Приключения Бобового Зернышка

Глава 1

Старший и единственный повар, его графской светлости — Люцелиус Кярро пребывал в крайней степени раздражения, грозящего перерасти в неконтролируемую ярость. Его жиденькие усики топорщились в разные стороны, норовя соскочить с небритых, сейчас густо покрасневших щек. Щеки эти раздувались и краснели еще больше, затем сдувались выпуская воздух, но краска с них не спадала. Оттого с каждым вдохом Люцелиус Кярро становился все более красным. Его ноздри раздувались, втягивая в себя запахи окружающего мира. Бешённые, подернутые поволокой злобы и ненависти глаза, яростно рыскали вокруг, а толстые, многократно обваренные и от того похожие на распухшие колбаски, красные пальцы рук сжимали покрытое пятнами, пропитанное потом, маслом и водой полотенце. Он был готов разнести собственную кухню, только для того чтобы выместить ярость, раз уж никто из живых не оказался достаточно глуп, чтобы попасть под его тяжелую руку. Он уже скрутил полотенце и нацелил его в печь, его рука поднялась чтобы хлопнуть мокрой тряпкой по раскаленной дверце поддувала. И тут он увидел то, что могло перевести его ярость, со столь любимой им кухни, на то, что не заслуживает жалости. Он увидел меня.

Я мирно спал, зарывшись лицом в мешок с луком и ни сном, ни духом не подозревал о нависшей надо мной опасности. Опасность же меж тем хищно улыбнулась, осклабилась, аккуратно и не спеша свернула полотенце, повесила его на плечо и довольно потерла руки.

— Боб! — заорал Кярро.

Одним прыжком он преодолел расстояние до меня и привычным движением размахнулся, намереваясь со всей своей великой дури, врезать мне ногой по ребрам.

Я открыл глаза и подскочил. Нога старшего повара провалилась в пустоту, а сам он едва не рухнул на то место, где я лежал еще мгновение назад. Но старший повар, его графской светлости Люцелиус Кяро, не зря был старшим, он не только удержался на ногах, но и, перехватив мое движение, ударом кулака в живот отправил мое тело прямиком в стену.

И пока тело мое, болтая ручками и ножками в воздухе, неумолимо приближается к покрытой копотью стене, дабы испытать на прочность позвоночник и определить, наконец, что прочнее моя спина или ее балки, я возьму на себя смелость и представлюсь. Точнее не так. Позвольте представиться, меня зовут Бобовое Зернышко! Удивлены? Вот то-та, но вы еще больше удивитесь, узнав, что это ни хрена не прозвище. Такое имечко мне дали мои родители. Представляете, родители! За что? Как надо не любить собственного ребенка, чтобы так над ним поиздеваться? Что плохого я им сделал? Нет, мать я еще могу понять, она хотя бы рожала, но отец. Как он мог?

И что мне прикажите с таким имечком делать? В армию нельзя — засмеют, в преступники тем более нельзя — сперва обсмеют свои, а когда поймают — от смеха передохнет стража, потом, когда будут судить, судейские слезами весь приговор зальют, а уж когда в камеру отправят там и вовсе убьют. С другой стороны, если дело дойдет до палача, то глядишь, меня еще и помилуют. Палач же не сможет исполнять свою работу, так и будет по эшафоту кататься и за животик держаться.

Возможно, и у такого имечка есть плюсы, только я их пока не заметил. А живу я уже не так и мало, мне цельный семнадцатый год пошел. Аккурат, пять дней назад и пошел. Росту во мне не слишком много, тому же старшему повару я не достаю и до плеча, но повар у нас человек высоченный, в нем-то добрых пара метров, а я так, малыш. Но чего во мне меньше чем роста, это мозгов. Да, да не удивляйтесь, я местный деревенский дурачок. По крайней мере, так было в тот момент, когда мое болтающее ногами тело на полной скорости неслось к стене кухни в замке его графской светлости.

А вот собственно и стена. Позвоночник оказался несколько крепче и, оставив на стене грязный расплывчатый след, я рухнул на пол. Старший повар уже был подле меня, его огромная ладонь оплела мою шею, приподняла над полом и впечатала в отмеченное моей спиной ранее место.

— Ты, — брызгая слюной, хрипел мне в лицо старший повар. — Ты, чертов лентяй! Опять спишь на рабочем месте! Я тебя, — его пальцы сжались, лишая мои легкие воздуха.

Я вцепился в его руку и заблеял:

— Господин, Кярро. Господин, старший повар, мне разрешили.

— Кто? — Кярро побагровел еще больше. Его лицо стало настолько красным, что мне показалось оно вот-вот лопнет. Я живо представил, как красные горячие капли забрызгивают мне все лицо. — Кто это тебе, лентяю, разрешил?

— Вы! — выдохнул я последний воздух из легких.

— Я? — хватка Кярро ослабла, в глазах проступило подобие разума, но ярость снова взяла верх.

— Я не разрешал тебе спать! — взревел он и швырнул меня на мешки с луком.

И пока мое тело совершает второе воздушное путешествие за последние несколько минут, я должен немного поведать вам о причинах такого поведения многоуважаемого старшего повара. Все дело в том, что, будучи единственным в замке человеком, что способен держать в руках половник, не обварив себе руки по локоть, он вынужден отвечать за многочисленные блюда, подаваемые к столу нашего, не менее уважаемого, графа. Граф же наш любит поесть. Очень любит. И не терпит, когда на его столе находится менее пяти блюд одновременно. Он считает обед не состоявшимся, если сами те блюда меняли менее трех раз. Итого пятнадцать блюд. Каждый прием пищи. А приемов пищи у него пять за день. Итого семьдесят пять блюд! И повториться в них нельзя никак, иначе гнев графа будет куда сильнее, чем нынешняя ярость старшего повара.

Но, ни эти семьдесят пять блюд довели Люцелиуса Кярро до такого состояния, к такому количеству работы он привык давно, но, чтобы делать ее в одиночку к этому у него привычки не было. Обычно на кухне нас человек восемь: я — не обладающий ни нужными навыками, ни особыми способностями, ни ловкостью, ни, как было сказано выше, интеллектом, сам Кярро — управляющий всем процессом и раздающий указания и шесть человек подмастерьев, четыре парня, которых я по вполне определенным причинам боюсь и две девушки, которые, по причинам мне не понятным, боятся меня. Сейчас же на кухне был только пышущий злобой Кярро и я, летящий мордой, прямиков в мешок с луком. Всех подмастерьев забрал местный замковый распорядитель, а блюда необходимо подавать по расписанию.

Глава 2

Всю ночь, до самого утра, Люцелиус Кярро, провел, обучая, меняя премудростям поварского дела. Бедняге старшему повару приходилось нелегко. Он по нескольку раз повторял, каким именно образом шинковать капусту и фаршировать перепелку перловкой. А чтобы я лучше запоминал, он задействовал все, что было в его небольшом воспитательном арсенале: от теплых и ласковых слов, до увесистых кулаков. Последние заставляли мой скромный мозг работать на всю катушку. Ноющие ребра и расползающийся по щеке синяк многократно увеличивали его возможности. Добрые слова тоже действовали. Всякий раз, слыша какой я молодец, мой нос взлетал до прокопченного потолка кухни и я совершал непростительную на взгляд Кярро ошибку, за что тут же получал вознаграждение в виде тычка под ребра. К утру, старший повар истощил весь запас тычков, и добрые слова с его губ срывались все чаще.

Перед самым рассветом он отошел и сев на мешок с луком позволил мне в одиночку не только почистить рыбу, разогреть сковороду маслом, но и пожарить саамы рыбу. Я справился. Я не сжег себе руки кипящим маслом, не отрезал собственный палец ножом и даже не пересолил рыбу.

— А ты молодец, — выковыривая косточки из мягкой рыбьей плоти, заедая ее головкой лука, проворчал старший повар. — Я не ожидал, — он покачал головой. — Неужто и, правда, тебя надо было всего лишь похвалить.

Я смущенно опустил глаза в пол и бормотал что-то оправдательное. Нож в моих руках медленно раскачивался, пока я не забыл про него напрочь. Я поднял руку, чтобы утереть пот, нож выскользнул. Он несся к полу, надеясь на радостную звонкую встречу, но на пути его стояла моя нога.

И пока нож падает, я снова вынужден прервать историю. «Зачем?» — спросите меня вы. «Ты еще историю рассказывать не начал, а только и делаешь, что останавливаешь ее в самых ответственных местах. И что там с твоей ногой?». И будете правы. Обещаю, больше этого не делать, в пределах этой главы точно. Но может быть разок. Или два. Но не больше. Так же спешу, вас успокоить с ногой все будет хорошо. Как? Старший повар наш обладал не только внушительным ростом, но и завидной меткостью, брошенная им луковица сбила нож. И хотя на моей лодыжке остался весьма внушительный синяк, пальцы мои тоже остались на месте.

Так зачем же я прервал плавное течение истории? Я должен пояснить, что на кухне мои обязанности сводились к тому, что я подносил продукты к готовящим их людям. Я выносил мусор, оставляя на полу грязные разводы, которые потом с самозабвением отмывал, возюкая грязной тряпкой по не менее грязному полу. Но основной моей обязанностью было получать тумаки, при каждом удобном случае. Если граф оказывался не совсем доволен едой, а такое бывало не редко, то я получал тумаки со всей злостью, что родилась благодаря, данной неудачи. Если же граф был доволен, то я получал тумаки, потому что на душе кухонных было радостно. Все работники кухни как один полагали, что моего умишки на это как раз хватало. На что-то большее нет. К ножам, а уж тем более к печам меня никто не попускал. Особенно после того, как я едва не сжег весь замок, пытаясь подкинуть дров в затухающую печь. На тот момент я не то, что не умел готовить, я не знал с какой стороны нужно брать нож, чтобы не отрезать себе пальцы. Мы с господином Кярро потратили добрых два часа, прежде чем я уяснил, что такое рукоять, а что такое лезвие. И что браться за это самое лезвие не стоит. Еще час ушел на то, чтобы мои руки перестали трястись.

И вот когда господин старший повар доверил мне нож, я уронил его прямиком себе на ногу и если бы не упомянутая выше ловкость Кярро, всенепременно отрезал бы себе палец.

Итак, луковица сбила падающий нож и врезалась мне в ногу. Я упал, схватился обеими руками за горящую огнем ногу и завыл. Я катался по полу, собирая на себя луковые очистки и счищенную с рыбы чешую. Я заливал все вокруг слезами и забрызгивал соплями.

Кярро медленно поднялся, подошел ко мне и сев на корточки погладим меня по спутавшимся волосам.

— Дурачок, — нежно произнес он. — Боб, ты справишься. Ты должен справиться, просто помни, что нож может прокормить тебя, а может оставить без ноги. Но ты справишься. А если не справишься, мы вместе с тобой пойдем искать новую работу. Я не хочу уходить. А потому ты справишься.

Его красные, распухшие пальцы впились мне в волосы и приподняли голову, полные сочувствия глаза взглянули в мое залитое слезами лицо.

— Ты не можешь не справиться, — проворчал он, и его ноздри подозрительно раздулись.

Это движение его ноздрей было мне знакомо до боли во всем теле. Я приготовился к полету и не ошибся. Приподняв меня левой рукой над полом, правой Кярро, что было духу, врезал мне в живот, отправляя в недалекой полет на мешки с луком.

На этот раз я не буду прерывать историю. Я ведь обещал. Скажу лишь, что ничуть не завидую птицам. Я не имею ни малейшего понятия, как и почему они летают, но если у каждой из них есть такой вот старший повар, то к черту крылья.

Кярро присел рядом, помог мне выбраться из очередного, порванного моей головой мешка с луком и сунул мне в руки тарелку с начисто избавленной от костей рыбой и кое-каким гарниром из варенных овощей.

— Светает, — протянул он, глядя на малюсенькое зарешеченное окошко под самым потолком. Окошко это было здесь специально, хотя и было единственным на кухне. Оно не давало света, но помогало всем нам не задохнуться в вечном пару и запахах готовящейся пищи.

— Светает, — повторил он, гладя меня по голове. — Скоро стража сменится, — он задумчиво почесал небритую щеку. — А мне скоро надо будет уезжать. Ты кушай, кушай, — он снова погладил меня по голове. — А как покушаешь, пойди, поспи. Но пока ты ешь, послушай меня. Мы с тобой за сегодняшнюю ночь приготовили блюд, которых хватит почти на весь завтрашний день. Твоя задача их лишь разогреть. Ты понимаешь? Ты знаешь, как разогревать?

— В руках подержать? — другие способы мне были неизвестны, к печам-то меня не допускали.

— Дурачок!

Глава 3

Я помню, что обещал вам не прерывать историю, но поверьте, об этих двух днях, когда граф пропадал на охоте, мне нечего вам рассказать. А знаете почему? Потому все эти два дня, я провел, занимаясь самым приятным делом, из всех доступных мне дел. Я — спал. Да, все два дня. Не верите? Посмотрите вон туда, за печь. Видите вот тот ворох рваных тряпок. Тот самый, из которого торчит грязная пятка? Увидели? Так вот, это моя пятка! Мы можем подойти ближе и посмотреть, как я дергаю ею. Да, мне снится сон, где я снова бегаю по лугу и ловлю бабочек. И сон этот до того прекрасен, что по щеке моей стекает густая слюна.

Но отвернемся от меня и совершим небольшую экскурсию по замку его графской светлости. Впрочем, есть ли в этом хоть малейший смыл? Даже если у вас появится желание, и я укажу на карте точное местоположение этого замка, а вы, подпоясавшись и оседлав коня, отправитесь на то самое место, вы вряд ли найдете замок в том самом виде.

Как уже было сказано выше, герцог Фонгодра, не только собрал войска, но и выступил к замку, с твердым намерением стереть его с лица земли. Почему? Да кто их разберет этих аристократов. Видимо граф наш отдавил ему мозоль на каком-нибудь балу, а тот и не простил этого. Лично меня бы такая причина ничуть не удивила. Весу в нашем графе килограмм под сто пятьдесят, и если бы мне такая туша встала на ногу и, как следует, по ней потопталась, я бы тоже затаил злобу. Но моя злоба вылилась бы в то, что я плюнул бы графу в суп. У герцога возможностей для мести и вымещения злобы куда как больше, особенно если принять во внимание его родственные связи с королем. Если я правильно помню, они родные братья. Ну, как родные, мать у них одна, а вот отцы разные.

Впрочем, для нашей истории это имеет весьма поверхностное значение. Как и причины побудившие герцога выступить на графский замок с оружием в руках.

А потому оставим графа охотится, а герцога наступать и вернемся ко мне. Нет, мы не станем разглядывать, как я дергаю пяткой и пускаю во сне слюну. Мы дождемся момента, когда заспанные глаза мои приоткроются, пересохшие губы почавкают, ощущая во рту сладковатый привкус, губы растянутся в довольной улыбке. Рука сотрет слюну со щеки, и потянется к стоящему возле головы маленькому черному ящичку.

Этот самый ящичек я нашел в первую ночь, когда проснувшись от давления в мочевом пузыре, поспешил справить нужду и не найдя в темноте кухни ничего, что могло бы послужить ночным горшком решил использовать для этого котелок. Я обещал себе, что обязательно вымою его, но когда я полез за щеткой, то увидел этот самый ящичек. А в нем, в нем лежало сокровище, какого я не видел еще никогда в жизни. Наколотый на маленькие кусочки сахар заставил меня забыть обо всем на свете.

И вот уже второй день я только и делал, что спал и поедал эти маленькие прозрачные кусочки. Я совершенно не думал о том, что скажет или сделает старший повар его графской светлости Люцелиус Кярро, когда поймет, что сахара больше нет. Мне было все равно, ведь сейчас он растекался сладким соком по моему рту.

Моя рука залезла в ящик, нащупала там острую грань кристалла и, достав его, сунула в рот. Все мое естество растаяло в этой небывалой сладости. Я довольно замурчал, совершенно забыв о том, что именно заставило меня проснуться, а потому сильно удивился, когда по ногам потекло что-то теплое. Я смотрел, как по штанам, а потом и под ними растекается мокрое пятно и не мог взять в толк, откуда оно взялось. Что же я сделал, когда понял, что это за пятно? Ничего. Почему? Потому, что этого так и не понял. Я сунул в рот еще один кристалл сахара и повернулся на другой бок, так и не сняв штанов.

Думаю, если у вас до сих пор оставались сомнения, так ли я глуп как пытаюсь себя показать, то после этого они развеялись. Я не горжусь этим эпизодом и с удовольствием забыл бы о нем навсегда, если бы именно эти мокрые штаны не послужили причиной того, что сейчас я могу рассказать вам все это. Вот так плавно мы снова и подошли к нашей истории.

Я опущу тот момент, когда граф въехал в ворота замка в сопровождении свиты и пятерки подвод, груженных добытой на охоте снедью. Не стану рассказывать и о том, как морщили носы слуги, затаскивая на кухню корзины с перепелами и утками. Упомяну лишь, что один из них не выдержал и весьма веско отозвался о заполнившем кухню аромате, сравнив эту самую кухню с отхожим местом. Сам я, по вполне понятным причинам, запаха этого не чувствовал.

Едва корзины оказались на полу, я бросился к ним, стремясь, как можно быстрее, что-то сообразить из принесенных припасов, но этого не потребовалось. Граф сильно устал и все чего он сегодня хотел это вина. Много вина. Вином я не занимаюсь, мое дело готовить, а потому с гордостью напомнив об этом слуге и получив в ответ ничуть не заслуженное бормотание, в котором явно преследовалось упоминание моих умственных способностей, я завалился спать. Не забыв при этом положить в рот еще один кусочек сахара.

Если бы я тогда знал, что это мой последний на долгое время сахар, я бы сожрал, и остальные. Разом. Не стесняясь. Просто вывалил бы их себе в рот. Но я об этом не знал. Как и никто не знал.

В тот вечер граф упился вусмерть, а вместе с ним и вся его свита, а челядь допила, то, что от них осталось. Единственные, кто остался трезв, это стражники на стенах и я, мирно сопящий на кухне. Ну, может еще пара местных женщин вроде Гергерты.

Проснулся я от того, что кто-то крепко и больно ухватил меня за ногу, и тащил волоком по земле, ничуть не заботясь о том, что моя голова ударяется о пороги и неровности пола. Этот кто-то был одет в броню, и его железная перчатка слишком сильно сдавливала мне ногу. Но ему было плевать, он тащил меня и без конца бурчал, что таких вот увальней, как я, надо приканчивать еще до того, как они от мамкиной титьки оторвались. Я не спорил. Трудно спорить, когда с каждым шагом голова подпрыгивает и с силой бьется об пол. Я ничуть не боялся, что с моим мозгом будут что-то не так, если в моей голове что-то и было на него похожее, то оно там не слишком себя утруждало напоминаниями о себе.

Глава 4

Вы наверняка думаете, что удар камнем по моей пустой черепушке наполнил ее мозгами и сделал меня значительно умнее. Ошибаетесь. Если он ее чем и наполнил, то болью. Ее было настолько много, что кости не смогли ее удержать, и она стала выпирать огромной, налитой кровью, посиневшей шишкой. Прямо со лба. Эдакое украшение в виде красно-синего рога. Сомнительно полезное, надо сказать, приобретение, но это было лучшее, что удалось мне отхватить после падения. Хотя, это не совсем так. Точнее, совсем не так. Но обо всем по-порядку.
Как вы уже поняли, после того, как что-то взорвалось в подвале замка, мне посчастливилось выжить. Магу, всей душой желавшему отпустить какую-то забавную шутку, повезло меньше, впрочем, как и двум третям людей герцога и почти всем жителям замка. Справедливости ради надо сказать, что обитатели замка, в большей своей части, к моменту взрыва были уже мертвы, а потому не стоит переживать о судьбе людей герцога, убивших их.
Я и не переживал. Сложно сопереживать кому-то, когда очухиваешься, лежа в неудобной позе в темном помещении, заваленный чем-то мягким, густо пахнущим застарелым потом и духами, отчаянно и безуспешно, пытающимся скрыть этот запах. В ребра впивается что-то острое. Голова болит так, что хочется ее оторвать, выкинуть куда подальше и забыть о том, что она вообще была. А помимо головы беспокоит зад, что горит огнем так, словно черти прямо на нем свои котлы разжигают. А может и от него. Справедливости ради, надо сказать, что болит не весь зад, а только его правая половина, но ради все той же справедливости, надо отметить, что вот она-то прям полыхает.
Но и болящая голова и горящая огнем задница не самое страшное. Самое страшное слышат уши. Они слышат голоса.
Помните, я жаловался на свою память? Она довольно часто подводила меня за мою еще такую недолгую жизнь, однако в этот раз именно она спасла мне жизнь. Как? Все просто. Она подсунула моему разуму картинки мертвых бесцветных глаз Люцелиуса Кярро и медленно оседающую на пол, зажимающую свежую рану в груди, Гергерту. Мой не великий разум сложил эти два факта с фактом того, что я до сих пор жив, несмотря на то, что медленно подгорающий зад, грозит превратиться в уголек, а болящая голова больше похожа на адскую наковальню. Скрипя негнущимися извилинами, решил, что оба этих факта мы с ним с трудом, но сможем одолеть, если останемся живы, а вот такую дырку, как в груди Гергерты, или вторую улыбку, как у Кярро, вряд ли, и повелел мне притвориться мертвым. Его доводы были так убедительны, а голоса снаружи так недружелюбны, что я зарылся мордой во что-то мягкое и пушистое, изобразив из себя самого мёртвого покойника из всех мертвых покойников.
Ведь мертвый покойник куда как надежней, чем просто мертвый или просто покойник. А потому изображал я именно мертвого во всех отношениях покойника. Разве что ушей моих это не касалось. Но ведь по ушам нельзя определить жив покойник или действительно мертв. Или можно? Даже сейчас я не знаю ответа на этот вопрос. Тогда же я целиком и полностью сосредоточился на беседе незнакомцев, хотя бы потому, что она хоть как-то отвлекала меня от жара в правой ягодице. И черт с ним, что я пропустил начало. И бог с ним, что кроме самих слов я ничего не понимал.
— Ну, наконец-то, — уставшим, густым басом произнес мужчина. — Чего так долго?
— Ой, простите великодушно, — хихикнув, ответила ему женщина, голосом, от которого мне мгновенно расхотелось притворяться, захотелось выбраться из накрывавшей меня кучи тряпок, встать в полный рост и, гордо выпятив грудные мышцы, заявить о себе.
Голос ее был мягок и тягуч, и полон... полон... Сейчас, когда я значительно умнее и много знаю, я могу сказать, что голос ее был полон похоти, но тогда, лежа под накрывшим меня шкафом с одеждой графа, я и слова то такого не знал, а потому сильно испугался, когда что-то заворочалось в штанах немного ниже пояса. И страх этот заставил вспомнить меня об отсутствующих грудных мышцах, а также мышцах пресса и элементарных бицепсах.
Вообще страх великая вещь. Как только я вспомнил, что нет у меня никаких бицепсов, я тут же вспомнил, у кого они есть, а еще я вспомнил, что сжимали ладони тех самых рук имеющих бицепсы. И как легко эти ладони направляли мечи в грудь тем, кого я хоть и плохо, но знал. Кем бы ни была тетка с чарующим голоском, знакомиться с ней и ее собеседником мне сильно не хотелось. Ведь у него наверняка есть и бицепсы, и грудные мышцы и даже пресс.
— Я заставила вас ждать? — продолжала поливать все вокруг похотью женщина.
— Оставь свои штучки, — мужчина громко сплюнул. — Ты же знаешь, они на меня не действуют, — в его голосе было полное безразличие, и оно было настолько сильно, что даже для меня не стало секретом.
— Ну, вдруг, — не унималась женщина.
— Неа, — рассмеялся мужчина и женщина сдалась.
Голос ее изменился и стал почти обычным. Почти, потому как никогда раньше я не слышал такого бархата, льющегося изо рта с каждым произнесенным ей звуком.
— Почему мы здесь? — спросила она.
— У-га-дай, — разбив слово на слоги, отчеканил мужчина.
— Если мне нельзя использовать свои штучки, то тебе нельзя свои, — женщина победоносно хмыкнула. — Я только проснулась, не напрягай мои мозги.
— Твои что? — мужчина захохотал, но быстро осекся и согласился. — Ладно, прости. Не буду больше. Что тебе сказать, я не знаю. Сам только что оказался здесь.
— Угу, я вижу, — что она видела я не знал, и знать не хотел. Мне вообще не хотелось думать о том, что я увижу, когда вылезу отсюда.
— А это не я. Нет, честно не я!
— Честно? Ты? Не смеши меня, где ты и где честно?
— Но это правда не я! Не веришь — не верь, но это не я! Жаль, что не я, но не я! Люди меняются, и я могу тоже, правду сказать.
— Люди, да... — она замолчала на добрых несколько минут, но видимо решила не продолжать эту перепалку, а вернуться к первоначальному вопросу.
— Так почему мы здесь?
— Видимо, потому, что нас выпустили.
— Одних? — в голосе женщины восторг смешался с ужасом, а предвкушение с болью. — Но как? Почему? Зачем? Не верю! — Она замолчала, а через минуту добавила: — Ты хочешь сказать, что нас ничего не держит?
— Ничего! — с готовностью подтвердил мужчина.
— Ничего-ничего? — продолжала сомневаться женщина.
— Угу! — голос мужчины пропитался радостью настолько, что был сладким словно мед.
— Лжец!
— Ага! — мужчина засмеялся.
— Тогда где...? — что именно было «где» она не сказала, но мужчина ее прекрасно понял.
— Там! — где там не понял я, но, кажется, женщина прекрасно поняла.
— Предложения? Напугаем?
— Ты совсем ополоумела?
— А чего? — удивилась она. — Смешно же. Они так ножками дергают.
— Ты забыла, что бывает, если пугать? Забыла, почему они ножками дергают? Не знаю, как ты, а я больше не хочу такого.
— Но ведь это так забавно, — обиженно всхлипнула она.
— Забавно, согласен, но потом-то больно! Очень больно. Я люблю боль, но, когда доставляю ее другим, она мне нравится больше. Не смей пугать!
— Тогда, что будем делать?
— Ждем ангелочка. Кстати, а где она, черт бы ее подрал!
— Черт? — женщина в голос засмеялась. — Подрал? — она залилась хохотом, и смех ее был чарующим, таким искренним, и таким прекрасным, что мне захотелось хоть одним глазком взглянуть на нее, но что-то внизу живота вновь заворочалось и я, перепугавшись, что мое тело разваливается, заткнул уши.
Когда же я их разжал, то услышал лишь окончание фразы мужчины.
— ... таким вот образом. И снова у нас все тот же вопрос: где, черт возьми, наш ангелочек?
— Не надо больше про черта, — сквозь новый приступ смеха, попросила женщина.
— Да иди ты, — рыкнул мужчина. — Чтоб тебя одни монахи всегда окружали!
— А ты полагаешь, что я не справлюсь? Не глупи, ты ж и сам знаешь, что монахи временами куда как большие мужчины, чем все остальные.
— Верующие монахи, — уточнил мужчина, помолчал и веско бросил: — фанатично верующие! — он снова замолчал и спустя минуту добавил. — Ладно, уговорила, больше не буду про черта. Но вопрос об ангелочке остался и это существенно.
Всякий раз произнося «ангелочек» мужчина добавлял в голос такого яду, что упомянутый им ангелок должен был умереть от одного упоминания. Я почти воочию видел, как кривятся его губы. О, если бы я тогда знал насколько я прав.
— Ты, правда, хочешь знать на это ответ? — спросила женщина и спустя несколько мгновений ответила. — Спит она.
— Спит? — взвился мужчина. — И куда только в нее влазит?
— Ну, любит она поспать и что с того? Я тоже люблю.
— Ой, вот только не надо говорить, что ты и, правда, спишь, когда ложишься. Сомневаюсь, что это так, даже когда ты одна.
Женщина замычала, готовая что-то ответить, но не произнесла ни звука. Больше вообще никаких звуков не было. Я лежал, заваленный воняющими шмотками и со всей силы напрягал уши, надеясь расслышать, что происходит. Но снаружи была тишина. Абсолютная, не нарушаемая ничем и никем. Я продолжал лежать, зарывшись лицом в мех, и не двигался. Я и дышал через раз, вдыхая очень медленно и надеясь, что движение волосков моего мехового убежища не привлечет тех, кто захочет сделать мне больно. В отличие от мужика, голос которого я слышал еще совсем недавно, я не большой любитель боли, даже когда ее причиняют другим, а уж когда мне, и думать об этом не хочется. Слишком часто ухват проходился по моей спине, а на зубах чужие кулаки исполняли военные марши.
Тишина понемногу убаюкивала и без того скудный разум, живущий в моей голове. Вскоре я и думать забыл о слышанных мною голосах и тем более о том, что они говорили. Списать услышанное на то, что все это мне причудилось, не составило труда. К тому же для этого нашлась великолепная причина. Стоило мне только коснуться лба, и шишка отозвалась жуткой болью, волнами прокатившейся по всему телу. Больше я лба не трогал.
Я все чаще зевал и, всерьез размышляя, не вздремнуть ли мне пару часиков, а уж потом выбраться отсюда и направиться прямиком на кухню, где за печкой в маленьком черном ящичке еще лежала пара недоеденных мною кусочков сахара. Мои губы расползлись в улыбке, от предвкушения свидания с кристалликом сахара. Во рту сама собой образовалась густая сладковатая слюна. Я зевнул, поджимая под себя и соображая некое подобие подушки из меха, в который был зарыт мой нос, и мех вдруг ожил. Тоненький крысиный хвостик хлестнул меня по лицу.
Я не боюсь ни крыс, ни мышей, ни даже летучих тварей с отточенными зубами. Я всегда стойко переносил встречи с ними, гоняя их веником по всей кухне, но в этот раз я запаниковал. Я вскочил, ударился затылком о заднюю стенку шкафа, нависающую надо мной, и снова рухнул. Крыса, только что пришедшая в себя, сидела на задних лапках и непонимающе, смотрела мне в глаза, двумя маленькими желтыми бусинками. Я перебил за свою жизнь, наверное, сотню крыс, но никогда не замечал, что у них желтые глаза. Такие большие, яркие, светящиеся самым настоящим разумом, глаза. Такого разума, я и в своих ни разу не видел, сколько бы ни таращился в зеркало. Но крыса смотрела на меня, шевеля усищами и зубищами, словно пыталась что-то сказать. Вот тогда мне и надо было впервые заподозрить, что во всем этом что-то не так, но я, как человек, не обладающий тем разумом, что светился в глазах крысы, конечно, ничего не заподозрил. Крыса же, поняв, что ее пантомима проходит мимо моего сознания, подскочила, больно цапнула меня за нос и нырнула куда-то в ворох одежды.
Такого я не мог простить этому созданию, пусть оно даже стократ умнее меня, это не дает ей право кусаться! Я бросился за ней с твердым желанием доказать, что хоть я и являюсь мальчиком для битья на кухне господина старшего повара, но крысы не те создания, которым это легко сходит с рук. Точнее с лап. Хотя, поскольку она меня укусила, то с зубов.
Крысу я не поймал. Стоило мне только сдвинуться, как шаткое равновесие шкафа было нарушено и он, скрипя деревяшками по каменному полу, опрокинулся, вывалив меня наружу.
Вот тогда-то я и должен был заподозрить во второй раз, что во всем этом что-то не так. Мало того, что никакой крысы я, конечно же, не увидел, но этому я не удивился, а вот тому, что я вообще вижу хоть что-то в погруженном в совершенную темноту подвале, еще как должен был. Но, я и этому тоже не удивился. Я сидел на горе из вещей графа, и ошалело вращал глазами, наблюдая последствия раскурочившего подвал взрыва. Честно говоря, я и не знал, что в замке есть подвал. Моя вотчина кухня и совсем немного внутреннего двора, через который я крайне редко, но ходил с поручениями. Весь остальной замок меня не интересовал. А потому, оказавшись в подвале, я открыл рот и смотрел во все глаза.
Посмотреть было на что. Всюду, сколько хватало зрения, я видел разрушенные деревянные вещи, назначение которых я не понимал, в силу их полного разрушения до отдельных досок и крошек. К деревянным крошкам примешивались каменные, из разбитых колон и какого-то странного постамента с расколотым надвое мужским лицом. Лицо это мне не понравилось, даже от камня веяло злостью и мрачностью, а уж сохранившаяся часть губ, изломана в такой ненавидящей, презрительной усмешке, что мне тут же захотелось убраться подальше. Что я с радостью и сделал. Правда, после того, как немного приоделся, воспользовавшись вещами из гардероба графа. Наличие в нем крыс меня не пугало, во-первых, потому как крыс я не боюсь, во-вторых, потому, как вещи графу были не слишком нужны, а в-третьих, потому как сверкать голым задом мне совсем не хотелось. А зад мой был гол! Совсем! Та часть, что отвечала за прикрытие моей пятой точки, отсутствовала напрочь. Ее место занял огромный, но аккуратный круглый ожог, что освещал окружающее пространство почище любого фонаря. Штанины уцелели, но чувствовали себя не самым лучшим образом, обзаведясь множеством новых дырочек, дырок и дырищ, и болтаясь на завязке, только мешали ходить. К тому же, думаю, граф простит мне, что я нацепил его штаны и закатал штанины. Думаю, он их даже пожертвует мне. Впрочем, все может выйти и иначе, и он задаст мне такую трепку, каких я еще не видел. Но предстать пред светлыми очами графа с голым задом я не хотел вовсе. А трепка? Ну, что трепка, трепка не первый раз, как-нибудь переживем.
Кое-как одевшись, укутавшись в штаны и рубахи, словно в простыни, я поискал глазами, в чем бы осмотреть себя со стороны и... Так быстро на гору одежды и лежащий на ее вершине покореженный шкаф я больше не заберусь даже под страхом смерти. Но то, что я увидел, заставило меня не то, что вскарабкаться, оно заставило меня взлететь на самую верхотуру и там, зависнув на краю опасно шатающегося шкафа замереть. Я увидел мертвеца. Он лежал, точнее, сидел, привалившись к полуразрушенной колоне, и зажимал руками рану, зажать которую был не в состоянии. Его кишки, словно змеи, вылезли из пробитой брони на животе, оплетали руки, словно пытались их проглотить. На самом деле я и принял их за змей и только после десятка минут напряженного вглядывания понял, что это никакие не змеи. Мне стало легче, ненамного, но легче. Мертвеца я знал. Не знаю, знал ли он о моем существовании, но я его знал. Правда имени его я не помнил и тогда, но вот кто он я знал прекрасно. Личный страж его графской светлости умер в подвале замка этой самой светлости, до последнего защищая кого-то, или что-то. Чуть поодаль от него лежали еще трое. С ними смерть обошлась более милосердно, по крайней мере, кишки их не валялись у тела. Они лежали в самых обычных лужах, самой обычной крови.
Поуспокоившись, я спустился со шкафа, затем с горы ставших не нужными графу вещей, бочком прокрался к мертвецу и, не понимая для чего, поднял его меч. Ох, и тяжел он был, этот самый меч, я с трудом мог его тащить, вцепившись в рукоять двумя руками, оставляя на каменном полу, длинную борозду. Зачем он был мне нужен? Этого я не знаю. Какая-то неведомая сила заставила меня взять его и та же сила повела меня к выходу. Вот тогда-то я и должен был в третий раз заподозрить, что во всем этом что-то не так. Но, как и два раза до этого, я ничего не заподозрил.
Я не стану описывать, что видели мои глаза, когда я пробирался к выходу, таща за собой бесполезную во всех отношениях железку. Хватит с вас и одного личного стража графа, помяну лишь, что несколько раз мой желудок порывался выпростать все, что в нем было и пару раз это ему удалось. Из всего что могло и жило в замке в живом виде мне, лишь несколько раз, встретились тараканы. Даже крысы и те попадались исключительно в мертвом состоянии.
Не помню, как я выбрался из подвала, не помню, как я добрался до дверей, ведущих на улицу. Помню, что я нашел кухню, точнее то, что от нее осталось. Из всего многообразия вещей там выжила только печь для подогрева. Мое же спальное место, вместе с недоеденными кусочками сахара, превратилось в золу, и сейчас переливалась затухающими углями. Я всплакнул, вспоминая сахарок и все так же, не выпуская из рук бесполезный меч, выбрался на улицу.
Разруха тут была не меньше, даже моего скромного ума хватило, чтобы понять, что кто-то покидал наш замок в такой спешке, что даже не подумал забрать с собой сундуки с золотом. Они так и валялись посреди внутреннего двора, расколотые пополам, просыпав, монеты на дорожную пыль. А вокруг них лежали мертвецы. Много мертвецов. Но они меня не интересовали. Монеты зачаровали меня на несколько мгновений. Вышедшая из-за облаков луна отражалась от их боков, добавляя в цвет золота, магические нотки. Да, такого богатства мои глаза не видели никогда и. боюсь, что больше никогда не увидят. Как сейчас, я бы бросился на колени и стал распихивать их по карманам. По всем карманам, что нашлись бы в одежде. А когда карманы закончились, я бы нашел большую тряпку и собрал все что можно в нее, а уж после этого, насвистывая веселую песенку, бегом бросился бы в лес. Отсиделся бы там пару дней и в город, прожигать жизнь. Но дурачку золото без надобности. Ему бы поесть, да завалиться спать, укрывшись чем-то теплым. И золото я не тронул.
Вместо этого, я дотащился до чудом уцелевшей сторожевой будки. Нет, в самом деле, чудом. Она стояла возле ворот, и стражники иногда проявляли служебное рвение, проверяли бумаги у пребывающих. Иногда, потому как гости у нас не самое частое явление, в основном это торговцы, или личные гости графа. Бывали и посланники короля, вот их-то и останавливали стражи. Теперь же никаких ворот не было. Совсем. На их месте высилась небольшая горка прогорающих щепок и малюсенькие, едва достающие мне до колен каменные столбики. А вот будка уцелела. Полностью. С нее даже краска не слезла. Окно, все еще затянутое бычьим пузырем не светилось, а неплотно прикрытая дверь словно звала меня. Я забрался внутрь и лег на лежанку, поставив зачем-то меч у двери.
Внезапно стало плохо. Нет, физически я чувствовал себя нормально, но вдруг стало так грустно, что я зарылся лицом в пахнущую человеческим потом и перегаром подушку и зарыдал, а затем сам не заметив того уснул.
Я и не подозревал, что в тот миг, когда мои глаза сомкнулись, возле разрушенных ворот остановилась сама судьба. Она спешилась, стянула с головы высокий тяжелый шлем, осмотрелась, похлопала коня по ноге, отстегнула притороченный меч и вновь одев шлем, опустила забрало. Очень осторожно, ожидая нападения, моя судьба вошла во внутренний двор замка. Она, конечно, заглянула в будку, но не увидела меня и прошла мимо, все так же осторожно ступая. Имя этой судьбы — Роланд Гриз, вольный рыцарь, безземельный дворянин, единственным богатством которого был вышеупомянутый конь, да комплект рыцарской турнирной брони.

Глава 5

Пока сны пробираются в мою болящую голову и успокаивают горящий огнем зад, а моя судьба, принявшая облик закованного в турнирную броню рыцаря, тихо гремя железом, осторожно шагает по внутреннему двору разрушенного замка, я позволю себе небольшое отступление. Я прекрасно помню, что обещал вам совсем недавно и позволю себе напомнить вам, что мне удалось продержаться почти целую главу, но сейчас мне необходимо прерваться. Нет, у меня ничего не чешется и не зудит. И если мое отступление расстраивает вас настолько, что с губ ваших готовы сорваться слова, что не принято озвучивать в приличном обществе, я возьму на себя смелость и напомню вам, что сейчас вы именно в таком обществе и находитесь. Но если вы не в силах сдержаться чтобы не произнести их, прошу вас только об одном, постарайтесь произнести их про себя, помните здесь могут быть дети. Моральная целостность и невредимость сознания присутствующих здесь взрослых дам, меня мало волнует. Они и не такое видели и слышали. Да и я на своем веку встречал женщин, что даже из черта душу вытрясут. Хех,... но об этом позже. Сейчас же прошу вас поверить, у меня есть причина так поступить и причина эта весьма веская. Килограмм этак восемьдесят чистых мышц и метра два ростом. Белокурые, слегка вьющиеся волосы до плеч, томный взгляд вечно усталых голубых глаз, слишком пухлые губы и острый нос, и совершенно нереальные моральные устои. Хочется вам того или нет, но я должен рассказать вам о славном рыцаре Роланде Гризе до того, как его кованная перчатка поднимет меня с лавки в сторожке охраны.

О, сэр Роланд! Один из величайших людей которых я знаю. Он не был слишком известен, когда мы познакомились и слишком скромен сейчас, чтобы признавать все то, что о нем говорят. Впрочем, говорят о нем не слишком часто и часто не слишком приятные вещи, припоминая ему именно тот период времени, когда мы с ним познакомились. А припомнить есть что. Меня зовут Бобовое Зернышко, но вы об этом знаете. Как знаете и то, что имечко мое иногда сокращают до Боб, но тут я не против. Или до Зерно, что мне сильно не нравится. Ну, или до Зернышка, что тоже не вызывает во мне восторга, но и отторжения не следует. Но вот прозвища у меня не было никогда. Зачем? С таким-то имечком. Сэр Роланд же имел вполне себе произносимое имя, благозвучное, от которого за версту несет аристократом, но и прозвище у него тоже было. Звали его Сэр Сплю Под Мостом. Замысловато, обидно, но по делу.

А дело было вот в чем. Как я уже говорил, у сэра Роланда нет и, видимо, никогда не было дома, он странствующий рыцарь, боец на турнирах, и мастер обращения с любым видом оружия. Почти с любым, но об этом ниже. Сейчас же о его прозвище.

Ехал как-то сэр Роланд из одной малоприметной деревушки в другую, и застала его в пути непогода, и была она такая сильная, что ехать дальше он не смог. Тогда он добрался до моста через речушку, да и заночевал там. Под мостом. Утром осмотрел мост и как до деревни добрался, так и сказал старосте, что, мол, неплохо было бы починить опоры, а то прогнили все, едва ему на голову мост не свалили. Староста покивал головой, но промолчал. А вот бывший в то время в деревне, так же застигнутый непогодой один вельможа — нет. Самому сэру Роланду он в лицо ничего не сказал, зато добавил в историю красок, поднаврал, допридумал того чего не было и выдал ее за чистую монету, едва его жирненькая тушка оказалась в тепле, в окружении ушек, готовых его слушать. Ушки те рассказ услышали, сами собой накрутили еще подробностей и отправили историю дальше. Когда же история эта доползла до действительно знатных людей, то обросла такими подробностями, говорить о которых здесь я не стану, ведь здесь могут быть дети. Да и дамы, думается мне, не захотят этого слышать. Вскоре придуманные подробности отвались, история покрылась пылью и забылась вовсе, а вот прозвище плотно вцепилось в могучую спину сэра Роланда и прилипло к нему.

К чему я все это рассказываю, да к тому, что любой, или почти любой нормальный человек на месте заночевавшего под мостом рыцаря, попросту бы промолчал о гнилых опорах, но только не сэр Роланд. Его треклятые моральные устои и придуманные им же правила и обеты ни за что и никогда не дадут ему смолчать, если его слишком внимательные глаза видят несправедливость, или же хотя бы непорядок. Все должно быть, как заведено, все должно быть чисто убрано, разложено по полочкам и желательно завернуто в свежие, выстиранные дочиста, тряпочки. Вот вы бы стали волноваться о том, что обвалится мост через речку, где даже воробей, желай он утопиться, сделать этого не сможет? Нет, конечно! Тем более что вы в этой деревне первый и вполне возможно последний раз. А он стал.

Да и бог с ней, с моралью сэра Роланда. Перейдем лучше к его достоинствам. А их тоже не мало. Высок, красив, мускулист, всегда опрятен. Хотя, в силу образа жизни, временами весьма ощутимо пованивает, но всегда исправляет это при первой возможности, не скупясь ни на горячую воду, ни на мыло. Он может за пару минут сделать фарш из любого вышедшего на поединок с ним, причем предоставив выбор оружия противнику. Он владеет мечом, словно родился с ним. Турнирное копье в его руках словно обретает силу и напитывается божьей благодатью. Булава одним ударом превращает кирпич в пыль, а метательный топор входит в самый центр мишени по самую рукоять. Единственный вид оружия, так и не покорившийся сэру Роланду Гризу это лук. Стоит только рыцарю взять его в руки, как, то тетива слетит и ударит его по носу, то стрела сорвется и упадет к его ногам. Как не пытался сэр Роланд овладеть луком, дальше умения накладывать тетиву его старания не продвинулись. А потому к его седлу лук и не приторочен. Все остальное оружие, аккуратно завернуто в промасленную кожу и подвергается ежедневной обработке. Ну, или хотя бы еженедельной. Но больше чем за оружием сэр Роланд следил за доспехом.

Единственным богатством сэра Гриза был комплект турнирной брони, лично подаренной его прадеду королем. Одного этого упоминания должно быть достаточно, чтобы полностью описать состояние этого самого комплекта. За столько лет, и неимоверное количество турниров, он весьма серьезно поизносился. Да и образ жизни славного рыцаря ничуть не способствовал улучшению этого состояния.

Глава 6

Не стану говорить, что до города мы добрались без проблем. Еще как с проблемами! Нет, нам не докучало зверье о четырех ногах и не мешало на двух, но добраться до города оказалось тяжелее, чем мы с рыцарем предполагали.

А всему виной мой зад. Ровненький, кругленький ожог, самовольно захвативший правую половину моей задницы, всю дорогу мешал. Он то и дело тыкался в спину неспешно ползущей по дороге лошади, вызывая во мне бурю щенячьего восторга. Именно так можно было описать мои вопли, прыжки и слезы, что катились из глаз.

Не способствовало быстрому передвижению и мое великолепное, тренированное, развитое до заоблачных высот умение ездить на лошадях. Не первый раз в своей жизни я видел лошадь так близко, помнится, был случай, когда я даже умудрился погладить одну по задней ноге, за что едва не отхватит копытом в грудь и только счастливая случайность спасла меня тогда. Сейчас же мы потратили добрых полчаса, только для того, чтобы я сумел взгромоздиться на коня и, пристроившись за рыцарем, прижаться к его бронированной спине. Но только для того, чтобы соскочить едва конь сделал шаг. Я свалился от жуткой боли в пятой точке, и принялся кататься по земле, раздражая ожог еще больше. Тому совсем не нравилось, что его валяют в пыли и он громогласно, при помощи моего рта, оповещал об этом всю округу. Думаю, если вокруг и было зверье, что планировало на нас напасть, то после таких воплей оно убежало и спряталось под корягами, чтобы больше никогда не думать нападать на людей.

Спустя несколько километров пути и пару весьма длительных остановок, перемежающихся с моими попытками овладеть-таки наукой сидения на лошади мы пришли к выводу, что лучше мне идти пешком. Это тоже не оказалось блестящим решением. Пешком я шел еще медленнее, чем мы ехали и еще чаще останавливался. Правда я не катался и рыдал от боли, но от этого легче не стало. И мы вернулись к варианту с лошадью. Я влез в седло, а рыцарь пошел пешком. Я видел в глазах рыцаря тот огонек, что твердил ему бросить меня, но высокие моральные принципы сэра Гриза не позволили ему оставить бедного дурачка одного, в лесной чащобе.

Спустя два чудовищно длинных дня, набив на моем заду не менее чудовищную мозоль, для симметрии на левой ягодице, мы все же въехали в город. Ну как въехали, едва я завидел городские ворота, что не идут ни в какое сравнение с тем подобием ворот, что было в замке графа, я свалился с коня, больно приложившись о землю, головой. Шишка мгновенно сообразила, что надо бы и о себе напомнить, а то все зад, да зад и врезала мне по телу такой болью, что на несколько мгновений я ослеп. Когда же пришел в себя, сэр рыцарь тяжело вздыхал и удрученно качал головой.

Надо отдать должное сэру Гризу, он промолчал, хотя мог бы в весьма емких выражениях описать мои умственные способности. Однако он уже тогда был умен и лишь молча, качал головой. Я же, потрясенный развивающимися на ветру флагами над воротами города шагал к ним с открытым ртом и, кажется, пускал слюну.

Бдительный стражник на воротах мельком взглянул на побитую броню рыцаря, кивнул ему как старому знакомому и перевел взгляд на меня.

— Ну, с этим-то все понятно, — кивнул он на рыцаря. — А тебя что? Деревом в лесу приложило? — его взгляд буравил фиолетовую шишку на моем лбу.

— Камнем, — ответил я.

Я мог бы и должен был бы промолчать, но привычка отвечать на вопросы не позволила мне сделать это.

— Это, каким? — прыснул стражник. — На мостовой который? — он засмеялся своей веселой шутке, а я снова открыл рот, чтобы ответить, выложив всю историю с самого начала, но сэр рыцарь сделал это за меня.

— Точно! — усмехнулся он, зажимая мне рот стальной перчаткой. — Ходить еще не научился, а все туда же. Дай я на лошади прокачусь. Вот и прокатился.

— Бывает, — хохотнул стражник и, наклонившись к рыцарю, добавил: — Тебя-то как в няньки подрядили? Не похоже, чтобы этот малыш чего-то в жизни соображал.

— А если я его телохранитель, а ты о нем так? — хмыкнул рыцарь.

— Чей телохранитель? Его? Да брось! Ты личность известная, хотя лучше бы тебя не знать, а он... видно же, что только от мамкиной груди оторвался. Одежку, вон и то носить не умеет.

— Зато он богат, — и сэр рыцарь залез в мой карман, извлек оттуда сверкающий серенький кругляшек, с профилем какого-то старика, и бросил стражнику. — Я тебе должен был.

— О, спасибо! Я и не ждал уже, — кругляшек утонул в кармане стражника.

Вспоминая тот день, я никак не могу взять в толк, куда в тот момент подевались принципы сэра Гриза? Я спрашивал его не раз и не два, но он так мне и не ответил. Как не ответил мне почему оплатил комнату в гостинце все из того же кармана, и почему провел ночь обильно вливая в себя вино, оплачивая его все из того же кармана. Но все это я спрашивал у него потом. В тот день я был доволен и счастлив и, хотя город он предусмотрительно посмотреть мне не дал, я все равно был самым счастливым дурачком на свете. А что, мне много не надо. Еда есть, где поспать тоже есть и хотя я вовсе не хотел мыться, мне все же пришлось окунуться в таз с теплой мыльной водой, оплаченной все из того же кармана.

Утром Роланд Гриз был мрачен как грозовая туча и сер как осенний полдень. Я уже видел такое выражение лица у господина старшего повара, а потому списал это на очень жесткое похмелье, но причина оказалась в другом. И хотя Гриз страдал от одолевающего его похмелья, соображал он весьма прилично. Смерив меня взглядом, он приказал мне встать и вытянуться в струнку. После чего потребовал снять рубашку и внимательно осмотрел мое хлипкое тело. Сев на кровать и вытянув ноги, он разглядывал меня, словно купец на рынке смотрит на товар. Я начал подозревать неладное, но в силу небольшого ума, что именно неладно понять не мог.

Наконец сэр рыцарь вздохнул, хлопнул себя по колену и изрек:

— Сгодишься.

Я должен был спросить для чего. Я обязан был поинтересоваться, на что сгожусь. Но что я мог маленький испуганный дурачок. Я был безумно рад тому, что сгожусь хоть на что-то. Если бы тогда в моей пустой голове мелькнула хоть одна светлая мысль, глядишь, ничего бы этого не произошло, но я стоял и глупо улыбался, радуясь тому, что мне найдется применение. Но больше этого я радовался тому, что сэр рыцарь не бросил меня, как обещал, а напротив удовлетворен моим присутствием рядом с ним.

Глава 7

Оруженосец! Я — оруженосец! И не абы кого, а самого настоящего рыцаря! Да скажи мне такое кто-нибудь еще дней пять назад, я бы плюнул ему в лицо. Не попал бы конечно, и мой плевок так и повис бы на губах, стекая тоненькой струйкой по подбородку, но я бы постарался. Однако теперь я оруженосец!
Оруже носец. А, что делает оруженосец? Правильно — оружие носит. Все оружие. Все что есть. А оружия у сэра рыцаря много. И не просто много, его так много, что мне пришлось увеситься им, словно вьючному мулу. В каждой моей руке торчало что-то режущее, на спине болталось что-то дробящее, с пояса свисало что-то колющее, а на груди красовался могучий, весь в клепках заплат и глубоких бороздах прошлых сражений щит. Как я сумел его там подвесить не известно ни мне, ни рыцарю. Мне, потому что я не слишком задавался этим вопросом, а рыцарю, потому что ему было плевать. Он лишь смерил меня взглядом и удовлетворенно хмыкнул. Это придало мне бодрости и сил. На них-то я, гордо задрав нос, и дошел до лестницы.
По лестнице же я спустился, обливаясь потом, хватаясь за перила и поскальзываясь на каждой ступени. Щит бил меня по ляжкам, торчащие в разные стороны колющие и режущие предметы норовили уколоть и порезать, а дробящие штуки с каждым шагом покрывали мою спину все новыми синяками, с немалым рвением исполняя свое предназначение. До конца лестницы я все же добрался, отметив это звенящим падением и протяжным воем, перебудив все не малое число постояльцев.
— Помочь? — участливо спросил сэр Гриз, наклонившись надо мной, и с улыбкой глядя, как я барахтаюсь, словно перевернутый майский жук, пытаясь встать.
Я же перекатывался с бока на бок, в поисках точки опоры, что позволила бы мне оказаться на коленях, а затем и на ногах, но чем больше я барахтался, тем больше новых синяков и царапин появлялось на моем теле.
Когда же в ногу впилось что-то острое, я замер и, кивнув, тихо проблеял:
— Да.
Сэр рыцарь усмехнулся, подхватил меня за воротник и рывком поставил на ноги. Отряхнув мои коленки от пыли, он поправил висящие на моем поясе орудия и тихо прошипел:
— Это мое оружие. Это мой хлеб. Им я зарабатываю себе на жизнь, и другого у меня нет. Ты, как мой оруженосец, должен следить за ним и оберегать. Ведь это и твой хлеб. А еще, такие вот падения позорят мое честное имя. Ты же не хочешь меня опозорить? Ты же больше не упадешь?
Я обещал. Я готов был поклясться всем на свете, только бы сэр рыцарь не сердился, уж очень весомо покачивалась его стальная перчатка и знакомиться с ней ближе мне совсем не хотелось. Я обещал. Я собрал все силы, что были в моем тощем тельце и твердо решил не подводить больше рыцаря. И у меня получилось.
Без особых проблем, на подгибающихся ногах, я доковылял до двери. Сэр Роланд любезно распахнул ее передо мной, я сделал шаг, зацепился за порожек и, с еще большим грохотом, рухнул сперва на крыльцо, а, затем, не удержавшись на нем, и на мостовую. Под ноги заржавшего и вставшего на дыбы серого коня. Всадник что-то заорал, но я, ворочаясь в пыли, его не слышал.
Больше, чем его крик, меня занимало копыто лошади с криво сидящей подковой, что опускалось мне точно на голову. Я успел зажмуриться, ожидая удара. Копыто уже давно должно было пробить мой пустой череп, но ничего не происходило. Я ожидал услышать треск вдавливаемых в мозг костей и его яростное бульканье, но ничего не было. Более того, я больше не лежал в пыли. Я стоял на ногах. Как я это понял? С трудом. Нет, правда, мне стоило великого труда и напряжения всех имеющихся во мне, включая спинные, извилин, чтобы понять, почему мое лежащее на земле тело так отчаянно падает куда-то. Я уже было решил, что именно так выглядит смерть, но врезавшая точно по украшающей мой лоб шишке земля подсказала, что это не так. Вокруг закрытых глаз заплясали фиолетовые огоньки. Замахали крылышками такие же фиолетовые птички. Я протянул руку, пытаясь их поймать, но вместо этого, был пойман сам.
Кто-то сильно дернул меня вверх, ноги повисли воздухе, шею сдавило с такой силой, что фиолетовые птички, потеряв перышки, покраснели и разлетелись, уступив свои места кровавым булькающим кругляшкам.
— Ты, — хрипел мне кто-то в лицо, обдавая его запахом чеснока и лука, что только добавляло булькающих красных кружочков перед моими глазами. — Как ты смеешь, червь, моего коня пугать?
Живот обожгло болью. Это мне знакомо. Хорошо так знакомо, я прекрасно знаю, что происходит с желудком, когда в него врезается чей-то хорошо натренированный кулак. Желудок сжался, тело отклонилось назад, но крепко держащая меня за шею рука не ослабла, и мой живот повторно встретился с кулаком незнакомца. На этот раз знакомство зашло дальше и, радуясь новому другу, желудок послушно отдал в качестве подарка, то, что я так старательно помещал в него во время завтрака. Рука незнакомца, сжимающая мою шею, ослабла, мгновение я висел в воздухе, а затем со всего маху шлепнулся на задницу.
На мгновение перед моими глазами мелькнуло солнце. Я успел увидеть пролетающую мимо настоящую, не фиолетовую, покрытую перьями птицу, прежде чем радостная картинка начинающегося утра не потонула в темноте от приступа боли. Нет, моим обтянутым тонкой кожей костям было все равно, они падали и с высоты повыше, а вот расположившемуся на ягодице справа ожогу и мозоли, его компаньонке слева, это вовсе не понравилось. Я подскочил. Макушка ткнулась, во что-то острое, покрытое чем-то колючим и я снова упал. На этот раз удачней. Пострадала только мозоль, но ее усилий было недостаточно, чтобы заставить меня снова вскочить. Но это и не потребовалось. Меня подняли и так.
— Ах, ты, ублюдок, — зарычал кто-то и, ухватив меня за шиворот, поднял над землей.
Я безвольно висел, чувствуя, как с моих плеч сползают еще не потерянные раньше остатки оружия сэра Гриза. Оно со звоном падало на землю и звон этот, объединяясь с тем, что звучал в моей голове, затмевал собой все. Я слышал, что держащий меня мужик что-то громко и гневно говорил, но разобрать его слов не мог. А вот слова сэра Гриза я разобрал.
— Сударь, — тихое слово произнесенное рыцарем прозвучало словно гром. — Сударь, вы имеете претензии к этому человеку?
— Не твое дело смерд! — прохрипел мужик.
— Ошибаетесь, — спокойно произнес сэр Гриз. — Дважды ошибаетесь. Первый раз, назвав меня смердом, но я прощу это вам. Второй раз вы ошибаетесь, заявляя, что ваши претензии к этому человеку не мое дело. Этот юноша — мой оруженосец. А вам, судя по вашей одежде и оружию на вашем поясе, должно быть не хуже меня известно, что за все проступки своего оруженосца ответственность несет его хозяин. То есть я! Так, какие у вас претензии к моему оруженосцу, а значит ко мне?
— Он моего коня испугал, — мужик выпустил меня, я шлепнулся у его ног и вяло вытянулся, пытаясь отдышаться и сообразить, что болит сильнее, голова, зад, передавленная шея, или же обретший нового друга, живот.
— Коня или вас? — чуть склонив голову, спросил Гриз.
— Ты кого трусом назвал, смерд? — мужик схватился за меч.
— И снова смерд, — вздохнул Гриз. — И я снова спущу вам это, но предупреждаю, третьего раза не будет. Теперь к вашему вопросу. Я не называл вас трусом, и я удивлен, что такой доблестный человек, как вы, только что, так ловко и смело наподдавший мальчишке, воспринимает мои слова на свой счет. Поверьте, я пока не хотел вас оскорблять.
— Ты, — захрипел мужик потянувший меч из ножен.
— Я, — Гриз встал и развел руки в стороны, показывая, что оружия в них нет. — Вы же не нападете на безоружного. При таком-то стечении людей.
— Тогда возьми оружие, — мужик ногой подтолкнул к Гризу что-то круглое и шипастое на длинной ручке.
Оно катиться к рыцарю не пожелало и, прокрутившись, ткнулось в сапог мужика с другой стороны.
— Ну! — рявкнул мужик, подцепив оружие ногой за ручку, и подкинув его к ногам Гриза.
Рыцарь равнодушно посмотрел на лежащую у его ног смертоносную штуку и тяжело вздохнул, всем своим видом показывая, что поднимать его не собирается.
— Трусишь, сме...
— Плотен! — за пышущим жаром, раскрасневшимся мужиком возник высокий человек в кожаной куртке и одетом поверх нее покрытом пылью плаще. — Остынь! — он сжал плечо мужика. — Если он поднимет оружие, ты ляжешь.
— Что-о? — хрипло прошипел мужик.
— То! — рука сильнее сдавила плечо. — Прошу прощения, сэр Роланд, — поклонился человек в плаще. Плотен человек новый в наших местах и легенд ходящих о вас не знает. Он никоим образом не хотел оскорбить вашего оруженосца и уж тем более нанести оскорбление вам. Примете от меня искренние извинения.
Сэр Роланд кивнул, приложив руку к груди, улыбнулся и отвернулся. Однако разгоряченный, настроенный на драку, мужик успокаиваться не собирался. Он заревел, стряхнул с плеча руку плащеносного и выставил перед собой меч.
— Я сделал все, что мог, — устало вздохнул человек в плаще и отступил на шаг. — Только не убейте его, Роланд.
Сэр Гриз миролюбиво улыбнулся. Отступив на шаг, он заложил руки за спину и, не убирая с лица улыбку, склонил голову.
Я ведь уже упоминал о том, что Сэр Роланд Гриз зарабатывал тем, что показывал всем желающим фокусы в обращении с оружием? Но я, наверняка, забыл упомянуть, что и голыми руками рыцарь владел великолепно. Правда, умением этим он пользовался редко, предпочитая долгим и изматывающим кулачным боям, быстрое и болезненное для противника лезвие своего меча. Меч для Сэра рыцаря был продолжением его рук, любимой покладистой женой, сварливой, требующей внимания, тещей, добрым дядькой и кошмарным, но послушным сыном. В общем, меч, для сэра рыцаря, был всем и по ценности, как оружие, несравним ни с чем. Единственное, что могло соперничать с тем неимоверным количеством внимания, что рыцарь уделял мечу, был его любимый конь, но в драке конем не слишком-то помашешь. Сложно его за копыта тягать, хотя если удастся приложить противника, то мало тому точно не покажется.
Но вернемся к кулакам сэра Роланда. Впечатления они не производили. Нет, маленькими они не были, но на моем веку, мое же лицо охаживали кулаки и покрупнее. У того же старшего повара, господина Кярро, они точно были раза в два больше, да еще и все красные, обваренные. Вот такими получать по личику неприятно. Кулаки же Сэра Роланда дело совсем иное. Чистые пальцы, чистые ногти, не стриженные, обломанные, но чистые, ни единого кусочка грязи под ними, только вот разбитые костяшки немного портят впечатление. Вы только не подумайте, что мне нравится, когда по зубам прилетает кулак. Совсем наоборот! Но и в том, чтобы отхватить по выше помянутым зубам ухоженным кулаком, есть своя эстетика.
Мужик с обнаженным, нацеленным в грудь сэра Роланда, мечом эстетом явно не был. Как не был он и умным. Умный бы внял человеку в плаще и смиренно отошел в сторону. Так он мог бы сохранить хотя бы что-то из личного достоинства. Но...
Мужик, ревя и замахиваясь мечом, рванул к Роланду, тот стоял, не шевелясь, и только в последний момент, словно кот, скользнул в сторону. Меч рассек пустоту, чем весьма озадачил мужика. А вот сэр Роланд озадачен не был, он шагнул за спину мужику и легонько так ткнул его ногой в зад. Мужик пролетел добрых пару метров и поцеловал дверь гостиницы, оставив на ней сопливый и слезнявый след. Но даже разбитый нос его не угомонил. Он сплюнул на деревянный настил крыльца кровь, чем вызвал недовольство жены хозяина гостиницы. Высунувшись из дверей, она отвесила ему подзатыльник и тут же нырнула обратно. На этот шлепок мужик внимания не обратил. Развернувшись, он снова бросился на Роланда.
Сэр рыцарь тяжело вздохнул. Он стоял не двигаясь, терпеливо ожидая, когда затянутые пеленой ярости глаза и перекошенный в ужасающем оскале рот окажутся ближе. Движения его руки я не заметил. Мне простительно. Я все еще сидел на земле и лицо мое, а так же глаза были покрыты толстым слоем пыли. Я не видел удара, но мужик замер, выронил меч, схватился за шею. Пошатываясь, он сделал два шага и упал на колени, пытаясь пальцами пропихнуть себе в глотку воздух. Сэр Роланд подошел к нему и, наклонившись тихо, но так, чтобы слышали все, спросил:
— Достаточно?
Мужик не ответил. Дико вращая глазами, он хрипел и медленно так багровел. Вместо него ответил человек в плаще:
— Достаточно, сэр Роланд. Я думаю, что Плотен усвоил урок. И спасибо вам, за то, что его преподали.
— Я не убил его, — слегка склонил голову, рыцарь.
— Как всегда, сэр Роланд. Как и всегда, — человек в плаще поправил аккуратно уложенные черные волосы и широко улыбнулся. — Если у вас будет время, во время турнира, между боями, не откажите, отобедайте со мной. И не беспокойтесь, Плотен не имеет к вам претензий. Так, Плотен? — он легонько ткнул носком сапога наконец-то начавшего дышать мужика.
Вместо ответа тот уперся рукой в землю и, странно изогнувшись, с хрипом вгонял в себя воздух.
— Удачи на турнире, сэр Роланд! Искренне желаю ее вам.
— Спасибо! — отозвался рыцарь и наклонился надо мной.
— Живой? — спросил он, я кивнул.
Я мог бы и словами, но едва открыл рот, как ощутил, что он забит землей едва ли не полностью. На вкус она была ничего так, приправлена запахом лошадей и человеческого пота. Вполне себе съедобная. Конечно, пища на кухне старшего повара была и на вкус и по ощущениям приятней, но и это тоже ничего. В особо неудачные для кухонных работников дней мне приходилось питаться объедками с подобной приправой. Однако сейчас я сыт и глотать пыль я не стал. Выплюнул.
— Хорошо, — Роланд помог мне встать. — Ты обещал больше не подводить меня и обещания не сдержал. Я снова попрошу тебя о том же и это уже во второй раз. Третьего раза не будет.
Я понял это мгновенно. Я хоть и плохо видел, но слышал то я хорошо и в памяти еще оставались обещания Роланда не спустить мужику его слова. И мне как-то не хотелось узнавать, что со мной сделает сэр рыцарь, если я подведу его еще раз. С готовностью я вскочил и принялся неловкими движениями увешивать себя валяющимся в пыли оружием. Роланд мне не помогал. Не рыцарское это дело. Конечно, если бы у него не было оруженосца, он бы справился и сам, но теперь у него был я. И это моя работа.
Пока я собирался, нахлобучивая на спину тяжелые стальные, покрытые шипами штуки, Роланд провожал глазами медленно удаляющегося на нетвердых, пляшущих ногах мужика, что совсем недавно отхватил удар в шею.
В будущем, сэр Роланд еще не однократно досчитывал до двух в отношении меня, но вот от тройки мне всякий раз удавалось ускользать. А потому я не имею ни малейшего представления, что сделал бы сэр рыцарь, досчитай он хоть раз до трех. Справедливости ради, надо сказать, что и я перенял эту привычку, и сам много раз считал. Более того, сыр рыцарь до сих пор висит на паре двоек. И если он забывает о своих счетах, то я нет. И придет время, я произнесу заветные «три».
В тот же день мы направлялись к возведенному на центральной площади городка ристалищу. Роланд шел впереди, рассасывая во рту сорванную травинку и расслабленно напевая старую детскую песенку. Я же плелся следом, таща на хребте весь не малый арсенал рыцаря. Обливаясь потом и, натужно хрипя, я пытался попасть в мотив, и пару раз преуспел в этом.
Яркое солнышко радостно светило нам, разноцветные птички щебетали по кустам, травка зеленела в палисадниках, и весь мир казался красивым и ярким, даже сквозь стекающие по глазам ручьи пота. Если бы мы знали, чем закончится этот день, то постарались бы оказаться от этого места как можно дальше. Но мы шли к ристалищу, не подозревая, что над ним уже поднимается черный флаг с изогнувшимся, приготовившимся к прыжку, черным драконом. Впрочем, как знать, может если бы мы знали, то напротив, бежали бы к ристалищу, как можно быстрее. Ведь именно там, случатся события, навсегда связавшие нас с Роландом и подарившие нам немало приключений.