Превенция

Часть I. Волонтёры. Глава 1. Паралич пробуждения

Calamitate doctus sum
— научен горем.

По имеющимся у нас сведениям, тёплым летним вечером 18 августа 2006 года журналист Арсений Смольников заключил выгодный договор с разоряющейся типографией. Его книга «Паралич пробуждения», которую он написал за шесть месяцев и сам же отредактировал, была полностью готова. Роман состоял из пятнадцати больших глав, по крайней мере, в первоначальном виде. Главному герою автор дал своё же имя.

В книге всё начиналось с того, что единственная дочь Аркадия и Эльвиры — Анастасия Сомова, переживающая затяжную депрессию, — скончалась в своей кровати ранним зимним утром. Убитые горем родители не находили себе места, отдавали последние деньги на пышные похороны, просили финансово помочь родственников и друзей покойной; они залезли в долги, но всё-таки набрали нужную сумму. 

Роскошный, если данная характеристика вообще применима к подобному предмету, шестигранный лакированный гроб с четырьмя ручками стоял на двух деревянных табуретках посреди гостиной. В морге поработали на славу: Анастасия лежала словно живая. Каждый сосед, родственник, друг или просто знакомый, пришедший попрощаться, сразу отмечал, что её лицо совсем не было мертвенно-бледным, как это присуще умершим. Покойная будто просто спала крепким обеденным сном.

Аркадий был занят организацией похорон, поэтому временно отсутствовал в квартире, а Эльвира сидела на кухне, измученная телефонными звонками соболезнующих родственников. Что интересно, ни один из произносивших самые громкие слова сочувствия не пожертвовал ни копейки в столь трудное для семьи время. Почти незнакомые соседи приносили по сто, пятьсот, а то и по тысяче рублей, оставаясь немногословными, в то время как мнимые близкие родственники лишь разбрасывались пустыми словами, заканчивая свои душные монологи классической фразой «держитесь там». Как писал Смольников: «Самое меньшее, чего хочется после этой фразы, это действительно держаться. Под гнётом мрачной обстановки она словно молния поражает тебя в самое сердце, и ты вновь проигрываешь в памяти всё произошедшее, окончательно разбиваясь на мелкие кусочки».

В этой суете мать не заметила, как тело дочери бесследно исчезло из гроба. Крик ужаса пронёсся по пустому подъезду. Дрожащими от страха руками безутешная мать держала трубку телефона, не зная, куда ей звонить. На крик сбежались соседи: пожилая Клавдия — соседка по площадке, мужчина средних лет, чьё имя не упоминалось, а также сам Арсений; далее повествование велось от его лица. Клавдия упала в обморок, увидев пустующий гроб со свисающим из него белым саваном, и золотую иконку, что ранее лежала на животе покойницы, а сейчас валялась на полу вниз образом. Второй сосед подхватил старушку под плечи, а Арсений, выпучив глаза и закрыв рот рукой, отпрянул от лакированного ящика и попятился прочь из гостиной.

Пока Эльвира, захлёбываясь слезами, приводила старушку в чувства, а безымянный мужчина стучал по пластмассовым кнопкам телефона, набирая номер милиции, писатель набрался мужества и шагнул в сторону пустого гроба. Никаких следов рядом с ним не было. Арсений размышлял так: если она сама встала и выбралась, то гроб наверняка должен был изменить своё положение, если вообще не опрокинуться с табуретов, значит, её оттуда вытащили, но кто осмелится на такое, а самое главное — зачем?

Терзаемый смутными мыслями, Арсений вышел в коридор, заглянул из-за угла на кухню, где уже очнувшаяся Клавдия припала к груди рыдающей хозяйки квартиры и громко плакала, а безымянный сосед ещё громче диктовал адрес дома в телефон; писатель постоял так несколько секунд, потом поглядел на длинный коридор ещё раз и нахмурился. Он прошёлся по нему, с подозрением рассматривая каждый угол потолка и скользя взглядом по плинтусу, дошёл до конца, заглянул в уборную, в ванную, еле слышно приоткрыл дверь второй комнаты, где и скончалась Анастасия, засунул голову в образовавшуюся щель, а затем распахнул дверь полностью. Одна мысль не давала писателю покоя: что если она всё ещё в квартире? Осматривая комнату, он чуть было не вскрикнул от неожиданности: в большом зеркале, что располагалось в двери двухметрового деревянного шкафа и отражало кровать, писатель увидел лежащую покойную в тех же одеждах, что были на ней, когда она лежала утром в гробу. Арсений обернулся, и с облегчением выдохнул — кровать была пуста. Подсознание сыграло с ним злую шутку, плюсом ко всему послужила гнетущая атмосфера, подкрепляемая всхлипываниями Эльвиры и старческими завываниями Клавдии, доносящимися с кухни.

Писатель стоял посреди комнаты, почёсывая правый висок и сверля взглядом кровать. Из раздумий его вырвал громкий голос вернувшегося Аркадия. Арсений в темпе покинул комнату, аккуратно закрыл за собой дверь и, удостоверившись в том, что не оставил следов, поспешил в гостиную.

Отец покойной сидел на полу, сжимая в одной руке икону, а во второй кусочек савана, что уже окончательно выпал из гроба. Эльвира вбежала в комнату и упала рядом с мужем, уткнувшись носом ему в плечо. Старая Клавдия сцепила руки на груди; охая, она качала головой и причитала: «Господи, господи!» Сосед стоял около неё и безумными от страха глазами поглядывал на Арсения. Последний тяжело дышал, прикрыв рот кулаком. В его глазах темнело, начала болеть голова, в ней эхом и болью отзывалось каждое слово бубнящей Клавдии, которая никак не могла успокоиться.

В дверях тамбура показались двое мужчин в форме: один — высокий и крепкий брюнет, а второй — низкий лысый усач с усталым взглядом и с белой неухоженной щёткой под носом. Кивнув соседям, они прошли в гостиную и на миг замерли в ступоре. Лысый положил руку на плечо Аркадия и постучал по нему пальцами, тот поднял на стража порядка мокрые от слёз глаза, лицо его напоминало измятую тряпку: всё покрытое морщинами и красное, словно он прорыдал в подушку целую ночь. Брюнет помог супружеской паре подняться, проводил их на кухню, а затем, по приказу усатого начальника, выпроводил соседей из квартиры и захлопнул за ними дверь. Правда, соседи покинули место преступления ненадолго: для составления протокола потребовались понятые, благо никто не собирался далеко уходить, даже наоборот. Клавдия успела растрепать о случившемся другим соседям, а те в свою очередь разнесли слухи по этажам. Поэтому спустя несколько минут у дверей квартиры скопилось около двадцати жильцов. Тихонько перешёптываясь между собой, они глазели на Арсения и безымянного соседа, а те стыдливо опускали глаза, чувствуя за собой иррациональную вину. Дверь открылась, брюнет вызвал троицу в квартиру, а когда те зашли, с грохотом эту дверь захлопнул, настолько сильно, что две молодые женщины, стоявшие ближе других, громко охнули и язвительно прокомментировали сие действие. 

Глава 2. Серёжка

Прежде чем отправиться дальше, ответьте для себя, что есть для вас самый страшный страх?

Ещё несколько месяцев назад на вопрос о том, чего я больше всего боюсь, я с гордостью отвечал: испугаться.

Но говоря о самом страшном страхе, я не беру в расчет человеческие фобии, такие как боязнь насекомых или высоты, опускаю основной человеческий страх — страх смерти, не рассматриваю боязнь потери близких или страх войны, и ухожу от фобофобии — боязни самого страха. Я толкую о том страхе, один из признаков которого — гнетущее чувство неведения — описал Мопассан[1]. И сейчас я копну ещё глубже.

К примеру, классическая страшная история полная клише: молодая девушка принесла домой диковинную старинную штуку, купленную за сущие копейки на базаре у жутковатой старухи с мёртвенно-бледным лицом и костлявыми руками. Всю ночь девушка лежит в своей кровати, пока силы зла в лице черноглазых демонов, что обитали в старой вещице, вырываются наружу и тихонько стучат в дверь её спальни; или группа подростков отправляется ночевать в заброшенный подвал, где их непременно настигает маньяк с длинным острым ножом, — все эти истории объединяет то, что мы знаем непосредственного злодея, будь то древний демон или маньяк. Настоящий же страх (в чём состоит его безусловная прелесть) не имеет никакого объекта. Стоит лишь заменить маньяка с ножом на тихий смех из темноты, как клишированная история тут же заиграет новыми красками, а фантазия читателя сама дорисует антагониста на свой вкус. Но самое главное — во всех историях, приведённых выше, протагонисты сами загоняли себя в ловушку, потревожив то, чего не следовало бы тревожить, иными словами, всем им было присуще своего рода виктимное поведение[2]. С подобными людьми, только не в историях, а в действительности, работают те, кого называют чёрные волонтёры.

Самые же жуткие истории, на мой скромный взгляд, строятся вокруг обычного, ничем не примечательного человека. Именно такие люди и становятся объектом нашего наблюдения: он не покупает старинные артефакты и не тащит их домой, не проводит леденящие кровь обряды в заброшенных домах, не читает запрещённую эзотерическую литературу или рукописи сумасшедших. Человек живёт обычной жизнью, пока его собственное жильё, его родные стены — такие знакомые и успокаивающие — не предают его, бросая на произвол судьбы. Панельный дом, ужасная звукоизоляция, каждый шаг старого деда сверху раздаётся эхом в квартире простого человека, он привык и уже не вздрагивает по ночам от каждого шороха, в полной уверенности, что это очередной полуночный поход его соседа. А теперь он лежит в своей постели и дрожит от удушающего его ярма страха, ведь человек услышал шаги в соседней комнате, и это не может быть ошибкой, там действительно кто-то есть. Закалённый мистическими произведениями и целой горой просмотренных фильмов ужасов, он не боится загадочных безглазых монстров с длинными когтями и тонкими зубами-иглами; но не боится исключительно из-за того, что они имеют конкретный физический облик — являются объектом, ведь его мозг прекрасно понимает, что ничего подобного не существует. Но есть ли этот физический облик у шагов, что он слышит за дверью? И именно эта мысль заставляет его трястись от ужаса.

Некоторые говорят о том, что подобный страх можно победить следующим образом: когда в следующий раз тебе послышится, что в соседней комнате — к примеру, на кухне — что-то «присутствует», то нужно сжать руки в кулаки и рвануть туда с твёрдым намерением принять бой и выбить из неведомого существа всю дурь. В этот момент тебя обуяет немыслимый ужас, а всё нутро будет клокотать от страха настолько, что станет трудно дышать. И вот ты преисполненный храбрости забегаешь на кухню со слегка дрожащими кулаками, заведомо понимая, что никого там не встретишь… но что если огромная чёрная тень вдруг набросится на тебя с потолка, обхватит длинными лапами, и мёртвенно-бледное лицо старухи появится из пустоты, раскроет широкую пасть и рядом острых зубов вопьётся тебе прямо в горло? Лишь одна мысль о том, что на кухне есть кто-то или что-то, что пошатнёт твой мир, заставляет дрожать сильнее, чем самый неожиданный испуг; крохотная мысль — и вот ты уже не такой храбрец, каким был в начале. Всем известный факт: ты не боишься быть один в темноте, ты боишься быть не один в темноте.

И это не тот страх Лавкрафта[3] перед неведомым, как может показаться на первый взгляд, это нечто большее — высшая степень страха, его идея, порождающее основание, самое начало пути. Когда в три часа ночи мы открываем окно, чтобы проветрить, и слышим детский смех или женский вскрик на улице, то волей-неволей начинаем рассуждать: а точно ли это ребёнок или женщина, а не то, что прикидывается ими, провоцируя нас высунуться в форточку с головой. Но кто кричит под окнами в ночи? Кто прячется под твоей кроватью и стаскивает с тебя одеяло во сне? Кто смотрит на тебя, освещенного экраном компьютера, из темноты? А есть ли этот кто-то вообще?

Иногда те, кого мы называем существами или нелюдями, действительно могут до смерти перепугать тебя описанными выше способами, но даже тот страх, который ты испытаешь, столкнувшись лицом к лицу с ними — не есть основание. Храбрец не испугается неведомого монстра, что улыбнётся ему в окне или во мраке под кроватью, но испугается посмотреть в это окно или под эту кровать. Боязнь повернуть голову и заглянуть во мрак — вот истинный страх.

Почему ты боишься пройтись ночью по городскому кладбищу? Рационалисты по праву заметят, что самой большой опасностью здесь является столкновение с маргинальными слоями общества, которые способны причинить вред вашему здоровью — это правда. Те, кто верит во всякого рода мистику, сразу упомянут ужасных вурдалаков, восставших из могил зомби и привидений, что в вечных муках летают между надгробий в поисках покоя, и, спешу заметить, что данные заявления тоже весьма справедливы ведь, будем честны, все эти будоражащие кровь истории не могли появиться из ничего. Безусловно, может быть верна теория о том, что подсознание человека прошлого, лишённого тех раздражителей, что окружают нас сейчас, будь то телевизор или телефон с непрекращающимся потоком информации, начинало жестоко играть с человеческим разумом, заставляя несчастного видеть страшные фигуры и силуэты давно умерших людей, скрывающиеся во мраке. Я вполне допускаю, что существование и вурдалаков, и зомби, и призраков в будущем будет возможно объяснить научным путём, быть может, не в том понимании феномена загробной жизни, о котором мы говорим сейчас, но крайне приближённого к нему. Также спешу заметить, что с какими-то физическими воплощениями именно умерших людей наша организация ещё не сталкивалась, и я очень надеюсь, что не по своей воле никогда не столкнётся.