Призванная для тирана. Акушерка в другом мире

Глава 1. Дежурство на грани

Больничная лампа мигает устало, словно сама вот-вот уйдёт в декретный отпуск. Пошёл третий час ночи. Я принимаю уже пятые за смену роды, и организм держится исключительно на кофе и адреналине. Рядом тяжело дышит роженица, молоденькая, испуганная - Настя. Я мягко беру её за руку, направляю:

- Давай ещё разок, Настюша. Всё получится, я здесь.

Она слушается, сжимает мои пальцы до хруста костей и тужится так, будто спасает мир. Её крик смешивается с первым хриплым плачем младенца.

Жизнь победила вновь!

Я улыбаюсь, сажусь в кресло и откидываюсь в нём, но вдруг стены палаты содрогаются, и лампы вспыхивают белым ослепительным светом. Разряд словно прошибает меня насквозь, разрывая сознание.

Последняя мысль:

«Неужели так и выглядит инфаркт в тридцать лет?»

Я прихожу в себя медленно, будто после общего наркоза. Воздух давит на грудь - тесно, слишком тесно. Почему я не чувствую привычного медицинского халата?

Сознание колеблется, как маятник: мне жарко, душно, и кажется, что тело не моё - я не ощущаю его так, как привыкла. Пальцы нащупывают шелковистую ткань - явно не дешёвый больничный текстиль.

- Что за...

Я распахиваю глаза и резко поднимаюсь. Ошибка: комнату тут же штормит. Высокий потолок, узкие окна и бархатный полог кровати. Кровать огромная, чужая, холодно-роскошная.

Судорожно хватаюсь за живот - рефлекс врача. Лиф платья туго затянут, но под кожей прощупываются чужие старые шрамы, и от осознания этого комната уплывает ещё дальше.

Это не мой живот. Не моё тело.

Ноги подкашиваются. Останавливаюсь перед зеркалом, чувствуя, как сердце проваливается вниз.

На меня смотрит высокая, бледная красавица с огненно-рыжими волосами и изумрудными глазами, в которых панику замещает немой ужас.

- Ты кто такая? - шепчу я отражению, а в дверь уже решительно стучат.

Я не успеваю сообразить, что делать дальше, - двери с тяжестью распахиваются. В комнату властно входит мужчина - высокий, хищно-холодный, с резкими скулами и острым взглядом. Плащ, расшитый серебряной нитью, шуршит по мраморному полу.

Он останавливается, прожигая меня глазами насквозь.

- Клоринда, - произносит он низко, без всякой теплоты. Я не знаю этого имени, но что-то внутри дрожит и сжимается.

- Какая Клоринда? - хриплю я, прижимаясь спиной к холодному зеркалу. - Что здесь происходит?

Его взгляд на мгновение темнеет, будто он ожидал услышать нечто иное.

- Ты ведёшь себя странно, - говорит он, подходя ближе. Голос звучит угрожающе спокойно. - Это последствия ритуала?

- Я понятия не имею ни о каком ритуале, - отчеканиваю чётко, хоть сердце уже готово выпрыгнуть из груди.

Он резко подходит, вглядываясь в мои глаза. Холодные пальцы стискивают моё запястье:

- Я Высший маг Майрон, твой супруг. А ты - моя жена, Клоринда. Привыкай к этой мысли быстрее, если не хочешь неприятностей.

Я открываю рот, чтобы возразить, но не успеваю: он отпускает руку и холодно бросает напоследок:

- Приведи себя в порядок. Совет ждёт тебя.

Дверь захлопывается за ним, а я остаюсь одна, задыхаясь от беспомощной злости и чувства загнанного зверя. Но я не Клоринда, чтобы покорно ждать своей участи. Во мне просыпается врач, привыкший действовать, анализировать. Первым делом – самообследование.

Я быстро, но тщательно ощупываю живот этого чужого тела, так же методично, как осматривала бы пациентку на приёме. Пальцы натыкаются на загрубевшую кожу, и сердце тревожно ёкает. Шрамы. Не один, а несколько.

Тяжёлые, крупные, застарелые рубцы, расположенные симметрично внизу живота, именно там, где у женщины находятся маточные трубы. Я провожу по ним снова и снова, и холодное предчувствие перерастает в леденящую уверенность. Такие шрамы… Я видела похожие на Земле. Это следы серьёзных, скорее всего, полостных операций. Возможно, не одной.

Мой врачебный мозг мгновенно начинает анализировать: Что могло привести к таким операциям именно в этой области? Внематочные беременности, закончившиеся разрывом труб? Тяжелые воспалительные процессы, приведшие к их удалению, чтобы спасти жизнь? Судя по характеру рубцов – грубых, втянутых – вмешательства были обширными и, вероятно, экстренными. Если повреждены или, что более вероятно, удалены обе маточные трубы, как подсказывает мне мой опыт и расположение этих безжалостных следов, то путь для яйцеклетки в матку закрыт. Окончательно.

Пальцы замирают на последнем рубце. Мысль об этом обрушивается на меня со всей своей неотвратимостью, как приговор. Майрон. Высший маг. Мой «супруг». В этом мире, так похожем на средневековье, он наверняка ждет наследника, продолжения рода.

Глава 2. Ссыльная госпожа

Холодный утренний воздух касается кожи, и я резко вскакиваю с постели, словно от внезапного испуга или дурного сна. Сердце гулко стучит в ребрах. Оглядываюсь - в просторных покоях пусто. Майрона нет. Только смятые простыни рядом со мной и едва уловимый, терпкий аромат его кожи, оставшийся на подушке, служат безмолвным свидетельством того, что он был здесь.

Горячая волна стыда обжигает щеки, когда непрошеные воспоминания о прошлой ночи проносятся в голове. Его руки, его голос, то, как мое собственное тело… нет. Я не хочу об этом думать. Прижимаю ладони к пылающему лицу, пытаясь прогнать эти мысли, этот жар, это унизительное и одновременно пьянящее чувство.

Резкий стук в дверь заставляет меня вздрогнуть.

- Госпожа Клоринда? - голос Лиры, моей верной подельницы, звучит немного приглушенно и взволнованно.

Я знаю, она пришла помочь мне собрать вещи.

Подхожу к высокому стрельчатому окну. Внизу, на замковом дворе, уже кипит деятельность. Несколько конюхов суетятся вокруг запряженного крытого экипажа. Экипажа для меня.

К собственному удивлению, вместо отчаяния или страха я чувствую… облегчение. Да, именно так. Уехать отсюда, из этого дворца, полного интриг, подальше от Высшего мага Майрона. Пусть это будет северное поместье в глуши, но там я, возможно, смогу снова дышать. Смогу быть собой, Анной, а не только Клориндой, игрушкой в руках сильных мира сего.

Я быстро открываю дверь Лире. Она смотрит на меня с тревогой и сочувствием.

- Все готово, госпожа? - тихо спрашивает она.

Я киваю и, убедившись, что мы одни, понижаю голос до шепота:

- Лира, помнишь наши ночные… приобретения? Медицинские инструменты из мастерской лекарей?

Глаза Лиры блестят пониманием и решимостью. Она преданно кивает.

- Тебе нужно будет сделать кое-что очень важное для меня, - продолжаю я, глядя ей прямо в глаза. - Пронеси их тайком в экипаж. Спрячь как можно надежнее, под сиденьями или среди моих тюков с одеждой. Так, чтобы никто не нашел. Я уверена, они мне там очень пригодятся.

Лира снова кивает, на ее лице появляется едва заметная, но твердая улыбка. Я знаю, что могу на нее положиться. Эти инструменты - мой единственный шанс не сойти с ума в изгнании, мой единственный способ делать то, что я умею лучше всего - помогать людям. И я не упущу эту возможность.

Спуск по главной лестнице дворца ощущается как шествие на эшафот, только вместо последнего слова мне предстоит дорога в неизвестность. Каждый шаг гулко отдается в напряженной тишине, которую нарушает лишь шелест моей дорожной юбки и тихое, преданное сопение Лиры, следующей за мной с небольшим узелком самого необходимого. Мои основные вещи, включая те самые, тайно упакованные Лирой инструменты, уже должны быть в экипаже. Мысли о них - единственный островок уверенности в этом океане смятения.

Двор встречает меня промозглой утренней серостью и тяжелым, давящим молчанием. Стражники у ворот стоят навытяжку, их лица непроницаемы, но я чувствую на себе их любопытные, а может, и сочувствующие взгляды. Слуги, что попадаются нам по пути, испуганно жмутся к стенам, провожая меня глазами, полными страха и шепотков. Я стараюсь держать голову высоко, плечи расправлены, хотя внутри все сжимается от холодной тревоги и отголосков прошлой ночи, которые все еще будоражат кровь и вызывают предательский румянец на щеках при одном лишь воспоминании.

И вот он. Майрон.

Он стоит у самого экипажа, чуть в стороне, высокий, светловолосый, в простом, но идеально сидящем домашнем камзоле, небрежно закинув руки за спину. Его появление не удивляет меня - скорее, я бы удивилась, если бы он не пришел. Похоже, это в его стиле - контролировать все до последнего момента, убедиться, что его… решение приведено в исполнение. Он смотрит на меня, и этот взгляд, прямой и изучающий, заставляет сердце пропустить удар, а затем забиться чаще, отчаянно и гулко, словно пойманная птица.

Он замечает Лиру, скромно стоящую чуть позади меня, ее лицо бледное, но решительное. Легкое, почти незаметное движение его брови - единственная реакция. Ни слова удивления, ни вопроса. Словно ее присутствие здесь, готовой разделить со мной изгнание, - само собой разумеющийся факт.

Или, может, это тоже часть той «договоренности», о которой он говорил прошлой ночью? Этой мысли достаточно, чтобы внутри снова поднялась волна смешанного раздражения и какой-то странной, непрошеной признательности.

Я останавливаюсь в нескольких шагах от него, заставляя себя встретить его взгляд. Воздух между нами словно потрескивает от невысказанного напряжения. Я жду. Жду упрека, приказа, может быть, даже издевки. Но он молчит, только глаза его внимательно, слишком внимательно изучают мое лицо, скользят по фигуре, и я чувствую, как под этим взглядом снова горит кожа.

- Надеюсь, путешествие не покажется вам слишком утомительным, госпожа Клоринда, - наконец произносит он.

Его голос, низкий и бархатный, хотя я вижу, как напряжены желваки на его скулах. В его тоне нет и тени официальной вежливости, только тонкая, едва уловимая насмешка.

- Благодарю за заботу, господин Майрон, - отвечаю я, стараясь вложить в голос как можно больше холодной гордости. - Уверена, любые неудобства покажутся мне сущим пустяком после… гостеприимства этих стен.

Глава 3. Мать или ребёнок?

Из приоткрытой двери доносятся тихие, измученные стоны, прерываемые иногда более громким, почти звериным рыком боли. Ноги дрожат от усталости и нервного напряжения, но я заставляю себя стоять прямо.

- Она там… в главной комнате… – шепчет Стеллан, указывая на дверь. - Харальд совсем себя не помнит от горя…

Я киваю, перехватываю поудобнее сумку с инструментами и решительно вхожу внутрь. В комнате полумрак, окна плотно занавешены, пахнет потом, кровью и травами – видимо, местная повитуха уже испробовала все свои методы.

На широкой кровати, заваленной сбившимися простынями и какими-то шкурами, лежит Линнея.

Ее светлые, когда-то, наверное, густые волосы спутались и прилипли ко лбу, покрытому испариной. Лицо осунувшееся, серое, с синими кругами под запавшими глазами. Она тяжело дышит, коротко, прерывисто, и каждый вздох сопровождается тихим стоном.

Рядом с кроватью, на коленях, стоит крупный мужчина с растрепанной бородой – Харальд. Он держит жену за руку и что-то бессвязно бормочет, его плечи сотрясаются.

Пожилая женщина, судя по всему, та самая повитуха, которая «опустила руки», сидит в углу на низкой скамье, ее лицо выражает смесь усталости и какого-то суеверного страха. Увидев меня, она только качает головой и отворачивается, давая понять, что не ждет от меня ничего хорошего.

- Харальд, – тихо зову я. Мужчина вздрагивает и поднимает на меня отсутствующий, полный муки взгляд. - Я Клоринда, лекарша из Рейнхольта. Стеллан привез меня. Позволь мне осмотреть твою жену.

Он только кивает, не в силах говорить. Я подхожу к кровати. Первое, что бросается в глаза – живот Линнеи. Огромный, напряженный, неестественной формы. Пульс у нее частый, едва прощупывается. Кожа горячая и сухая. Три дня родов… это немыслимо долго.

- Воды… воды давно отошли? – спрашиваю я, обращаясь скорее к повитухе, но та молчит, глядя в пол.

- Вчера еще… утром, – хрипло отвечает Харальд.

Я достаю свой Резонансный Рог. Прикладываю отполированный широкий конец к напряженному животу Линнеи, а узкий – к уху. Сердцебиение плода… оно есть, но глухое, очень редкое, почти замирающее. Это плохо, очень плохо.

Перемещаю рог, пытаясь определить положение ребенка. Кажется… кажется, он лежит поперек. Или это что-то еще более страшное. Ощупываю живот руками – мышцы матки совершенно измучены, сокращений почти нет. Линнея снова стонет, и ее тело выгибается в слабой, непродуктивной потуге.

Я осматриваю ее внимательнее. Есть признаки кровотечения, хоть и не сильного пока, но оно есть. И температура… она явно в лихорадке. Инфекция уже началась. Внутри все холодеет. Картина вырисовывается чудовищная. Поперечное предлежание плода, затяжные роды, вторичная слабость родовой деятельности, хориоамнионит… На Земле это означало бы экстренное кесарево сечение, антибиотики, интенсивную терапию. Здесь, с моими скудными инструментами и знаниями, ограниченными возможностями этого мира…

Я отхожу от кровати. Харальд впивается в меня глазами, полными отчаянной надежды, и эта надежда режет меня без ножа. Как сказать ему? Как объяснить то, что я поняла?

- Харальд, – начинаю я, и голос мой звучит глухо и чужеродно даже для меня самой. – Ситуация… очень серьезная.

Вижу, как в его глазах гаснет последний огонек.

- Она умирает? – шепчет он.

- Она очень слаба, – осторожно подбираю я слова. – И ребенок… ребенок тоже в большой беде. Он лежит неправильно, и сам родиться не сможет. Матка Линнеи истощена, она больше не может его вытолкнуть.

Я делаю паузу, собираясь с духом. Это самое трудное.

- Понимаешь, Харальд, – продолжаю я, глядя ему прямо в глаза, стараясь говорить максимально просто и честно, – в таких случаях, даже в лучших условиях, спасти обоих невероятно сложно. А здесь…

Я обвожу взглядом темную, душную комнату.

- Здесь у меня нет возможности провести ту операцию, которая могла бы дать шанс обоим.

Молчание давит на уши. Только прерывистое дыхание Линнеи нарушает его.

- Что… что ты предлагаешь? – его голос едва слышен. Я глубоко вздыхаю. Вот он, момент истины. Момент, который будет преследовать меня до конца моих дней, независимо от того, что он решит, что я сделаю.

- Если ребенок еще жив, – а признаки жизни пока есть, хоть и слабые, – я могу попытаться провести очень рискованную процедуру, чтобы попытаться его извлечь. Но это… это почти наверняка убьет Линнею в ее нынешнем состоянии. У нее просто не хватит сил перенести это. Шанс, что выживет ребенок, тоже очень мал.

Я вижу, как лицо Харальда каменеет.

- Или… – продолжаю я, и слова застревают у меня в горле, – если мы признаем, что для ребенка шансов почти нет, или если его сердце уже остановилось, пока мы говорим… я могу попытаться сделать то, что спасет Линнею. Это будет операция, которая… которая удалит плод по частям, чтобы освободить ее. Это даст ей шанс выжить. Но только ей.

Умолкаю. Сказать «убить ребенка, чтобы спасти мать» я не могу. Но суть именно такова. Или почти такова, если ребенок уже нежизнеспособен.

Харальд смотрит на меня долго, не мигая. В его глазах бушует буря – неверие, ужас, гнев, отчаяние. Повитуха в углу начинает тихо причитать, качая головой и что-то шепча о воле Ясноликой и о каре за такие речи.

Глава 4. Неотложное дело

Два дня проходят в густой, вязкой тишине, похожей на застывший мед. Дом Харальда, главы Эрленвальда, превратился в святилище скорби и хрупкой надежды. Горе о нерожденном сыне висит в воздухе, молчаливое, тяжелое, но благодарность за спасенную жизнь Линнеи не дает ему превратиться в яд.

Деревня замерла в ожидании. Люди приносят к дому скромные дары - молоко, хлеб, лесные ягоды - и, оставив их у порога, молча уходят. Они не знают, как ко мне относиться. Я - их чудо и их ужас, спасительница, чьи руки совершили страшное.

Все мое существование сузилось до размеров комнаты Линнеи. Я почти не сплю, лишь изредка проваливаясь в короткую, тревожную дрему на жесткой лавке в углу. Все мои мысли, все силы сосредоточены на ней. Я постоянно проверяю ее пульс - он все еще слаб, но ровен. Слежу за температурой, прикладывая ладонь к ее лбу, боясь малейшего намека на жар, который будет означать инфекцию и, скорее всего, смерть.

Я сама готовлю для нее отвары из ромашки и коры ивы, которые Ильва послушно собирает для меня. Я промываю ее, меняю повязки, слежу за чистотой, понимая, что в этом мире без антибиотиков - это мой главный союзник в борьбе с невидимыми врагами.

Каждые несколько часов я кормлю ее с ложечки - несколько глотков теплого бульона, разбавленный водой Солнечный Нектар. Она все еще очень слаба, большую часть времени спит или дремлет, но она приходит в себя. Иногда ее веки вздрагивают, и она смотрит на меня осмысленным, хоть и затуманенным взглядом.

В эти моменты она не говорит, только слабо сжимает мою руку, и этого простого жеста достаточно, чтобы я поняла - она борется. Она хочет жить.

Харальд превратился в молчаливую тень. Он почти не отходит от кровати жены. Он помогает мне, когда нужна физическая сила - приподнять ее, перевернуть. Наши разговоры коротки и касаются только состояния Линнеи.

«Она пила?», «Жар не поднимался?».

Он не заговаривает о ребенке, и я благодарна ему за это. Стена из горя и невысказанных слов стоит между нами, но в его взгляде я больше не вижу угрозы. Только безмерную усталость и… зависимость от меня. Я - единственный человек, который может сохранить тот хрупкий огонек жизни, что еще теплится в его жене.

Ильва стала моей тенью, моей правой рукой. Она предугадывает мои желания, приносит чистую воду прежде, чем я попрошу, бесшумно меняет ткани, следит за огнем в очаге. Ее молчаливая, деятельная поддержка - якорь, который не дает мне окончательно раствориться в профессиональном напряжении и отголосках собственного душевного срыва. Иногда мы перебрасываемся парой фраз, но по большей части понимаем друг друга без слов. Она видела все, и это связало нас крепче любых клятв.

На третий день, ближе к полудню, когда я как раз поила Линнею теплым отваром, и она впервые слабо улыбнулась мне, эту хрупкую тишину разорвал нарастающий гул. Сначала он был едва слышен, но быстро приближался - тяжелый, размеренный стук множества конских копыт по утоптанной земле. Так не ездят ни крестьяне, ни торговцы.

Так движется военный отряд.

Я замираю, ложка в моей руке дрожит. Сердце сжимается от дурного предчувствия. Ильва бросается к окну, ее лицо бледнеет.

- Всадники… - шепчет она. - Пятеро. В доспехах… с гербами…

Я осторожно подхожу к окну и выглядываю из-за занавески. То, что я вижу, заставляет кровь застыть в жилах.

Это не просто стражники. Пятеро воинов в стальных нагрудниках и шлемах, на крепких, ухоженных лошадях. На их плащах вышит герб, который я видела лишь однажды, но запомнила навсегда, - герб Высшего мага Майрона.

Они выглядят в этой скромной деревне так же неуместно и угрожающе, как стая волков в овчарне. Возглавляет их мужчина с жестким, волевым лицом и шрамом на щеке. Он не похож на простого солдата, в его осанке - власть и уверенность.

Харальд, услышав шум, выходит из дома, его лицо напряжено и сурово. Он, как глава деревни, должен встретить незваных гостей. Я смотрю из окна, затаив дыхание. Что им нужно в этой глуши? Неужели моя слава «чудо-лекарши» дошла и до столицы? Нет, это невозможно. Слишком быстро.

Всадники останавливаются перед домом Харальда, их лошади нервно переступают с ноги на ногу. Их предводитель спешивается, его движения точны.

Он подходит к Харальду, его взгляд цепко осматривает деревню, дома, немногочисленных жителей, испуганно выглядывающих из-за углов.

- Ты глава этой деревни? - его голос громкий, властный, не привыкший к возражениям.

- Я, - отвечает Харальд, выпрямляясь во весь свой могучий рост. - Харальд из рода Брандта. Чем обязан вниманию воинов Высшего мага?

Предводитель усмехается, но глаза его остаются холодными.

- Мы исполняем приказ. Ищем одну особу. Женщину. Благородную даму, сосланную в эти края по воле господина нашего, Высшего мага Майрона. Ее имя - госпожа Клоринда. Она была отправлена в поместье в Рейнхолте.

Он делает паузу, и его взгляд впивается в Харальда.

- Но до нас дошли слухи… странные слухи. О том, что в этих краях объявилась какая-то чужеземная лекарша. Женщина, творящая то ли чудеса, то ли черную магию. Говорят, она пришла как раз со стороны Рейнхолта.

Я чувствую, как земля уходит у меня из-под ног. Они ищут меня. Майрон прислал их за мной. Зачем? Проверить, как отбываю ссылку? Или слухи о моих действиях показались ему подозрительными? Мое сердце колотится где-то в горле.

Глава 5. Цена наследника

Я смотрю на магическое видение, на это тусклое, дрожащее изображение, и заставляю себя дышать. Дышать ровно, глубоко, как учила своих пациенток на Земле. Я заставляю себя отключить эмоции - ужас, жалость, страх - и включить то единственное, что может здесь помочь. Мозг врача. Я смотрю не на магию. Я смотрю на пациента.

- Что я вижу? - повторяю я его вопрос шепотом, мой взгляд прикован к изображению мальчика.

- Я вижу не серые нити и не темные сгустки, Майрон. Это ваши, магические, термины. Я вижу симптомы. Я вижу крайнюю степень кахексии - мышечного и жирового истощения. Я вижу классические признаки тяжелого обезвоживания: запавшие глаза, сухую, пергаментную кожу. Я вижу цианоз вокруг губ - его телу отчаянно не хватает кислорода. Дыхание поверхностное, а значит, легкие не справляются. Ваша магия, что бы она ни делала, вызывает каскад катастрофических физиологических сбоев в организме ребенка.

Я, наконец, отрываю взгляд от видения, и смотрю прямо на Майрона.

- Бесполезно пытаться лечить «магическую хворь», если тело умрет от отказа органов. Вы пытаетесь затушить пожар в кроне дерева, когда его корни уже сгнили.

Он слушает меня, не перебивая. Его лицо непроницаемо, но я вижу, как он ловит каждое мое слово. Впервые мы говорим не как муж и жена, не как повелитель и ссыльная, а как два специалиста, столкнувшиеся с неизвестным врагом с разных сторон.

- Мне нужно осмотреть его, - продолжаю я. - По-настоящему. Это видение - не более чем картинка. Мне нужно послушать его сердце и легкие, прощупать пульс, оценить тургор кожи. Мне нужно быть рядом с ним.

- Я на это и рассчитывал, - коротко отвечает он. Видение перед окном гаснет, возвращая вид на ночную столицу. - Пойдем.

Мы идем по тихим, гулким коридорам цитадели. Два воина из отряда Рорика бесшумно следуют за нами на некотором расстоянии. Чем выше мы поднимаемся по винтовой лестнице, тем роскошнее становятся гобелены на стенах и искуснее резьба на дверях. Наконец Майрон останавливается перед тяжелой дверью из темного дерева. Он кладет свою сильную ладонь на нее, что-то шепчет, и дверь беззвучно открывается.

Комната тонет в полумраке, освещенная лишь одной магической сферой, парящей под потолком и излучающей мягкий, голубоватый свет. Воздух тяжелый, пахнет лекарственными травами и болезнью. У кровати, на низком стуле, сидит женщина в дорогом, но измятом платье. Услышав шаги, она поднимает на нас измученное, заплаканное лицо.

Увидев Майрона, она было начинает подниматься, но ее взгляд падает на меня, и она застывает на месте. Ее глаза расширяются от шока, недоверия и чего-то похожего на гнев.

- Клоринда?! - ее голос срывается на изумленный шепот. - Майрон, что ОНА здесь делает?! Ты же сам отправил ее в ссылку! Ты с ума сошел?!

Она вскакивает на ноги. Ее сходство с Майроном поразительно - те же резкие черты лица, та же гордая осанка, только сейчас искаженная горем и яростью. Это, без сомнения, его сестра.

- Тише, Изольда, - голос Майрона звучит спокойно, но в нем такая стальная непреклонность, что женщина мгновенно замолкает, хоть и продолжает смотреть на меня с нескрываемой враждебностью. - Подойди, Анна.

Последние слова он адресует мне. Я делаю шаг вперед, чувствуя себя так, словно иду по тонкому льду над бездной.

- Это целительница Анна, - продолжает Майрон, глядя на сестру. - Да, она сейчас в теле Клоринды. Таковы были обстоятельства ритуала. Я привел ее, чтобы она помогла Эрику.

Изольда переводит взгляд с брата на меня и обратно. В ее глазах смешиваются шок, суеверный страх и глубочайший скептицизм.

- Целительница… в ее теле? - недоверчиво шепчет она. - Майрон, наши лучшие маги не смогли ничего сделать! Чем поможет эта… эта душа из другого мира в теле твоей жены?!

Майрон бросает на сестру тяжелый, предупреждающий взгляд.

- Она помогла там, где другие были бессильны. И она поможет здесь. А теперь, Изольда, - его голос не терпит возражений, - окажи целительнице Анне полное содействие. Или выйди.

Изольда сжимает губы, но подчиняется. Она отступает от кровати, садится обратно на стул, но не сводит с меня полного яда и недоверия взгляда. Я стараюсь не обращать на нее внимания. Все мое внимание теперь приковано к кровати, к маленькому мальчику по имени Эрик.

Я осторожно сажусь на край, кладу ладонь на его лоб. Кожа сухая и горячая. Пульс на запястье - частый и слабый, как трепетание пойманной птички.

- Лира принесет мою сумку, - говорю я, не оборачиваясь. - Пусть ее пропустят.

Я достаю свой Резонансный Рог. Изольда вздрагивает при виде этого странного инструмента, но Майрон останавливает ее предостерегающим жестом. Я прикладываю рог к худенькой груди мальчика. Слушаю. Сердце бьется отчаянно, аритмично. В легких застой, слышны тихие, влажные хрипы.

Затем я начинаю его осматривать. Осторожно, сантиметр за сантиметром. Я ищу то, что могли пропустить маги, поглощенные созерцанием его ауры. Отеки, изменение цвета кожи, сыпь…

И я нахожу. На левом боку, чуть ниже ребер, там, где, по видению Майрона, сходилось большинство серых нитей, кожа немного отличается. Она чуть темнее, и на ощупь холоднее, чем остальное тело. И на ней проступает едва заметный, тончайший узор, похожий на кристаллики льда или сеточку изморози. Он не выпуклый, он словно находится под самой кожей. Я провожу по нему пальцем. Узор не ощущается, но я его вижу.