Приди, светлое будущее!

*

Всем противникам БП, посвящается :)

Митрич и Лизавета – уж лет 30 как соседи по хрущевке, только Митрич живет в двушке на первом этаже, а Лизавета – в трешке на третьем. Митрич не работает, на что живет – неизвестно. Иногда собирает бутылки по кустам в микрорайоне, но это единственный вид трудовой деятельности, в которой он был замечен. Тем не менее одевается чисто, даже за модой следит, и одежда, что на нем, стоит дорого. Периодически Лизавета встречает его в нашем супермаркете: тележка у него всегда загружена доверху. Некоторые из деликатесов, небрежно набросанных горкой, Лизавета не может себе позволить даже по большим праздникам, хотя оба с мужем работают, да еще и дети помогают – в прошлом году подарили родителям путевку в Хургаду, а на серебряный юбилей свадьбы скинулись и купили родителям машину – подержанный, но вполне приличный опель.

Лизавета – женщина любопытная, всегда в курсе всех новостей, а уж про соседей и подавно все знает. К тому же дама активная: то собирает подписи в ЖЭУ на охрану придомовой территории, то хлопочет об обновлении детской площадки. Бывают такие ярые общественницы, по словам одного киноперсонажа: на общественную работу выдвинули, а задвинуть никак не могут. Лизавету никто никуда не выдвигал, сама рвется служить обществу. Может и курящих подростков на стадионе разогнать, не постесняется соседку спросить, откуда у той денежка на новый мебельный гарнитур. Но Митрича Лизавета побаивается: он умеет дать отпор, а то просто посмотрит сквозь Елизавету – и та долго не может вспомнить, о чем спрашивала, куда шла и что делать собиралась.
Хотя все в доме знают, что Митрич инвалид – с ногой что-то, повредил при аварии на подводной лодке. Некоторое время Лизавета верила и сочувствовала, пока не заметила, что он иногда забывает прихрамывать на свою больную ногу. А иногда путает, какую именно ногу при аварии повредил. Однажды Лизавете повезло, и она смогла подробно выспросить знакомого отставника из военкомата о Митриче. Оказалось, да, повредил ногу Павел Дмитриевич при пожаре, на подводной лодке, причем лодка затонула, и спаслись с нее тогда не все. Только было это в 1946 году.

Крепко задумалась тогда Лизавета: выглядит Митрич ровесником Елизаветы, а то и моложе, а сама Лизавета 1960 года рождения. Вспомнила вдруг Лизавета, что была когда-то жена у Митрича, вроде и дети были. Лизавета смутно помнила седую морщинистую старуху, с трудом выползавшую на скамеечку возле подъезда, и не отвечавшую на вежливое «здрасьте» маленькой пионерки Лизы. Детей Митрича она и вовсе не помнила, но кто-то ей говорил, что были сын и дочь… Ах, да! Знакомый из военкомата как раз и говорил: что, мол, сын у него в Великую отечественную погиб. Это ж сколько лет сейчас Митричу? - удивилась Лизавета.

А раздумывать она начала после сегодняшней встречи в супермаркете. Как обычно, Митрич с полной тележкой встретился Лизавете в очереди к кассе. Лизавета, поздоровавшись с Митричем, вдруг обнаружила, что он помолодел: седых волос стало меньше, фигура бодрая и подтянутая, морщин совсем не осталось, но главное – молодые, ясные глаза. Глаза совсем молодого парня, вдруг смутилась Лизавета.
Обратно к дому шли вместе, и Лизавета, умирая от любопытства, терпеливо семенила рядом с сильно хромающим Митричем. Впрочем, особо быстрым шагом Лизавета уж лет 20 не отличалась: при росте 160 см умудрилась нагнать весу 120 кг, и каждый килограмм существенно тормозил скорость передвижения.
Приноравливаясь идти рядышком, Лизавета вела разговоры на общие темы, привычно ругая правительство, мигрантов, мировую закулису и лихачей на иномарках, раздумывая одновременно, чтобы половчей выспросить у Митрича его секрет избавления от морщин, как вдруг он резко оборвал ее обвинительную речь:
- Есть в мире справедливость!… Все правильно, все так и должно быть. Все справедливо!
- Как это – справедливо! Ты посмотри, что делается! Богачи вон на яхтах катаются, в куршавелях отдыхают, а простой люд на трех работах выжить не может!
- Выжить может… И без трех работ… Только не хочет…
Лизавета даже поперхнулась от возмущения: все слова протеста разом ринулись на свет и застряли в горле.
-Ты, Лизавета, не кипятись, а скажи: ты чего больше хочешь: жить – или жить не хуже других? Молчишь? Видела собачьи бега? Свору пускают за механическим зайцем, и все рвутся за ним. Так и будут бегать по кругу, пока не упадут. Спроси каждого пса – зачем ему сдался этот заяц – не ответит. Все бегут, и ему надо. Рефлекс такой есть – «жить как все» называется. У всех стенки, и у нас будет. У всех хрусталь – и мы выставку соорудим. Все евроремонт, и мы костьми ляжем, но сделаем.
- И что? Жить в развалинах и без мебели, без ремонта?
- Не лукавь, Лизавета, какие уж там развалины…

**

Лизавета гневно открыла рот, но, наткнувшись на взгляд Митрича, осеклась и замолчала. Почему-то вдруг нахлынули воспоминания: вот они с мужем гордо везут домой ковер, который купили после долгих очередей в магазине, с перекличками и руганью; вот собирают стенку полированного дерева, талон на которую добыл муж на работе после скандалов Лизаветы («Тебе никогда ничего не надо, вечно обходят тебя все на работе; тряпка ты, тряпка!») Вот палас на всю комнату, в мелкий цветочек – с трудом удалось поднять тугой рулон по их узкой лестнице – а потом месяц не могли выветрить мерзкую химическую вонь из квартиры… А спальный гарнитур из карельской березы – предмет особой гордости Лизаветы? Как после его расстановки у мужа начался сердечный приступ, и слава Богу, что скорая успела приехать вовремя… А хрустальная выставка в серванте! Дочка в пятом классе разбила самую большую и дорогую хрустальную вазу. Ох, и досталось ей тогда от Лизаветы! А чешское цветное стекло, предмет особой гордости, а в 80-х – и зависти подруг и сослуживцев? А…?

Лизавету невежливо толкнули ребятишки, она вздрогнула всем телом и увидела, что стоит перед закрытой дверью подъезда. Как она здесь оказалась, давно ли стояла – Лизавета не помнила. Митрича нигде поблизости не было. В глубокой задумчивости она поднялась в квартиру и до позднего вечера все ходила по комнатам, останавливаясь перед вещами, мебелью, иногда дотрагиваясь до фотографии на стене или безделушки, десятилетиями собирающей пыль на комоде. Долго стояла перед книжными полками, вспоминая, как с боем добывала непрочитанные до сих пор издания 80-х, - мода на них была. Муж, вначале удивленно наблюдавший за передвижениями Лизаветы, усмехнулся и спросил: «По местам боевой славы? Изучаешь, на что жизнь положили?» и напрягся, ожидая привычного скандала. Но его не последовало.

Наутро Лизавета, вполне деятельная и энергичная, звонила в квартиру Митрича, и стремительно ворвалась в нее, стоило двери чуть приоткрыться. Промчалась в комнату, не задерживаясь в прихожей.
- Ты хочешь сказать, что я свою жизнь напрасно прожила?
Митрич молчал, семеня позади. Лизавета хотела обернуться, посмотреть, с чего это он такой тихий, но вдруг поняла, что впервые за все годы соседства оказалась в его квартире. Любопытство привычно победило, и, уже не дожидаясь ответа, она принялась разглядывать комнату. А комната была престранная: вроде бы все на месте, и все, что обычно имеется в комнатах у добрых людей: шкаф, диван, два кресла, столик, тумбочка под телевизором – и в то же время все было каким-то непохожим на себя. Что-то непонятное было в вещах, в мебели, в книгах. Ненастоящее. В картине над диваном. В статуэтке орла на полочке.
- Садись, Лизавета, - предложил добравшийся до комнаты Митрич.