаяния. — Ну всё, я побежала, отцу обед нужно собрать. Целую, дорогая.

Я кладу трубку, и в тишине дома на меня снова наваливается гнетущее чувство одиночества. Эмоции, приглушенные разговором, возвращаются.

Вызываю такси, сама еще не не зная, куда поеду, и удастся ли мне на этот раз уйти. Сумку с вещами оставляю. Беру с собой только паспорт и деньги.

16

Глава 9

Сквозь склеенное сердце все равно будет мучительно капать боль от предательства

Неделя тянется мучительно долго. Дни сливаются в серую, безликую массу, отмеченную лишь восходами и закатами за окном спальни, ставшей моей кельей. Время замерло, застыло бессознательным течением, все теряет смысл. Абсолютно все теряет вкус. Мне не хочется ничего. Ни разговоров, ни прогулок, ни учебы.

Особенно ночью, когда кошмары дня скапливаются постепенно и выходят после заката черными пожирающими внутренности мыслями. Каждый день я жду, вслушиваюсь в шум подъезжающей машины далеко за полночь, в звук открывающейся входной двери, в его тяжелые шаги на лестнице. Он больше не заходит ко мне. Спит в гостевой комнате. Иногда, когда я выхожу на кухню, чтобы выпить воды, до меня доносится резкий, абсолютно чужой нашему дому запах алкоголя.

Чужой, потому что раньше он не пил. Никогда. Эта новая, горькая деталь — еще один штрих к портрету незнакомца, занявшего место моего мужа. Я понимаю, что совсем не знала его.

И сейчас не знаю.

Нарисовала образ, не сопоставимый с реальностью, и теперь живу с горькими последствиями этого.

Амир приезжает поздно, а уезжает рано. Мы почти не пересекаемся. Словно два призрака, обреченные делить одно пространство, но потерявшие способность видеть друг друга. Замечаю мятые рубашки, брошенные на гладильную доску в прачечной. Он сам их гладит. Сам кидает одежду в стирку.

Холодное, отстраненное сожительство. Лишь звенящая пустота между нами, разъедающая внутренности каждый раз, когда я думаю об этом. А думаю я постоянно.

Забавно, что ему даже в такой ситуации легче. Даже в ситуации, когда он виноват, страдаю я! Он может развлекаться на работе с секретаршей, отвлекаться от наших ссор на работе, а я кипячусь в этом отвратительном вареве, находясь в четырех стенах одна!

Ужасное ощущение пустоты. Дыры в душе.

Стоит ему только выйти из дома, мысли, как стервятники, кружат над растерзанным сердцем.

Где он? С кем? Снова с ней? А потом я даю себе такую мысленную пощечину, что отлетаю на несколько шагов. Ревность смешивается со жгучим стыдом и бессильной злостью. Пытаюсь гнать эти образы, занять руки уборкой, готовкой, чем угодно, но они возвращаются снова и снова, выжигая душу дотла.

И так по кругу.

Я схожу с ума. Каждый день, каждый час, каждую минуту…

***

Вечером протираю пыль с резной деревянной полки в гостиной. Пустой взгляд цепляется за маленькую глиняную фигурку горного кувшина — подарок дедушки. Он сам вылепил ее, когда мне было лет десять. Кривоватую, неуклюжую, но такую дорогую сердцу. Бережно беру ее в руки, ощущая знакомую прохладу глины. Стоит только подумать о родине, и в выжженной, покрытой пеплом душе, возрождается что-то живое.

По рукам бегут мурашки, а в голове вспыхивают воспоминания, связанные с дедушкой, когда он еще был жив.

— Вот, голубоглазка, держи, — протягивает мне фигурку деду. — Теперь ты понимаешь, что самое крепкое на этой земле? Не скала. И не сталь, что плавят в городе. А то, что слеплено руками человека и закалено его терпением, родная.

Яркое, чистое, как слеза горного Терека, солнце бьет в глаза.

Маленькая Диана сидит у подножия аула, на выцветшем, пахнущем шерстью войлочном ковре. Густой воздух пропитан запахом чабреца, мокрой земли и прохлады, которую принес ночной дождь.

Дедушка Абдулла сидит рядом. Его невероятно ловкие руки, испещренные ветром и временем, завершают работу над большим и маленьким кувшином. Его папаха из овечьей шерсти лежит рядом, на примятой траве, и нет вида прекраснее и роднее...

— Глина, родная, она ведь мягкая. Ее легко сломать, если захочешь. Но если ее обжечь в огне, она сохранит форму навеки. Так и человек. Его можно сломать, но если он пройдет сквозь огонь испытаний, он станет сосудом. Надежным. И сможет напоить других, — говорит, не отрывая взгляда от работы.

— Деду, ты ведь вдохнешь в него свою силу, чтобы он тоже был сильным?

— Конечно, моя голубоглазая красавица. И я, и горы, которые его окружают. Он будет помнить место, где родился и будет стоять крепко.

Тогда его слова были просто красивой притчей. Сейчас, когда маленький кувшин холодит пальцы в этой роскошной, но пустой гостиной, где нет ни запаха горного воздуха, ни теплоты голоса дедушки, притча становится очередным приговором. Огонь испытаний не сделал меня сосудом.

Он сделал меня осколком…

Шум открывающейся входной двери заставляет вздрогнуть. Фигурка едва не выскальзывает из пальцев. Быстро ставлю ее на край и замираю, спиной чувствуя его приближение. Сердце спотыкается, а потом пускается вскачь, гулко стуча в висках, отдаваясь дрожью во всем теле. Каждый шаг за спиной сравним с ударом молота по натянутым нервам.

Амир останавливается совсем рядом. Я ощущаю это каждой клеточкой тела, безошибочно считывая энергетику подавления, а потом чувствую запах дождя, дорогого парфюма и… алкоголя.

Снова.

— В субботу свадьба у Икрама, — говорит безэмоционально. — Мы должны быть там. Вместе.

17

Глава 10

Самая тяжелая броня — это улыбка, скрывающая трещины на сердце.

Неуместные слова Камиля вспыхивают в сознании тяжелым актом протеста. Я смотрю на его изучающий, ожидающий взгляд и понять не могу, как он вообще посмел мне подобное предложить?! Семья Басаевых открывается для меня с разных сторон, и я в таком ужасе, что слова выдавить из себя не могу.

— Ты же понимаешь, что потом…

— Камиль, — перебиваю, наконец отмирая. Мой голос на удивление холоден и тверд. — Я ценю твое... беспокойство, — ложь скрипит на зубах, как песок, но я старательно сохраняю видимость уважения, — но я жена твоего брата.

— Он тебя не заслуживает, Ди.

— Диана, — жёстко пресекаю дружеское обращение, которое в данной неуместной ситуации лишь еще больше все усугубляет. — И это не тебе решать. Если продолжишь и дальше говорить подобное, я сочту это за прямое неуважение. Ко мне. И к моей семье.

Упоминание семьи действует стопроцентно. Я вижу, как он напрягается. Взгляд, которым он смотрел на меня через зеркало, уже другой — пристыженный. Камиль крепче сжимает руль и продолжает путь.

— Прости, — его голос звучит глухо, но в нём слышится искреннее сожаление. — Диана, правда, прости. Последнее, чего я хотел — это проявить к тебе неуважение.

Остаток пути мы едем в густой, давящей тишине.

Поездка по магазинам вымотала меня до предела. Я схватила первое же платье, которое соответствовало случаю и моим понятиям о скромности, и настояла на немедленном возвращении.

Весь следующий день проходит в тумане. В доме пахнет кардамоном, топленым маслом и ванилью. Я испекла пахлаву, раскатывала тонкое тесто для хинкала, начинила чуду с творогом и зеленью. Готовила все то, что так любили родители, пытаясь занять руки и отогнать неправильные мысли.

С каждой минутой приближения вечера тревога внутри нарастала, превращаясь в тугой узел в животе. Я боялась, что Амир вернется с работы пораньше и нам придётся создавать видимость терпения друг друга, но уже стемнело, а он все не возвращался.

Нервно перебирая край платка, подхожу к окну, вслушиваясь в каждый шорох. И только когда на подъездной дорожке мелькает свет фар, выдыхаю, ожидая встречи с родителями.

Бросаюсь к двери, уже на ходу поправляя волосы, и застываю на пороге.

Это машина Амира.

Он сам выходит с водительской стороны, а с пассажирской — папа. С заднего сиденья, поправляя края длинного платья, выходит мама. Сердце пропускает удар, а потом как бешеное начинает колотиться с новой силой.

— На’на! Отец! — пытаюсь сдержать порыв подбежать и обнять их. На глаза наворачиваются слёзы, и я стыдливо опускаю голову в пол.

Мама тут же заключает меня в крепкие объятия, пахнущие чем-то родным, любимым и таким теплым...

— Родная моя! Девочка моя!

Отец тем временем хлопает Амира по плечу.

— Спасибо, что встретил, сын. Не стоило так утруждаться.

— Мы уже думали, не улетим сегодня, — тараторит мама, заходя в дом и оглядываясь. — Рейс задержали почти на четыре часа. Амир, бедный, все это время в аэропорту нас ждал. Сказал, не хотел, чтобы мы с водителем ехали. Мой сыночек…

Я поднимаю глаза на Амира поверх маминого плеча. Он стоит у двери, такой высокий, что почти заполняет весь проем, и смотрит прямо на меня.

Он ждет благодарности? Какой-то реакции?

Ее не будет. Для меня его поступок — ещё одна деталь фальшивой картинки, которую он для всех рисует, а потому, резко отведя взгляд, я помогаю маме разобрать вещи, а потом иду усаживать всех за стол.

Пока ужинаем, мы почти не разговариваем. Напряжение становится осязаемо, и я чувствую, как мама то и дело бросает на меня быстрые, изучающие взгляды, но я лишь усердно улыбаюсь и подкладываю ей еще пахлавы.

— Почему Таир не приехал с вами? — спрашиваю папу, когда тишина становится уже неловкой.

— Таир задержался, чтобы решить вопросы по работе с местными филиалами, завтра к обеду должен подъехать, — отвечает отец, подавляя зевок. — На свадьбу успеет.

Я киваю, а потом спешно убираю посуду и провожаю родителей в комнату для гостей.

— Отдыхайте, вы с дороги. Если что-то понадобится…

— Иди, дочка, иди. И Амиру спасибо скажи еще раз от нас, — улыбается мама, ещё раз меня обнимая.

Как раз в этот момент Амир подходит, желает родителям спокойной ночи и, приобняв меня за плечи, что тут же вызывает волну напряжения по телу, уводит в сторону спальни.

Сердце сжимается, пока мы идём туда вместе, однако когда подходим к двери, Амир открывает ее для меня, а сам разворачивается и идет в соседнюю, ещё одну гостевую.

Я выдыхаю с облегчением, которого хватает ровно на одну секунду.

Таир завтра приедет.

А значит, он займет единственно оставшуюся гостевую комнату. А мы с Амиром… Мы снова должны будем играть счастливую семью в одной спальне.

Мысль о том, что придется лечь с ним в одну постель, дышать одним воздухом, чувствовать его присутствие рядом после всего, что я видела… Изощренно режет внутренности даже без ножа.

18

Он держал её крепче, чем требовалось ее раненому сердцу. Потому что знал — стоит отпустить, и она уйдёт навсегда.

Банкетный зал «Амазонии» невероятно красив, огромен и просто утопает в роскоши. Розовое золото, звонкий хрусталь, белоснежные и бледно-розовые цветы, свисающие с потолка гирляндами, завораживают. Однако для меня все это преувеличенно шикарно и прежде всего кричит лишь о статусе.

Единственное, что радует, так это то, что вокруг разносятся мелодии национальной музыки, греющие душу в этом холодном пространстве, а в центре зала уже кружатся пары в лезгинке.

Смотрю на них и вспоминаю о том, как и я когда-то танцевала…

Кружила в воздухе, словно лебедь, сливалась с мелодией, вдыхая ее вместе с кислородом и заставляя стать частью меня, впитаться воедино… От ностальгии начинают покалывать кончики пальцев, и я тут же беру маму за руку, чтобы отвлечься.

Мы проходим вглубь зала, где нас тут же окружают родственники. Объятия, поздравления, громкие голоса. Я стараюсь улыбаться, пока не начинают болеть скулы. Потом просто стою за мамой, мечтая, чтобы это все поскорее закончилось.

Однако все только начинает… к нам подходят только что приехавшие родители Амира, и мне снова приходится надевать маску участности. Его, а теперь и моя, мама Аминат тепло обнимает меня, прижимает к своей груди и касается моей щеки своей.

— Диана, дочка, ты выглядишь прекрасно, цветочек мой, — говорит она, и я чувствую себя ещё хуже, потому что действительно люблю маму Амира. Как и она меня…

Что касается его отца, то папа Ибрагим — копия Амира, только старше и жестче. Он лишь коротко кивает мне, на что я покорно опускаю голову. Не принято в глаза старшим смотреть.

Краем глаза замечаю, как Амир тоже со всеми здоровается, но при этом постоянно смотрит на меня, следит за каждым движением, жестом, шагом, словно я могу сбежать отсюда. Разве могу? Если бы только могла… давно бы ушла.

Когда с беседами, а позже и с поздравлениями молодоженов, покончено, нас усаживают за стол, и я чувствую себя экспонатом в музее, потому что надеялась на то, что Амир сядет с мужчинами, как у нас принято, а не рядом со мной.

Все дело было в том, что невеста — русская девочка, и свадьба более светская: все сидят, где хотят, поэтому мне сейчас и приходится сидеть, нервно сжимая край своего платья, и вдыхать терпкий, сводящий с ума запах моего мужа, который держит свою руку на спинке моего стула.

Оглядываю зал в поисках Таира, но он уже вовсю танцует лезгинку с какой-то красивой девушкой, одетой в скромное платье изумрудного цвета и такого же цвета косынкой.

Усмехаюсь, потому что судя по тому, как Таир на неё смотрит, она ему явно понравилась.

— Добрый вечер! — раздается веселый голос Камиля, подошедшего к нашему столу. Он здоровается со всеми, а потом подходит к Амиру — Брат, ты, как всегда, решил отсидеться в стороне, пока все празднуют и веселятся?

Амир смотрит на него ледяным взглядом.

— Неужели ты позволишь такой красавице-жене сидеть весь вечер? — произносит он, а у меня от раздражения скулы сводит. И что он творит? — Я ведь знаю, Диана у нас танцует как лебедь, сам видел, когда забирал однажды с тренировки.

Действительно, Амир как-то попросил Камиля забрать меня с танцев, а тот зашёл в зал и смутил своим появлением всех девушек. Тогда это казалось неопытностью. Сейчас кажется навязчивым желанием и наглостью. Однако на глазах у всей родни я не могу об этом сказать прямо, но ставлю себе заметку обязательно поговорить с ним позже. Его поведение выходит за все рамки дозволенности.

И судя по реакции Амира, ему это тоже не нравится.

— Диана, раз твой муж никогда не танцует, окажешь мне честь? — Камиль протягивает в сторону руку, приглашая меня пойти с ним танцевать, и я вижу, как все, сидящие за столом, смотрят на меня. Мама — с натянутой, взволнованной улыбкой, потому что из всех собравшихся, она — единственная, кто считывает меня безошибочно, отец — со строгостью, родители Амира — с ожиданием, а он сам…

Его челюсти сжаты до предела, а руки сомкнуты в кулаки. Медленно выдохнув, я гордо вскидываю голову и отодвигаю стул, а потом поднимаюсь, делая шаг в сторону.

Амир тут же встаёт со мной, и веселое выражение лица Камиля тут же меркнет под тяжестью огромной фигуры брата, нависшей над ним. Амир кладёт тяжелую ладонь ему на плечо, и судя по реакции Камиля, делает он это жестче, чем требовалось бы для обычного жеста.

— Нам надо поговорить, — цедит он тихо, но я, из-за того, что стою рядом, слышу.

Камиль что-то отвечает ему на родном языке, но теперь уже я не слышу, что именно, потому что начинается самая быстрая и громкая часть лезгинки, перед самой кульминацией. И единственное, что мне остается делать — следить как игривая улыбка медленно слетает с лица Камиля. Он мгновенно мрачнеет, зло смотря на брата, а потом кивает и, не прощаясь, разворачивается и уходит в толпу.

Я растерянно моргаю, стыдливо опуская голову и сжимая руками свои пальцы, чувствуя себя ужасно в такой ситуации, и собираюсь сесть обратно на свое место.

— Ди… — рука Амира задевает мои пальцы, а когда я вырываю их, другой рукой он подтягивает меня к себе за талию так, что я путаюсь в платье и почти падаю на него, упираясь руками в грудь.

19

Плавная, тягучая, благородная мелодия «Симда» заполняет зал, и я замечаю, как все расступаются, лишь сильнее заставляя меня нервно трястись, а потом сотни окруживших глаз устремляются на нас.

Но не их взгляды пугают больше всего. Гораздо страшнее тот, что напротив — прожигающий темным, собственническим огнем взгляд Амира. В нём нет ни капли пустоты, что была раньше. Он больше не выглядит как тот, кто контролирует ситуацию. Я не знаю, что от него ожидать и нервничаю ещё больше. Ладошки потеют, а по вытянутому в тонкую струну позвоночнику пробегает холод.

Амир делает первый шаг, не отводя от меня взгляда, и начинает медленно огибать меня. Завороженно смотрю на его отточенные мужественные движения и невольно отвечаю, повинуясь не воле, а вбитому в меня тренировками инстинкту танца с самого детства. Руки медленно поднимаются и опускаются, взгляд направлен в пол, а голова гордо вскинута вверх. Мы скользим по паркету, и с каждым движением я понимаю, что это не танец.

Нет...

И даже не взрыв эмоций, как в лезгинке.

Симд с Амиром — это хождение по самому краю. Это танец контроля, взглядов, едва уловимых движений. Если бы кто знал, каких усилий мне дается двигаться плавно, грациозно плыть по паркету, пока внутри меня бушует океан, пока каждая часть моего тела напряжена до предела, на висках появляются капельки пота, а во рту пересыхает, словно в пустыне.

Каждый поворот головы, каждый пойманный взгляд, каждый плавный взмах его руки, что не касается моей, но ведет меня, — все кричит о невысказанном.

Когда начинаем кружиться, а потом он берет меня под руку, чтобы пройти медленную дорожку танца вперёд, его пальцы сжимаются не на локте, как положено, а ложатся на талию, притягивая на долю секунды к себе ближе, чем позволяет приличие, и тут же отпуская, возвращая себе контроль.

— Ты прекрасна, — низкий, хриплый голос Амира раздается у самого уха перед тем, как нам предстоит снова разойтись, и это окончательно добивает.

Эмоции переполняют меня через край. Движения становятся вымученными, а взгляд потерянным. Левая сторона груди ноет в надежде, что это скоро закончится и ее спасут! Вытащат из этого водоворота противоречий и дадут успокоиться, ведь возле Амира это невозможно.

Когда снова приближаемся, я решаю ответить, потому что его слова «ты прекрасна» не просто не дают мне покоя, они заезженной пластинкой играют в голове каждую прошедшую секунду.

— Хвалишь личную актрису своего спектакля? — цежу сквозь зубы, глядя ему куда-то в плечо. Смотреть в глаза просто выше моих сил. Это слишком взрывоопасно для моего сердца.

— Это всё еще спектакль для тебя, Диана? — рука Амира снова сжимается на моей талии, резко притягивая меня к твердому боку и заставляя поднять голову.

Я врезаюсь, сталкиваясь с его взглядом, а потом, кажется, окончательно падаю в обрыв от того, как он смотрит.

Болезненно, с ощущением тяжести всего мира на плечах. Так же, как я смотрела на него в тот самый день.

— А как еще ты это назовешь? — говорю и слышу, как непривычно для меня звучит мой голос, пропитанный ядом. — Ты получил то, что хотел. Все видят счастливых супругов Басаевых. Родители спокойны.

— Замолчи.

— Почему? Чтобы не напоминать тебе о том, что ты сделал? О том, как ты…

— Я сказал, замолчи, — взрывается он, бешено дыша, после чего медленно выдыхает и ведет меня в плавном повороте.

Амир так близко, что я чувствую жар, исходящий от его тела. Запах парфюма смешивается с чем-то неуловимо его — запахом силы. Это просто невозможно вынести. Это сводит меня с ума.

Музыка нарастает, и вместе с ней нарастает паника. Его взгляд, его близость, лицемерие этой минуты, вспыхивающая в памяти картина — она в его кабинете…

Слишком много.

Слишком больно.

Музыкальная фраза позволяет разорвать наш обернутый колючей проволокой круг, и я делаю это сразу же. Плавный шаг назад, почтительное склонение головы, как того требуют правила танца, а потом резкий разворот и самый настоящий трусливый побег — единственное, на что я сейчас способна.

Ищу глазами уборную пока тяжелые, давящие шаги за спиной догоняют.

— Диана!

Я ускоряю шаг, но стальные, крепкие и когда-то до боли любимые ладони Амира смыкаются на моем животе за миг до того, как пальцы коснулись бы спасительной двери.

Он притягивает меня к себе спиной и… прижимает к горячему, пульсирующему скопленной энергией телу.

— Пусти, — вырываюсь не из его объятий, скорее из моего личного ада!

— Нет, — Амир кладёт подбородок мне на голову, продолжая держать за пояс.

Его ладони поглаживают мой живот, а мне избавиться от этих касаний хочется. Содрать с себя вместе с кожей.

— Прекрати, — не говорю, скулю от бессилия и в то же время от тоски по нему.

Вместо того, чтобы тут же оттолкнуть, стою, не в силах даже пошевелиться, и ненавижу его за то, что он со мной делает. А себя за слабость, потому что не могу этому противостоять.

— Стыдно, ты совсем потерял голову, — шепчу обреченно, ведь если кто-то увидит нас в такой позе, позора не избежать, даже учитывая то, что мы в браке. Нельзя проявлять чувства на людях, а Амир… сегодня он итак ходил по грани!

20

Глава 12

Память — самый жестокий судья. Она заставляет смотреть на прошлое новыми глазами.

Слезы режут глаза, обжигают щеки, душат меня, колючими тисками сжимая горло. Всхлипы, приглушенные ладонью на губах, рвутся из груди, когда в голове раз за разом проносятся его последние слова. Они гулким эхом бьются об стены тесного служебного помещения, а потом рикошетят в виски, отзываясь нестерпимой болью в сердце.

«Всегда чужая… и никогда моя»

Крепко жмурюсь, отчаянно желая стереть себе память, но эти слова плотно оседают в сознании и мощным ударом отбрасывают меня в прошлое. Вытягивают на поверхность совсем другие воспоминания, вынуждая снова и снова прокручивать в голове месяцы нашей совместной жизни с Амиром.

Около двух недель после свадьбы к нам приезжают в гости его родители. Пока все размещаются в столовой, я суечусь на кухне в легком волнении. Открываю духовку и невольно улыбаюсь, когда за спиной слышатся шаги. Тихие, но я безошибочно узнаю их. Амир помогает мне, вынимая пирог с сыром, а потом… его теплые, сильные ладони ложатся мне на талию. Он притягивает меня к себе спиной, утыкаясь носом в волосы у виска. И я… замираю, притаив дыхание. Всё тело каменеет от еще непривычной, пугающей близости.

— Амир, не надо… Кто-то может войти…

Его отец, мать, кто угодно... Каждый раз был любой предлог, лишь бы разорвать этот контакт.

Он тогда не спорил, но его руки разжались слишком резко, после чего он просто ушел.

В тот момент казалось, что я поступаю… правильно. Как учила меня мама. Скромность — драгоценность. Радость должна быть тихой. Нельзя показывать свои чувства, нельзя быть… доступной.

Не успеваю в полной мере прочувствовать момент, как меня перемещает еще на пару месяце вперед…

Амир прижимает меня спиной к своей твердой груди, чего не бывало прежде… И меня от неожиданности словно парализует.

Его ладони пробираются под простынь и накрывают живот. Напрягаюсь непроизвольно, не понимая, как реагировать.

— Что это? — ладонь мужа замирает на маленькой впадинке под грудью, а потом находит рядом еще одну. — Шрамы?

Вздрогнув, уворачиваюсь и плотнее кутаюсь в простынь.

— Это после аварии?

Сердце за секунду разгоняется, жар в теле ощутимо нарастает, но теперь он совсем другого характера.

— Расскажешь? — продолжает он, не пытаясь меня удержать, когда я хочу отстраниться.

— Да… — роняю сипло и, прочистив горло, коротко добавляю: — Нечего рассказывать, не хочу говорить об этом, теперь же… всё хорошо.

Я тогда отвернулась, сделав вид, что захотела спать, а он вдруг резко встал и ушел. Словно вообще пожалел о том, что спросил. И в один момент стал таким холодным, чужим…

Я еще долго не могла уснуть, терзая себя мыслями: почему так сильно смутилась, не рассказала ему, закрылась в себе? Я просто не смогла перешагнуть этот барьер, вымощенный из каменной стены тяжелых воспоминаний, страхов и… непринятия себя такой… неидеальной.

Амир ещё несколько раз пытался поговорить со мной об этом, оставаясь внимательным и подходя к вопросу серьезно, но я не хотела впускать его в свои самые уязвимые места.

«Каждый раз, когда я делал к тебе шаг, ты делала три назад».

Так ли это?

Тогда я этого не понимала, не замечала.

Но сейчас, в этой холодной кладовке, такие его жесты видятся совсем иначе. Это не было посягательством. Это была… попытка. Шаг навстречу. А я, в своем мире из правил и страхов, делала не три, а десять шагов назад…

Он пытался пробить эту стену из «не положено», «неудобно», «всё в порядке». А я, считая себя хорошей, покорной женой, по факту была для него… всегда чужой.

Это осознание не оправдывает его измену. Ничто не может ее оправдать. Но оно… всё усложняет.

Не знаю, сколько проходит времени, пока я терзаю себя воспоминаниями, сидя в четырех стенах служебного помещения. Заглушенная музыка из банкетного зала кажется далеким, нереальным шумом из другой жизни. А здесь, в этой пыльной темноте, есть только его слова, ломающие меня изнутри…

Неизвестно, откуда берутся силы. Ноги, ставшие ватными, несут меня обратно. Механическими движениями поправляю макияж в уборной, подставляю пылающее лицо под ледяную воду, а потом возвращаюсь в зал.

Остаток вечера проходит как в тумане. Яркие пятна, громкая музыка, смех и приглушенные голоса не возвращают меня в реальность. Я машинально улыбаюсь, киваю, принимаю комплименты своему платью, прическе, нашему «красивому» танцу, но мыслями нахожусь в этот момент где угодно, только не здесь.

Амир больше не подходит ко мне. Весь вечер сидит с отцом и Таиром, что-то серьезно обсуждая.

Дорога до дома проходит в напряженном молчании. Родители, заметно уставшие, о чем-то тихо переговариваются на заднем сиденье. Амир, с виду расслабленный, уверенно ведет машину. Но я непроизвольно отмечаю, как побелили костяшки его пальцев, сжимающие руль.

О чем он думает? Что… чувствует?

21

Глава 13

Женская сила — не в покорности, а в знании, когда ее применять.

Ощущаю жгучий прилив стыда, когда смотрю на маму, и тут же опускаю глаза. Пальцы непроизвольно сжимают крепче небольшую коробку, в которой лежит аккуратно сложенный комплект нижнего белья, и щеки начинают пылать только сильнее.

Казалось бы, такой подарок не должен вызывать у меня столько эмоций. В моем приданом помимо всех остальных вещей было несколько комплектов нижнего белья. Но этот… При одном лишь взгляде на него мне хочется захлопнуть крышку и сделать вид, что я этого не видела.

Тонкое черное кружево, ленты, полупрозрачные вставки… Не в силах сказать хоть слово, неуверенными движениями закрываю коробку, а потом снова смотрю на маму. Она мягко берет мою руку, и в ее серьезном взгляде нет ни капли сомнения.

— Нас всегда учили скромности, — тихо начинает она, — учили быть покорными, уважать мужа, молчать, когда он говорит. И это правильно, Диана. Но… — она делает паузу, и ее пальцы сжимаются на моей руке немного крепче. — Нас забыли научить главному. Быть женщиной.

— Мама, я не понимаю…

— Женщина — это не только чистый дом и горячий ужин, — продолжает она. — Это мудрость. Знать, когда промолчать, а когда — сказать. Знать, как сказать. Чувствовать мужа. Его усталость, его гнев, его… нужды.

— У нас всё хорошо, — спешно говорю и отвожу глаза, ощущая, как эта ложь царапает внутренности.

— Диана, — она тяжело вздыхает. — Я твоя мать, и я вижу твои глаза. Они так сияли на вашей свадьбе, а вчера в зале… в них была только боль. Я не знаю, что у вас произошло. И ты не обязана мне говорить. Но брак — это не только испытания огнем. Это еще и работа. Работа двоих.

— Я старалась… стараюсь, — шепчу, осекаясь, чувствуя, как слезы снова подступают к горлу.

— Старайся и для себя, родная. Люби себя. Ты красивая… Невероятно красивая. И твой муж должен это видеть каждый день. Он должен бояться тебя потерять, а не ты его.

Ее слова кажутся такими чужими для нашего мира, но они… такие правильные.

— Мы, женщины, тоже имеем власть. Власть над мужчинами. Не забывай об этом.

Мама переводит взгляд на коробку, а потом снова смотрит на меня.

— Примерь. Хотя бы для себя.

Она целует меня в макушку, вдыхая запах волос, и уходит, тихо прикрыв за собой дверь.

Комната погружается в тишину, в которой мои мысли звучат оглушительно. Коробка, лежащая на кровати, кажется насмешкой.

Власть? Какая у меня может быть власть? Во мне не хватило… чего? Опыта? Раскрепощенности? Этого ему не хватало?

Тошнота подкатывает к горлу, и я интуитивно растирают ладонью грудную клетку. А потом резко встаю с кровати, проходясь по комнате, и останавливаюсь перед высоким зеркалом в полный рост.

Бездумно развязываю пояс халата, наблюдая, как плотная ткань соскальзывает с плеч, обнажая длинную белую сорочку. Скромная, простая, такая же как и большинство в моем шкафу. Привычная для меня, но… нравится ли она мне? Я не знаю...

Ладонь осторожно касается ключиц и скользит ниже, натыкаясь на едва ощутимые рубцы под подушечками пальцев. Маленькие, почти незаметные, но я их чувствую. Они, как вечное напоминание о той аварии. А потом я невольно вспоминаю его вопросы, когда он тоже почувствовал их…

Тогда его пальцы просто замерли, когда наткнулись на шрамы. А я отшатнулась, закрылась в себе. Не дала прикоснуться к моей боли, к моему несовершенству. Но вместо чувства вины, сейчас во мне неожиданно просыпается злость. На него, на нее и даже на себя…

Резким движением снимаю с себя сорочку, отбрасывая ее в сторону. Руки дрожат, пока достаю это невесомое черное белье и надеваю его.

Шелк холодит кожу, кружево… настолько бесстыдное, что почти ничего не скрывает. Снова смотрю на себя в зеркало, и замираю. Это же не я… Или… та я, которую никогда не знала?

Вздрогнув, буквально за секунду сгораю от паники дотла, когда дверь в спальню внезапно открывается. Амир входит в комнату без стука, но, сделав пару шагов, резко застывает на месте. Его взгляд впивается в меня...

Раздражение на его лице тут же сменяется растерянностью, удивлением и каким-то неверием, а потом… Его глаза медленно опускаются ниже, скользят по обнаженным участкам до самых стоп, и я чувствую это как физическое прикосновение.

По телу проносится огонь, что мгновенно проникает сквозь кожу и обжигает изнутри. Меня охватывает стыд, удушающая паника, и я инстинктивно хватаю халат, пытаясь прикрыться.

— Не надо, — его хриплый голос почти неузнаваемый сейчас.

Всего одна фраза. Одна фраза, прозвучавшая как приказ, и я… обездвижено замираю. Цепенеет не только тело, но и разум, как бы я не пыталась бороться с собой. Меня словно парализует под его темным, проникающим взглядом и этим твердым тоном.

Амир не приближается ко мне. Просто смотрит. Долго, тяжело, так, что воздух в комнате густеет, и мне становится трудно дышать. А потом медленно, словно хищник, делает шаг ближе. Следом еще один, пока не останавливается за моей спиной. Так близко, что жар его тела опаляет лопатки, и мое сердце взволновано рвется из груди.

22

Глава 14

Можно убежать из дома, но невозможно убежать от того, кто стал твоим домом.

Глубоко вдыхаю свежий, чистый воздух, проникающий в салон машины через приоткрытое окно, но в груди словно пыль оседает. Оглядываясь назад, смотрю на скрывающийся из виду дом, чувствуя, как за ребрами неприятно ноет. До конца не верю, что… уезжаю. Что Амир отпустил меня.

Тело снова пробивает дрожью, как и тогда, в столовой. Я всё еще ощущаю его ледяной взгляд, пронзающий меня насквозь, когда он, наконец, ответил отцу и позволил мне уехать с родителями.

Возвращаясь на Родину, я была уверена, что почувствую облегчение. Но последние несколько дней… тяжелые.

Меня переполняла радость от встречи с бабушкой, ее объятия, пахнущие сушеными травами и чем-то безумно родным, — единственное, что принесло покой. Но даже ее присутствие не смогло заполнить ту дыру, что выжег Амир.

Я стараюсь не думать о том, где он, с кем он, но эти мысли проникают в голову неконтролируемо. Особенно сложно не отвечать на его звонки. Сердце замирает каждый раз, когда на экране вспыхивает его имя, а потом еще долго не может утихнуть. И к концу недели меня охватывает пугающее осознание...

Находиться вдали от него оказывается еще сложнее, чем рядом с ним.

***

— Куда торопишься так, родная? — спрашивает бабушка, осторожно срывая сухими пальцами головку дикой ромашки.

— Я просто уже приловчилась, — улыбаюсь, присаживаясь на склоне и всё же немного замедляюсь.

Теплый взгляд бабушки задумчиво скользит по моему лицу.

— Сердце твое спешит, — говорит она тише. — Бежит и вперед, и назад одновременно. Так ходить нельзя, споткнешься.

Заставляю себя улыбнуться и продолжаю собирать травы, ощущая, как в груди уже привычно ноет. А когда мы возвращаемся, я провожаю бабушку до дома и останавливаюсь на крыльце.

— Я проведаю Зарика, — предупреждаю ее и иду в хлев.

Внутри тихо, пахнет сеном и кислым молоком. Маленький теленок лежит в углу, но увидев меня, пытается подняться. Он еще совсем слаб, едва выжил, но Майечка… она умерла при родах.

— Ну, давай, малыш, — шепчу, садясь на сено и поднося к нему бутылочку. Слышу на фоне какой-то глухой рокот остановившейся машины, прислушиваюсь, но не услышав голоса, продолжаю кормить теленка.

Он так мило ищет бутылочку, бодается и, наконец, присасывается к ней.

— Ты должен бороться. Понимаю, что тяжело… Но я постараюсь тебе помочь.

К глазам снова подкатывают слезы, как и в тот день, когда я только узнала, что Майечке не хватило сил перенести роды.

— Знаю, что ты остался один, — глажу его по мягкому бочку и, не задумываясь, шепчу: — Я тоже… можно сказать, теперь одна.

— Не одна.

Низкий голос Амира разносится по хлеву и попадает точно в цель. Пробивает сердце.

Кровь стынет в жилах, а в следующую секунду ударяет в виски. Бутылочка выскальзывает из ослабевших рук, и молоко растекается по сену.

Резко оборачиваюсь, только чтобы убедиться, что я не брежу. И лучше бы поняла, что схожу с ума, чем… увидела бы его. В строгом темном костюме Амир выглядит так неуместно в хлеву, но… он действительно здесь.

Он выглядит уставшим, злым и напряженным. Сердце не просто бьется — оно взрывается, поднимая из глубины души злость.

Зарик жалобно мычит, тычась в мою руку, и оцепенение мгновенно спадает. Хватаю бутылку, снова подношу к теленку, и когда он заканчивает, укладываю его в чистое сено, вставая и отряхивая платье.

— Что ты здесь делаешь? — твержу ледяным тоном, останавливаясь перед Амиром, преграждающим выход.

— То же, что и ты, — отвечает ровно, не двигаясь с места. — Забочусь о том, что принадлежит мне.

— Я тебе не принадлежу!

Амир спокойно удерживает мой пылающий взгляд, а затем поясняет:

— Я говорил не о тебе.

Рвусь к выходу, невольно касаясь его плеча, но он следует за мной.

— Ты не отвечала на звонки, — произносит твердо.

— А что ты хотел услышать, Амир? — теряя контроль, разворачиваюсь так резко, что едва не сталкиваюсь с ним. — Как мне хорошо там, где нет тебя?

Желваки на его скулах напрягаются, взгляд темнеет, и я вижу, как он сдерживается. Быстрым шагом иду снова к дому, больше не оглядываясь.

На пороге нас встречает папа и здоровается с Амиром, будто совершенно не удивлен его приезду.

— Быстро ты, — хлопает его по плечу. — Я как раз подготовил документы.

Позже я узнаю о том, что у отца какой-то серьезный конфликт из-за земли. Новый курорт, строящийся в ущелье, пытается через юристов изменить границы и отвести русло ручья, который питает наши пастбища и всю деревню. Противостоять этому сложно, и требует кого-то… с хваткой Амира.

Он здесь не из-за меня. И я снова ненавижу себя за ту досаду, что безвольно просачивается в сердце.

День тянется мучительно. Пытаюсь спрятаться на кухне, в своей спальне, но всякий раз, когда его голос доносится из кабинета отца, я невольно прислушиваюсь, забывая о делах.

23

Глава 15

Диана

Ветер не просто бьет в лицо. Он нагло крадет мое и без того сбитое дыхание, высушивает слезы, едва они успевают родиться, и превращает их в разъедающую соль на губах.

Под копытами проносится мокрая от вечерней росы трава, пахнущая мятой, но она, как это обычно бывает, не успокаивает меня.

Ничто не может успокоить, когда я ощущаю его присутствие настолько близко, словно он дышит рядом, словно ядовито шепчет на ухо, стоя за спиной, словно не позади едет, а… рядом. И не догоняет. А... сопровождает.

Но бегу я не от него. Я бегу от противоречивых эмоций, которые переполняют меня. От сомнений, от убивающих чувств к мужу и тяжести его поступка, что увесистым камнем висит на моей шее, заставляя идти ко дну и тонуть…

Я хотела выдохнуть, хотела, чтобы мне дали время для того, чтобы понять, как мне жить дальше, но он не дает…

Ворон Таира скачет чуть сбоку, тенью скользя по серебристому склону. Амир сидит в седле так, словно сросся с конем. Такой огромный, несокрушимый… Дает мне иллюзию свободы, но при этом держит на невидимом поводке своей власти, находясь одновременно далеко и так непозволительно близко.

А меня душит это! Я не то что не готова к разговорам с ним… Я себя сейчас не понимаю.

— Диана, хватит! — долетает до меня сквозь ветер его властный голос.

— Не преследуй меня! — выкрикиваю в ответ, сильнее впиваясь пятками в горячие бока Альмы. — Оставь меня в покое!

Мы несемся сквозь сумерки, и мир вокруг смазывается в единый поток зелени и камней. Но теперь я знаю, куда скачу. К месту, которое всегда меня питало и придавало внутренней силы. К краю, где земля обрывается, уступая место только горизонту, где небо встречается с туманной дымкой ущелья, где сердце отпускает все тяготы и страхи, выплескивая их в бушующее под скалами море.

Когда место обрыва почти достигнуто, и уже виднеется рыжий закат на горизонте, я оглядываюсь через плечо, встречая глаза Амира, в которых абсолютно не вижу страха. Только что-то похожее на болезненное узнавание.

Он понял, куда я его веду.

Прибавляю скорости, хотя сердце бешено колотится в груди, готовое уже сейчас взорваться, и наконец закончить все мои мучения.

Амир принимает вызов, вместе со мной приближаясь к краю.

Мы летим к обрыву наравне, как две враждующие стихии, готовые вот-вот сорваться вниз. Воздух звенит от напряжения. За миг до края, до точки невозврата, я резко, со всей силы, тяну поводья на себя.

Альма этого не ожидает. Она хрипит, вздымаясь на дыбы, и мой мир тут же переворачивается. Я слышу ее паническое ржание, и в следующую секунду земля встречает меня жестким, болезненным ударом, выбивая весь воздух из легких.

Не успеваю даже застонать от пронзившей плечо боли, как слышу грохот копыт Ворона почти над головой.

Амир слетает с седла еще до того, как конь полностью останавливается, а потом подлетает ко мне, падая на колени и прочесывая траву своим брендовым костюмом, смотрящимся тут абсолютно нелепо. Смотрю на его лицо… и понимаю, что никогда не видела его таким.

— Сумасшедшая! — ощупывает мои плечи, руки, голову. — Ты цела? Диана! — кричит надрывно, теряя контроль.

— Не трогай меня! — отмираю и тут же отталкиваю его от себя. Тело ломит, но, кажется, все цело, чего не скажешь о душе. — Я в порядке!

— В порядке?! — рычит, пылая от злости. — Ты могла разбиться! Ты хоть понимаешь, что творишь?! Ты могла свернуть себе шею!

— И что?! — кричу ему в лицо, опьяненная адреналином. — Тебе стало бы легче!

— Легче?! — он грозно, болезненно усмехается. — Да я чуть с ума не сошел! — сгребает меня в охапку, поднимает на ноги, и теперь я стою так близко, что чувствую жар, исходящий от его тела, и ощущаю, как тяжело вздымается его грудь.

— Отойди, — произношу обессиленно.

— Хватит бежать! Говори со мной! Хватит бояться!

— Ты — последний, кого я боюсь! — вздергиваю подбородок, соприкасаясь с ним грудью.

Между нами пылает. Воздух накален до такой степени, что обжигает лицо. Звенящий слева от нас шум воды становится свидетелем нашего поражения.

— Не меня, Диана… Ты боишься себя возле меня, — толкает меня за талию, теперь уже окончательно прижимая к себе.

— Это ничего не меняет! — бью кулаками в каменную грудь, едва сдерживая слёзы. — У меня перед глазами лишь твоя измена! Твое предательство!

— Ты ничего не знаешь, — снова проговаривает он сквозь зубы.

— Я видела достаточно, чтобы понять, что не прощу тебя, — слезы все же обжигают глаза. — И раз ты не даешь мне даже времени для того, чтобы прийти в себя после случившегося, то будь готов встретиться с горькой правдой — между нами всё кончено, — гневно цежу сквозь зубы. — Сколько бы ни прошло времени, я не прощу тебя, слышишь? Мы разведемся!

Последнее слово повисает в звенящей тишине ущелья.

Его лицо каменеет. Все эмоции: гнев, страх, ярость — исчезают, уступая место чему-то холодному и решительному, страшному…