Привет, соседка!

Глава 1. Вася

По-взрослому душа друг друга поцелуями, мы вырываемся из тесного лифта и извилистым путем пьяной черепахи добираемся до двери.

— Ле-е-екс, — с протяжным стоном выдыхаю ему в губы, не в состоянии вслепую попасть ключом в замочную скважину. — Он не входит… Застрял…

Типа нисколько неумышленно бабуся из квартиры напротив так прикладывается к своей двери, что слышно, как звякают о нее тяжелые серьги. Фиксирует свежие новости этажа, чтобы на утренней пятиминутке поделиться ими с остальными заслуженными агентами по выявлению дам с низкой социальной ответственностью и парней с пристрастием к химическим веществам. Меня все чаще посещает мысль, что конкретно за меня этой опытной шпионке донатят и ждут какого-то грандиозного разоблачения века.

— Давай я вставлю, — реагирует Лекс, забирая у меня ключ, но продолжая губами скользить по моей шее и свободной рукой пробираться под мою короткую юбку. — Черт, — ругается, копаясь с замком. — Засел. Ни туда ни сюда.

— Глубже надо, — объясняю с придыханием.

— Смазать надо…

— Срамота! — плюется высунувшаяся из своей конуры соседка и хлопает дверью.

— Деда бы ей, — посмеивается Лекс, наконец побеждая в схватке с замком, — а лучше двух.

Он просто идеален! Красив, как бог, богат, как дьявол, образован и с отменным чувством юмора. А ко всему прочему, еще и классно целуется. Хорошо бы сейчас залететь от него. Быстрее дело до свадьбы дойдет. Тесты на беременность я уже купила. Аж пять штук. На всякий пожарный.

Сразу на пороге запнувшись об обувь, Лекс рукой опирается на стену и спрашивает:

— Где у тебя тут выключатель?

— А нам нужен свет? — мурчу, повиснув на его шее. — Мы же не смотреть друг на друга собираемся.

— А я бы на вас взглянул, — отвечает нам темнота коридора голосом, который я всем нутром не перевариваю.

Яркая вспышка точечных светильников ударяет по глазам. Поморщившись, стекаю по хрустящему дороговизной пиджаку Лекса и фокусирую зрение на парне с полотенцем на бедрах.

Мне кажется, я слышу, как моргают мои глаза.

— Барс?! — своим воплем посылаю на него всевозможные проклятия.

— Барс? — хмурится Лекс, переведя взгляд с него на меня.

— Не знал, что у тебя случка, — целенаправленно острит тот, лишая меня не только шанса круто провести ночь, но и удачно выйти замуж.

— Это барс? — Карие глаза Лекса возвращаются к тому, кто обломал мне все планы. — Ты что, его на Алиэкспресс заказала?

— В смысле? — конкретизирует он.

— Ну не знаю, — расслабленно пожимает плечами Лекс и ногой отодвигает от себя те самые кроссовки сорок пятого, о которые запнулся минуту назад. — Иначе как объяснить, что вместо барса Василисе прислали драного дворового кошака?

У меня губы кривятся в злорадной ухмылке от того, как меняется в лице Барс.

— Так что ты хочешь с распродажи-то? — Опять висну на Лексе.

— А его, я смотрю, ты в элитном магазине купила? — Барс обводит Лекса придирчивым взглядом. — В сервант на полку поставишь?

— Барс, заткнись! — рычу я.

— Ш-ш-ш…

— Брысь! — Дергаю ногой.

— Мяу, — ухмыляется он и отправляется в свою комнату. — Только давай по-быстрому, Пинкодик. Я в командировке тоже оголодал.

— Пинкодик? — Взгляд Лекса приваривается ко мне каленым железом.

— Да он гонит! — оправдываюсь я.

— Кто это вообще такой? — Лекс отстраняется.

Моя надежда улетно пристроить свой незамужний попец на колени к сыну миллионера прощально машет мне рукой.

— Он мой квартирант! — отвечаю не совсем честно.

— Твой квартирант — подкачанный чувак в кроссах за восемьсот баксов?

Опускаю взгляд на обувь и присвистываю. Я и не знала, насколько дорого одевается этот говнюк.

— Ясно с тобой все, — вздыхает Лекс, разворачиваясь к двери.

— Блин! — Бросаюсь следом. — Ну извини! Ты мне так понравился…

— Я позвоню, — обрывает он мой запал и захлопывает дверь прямо у меня перед носом.

Не позвонит. Гордый слишком. И что мне теперь делать? Я его месяц окучивала. Месяц! Время тикает. До дня рождения рукой подать, а если я не выйду замуж до двадцати одного, то состарюсь в окружении котов, голубей и таких же развалин, как бабка из квартиры напротив. Так уж мне цыганка нагадала. А это вам не шутки!

Барс… Сволочь…

Поджимаю губы, снимаю с ног туфли и, вооружившись двенадцатисантиметровыми шпильками, врываюсь в комнату этого оголодавшего командированного в кроссах за восемьсот баксов.

Так на пороге и замираю, увидев, как он тискает в постели какую-то истерически хихикающую блонди.

— Арс, это кто-о-о? — занудно тянет она, указывая на меня тонким пальчиком.

Арс, значит! Выходит, она из привилегированных. Таким, как я, положено к нему с титулом обращаться. Либо — Арсений Викторович, либо Барс — что включает в себя первую букву его фамилии Борзых и трех первых букв имени.

Не даю ему и рта раскрыть. Первая это делаю, пока он не рассказал, что я его квартирантка, которая платит за комнату отдраиванием этой холостяцкой берлоги после всяких марамоек.

— Милый, ты опять не предупредил меня, что сегодня нас будет трое, — мечтательно напеваю, отбрасывая туфли в сторону и дефилируя к кровати. — Какая ты лапочка. — Коленом упираюсь в матрас и ноготком провожу по скуле прифигевшей блондинки.

— Э, Арс, мы так не договаривались! — возмущается она, а тот меня уже взглядом поджигает.

Ну а чего ты хотел, Барсик? Ты испортил вечер мне, я испорчу — тебе. Все честно.

Я склоняюсь ниже, едва ли ни кончиком носа касаясь лица его подружки, и томно шепчу:

— Он у нас шалун. Обожает сюрпризы.

Округлив глаза в дикой панике, девчонка вырывается из-под одеяла и соскакивает с кровати. Бегом собирает с пола свои шмотки, впопыхах натягивает на себя, с опаской отпрыгивая от пытающегося задержать ее Арса.

— Да не слушай ты ее! Это Пинкодик — моя квартирантка.

Глава 2. Арсений

Лето. Ночь. Ветерок, сверчки, шелест листьев…

Полнолуние. Истошный вой собак. Могильный холод. Кладбище. И я — с рюкзаком наперевес в карауле, пока Пинкодик перелезает через забор.

Неспроста говорят, что девушку можно вывезти из деревни, а вот деревню из девушки нет. Я смирился с тем, что она уверена, будто все парни золотой молодежи грезят такими звездами, как она. Я проглотил ее веру в гадание старой шарлатанки, напророчившей ей печальную судьбу одинокой старости, если она не выйдет замуж до двадцати одного. Но возвращать сына миллионера кладбищенским приворотом — это уже борщ.

— Ты уверена, что Алеша Цукерман это имел в виду, когда хотел разнообразить ваши отношения? — осведомляюсь я, перекинув рюкзак через забор и подтянувшись. — Может, любовь до гроба означает нечто другое?

Надо бы завтра абонемент в качалку взять. Потягать железо. А то расслабился, кое-как свою тушу перебрасываю через ограждение.

— Если ты не заткнешься, я тебя тут и прикопаю, — пыхтит она, нервно ожидая, пока я перелезу.

Спрыгнув, выпрямляюсь перед ней и отряхиваю ладони.

— Просто я знаю более действенный способ околдовать добра молодца. — Обвожу выразительным взглядом ее ярко-розовые волосы. До чего же глупая девчонка!

— Обещаю не мешать тебе использовать этот способ, когда встретишь своего добра молодца. — Она подбирает рюкзак и топает вглубь кладбища, светя перед собой карманным фонариком.

Вздохнув, плетусь следом. Надо было хоть эйрподсы с собой прихватить. Чтобы не слышать хруст мелких веток под ногами, представляя, что это чьи-то косточки. Хана моим новым кроссам.

Пинкодик акцентирует внимание исключительно на парных захоронениях. Вчитывается в надписи на надгробиях, тяжко вздыхает или грязненько ругается и идет дальше.

— А что конкретно мы ищем? — интересуюсь я. — Ну кроме приключений на корму…

— Я ищу супружескую могилу. А ты — шанс поскорее избавиться от меня.

— Вот супружеская могила, — указываю влево. — Здесь я от тебя и избавлюсь.

Пинкодик освещает надгробия фонариком.

— Не-е-ет. Посмотри на годы рождения. Это мать и сын.

— Как же с тобой весело, — лыблюсь я и перевожу взгляд на другую парную могилу. — А вон та?

Она бросает луч на широкое общее надгробие.

— Брат и сестра.

— Да с чего ты взяла?!

— У них отчество одно, — закатывает она глаза и идет дальше.

Лучше бы она парней так тщательно выбирала, как бугор земли, на котором будет бубнить страшные слова и пить мою кровь.

— Есть! — радостно сообщает она мне, словно нашла клад. — Гляди. Муж и жена. Еще и долгожители. Обоим за девяносто было, когда умерли.

Скидывает рюкзак на землю, звякает молнией и начинает копаться в поисках своих жутких ритуальных атрибутов. Смотрю на нее, а самому мерещится, как у нее рожки из головы вылезают и в глазах огоньки загораются. У меня еще никогда не было подружки, которая скакала бы козликом у чьей-то могилы.

— На! — Пинкодик всовывает мне в руки маленькую пластиковую лопату, которую, походу, сперла из песочницы на детской площадке во дворе. — Копай!

— Чего? — Надеюсь, она оговорилась. — Здесь?

— Ну да! — вполне серьезно отвечает она, раскладывая на шелковом платке восковые свечи. — Войди в оградку и выкопай на могиле лунку.

Верчу в руке лопатку и веду бровями:

— А че не ложкой?

Не растерявшись, Пинкодик вынимает из рюкзака десертную ложку.

— Окей, — соглашаюсь я. — Пусть будет детская лопатка.

Скрипнув калиткой по самим нервам, осторожно вхожу в оградку, и рука сама тянется под ворот футболки. Достаю свой нательный православный крестик и сжимаю в кулаке. Не скажу, что я человек верующий, но сейчас даже «Отче наш» вспомнил, мысленно прося всех святых закрыть глаза на то, что мы творим с Пинкодиком.

Опустившись на колени, втыкаю лопатку в твердую почву и начинаю ковырять.

— Как глубоко рыть? — уточняю, уже не представляя, что может быть абсурднее.

— Пока не услышишь голос, — отвечает копошащаяся у меня за спиной Пинкодик.

— Чей?

— Хорошо бы голос здравого смысла.

— Это ты мне говоришь о здравом смысле?! — Поднимаюсь на ноги и разворачиваюсь.

Пинкодик скручивает свечи, соображая из них подобие куклы. Выглядит зловеще. Аж мороз по позвоночнику пробегает.

— Мой голос, Барс, не тупи! Я скажу, когда хватит! — Она достает из рюкзака две фотографии — свою и Цукермана — и начинает что-то бурчать под нос.

Хлопнув глазами, возвращаюсь к ковырянию могилы. Ничего нелепее в своей жизни не делал. Если бабуля узнает, вычеркнет меня из завещания и запретит приходить на ее похороны. А то и вовсе потребует ее кремировать и развеять прах по ветру, лишь бы такие долбонавты, как ее внучок со своей пришибленной подружкой, не занимались подобной ерундой на ее могиле.

— Да-а-а, так мы до ишачьей пасхи тоннель к ЗАГСу копать будем, — фыркаю, заколебавшись воротить плотные комья.

— Достаточно! — слышу у себя над плечом. Только голос уж совсем не похож на голос Пинкодика.

Она хоть и деревенщина, а говорит нежно, мягко. Сейчас же ко мне обращается какой-то чувак лет сорока, под два метра ростом, да еще с такой резкостью, как будто у него пушка в руке. Или это она своим заклинанием себя в трансвестита превратила?

— Лопату в сторону! Руки за голову! Медленно!

То, что гордо назвалось лопатой, само выпадает из моей руки. Я неторопливо кладу ладони на затылок, поднимаюсь с колен и оборачиваюсь.

Рядом с хлюпающей носом Пинкодиком стоят двое полицейских. Оба светят фонариками мне в шары, ослепляя, но давая разглядеть дубинки в их руках.

— Так-так-так. Что у нас тут? — Тот, что обращался ко мне, освещает могилу за моей спиной. — О, вандализм? Круто! По двести сорок четвертой статье пойдете, — подмигивает мне, открывая калитку и приглашающе указывая на мигающую фарами патрульную тачку за оградой кладбища. — Прокатимся?

Глава 3. Вася

Спокойный как удав дежурный лениво зевает, потирает шею и щелкает компьютерной мышкой.

— Нет у меня номера для новобрачных, — информирует он, продолжив оформлять двух злостных правонарушителей. — Премудрую к жрицам любви. Этого — в одиночку.

— Не поняла! — быкую я. — Почему меня к проституткам, а его в люкс?

— Да мне до одного места, как вы в обезьяннике расселитесь. Хочешь, тебя в одиночке закроем, а его в гареме.

Метаю пристальный взгляд в польщенного соблазнительным предложением Барса. Цветет и пахнет. Готов из штанов выпрыгнуть от радости.

— Морда треснет, — шиплю ему и снова к дежурному: — Давайте меня к ночным бабочкам. Может, каким-нибудь секретом обольщения поделятся.

Последнее смешит не только моего друга, но и всех ментов. Погорячилась я, конечно, с секретами обольщения, когда сама вся по уши в грязи извозюкана, а в волосах столько мусора, что любая микроживность с удовольствием заселится.

— Давай сюда конечность, сердцеедка! — Дежурный силой сжимает каждый мой палец, ставя на бумаге оттиски моих отпечатков.

— К наркологу бы их, — обсуждают дальнейшие способы нашего унижения эти упыри.

— Утром будет. Хотя тут впору и психиатру бы их показать.

— А вы всегда так бестактно задержанных граждан в их присутствии обсуждаете? — Беру салфетку и оттираю въевшуюся в кожу краску, пока дежурный занимается лапами Барса.

— Здесь вы не граждане, а мартышки. Это же зоопарк. У-у-у! — посмеивается арестовавший нас мент, изобразив обезьяний жест, но быстро переключившись на закипевший чайник и быстрорастворимый кофе.

— Борзых, — задумчиво проговаривает дежурный. — Знакомая фамилия. В позапрошлом году громко звучала, когда один бизнесмен с позором из страны свалил, помните, пацаны? — ухмыляется он. — На взятке, что ли, поймался.

— Да, было дело. Родственники?

— Впервые слышу, — врет Барс.

Не любит он о своем родном дядьке говорить. Тот еще гад был. Хоть и не бросил племянника, когда он осиротел в пятнадцать. Даже бабушке по материнской линии не позволил опеку над внуком оформить. Оплатил ему старшую школу, потом выпнул в армию, после — в колледж и на вольные хлеба. А квартира трехкомнатная ему в наследство от родителей досталась.

Мы же с Барсом познакомились уже после банкротства его дядьки. На свадьбе моей старшей сестры с его кузеном. До того времени я жила с мамой. В пригороде. А когда у нее мужик завелся, решила, что нефиг им мешать. Барс выделил мне комнату за символическую плату — уборку и готовку. И вот уже почти полтора года мы с ним живем через стенку друг от друга. Соседи, так сказать. Знаем, чем каждый из нас дышит. Что любит, чего терпеть не может. Блин, да мои мама с сестрой столько моих тайн не знают, сколько Барс!

Кто-то пальцами щелкает у меня перед носом.

— Торкнуло, походу, Премудрую. Говорю же, укурки.

Насупившись, скриплю зубами, чтобы не нагрубить. С нас наконец-то снимают наручники и уводят в конец коридора. Камер тут немного. Всего четыре. В одной — мешки, коробки, строительные инструменты, банки с краской. В другой — свернувшись на полу калачиком, храпит бомж, от которого такой амбре, что глаза слезятся. Еще одна пустая — туда заталкивают Барса. Ну а меня, как и обещалось, к двум размалеванным девицам.

— Пинкодик, ты там как? — негромко спрашивает Барс, когда шаги уходящих ментов стихают и хлопает дверь.

Кошусь на таращащихся на меня сокамерниц. От яркости их макияжа в глазах пестрит. Кофточки с глубоким декольте, короткие юбки, колготки-сетка, туфли, дешевая бижутерия и синхронно лопающиеся пузыри жвачки. Уж у кого премудростям любви учиться, но точно не у них.

Присаживаюсь на край скамейки и крепко берусь за прут решетки.

— Чудно, — отвечаю Барсу, звучно выдохнувшему, как только слышит мой голос. — Плетем с девочками друг другу косички, сплетничаем о мальчиках. А ты?

— Смотрю футбол, пью пиво.

— Здорово, — тяну я со вздохом.

— Да. Класс.

Лопается очередной пузырь, и девица со свистом втягивает жвачку в рот. Опять чавканье, новый пузырь, чавканье.

— За че тебя?

Гляжу на нее через плечо.

— За непотребство в общественном месте, — бросаю дерзко.

Они обе вульгарно усмехаются.

— Ты чья?

Взглядами меня, как консервную банку ножом, вскрывают.

— Моя! — авторитетно заявляет свои права Барс, и меня отпускает, потому что гиены сдаются. Больше не хотят обгладывать меня до костей.

Опять отворачиваюсь и просовываю руку промеж металлических прутьев. Отвожу в сторону, нащупываю решетку соседней камеры.

— Барс, — зову его.

Моих пальцев касается его широкая горячая ладонь. Ощупываю твердые мозоли на ней, как результат его страстной любви к мотоциклам, и просто успокаиваюсь.

— Спасибо, — шепчу тихо.

— Твоя мама меня на шашлык порубит, — говорит он, явно улыбаясь. У него голос меняется в такие моменты. Становится теплый, уютный.

— Обещаю проследить, чтобы она замариновала тебя по лучшему рецепту, — хихикаю я, перекрещивая наши пальцы.

— У меня аллергия на острое.

— Я помню. Никакого красного перца.

Он смеется. Расслабленно, без желчи, что из-за меня ночует в участке, а не в своей теплой кроватке, в обнимку с Викой-Никой.

— Пипец, мы идиоты, да? — произношу, лбом прижавшись к решетке.

— Не обобщай.

— Ты мог отговорить меня от этой затеи.

— Тебя? Отговорить? Легче застрелиться.

— Придумал бы что-нибудь! Ясно же, что приворот — это фигня!

— Как и гадание старой цыганки.

— Все, не начинай! — Дергаю руку, но Барс не отпускает. Крепче сжимает пальцы и держит. — Пусти!

— Да погоди ты! Я тут такую линию на твоей ладони увидел…

Чувствую, как он пальцем водит по моей руке. Нежно, чуточку щекотно, но приятно. Вытягиваюсь в струну и любопытствую:

— И че там?

— Я, конечно, не хиромант…

Глава 4. Арсений

Только в десять утра кое-кто из наших общих родственников соизволил вытащить нас с Пинкодиком из обезьянника. Мой кузен и по совместительству ее зять — Демьян, или Борзый по прилипшей к нему еще в детстве кликухе.

— Тут распишись, — тыкает меня дежурный в лист бумаги.

— Нет ничего печальнее на свете, чем фотка вот в такой анкете, — наговариваю, ставя закорючку, и получаю пакет со своими вещами.

Вытрясаю на стойку нательный крестик, браслеты, наручные часы, смартфон, перстни с печаткой и серьгу — маленькое колечко, которое меня тоже заставили снять при оформлении.

— Ты как новогодняя елка, — зудит Борзый, исподлобья наблюдая за тем, как я надеваю все это на себя. — А с тобой-то что? — Он переводит взгляд на чумазую свояченицу, крепко обнимающую грязный рюкзак с колдовским добром.

— Да просто эта елка в тени росла, — скалю клыки. — Облезлая вышла.

— Тебе бы тоже подшерсток вычистить не мешало, — ощетинивается она. — Бар-р-рсик.

— Так! — дает нам установку брат. — Еще раз залетите — выручать не буду. Не маленькие. Моя годовалая дочь больше вас двоих соображает! Чернокнижники доморощенные. — Он сминает листы с заговорами на любовь и швыряет в мусорную корзину. — Чтобы я больше не видел этой лабудени! Все взяли? Поехали, — кивает нам на выход.

— Куда? — холодеет Пинкодик, выдавая свою трусость перед встречей со старшей сестрой. Не хочет по шее получить.

— Домой вас отвезу! Или вы на автобусе? Мелочи на проезд отсыпать?

— Ее же в таком виде не пустят в общественный транспорт. — Сверху вниз пальцем показываю на Пинкодика. Без каблуков совсем крошка. Затылком мне в грудь упирается.

— На себя посмотри! — бурчит, вперед меня потопав за Борзым. — Или думаешь вскружить голову кондукторше кроссами за восемьсот баксов?

— Вы только посмотрите, какая она важная стала, — передразниваю ее, идя следом. — В ценах брендового шмотья разбирается. Цукерман поднатаскал?

— Кто бы вас обоих по гражданскому кодексу поднатаскал, — бормочет Борзый и выводит нас из здания. Звякнув ключами, указывает нам на автостоянку, где припаркована его безумно дорогая, но со всех сторон поцарапанная тачка.

— Кто б проверил твои водительские права. — Открываю заднюю дверь для Пинкодика и суюсь вперед, но натыкаюсь на детское кресло.

— В зад, — кивает мне брат, усаживаясь за руль. Так лаконично и далеко только он послать может.

Сгребя бутылочки, соски, игрушки и прочие младенческие девайсы в кучку между мной и Пинкодиком, сажусь и выдыхаю. Хребтина ноет каждым позвонком. Всю ночь их на твердой скамейке пересчитывал. Глаза слипаются. И жрать охота.

— Почему мне не позвонили? — наконец меняет тон Борзый, выезжая на дорогу.

— Они у нас мобилы сразу забрали. Сами звонили. Ульяне Филипповне и, походу, Мирону. Только этот эгоист мог сказать, что он единственный ребенок в семье.

— Я бы тоже так ответил, если бы они меня из-за вас, недоумков, посреди ночи разбудили.

— Вишь, Пинкодик, повезло мне с кузенами.

— Да ты и сам не подарок, — отвечает она.

— Короче, — объясняет Борзый, — мне на дачу надо заехать, кое-что забрать. Не против покататься? Чтобы мне круги не мотать.

— Тогда там нас и оставишь. А то я в непривычном старухиному глазу стиле скамеечный наркоконтроль у подъезда не пройду. Да и родственница твоя, — поглядываю на Пинкодика, — совсем не похожа на моих пассий. Не узнают главную блудницу двора — в дом не пустят. Вденешь? — протягиваю ей серьгу на развернутой ладони.

— В глаз? С удовольствием, — растягивает она губы.

— Только нежно, — улыбаюсь, сказав это с придыханием.

— Поверь, тебе понравится, — отвечает она в тон, скидывает рюкзак с колен и берется за дело.

Так как сидит она справа от меня, а ухо у меня проколото левое, приходится не только податься вперед над кучей детского барахла, но и повернуть голову. В таком положении в нос заползает теплый запах сосредоточившейся на сережке Пинкодика. Удивительно, но от нее совсем не несет грязью или изолятором. По-прежнему пахнет какой-то свежестью, былой невинностью. И это учитывая ее отвратительный характер.

— Вы че там?! — приводит меня в чувство Борзый. — Отодвинулся от нее!

Защелкнув застежку, Пинкодик встречается со мной взглядом, быстро тупит его вниз и отсаживается. Но в этом мимолетном близком зрительном контакте сказано гораздо больше, чем мы осмелились бы сказать друг другу вслух. В нем все: потерянная дружба, обида, боль, щепотка ненависти и кое-что инородное. Чего я больше ни к кому не испытывал.

Весь дальнейший путь мы молча слушаем нравоучения брата, возомнившего, что семилетняя разница в возрасте дает ему право воспитывать меня, как несмышленыша.

— Уяснил? — подытоживает Пинкодик на подъезде к воротам.

— Позвольте вам напомнить, что мы не моего факмена привораживали.

Ловлю на себе взгляд темных глаз в зеркале заднего вида. На лице Борзого жирным шрифтом написано: «Ну ты и дебил!»

Выползаем из душной машины на свежий воздух, и я распрямляю крылья, потянувшись. Помыться бы, пожрать и спать к чертям собачьим.

— Хавчик-то тут есть? — спрашиваю, входя во двор. — Или только помидорки в тепличке?

Борзый, занявшись трансформированием прогулочной детской коляски, кивает на дом:

— Стефа позавчера вроде холодос затарила. — Он отцепляет дачные ключи от основной связки и подает мне. — Не посей только. Это последний дубликат. Остальные три где-то у тебя валяются.

— На тумбочке в прихожей пылятся, — докладывает нам обоим Пинкодик, уже поднимаясь по ступенькам на крыльцо-террасу нашей общей с Борзым двухэтажной дачи.

Он не перестает выпрашивать у меня продать ему свою половину, но как-то жмотно отказываться от просторного участка с огромной доминой, сауной и бассейном. Девчонки от восторга визжат, когда их сюда привожу. Особенно все это пригодилось, как только у меня квартирантка появилась. Таскать в квартиру цыпочек и кувыркаться с ними через стенку от Пинкодика как-то по-свински, что ли.

Глава 5. Вася

Просушив волосы крутым феном сестры, собираю их в тугой хвост, нахожу в комоде ее плюшевую пижаму, подворачиваю штаны и рукава, чтобы не утонуть в ней, и спускаюсь на первый этаж. Барс валяется на диване, бесцельно переключая каналы на телевизоре, а его бабушка хлопочет на кухне.

— А ты у нас че, сильно красивый — помогать? — бросаю Барсу, уперев руки в бока.

— У меня аллергия на острое, — монотонно напоминает он.

Скольжу взглядом по натертой морковке, маринующейся в остром соусе, и перевожу его на стопочку свежих блинов, которая постепенно увеличивается.

— О, блинчики с перчиком чили! Мои любимые!

— Как — с перчиком?! — Барс подскакивает с дивана, выронив пульт.

— Как ты живенько встал, — улыбаюсь, пожонглировав тремя апельсинами и направив их своему другу. — С тебя сок!

Поймав один, но получив в плечо и в лоб от остальных двух, Барс морщится, застонав сквозь зубы.

Я закрываю рот обеими руками и замираю на месте.

— Прости, — издаю мышиный писк.

— Да не извиняйся ты перед ним, — подсказывает мне бабушка. — За что там трястись? Головенка-то пустая. — Она ставит блины на стол и залезает в жарочный шкаф, откуда тянется ароматный запах запеченной индейки.

— Ба! Ты так-то моя бабушка!

— Вот поэтому я до сих пор жива. Как тебе, пустоголовому, наследство отписывать? Нормальный внук уже женился бы, правнучка бы мне подарил.

— Мне всего двадцать четыре. Рано еще жениться. — Барс подбирает с пола апельсины и кладет их в раковину. — И на твою последнюю днюшку я подарил тебе манчкина. Он лучше правнуков.

— Когда твоему деду было двадцать четыре, у нас уже была твоя двухлетняя мать! — спорит бабушка. — Васенька, зажги лампы, будь добра.

В доме и правда уже тускло. Летние сумерки хоть и долгие, но не бесконечные.

— И свечи на стол поставь. Люблю ужинать при свечах.

Потянувшись к верхнему шкафчику, сталкиваюсь с развернувшимся ко мне Барсом и цепенею под натиском его ярких бирюзовых глаз, в которых так и булькает раскаленная лава тихого, но жаркого вечера.

Пристально глядя на меня, он открывает дверцу шкафа, вынимает упаковку со свечами и молча подает мне.

— Мы тоже любим ужинать при свечах, — чуть ли не бесшумно шевелит он своими чувственными губами в окружении аккуратной ухоженной щетины и облизывает их кончиком языка.

Барс из тех, кто не просто знает цену своей внешности, но и умело применяет ее. Все его жесты и повадки настолько отточены, что я порой теряюсь, когда он фальшивит, а когда искренен. И все же хочется надеяться, что я для него немножко больше, чем очередная игрушка.

Звонко загудевший кнопочный мобильник его бабушки заставляет меня вздрогнуть. Отхожу к столу и принимаюсь за расставление свечей в подсвечники.

— Ох, ребятишки, ужинайте без меня. Побегла я.

— Куда ты побегла на ночь глядя? — Барс берет нож и тремя точными движениями разрезает апельсины пополам.

— Надо мне! — Она спешно снимает с себя фартук и бросается к зеркалу в гостиной. Пальцами приподнимает пушистые седые волосы на макушке, помадой из кармана подкрашивает тонкие губы, хватает сумку и торопится к дверям. — И не вздумайте пробовать вишневку!

— Было бы что пробовать, — вздыхает Барс, выжимая сок сдавливанием фрукта своей мощной рабочей ручищей. — У Ульяны Филипповны нюх на нектары. В твоем загашнике уже давно пусто.

— Целую! Пока! Созвонимся!

Бабушка выскакивает из дома, и я иду к окну проверить, куда она так помчалась. У ворот садится в такси. Веселая, довольная. Но опомнившись, возвращается и запирает калитку. После этого уезжает.

Во дворе зажигаются ночники, вокруг которых сразу стайками собирается комарье.

Разворачиваюсь и опять натыкаюсь на Барса.

— Липисинку будешь? — лыбится этот кобелина и зубами берет сочную дольку.

— В зад себе засунь! — Оттолкнув его, шагаю к столу, отдираю от индейки ножку, плюхаю ее себе на тарелку и усаживаюсь, подтирая текущие слюнки.

Всосав дольку, Барс присоединяется к столу и придвигает к себе блины.

— Ты еще не передумала покорить сердце Цукермана?

Откусив кусочек мяса, озираюсь по сторонам и, жуя, спрашиваю:

— А здесь есть другой кандидат на место моего жениха?

— Чем он тебя так, а?

— Он богат, красив, умен, — перечисляю я.

— Я тоже… красив.

Наклонившись, заглядываю под стол, возвращаюсь в исходное положение, прохожусь взглядом по майке Барса и, подавшись вперед, уточняю:

— В каком месте?

— Язва, — коротко отвечает он, откидываясь на спинку стула. — Если ты и при нем будешь так чавкать, то никогда не станешь женой сына миллионера.

— Я не чавкаю.

— Ты жрешь индейку руками. — Он столовым ножом указывает на мои перемазанные пальцы.

— А кого мне стесняться? Тебя? — Отпиваю глоток сока и продолжаю уминать мясо. — Ты же меня не стесняешься, когда расхаживаешь передо мной без трусов.

— Ты там уже все видела.

— Но я же не трясу перед тобой своими голыми прелестями, козыряя тем же фактом.

— Я не был бы против.

Закатываю глаза, вздохнув.

Барс отвлекается на пиликнувшее на его смартфоне сообщение, переворачивает его экраном вниз и встает.

— Я тут кое-кого пригласил. Не сорви мне свидание.

Я так и замираю с открытым ртом, глядя на его удаляющуюся спину. Как только за Барсом закрывается входная дверь, вытираю руки салфеткой и бегу к окну. Ровной, привычно ленивой походкой он преодолевает двор, открывает калитку и встречает какую-то безвылазную гостью салонов красоты. Махнув изящной ручкой отъезжающей машине, она виснет на шее Барса и целует его — не то в щеку, не то в губы. Вглядевшись, носом припадаю к стеклу.

Он вообще обурел! Привел одну из своих сосок, тупо поставив меня перед фактом, чтобы сегодня я спала в берушах!

Обняв ее за талию, светящийся от счастья Барс, ведет ее к дому, и я бегом возвращаюсь к столу. С разгона ударяюсь мизинцем о ножку и, зажмурившись от боли, закрываю рот рукой. Нос жутко щиплет, глаза наливаются влагой, а эти двое уже входят в дом, шумно смеясь.

Глава 6. Арсений

Ушиб. Зря я Пинкодика наряжал. Нас даже в больницу не повезли. Дали ей таблетку обезболивающего, выписали какую-то мазь и порекомендовали временно не играть в футбол. Про другие виды экстремального спорта типа скачек на каблуках доктор не сказал ни слова, и уже утром Пинкодик собралась в салон и по магазинам.

Вообще-то моей целью было на примере Серебрянской показать, насколько Цукерман ненадежный тип. Как можно хотеть замуж за чувака, чувства которого меняются вместе с одеждой? Однако практика доказала, что Пинкодика не переубедить. Напротив, мне кажется, она еще сильнее загорелась идеей влюбить в себя этого барана. И ей абсолютно пофиг на мой интерес к ее натуральным прелестям и слабости к волосам цвета вырви глаз.

— Я пойду до конца! — ставит она меня в известность, на ходу закидывая в себя бутерброд и запивая его остывшим чаем.

— До конца кривой дорожки?

Успеваю схватить с тарелки третий бутерброд, прежде чем Пинкодик и его уплетет. Я так-то тоже жрать хочу, а не только все утро жарить тосты, полоскать помидоры и нарезать ветчину и сыр. Вроде как это она должна делать в плату за проживание у меня.

— Где меня будет ждать свадебный алтарь, — мечтательно вздыхает она, утащив у меня из-под носа вторую кружку чая.

— Недаром алтарь переводится, как жертвенник. Раньше там сжигали всякий скот, а теперь за него женщин замуж выдают.

— Да-а-а, Барсик, завидовать красиво ты не умеешь.

Наливаю себе еще чаю, отжимаю пакетик и, пока выбрасываю его, Пинкодик уже сидит с этой кружкой за столом, наворачивая последний бутерброд.

— Ты права. Я ему чертовски завидую. Потому что он сейчас завтракает в постели, а я обслуживаю тебя!

Беру нож, отрезаю ломоть ветчины и, бросив его на кусок хлеба, сажусь напротив Пинкодика. Наминая хавчик всухомятку, жажду только одного — запить его ее кровью! У нее этого добра завались. С меня только бочку отсосала.

— А-а-ай, — страдальчески тянет она, поморщившись. — Опять так палец кольнуло. Не подашь мне сахар?

— Позавчера сладкого не нализалась?

— Ты даже на его фамилию адекватно отреагировать не можешь? Чужие лавры спать спокойно не дают?

Не скажу, что из-за Цукермана у меня бессонница, но да — покоя тот поцелуй не дает. От воспоминаний, как она висела у него на шее, а он совал свой язык в ее ротик, челюсть ему в пищевод задвинуть хочется.

— Смазливый фейс, не менее смазливая фамилия… — размышляю я, жуя. — Да, нормальный мужик не может на это адекватно реагировать.

— Сказал парень с серьгой в ухе.

— Напомнить, кто мне это ухо проколол?

— Ты сам проиграл спор. Сахар подашь?

Вылезаю из-за стола, достаю из шкафчика сахарницу и ставлю у нее перед носом.

— И ложечку, — улыбается Пинкодик, хлопая глазками. — Маленькую.

— А соломинку не подать? — острю, выдвигая ящик. — Когда мои мозги ложечкой взболтаешь, их же еще как-то высосать надо.

— Если я захочу добраться до твоего мозга, то я просто твою черепную коробку вскрою. Соломинкой там даже под микроскопом ничего не найдешь.

— Ха. Ха. Ха. — Подаю ей ложку и отражаю: — По крайней мере, мои мозги хотя бы не покрыты розовой пыльцой. И я сейчас не про твою краску для волос.

— Тупица.

— Коза.

— Павлин.

— Балбеска! — Склоняюсь к ней, забавляясь заплясавшими в ее глазах огоньками.

— Маразматик!

— Хамка!

— Мужлан! — выкрикивает она, растягивая мои губы в довольной улыбке.

Обожаю, когда она злится. В такие моменты загораюсь ненасытным желанием запустить пятерню в ее волосы и доказать, насколько я мужлан, тупица и павлин. Доказать здесь на столе, потом — на диване, на лестнице, в душе, в спальне, на балконе, в бассейне. Привести в подтверждение ее слов столько аргументов, что оспорить нечем будет. Уж я-то не сольюсь, как Цукерман, если нас кто-то застукает.

— Слушай, а он у тебя стеснительный, да? — спрашиваю тихо, хрипловато, завораживая Пинкодика своим голосом.

— Кто? — шепчет она, округляя глаза.

— Твой жених.

— В смысле?

— Меня увидел и слился. Оставил тебя без сладкого леденца.

Поджав губы, она толкает меня в плечо и сама едва не шлепается со стула. Повезло, что я рядом — сильный и всегда рад прийти на помощь. Подхватываю ее вместе со стулом и возвращаю в исходное положение. А следовало бы позволить упасть. Стукнулась бы затылком, может, разум на место бы встал. У нее же сдвиг по фазе налицо.

— Ты че, мне только что жизнь спас? — пыхтит она, руками вцепившись в стол.

— Ошибся. С кем не бывает, — усмехаюсь, на всякий случай придерживая спинку стула.

— Барс, ты нарываешься.

— Ты же знаешь, дразнить тебя — сплошное удовольствие…

К сожалению, это удовольствие прерывает телефонный звонок. Приходится оставить Пинкодика наедине с недоеденным бутербродом, недопитым чаем и пакостными мыслями обо мне.

— Да, Ильич! — отвечаю своему шефу — владельцу автомастерской.

— Арсений, ты куда запропастился?

— Ты же сам мне два выходных дал после того, как я тачку хозяину отогнал. Четыре сотни километров в одну сторону, если ты забыл. И обратно в плацкарте с цыганами.

У Пинкодика от услышанного уши вдвое увеличиваются. Ей бы в тот райский табор. Без трусов бы оставили ее со своими гаданиями.

— Два выходных — это включительно с днем твоего приезда, — объясняет старик. — Тут без тебя вся мастерская стоит. Хлопцы совсем работать не хотят.

— Скажи им, что если носы из телефонов не вынут, то в очереди на бирже труда рекорды в своих играх ставить будут. Гамоверы недоделанные.

— Кто?

— Лоботрясы, по-твоему, — перевожу на его язык. — Не жадничай, Ильич. Дай еще день.

— Эх, ладно, — тяжко вздыхает он. — Но завтра жду. А то без премии оставлю.

— Премия мне сейчас позарез нужна, — стреляю взглядом в Пинкодика, нацеленную на салон красоты и шопинг. Поверить не могу, что собираюсь упаковать ее для Цукермана. Надо представить все в таком свете, чтобы она сама передумала.

Глава 7. Вася

Не парень, а пулемет. Всегда в полной боевой готовности, перезаряжаясь на ходу. Нервирует, что он просит меня лишь притвориться его, а не стать, но мое чувствительное сердечко радешенько и этому. А губы, недавно ужаленные его поцелуем, даже сейчас взывают о повторе.

— Притвориться твоей… кем? — нарочно переспрашиваю я. — Сестрой? Племянницей? Приемной дочерью? Прислугой? — на последнем делаю акцент, напоминая ему, за кого меня приняла его швабра Серебрянская.

Бездонные глаза пристально смотрят на меня с легким соблазном. Шершавая, влажная ладонь ложится на мое обнаженное плечо, отправляя мурашки вниз по руке.

Я замечаю стекающую по мужской шее капельку пота и прикусываю губу, представляя солоноватый вкус его кожи. Разгоряченный, нервный, вспотевший, он всегда нравился мне больше, чем разомлевший после душа. Покорить меня всего-навсего впитавшимся в него запахом машинного масла было куда проще, чем уламывать на внеплановый романтический вечер какую-нибудь выпендрежницу. Но Барс не ищет легких путей. Доказывает всему миру, что способен овладеть любой девушкой, только ткните в нее пальцем.

— Моей жизнью, — шепчет он, наступая и атакуя своим заполняющим тесное пространство кабинки тестостероном.

Но это происходит лишь в моем разбушевавшемся воображении. В реальности он с ласковой ноткой безукоризненности отвечает:

— Моей подружкой.

Подружкой…

Подружкой, Карл!

Собрав волю в кулак, вырисовываю на лице улыбку и предупреждаю:

— Учти, Барс, я в маму. Слишком хорошая актриса. Киношники многое потеряли, не обнаружив такой бриллиант.

— Я в курсе, — лыбится он. — Потому и прошу именно тебя.

— Смотри, не пожалей! — Глядя ему в глаза, я медленно опускаюсь вниз, и он подхватывает меня под мышки.

— Пинкодик, не стоит настолько вживаться в роль!

— Я за вещами наклонилась! Извращуга! — Поднимаю с пола одежду, выбираю симпатичную юбочку с подсолнухами и подаю Барсу. — Вот эту хочу!

Он вертит ее в руках, изгибает бровь и вздыхает:

— Твой вкус несомненно безупречен. Ты очень тонко чувствуешь стиль. Но, Пинкодик… В понимании Цукермана это — прикид кассирши из дешевого продуктового ларька.

— На цену глянь.

— На принт глянь!

Поджимаю губы, на секунду подумав, а надо ли оно мне — завоевывать парня, для которого обертка важнее начинки? Однако вспомнив его голос, манеры, поцелуи, финансовое состояние семьи, я быстро прихожу в себя.

— Ладно. Тогда что в его понимании должна надеть я, чтобы выглядеть богиней?

— Доверься моему вкусу, и Цукерман от тебя глаз не отведет.

Так старается, что обидно становится. Неужели Барс правда хочет избавиться от меня и спокойно отдаст какому-то мажору? Даже не попытается отвоевать? Слабак и трус!

— Надеюсь, — отвечаю, задрав подбородок. — Тогда идем в зал убеждать твое неудачное прошлое, что между вами уже ничего не может быть!

Подаренная мной надежда встречается довольной улыбкой и блеском твердой уверенности в глазах.

Оставив вещи на стойке примерочной, мы выходим в зал и прогулочным шагом двигаемся вдоль тусклых однотонных блузок. Ни рисунков, ни бантов, ни страз. Тоска и только! Сердечко колоть начинает, когда поворачиваюсь в сторону ярких платьиц. С колибри очень хорошенькое, миленькое. Я бы в нем была красавицей.

Встретившись взглядом с Барсом, выдыхаю и переключаюсь на две блузки, представленные им.

— Между ними разница? — спрашиваю, ни капли не очарованная его выбором.

— Как минимум, они разного оттенка, — отвечает Барс. — Она нас заметила… Сюда идет…

Я выхватываю у него блузки, возвращаю на место и поворачиваю его к тайтсам унисекс. Впопыхах взяв большого размера, как можно громче говорю:

— А как тебе эти, Арсюш?

— Арсюш? — хмурится он, грудью коснувшись моего плеча.

Девка совсем близко. Я уже чувствую едкий запах ее духов и заявляю еще громче:

— Уверена, твоему Димасику понравится твоя обтянутая попка. — Прикладываю тайтсы к поясу остолбеневшего Барса и причмокиваю. — Да-а-а… Ваши отношения точно выйдут на новый уровень.

— Арс? — удивленно дает о себе знать девка.

Я оборачиваюсь и приветливо улыбаюсь ей, а она смотрит на нас с нескрываемым шоком. Однозначно расслышала про Димасика и обтянутую попку.

— Арсюш, ты как всегда, — хохочу я в стиле его кобыл. — Шагу ступить не можем. Везде твои знакомые. Правда, в этот раз хоть девушка. А то все парни и парни.

У меня над ухом скрипят его зубы, и я спешу втюхать ему тайтсы.

— Иди примерь, а то твой Димасик скоро подъедет. Нельзя опаздывать на свидание.

— Привет… — отвечает он с запинкой на шевеление отвечающих за память женских имен извилин.

Она окидывает его взглядом и улыбается уголком губ.

— Симпатичные, — кивает на тайтсы. — Твой Димасик будет в восторге. — Сделав шаг назад, разворачивается и, доставая телефон из сумочки, спешит на выход, отстукивая каблуками по кафелю.

— Фух, — отпыхиваюсь я, — не так уж и сложно это было. Пронесло, Барсик… — Поворачиваюсь к нему и сталкиваюсь с сердитым, опасным, колючим взглядом его потемневших от злости глаз.

Бежать некуда, позади стойка с одеждой, а он напирает одержимой местью кошкой. Бровью не поведя, откладывает тайтсы и рычит:

— Ты вообще соображаешь, что натворила? Ты всю мою репутацию испортила!

— Да кто ей поверит? — бормочу, задрожав. — Ты сам сказал сыграть роль твоей подружки. А подружки бывают только у геев!

Зря озвучиваю это растаптывающее достоинство настоящего мужчины слово. Обвив мою талию рукой, он резко дергает меня на себя, едва не выбив дух, и шипит:

— Сейчас я тебе покажу, какие бывают подружки у парней с традиционной сексуальной ориентацией.

Да, покажи! А я убегу. Но ты догони и еще раз покажи. Я буду сопротивляться, царапаться, кусаться, ругаться, кричать, брыкаться, но не отступай, умоляю.

Глава 8. Арсений

Как еще вбить в ее головку, что за фрукт этот Цукерман? Скажу ей, что он в восторге от бросающихся с моста девушек — она пойдет и сбросится! Упертая и непробиваемая.

Да, я облажался! Стоило мне обернуть все в шутку, и сейчас она крутилась бы перед зеркалом для меня. Надо было иначе отреагировать в тот день. Не так резко. Кто ж знал-то, что она верит во всю эту чушь с гаданиями? Любой парень на моем месте решил бы, что его разыгрывают. Но разве я не заслуживаю хотя бы крошечного второго шанса?

За всю ночь толком не смыкаю глаз. Пять раз подхожу к ее комнате, пялюсь на дверь, даже берусь за ручку, но отступаю. Она там, за ней, с мыслями о Цукермане. Летает в розовых облаках, представляя себя принцессой рядом с ним. Только она даже не догадывается, какая гниль скрыта под глянцевой обложкой роскошной и безбедной жизни. А я не хочу, чтобы она училась на своих ошибках. Слишком нежна она для этого. Так что придется придумать другой способ раскрыть истинную сущность Цукермана и его окружения светского быдла.

— Барс! — окликает меня Пинкодик с кухни, когда я утром чищу зубы. — Ты завтракать будешь?

— Я буду кофе, — отвечаю и прополаскиваю рот от пены. — Кофе будит меня.

— А-а-а!!! — визжит она, чуть не оглушив меня.

Вылетаю из ванной и вижу, как она, размахивая руками, прыгает на месте.

— Учишься летать? — Скрестив руки на груди, плечом опираюсь о дверной косяк. — Ты делаешь успехи.

— Он прислал мне смс-ку!!! Вот, смотри!!! — Пинкодик показывает мне короткое сообщение от контакта по имени «Лексус»: «Фак-сейшн в Голд-Осте. В девять. Будет горячо». — Он приглашает меня в самый крутой клуб!!! — радуется она, облизываясь от предвкушения.

— На фак-сейшн, — вношу я ясность.

— Да, походу, это будет крутая туса.

— Пинкодик, ты в курсе, что означает фак-сейшн?

— Ну я же не совсем деревенщина! — дуется она.

— И что это?

— Как будто сам не знаешь!

— Я-то знаю. А вот ты явно не вкуриваешь, куда тебя Цукерман пригласил.

— В «Голд-Ост»! Завидно?

— Я там бывал, — довожу я до ее сведения. — Не впечатлен. Клуб как клуб. Ничего особенного. И на фак-сейшенах я бывал. Впечатлен, — улыбаюсь коварно. — Но и это приедается.

— Там надо много пить, да? — Округляет она глазенки.

— Там вообще много чего надо делать.

— Ну крутое платье у меня уже есть. Приглашение тоже. Так что…

— Ты серьезно собираешься пойти на вечеринку, заканчивающуюся оргией?

— А что такого? — Пожимает она плечом, но тут же замирает: — Чем заканчивающейся?

— Не ужином при свечах, поверь. Хотя Цукерман заслуживает уважения. Оригинально он решил выпросить у тебя прощение. Возьму на заметку.

У Пинкодика отвисает челюсть. Пальцем приподнимаю ее за подбородок и киваю:

— Удачи.

Плюхнувшись на стул, она угрюмо свешивает голову.

— Он не такой, — бормочет, пока я сам делаю себе кофе. — Может, опечатка?

— Злодейский тэ-девять, — смеюсь. — Насохранял в памяти опечаток.

— А что, если он меня проверяет?

— Тогда ему надо лечить свое чувство юмора. И потом, — разворачиваюсь к ней с чашкой горького бодрящего напитка, — даже если бы это было свидание, ты уверена, что стоит вот так сразу принимать приглашение? Не хочешь дать ему время прочувствовать масштаб своей вины?

— У меня нет времени, Барс!

— Тогда иди на вечеринку. Это большая вероятность встретить того, кто безусловно согласится жениться на тебе. — Делаю глоток, наслаждаясь тенями на ее лице.

Чем больше я подталкиваю ее, тем меньше ей хочется туда пойти. Более того — Цукерман в ее глазах уже не такой белый и пушистый.

— Стоп! — Она подпрыгивает со стула, отчего я едва не обливаюсь горячим кофе. — Ты бывал на таких вечеринках?! Сколько раз?!

— Э-э-эм… У-у-ум… М-м-м… — Смотрю на нее и понимаю, что ей лучше не знать реальную цифру. — Два…

— Целых два раза?!

— Вернее, один. Второй сорвался, — вру как можно правдоподобнее. — Но ничего такого… Я просто там на сцене на гитаре играл.

— Они делают это под музыку? — Ее лицо вытягивается.

— Пинкодик, — я отставляю кофе и кладу ладони на ее тонкие плечи, — не копайся в этой грязи. Запачкаешься. Посиди дома, почитай книжку, испеки мне вкусный пирожок. А завтра, когда Цукерман очухается, что ты не приняла его приглашение, сам приползет к тебе.

— Предлагаешь мне заниматься стряпней, пока он будет… будет…

— А тебе не пофиг? — спрашиваю в надежде, что она наконец одумается и пошлет его ко всем чертям.

— Я же для него так старалась, — шепчет разбито.

— Постарайся для кого-нибудь другого. И пожалуйста, не отвечай ему. Не устраивай сцен. Покажи, что у тебя есть характер и чувство собственного достоинства. Что тебя непросто развести на секс. Договорились?

Заглядываю в ее увлажнившиеся глаза. Ей обидно, больно. Но пусть лучше так, чем завтра она будет рвать на себе волосы, потеряв смысл жизни.

— Я поехал на работу. Постараюсь вернуться пораньше. Глянем фильмец. На твой выбор. Окей?

Пинкодик безвольно кивает.

Поцеловать бы ее, прижать к себе, погладить по волосам. Мою хрупкую, беззащитную девочку. Но нельзя. Рано. Цукерман уже оступился. Оступится еще. И тогда она сама прыгнет в мои объятия.

— Пока.

Отпустив ее, быстро выхожу из квартиры. Иначе не уйду. Останусь утешать ее.

В автомастерской опять бардак. Ильич не справляется, а горе-мастера дурака валяют.

— Это рабочий беспорядок, — виновато бубнят, когда вставляю им пистонов.

— Ага, творческий! — рявкаю. — За работу! Живо!

— Хорошо, что ты здесь! — лыбится старик, хлопая меня по плечу. — Уж думал, поувольняю их.

Я переключаюсь на свой байк. Хотел перед поездкой подшаманить. Не успел. Сегодня надо заняться. Надоело пешком ходить. Да и Пинкодика бы покатать. Пусть проветрится.

— Ты чего такой, Арсений?

Глава 9. Вася

Под долбящую по барабанным перепонкам музыку я протискиваюсь сквозь пульсирующую массу дрыгающихся пьяных тел с разгорающимся в эпицентре возбуждением. На входе было достаточно назвать имя, как его нашли в списке приглашенных и меня впустили в это царство разврата, где сегодня бал правит Лекс Цукерман.

Как же скучно я живу, не зная, сколько людей в нашем городе готовы отдаться во власть одной ночи, насладиться моментом, не неся никакой ответственности. Быть ведомыми алкоголем, никотином, всеобщей истерией. Беспрекословно следовать по воли слабой плоти. А сколько таких людей во всем мире?!

Миллионы людей жаждут запретных удовольствий. День за днем, час за часом. Дома, на лекциях в универе, в душном офисе, в вагоне метро. Фантазии, питаемые аморальностью от экрана до улиц, осиным роем будоражат склонность к греху. Нещадно, но сладко жалят. Взращивают в головах навязчивое желание ломать стереотипы, переступать грань дозволенного. Тащить в постель все, что шевелится, ловя дешевый мимолетный кайф от пикантности происходящего.

— Лекс Цукерман?! — в пятый раз перекрикиваю я музыку, затормозив очередную официантку в блестящем лифчике и латексных шортах.

— Там! — Указывает мне наверх.

Взгляд впивается в полукруглый балкон, занятый вип-столиками. За одним из них, в окружении нескольких хихикающих куриц и мажоров восседает довольный вечером Лекс. Его дорогой костюм переливается в свете софитов. Крутые часы на руке сверкают, как и белоснежный оскал.

Вздохнув поглубже, отшиваю какого-то приставшего парня и, отстукивая каблучками новых туфель, поднимаюсь вверх по ступенькам.

Я точно выгляжу эффектно! Пусть мне не очень комфортно в этом платье, но я позаботилась о мелочах. Укладку закрепила лаком для волос, макияж специальным средством, а платье хорошенько прилепила к себе двусторонним скотчем. Не нужны мне конфузы, если придется тут руками-ногами махать.

— Привет, Лекс, — улыбаюсь ему обезоруживающе, игнорируя стервозные взгляды его подружек. В том числе, Серебрянской Арины, которая не могла пропустить этот фантастический вечер.

Как же информативен ее открытый профиль в интернете! Я многое оттуда почерпнула, набираясь смелости приехать сюда.

— Ну привет! — Играет он бровями, отодвигая от себя липнущих девиц. — Мы с тобой явно где-то встречались.

Да, аж четыре раза. Первый — когда я случайно опрокинула на тебя поднос на банкете. Второй — когда возвращала тебе носовой платок. Третий — когда мы пообедали в кафе. И четвертый — когда Барс обломал нам ночь. Спасибо ему за это огромное!

— Не бери в голову, — все так же тяну я уголки губ в стороны. Так долго улыбку перед зеркалом репетировала, что мышцы лица в таком положении парализовало.

— Василиса? — удивленно, но все же узнает меня Серебрянская и, хмыкнув, обводит взглядом. — Кажется, это горничная Арса — кузена Борзого.

Не веря своим глазам, Лекс поднимается с диванчика и обалдевает:

— Василиса?

Теперь мне с тобой все ясно. Ты бы даже не узнал меня, не окажись тут глазастой Серебрянской. Чисто поржать пригласил. Друзьям продемонстрировать, как мартышку в зоопарке.

— Ух ты! Тебя не узнать. — Подходит ко мне и, обдав парами алкоголя, тянется за поцелуем.

Отклоняюсь в сторону, избегаю его объятий и кладу ладонь на холодный металлический металл поручней.

— Не ожидал, что ты придешь. Ты застала меня врасплох.

— Ты тоже застал меня врасплох, пригласив на эту вечеринку интересного направления. Но я ненадолго. Я лишь пришла сказать, что ты козел, и показать тебе, что ты потерял.

Я по-прежнему улыбаюсь, словно наговорила Лексу кучу приятных комплиментов.

Его друзья за столиком замолкают, потому что как раз в момент неожиданной для него новости происходит тайм-аут в музыке.

Из рук поднявшейся официантки выпадает поднос. Брызги разлитого алкоголя горячей прохладой оседают на мои ноги. Опускаю ресницы на стекающие по гладкой коже капли и прикусываю нижнюю губу.

Лекс, проследивший за моим взглядом, нервно ослабляет верхние пуговицы белоснежной рубашки и звучно сглатывает. В отличие от остальных, его не сшибает новой волной энергии веселья, когда ди-джей вновь взрывает клуб музыкой. Ему становится жарко от другого допинга — от моей дерзости.

— Ты что-то приняла, да? Покажи, кто дал тебе эту дрянь.

— Наоборот, я протрезвела, Лекс. К тому же, — пальчиками пробегаюсь по его пиджаку и дергаю на себя, — зачем мне риск подцепить букет венеры?

— В смысле? — мрачнеет он.

Разглаживаю примявшуюся ткань и хлопаю ладошкой по его груди. Блин, все-таки у Барса помощнее мышцы.

— У Арса сифилис. Поговаривают, от Серебрянской сюрпрайз.

Цукерман медленно оборачивается через плечо и бледнеет на глазах.

— Бред какой-то. Не может быть.

— Ты проверься, на всякий случай.

— Арина! — окликает он ее. — Серебрянская!

Та, лениво отвлекшись от разговора с друзьями, берет со столика бокал с искрящимся напитком, поднимается с диванчика и дефилирует к нам.

— Слушаю, — пригубив шампанское, стреляет в меня подведенными стрелками глазами.

— Ты че, больна? — прямо спрашивает у нее Лекс.

— Ты в своем уме? Что ты ему наговорила?! — наезжает на меня, но я, с места не сдвинувшись, грожу ей пальцем.

— Не смей ко мне приближаться. Или я тебе морду расцарапаю, ни один пластический хирург с последствиями не справится.

— Лекс, ты будешь это терпеть? — возмущается она. — Она никто! Чмо! Явилась сюда, случайно получив спам-рассылку, назвала тебя козлом, меня больной. Давай позволим ей весь вечер коту под хвост пустить!

— Сядь на место! — велит ей Цукерман и, схватив меня за локоть, тащит к лестнице. — Зря я с тобой связался. Ни ума, ни фантазии, ни фигуры, ни воспитания. Проваливай и забудь мой номер.

Вырвавшись из его тисков, с размаха залепляю ему пощечину.

Наконец-то! Весь день рука чесалась.

— Это ты забудь мой номер, говнюк! Я не та, за кого ты меня принимаешь!