Предатель. Перетерпи, это пройдет

«Нет смысла»

Талия

Я останавливаюсь у шкафа и ненадолго залипаю на свое отражение. Красивая, высокая, ладная брюнетка с вьющимися волосами. Так и не скажешь, что мне почти сорок. Максимум тридцать три. Наверно, это потому, что я в спорте всю свою жизнь. Танцы — часть меня самой, и я их обожаю. Когда-то мечтала стать балериной, но забеременела сыном, так что Мариинский пришлось повесить на гвоздь вместе с пуантами. Там тебя никто ждать не станет, но это не стало трагедией. Думаю, в конце концов, все в нашей жизни происходит не просто так. Через три года я нашла себя в другом: танцевала в популярном, современном балете. Потом в другом, и еще в одном, и еще. Открывала новые горизонты, пока муж строил свою карьеру. Никита когда-то был знаменитым боксером в тяжелом весе, а сейчас у него одна из самых раскрученных площадок боев MMA. Я же…ну, ладно. Тут борщанула. В смысле, в своей незыблемости, ведь моя жизнь стала беднее — из нее ушла добрая часть. Мои танцы. И нет, не потому, что супруг оказался деспотом внезапно через двадцать лет совместной жизни, а потому что я получила травму. Это произошло год назад, и в строй я так и не вернулась. Забавно, за всю свою карьеру — это была не первая травма, но именно после последней я словила какой-то дикий диссонанс и заработала фобию. Теперь даже не знаю, что с этим делать, поэтому все чаще стала ловить в зеркале вот такое вот угрюмое выражение лица. Когда между бровей закладывается складка…кошмар.

Быстро мотаю головой, чтобы ее убрать, натягиваю улыбку и пробегаюсь взглядом по нарядам. Ник у меня внимательный супруг; вопреки всему, что можно было бы подумать про бойцов. Не тупой, не деревянный, а чувственный и ласковый, нежный мужчина. Он заметил, как я переживаю из-за того, что уже столько времени не могу подойти к сцене ближе, чем на пять шагов. Решил устроить сюрприз. Буквально ворвался в спальню две недели назад! И так сказал:

- Мы едем в загородный отель. Вдвоем. Это не обсуждается.

Я тогда словила некий ступор, но из груди почти сразу вырывался смешок.

- Ты еще по столу кулаком ударь.

- Ударю, если потребуется! Все. Готовься, дорогая.

А что мне готовиться? С работы меня попросили. К сожалению, этот мир не будет тебя ждать, даже если ты провела в стенах родного театра семь долгих лет. Мир вообще тебя ждать не будет так-то, а там? Особенно. Нужно было продолжать устраивать шоу, нужно было двигаться вперед. Я это понимала. Ничуть не злюсь на своего начальника; ему сложно было со мной расставаться, но такова жизнь. Так просто было нужно. Он выказал надежду, что еще увидит меня, когда я приду в себя, и возможно, именно это и случится, когда я избавлюсь от загонов в своей голове, но пока я сижу дома. Иногда кажется, что схожу с ума, и предложение Никиты — мое спасение.

Вот теперь вещи собираю и решить не могу. Какое платье мне взять? Наш маленький отпуск будет длиться неделю, Никита обещал культурную программу. И ночную. Для ночной я все уже решила, а вот про остальное…черт…

Слышу, как в замке проворачивается ключ.

Хочется взывать от своей глупости! Вчера Ник был на работе всю ночь. У него был бой, а съемки обычно отнимают много времени. Я уже привыкла, понимаю. Сказал, что приедет утром, поспит, и мы выдвинемся, конечно, а сейчас уже вечер, ну ладно…ничего страшного. Задержки какие-то, наверно, это я тоже понимаю. Получила сообщение о том, что он приедет к вечеру. Полагаю, выезжать мы будем прямо сейчас, а я еще не готова…

Блин…

Стону, уперевшись лбом в дверцу шкафа. Ну что со мной не так?! Выбрала бы себе платье, запихнула бы в чехол, и все. Сейчас будет раздражаться…

- Ник! - кричу в тишину прихожей, откуда доносится одно лишь мягкое шуршание, - Прости! Я не…черт, я не собралась еще, но я почти! Не могу решить, какое платье лучше выбрать.

Немного подумав, решаю добавить чуточку игры и добавляю.

- Может, подскажешь?

Он мне не отвечает. Странно. Хмурюсь, но не успеваю позвать его снова. Слышу глухие шаги, потом дверь открывается, и он заходит в нашу спальню. У нас шикарный, двухэтажный особняк — что есть, того не отнимешь. Ник очень много работал и старался ради того, чтобы теперь жить в кайф. Это я, конечно, ценю. Хотя иногда мне хотелось бы почаще видеть его дома, а не засыпать одной в постели, пока проходят его дурацкие съемки.

Стоп.

Одергиваю себя. В последнее время я стала часто цепляться к его ночным вылазкам, но это все от безделья. Сама это понимаю и совсем не хочу устраивать очередную разборку полетов, поэтому торможу. Собираюсь и отодвигаю вешалку с нарядами, чтобы показать ему черное. С открытой спиной.

- Вот это, например. Как тебе? Я была в нем всего раз. Помнишь? На твоем…

- Ли, в этом нет больше никакого смысла.

- Не поняла. Что значит…

Моментально осекаюсь, когда смотрю на своего супруга. Мы вместе уже двадцать лет, а знакомы — на два больше. С того апрельского, жаркого вечера, когда он приехал к бабушке, а я его впервые увидела. Мы тогда с мамой только вернулись из Греции. От отца. Не люблю вспоминать это время, и единственное светлое, что в нем было — это Никита. Родители переживали сложный развод, после того как мама застукала отца с горничной его отеля.

Отвратительно.

С отцом я, кстати, после этого почти не общаюсь. У него новая жизнь началась еще год, новая жена и новый ребенок. Сын. Он старше моего всего на год. Сейчас ему восемнадцать. Мы виделись пару раз, когда я приезжала в гости к отцу, но я его почти не помню. Да и с отцом мы все еще в контрах и почти не общаемся. Нет, не хочу об этом думать. Александр Боцарис — владелец сети гостиниц по всей Греции, мой отец. Да. Но мы с ним никак не связаны. Лучше о Нике…

Я уже тогда, с первого взгляда смогла бы с точностью сказать, сколько у Никиты родинок на лице и какого цвета его глаза. Не банально сказать. Я смогла бы описать каждую их в крапинку, и что голубые они только на первый взгляд. На самом деле у радужки они почти белые, и весь этот ледяной узор идет по его-моему небу кривым узором. А прожив с ним столько времени? Я знаю, когда с моим мужем что-то не так. И это такой случай.

«Перетерпи, родная»

Талия

У меня вмиг будто все тело задеревенело. Для танцовщика — это смерти подобно, кстати. Мы в любой ситуации всегда должны чувствовать свое тело, или наступает паника.

Я чувствую панику. Правда, не по этому поводу.

И снова. Я будто не я вовсе, и тело будто не мое, и жизнь чужая.

Медленно поворачиваюсь. Готова поклясться, что слышу отвратительный скрежет собственных костей и дикий крик чаек. Но это, конечно же, не чайки кричат, а моя душа так умирает.

Сталкиваюсь взглядом с Никитой. Так странно…вчера я провожала его на работу, и он был таким родным. Мой Никита. А уже вот и не мой вовсе…

Я смотрю на чужого мужчину. Не знаю, как это происходит, что близкий человек по щелчку пальцев становится незнакомцем пусть и в знакомых декорациях; но он чужой. И это с нами сделало не время, незанятость. Мы не отдалились, нет пропасти. Между нами просто пролегла другая женщина, с которой он переспал.

- Что ты сказал? - зачем-то спрашиваю совершенно чужим голосом.

Нет, мне не нужно повторять. Я не дура, с первого раза все поняла. Я все поняла! А зачем-то прошу уточнений. Зачем? Мне нравится душу себе рубить? Похоже на то…

Никита пристально смотрит на меня, изучает реакцию. Думаю, он прощупывает, в какую сторону ему увернуться, когда я выйду из себя. А я не уверена, что смогу. Мертвецы кулаками не машут…

Ах, вот что это за ощущение…ну, конечно. Внутри меня непроглядная, темная, ледяная пустыня. Вот что это значит, убить словом? В его руках нет оружия, на мне нет ран, но я мертвая. Вот так это, значит, происходит…

- Талия, я… - начинает хрипло, но сразу замолкает.

Я опускаю взгляд.

Сильнее цепляюсь за дверцу шкафа, пока меня фактически затягивает та самая тьма. Серьезно. Клянусь, это ощущение похоже на воронку. Для красивого словца можно было бы назвать ее «спасительной тьмой», как обычно такое состояние называют в женских романах. Но нет. Оно нихрена не спасительное, хотя…может быть, и да? Призрачное ощущение покоя, но фактически лишь способ оттянуть неизбежное…

Никита подается резко ко мне. Кажется, я действительно почти согласилась взять пару мгновений передышки от своей прошлой жизни, но упрямство важнее. Резко выставляю в него руку и буквально лаю.

- Не приближайся.

Он замирает.

Вот такая мизансцена. Я стою, сражаясь за свою действительность, которая рассыпается горьким пеплом. Перед глазами проносятся двадцать лет. Как он впервые улыбнулся мне, как мы застряли в лифте, как после освобождения он пригласил меня в кафе, поесть мороженого. Как поцеловал…

Он говорил когда-то, что я самая красивая. Говорил, что ему со мной повезло. Клялся, что сделает меня счастливой и будет всегда рядом. Я помню, как мы были счастливы, когда родился Сашка. Никита был замечательным отцом. Да он и сейчас замечательный отец, они с сыном очень близки. Саша во всем хочет подражать Никите, поэтому тоже занимается боксом. А я была счастлива…так счастлива двадцать лет, которые ускоряются, как при перемотке, а потом бульк! И стягиваются до размеров одной точки, оставляя на своем месте черное, тягучее нечто.

Снова поднимаю на него глаза, в которых стоят слезы. Я не буду спрашивать, как он мог. Не буду ничего выяснять. Все уже сделано. Разговоры ни к чему.

Киваю, как болванчик, бросаю взгляд на дверь. Там, в прихожей, стоит моя сумка. Она собрана. На первое время мне хватит. Поеду…

- Талия, посмотри на меня.

Выполняю на автомате. Сейчас я больше похожа на куклу на пальце, если честно. Характер в анабиозе. Мысли в бардаке. Я же должна уехать, так? Должна…

Я не хочу никакого разговора и никаких объяснений, но я не могу этого вслух произнести. Никита делает на меня шаг и сбито, взволнованно говорит.

- Я не знаю, как это получилось. Правда, Талия. Блядь…какой-то пиздец, - запускает пальцы в волосы и убирает их назад.

Томрознуто замечаю, что я даже немного удивлена, что этого не получилось раньше. Никита — шикарный мужик. Весь из себя такой… «а-р-р…». Накаченный, в татуировках, с модной стрижкой. Красивый. С бородой. От него за километр несет самцом, и да, я в курсе, слово отвратительное, но другого, чтобы описать моего мужа — нет. Никита — это прям мужик, мужик, от которого бабы всегда в обморок падали, но он ни-ни. Точнее, был «ни-ни», а теперь… он стоит и оправдывается передо мной, как гребаная телка.

- …Я не собирался с ней ничего, но…мне как башню сорвало. Я, правда, старался держаться подальше, выстраивал дистанцию, но взгляд так и тянуло. Я не мог перестать о ней думать, как заноза в мозгу! Я не…не хотел, правда, но…эта страсть. Она такая…

Мне на душу будто кислотой плещут. Словно я одержимая, а священник из фильма поливает святой водой. ИЗЫДИ! ИЗЫДИ! ИЗЫДИ! Может быть, и правда все. Одержимая. Тупая. Овца. Которая любила ублюдка. Он специально?! Господи…

Стоп.

Остановись.

- Понятно, - прерываю сбитый, совершенно идиотский рассказ.

ЗАЧЕМ МНЕ ЭТО ЗНАТЬ?! Непонятно…а главное, что я ему такого сделала? Зачем? Я не…боже!

Хочется свалить.

Я еще больше не хочу ничего выяснять. Не хочу слышать и тем более не собираюсь спрашивать «за что?». Вряд ли услышу что-то вразумительное, так для чего еще больше сердце себе рвать?

Киваю и разворачиваюсь на выход. Все мои мысли с жадностью цепляются за сумку, как за спасательный круг в бушующем море безумия.

Но мне до него не добраться.

Успеваю сделать только несколько шагов по коридору в сторону лестницы, как Никита хватает меня за руку и тянет обратно. К себе. В свой ад…

- Талия, подожди. Давай поговорим…

Из меня рвется ядовитый смешок, и я окидываю его презрительным взглядом.

- Ты действительно полагаешь, что я хочу слышать о том, какая у тебя замечательная шлюха?

Он хмурится. Что? Что ты еще хотел? А?! Господи. Какой же сюр.

Вырываю руку, снова хочу повернуться, а он опять меня хватает.

«О чем ты меня просишь?…»

Талия

Сглатываю густую, кислую слюну.

- Что?

Никита смотрит на меня хмуро. Он не понимает? Или прикидывается? А может быть, злится? Что я посмела задать этот вопрос? О чем ты думаешь? Хотя нет. Мне неинтересно.

Из груди рвется смешок, я отталкиваю его и начинаю уже натурально смеяться. Истерика переходит во что-то безумное, конечно…хотя, чего отходить от заданного тона, да? Мы здесь оба с ума сошла явно, но чисто ради уточнения…

Указываю в него рукой и спрашиваю.

- Ты только что сказал, что не собираешься прекращать, я правильно понимаю?

Теперь Никита сглатывает. Спорю на что угодно, точно такую же густую и кислую слюну.

- Талия…

- Не надо повторять мое имя! - резко повышаю голос, улыбка сходит с моего лица, возвращая меня обратно в пучину адской боли и разочарования, - Я помню, как меня зовут! Ты не собираешься прекращать, да?! Я правильно тебя поняла?!

Он молча смотрит на меня. Отлично! Превосходно!

Киваю пару раз, но к горлу подкатывает тошнота, и я резко нагибаюсь, упираюсь в колени и выдыхаю.

Жмурюсь.

Так, стоп. Хорошо. Стоп.

- Малыш…

Он делает шаг, но я тут же отпихиваю его и отхожу подальше, сжимая себя руками. Смотрю на него, как на врага. А может быть, он и есть мой враг? Родной человек так не поступил бы…

- Не психолог, значит… - говорю хрипло, - А продолжать. Так, да? Я терпи, ты развлекайся с какой-то потаскухой. Замечательно.

Никита вонзается пальцами в волосы и тяжело дышит, и я знаю, что еще секунда — будет взрыв. Поэтому даже не дергаюсь, когда это происходит.

- Блядь! Ты думаешь, что мне охуенно?! Это не так! Мне дико тяжело и...

- Ах ты страдаешь, бедненький?! От чего?! Что пришлось оторваться от ее задницы и сюда прийти?!

- Мне стыдно! Я уже месяц не знаю, как смотреть тебе…

- Месяц?

Как резко начал басить, так резко и замолчал.

А для меня — очередной провал…

Опускаю глаза в пол и повторяю.

- Месяц, значит…

- Мы не спали.

- Это должно облегчить мои муки, правильно? Что вы не спали?

- Ли…

Ник делает шаг, я резко дергаюсь в сторону и мотаю головой. Быстро стираю слезы. Мне не до смеха, но из груди рвется смешок, который до краев наполнен одиночеством, болью и разочарованием.

Тем самым густым чувством, которое я испытывала, когда Никита говорил мне, что снова задерживается на работе, и мне приходилось ужинать в одиночестве…снова и снова. Опять и опять.

- Ты все это время был с ней, так? - шепчу, - Пока я ждала тебя дома, а ты говорил мне, что у тебя важные встречи? С рекламодателями? Вот твои рекламодатели?

- Мы не трахались.

Упрямо повторяет он, я встряхиваю головой. Сильнее сжимаю свои предплечья и понять не могу:

- Так мне должно стать легче? Что вы не трахались? Ты не ответил!

Никита шумно сглатывает. Я опять киваю и усмехаюсь.

- Видимо, должны. Ну, окей, - резко поднимаю глаза и стираю слезы с щек, - Ты хотел поговорить? Говори. Что же вы делали, м?

- Талия…

- Что? Ты преследовал меня, пришел. Я должна тебе в ножки поклониться по твоему мнению, за то, что ты пришел и рассказал мне о том, как ебал какую-то шалаву. Где? А? Где это было?! В твоем офисе? Нет, ты же не любишь на столе… - ухмыляюсь ядовито, - Или только со мной не любишь?!

- Остановись…

- Зачем?

Нервно передергиваю плечами.

- М? Скажи мне. Зачем? Мы же поговорить хотели, так говори! Говори, сука ты паршивая! Говори, где ты трахал ее! Расскажи еще о том, какая тебе зачетная малышка перепала! Может быть, ты расскажешь мне, что она невероятно красивая?! Или нет, это же такое клише! Лучше расскажи про позы, в которых она тебе свою малышку показала! Главное насколько эта малышка узкая и тугая. Молодая! Она же молодая. Точно молодая! Намного?! Все совсем дерьмово, ей хоть есть восемнадцать?! Или...

- Я сказал — остановись! - рявкает супруг, сделав резкий шаг на меня.

Стоим в тишине. Дом погружен в военное состояние, готовый, что в любой момент эта самая тишина взорвется сиреной.

Мы — враги. Я его ненавижу, его я раздражаю. Не нравится, когда против шерстки, да? Пошел ты!

- Я развожусь с тобой.

- Нет, - цедит.

- Да.

- Включи мозг, блядь!

- Надо было его включать, когда ты полудохлым валялся! - шиплю, осознанно делая ему больно.

Никита не любит вспоминать то время. Он вообще не любит быть слабым. А мне плевать. Плевать!

- Надо было уходить от тебя тогда, - продолжаю, жестко глядя ему в глаза, - Надо было бросить тебя. Наверно, сейчас целая очередь была бы из потаскух, да? К твоей гребаной койке и утке. Или к памперсам. Скажи, как думаешь? Чтобы твоей «занозе» больше понравилось?!

Петров резко хватает меня за нижнюю челюсть и прижимает к стене, а сам нависает сверху. Глаза молнии пускают. Я дышу хлестко. Боюсь? Нет. Он никогда не бил меня, никогда не делал больно. За исключением, конечно же, этого вечера, но это только души моей касается. Об которую он вытер свои гребаные ботинки.

Пальцы по-прежнему нежные. Просто чужие, но нежные…

- Я сказал. Остановись.

- Я не стану терпеть, - выдыхаю в тон тихо, - Не знаю, на что ты рассчитывал. Хочешь продолжать? Вперед. Я терпеть не стану.

- Я не могу закончить сейчас. Она сестра Павлова. Я не могу, Талия. Контракт не подписан.

- В рот я имела твой контракт. Руки грязные от меня убери.

- Талия…

- Дело ведь не только в контракте, кому ты врешь, Петров? Ты не хочешь заканчивать.

На самом деле, я бью наугад. Правда. Какая-то часть меня надеется, что, конечно, все дело действительно в контракте со страшно перспективным Павловым. Муж за ним гоняется уже полгода, хочет его заполучить, чтобы больше сливок собрать, но он был подписан на другой площадке. Теперь не подписан, конечно. Его контракт закончился два месяца назад, но все эти полгода велись переговоры. Он решал. Пока не решил? Зато его сестричка решила, умница. Быстро она.

«Понятно»

Талия

Я знаю, что он замечает слезы на моем лице. Знаю, что видит позу и беспорядок в прихожей. Поэтому я понимаю, что вопрос этот дежурный. Скорее всего, больше похожий на точно такой же побег от реальности, какой я пыталась совершить совсем недавно. Вполне вероятно, что защитные механизмы не вырабатываются, а передаются по наследству. Ну, это так. Просто мысли вслух или интересный, философский разговор под винишко.

Сейчас не об этом.

Во мне вспыхивает такая ярость. Слова, как на повторе: потерпи-потерпи-потерпи. Я закрою свой гештальт. Заноза в мозгу.

Понятно, что это означает.

Притом, я, опять же, душой не кривлю. Я правда знаю. Если Никите, простите за мой ля-францэ, что-то присралось, он пока не получит «заманчивое это», не успокоится. Так было с поясом, кстати, что в первый, что во второй раз. Именно благодаря такой въедливости я когда-то вытянула его из койки. Думала ли я, что когда-нибудь все это повернется против меня? Если честно, я не рассчитывала, что хотя бы одна черта его характера выйдет мне боком. Петров был моей «каменной стеной», и кто рассчитывает, скажите мне на милость, что однажды эта стена рухнет и придавит тебя к земле всем своим весом?

Но так бывает. Полагаю, жизнь. Реальность. Не сказка, где все всегда ясно и по полочкам. У жизни порой самый изощренные и жестокие сценаристы, так что…перетерпи, родная.

Ага, щаа-аз!

Во мне поднимается вторая волна густой, красной ярости. Я хочу сделать больно. Хочу, чтобы он точно так же горел, как я горю сейчас. Хочу, чтобы ему ломало кости. Хочу, чтобы душу ему наизнанку.

Я хочу мести.

Некрасиво, но как есть. Мы, опять же, не в сказки, а я не принцесса, которая подставляет вторую щеку, когда ей надают по первой. Я живой человек со своей темной стороной.

- Какой медовый месяц? - усмехаюсь жестко и отпихиваю от себя Петрова, - Когда у папы нашего появилась новая телка.

Никита резко переводит на меня взгляд, я жму плечами. Нервно и дёргано. Всхлипываю отвратительно просто! Но что поделаешь? Только в кино все женские истерики — это красиво. Реальность некрасивая. Я уже который раз за вечер в этом убеждаюсь.

- Что? Не хочешь рассказать сыну о своих победах?! О том, какая у тебя замечательная заноза в мозгу?! Или, может быть, поделишься подробностями вашей случки?!

- Прекрати! - рычит, дергает меня за руку, приближается, - Блядь, просто заткнись ты уже! Я пытался быть с тобой честным! Это называется любовь. Или ты предпочла бы быть рогатой дурой?! За спиной?! Как все?!

- А Я НЕ РОГАТАЯ ДУРА?!

Срываюсь на отвратительный ультразвук и снова отталкиваю его от себя.

- ТЫ С НЕЙ МЕСЯЦ КУВЫРКАЕШЬСЯ!

- Я сказал, что секса не было! Мы просто, блядь, говорили!

Замираю.

Хлопаю глазами.

Что чувствую? Словами едва ли передашь.

Ладно, признаю. Ты сама этого добивалась, поэтому, полагаю, получай и распишись, но…почему этот удар выглядит сильнее, чем внезапно услышать от любимого человека о сексе на стороне?…

- То есть… - сглатываю острый, очередной нож из родных рук, - Ты…ты месяц с ней…говоришь? Это свидания? У...у вас…отношения?

Господи, как же это больно.

Я помню, в детстве мама варила раков. Она всегда бросала их в уже закипевшую воду, а я никак в толк не могла взять, почему? В смысле, курицу-то она варила сразу. Наливала холодную воду, укладывала туда ножки или грудку и ставила на огонь. Почему с раками по-другому? Потом она мне объяснила, конечно же. Посмеялась еще, что живодера маленького воспитала…

Так вот, к чему я это говорю. Мне никто воду не вскипятил. Меня буквально уложили в ледяную и поставили на плиту. Чтобы мучилась, видимо, подольше. Только за что?…

- Не неси чуши! - рычит Петров, - Нет у нас никаких отношений! Я уже сказал: это просто гребаная страсть. Это все проходит. Мы переживем кризис, встанем на ноги, и все будет хорошо.

Как все будет хорошо — непонятно, конечно же. Мне кажется, что Никита сам до конца в это не верит. Хотя, нет. Вру. Надо перекреститься.

В прихожей повисает очередная тишина. Петров смотрит на меня настырно и упорно, готовый к сражению. Я на него, как на незнакомца. О сыне мы забываем вовсе, пока он не протягивает.

- Я-ясно…

Я пару раз моргаю и перевожу на него взгляд. Честно? Стыдно. Не надо было втягивать Сашку. Ему уже почти восемнадцать, конечно, и не нужно придумывать тупые отговорки. В них просто нет смысла! Сам поймет. И все же…мне стыдно, что я это сделала. Не надо было.

Вдруг сейчас будет драка?

Я, например, когда узнала, что отец матери изменяет, накинулась на него с кулаками, потом ограничила наше общение. Хотя, похоже, в этом доме только я одна такая…кхм, верная.

Саша кладет ключи на комод и снимает куртку.

- Что на ужин?

Меня как будто по темечку стукает.

- Что…на ужин?

- Ну, да. Ты же что-то приготовила? Жрать хочу дико.

Снова моргаю. Может быть, мне кажется?…

- Это…это все, что ты скажешь?

Саша устало вздыхает и переводит на меня взгляд. В нем есть, конечно, жалость, но больше какая-то…тугая, что ли. Пустая. Немного высокомерная. Словно это я здесь ребенок, а он родитель, который этого ребенка сейчас будет учить, как себя правильно вести.

Неприятно…

- Мам, послушай…херово, конечно, но…ты прости, все мужчины изменяют. У меня у половины класса предки в разводе. Вторая половина тоже неособенная, если что. Просто они либо молчат, либо вот так же стараются все склеить.

- Ты…

- Мам, пожалуйста. Не начинай. Отец же сказал, что никаких отношений с этой барышней у него нет. Уходить он не хочет. Все будет нормально, просто надо…

- Перетерпеть, да?

Говорю неживым голосом. Саша медлит, но кивает.

- Да, надо перетерпеть. Как в спорте, когда уже не можешь…

Дальше я не слушаю. Меня с ноги вышибает обратно в ледяное, темное поле.

«Ты же мудрая женщина»

Талия

Женские слезы всегда ставят мужчин в тупик, особенно если они искренние. Горькие. Пепельные. Ядовитые.

Как мои.

Я не могу успокоиться, истерика накрывает с головой. Меня предали буквально со всех сторон, хотя я совсем не понимаю…за что? За что они оба со мной так? Я была хорошей женой. Хорошей матерью. Когда у Саши были проблемы в школе, всегда стояла за него горой. Когда ему снились кошмары — была рядом; когда его обижали, почти подралась с мамашей того придурка-второгодки, который это делал, а потом уговорила Петрова пустить сына на бокс. Он не хотел. Все-таки это травмоопасно, но Саша так горел…

А теперь вот так. «Понятно», «перетерпи», «ничего такого не случилось».

Но как это ничего, если у меня сердце на износ?…

- Мам, ну, брось…

- Саш, иди на кухню.

- Пап…

- Иди на кухню, я сам.

Что он там сам? Добьет меня, да? Сколько можно?

Слышу шаги, потом чувствую, как на меня переводят все внимание. Сын, видимо, ушел, а я осталась с этим ублюдком тет-а-тет.

Но самое страшное не это. Он приближается…

- Не…не подходи… - стараюсь отступить, только зря все это.

Лишние телодвижения.

Никита перехватывает мою руку бережно, а потом и вовсе поднимает на руки и несет куда-то. Наверно, в спальню. Да, так и есть.

Я цепляюсь за его футболку. Ненавижу, хочу сбежать, но на это сил у меня нет никаких.

Будто вынули душу, выкачали энергию. Возможно, так выглядит серотониновая яма, которая наступила после мощного выброса адреналина. А возможно, это просто откат. Слишком много информации. Слишком большой стресс…

- Девочка моя, ну, не плачь, - Ник касается губами моего лба, прижимает к себе, словно имеет право!

Словно любит! А это не так. И насколько же уродливо все это выглядит, господи…

Когда он опускает меня на кровать, я тут же отползаю. Упираюсь спиной в мягкое изголовье, сжимаюсь, подтянув ноги к груди. Господи! Это должен был быть самый лучший вечер за последнее время. Момент, когда мы были бы вместе. Когда я не должна была сидеть одна, ждать его и прыгать по окнам.

Никакой теплой пижамы, чтобы не замерзнуть От одиночества.

Никакого ужина на скорую руку.

Никакого кино в одиночестве.

Никаких вопросов, которые причиняют боль и заставляют бояться.

Сегодня ночью я должна была быть в его крепких объятиях, которые не стали вдруг чужим. Это были бы родные руки, родные запахи, родной голос. Его тепло, которое грело, а не жгло.

Но мы имеем то, что имеем. Оно жжет, а не греет.

Не хочу его видеть.

Утыкаюсь лицом в коленки, но Никита не уходит. Он садится на край постели, и единственное, за что я готова поблагодарить: не трогает. Не предпринимает попыток ко мне прикоснуться, будто чувствует, что если сделает это, я действительно сгорю и закончусь. Зачем? Над кем тогда он будет издеваться?…

- Я понимаю, что все выглядит дерьмово, - наконец говорит хрипло и низко.

Ха! Я почти готова поверить, что тебе жаль. Столько драмы в голосе…

- Мне тоже больно смотреть на тебя сейчас и видеть, что ты плачешь из-за меня. Талия, ты моя любимая женщина. Я знаю, что сейчас ты можешь не верить в это, сомневаться, но я обязательно тебе докажу.

Когда перестану трахать шлюху, правильно я понимаю?…

- Просто сейчас такой вот ебаный период. Он быстро закончится, я это знаю. У меня нет желания уходить к ней и быть с ней. Я просто ее хочу. Такие чувства никогда не сравнятся со всем тем, что я несу в себе уже двадцать лет по отношению к тебе. Видимо, кризис среднего возраста…блядь, не знаю. Просто…я хочу разнообразия. Сейчас. Но я не хочу разрушать наши отношения, наш брак и нашу семью, поэтому…

Но ты уже все разрушил…как ты этого не понимаешь?…

Чувствую, как он переводит взгляд на меня и еще глуше шепчет.

- Ли, пожалуйста. Потерпи. Все закончится, а потом я до конца своей жизни буду весь мир к твоим ногам, как раньше. Дай мне время. Все пройдет и погаснет. Я прошу тебя просить мне эту слабость и быть сейчас мудрой женщиной, терпеливой женщиной, моей женщиной.

Я не хочу ни первого, ни второго, ни третьего. Как ты не понимаешь? Я тебя ненавижу и никогда не прощу.

- Малыш, дай мне просто время. Мне самому тяжело все это говорить, и я не идиот. Я понимаю, что прошу у тебя слишком многого, но…не разрушай нас. Пожалуйста. Не оставляй меня, будь со мной даже в такой ситуации. Я пришел к тебе и все рассказал, потому что знаю, что ты можешь. И ты сможешь, а я всю жизнь буду тебе за это благодарен. Буду любить тебя только сильнее с каждым днем, и…черт, я правда пытался, Ли, - шумно выдохнув, Петров трет свою мерзкую рожу, - Я так пытался держаться от нее подальше, но это выше меня. Она, как гребаный магнит, только и думаю о том, чтобы…

И я должна это выслушивать?!

Резко встаю с постели, а потом иду в ванну. Слышу шаги за спиной, ускоряюсь. Мне удается вырваться, захлопнуть дверь перед его носом, но Никита не собирается сдаваться. Похоже, он решил во что бы то ни стало добить меня? Да?

- Ли, открой.

Зычно всхлипываю. Собственный голос ударяет по ушным перепонкам, руки дрожат так сильно, что я не с первого раза могу открыть воду, но когда это получается — лучше.

Я почти не слышу другого голоса. Страшного голоса по ту сторону комнаты. Он продолжает просить открыть дверь, кажется? Плевать.

Я съезжаю по стенке и полностью погружаюсь в тот ад, куда меня запихнули родные, близкие, некогда такие надежные руки. Каждое его слово — репит по всем кругам. Прямо по Данте. И все их стражи меня пытают, но у всех стражей один лик — моего любимого мужа.

«Кто ты?»

Талия

Эта ночь хуже той, когда Сашка болел ангиной и схлопотал температуру почти под сорок, которую я никак не могла сбить.

Она хуже той, что я провела рядом с постелью Никиты, когда он валялся под аппаратами. Весь избитый. С заплывшими глазами и синяками.

Она хуже первой ночи в больнице после травмы. Когда мне было страшно и больно, а стены давили.

Или нет.

Просто память имеет свойство стираться со временем. Эмоции гаснут, ощущения становятся другими. Мозг, конечно, помнит те моменты, как самые ужасные. Но сердце не чувствует того же ужаса, а каждое потрясение возводит в абсолют.

Может быть, эта ночь и не хуже тех. А может быть, и да. Это не то, о чем я хочу думать. Заниматься сравнениями — бессмысленно. Да и думать мне в принципе не хочется.

Голова разрывается.

Я сижу в ванной уже три часа кряду. Точно. Успокоилась уже, Петров не долбится, молчит. Может быть, ушел. А я все сижу на квадратной заднице и смотрю в одну точку. Телефон валяется рядом. Свет режет глаза.

Тру их онемевшими пальцами, а потом ложусь набок, прижимаясь к холодной плитке щекой. Да, вот так отвратительно меня разметало. Да. Настолько все херово. Слезы снова подкатывают к глазам, хотя я не уверена, что у меня вообще осталось чем плакать. Как это возможно? Если бы я смотрела на себя со стороны, то точно поставила на обезвоживание.

Тошнит.

Голова еще сильнее болит, а я упрямо смотрю на смартфон.

Не надо этого делать.

Не надо.

Я пытаюсь себя остановить, потому что знаю, что будет еще хуже. Будет только хуже…не делай этого, глупая, но…женщины, как мне кажется, существа все-таки неразумные. Возможно, недальновидные. Точно не стратеги. Любой разумный военачальник сказал бы, что прежде чем ринуться в бой — нужно набраться сил, а я не делаю этого. Ну, что ж. У меня не получалось никогда даже в шахматы играть, чему мы удивляемся?

Резко поднимаю телефон, и он тут же открывается. Срабатывает Face ID, технологии…Может быть, лучше бы их не было. Вполне вероятно, что я не смогла бы вбить пароль или вовсе забыла бы его, но нет. Все открыто — действуй.

Не надо.

Пальцы сами нажимают на браузер, а потом вводят имя. Я не знаю, как ее зовут, но она же сестра Павлова, так? Значит, найти ее будет легко.

Лучше бы сложно. Нехитрые манипуляции под названием «сестра-Ромы-Павлова» буквально через мгновение выводят меня на ряд страничек. Ее страничек в самых различных социальных сетях — замечательно, значит, активная.

Молодая? Да.

Я открываю первую и через мгновение на меня смотрит…сука. Не знаю, что я ненавижу больше всего: ее блондинистые волосы? Губища на половину морды? Или глаза ее чистые? Сиськи?

Боже…

Она очень красивая. Молодая. Первой же фотографией отправляет меня в нокаут. Светлые волосы убраны наверх, открывают вид на тонкую шейку и красивые ключицы. Глаза — как два зеленых блюдца в обрамлении густых ресниц. Сочные, чувственные и, конечно же, красные губы. На ней красная рубашка, кокетливо расстегнутая на груди. Разумеется, вырез открывает деликатный обзор на две круглые полусферы.

Подтянутая. Красивая. Молочная кожа…

И он ее целовал.

Слёзы скатываются с глаз, когда я представляю, как именно это было. Что конкретно эту рубашку разорвал мой муж, а потом покрывал ее тело поцелуями. Жадными, страстными. Как меня он когда-то целовал, но уже не целует. С момента моей травмы близость стала редкой. Он словно относился ко мне как к хрустальной. Сдерживался. Я это чувствовала и пыталась думать, что это мило, а вон оно как. Вон во что вылилось. Последний месяц мы спали всего два раза. Сухо и быстро. Мне казалось, что он устал, но ему просто было стыдно. Я теперь это только понимаю, и теперь я как будто вся в грязи.

Жалость.

Вот что я ощущаю. Его жалость ко мне. Понимаете? От которой вздернуться хочется…

А она еще и трусы шьет…замечательно.

Описание профиля звучит, конечно, интимно: дизайнер, собственная линия нижнего белья, эксклюзивные трусики.

Супер. Потрясающе. И я, которая засела дома. Не обабилась, но испугалась, и вот вам результат…

Нет, конечно, дело не в этом. Не думаю, что работай я, все было бы иначе. Вряд ли. От моей занятости не зависит его член и по какой стойке он стоит, когда видит таких вот аппетитных, молодых девчонок.

Уму непостижимо…на десять лет младше…она младше меня на десять лет.

Вот ты какая, да? Любовница моего мужа.

Живо представляю, как через время он приведет ее в наш дом. В мою постель. Как она положит свои вещи и свои гребаные, дизайнерские трусы в мои ящики. Он будет любить ее так же, как меня? В тех же позах и местах? Так же жадно, как меня когда-то, да? Ничего не изменится. У моего отца не поменялось…ему хватило одного года, чтобы найти себе новую жену и сделать ей сына, а меня забыть. Вот так…

Для них это всегда проще, да? Интересно, Сашка будет называть ее мамой? Какие отношения у них сложатся?

Боже…

Сердце разрывается снова. Как представлю весь этот ад, так тут же под дых с ноги прилетает. Легкие липнут к позвоночнику, и я закрываю рот рукой, чтобы не заорать.

Агония накрывает.

Паника лижет пятки, сколько не беги от нее.

А потом я слышу, как в дверной замок вставляется ключ. Резко распахиваю глаза, смотрю на дубовое полотно и действую по наитию. Разговаривать сейчас я не готова, меня на части разрывает. Слушать все по новой? Как ему жаль, но как он ее, сука, хочет? Нет, увольте. Мне нужно пространство, и я ничего лучшего не нахожу, как притвориться.

Отбрасываю телефон с рожей, которую не забуду, даже если башкой приложусь. Поворачиваюсь набок и подпихиваю мокрое от слез полотенце под голову. Потом жмурюсь. Кстати, вовремя. Дверь открывается и в ванную входит Петров. Я его не вижу, само собой, но чувствую. Даже не логика мне подсказывает, я чувствую, понимаете? Его энергетику, запах, его привычки.

Он стоит пару мгновений, лишь бы не решил, что я в обморок тут упала.

«Неспортивное поведение»

Талия

Каждый раз, когда я слышу историю о том, что любовница мужа приходит «на разборки» со старой, опостылевший женой — я смеюсь. Мне всегда верится в такие темы с большим трудом. Наверно, мы никогда до конца не сможем понять то, что никогда не сделали бы сами.

Я бы так никогда не поступила.

Дело даже не в гордости, хотя и в ней тоже. Но больше в какой-то…человечности, наверно? Я стою у домофона, разваливаюсь на части и смотрю через камеру на свою соперницу. Шикарная, конечно же. Ну, естественно! И укладка у нее, костюмчик с иголочки. Макияж. Улыбочка. Она нихрена не боится, смотрит упрямо и твердо. А я? Я трясусь, как гребаный заяц. В собственном доме.

Вот такая красота.

Звонит еще раз. Это почти комично! Упорства ей не занимать, конечно же, ну а мне бы смелости найти.

Я не собираюсь открывать.

Знаю, что она скажет.

Кстати, сейчас мне совсем не до улыбок, тем более не до смеха. Ситуация патовая. Я боюсь, я не готова, а она уже здесь.

Гребаное явление Христа в народ.

Какого черта?! Зачем она притащилась?! Нет, я знаю, разумеется. Говорю же, слышала пару историй о том, как это происходит. Но какого черта?! Если все так, как сказал Петров…то никакая женщина не пришла бы. Значит, соврал? И отношения есть, и все остальное тоже есть. Хотя, отношения есть, если он месяц с ней «разговаривает». Боже…и теперь я должна пройти через еще один виток моего личного ада? Теперь в исполнении этой суки?! Нет! Увольте.

Дверь я не открываю, а она жмет на звонок, ждет несколько минут и уходит.

Супер.

Понимаю, что здесь я ни за что не останусь. Не могу.

Срываюсь с места, как умалишенная. Несусь наверх. Одеваюсь. Первое попавшееся под руку: спортивные брюки, кофту и очки. Достаю телефон. Начальный порыв — позвонить Петрову и высказать все, что я о нем и его потаскухе думаю. Но нет, нет, нет. Это опять будет означать то же самое: разговор.

Я не хочу никаких разговоров. Точно не с ним.

Набираю подруге.

С Танькой мы знакомы уже миллион лет. Учились вместе, но она все-таки попала в Большой. Правда, ненадолго. Всего год отплясала на заднем фоне деревом, выскочила замуж за крутого бизнесмена и родила дочку. Ее Кристине сейчас четырнадцать, переходный возраст. Самый сок. Порой она откалывает такие приколы, что Таня волосы на голове рвет, а помочь некому. Игорь умер в автокатастрофе, когда малышке было шесть, так что…справляется сама, но справляется, надо сказать, отлично. У Тани свой клуб, и не такой, где «тыц-тыц». Там все красиво. Там искусство. Танцоры, дорогие напитки, выступления. Мулен руж прям! Она меня много раз звала к себе хореографом, но сначала я театр не могла бросить, потом травма. А сейчас…мне просто нужна подруга.

- Тань, привет, - говорю хрипло, - Ты занята?

Она потягивается.

- Ой, прям очень. Сегодня понедельник, забыла? У меня свободный день.

У нее, понятное дело, график другой. Самые горячие дни — выходные, сегодня ее самый свободный из всей недели. Это хорошо.

- Можно я приеду?

- Что за вопросы? И… Лия, что у тебя с голосом?

- Короче… Тань, пиздец… - этот самый голос срывается и пустоту.

Очередной раз ломается из-за тупых слез, и я застываю, приложив руку к губам.

Дыши.

- Талия? - обеспокоенно зовет подруга, - Лия, ты меня слышишь? Лия! Что случилось?!

Выдыхай.

- Петров вчера пришел и сказал, что он мне изменяет.

Секундное замешательство.

- Эм…что?

- То.

- Стоп. Ты гонишь? Вы должны были уехать и…

- Но мы не уехали никуда! - срываюсь на крик, - Он сказал…твою мать, такой бред. Не отпускает меня и…прости. Можно я приеду? Я…можно я приеду?

- Кон…конечно. А ты сможешь? Или мне парней отправить?

Она про охрану из клуба.

- Нет, не надо. Его здесь нет и…я буду короче…эм…скоро. Окей?

- Считай, алкоголь уже в морозилке.

Отбиваю звонок, потом завязываю волосы в хвост и выхожу из спальни, прихватив небольшую сумку с вещами. Не знаю, насколько я уеду и буду ли готова вернуться — я правда не знаю. Возможно, и да. Возможно, игра в «мудрую женщину» покажется мне привлекательной, потому что екает. Да-да, екает, когда я выхожу из своего дома и закрываю его на ключ. Странное ощущение, что сюда я больше не вернусь, накатывает. Ну, или вернусь не как хозяйка. Не знаю…сложно это все.

Сложно…

Быстро подхожу к своей машине, закидываю сумку на заднее сидение и уже хочу захлопнуть дверь, как со спины раздается приятные, низкий, но мелодичный голос.

- Талия?

Нет…

Меня как будто ударяет током. Я застываю и знаю, что мне нельзя поворачиваться ни за что. Потому что, хоть этот голос мне не знаком, я знаю, кому он принадлежит.

Явление Христа в народ заказывали?

- Талия? Вы меня слышите?

Звук тонкой шпильки стучит о мою подъездную дорожку. Она приближается. Тупая тварь…

- Не приближайся ко мне, - рычу, продолжая сжимать ручку задней двери, - Клянусь, если ты еще хоть шаг сделаешь, ты пожалеешь.

Девчонка замирает.

Я дышу тяжело. Я на грани истерики. Нет! Я на грани преступления. Все-таки жена боксера, и я знаю, как надо бить так, чтобы точно сломать нос. Может быть, что-то еще.

Во мне просыпается безумие похлеще Халка.

Готова наброситься на нее и бить-бить-бить, пока она дышать не перестанет. Сука! Наглая, зарвавшаяся тварь. Поджидала, что ли?!

- Вы знаете, - звучит тихо и вроде бы с сожалением, но за ее словами — яд.

Я ощущаю насмешку.

Резко поворачиваюсь и окидываю взглядом соперницу. Ладно, она действительно красива. На ней черный костюм, конечно же, с декольте. Волосы и весь набор. Взгляд острый. А я, как оборванец с гулькой на башке и в очках, которые прячут опухшие глаза.

- Что тебе здесь надо?! - пру на чистом упрямстве, хотя мне и хотелось бы лучше спрятаться.

- Я хотела с вами поговорить.

Сука, все стали такими, твою мать, разговорчивыми в последние дни…

«Это конец?...»

Талия

Я не могу поехать прямо сейчас, поэтому иду обратно в свою конуру. Надеюсь, что выгляжу непринужденно, потому что не уверена, что молодая сука, которая только выбралась из-под моего мужа, действительно уехала. Чего ей стоит притаиться где-нибудь в кустах, чтобы посмотреть на эффект от разорвавшейся бомбы? Ее наманикюренными пальчиками, чтоб их черти в ад подкусывали.

Господи, как так можно? Чужой дом, чужая семья, и тут на-те, господи, распишитесь. Вот она я! Вся такая распрекрасная.

Когда захожу обратно в дом, прижимаюсь к двери спиной и уже не сдерживаю рыданий. Опять эти слезы…в какой-то момент я понадеялась, что их у меня не осталось, но, видимо, рано.

Замечательно.

Накатывает истерика, меня потряхивает, и я быстро иду в ванну. Голову ведет. Мне нужна холодная вода, чтобы прийти в себя. Хотя бы чуть-чуть, но как это сделать? Я без понятия.

Те страшные кадры, которое больное, израненное сознание преданной женщины подкинуло так учтиво, снова здесь. Они пляшут мушками, мигают, заставляют меня потеряться в пространстве, на сколько? Я не знаю.

Пытаюсь взять себя в руки долго, но из них постоянно рассыпаюсь, как гребаная гречка из сожранного мышами мешка.

Тук-тук-тук. Крупинка за крупинкой, и ты никогда уже не будешь прежней, дорогая.

Тук-тук-тук. И сердечко твое уже не бьется, так как раньше. Не-а. В нем есть нота, которая есть только у преданных женщин. Фальшивая, гнилая и до одури болезненная. Ее не выявит никакой аппарат. Ее нельзя исправить. Это как нарушение, которое теперь тебе просто принять и смириться: ты стала одной из них.

Кстати, забавно, да? Русский язык — особенный язык. Он, как брак и все те незыблемые клятвы, которые ты шепчешь в ночи на ухо своему новоиспеченному супругу, а он тебе вторит.

Я любить тебя буду до конца.

Я не предам тебя.

Я всегда твоим буду.

А по факту мы имеем то, что имеем. Я — это пакет сожранный одной наглой, блондинистой крысой. Из меня сыпется не гречка, а душа. С внутренней стороны — одна сплошная рана, которая кровоточит, а у сердца лишний аккорд в ритме. Инородный и чужой, но теперь он навсегда.

Преданная — звучит и гордо, и уничижительно. С одной стороны, это означает верная. Со второй — вот такая размазня и тряпка, которой я самой себе сейчас вижу. Все, как в жизни. Русский язык — отражение действительности, с которой никогда нельзя знать наверняка.

До свидания. Занавес.

Когда я оказываюсь снова в своей машине, дождь накрапывает мерзкими, редкими и мелкими капельками, собираясь и стекая по стеклу тонкими лужицами. Погода, конечно, как обычно. Угадала, когда надо стать максимально отвратительной, чтобы точно передать состояние твоей надломленной души.

Выезжаю со двора. Я смотрю в заднее зеркало и вижу очертания нашего особняка, но если раньше сомневалась, то теперь уверена, что сюда я больше не вернусь. В конце концов, это значения и не имеет, да? Говорила она правду или приукрашивала действительность. Что за дело-то? В чем смысл разбираться?

А потом меня накрывает.

Где-то на трассе, разделяющим наш чудный, элитный поселок и Москву, я вдруг так ярко представляю и понимаю, что наши отношения закончились. Вот так. Мерзко, мелко и грязно.

Другая женщина. Для каждой — это страшное сочетание слов, но не каждая это понимает. Точнее, размах катастрофы, которая идет следом за этими такими простыми словами. Поймет только преданная женщина. Особенно если она двадцать два года была преданной в лучшем смысле, и за одну секунду стал преданной в худшем.

Как он мог? Это не тот вопрос, который я хочу себя задавать, но я задаю. Значит, у Никиты такие огромные чувства, раз он пошел на этот шаг? Желание? Страсть? Гребаная страсть. А я как же?

Он настолько хочет ее, что не может пообещать мне, что этого не повториться. Будто этого было бы достаточно…ха! Не было бы. Нихрена этого недостаточно! Хотя в какй-то момент, как бы стыдно перед самой собой ни было, я готова признать, что было.

Да, мне было этого достаточно. Когда у тебя есть жизнь, семья и дом, его не так просто разрушить. Нам бы этого хотелось, но тогда убирай из смысла «преданное» одно значение и оставайся наедине с другим. А я не могу. Потому что у меня сразу весь набор смыслов до последнего звука в фонетике.

Вот так.

Я же была предана своему мужу; я любила и люблю его, а теперь…

Слезы снова собираются на глазах, когда воображение участливо подбрасывает мне то, что я не хочу знать и видеть. А я вижу. Их тела, его реакцию, поцелую, как он звереет…

Он всегда звереет, когда его накрывает. Никита из тех мужчин, которые не любят сдерживаться в постели. Для него это безумно важно, но когда наша постель остыла настолько, что я этого не заметила?

Мне казалось, что я вытащила счастливый билет. Господи, мне казалось…что все так и должно быть. В какой-то момент отношения становятся ровными. Невозможно прожить всю жизнь, бурля от страсти. Она неизменно становится стабильной и более надежной, но вместе с тем менее яркой. В этом дело? И что теперь? Он сейчас говорит, что это пройдет, но разве я могла бы даже на мгновение задуматься над тем, чтобы ему поверить? Боюсь, это теперь невозможно. Одной ночью разваливаются империи, институты, а брак? Походу дела, тем более. Какой бы связь ни была крепкой, всего одна ночь порой способна разрезать все на мелкие части.

Я ему больше не верю.

Каждая его клятва — бред; все его слова — ложь. Он просто перечеркнул двадцать лет одной ночью, когда не смог сдержаться. Что-то там оказалось притягательнее, а теперь? Это кончится? Нет, все только начинается.

Она права. Не баба, а бульдог — сразу видно! И она его не отпустит. Я просто душу себе изнасилую, пока буду стараться собрать воедино песочный замок, который накрыла волна.

Стены падают. Ты руками их хватаешь, но все сквозь пальцы…

Это конец. Глупо отрицать. И теперь…а что теперь все-таки? Я живо представляю ее на своей территории. Хозяйкой. Рядом с моим мужем — женой. Рядом с моим сыном — веселой мачехой, которая…ну, понятно, почему отбила его у матери, которая только и делает, что драматизирует.

«Достаточно»

Талия

Я медленно открываю глаза и сразу ловлю дикую дезориентацию. Моргаю пару раз, стараюсь дышать, но получается как-то с трудом, будто в легкие до предела набило мокрые водоросли.

Свет противный. Он бьет в глаза холодом, и до меня только через пару мгновений доходит, что это не тот свет, а всего лишь больница.

Вон тонкая лампа висит над креслом напротив. А вон и аппараты со своим фирменным, отвратительным писком, который дико бьет по мозгам.

А вот и медсестра…

Я лежу немного на боку, что болит — понять не могу, и пока это неважно. Смотрю на молодую девчонку с копной блондинистых волос, стараюсь сообразить, как начать разговор. Кстати, не в том смысле, что я тут изображаю из себя стеснительную егозу, а в том, что я забыла, кажется, как звучать слова должны, когда ты их произносишь.

Сил нет.

В голове вата.

Что произошло? Я не помню. Воспоминания приходят чуть позднее, примерно через пару мгновений, которые проносятся перед глазами ярким, остросюжетным калейдоскопом.

Отлично. Теперь я помню каждое мгновение, но от этого становится только хуже. Один раз пережить все это дерьмо — полбеды, а вот второй? Окунуться в бездну из этого самого дерьма, когда память — чистый лист, это совершенно другое.

Будто бы хуже.

На секунду мне показалось, что я просто проснулась посреди ночи, когда лежала в больнице после травмы. И мне бы этого хотелось. Притвориться, что последующие события — просто страшный сон. Один из тех, что вытаскивают на поверхность все твои глубинные страхи, обнажают и гиперболизируют. А что? Это ведь действительно так.

Когда-то, когда Сашке было лет шесть, мы ходили с ним в магазин, чтобы купить ему новых вещей на прощальный вечер в выпускной группе детского сада, а потом забежали в детский мир. Там был мальчик; черт, помню как сейчас…Он устроил истерику, потому что его мама — девчонка, младше меня лет на пять! Одетая бедно, с потрепанной, старой сумкой и скрепкой вместо молнии на сапожках, не могла купить своему сыну пожарную машинку. Я ее хорошо запомнила из-за взгляда…да-да, это тот самый взгляд, который, наверно, в своем отражении хотя бы раз за все время родительства ловит каждая мать. Взгляд, полный разочарования. Из-за себя. И совсем неважно, чего это разочарование касается. Твой сын — бандит? Хулиган? Как модно сейчас говорить, булит слабых? Или он круглый дурак и получает одни двойки, хотя ты бьешься, как окаянная, чтобы хоть чему-то научить? Или деньги? Ты работаешь, но возможностей все равно нет дать ему все, чего он заслуживает? Нет, причина — второстепенное, а вот взгляд всегда один. Рыдать хочется, сердце сжимается, и ты думаешь, что хуже тебя матери на всем свете нет! Пусть это не так. Думаю, на развороте, это тоже не особо-то важно. Ловишь, и до свидания.

Я видела этот взгляд, знакомый каждой матери, в глазах той девочки. Она пришла купить ему одежды, выбрала хорошую, хотя сама была в потрепанных вещах, но дети этого не понимают. А еще дети часто бывают жестоки. И ее сын был. Особенно ее сын. Он громко плакал и обвинял ее в жадности, а она краснела…в конце он сказал, что ненавидит, и вообще никогда-приникогда не полюбит больше!

Я заплатила за ту машинку. Возможно, это был дешевый порыв, но выдержать такого прессинга даже у меня не получилась, а возможности? Что ж, благодаря Никите они всегда, конечно, были. Так почему бы нет? Девочка сначала брать не хотела, но я ее уговорила. Мы даже выпили кофе, пока наши мальчишки бесились в детской комнате. я предложила ей помощь, но от нее она уже отказалась наотрез. Больше я не видела ни девочку, ни ее сына, а вот страх схлопотала. В ту же ночь мне приснился кошмар, как мой сын оказывается на месте этого мальчишки и орет, что не любит меня и никогда-приникогда не полюбит больше!

Я помню, что проснулась тогда в слезах. Не могла дышать, меня даже потряхивало! А Никита обнимал…у него были теплые, бережные руки и мягкий шепот, но главное — у него было участие. Петров гладил меня за плечи и говорил, что Сашка никогда так не скажет, потому что он во мне души не чает.

Еще у меня был страх, который касался моего мужа. И это уже, право, почти анекдот.

Я всегда боялась, что он изменит мне, потому что всегда понимала, что пережить это…не смогу. Или смогу, но от меня ничего не останется.

Что ж…

Бросаю взгляд на свою руку и вижу на ней белый гипс.

Подведем итоги?

Мой сын воплотил в жизнь один мой страх. Да, он когда-то действительно был ко мне привязан. Когда-то. Это ключевое слово, самой собой. И да, он, конечно, так не сказал, но что его безразличие к моей боли означает? Разве не отсутствие любви?

Что касается Никиты — то и он отличился. Даже не так. Он — великий зодчий всего этого дерьма, которое свалилось мне на голову.

Но я все еще жива. Я все еще здесь. Какие бы громкие слова мы ни говорили в минуты отчаяния и ужаса, они едва ли похожи на правду. Я действительно жива, а что осталось от моего внутреннего наполнения — это разговор совершенно иной. Ему не место и не время сейчас…

- Ой, вы пришли в себя! - встрепенувшись, медсестра улыбается, - Как вы себя чувствуете?

Киваю.

Хриплю.

- Нормально. Можно воды?

Девчушка сразу наполняет стакан и помогает мне привстать, чтобы сделать глоток. Унизительно…

- Что произошло? - опускаюсь обратно на подушки и вздыхаю.

Вроде внутри не больно. Значит, я отделалась только переломом руки?…

- Вы попали в серьезное ДТП. Насколько я поняла, из-за дождя не справились с управлением.

- Колея…

- Да. Аквапланирование, - она понимающе кивает, а я слегка хмурюсь.

- Какие травмы?

- Ничего особо серьезного, вам страшно повезло. Перелом руки, легкое сотрясение и ссадины с синяками. Но вам завтра врач все подробно расскажет, а пока…

- Что?

Она радостно улыбается.

- Позову вашу семью. Муж и сын дежурят и…

- Нет.