Предатель и его новая жена

Глава 1

– Забор покрасьте, теперь я здесь хозяйка, – отрезает юная незнакомка на моё приветствие, решительно проскальзывая внутрь моего дома.

Застываю в дверях в полной растерянности. Эта рыжеволосая девушка просто вошла в мой дом, как будто имеет на это полное право. Она самодовольно поглаживает явно округлившийся живот, придирчиво осматривая прихожую. Её ярко-голубые глаза с холодным прищуром скользят по стенам, мебели, полу, словно оценивая стоимость каждой вещи.

– Ты ещё тут, старая рухлядь? – бросает она, даже не поворачивая головы в мою сторону. – Собирайте свои манатки, я тут жить буду.

Сердце гулко бьётся, отдавая куда-то в районе горла, ладони мгновенно покрываются липким потом. Во рту пересыхает так, что язык, кажется, прилип к нёбу. Мысли лихорадочно скачут, пока я пытаюсь осмыслить происходящее. Всего пять минут назад я спокойно проверяла духовку, выставив температуру на сто восемьдесят градусов для особенного яблочного пирога, коронного блюда для нашей годовщины. Даже поглядывала в окно каждые несколько минут, ожидая курьера с букетом алых роз, который Костя наверняка заказал, как делает каждый год. Когда раздался звонок, я радостно бросилась открывать, на ходу вытирая руки о цветастый фартук, не посмотрев в глазок. О чём сейчас искренне жалею, потому что теперь в моём доме, похоже, сумасшедшая.

Девушка уверенно проходит дальше, небрежным движением сбрасывая туфли на высоченном каблуке и оставляя их прямо посреди прихожей: одну перевернутой, другую на боку. Она медленно, по-хозяйски проводит пальцем по комоду, проверяя наличие пыли, и удовлетворенно кивает.

– Хм, чисто у вас. Неплохо справляешься, – бросает с таким тоном, словно делает мне невероятное одолжение.

– Что происходит? Вы кто такая? – спрашиваю, стараясь говорить спокойно, хотя голос предательски дрожит, а к горлу подкатывает тошнота. Я до сих пор в шоке и не верю в происходящее.

– Костя не сказал? – она вскидывает тонкие рыжие брови с наигранным удивлением, слегка наклоняя голову. Её ярко-красные ногти, похожие на маленькие кинжалы, впиваются в ремешок дорогой сумочки. – Я любимая женщина Кости, рожу ему сыночку, настоящего наследника, – она презрительно фыркает, переворачивая семейное фото на каминной полке лицом вниз, – А не вот этих ваших девочек. Он обещал, что всё уладит до моего приезда.

Колени подкашиваются, и я вынуждена опереться о стену, чтобы не упасть. Холодная поверхность обоев неприятно контрастирует с моей горящей кожей. Комната начинает кружиться перед глазами, как будто я два часа без перерывов каталась на карусели. В ушах появляется звон, нарастающий с каждой секундой. Не может быть. Только не мой Костя. Не мой надёжный, верный Костя, который всегда говорил, что семья это святое.

– Какого сына? Какого Кости? Моего мужа? – спрашиваю, чувствуя, как холодеет все внутри, словно кто-то постил по венам ледяную воду.

– Ну да, – она пожимает плечами с раздражающей улыбкой, обнажая идеально ровные белые зубы. – Он сказал, ты всё поймёшь. Твои дочери выросли, а у нас будет малыш. Костя решил остаться со мной.

Её яркий, пронзительный голос режет слух, как звук металла по стеклу:

– Кстати, меня зовут Мила. А тебя как? Костя всегда говорит просто моя жена, когда приходится о тебе упоминать. Как о какой-то неодушевленной вещи, – она хихикает, прикрывая рот наманикюренной ладошкой.

– Анастасия, – машинально отвечаю, всё ещё пытаясь осознать происходящее. Собственное имя кажется чужим и далёким, будто принадлежит кому-то другому. – Настя.

– Странно, думала, у тебя какое-нибудь старомодное имя будет, типа Клавдия или Матрёна, – фыркает Мила, проходя на кухню с таким видом, словно знает каждый уголок дома. – Настя это слишком молодо и свежо для такой, как вы.

Она плюхается на стул, слегка отклоняется назад, явно для того чтобы в очередной раз продемонстрировать свой округлившийся живот. Оглядывает кухню с явным неодобрением. Её взгляд останавливается на духовке, из которой доносится аромат выпекающегося пирога.

– Что это за запах? – она морщит нос, как будто учуяла что-то неприятное. – Только не говори, что печёшь какую-то мучную гадость! Мой Костенька не ест углеводы после шести, у него фигура идеальная. Не то, что у некоторых, – она окидывает меня оценивающим взглядом с головы до ног.

– Это... яблочный пирог, – бормочу, ощущая странную необходимость оправдываться. С сумасшедшими нужно быть осторожнее. Я бы могла вступить с ней в борьбу, но если она и правда беременна… – Любимый пирог Кости. Я всегда пеку его на нашу годовщину.

– Годовщину? – Мила закатывает глаза и достаёт из сумочки зеркальце, поправляя и без того безупречный макияж. – Сколько тебе лет вообще?

– Сорок, – отвечаю, следуя за сумасшедшей как привязанная, словно в трансе. Всё происходящее кажется нереальным, как дурной сон. Почему я оставила свой телефон наверху? – А... вам?

– Двадцать три, – с гордостью заявляет Мила, выпячивая грудь. – А Косте сорок три, да? Неудивительно, что он предпочёл свеженькое, – она медленно, с нарочитой чувственностью проводит рукой по своему телу, задерживаясь на груди и бедрах, – Вместо престарелого и сморщенного авокадо.

Эти слова бьют под дых с такой силой, что на мгновение перехватывает дыхание. Ощущение такое, будто кто-то с размаху ударил в солнечное сплетение. Опускаю взгляд на свои руки. Чуть огрубевшие от домашних дел, с коротко остриженными ногтями, с едва заметными возрастными пятнышками. Затем перевожу взгляд на её холеные руки, с ярко-красным маникюром и тонкими запястьями, украшенными дорогими браслетами. Машинально одергиваю домашнее платье в мелкий цветочек, внезапно почувствовав себя старой и некрасивой. Неужели Костя действительно смотрит на меня и видит, как она сказала, сморщенное авокадо!?

Глава 2

Девушка поднимается и идёт в гостиную, виляя бёдрами и продолжая говорить через плечо:

– Знаешь, сколько Костя потратил на кольцо для меня? – она демонстрирует массивное кольцо с бриллиантом на безымянном пальце. – Триста тысяч! Больше, чем ты зарабатываешь за год, наверное. Хотя, – она хихикает, – Ты же не работаешь, верно? Просто сидишь дома и готовишь эти ужасные пироги.

В груди разливается холод, сменяющийся жаром. Как она может знать, что я не работаю? Что последние пятнадцать лет была домохозяйкой по просьбе Кости, который говорил, что хочет, чтобы я заботилась о семье? Следую за ней в гостиную, чувствуя, как внутри нарастает паника, смешанная с гневом. Ноги словно ватные, каждый шаг требует усилий.

– Ух ты, сколько безделушек! – Мила проводит рукой по полке с моими коллекционными фигурками лисичек, которые я собирала годами. – Такая детская привычка. Костя говорил, что ты немного... инфантильная.

Она берет одну из фигурок, мою любимую, из венецианского стекла, и небрежно крутит в руках.

– Мила, я понимаю, что вы расстроены, – говорю максимально спокойно, хотя сердце готово выскочить из груди от страха за хрупкую статуэтку. Да и не столько за статуэтку, сколько вообще от всей этой картины – Но я уверена, что мы можем решить всё мирно. Возможно, вам нужен врач? Или отдых? В вашем положении нервничать вредно.

– Врач? – она резко поворачивается, и моё сердце замирает, когда фигурка опасно покачивается в её руках. – Ты совсем тупая или прикидываешься? Я беременна от твоего мужа! И он будет жить со мной и нашим сыном. А ты отработанный материал, – Мила небрежно ставит статуэтку обратно, но промахивается, и та падает на пол, разбиваясь на мелкие осколки.

– Ой, – она наигранно прикрывает рот ладошкой, – Какая неприятность. Но не беспокойся, мы всё равно будем всё это выбрасывать. Такой хлам не вписывается в современный интерьер.

Осколки моей любимой лисички сверкают на полу, словно кристаллические слезы. Внутри что-то обрывается, но я заставляю себя сохранять спокойствие. Это просто вещь. Сейчас есть проблемы поважнее. И не важно, что в этом я усматриваю некий символизм. Наш брак, кажется, тоже сейчас сыпется на мелкие осколки.

Мила подходит к книжному шкафу, берёт нашу свадебную фотографию в руки. На снимке мы с Костей молодые, счастливые, смотрим друг на друга с такой любовью, что даже спустя годы это фото вызывает тёплые чувства.

– Господи, вы выглядите как пара из музея восковых фигур, – она морщится, проводя ногтем по лицу Кости на фотографии. – Неудивительно, что ему захотелось свежести в отношениях. А это что? – она берёт альбом с нашей свадьбы. – Можно посмотреть?

Не дожидаясь ответа, Мила усаживается на диван и начинает бесцеремонно листать альбом, комментируя каждую фотографию:

– Боже, это платье? Оно выглядит так старомодно! А прическа? Вы что, взяли фотографию из журнала восьмидесятых годов? – она хихикает, проводя пальцем по странице. – А Костя был таким красавчиком. Даже тогда. Неудивительно, что он привлекает молодых женщин.

Терпение, – говорю себе, сжимая кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони. – Она явно не в себе. Нужно просто дождаться Костю. Он всё объяснит. Это какое-то недоразумение. Кошмарный сон, от которого я скоро проснусь.

– Мила, я думаю, вам лучше присесть и выпить воды, – предлагаю я, указывая на кресло. – Давайте дождёмся Костю, и он всё нам объяснит. Хотите чаю или, может быть, сока?

– Чаю? Сока? – она закатывает глаза, захлопывая альбом и небрежно бросая его на журнальный столик. – У меня особая диета для беременных. Только органические продукты, никакого сахара и глютена. Костя специально заказывает для меня свежевыжатые соки. И еду из хозяйства за городом. Знаешь наверное. Ах да, – она снисходительно улыбается, – Конечно не знаешь. Тебе привычнее питаться магазинной гадостью.

Мила плюхается в любимое кресло Кости, куда он обычно садится по вечерам с книгой, и по-хозяйски закидывает ноги на журнальный столик, сбрасывая при этом стопку журналов:

– Кстати, этот уродливый столик надо будет выбросить. И вообще весь ваш старомодный хлам. Я планирую полностью переделать интерьер. Минимализм, скандинавский стиль. Костя уже одобрил смету на ремонт.

Руки начинают дрожать так сильно, что я вынуждена спрятать их за спиной. Каждое её слово как удар хлыстом, каждый жест это вторжение в мою жизнь. В нашу с Костей жизнь. Это всё какой-то кошмарный сон. Сейчас я проснусь, и всё будет как прежде.

– Знаешь, что меня в вас удивляет? – Мила смотрит на меня с наигранным любопытством, наклонив голову. – Ты совершенно не похожа на ту стерву, которой тебя описывал Костя. Он говорил, что ты вечно пилишь его, контролируешь каждый шаг, не даёшь дышать. А ты такая... тихая. Почти забитая.

Её слова бьют сильнее всех предыдущих. В глазах темнеет, а к горлу подкатывает горячий ком. Костя жаловался на меня? Называл стервой? За двадцать лет брака у нас, конечно, были ссоры, но чтобы вот так... Нет, не верю. Не может быть.

– Когда Костя будет дома?

– Простите, а который час? - спрашиваю, пытаясь сохранить спокойствие, хотя голос предательски дрожит.

– Седьмой, – Мила проверяет время на своем дорогом телефоне с розовым чехлом, украшенным стразами. – Он говорил, что задержится на работе до шести. Но я была уверена, что ты уже собираешь чемоданы, – она хитро улыбается, подмигивая. – А ещё он обещал показать мне дизайн детской, – продолжает Мила, поглаживая живот. – Он заказал эскизы у лучшего дизайнера. Всё в голубых тонах, с морской тематикой. Так мило! Он будет отличным отцом для нашего сына.

Глава 3

– Теперь веришь? – Мила поднимает телефон с пола, критически осматривая экран на наличие трещин. – Что с тобой? У тебя что, паркинсон, глупая ты старуха? – её голос срывается на визг. – Ты хоть знаешь, сколько этот телефон стоит? Последняя модель, между прочим! Костя подарил!

Она суетливо протирает экран рукой, продолжая сыпать проклятиями и оскорблениями:

– Беспомощная, неуклюжая курица! Теперь я понимаю, почему Костя от тебя уходит. С тобой же невозможно! Даже телефон нормально в руках удержать не можешь!

Стою неподвижно, словно парализованная. Каждое слово этой девушки врезается в сознание, как нож в масло. Перед глазами всё ещё мелькают фотографии с экрана: Костя с ней, Костя улыбается ей, Костя целует её. Мой муж. Мой Костя. Отец моих дочерей. Человек, которому я верила двадцать лет.

Входная дверь открывается, и звук знакомых шагов заставляет мои внутренности свернуться в тугой узел. Тяжелые, уверенные шаги. Так ходит только Костя. Каждый шаг отдаётся в висках пульсирующей болью. Шорох снимаемого пальто, звяканье ключей на тумбочке – привычные звуки, которые раньше вызывали теплые чувства, а теперь заставляют сердце сжиматься от страха.

– Что за шум? – спокойный и властный голос Кости, разносится по прихожей.

Он появляется в дверях гостиной, и время словно застывает. Вижу, как на его лице сменяются эмоции. Удивление, замешательство, а затем... ярость. Но не в мою сторону. Он смотрит на Милу, и его глаза сужаются, как у хищника перед атакой.

– Мила? Какого чёрта ты здесь делаешь?

В одно мгновение лицо девушки преображается. Агрессивная гримаса сменяется выражением беззащитности и обиды. Глаза наполняются слезами, нижняя губа начинает дрожать.

– Костенька, милый! – она бросается к нему, прижимаясь всем телом. – Я так соскучилась! Хотела сделать сюрприз, познакомиться наконец с твоей... с ней, – она бросает в мою сторону презрительный взгляд. – А она! Она так ужасно со мной обращается! Разбила мой телефон, который ты мне подарил, в отместку за фигурку, которую я совершенно случайно задела! – Мила всхлипывает, утыкаясь лицом в его пиджак. – Почему она со мной так жестоко?

Стою, действительно, словно курица, безвольно хлопая широко раскрытыми глазами, обессиленно глядя на не менее шокированного мужа. Его взгляд перемещается с рыдающей Милы на меня, и в этом взгляде я читаю... что? Сожаление? Гнев? Стыд? За двадцать лет брака я научилась понимать его без слов, но сейчас, впервые, не могу разгадать выражение его глаз.

– Хватит! – неожиданно рявкает Костя, крепко берясь за руку Милы и отстраняя её от себя. – Я же сказал тебе не приходить сюда! Что из моих слов “я сам улажу вопрос с женой” ты не поняла?

– Котик, больно! – взвизгивает Мила, пытаясь вырваться из его хватки. – Ты делаешь мне больно! Осторожно, ребенок!

Костя немедленно ослабляет хватку, но не отпускает её руку. Его лицо искажается гневом, но я вижу, как он усилием воли берёт себя в руки. Вдох, выдох. Техника, которой его научила я, когда у него начались проблемы с гневом.

– Настя, – обращается он ко мне, и его голос звучит странно официально. – Нам нужно поговорить. Но не сейчас. Сначала я отвезу Милу домой.

Имя этой женщины из его уст бьёт сильнее пощёчины. Значит, всё правда. Всё, что она говорила правда. Мой муж действительно имеет отношения с этой девушкой. Возможно, даже любит ее. Возможно, действительно собирается уйти к ней.

Что-то внутри меня наконец пробуждается. Оцепенение сменяется гневом. Тихим, холодным, концентрированным.

Голос, когда я наконец решаюсь заговорить, звучит неожиданно спокойно:

– Нет, Костя. Мы поговорим сейчас. А она... – я киваю в сторону Милы, даже не глядя на неё, – Пусть подождет в машине. Или где угодно. Но не в моём доме.

Мила открывает рот, готовая разразиться новой тирадой, но Костя бросает на неё такой взгляд, что она мгновенно умолкает. В этом взгляде нет ничего от нежного котика, о котором она говорила. Это взгляд моего мужа, которого я знаю: властного, уверенного в себе мужчины, не терпящего возражений.

– Иди в машину, – командует, и его тон не оставляет места для споров. – Ключи в кармане пальто. Жди меня там.

– Но Костенька…

– Сейчас же! – в его голосе появляются стальные нотки, которые я слышала лишь несколько раз за все годы нашего брака. Обычно, когда случалось что-то действительно серьёзное.

Мила бросает на меня последний ненавидящий взгляд, хватает свою сумочку, надевает туфли, всхлипывая, направляется к выходу. Её каблуки гневно стучат по паркету, затем слышится хлопок входной двери. Мы остаёмся вдвоём.

Тишина в гостиной становится оглушительной. Я смотрю на мужа, словно впервые вижу его. Высокий, широкоплечий, с проседью на висках, которая делает его только привлекательнее. Вспоминаю, как восхищалась им все эти годы, как гордилась тем, что такой мужчина мой. Теперь это восхищение смешивается с горечью предательства.

– Настя, – начинает Костя, устало потирая переносицу. – Это… Всё это… Всё не так, как ты думаешь.

Фраза настолько банальна, что я не могу сдержать горького смешка.

– Правда? А как это на самом деле, Костя? Просвети меня, – мой голос срывается, и я делаю глубокий вдох, чтобы взять себя в руки. – Эта девушка беременна не от тебя? Ты не встречаешься с ней? Не водишь ее в рестораны? Не целуешь на фоне моря?

Глава 4

Костя опускает взгляд. Мой муж никогда не отводит глаз, всегда смотрит прямо. Только когда ему стыдно или неудобно, он не может выдержать чужой взгляд.

– Да, – отвечает он наконец. – Но всё не так просто, как она представила. Мила... Это ошибка, Настя. Глупая ошибка, которую я совершил.

– Ошибка длиной в полгода? – моё сердце колотится так сильно, что кажется, он должен слышать этот стук. – С кольцом за триста тысяч? С планами на совместное будущее? С сыном, которого ты так хотел?

– Она преувеличивает, – Костя проводит рукой по волосам, и я замечаю, что его пальцы слегка дрожат. – Да, у нас были отношения. Да, она беременна. Но я никогда не обещал ей то, о чём она говорит. Никогда не говорил, что брошу тебя или что мы будем жить в этом доме.

Каждое его слово как нож в сердце. Не отрицает, не извиняется, просто уточняет детали. Словно мы обсуждаем не измену, а прогноз погоды на ближайшую неделю.

– То есть, ты признаешь, что изменял мне? – спрашиваю прямо, чувствуя, как горячие слезы наворачиваются на глаза, но не позволяю им пролиться. Не сейчас. Только не перед ним.

– Да, – его ответ краток и точен, как выстрел. – Но я собирался всё прекратить. Хотел рассказать тебе сам, когда придет время. Не так... – он обводит рукой комнату, указывая на разбитую фигурку, разбросанные журналы, перевернутую фотографию. – Не через скандал.

– А как? – голос срывается на шепот. – Как ты собирался мне рассказать, что завел любовницу? Что она ждёт от тебя ребёнка? Когда? За завтраком? За ужином? Может, в нашу годовщину? – последние слова я почти выкрикиваю, и он вздрагивает, словно от удара.

– Годовщина... – его лицо вытягивается, когда он вспоминает, какой сегодня день. – Настя, я...

– Не надо, – обрываю его. – Не унижай нас обоих банальными извинениями. Скажи только одно, ты любишь её?

Вопрос повисает в воздухе тяжелым облаком. Костя молчит, и это молчание красноречивее любых слов. Он не отрицает. Не говорит нет, это просто интрижка. Он молчит, и это молчание разбивает мое сердце окончательно.

– Понятно, – говорю тихо, хотя внутри кричу от боли. – Тогда тебе лучше уйти. Прямо сейчас. Забирай свою... Милу, и уходите.

– Настя, давай поговорим спокойно, – Костя делает ещё одну попытку приблизиться. – Это наш дом, наша семья. Мы можем всё решить.

– Решить? – горький смех вырывается из груди. – Что именно ты предлагаешь решить, Костя? Как вписать твою беременную любовницу в нашу семейную жизнь? Может, будем жить втроем? Или ты планируешь содержать два дома?

Его лицо мрачнеет, и я вижу, как в глазах появляется знакомое выражение. Он злится. Не на ситуацию, не на себя. На меня. За то, что я не хочу спокойно обсуждать его предательство.

– Хватит истерики, – его голос становится холоднее. – Я понимаю, что ты расстроена, но давай вести себя как взрослые люди. Я признаю, что совершил ошибку. Но теперь мы должны думать о будущем. О том, что лучше для всех.

– Для всех? – переспрашиваю, чувствуя, как внутри поднимается волна гнева. – Или для тебя, Костя? Ты думал обо мне, когда заводил отношения с девушкой, которая годится тебе в дочери? Ты думал о наших дочерях, когда делал ребенка другой женщине?

Его лицо каменеет. Я никогда не позволяла себе говорить с ним таким тоном. Всегда была понимающей, мягкой, уступчивой. Именно такой женой он хотел меня видеть. Поддерживающей его во всём, никогда не перечащей.

– Наши дочери выросли, – произносит он с нажимом. – У них своя жизнь. А у нас... у нас с тобой давно уже нет ничего общего, кроме привычки.

Эти слова ударяют больнее любой пощёчины. Привычка? Двадцать лет любви, заботы, поддержки всего лишь привычка для него?

– Если это просто привычка, почему ты не ушёл раньше? – мой голос звучит удивительно ровно, хотя внутри всё горит. – Почему тянул? Жалел меня? Или просто было удобно иметь домработницу, которая бесплатно готовит, убирает и не задаёт лишних вопросов?

Костя стискивает зубы, и я вижу, как напрягается его челюсть. Попала в точку.

– Не делай из себя жертву, – отвечает он холодно. – Ты прекрасно жила все эти годы. Ни в чём не нуждалась. Дом, машина, отдых, всё лучшее для детей. Многие женщины мечтают о такой жизни.

– Да, многие мечтают о муже, который покупает им вещи вместо любви, – отвечаю я, чувствуя, как что-то внутри окончательно ломается. – О муже, который считает деньги достойной заменой верности.

– Верность, – он усмехается, но в этой усмешке нет ничего веселого. – Настя, мы давно перестали быть мужем и женой в полном смысле этого слова. Мы соседи по квартире, которые делят расходы и изредка разговаривают за ужином. Когда ты в последний раз интересовалась моими делами? Моими планами? Когда мы в последний раз говорили не о быте и детях?

Его слова застают меня врасплох. В них есть доля правды, от которой становится ещё больнее. Действительно, последние годы мы отдалились друг от друга. Я погружалась в заботы о доме и детях, он всё больше времени проводил на работе. Но разве это оправдание для измены?

– Если тебя что-то не устраивало в наших отношениях, можно было поговорить, – говорю я, чувствуя, как дрожит голос. – Попытаться что-то изменить. А не заводить любовницу за моей спиной.

Глава 5

– Мила молода, она совершает ошибки, – вот такое циничное и спокойное умозаключение выносит мой муж. И хотя я слышу скрытые намеки . – К тому же она беременна, гормоны...

– Гормоны не оправдывают хамство, – отрезаю я. – И не объясняют, почему она считает себя вправе распоряжаться в чужом доме. Похоже, ты ей много чего наобещал.

– Я ничего ей не обещал! – вспыхивает Костя. – Она сама себе придумала всякого. Я пытался объяснить ей, что всё не так просто, что у меня семья...

– Семья? – перебиваю я. – Только что ты сказал, что у нас нет ничего общего, кроме привычки. А теперь вспомнил о семье?

Он замолкает, понимая, что попался в собственных противоречиях. Вижу, как он пытается сформулировать ответ, найти слова, которые оправдают его поступки.

– Значит, так, – говорю я, неожиданно для себя обретя уверенность. – Ты сейчас идёшь к своей Миле, решаешь с ней ваши проблемы. А я подумаю о нашем будущем. О том, есть ли у этого брака хоть какие-то шансы на спасение.

– Настя, не принимай поспешных решений, – в его голосе появляются предупреждающие нотки. – Мы можем все обсудить. Найти выход.

– Выход? – смеюсь я, но смех получается горьким. – Какой выход ты видишь, Костя? Чтобы я тихо согласилась на то, что у тебя есть вторая семья? Чтобы делила тебя с другой женщиной? Или ты хочешь, чтобы я просто закрыла глаза и притворилась, что ничего не произошло?

– Я... мне нужно время подумать, – признаётся он наконец. – Всё слишком запутано.

– Время? – переспрашиваю я. – У тебя было полгода, чтобы подумать. Полгода, пока ты встречался с ней. А теперь, когда всё вскрылось, тебе нужно ещё время?

В его глазах мелькает что-то похожее на стыд, но быстро исчезает.

– Хорошо, – говорю я, удивляясь собственному спокойствию. Голос звучит ровно, хотя внутри бушует ураган эмоций. – Можешь не торопиться с решением. А я тем временем подумаю о своём будущем. О том, нужен ли мне муж, который считает измену решением семейных проблем.

Костя открывает рот, готовый возразить, но тут же сжимает губы в тонкую линию. Я вижу, как напрягаются мышцы его шеи, как сжимаются кулаки. Он не привык, чтобы ему возражали. Особенно я. За двадцать лет брака я научилась не перечить, соглашаться, идти на компромиссы. Сейчас что-то во мне изменилось.

Повисает тяжелая пауза. Воздух в комнате кажется густым, наэлектризованным. Костя смотрит на меня с выражением, которого я никогда раньше не видела – смесь удивления, раздражения и... уважения? Или это мне только кажется?

– Настя, – начинает он медленно, подбирая слова, – я понимаю, что ты сейчас злишься. Но давай не будем принимать решений в состоянии аффекта. Мы взрослые люди, можем...

Резкий, продолжительный гудок автомобиля разрывает воздух.

Один.

Второй.

Третий.

Нетерпеливый, требовательный.

Костя непроизвольно поворачивает голову к окну, и я вижу, как его лицо темнеет от раздражения.

– Костя, – говорю я тихо, но отчётливо. Каждое слово взвешено, как камешки на весах. – Если ты сейчас уйдешь к ней, то между нами больше не будет никаких разговоров. Это будет твой выбор. Окончательный.

Он резко поворачивается ко мне, и в его взгляде вспыхивает знакомый огонек, который появляется, когда кто-то осмеливается поставить ему условия. Плечи расправляются, подбородок слегка приподнимается. Передо мной снова тот Костя, которого знают его деловые партнёры: жёсткий, непреклонный, не терпящий возражений.

– Не в твоих силах сейчас мне угрожать, – произносит он холодно, каждое слово как льдинка. – Не забывайся, Настя. Ты не в том положении, чтобы выставлять условия.

Эти слова ударяют больнее любой пощёчины. В них слышится презрение, снисходительность к глупой женщине, которая не понимает своего места в этом мире. К жене, которая посмела возражать мужу.

Гудки снаружи становятся еще настойчивее.

Короткие, злые, как крики разъяренной птицы.

Костя бросает взгляд на окно, и я вижу, как его лицо искажается от раздражения. Он собирается уйти. Сейчас развернется и уйдет, оставив меня наедине с обломками нашей жизни.

И в этот момент входная дверь с грохотом распахивается.

– Костенька! – раздается пронзительный крик Милы. – Костенька, помоги мне!

Она влетает в гостиную, одной рукой держась за стену, другой обхватив живот. Лицо искажено от боли или того, что она выдаёт за боль. Глаза широко раскрыты, на щеках размазана тушь.

– У меня болит! – всхлипывает она, делая несколько неуверенных шагов в нашу сторону. – Костик, мне больно! Что-то не так с малышом!

Костя мгновенно забывает о нашем разговоре. Его лицо меняется. Исчезает холодность, появляется обеспокоенность. Он делает шаг к Миле, протягивает руки, готовый её поддержать.

– Что случилось? Где болит? – голос его звучит встревоженно.

– Здесь, – Мила прижимает руки к нижней части живота, сгибается пополам. – Схватки какие-то. Я так испугалась! Сидела в машине, и вдруг...

Глава 6

Смотрю на мужа и вижу момент, когда он принимает решение. Его плечи слегка опускаются, челюсть сжимается до побелевших костяшек, взгляд становится холодно-решительным. Он делает свой выбор.

И я знаю, какой это будет выбор.

Сердце сжимается в предвкушении очередного удара, готовлюсь услышать, что он уезжает с ней.

– Хорошо, – произносит Костя медленно, растянуто, словно взвешивая каждое слово. – Мила, сейчас я вызову врача сюда. Ты останешься в доме, пока он тебя не осмотрит.

Я моргаю, не веря услышанному. Мила тоже застывает с приоткрытым ртом, ее театральные стоны на мгновение прекращаются.

– Что? – выдыхает она. – Но я же говорила, мне нужен мой врач...

– Врач приедет сюда, – Костя уже набирает номер на телефоне, его голос не терпит возражений. – Любой квалифицированный специалист сможет определить, есть ли угроза. А если что-то серьёзное, сразу в больницу.

В его тоне звучит та самая сталь, которой он ведет переговоры с деловыми партнерами. Абсолютная власть, не оставляющая места для споров. Мила открывает рот, готовая возразить, но быстро его закрывает, поняв, что дальнейшие протесты только выдадут её игру.

– Но Костенька, – пробует она другую тактику, голос становится слабым, жалобным, – мне нужно прилечь. Может, проводишь меня в спальню?

Костя поднимает на неё взгляд, и в этом взгляде столько холода, что я невольно вздрагиваю.

Он не верит ей.

Совсем не верит.

Но играет по правилам, которые она сама навязала.

– Спальня на втором этаже, – отвечает он ровно. – Лестница. Беременным в твоём состоянии не рекомендуется подниматься по ступенькам. Можешь использовать диван в гостиной.

Лицо Милы на секунду искажается от злости, но она быстро натягивает маску страдальческого смирения.

– Конечно, ты прав, – девушка соглашается сквозь зубы. – Главное, чтобы с малышом всё было хорошо.

Костя уже говорит с по телефону, вызывая врача на дом. Его голос звучит четко, профессионально. Он называет адрес, описывает ситуацию. Беременная женщина, двадцать две недели, жалобы на боли внизу живота. Никаких эмоций, только факты.

А я стою и пытаюсь осмыслить происходящее.

Мой муж, который только что признался в измене, оставляет свою любовницу ночевать в нашем доме.

В доме, где мы прожили двадцать лет. Где спят наши дочери, когда приезжают на каникулы. Где каждая вещь пропитана нашими воспоминаниями.

Внутри поднимается волна возмущения, такая сильная, что перехватывает дыхание. Руки сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони до боли.

– Нет, – говорю я тихо, но отчётливо. – Нет, Костя. Она не останется в этом доме.

Он заканчивает разговор с врачом и поворачивается ко мне. В его глазах мелькает удивление, он не ожидал, что я буду возражать.

– Настя, будь разумной, – начинает тоном, которым обычно объясняют очевидные вещи маленьким детям. – Врач будет через полчаса. Потом мы решим, что делать дальше.

– Я сказала нет! – голос срывается на крик, и я сама пугаюсь его звучания. За двадцать лет брака я никогда не кричала на Костю. Никогда не позволяла себе терять контроль. – Эта... особа не проведет ни минуты больше в моём доме!

– В нашем доме, – поправляет Костя холодно. – И решаю это я.

Эти слова обжигают сильнее кипятка. Он решает… Как будто мнение жены не имеет никакого значения. Как будто двадцать лет совместной жизни не дают мне права голоса в том, кто может находиться в нашем доме.

– Да ты… ты… Да пошёл ты! – вырывается у меня, и я сама не узнаю свой голос. Он звучит чуждо, дико. – Пошёл ты со своими решениями!

Я разворачиваюсь, намереваясь выйти из комнаты, уйти куда угодно, лишь бы не находиться рядом с ними. Но Костя хватает меня за руку, его пальцы сжимаются на запястье как стальные тиски.

– Куда ты собралась? – в его голосе звучит раздражение пополам с удивлением.

– Отпусти! – пытаюсь вырваться, но его хватка слишком крепкая. – Отпусти меня немедленно!

– Не устраивай сцен, – шипит он, пытаясь удержать меня одной рукой. – Ведёшь себя как истеричка.

Что-то во мне окончательно ломается.

Истеричка?

Я?

После того, что он со мной сделал?

Вся боль, вся злость, накопившаяся за этот кошмарный день, выплескивается наружу.

Свободной рукой начинаю колотить его по груди. Удары слабые, больше символические, чем способные причинить реальный вред. Мои маленькие кулачки не могут навредить такому крупному мужчине, как Костя, но мне нужно хоть как-то выплеснуть ярость.

– Ты... ты... – задыхаюсь от собственной злости, слова путаются, превращаются в нечленораздельные крики. – Как ты смеешь! Как ты смеешь приводить её в наш дом!

Костя легко перехватывает мою свободную руку, теперь удерживая обе. Его лицо искажается от раздражения.

– Прекрати немедленно! – рычит он. – Ты себя не контролируешь!

Глава 7

Звонок в дверь раздаётся ровно через полчаса. Резкий, короткий, деловой звонок человека, который пришел по вызову. Костя идёт открывать, и вскоре в гостиную входит врач женщина лет пятидесяти, в строгом костюме, с саквояжем в руках.

– Добрый вечер, – говорит она спокойно, окидывая взглядом комнату. Её глаза отмечают все: разбросанные журналы, кровавые пятна на полу, меня с забинтованной ногой, Милу на диване. Опытный взгляд, привыкший видеть семейные драмы. – Где пациентка?

Мила тут же преображается. Довольная ухмылка исчезла еще когда Костя вернулся в гостиную с бинтами. Но сейчас, практически на моих глазах, лицо девушки стало еще бледнее, градус страдания словно выкрутили на максимум. Она слабо поднимает руку.

– Это я, – произносит дрожащим голосом. – Мне так плохо, доктор. Боли внизу живота, я так боюсь за малыша...

Женщина подходит к дивану, ставит саквояж на журнальный столик. Её движения чёткие, профессиональные.

– Расскажите подробнее. Когда начались боли? Какого характера? – она достает из сумки стетоскоп, тонометр.

Мила запускается в подробный рассказ о своих страданиях, сопровождая каждое слово соответствующей мимикой. Я наблюдаю за ней и поражаюсь ее актерским способностям. Если бы не знала правды, поверила бы безоговорочно.

Костя стоит рядом, наблюдает за осмотром. Его лицо напряжено, руки сжаты в кулаки. Волнуется за неё? Или переживает, что обман раскроется?

– Давление в норме, – констатирует врач, снимая манжету. – Пульс тоже. Сейчас прослушаем сердцебиение плода.

Она прикладывает специальный аппарат к животу Милы. В комнате раздается ритмичное “тук-тук-тук” – сердцебиение ребёнка. Живое, здоровое.

Мой собственный пульс учащается.

Ребёнок.

Настоящий ребёнок.

Сын Кости. Маленькое существо, которое ни в чём не виновато, но уже стало орудием разрушения моей семьи.

– Сердцебиение ритмичное, частота в норме, – говорит доктор. – Сейчас проведём пальпацию.

Несколько минут она ощупывает живот Милы, задаёт вопросы о выделениях, движениях плода, общем самочувствии. Мила отвечает с готовностью, приукрашивая симптомы.

– Значит, так, – наконец произносит женщина, убирая инструменты в сумку. – Объективных признаков угрозы прерывания беременности я не вижу. Матка в нормальном тонусе, выделений нет, сердцебиение плода в норме.

Лицо Милы вытягивается.

– Но мне было больно! – протестует она. – Я не могла даже стоять!

– Боли могли быть связаны со стрессом, – невозмутимо отвечает врач. – Или с перееданием, неудобной позой. В вашем сроке такие ощущения не редкость. Но ничего критичного нет.

Костя заметно расслабляется. Я вижу, как спадает напряжение с его плеч.

– Рекомендую покой, избегать стрессовых ситуаций, – продолжает доктор. – Если боли возобновятся и будут интенсивными, сопровождаться выделениями, немедленно в больницу. Пока же можете спать спокойно.

Она собирает вещи, Костя провожает её до двери. Я слышу их приглушенные голоса в прихожей, звон ключей, хлопок закрывающейся двери.

Мы снова остаемся втроем.

Мила сидит на диване, её лицо постепенно теряет страдальческое выражение. Она явно недовольна вердиктом врача.

– Доктор ничего не понимает, – бормочет она. – Мне действительно было плохо. Просто сейчас легче стало.

Костя возвращается в гостиную, останавливается посреди комнаты. Неловкая пауза повисает в воздухе. Что дальше? Официальная часть закончена, врач подтвердил, что никакой угрозы нет. Теперь нужно решать, что делать с этой абсурдной ситуацией.

– Мила, – начинает Костя осторожно. – Доктор сказал, что всё в порядке. Может, я отвезу тебя домой?

– Нет! То есть... мне ещё плохо. Врач сказал нужен покой. А дома родители будут волноваться, задавать вопросы. Лучше я здесь переночую, а утром сама поеду.

Я смотрю на неё и понимаю, она не собирается уходить. Найдёт тысячу причин остаться. А Костя не может выгнать беременную женщину на улицу. Особенно после того, как она жаловалась на плохое самочувствие.

Ловушка захлопнулась. Идеальная, продуманная ловушка.

– Хорошо, – соглашается Костя после паузы. – Но завтра утром...

– Конечно, конечно, – быстро кивает Мила. – Завтра я уеду. Спасибо, что заботишься обо мне и малыше.

Она говорит это так, словно я здесь не присутствую. Словно это её дом, её жизнь, а я случайная гостья.

Поднимаюсь со стула, осторожно опираясь на здоровую ногу. Больная пульсирует, но терпимо. Нужно идти. Куда угодно, только не оставаться здесь, не наблюдать эту сцену.

– Куда ты? – спрашивает Костя.

– На кухню, – отвечаю коротко. – Убрать пирог, который пекла в честь нашей годовщины.

Последние слова звучат горько, с едва сдерживаемой яростью. Костя вздрагивает, словно я ударила его.

Хромая, добираюсь до кухни. Пирог всё ещё стоит на столе, остывший, с идеально выложенным сердечком из теста. “Вульгарная безвкусица”, как сказала Мила. Может, она права. Может, всё, во что я верила все эти годы, действительно было наивной безвкусицей.

Глава 8

Лежу в темноте и прислушиваюсь к звукам дома, каждый из которых отдается в натянутых нервах как струна, готовая лопнуть. Скрип половиц внизу, приглушённые голоса, шорох одеял. Мила устраивается на диване. В моём доме. В нашем с Костей доме. Звуки её присутствия разносятся по дому, словно вирус, заражающий каждый уголок нашего семейного гнезда.

Переворачиваюсь на бок, стараясь найти удобное положение для больной ноги, но каждое движение отзывается острой болью. Рана пульсирует в такт учащенному сердцебиению, напоминая о сегодняшних событиях пульсирующей болью. Каждый толчок крови отдаётся не только в ступне, но и эхом разрушенной жизни где-то глубоко в груди. Простыни путаются вокруг ног, пижама прилипла к вспотевшему от стресса телу. Кажется, что даже кожа болит от пережитого унижения.

За стеной слышны мерные шаги Кости. Он ходит по своему кабинету взад-вперёд. Я знаю эту его привычку. Десять шагов от двери до окна, поворот, десять шагов обратно. Так он всегда ходит, когда решает сложные деловые вопросы. Наверняка пытается осмыслить произошедшее, найти выход из ситуации, просчитать все варианты развития событий. А может, просто звонит родителям Милы, объясняет, почему их дочь не ночует дома.

Представляю этот разговор, и от мысленных картинок становится ещё больнее. “Здравствуйте, это Костя. Мила у нас, с ней всё хорошо, врач осмотрел. Да, моя жена в курсе ситуации…” Интересно, что он им рассказывал обо мне все эти месяцы? Рисовал ли образ понимающей жены, которая спокойно отнесется к появлению внебрачного ребёнка? Или, может быть, говорил, что мы уже развелись? Что я согласилась на его новые отношения? От этих мыслей в горле встаёт горький ком, а глаза снова наполняются слезами.

Внизу хлопает дверь кабинета. Характерный звук, который я слышала тысячи раз за двадцать лет. Костя спускается в гостиную. Слышу приглушенные голоса, он о чём-то говорит с Милой. Голос мужа звучит устало, без прежней властности, которая всегда делала его таким привлекательным в моих глазах. В его интонациях читается какая-то обречённость, словно он сам понимает, что зашёл слишком далеко. А её голос... даже через перекрытия и закрытую дверь слышно, что она довольна происходящим. В каждой нотке звучит триумф победительницы, завоевавшей чужую территорию.

Сижу на краю кровати, обхватив руками колени, и пытаюсь унять дрожь в теле. Холод исходит изнутри, от понимания масштаба произошедшего. Двадцать лет брака, два десятилетия совместной жизни, общих планов, надежд, всё это рухнуло за один день. Как может человек так просто перечеркнуть половину своей жизни?

Достаю с прикроватной тумбочки телефон дрожащими руками. Экран болезненно светит в темноте спальни. Несколько пропущенных звонков от мамы. Видимо, весь вечер ждала рассказа о празднике годовщины. Еще утром я строила планы, как буду делиться с ней подробностями романтического ужина, показывать фотографии, рассказывать о подарках...

Набираю её номер, игнорируя острую боль в груди от предстоящего разговора. Пальцы едва слушаются, несколько раз промахиваюсь мимо цифр. В ушах стоит звон, а сердце колотится так, что, кажется, его стук слышен на весь дом.

– Настенька! – мамин голос звучит радостно, по-домашнему тепло, и от этой теплоты хочется заплакать ещё сильнее. – Ну как? Как прошёл вечер? Костя сделал сюрприз? Небось цветы подарил, а ты опять говоришь, что денег жалко тратить на букеты?

– Мама, – начинаю я, и голос предательски дрожит, срывается на полуслове. Приходится откашляться и начать заново. – Мне нужно тебе кое-что рассказать.

– Что случилось? – тон мамы мгновенно меняется, становится встревоженным, полным материнской интуиции, которая всегда чувствует беду раньше слов. – Девочка, что с тобой? Ты плачешь?

И я рассказываю. Всё. Про наглое вторжение Милы в наш дом, про её беременность, про то, что муж полгода изменял мне. Про то, что его любовница сейчас устраивается спать в нашей гостиной, на том самом диване, где мы с Костей смотрели фильмы по вечерам. Слова выливаются потоком, который невозможно остановить. Каждое предложение причиняет боль, но я продолжаю говорить, потому что молчание еще хуже.

Рассказываю про осколки разбитой фигурки, которые порезали мне ногу, про холодное равнодушие мужа, про наглость девчонки, которая считает себя хозяйкой в моем доме. Голос то и дело срывается, приходится делать паузы, чтобы проглотить очередной ком в горле.

Мама молчит, слушает. Изредка вздыхает так тяжело, что этот звук отдаётся болью в моём сердце, или тихо ахает, когда я рассказываю про особенно болезненные моменты. Слышу, как она ходит по своей квартире, узнаю звук её шагов по скрипучему паркету. Наверняка дёргает свои седые волосы, как всегда делает, когда нервничает.

Когда я заканчиваю, в трубке повисает тишина, которая кажется бесконечной. Слышно только наше обоюдное тяжёлое дыхание и далекий шум машин за окном маминого дома.

– Собирай вещи, – говорит она наконец железным голосом, в котором звучит решимость. – Приезжай ко мне. Сейчас же. Постелю тебе в твоей старой комнате.

– Не могу, – объясняю про порезанную ногу, показываю, как больно наступать, хотя она меня не видит. – Ходить больно, мама. Завтра приеду, как только рана затянется.

– Тогда я сама к тебе приеду. Сейчас сяду в машину и через час буду у вас, – в ее голосе слышится шорох, она уже натягивает куртку. – Нельзя тебя там одну оставлять с этими... с ними!

– Нет! – перебиваю её, и сама пугаюсь резкости своего голоса. – Не надо, мама. Я справлюсь. Мне нужно время, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. Я не вынесу сейчас нового скандала, а ты знаешь, что не смолчишь, увидев эту... эту особу в нашем доме.

Глава 9

Просыпаюсь от звука одновременно хлопающих автомобильных дверей. Этот звук врезается в утреннюю тишину как два выстрела. Сердце подскакивает к горлу. Через окно вижу две машины, припаркованные почти впритык друг к другу: знакомую синюю маму и чёрный блестящий автомобиль Элеоноры Васильевны.

Что за чертовщина? Кто их вызвал? И почему они приехали одновременно?

За окном небо затянуто тяжёлыми свинцовыми тучами, которые висят так низко, что кажется, можно протянуть руку и коснуться их. Ветер усиливается с каждой минутой, раскачивая ветви деревьев до состояния, близкого к панике. Листья кружатся в воздухе золотым вихрем, прилипают к стеклам окон. В воздухе пахнет дождем и чем-то ещё, той особенной электрической напряженностью, которая предвещает серьезную непогоду.

Припоминаю, что вчера было объявлено штормовое предупреждение. Синоптики обещали ураганный ветер, ливни и подтопления. Но кого это волнует, когда твоя жизнь рушится изнутри?

Быстро натягиваю халат и хромаю вниз, осторожно наступая на больную ногу. Каждый шаг отдаётся пульсирующей болью, но сейчас это меньшее из зол. В прихожей уже стоят мама и Элеонора Васильевна, и атмосфера между ними накалена до предела.

Мама выглядит как всегда практично и по-домашнему. Старая синяя куртка, удобные джинсы, седые волосы аккуратно собраны в хвост. Но глаза горят таким огнем, что я невольно отступаю. В руках у неё знакомая сумка, в которой, судя по весу, она таскает кирпичи..

Элеонора Васильевна, напротив, выглядит как всегда безупречно, несмотря на раннее утро. Строгий чёрный костюм, безукоризненная прическа, дорогая сумочка от известного дизайнера. Но сегодня в её обычно ледяном взгляде читается что-то новое. Торжество, смешанное с едва сдерживаемой злобой.

– Настенька! – мама замечает меня первой и бросается обнимать. Её объятия пахнут родным домом, заботой и безусловной любовью. – Моя бедная девочка, как ты тут одна с этими...

Она не договаривает, но взгляд, который она бросает на свекровь, красноречивее любых слов.

– Анастасия, – Элеонора Васильевна кивает мне с холодной вежливостью. – Надеюсь, ты готова к серьёзному разговору о будущем.

В её тоне слышится что-то такое, что заставляет мурашки бежать по коже. Будущем? О каком будущем она говорит? И почему у меня складывается впечатление, что моё мнение в этом разговоре никого не интересует?

Из гостиной доносится шорох. Мила просыпается. А где Костя? Неужели всё ещё спит в кабинете? Или... нет, об этом думать не хочу.

– Настенька! – мама замечает меня первой и бросается обнимать. Её объятия пахнут родным домом, заботой и безусловной любовью. – Моя бедная девочка, я всю ночь не спала после твоего звонка!

Она не договаривает, но взгляд, который она бросает на свекровь, красноречивее любых слов.

– Анастасия, – Элеонора Васильевна кивает мне с холодной вежливостью. – Надеюсь, ты готова к серьёзному разговору о будущем.

В её тоне слышится что-то такое, что заставляет мурашки бежать по коже. Будущем? О каком будущем она говорит? И почему у меня складывается впечатление, что моё мнение в этом разговоре никого не интересует?

Из гостиной доносится шорох. Мила просыпается. А где Костя? Неужели всё ещё спит в кабинете? Или... нет, об этом думать не хочу.

– Мама, почему ты так рано? Я же сказала, что приеду сама, – спрашиваю, прижимаясь к её плечу. От неё исходит такая материнская защита, что на секунду хочется снова стать маленькой девочкой, которой мама может решить все проблемы.

– Людмила Петровна звонила мне в шесть утра, – вмешивается Элеонора Васильевна, прежде чем мама успевает ответить. Её голос звучит с плохо скрываемым торжеством. – Моя старая университетская подруга. Мать Милы.

Я чувствую, как мир снова переворачивается. Мила дочь подруги свекрови? Это уже какой-то театр абсурда!

– Рассказала о своей дочери и... сложившейся ситуации, – продолжает Элеонора Васильевна, и в её интонации читается неприкрытое удовлетворение. – Представляешь, какое совпадение! Дочь моей лучшей подруги и мой сын. Сама судьба их свела.

В ее голосе столько яда, что можно было бы отравить небольшой город. Мама резко выпрямляется, и я чувствую, как ее тело напрягается, готовясь к атаке.

– А я не могла больше ждать после нашего вчерашнего разговора, – мама сжимает мою руку так крепко, что впиваются ногти. – Решила приехать к завтраку и забрать тебя. Но тут узнаю, что эта... девица оказывается крестница вашей дражайшей подруги!

– Именно, – Элеонора Васильевна выпрямляется, словно королева. – Я знаю Милочку с детства. Прекрасная девочка из хорошей семьи. Людмила Петровна моя крестная сестра, мы вместе учились в университете, вместе создавали семьи. А теперь наши дети соединились. Это знак свыше!

– Знак свыше? – мамин голос повышается до опасного предела. – Вы называете разрушение семьи знаком свыше?

– Валентина Степановна, – Элеонора Васильевна делает шаг вперёд, её каблуки отбивают угрожающую дробь по паркету, – давайте называть вещи своими именами. Константин наконец-то нашёл женщину, достойную нашей семьи. Из нашего круга.

Воздух в прихожей словно загустевает. Я чувствую, как начинается что-то страшное, неотвратимое. Как надвигающаяся буря за окном, которая сметет на своем пути всё.

Глава 10

В этот момент в прихожую входит Костя. Его вид заставляет меня невольно вздрогнуть. Мятая рубашка висит на плечах мешком, небритое лицо покрыто щетиной, тёмные волосы взъерошены так, словно он всю ночь ворочался в постели. Глаза красные, воспаленные от недосыпа, на левой щеке отчетливо виден красный отпечаток от подушки или края дивана. Он останавливается на пороге, и я вижу, как его взгляд мечется между мной, мамой и свекровью, словно он не может поверить в происходящее.

Внутри меня всё сжимается от стыда и боли. Этот человек, которого я когда-то считала идеалом мужчины, сейчас выглядит как обычный мужичонка после запоя. Где та уверенность, та властность, которая привлекала меня в нём? В горле пересыхает, а руки начинают дрожать так сильно, что я вынуждена сцепить их за спиной.

– Мама? Валентина Степановна? – голос его хриплый, надломленный, звучит как скрип несмазанной двери. В интонации слышится растерянность, которую я никогда раньше не замечала. – Что вы здесь делаете? Как вы... почему одновременно?

– Константин! – Элеонора Васильевна мгновенно преображается при виде сына. Её холодное лицо озаряется улыбкой, глаза блестят от удовольствия. Она расправляет плечи, поправляет причёску одним быстрым движением. – Наконец-то! Я приехала поддержать тебя в этот важнейший период твоей жизни. Людмила Петровна позвонила еще на рассвете, рассказала, что наша дорогая Милочка у тебя.

Мама издаёт звук, похожий на рычание разъяренного зверя. Ее ноздри раздуваются, губы сжимаются в тонкую белую линию. Я вижу, как напрягаются мышцы её шеи, как сжимаются в кулаки маленькие, но крепкие руки.

– Поддержать? – слова мамы падают как капли кислоты. – Или окончательно добить то немногое, что ещё осталось от семьи моей дочери?

Элеонора Васильевна медленно поворачивается к маме. Движение плавное, хищное, как у кошки, готовящейся к прыжку. В её стальных глазах вспыхивает огонек торжества, губы изгибаются в холодной усмешке.

– Валентина Степановна, – каждое слово она произносит отчётливо, словно пробует на вкус, – Пора бы наконец-то смириться с неизбежной реальностью. Мой сын сделал свой выбор. Осознанный, взвешенный выбор.

Мама делает шаг вперёд, и я чувствую, как от нее исходят волны ярости. Воздух между женщинами словно искрит от напряжения. Расстояние между ними сокращается до критического, я боюсь, что сейчас начнется настоящая драка.

– Какой выбор? – голос мамы дрожит от сдерживаемого гнева. Ее лицо краснеет, на шее проступают багровые пятна. – Выбор между честью и бесчестием? Между преданностью семье и грязной похотью?

– Между прошлым и будущим! – почти выкрикивает свекровь, и ее голос становится пронзительным, режет слух. – Мила молода, красива, она способна дать ему то, чего не смогла ваша дочь! Настоящего наследника! Мальчика, который продолжит славный род Громовых!

За окном ветер завывает всё сильнее, словно сама природа откликается на бурю страстей в нашем доме. Ветки больших клёнов бьются о стекла с такой силой, что я боюсь, вот-вот разобьют окно. Первые крупные капли дождя начинают барабанить по крыше тяжёлой дробью, звук нарастает с каждой секундой.

– А мои внучки что, не его дети? – мамин голос повышается до крика, срывается от эмоций. Она выбрасывает руку вперед, указывая пальцем на свекровь. – Катя и Кристина не могут продолжить дело отца? Не способны наследовать? Мы что, до сих пор в каменном веке живём?

За окном грохочет первый раскат грома, такой мощный и близкий, что стекла звенят в рамах. Весь дом содрогается от звука. Буря разворачивается не только на улице, но и здесь, в нашей прихожей. Электрические лампы мигают, бросая пугающие тени на стены.

– Девочки есть девочки! – Элеонора Васильевна размахивает руками, её лицо искажается от ярости. – Они вырастут, выйдут замуж, уедут к мужьям, сменят фамилии! Исчезнут из нашего рода! А сын останется! Сын будет гордо носить древнее имя Громовых!

– И что с того? – мама делает еще один угрожающий шаг. Теперь между женщинами не больше полуметра. – Какая разница, какую фамилию они носят? Они умные, талантливые, любящие девочки! Чем ваш мифический будущий внук лучше моих прекрасных внучек?

– Тем, что он мужчина! – срывается на пронзительный визг свекровь, и этот звук заставляет меня зажать уши.

– А причем здесь пол ребёнка? – мама наступает, и Элеонора Васильевна вынуждена отступить к стене. – Женщины сейчас управляют огромными корпорациями, целыми странами! Мои девочки ничем, слышите, ничем не хуже любого мальчишки!

– Как вы смеете мне возражать! – Элеонора Васильевна багровеет от ярости, шея покрывается красными пятнами. – У Константина наконец-то появится настоящий, полноценный наследник!

– Настоящий!?? – мама срывается на истошный крик. – А двадцать лет совместной жизни, два прекрасных ребёнка, разделённые радости и горести, это что было? Генеральная репетиция перед настоящей жизнью?

Повисает зловещая, давящая тишина, которую нарушает только усиливающийся вой ветра за окном и всё более частые раскаты грома. Дождь превращается в ливень, вода хлещет по стеклам потоками. Все присутствующие смотрят на Костю, который стоит, едва сдерживая гнев. Каждый мускул напряжен до предела.

– Мама, прекрати, пожалуйста, – говорит он усталым, надломленным голосом. В его интонации слышится мольба. – Катя и Кристина мои любимые дочери, я их обожаю...

Глава 11

Ледяные струи дождя хлещут по лицу. Одежда мгновенно становится мокрой насквозь. Ветер такой сильный, что я едва держусь на ногах. Сильные порывы толкают меня то в одну, то в другую сторону, словно невидимые руки. Больная нога подворачивается на скользкой мокрой траве, острая боль пронзает ступню, отдает в голень. Стискиваю зубы, чтобы не закричать, и, хромая, спешу за мамой к машине.

Вокруг царит хаос. Ветер срывает листья с деревьев, они кружатся в воздухе жёлто-красным вихрем, прилипают к одежде, хлещут по лицу. Где-то вдалеке слышится треск ломающихся веток, грохот падающих предметов. Воздух наполнен запахом мокрой земли, свежей зелени и близостью молний.

– Настя! Куда вы идёте? – голос Кости долетает из дома, почти заглушенный воем ветра. – Вернитесь! В такую погоду нельзя ехать!

Оборачиваюсь и вижу его силуэт в дверном проеме. Он делает несколько шагов к нам, но останавливается, понимая бессмысленность погони. Завеса дождя практически скрывает силуэт мужа. За его спиной маячат фигуры Милы и Элеоноры Васильевны.

– Не смей нас останавливать! – кричит мама, не оборачиваясь. Её голос дрожит от ярости и решимости. – Мы больше не проведём в этом доме ни секунды!

Добираемся до маминой машины, промокшие до нитки. Руки дрожат так сильно, что с трудом открываю дверцу. Плюхаюсь на пассажирское сиденье, и с меня тут же начинает стекать вода, образуя лужицы на коврике. Волосы прилипли к голове, одежда холодная и мокрая, неприятно липнет к телу.

Мама садится за руль, её руки трясутся, когда она поворачивает ключ в замке зажигания. Двигатель чихает, но заводится. Включаются дворники, начинают отчаянно бороться с потоками воды на лобовом стекле, но толку мало, видимость всё равно почти нулевая.

– Мам, может, всё-таки стоит подождать? – говорю, глядя на бушующую за окнами стихию. Деревья гнутся под напором ветра так, что их верхушки почти касаются земли. По дороге течет мутная вода, унося листья, ветки, какой-то мусор.

– Ни за что! – мама резко трогается с места, машина дергается. – Не останусь ни минуты в доме, где эта... эта змея поучает меня, как воспитывать детей!

Автомобиль медленно ползет по дороге, колёса проскальзывают на мокром асфальте. Мама наклоняется к лобовому стеклу, щурится, пытаясь разглядеть дорогу в сплошной пелене дождя. Её костяшки пальцев белеют от напряжения, с которым она сжимает руль.

– Ты видела это? – продолжает мама, не отрывая взгляда от дороги. Голос ее дрожит от возмущения. – Видела, как эта старая карга говорила о моих внучках? Словно они не люди, а так... приложение к семье!

– Видела, – тихо отвечаю я, вытирая мокрые волосы полотенцем, которое нашла на заднем сиденье. – Но, мама, может, не стоило так...

– Что не стоило? – резко поворачивается ко мне мама, и машину немного заносит. – Защищать собственную дочь? Защищать своих внучек от оскорблений?

Выруливаем на главную дорогу поселка, и картина становится ещё более ужасающей. Асфальт покрыт толстым слоем воды, которая течет потоками. По обочинам валяются сломанные ветки, какие-то доски, кусок жести от чьей-то крыши. Линии электропередач опасно раскачиваются на ветру.

– Она назвала Катю и Кристину бесполезными! – продолжает мама, повышая голос. Лицо её краснеет от гнева, на шее проступают багровые пятна. – Сказала, что только мальчик может быть наследником! В двадцать первом веке!

Машина подпрыгивает на выбоине, меня подбрасывает на сиденье. Больная нога ударяется, и я морщусь от боли. За окнами мелькают дома соседей, все окна темные, электричество отключено везде.

– Мама, осторожнее! – прошу я, хватаясь за ручку двери. – Дорога скользкая!

– А как ещё реагировать на такие оскорбления? – мама не снижает скорости, её голос становится всё более истерическим. – Двадцать лет я молчала! Двадцать лет терпела её холодность, её снисходительные замечания! А теперь она ещё и любовницу сына защищает!

Впереди показывается единственный выезд из нашего элитного поселка, узкий мостик через речку, которая обычно представляет собой тихий ручеёк. Но сейчас...

– Мама! – кричу, увидев бурлящий поток тёмной воды под мостом. – Река вышла из берегов!

Но мама не слышит меня, продолжает свою яростную тираду:

– И этот твой Костя! Стоял как истукан, пока его мать оскорбляла нас! Не сказал ни слова в защиту жены и детей! Трус и предатель!

Мы подъезжаем к мосту, и я вижу ужасающую картину. Обычно спокойная речушка превратилась в бурлящий грязный поток, который несет бревна, мусор, обломки чего-то. Вода поднялась почти до уровня мостика, который опасно покачивается под напором течения.

– Смотри, – показываю маме. – И провода оборваны.

Мама следует моему взгляду и охает:

– Вот почему в посёлке погас свет. Мы отрезаны от мира.

Действительно, теперь понятно, почему в домах соседей не горят окна. Электроснабжение полностью нарушено, связь с внешним миром отсутствует.

Но не доезжая до моста, я вижу ещё более страшную картину.

– Мама, стой! – прошу я изо всех сил, указывая вперёд.

Прямо на дороге за мостом лежит огромное дерево, старый тополь, который рухнул, по всей видимости, подмытый разлившейся рекой. Его толстый ствол перегородил дорогу, а массивная крона раскинулась по всей ширине проезжей части.

Глава 12

Мама инстинктивно пригибается, я закрываю глаза и молюсь...

Грохот!

Дерево обрушивается на капот нашей машины с такой силой, что весь автомобиль содрогается. Скрежет металла. Капот сминается под тяжестью тополя. Лобовое стекло мгновенно покрывается паутиной трещин, а одна из веток пробивает его насквозь, осыпая нас осколками.

Меня бросает вперёд, ремень безопасности впивается в грудь так сильно, что перехватывает дыхание. Голова ударяется о подголовник, перед глазами вспыхивают яркие искры.

У мамы срабатывает подушка безопасности с громким хлопком. Белая подушка раскрывается мгновенно, с такой силой ударяя её в лицо, что я слышу глухой звук удара. Мама болезненно вскрикивает, кровь тут же начинает течь из её носа, смешиваясь с дождевой водой, которая хлещет через разбитое лобовое стекло.

– Мама! – кричу я, поворачиваясь к ней.

Она сидит оглушенная, прижимая руки к лицу. Кровь сочится между пальцев, капает на белую ткань подушки безопасности, окрашивая её в красный цвет.

– Жива, – хрипло отвечает она, но голос звучит гнусаво из-за сломанного носа. – А ты?

– Цела, – говорю я, хотя всё тело болит от удара.

Осматриваемся и понимаем масштаб катастрофы. Огромный тополь лежит на капоте, его толстый ствол полностью смял переднюю часть машины. Из-под искореженного металла идет пар. Двигатель явно поврежден. Лобовое стекло разбито, через дыры заливается дождь.

– Господи, – шепчет мама, глядя на толщину упавшего дерева. – Если бы оно упало чуть дальше...

Я понимаю, о чём она говорит. Ствол тополя толщиной больше метра. Если бы он рухнул не на капот, а на крышу над нашими головами, нас бы мгновенно раздавило.

– Нам невероятно повезло, – говорю я дрожащим голосом.

Мама кивает, вытирая кровь платком. Её руки трясутся, лицо серое от шока.

– Может, попробуем выбраться? – предлагаю я.

Пытаемся открыть двери, но они намертво заблокированы обломками дерева. Слева и справа от машины лежат толстые ветки, а сам ствол тополя придавил капот так, что передние двери невозможно открыть.

– Только через заднее окно, – констатирует мама.

Но когда мы оборачиваемся, видим, что и там не лучше. Крона упавшего дерева полностью закрыла заднюю часть машины. Мы в ловушке.

– В такой дождь и с такими повреждениями нам всё равно никуда не уйти, – говорит мама, прижимая платок к носу. – А кругом ещё падают деревья.

Она права. За окнами бушует настоящий ураган. Ветер воет с такой силой, что машину покачивает даже под тяжестью упавшего дерева. То и дело слышатся треск и грохот, где-то рушатся новые деревья.

– Мама, – говорю я тихо, – я тоже злюсь на них. Очень злюсь. Но драка... драка не решит проблему. Только сделает хуже.

Она поворачивается ко мне, и в её глазах читается боль.

– Ты видела, как эта старая ведьма говорила о твоих дочерях? – голос мамы дрожит от эмоций. – Словно они мусор какой-то!

– Видела. И мне было больно, – признаюсь я. – Но если мы будем драться с ними, опускаться до их уровня... что хорошего из этого выйдет? Катя и Кристина что, станут от этого счастливее?

Мама молчит, обдумывая мои слова.

– Мы должны быть умнее, – продолжаю я. – Достойнее. Показать им и себе, что мы выше этого.

– А как же справедливость? – спрашивает мама. – Как же защита семьи?

– Защищать можно по-разному, – отвечаю я. – Драка это не защита. Это потеря контроля. А когда мы теряем контроль, мы проигрываем.

Мама вытирает кровь и смотрит на меня новым взглядом.

– Когда ты стала такой мудрой? – спрашивает она с горькой улыбкой.

– Когда поняла, что моя жизнь рушится, – честно отвечаю, подавая маме салфетки из бардачка. – И что паника только ускорит разрушение.

За окном что-то с грохотом падает, ещё одно дерево. Нам действительно повезло, что мы в машине, а не на улице. И упавший ствол дерева хоть и условно, но защитил нас от падения в разбушевавшиеся грязевые воды некогда спокойной реки.

– Ты права, – признает мама. – Я повела себя как... как дикарка. Опозорила нас обеих.

– Не опозорила, – мягко возражаю. – Ты защищала свою семью единственным способом, который знала в тот момент. Это не стыдно.

Мама глубоко вдыхает, пытаясь успокоиться.

– Но теперь нам придётся вернуться, – говорит она с отвращением. – Просить помощи у людей, с которыми я только что дралась.

– Мама, – кладу руку ей на плечо, – Мы вернёмся не побеждёнными. Мы вернёмся людьми, которые оказались в беде и нуждаются в помощи. Это разные вещи.

Она смотрит на меня, и я вижу, как в её глазах появляется новое понимание.

– И потом, – добавляю я, – Посмотри на ситуацию трезво. Они сейчас сидят в тёплом доме без света, а мы попали в аварию во время урагана. Кто из нас больше нуждается в сочувствии?

Мама даже улыбается, несмотря на боль.

Глава 13

Сидим в поврежденной машине, дрожим от холода и сырости. Чувствую острую боль каждой клеточкой своего тела. Ступня пульсирует, промокшая повязка натирает рану. Плечо ноет от удара о дверцу при столкновении. Пальцы онемели от холода настолько, что я уже не чувствую их, только вижу синеватый оттенок кожи. Мокрая одежда липнет к телу, создавая ощущение постоянного холодного компресса. Волосы превратились в мокрые сосульки, стекающие на лицо и шею, добавляя новые порции ледяной воды за воротник.

Дождь продолжает заливать салон через разбитое лобовое стекло, тонкие струйки воды стекают по приборной панели, собираясь в лужицы на полу. Слышно, как капли барабанят по крыше машины, создавая непрерывный металлический гул, от которого начинает болеть голова.

Мама сидит рядом, прижимая к лицу уже полностью пропитавшийся кровью платок. Её дыхание поверхностное, с едва слышным свистом. Пальцы, держащие платок, дрожат так сильно, что он то и дело соскальзывает, и ей приходится перехватывать его другой рукой. На бледном лице яркими пятнами выделяются синяки, уже начинают проступать вокруг глаз, результат удара о подушку безопасности.

Каждые несколько минут машину покачивает от новых порывов ветра. Звук такой, словно кто-то невидимый пытается перевернуть автомобиль, раскачивая его из стороны в сторону. При особенно сильных порывах даже тяжелое дерево на капоте слегка сдвигается с места, и от этого зрелища внутри всё холодеет от ужаса.

Где-то вдали слышится треск падающих деревьев, звук, напоминающий выстрелы.

Бах! и еще одно дерево сдалось стихии.

Бах! и еще одно. Будто где-то совсем близко развернулось поле боя.

– Может, все-таки попробуем выбраться? – предлагаю я в который раз, хотя понимаю бессмысленность этой затеи. Голос звучит хрипло, приходится откашляться. Горло саднит, словно я проглотила наждачную бумагу.

– Куда выбираться? – мама указывает на бушующую за окнами стихию. Движение получается слабым, рука едва поднимается. – Нас снесет ветром раньше, чем мы сделаем десяток шагов.

Закрываю глаза на мгновение, пытаясь успокоить панику, поднимающуюся изнутри. Сердце колотится так, что кажется, вот-вот проломит грудную клетку. Во рту пересохло, несмотря на влажный воздух вокруг. Внутренности словно сжимаются в тугой узел страха.

Мы умрем здесь? В машине, раздавленной деревом, в двух шагах от поселка? Какая нелепая смерть. Какая несправедливая. После всего, что случилось, я даже не успею ничего исправить. Не увижу дочерей. Не скажу им, как люблю их. Не поставлю точку в этой дикой истории с Костей и Милой.

Внезапно сквозь вой урагана прорывается звук автомобильного двигателя. Сначала далекий, почти неразличимый, но постепенно приближающийся. Мотор работает на высоких оборотах, слышно, как машина с трудом преодолевает препятствия, хрустит ветками под колесами, буксует в грязи, натужно ревет, преодолевая сопротивление стихии.

– Слышишь? – мама резко поворачивается ко мне, вздрагивая от боли в ушибленной шее. В её покрасневших от лопнувших капилляров глазах загорается тусклый огонек надежды. – Кто-то едет!

– Да, – киваю, всматриваясь в серую пелену дождя, щурясь, чтобы разглядеть хоть что-то сквозь мутные разводы на заднем стекле. – Кто-то едет.

Сердце подпрыгивает к горлу, начинает биться с удвоенной силой. Кто бы это ни был, он наша единственная надежда выбраться отсюда живыми. Дыхание становится частым, поверхностным, во рту появляется металлический привкус адреналина.

Через несколько минут из-за завесы дождя показывается знакомый силуэт джипа Кости. Желудок сжимается в тугой ком, а ладони мгновенно покрываются липким потом, который тут же смешивается с дождевой водой.

Он. Конечно, это он. Кто еще мог поехать за нами в такую погоду? Он, должно быть, выехал сразу после нас, пять минут, не больше.

Большой черный внедорожник медленно пробирается по размытой дороге, колеса то и дело проскальзывают в жидкой грязи, оставляя глубокие борозды. Машина объезжает упавшие ветки и огромные лужи, больше похожие на озера. Даже на расстоянии видно, как мощный автомобиль покачивает от порывов ветра. Если уж такой тяжелый джип шатает, что было бы с нами, если бы мы попытались идти пешком?

Мысли лихорадочно скачут, пока джип приближается. Что я скажу ему? Как посмотрю в глаза? Он спасает нас после того, как мы с мамой устроили этот скандал с его матерью... и с его... с этой... Нет, сейчас не время думать об этом. Сначала нужно выбраться отсюда живыми.

Джип останавливается в нескольких метрах от нашей машины, фары пронзают пелену дождя, создавая желтый туннель света в серой мгле. Дверца водителя распахивается, и из неё выскакивает Костя.

На нём надета темная куртка с капюшоном, ярко-оранжевые вставки на которой видны даже сквозь пелену дождя. Но даже защитная одежда не спасает от ливня. За считанные секунды он промокает насквозь, вода стекает ручьями по его лицу, капюшон сдувает порывом ветра, обнажая волосы, тут же прилипшие к голове.

Костя наклоняется вперед, борясь с сопротивлением ветра, и продолжает бежать к нам, перепрыгивая через лужи и обломки. Его фигура то исчезает в завесе дождя, то появляется снова, как в неисправном кинопроекторе.

Моё сердце сжимается от противоречивых чувств, разрывающих грудь изнутри. С одной стороны, это тот самый человек, который вчера признал свою измену, который привел любовницу в наш дом, который разрушил двадцать лет нашей жизни. С другой, сейчас он выглядит как спаситель, готовый рискнуть собственной жизнью ради нас.

Глава 14

– Настя! Валентина Степановна! – кричит он, подбегая к машине, отгибает ветку и стучится в боковое окно. Костяшки пальцев белеют от силы ударов, на стекле остаются влажные следы. Голос его надрывается от напряжения, пытаясь перекрыть вой ветра, лицо искажено беспокойством: глубокие морщины на лбу, сведенные брови, напряженная линия челюсти. – Вы живы? Ранены? Можете двигаться?

Вода стекает по его лицу, смешиваясь с потом, делая кожу неестественно бледной в тусклом свете пасмурного дня. Глаза, кажется, запали еще глубже, чем утром, под ними четко проступают темные круги.

Опускаю стекло, и в салон тут же врывается новая порция холодного ветра с брызгами дождя. Порыв такой силы, что отбрасывает мои волосы назад, швыряя капли воды на заднее сиденье.

– Живы, – отвечаю, стараясь перекричать вой бури. Голос предательски дрожит, выдавая смесь страха и облегчения. – Но машина заблокирована. Мама ударилась носом о подушку безопасности, кровотечение.

Костя быстро оглядывает повреждения, оценивает ситуацию. Его взгляд профессионально скользит по смятому капоту, упавшему дереву, заблокированным дверям. Он привстает на цыпочки, пытаясь рассмотреть толщину ствола, затем наклоняется, заглядывая под машину. Даже в такой ситуации он остается деловым, собранным, методичным.

– Понятно, – кивает, стряхивая воду с лица резким движением. – Сейчас вытащу вас. У меня в машине есть всё необходимое.

– Всё необходимое? – переспрашиваю с недоумением, голос срывается на хрип от холода и напряжения.

Костя уже бежит обратно к джипу, волоча ноги по глубокой грязи, которая чавкает под его ботинками. На ходу он выкрикивает объяснения, оборачиваясь через плечо, чтобы мы могли его слышать:

– Обещал подчиненному помочь спилить старый пень. Да вот все никак не доеду…

Теперь понятно, почему у него с собой оказались нужные инструменты. Дрожь снова пробегает по телу, начинается с пальцев ног, поднимается вверх, заставляя стучать зубами. Не могу понять, от чего трясет сильнее, от холода или от нервного напряжения.

Через минуту Костя возвращается с тросом через плечо и бензопилой в руках. Профессиональная пила, мощная, предназначенная для серьезных работ, с ярко-красным корпусом и длинным лезвием. За плечами у него рюкзак с инструментами виднеются рукоятки топора и молотка.

– Сначала распилю ветки, освобожу двери, – кричит он, дергая шнур стартера. Бензопила оживает со вторым рывком, издавая характерный рычащий звук, который перекрывает даже вой ветра. – Потом вытащу машину тросом! Не волнуйтесь, я вас вытащу!

Он приближается к машине, крепко сжимая пилу обеими руками. Встает в устойчивую позицию, широко расставив ноги, слегка согнув колени для лучшего баланса.

Костя методично отпиливает толстые ветки, которые заблокировали двери. Звук бензопилы режет слух, заполняя салон машины механическим визгом. Опилки смешиваются с дождем, образуя желтоватую пену, которая стекает по стеклам и дверям автомобиля.

С первой веткой муж справляется за минуту, отбрасывает её в сторону сильным толчком ноги. Опилки летят во все стороны, прилипают к одежде, застревают в мокрых волосах.

Надо же, столько энергии и силы. Даже после бессонной ночи. После всего, что произошло. Он все равно находит в себе силы спасать нас. И выглядит так... решительно. Почти как прежний Костя, которого я знала. Уверенный, сильный, надежный.

– Почти готово! – кричит муж, отпиливая последнюю крупную ветку у водительской двери. Пот и дождь стекают по его лицу, рубашка промокла насквозь и облепила тело, показывая напряженные мышцы. – Еще минута!

Наконец дверца со стороны мамы освобождена. Костя выключает пилу, ставит её на землю, и дергает за ручку. Дверь скрипит, поддается с трудом, металл деформирован от удара. Но наконец она открывается с протяжным стоном, словно выражая боль от причиненных повреждений.

– Валентина Степановна, давайте руку, – Костя протягивает руку маме, широкую ладонь.

Мама смотрит на него и колеблется. В её глазах читается внутренняя борьба. Челюсть напряжена, губы сжаты в тонкую линию. Совсем недавно они были врагами, выкрикивали оскорбления. А теперь он спасает её жизнь, протягивает руку помощи.

– Мама, давай, – подталкиваю её, коснувшись её плеча. Пальцы натыкаются на пропитанную водой ткань, холодную как лед. – Здесь опасно, дерево может сдвинуться в любой момент.

Сердце колотится от страха при мысли, что огромный ствол может вновь пошевелиться и окончательно утащить нас в бурлящую реку. Холод пробегает по спине, заставляя выпрямиться, напрячь все мышцы.

Мама кивает и неуверенно протягивает руку Косте. Пальцы дрожат, тянутся вперед с видимым усилием. Он осторожно берет её ладонь, аккуратно, словно боится причинить дополнительную боль, но при этом достаточно крепко, чтобы она чувствовала поддержку и не соскользнула по грязи вниз по склону

Костя помогает маме выбраться из машины, поддерживает, когда её ноги подкашиваются на скользкой земле. Одной рукой обнимает за плечи, другой придерживает под локоть, создавая максимальную поддержку.

– Осторожно, тут всё мокро, – предупреждает, направляя её к джипу. Его голос звучит заботливо, лишен обычной властности, заменен чем-то более мягким, человечным. – Шаг за шагом, не торопитесь.

Глава 15

Эти простые слова повисают в воздухе, тяжелые, неоднозначные, требующие осмысления. Семья. После всего, что произошло, мы все еще семья в его понимании. Или это просто красивые слова? Рефлекторный ответ? Привычка, от которой он еще не избавился?

Интересно, а кто для него семья сейчас? Я? Мама? Девочки? Или теперь семья включает в себя Милу и её не родившегося ребенка? Может быть, мы с мамой уже бывшая семья? Та часть жизни, от которой он планирует избавиться, но пока вынужден терпеть?

Молча едем домой, каждый погружен в свои мысли. Сижу, прислушиваясь к ощущениям в теле. Холод постепенно отступает, на смену ему приходит тяжелая усталость. Каждая мышца ноет, словно после марафона. В висках пульсирует боль, перед глазами время от времени плывут черные пятна, последствия стресса и недостатка кислорода в душном, мокром салоне разбитой машины.

За окнами продолжает бушевать ураган, но внутри машины относительно спокойно. Тепло, сухо, безопасно. Костя уверенно ведет автомобиль, крепко сжимая руль обеими руками, полностью сосредоточенный на дороге, он ловко объезжает мусор на дороге. Мне открывается вид профиля мужа. Прямой нос, плотно сжатые губы, напряженная линия челюсти. Знакомые черты, которые я изучала двадцать лет, каждую морщинку, каждую впадинку на этом лице. И всё же сейчас оно кажется лицом незнакомца.

Как мы дошли до этого? Как мы могли из любящей пары превратиться в чужих людей? Когда именно произошел этот разрыв? В момент его измены? Или гораздо раньше, когда мы перестали по-настоящему видеть друг друга?

Иногда он бросает на меня короткие взгляды, но тут же отводит глаза, словно не в силах выдержать зрительный контакт. В этих мимолетных взглядах читается странная смесь беспокойства, вины, что-то еще, что я не могу точно определить.

Добираемся до дома через двадцать минут езды. За это время дождь немного ослабевает, но ветер по-прежнему свирепствует, срывает черепицу с крыш, гнет деревья почти до земли. Во дворе валяются сломанные ветки, листья, какой-то мусор. Забор покосился от натиска стихии, калитка болтается на одной петле, жалобно скрипя при каждом новом порыве ветра.

Костя паркуется прямо у входа, так близко к крыльцу, как только возможно, чтобы нам не пришлось идти под дождем.

– Быстро в дом, – командует муж, выскакивая из машины.

В доме нас встречает удушливая атмосфера недосказанности и взаимного раздражения. Воздух словно пропитан электричеством перед грозой, каждый взгляд заряжен напряжением. Стою на пороге собственного дома, с меня стекают потоки дождевой воды, образуя лужи на дорогом паркете, который мы с Костей выбирали на десятую годовщину свадьбы. Мокрая одежда неприятно липнет к телу, волосы прилипли к голове жалкими прядями, а в ботинках хлюпает грязная вода.

Мила стоит в прихожей, прижимая к лицу окровавленный платок. Её нос заметно распух, под глазами расплылись синяки, а некогда безупречный макияж превратился в разноцветные потеки. Но даже в таком виде она умудряется излучать недовольство и какую-то болезненную самоуверенность. Элеонора Васильевна маячит рядом, её обычно безукоризненная прическа слегка растрепана, на строгом костюме видны пятна от попыток остановить кровотечение у своей протеже.

Холод пробирает до костей, зубы стучат так громко, что этот звук отдается в черепе болезненным эхом. Каждая клеточка тела дрожит от переохлаждения, но внутри меня пылает совсем другой огонь. Ярость, которая грозит вырваться наружу при первом же неосторожном слове.

– Мама, принеси лед из морозилки, – командует Костя, стряхивая капли дождя с куртки. Его голос звучит устало, но властно, не терпит возражений.

И тут Мила, не давая никому опомниться, встревает своим писклявым голоском:

– А мне что, ничего не полагается? – она убирает сырое полотенце (в котором по видимости раньше был лед) от лица, демонстрируя распухший нос во всей красе. – Я пострадала больше всех! Мне тоже нужен лед! И вообще, я беременная, мне положен особый уход!

Внутри меня что-то лопается с почти слышимым треском. Кровь приливает к лицу настолько сильно, что кожа начинает жечь. Руки сжимаются в кулаки так, что костяшки пальцев белеют, а ногти впиваются в ладони до боли. В висках начинает пульсировать, отбивая бешеный ритм моего сердца.

Еще одно слово, думаю, чувствуя, как внутри поднимается волна неконтролируемой ярости, еще одно слово этой наглой девицы, и я собственными руками придушу любовницу моего мужа. Не важно, что она беременна. Не важно, что здесь свидетели. Терпение имеет предел, а мой предел уже давно пройден.

❤️Дорогие читатели!❤️

Если Вам понравилась книга, поставьте пожалуйста лайк (“Мне нравится”) ⭐️ на странице книги.

Чем выше рейтинг у книги, тем больше читателей сможет её увидеть!

Подпишитесь, пожалуйста, на мою страничку (если еще не сделали этого), чтобы в числе первых узнавать о новостях и обновлениях, а также о новых книгах.

Приглашаю вас в эмоциональную новинку

Развод. Другого выхода нет
https://litnet.com/shrt/iRcm