Принц ночи. Хроники проклятого.

Пролог

Она очнулась в холоде. Казалось, что под её телом не матрас, а камень, промёрзший насквозь. Веки тяжёлые, губы сухие. Она не сразу поняла — это сон или реальность?

Сквозь полумрак комнаты проступал силуэт. Мужчина. Высокий, неподвижный, как статуя, и всё же живой. Он не подходил близко, но его присутствие было сильнее самого воздуха — дышать становилось трудно.

Она хотела спросить, где находится, но слова застряли в горле. Лишь шёпот сорвался с губ:

— Что со мной?..

Он шагнул вперёд. Лицо было бледным, слишком правильным, почти красивым — и в этом холодная угроза. Его глаза… Она не смогла отвести взгляд. Там было что-то бездонное, не человеческое, и всё же — странная тоска, будто он тоже пленник.

Он коснулся её руки — ледяные пальцы обожгли кожу. И прежде чем она успела отпрянуть, он прижал её запястье к губам.

Боли почти не было. Лёгкое жжение, как от тонкой иглы. А затем — странное ощущение: будто что-то тёплое уходит из неё, медленно и неотвратимо. С каждым его прикосновением слабость расползалась по телу, но вместе с ней приходило новое чувство — покой, странная сладость.

Она хотела закричать, оттолкнуть его — но не смогла. Казалось, её воля растворилась вместе с кровью.

Когда он отстранился, на коже остался след инея — тонкая линия, сверкающая в свете свечей.

Она не знала, что это значит. Но глубоко внутри поняла: назад пути нет.

* * *

Дни смешались. Она перестала считать время. В замке не было утра, только вечные сумерки. Каждый вечер он приходил, и она не могла сопротивляться.

Вначале она молилась о спасении, потом — о смерти. Но с каждым разом чувствовала, что внутри неё что-то меняется: дыхание стало тяжелее, кожа холоднее, сны полнились белым снегом, который падал бесконечно и засыпал всё вокруг.

Она всё чаще смотрела в окно замка на деревню внизу. Там светились редкие огни, и до неё доносился звон колоколов. И тогда в сердце шепталось: я уже не принадлежу им. Я — его.

Она стала невестой зимы.

В ту ночь, когда снег лёг особенно густо, она проснулась в слезах. Он стоял рядом. Не сказал ни слова, только смотрел. И в его взгляде она впервые увидела не холод, а боль — глубокую, безысходную.

Она поняла: скоро её не станет.

Силы покидали её, кровь уходила, как вода сквозь пальцы. Но странное чувство держало её крепче страха: она хотела остаться рядом с ним. Пусть даже в смерти.

Она закрыла глаза и услышала, как треснул лёд в камине, как будто огонь не выдержал холода.

А потом был только снег. Белый, тихий, вечный.

Глава 1. Прибытие

Я заметил, что крестьяне крестятся и отворачиваются всякий раз, когда упоминается замок. Никто не хотел отвечать мне прямо, но в их глазах была смесь страха и отчаяния."
— Брэм Стокер, «Дракула»

Глава 1. Прибытие

Дорога не вела, а увязала меж чёрных, безмолвных елей, словно пытаясь выбраться из петли. Снег здесь был не белым, а грязно-серым, утоптанным и усталым, будто на него никогда не падал солнечный свет, а лишь липкая пелена вечных сумерек. Воздух, холодный и острый, как лезвие ножа, обжигал лёгкие с каждым вдохом. Мужчина, закутанный в поношенный плащ, с отчаянием, вбитым в каждую морщину на его лице, гнал уставшую лошадь вперёд. Каждый шаг животного, глухой и увязающий в снежной каше, отдавался в его собственной груди тяжёлым, мерным ударом — похоронным маршем.

Он ехал уже третий день. Сон был редким и прерывистым гостем, навещавшим его лишь в скрипучих объятиях заброшенных хуторов. В тех местах ветер выл в щелях не просто так — в его завывании можно было различить шёпот, слоги, почти сложенные в имя его дочери, Элизы. Он гнал себя дальше, заглушая внутренний голос, твердивший, что уже поздно. Его дочь пропала, и он, отец, был обязан её найти. Это был не долг, это была последняя искра, теплившаяся в его остывающей душе.

Когда впереди, в разрыве мрачного леса, показались наконец крыши деревни, его сердце дрогнуло смутной надеждой. Но тревога, хитрая и цепкая, не отпускала: с самого первого взгляда это место показалось ему не спящим, а мёртвым. Дома, кривые и приземистые, жались друг к другу на склоне горы, словно стадо испуганных овец, забравшееся в ловушку. А над ними, подавляя своим величием, нависали башни замка. Не обещая защиты, нет. Это были каменные когти хищника, впившиеся в склон, готовые в любой миг сомкнуться.

Он спешился у первой же избы, чьи слепые окна смотрели на него пустыми глазницами. Долго и настойчиво стучал в дверь, сбивая с костяшек кожу. Спустя долгую минуту щель приоткрылась, и в ней возникло испуганное лицо женщины, прижимавшей к груди худого ребёнка. Глаза её были огромны от страха.
— Я ищу дочь, — голос его, сорванный дорогой, прозвучал хрипло. — Молодая девушка, светловолосая, её могли видеть неделю назад… Элиза…

Женщина ничего не ответила. Лишь сильнее прижала к себе дитя, резко захлопнула ставню. Щёлкнул засов, звук прозвучал как приговор. Дальше было то же самое. Тени мелькали за запотевшими стёклами, занавески шевелились, но двери не открывались. Старики, ковылявшие по улице, отворачивались, бормоча себе под нос что-то несвязное, и торопливо уходили, скрываясь в переулках. Даже собаки, тощие и облезлые, не лаяли на чужака — они лишь поджимали хвосты и скулили, забиваясь под крыльцо.

На площади у колодца, замёрзшего и молчаливого, он нагнал трёх стариков, спорящих о чём-то тихо и ожесточённо. Они замолкли, едва он приблизился.
— Ради всего святого, — начал он, и голос его дрогнул. — Моя дочь пропала. Её имя Элиза. Вы должны были её видеть!

Старики переглянулись. Один, с лицом, изборождённым морщинами, как старой пергамент, беззвучно пошевелил беззубым ртом.
— Что уходит в гору — то горе и берёт, — просипел он, и его слова повисли в морозном воздухе, превращаясь в иней.

— Замок, — добавил второй, кивнув в сторону мрачных башен. — Он берёт то, что захочет. Он взял её.

Сердце отца обожгла слепая, ярая злость. Он сжал кулаки, готовый встряхнуть за шиворот этого немощного старикашку, выбить из него правду. Но в этот миг туман у вершины горы на мгновение рассеялся, и он впервые увидел замок во всей его леденящей душу величине — зубчатые стены, впившиеся в скалу, острые шпили, пронзающие низкое небо, и одно-единственное окно, где горел тусклый, неестественно жёлтый свет, словно свеча зажжена не для живого человека. И гнев его вмиг угас, сменившись холодной, тяжёлой, как свинец, глыбой страха, опустившейся на дно души.

К вечеру, когда сизый мрак окончательно поглотил деревню, он всё-таки нашёл трактир. Дом с покосившейся вывеской в виде деревянного кружка для пива выглядел таким же неуютным и враждебным, как и всё остальное, но другого выбора не было.

Войдя внутрь, он окунулся в густую, почти осязаемую атмосферу страха. Воздух был спёртым и тяжёлым, пахнущим дымом, кислым пивом, мокрыми овчинами и чем-то ещё — сладковатым и гнилостным, словно запах старой крови. Люди сидели кучками за грубыми столами, не разговаривая, лишь перешёптываясь и переглядываясь краем глаза. Когда он вошёл, последние обрывки разговоров оборвались, сменившись гнетущей тишиной. Десяток пар глаз проводили его до стойки, полных не любопытства, а животного опасения.

Хозяин, толстый и лысый мужчина с потёртым фартуком, налил кружку мутной жижи, не спрашивая, отодвинул её и отошёл подальше, будто боясь случайного прикосновения.

— Я ищу дочь, — снова произнёс отец, и его слова утонули в тишине трактира. — Её могли видеть здесь. Элиза.

В ответ — молчание. Лишь потрескивание поленьев в камине казалось неестественно громким.

— Я заплачу за любую информацию, — он высыпал на стойку горсть монет. Звон серебра прокатился по залу, но никто даже не взглянул на них.

Сзади донёсся шёпот, едва различимый:
— Она пошла к нему… Сама пошла…
— Не сама… Его зовут… он манит…
— Тише, чёрт возьми, он всё слышит… стены имеют уши…

В отчаянии, от которого потемнело в глазах, он изо всех сил ударил кулаком по стойке. Кружка подпрыгнула и с грохотом покатилась на пол.
— Кто «ОН»?! Что это за проклятое место?! Что за тварь живёт в этом замке?!

Все головы разом склонились, взоры уставились в пол, в столы, в кружки. Только старуха, дремавшая у печки, не шелохнулась. Она медленно повернула к нему свою голову, и в тусклом свете он увидел её лицо — морщинистое, как печёное яблоко, с мутными, почти бельмастыми глазами. Она рассмеялась — звук был похож на скрип ржавых качелей.

— Ты поздно пришёл, чужак, — просипела она, и костлявый палец с грязным ногтем указал прямо на него. — Твоя плоть и кровь. Она уже его невеста. Невеста зимы. Её больше нет. Осталась только тень, что смотрит из окна на этот жалкий мир, который она забыла.