Профессиональная попаданка: Благородная

Пролог

В начале было Слово
(Евангелие от Иоанна)

Все Демиурги были разными. Одни были скрупулёзными педантами, и в их мирах даже птицы пели только определённые мелодии и строго в определённое время; другие были безалаберными, и делали миры как придётся. Некоторые творили множество разнообразных пустых миров, а другие создавали один, но с удивительным тщанием и наполнением. Но этот был… Иным. Этот Демиург был ленив. Он хотел быть Демиургом множества миров, но совершенно не хотел ради этого трудиться. И тогда он придумал, что сделать, чтобы ничего не делать: он населил свой мир теми, кому даровал способность создавать новые миры. Пришлось, правда, попотеть, чтобы они доросли до этого, а уж после всё можно было пустить на самотёк. И люди дарованной им силой начали творить. Поначалу это были миры тех, кто управлял всем вокруг них. Потом миры, похожие на их собственный. Потом новые, оригинальные миры. А потом они стали создавать и дубликаты миров. И дубликаты дубликатов… И так число миров Демиурга росло, хотя сам он не делал для этого ровным счётом ничего.

Странное дело, но созидательная энергия, дарованная жителям его мира, породила несколько созданий, которые часто составляли ему компанию. Не то чтобы они общались или как-то интересно проводили время вместе, просто эти создания иногда были с ним. Точнее, там же, где и он. Чаще они говорили промеж собой, не вовлекая его. Но однажды он заинтересовался их беседой.

— Нам с тобой даже двоим на такое не хватит сил, — заявило существо, переливающееся всеми мыслимыми цветами.

— Нам только нужно найти того, кто будет это делать, — отозвалось второе, напоминающее призрак.

— Никто этого не выдержит, если повторять многократно. Та, на которой мы попробовали, — цветное существо грустно вздохнуло. — Она же едва кукухой не поехала после последнего раза, а посетила она миров не так уж много, да и ненадолго. Нельзя брать живое сознание. А как по-другому, я не знаю.

— О чём это вы таком говорите? — приблизился Демиург.

— Миров стало очень много, — учтиво ответил призрак, не торопясь раскрывать своего плана. — Мы подумали, что было бы очень хорошо, если бы кто-то посетил их. Ну, может, не все — на это понадобятся сотни лет — но хоть некоторые.

— М, и вы знаете, какие миры в этом нуждаются, а какие — нет? — Демиург сотворил себе кресло, что было довольно странной мыслью для пространства без границ, и уселся.

— Мы думали, что это могут быть случайные миры, — сникло цветное существо. — Какие-нибудь любые. Созданные в изначальном мире.

— И что же будет делать в них этот ваш странник? Если только посмотреть, то ведь и пары часов будет довольно, — Демиург переплёл пальцы.

— Мы думали отправить кого-то, кто смог бы менять миры. Может, не разительно, конечно, но всё же, — призрак как будто замялся, выдавая истинный замысел. — Ну, я имею в виду, создавать другие дубликаты.

— И для чего же? — идея демиургу определённо нравилась, однако он хотел понять, чего намерены были добиться эти двое.

— Ох… — цветное существо как будто смущалось. — Это, наверное, моя вина. Из-за меня многие придумывали героев для дубликатов, но не создавали их. И поэтому скопилось много созидательной энергии определённого свойства. Мы пробовали выразить её через живое сознание одного из творцов, но…

— А. Я понял, — демиург кивнул. — Эту энергию нельзя оставлять так. И вы хотите, чтобы она стала странником, истории о котором будут создавать новые дубликаты миров? — существа интенсивно закивали. — Это будет весело. Я дам этой энергии сознание. Вы же уже попробовали на ком-то? — опять кивки. — Я создан копию этого сознания, стаблизирую его, чтобы разум не разрушился, и внедрю в этот сгусток. И когда одна история будет подходить к концу, мы с вами будем отправлять его в следующую. Будем надеяться, это создание развлечёт нас.

***

Читать с телефона манхву в автобусе было определённо не самой лучшей идей, но она хотела дописать работу, раз уж снова взялась на перо, надо было освежить в памяти канон. Из-за опущенного в гаджет взгляда Аиду укачивало. Впрочем, она так давно не ездила в автобусе, что уже и позабыла, как это бывает. Вообще, неделя не задалась: понедельник и без того день тяжёлый, а уж первый понедельник после отпуска и вовсе невыносим. Особенно если только в воскресенье прилететь после конного тура по горам и три часа пролежать в ванне, чтобы отбить от кожи и волос характерные запахи. В первой половине дня в этот злополучный понедельник Аиде хотелось на все вопросы коллег отвечать: «Отстаньте от меня — я пытаюсь вспомнить, кем я работаю!» Более или менее в чувство удалось прийти только после суховатой гречи с сосиской в обед. Оказалось, что за две недели в делах конь не то что не валялся — он даже мимо не пробегал. «Конечно, он же меня по горам катал», — мрачно думала Аида, разбирая ворох электронной почты. Кучи посланий и горы документов пришлось разгребать почти до восьми, когда охранник здания попросил на выход. Впрочем, в это время, да ещё и в августе, дороги почти пусты, так что хоть что-то приятное в задержке на работе было. Если бы не одно жирное но: сломалась машина. До дома Аида не доехала примерно с километр, когда провалилась педаль сцепления. И всё, и приехали. Пришлось вызывать супруга, с которым на тросе доставлять машину в сервис. Время было позднее, и механик обещал посмотреть её на следующий день и связаться. И Аида осталась пешеходом. А она уже совсем отвыкла от трамваев и автобусов за те три года, что ездила за рулём. И вот теперь вечером вторника она ехала в автобусе по всем пробкам и читала манхву, чтобы хоть немного поднять себе настроение и почерпнуть вдохновение, потому что ремонт машины обещали закончить только через неделю. И хотя цена в итоге не была такой уж конской, учитывая, сколько там надо было сделать заодно, так сказать, она всё равно огорчала. Как и любая, в принципе, трата любого, несколько прижимистого человека.

1. Привет, обморок

Н-да… Давненько я не падала в обморок. А тут как-то что-то… Тепловой удар, что ли? Впрочем, не суть важно. Помню, как мне сплохело прямо в автобусе, и я повисла на поручне, еле держась в сознании. Видимо, я до кучи позеленела, потому что место мне уступил какой-то студент, наглухо проигнорировавший аж трёх бабулек. И вот теперь… Ох…

Моё тело соткалось из материи мироздания. Вот да, прямо именно так. Никогда раньше не заставала момент моего явления. Я оказалась в тёмной прихожей, хотя видеть мне это не мешало вот вообще ни разу. Раньше даже сьюшные глаза не помогали в темноте, но сейчас у меня не возникло никаких проблем. Я осмотрела себя: для начала вместо синего паруса до колен был смоляно-чёрный до лодыжек, и он не оттягивал тяжестью шею, а чёлки не было. Концы распущенных волос изящно лежали на широком подоле чёрного платья с золотой оторочкой. Шею щекотало тонкое кружево, оно же выглядывало из широких рукавов. Грудь была объёмной, но не огромной, как два воздушных шара. Под пяткой явно был небольшой каблук. Ну, стоять тут как памятник самой себе я могла бы, конечно, долго, но впереди была освещённая комната, из которой доносились голоса, как вполне нормальные, громкие, так и тихие шепотки. Поначалу не поняла ни слова, но потом в голове как будто настроили старый радиоприёмник, и я стала различать речь. Я вздохнула и двинулась вперёд.

Мои каблуки не издавали ни звука. Вот прямо ни единого. Только платье тихо шуршало при каждом шаге. Поразительно, но я не путалась в подоле, не спотыкалась, не шаркала пятками, не топала, а будто плыла над полом. Куда ж меня занесло-то?

Я вошла в просторную комнату, совмещённую с кухней. Вокруг журнального столика из белого матового стекла на чёрной кожаной мебели — диване, кресле и оттоманке — сидели и мирно беседовали пятеро мужчин. И, должна признать, красивых мужчин. Меня они заметили буквально через пару мгновений, поменялись в лице и начали настороженно подниматься. Бледный брюнет с рубиновыми глазами изящно встал и глядя на меня произнёс:

— Каджу-ним?

И я простёрла к нему свои длани.

В моей голове бешеной птицей истерило столько мыслей, что я из этой каши едва ли улавливала что-то вроде «Мать-перемать!», «Твою ж девизию», «Можий бой» и тому подобное. Возможно, было там и что-то более содержательное, но я не могла это осмыслить. Тем не менее, на моём лице не дрогнул ни один мускул. И да, я не распахнула объятия, не протянула руки — я именно простёрла длани.

Брюнет в один шаг оказался предо мной — как лист перед травой, перемахнув и столик, и оттоманку, и сжал в объятиях. Сильно так сжал. На полголовы меня выше, на вид хрупкий юноша сдавливал мои рёбра куда сильнее того же Скуало. Я обняла его в ответ. С минуту приводила мысли в порядок. Велела шепоткам заткнуться, и они затихли, наконец, потому что вариации «Это ещё кто?» меня как-то не восторгали. Голова и без них наполнялась знаниями, и я едва не захлёбывалась в них. Но наконец я взяла себя в руки и отстранила юношу, придерживая за плечи.

— Как долго ты спал, Рейзел? — серьёзно? Именно этот вопрос сейчас самый важный?

— Восемь столетий, Родела-ним, — ответил мне ноблесс.

— Плохо выглядишь, — констатировала я. — Твой брат? — он отвернулся. — Глупый мальчишка! — я дёрнула воспоминания из головы Рейзела. — Весь в отца! Где ты спал?

— На дне… — отозвался он.

— Не самый лучший выбор, — нахмурилась я. — Идём.

Я взяла его за руку и скользнула через ткань мироздания. Ну, в принципе, если истинные ноблесс могли перемещаться таким образом, то топографический кретинизм вообще не был проблемой: достаточно представить куда или к кому хочется попасть, скользнуть в ткань мироздания — то есть как бы расщепить тело на фотоны и перелить из одного места в другое — и всё, ты на месте. Удобненько. А выскользнули мы с ним на вершине вполне себе действующего вулкана. От лавы внизу поднимался жар, и я вместе с ним чувствовала мощную энергию.

— Прости, что оставила тебя слишком рано. Да ещё и не научив столь многому, — произнесла я. — У тебя, похоже, осталось мало жизненных сил. Это легко исправить.

Он удивлённо посмотрел на меня. Да, энергия восполнима безо всяких там человеческих и нечеловеческих жертвоприношений. Вот она, пожалуйста, энергия земли, бьёт ключом и развеивается. Никому плохо не будет, если её поглотить.

Я протянула руку и заставила поток энергии течь в меня сквозь ладонь. Рейзел понял, протянул руку и повторил. Я улыбнулась ему и задумалась. Во-первых, я реально повзрослела, поумнела и прокачала скилл. Одно только то, что здесь всё не плоское, чего стоит — всё так же реально, как и дома. Хотя, возможно, это была не только моя заслуга. Во-вторых, я не была здесь — в смысле, в собственном бреду — очень и очень давно, несколько лет уже. Честно говоря, уже и подзабыла, как оно. В-третьих, в этот раз — я отчётливо это осознавала — у меня не будет шанса объяснить героям, кто я. Почему? Да потому что я действительно прокачала скилл и подробно описала все взаимодействия с персонажами. Помнить бы ещё, что и как я написала… В-четвёртых, отлынивать от битв, прикидываться валенком или проделывать прочие обычные ухищрения меня совершенно не тянуло — потому что, прежде всего, я здесь настолько лютая имба, что остальные мои воплощения не котируются даже как котята. К тому же эпичного экшона с применением боевых искусств с моей стороны ожидать не приходится: максимум, что мне нужно сделать — изящно поднять руку. Н-да… Давненько я не падала в обморок.

— Ладно, — произнесла я, прекращая поглощать энергию и поворачиваясь к Рейзелу. — Ты пока «поешь», а мамочка пойдёт приберётся.

Чевой? Кавой? Мамочка?

Агх… Ну, можно было бы догадаться по «каджу-ним», в принципе. Вообще, у меня к себе есть один животрепещущий вопросец: какого художника, стоит мне оказаться в каком-нибудь своём бреду, как мою башню начисто покидают воспоминания о том, что я писала? Причём, в этот конкретный раз списать это на бухло не выйдет — пару лет уже как не пью, спортом занимаюсь, и вообще полный ЗОЖ.

2. Очень длинная история

Вакханалия.

Пожалуй, именно это слово лучше всего описывало, чем встретила нас гостиная Франкенштейна. Сам хозяин дома метался из угла в угол со зверским выражением лица, вгрызшись в уголочек платка. Даже думать не хочу, какие кары он призывал на мою бедовую голову. Тао сидел на диване с ноутбуком, и его пальцы так быстро носились над клавишами, что казалось, будто их раза в четыре больше, чем на самом деле. Пальцев, а не клавиш. Вдобавок, он был бледен и временами опасливо косился на мечущегося учёного. Интерьер уже был дополнен парой больших ящиков, в которых явно были не конфеты. Из коридора вышли М-21 и Такео с ещё одним таким же. Не удивлюсь, если в этом доме в наличии имелось экспериментальное убероружие, которое способно и Луну расшарабошить. Парни были так впечатлены внушением Франкенштейна, что не заметили меня и едва не грохнули ящик на подол моего платья, прежде чем рысью ринуться назад. Сейра и Регис тоже присутствовали — сидели на диване в полнейшем недоумении.

— Шеф, в Союзе пропал Седьмой Старейшина, — произнёс Тао. — Они не могут связаться с ним.

— Сложновато связаться с тем, кого отправили в вечный сон, — произнесла я.

Стоп-кадр. Все резко повернулись ко мне и замерли, таращась во все глаза. Рейзел стоял за моим левым плечом, и как только Франкенштейн его увидел, в мгновение подскочил к нему и стал пристально осматривать. Да почему все обо мне так плохо думают? Я же вот ещё ни разу злодей какой-нибудь. Вроде бы. Максимум могу нервы попортить, да и то не так сильно, как местные гады и главгады.

Наконец учёный закончил осмотр и гневно уставился на меня. Что я ему плохого сделала? Такое чувство, что одно неверное не то что движение — взмах ресниц, и будет мне близкое знакомство с Тёмным Копьём. А я бы хотела с этим повременить.

Я плавно развернулась к нему лицом и опустилась в неглубоком реверансе. Здесь особо отмечу, что у меня вышло это впервые, и никакие блага мира не заставили бы меня повторить этот опыт на моей реальной тушке. Но это тело — другое дело.

— Кадиа Этрама Ди Родела, — представилась я и выпрямилась. — Прими мою величайшую благодарность, Франкенштейн, — поднесла кисть к груди и слегка склонила голову.

Мне начало казаться, что паралитический эффект вызывают даже не те слова, которые срываются с моего языка, а сам мой голос. Потому что Франкенштейн вытаращился на меня так, будто увидел воскресшего динозавра в пачке и с сигаретой.

— Вы — Кадиа Этрама Ди Родела? — наконец прохрипел он.

— Это моя мать, — припечатал Рейзел.

— Но как же?.. — у него явно не сходилась картина мира. — Вы же…

— Отправилась в вечный сон? — подсказала я. — Нет. Хотя сон мой действительно непростительно затянулся.

— Затянулся? — переспросил Франкенштейн. — Вы спали больше трёх тысяч лет, как я понимаю.

— Крайне неудачное стечение обстоятельств, — произнесла я, скривившись.

— Каджу-ним, — обратился ко мне Рейзел. — Что тогда произошло?

Я тяжело вздохнула, опуская глаза. А затем развернулась и царственно поплелась к креслу, куда элегантно плюхнулась. Разговор будет долгий, а пригласить меня сесть тут явно никто не собирался. Ну, никто опять же не говорил, что у меня должны быть не то что безупречные — хоть какие-то манеры. Смотрели на меня почему-то настороженно. Все, кроме Рейзела. Он через пару секунд последовал моему примеру, расположившись поближе ко мне. Я молчала, ожидая, пока присутствующие рассядутся. А они, надо заметить, не торопились выйти из оцепенения. Но я как Трандуил — я терпелив, я подожду.

— Вы же умерли, — предпринял ещё одну попытку убедить меня в этом Франкенштейн.

— Как будто мироздание позволило бы мне это, — я развела руками. — Истинный ноблесс не может умереть, пока не оставит необходимое и достаточное потомство. Говорю же, это было крайне неудачное стечение обстоятельств.

— Каджу-ним, я видел вашу кровь и место, наполненное вашей аурой, — как-то мрачно произнёс Рейзел. — Я был уверен, что вы мертвы.

— Меня сильно потрепало, — согласилась я и ещё раз вздохнула. — Перенесёмся мысленно на три тысячи лет назад. Сколько тебе тогда было, Рейзел? Восемьсот?

— Где-то так, — отозвался он.

— В общем, по итогу донесений было принято решение о развёртывании Третьей Оборотничьей кампании, и Лорд отправил меня туда — посмотреть, рассудить, казнить, — я пожала плечами. — Первая такая кампания была при дедушке, вторая едва не отняла у меня отца, от этой тоже не следовало ждать ничего хорошего. Пришлось сначала отыскать Рожела и договориться с ним о том, что после завершения кампании он вернётся в особняк для… хм… для одного кланового дела. Его перекосило, конечно, но он согласился.

— Рожел — это мой отец, — вставил Рейзел.

— Вы никогда не упоминали о нём, Мастер, — заметил Франкенштейн. — И я не видел его портрета в зале с особняке. А вы, — он обернулся ко мне, — на портрете старше.

— Это вымысел художника, — я развела руками. — Никто в нашем роду никогда не выглядел старше, чем я или Рейзел сейчас. А отец мой ушёл в вечный сон в возрасте десяти тысяч, на минуточку, лет. Очень не хотел оставлять меня с долгом ноблесс наедине.

— У вас был супруг, — тихо заметил учёный.

— Рейзел, ты хорошо его помнишь? — я перевела взгляд на него.

— Очень смутно, — отозвался он. — Даже лица вспомнить не могу.

— Конечно, он ведь после твоего рождения в особняке бывал от силы раз десять, — фыркнула я. — Причём, тебя он избегал. Даже сильнее, чем меня. Но вернёмся к нашим баранам — Третья Оборотничья, — я чуть встряхнулась. — По сути, это даже не война, а зачистка оборотней, особливо охочих до власти. Тех, кто подминал человечество. Я отправилась на передовую и, должна признать, крови там и до моего прихода разлили прямо-таки реку. Но с оборотнями вечно никакого сладу. Вроде сознают силу, признают ответственность, а потом найдётся какой-нибудь мудак… — они аж поперхнулись, как будто у меня из головы внезапно выросло дерево.

3. Будильничек

Я провела на острове довольно много времени — до тех пор, пока шторм не закончился. Тучи разошлись прежде, чем волны перестали сталкиваться друг с другом, и над океаном повисла мелкая водяная взвесь. Солнечные лучи пронизывали её, превращая в облако перламутра. Теперь я поняла, что значит — на воду можно смотреть бесконечно. К тому же, я впитала огромную энергию бури и чувствовала себя просто великолепно.

Допрос каджу Тросиа должен был уже закончиться к этому времени, так что я скользнула для начала в особняк. Мне хотелось ещё немного оттянуть встречу с Лордом, так что я решила пройтись по комнатам. Наткнулась на зал с портретами: их было всего три. Высотой метра в четыре, они живописали двух мужчин и одну женщину — меня. Портрета Рейзела здесь не было. Самым дальним был портрет моего деда — он был изображён молодым человеком лет двадцати пяти, попирающим тушу динозавра, в идеально-чёрном костюме с золотой оторочкой. В рубиновых глазах — вселенская печаль, волосы воронова крыла чуть ниже талии слегка трепетали на ветру. Отец висел на стене напротив — он тоже выглядел куда старше, чем был в моей памяти. Он был больше похож на Рейзела, или, точнее, Рейзел на него. Кадис Этрама Ди Раскел-ним имел чуть более острые черты лица и чуть более вьющиеся волосы, но в его глазах была точно такая же вселенская печаль, как и у деда. На портрете он держал под уздцы вороного коня, надо заметить — потрясающе красивого, под стать отцу. Ну и, ближе ко входу, был мой портрет. На вид я дала особе на картине не больше двадцати трёх, а это означало, что сейчас, если верить Франкенштейну, я едва ли выгляжу на двадцать. А если судить по Рейзелу и воспоминаниям об отце — мне и восемнадцать-то можно дать с большой натяжкой. С портрета на меня смотрела со всё тем же выражением вселенской печали, по сути, фемверсия Рейзела — совершенные черты лица, идеальные чёрные волосы ниже колена, безупречная фигура в безукоризненно сидящем платье с кружевным веером в нежных, белых руках. Н-да… вот, значит, что все видят, глядя на меня…

Прямо из зала я скользнула к Рейзелу. Я вновь оказалась в полумраке прихожей, и мой взгляд наткнулся на аккуратно выставленные розовые тапочки. Тапочки! Надо думать, Франкенштейн весьма недоволен моими прошлыми прогулками на каблуках да по паркету. О мой крот, я же не оставила вмятин и царапин?! Маловероятно, что я стала бы извиняться, но во второй раз такую ошибку лучше не совершать. Я приподняла подол платья, чтобы вытащить ноги из туфель и вставить их в тапки. Ох, а я же не спала в туфлях три тысячи лет? Мои ноги-то разогнутся? И я потом смогу заставить себя засунуть их обратно в туфли? Но все вопросы отпали сами собой. Да, стопы разогнулись, утопая в мягких стельках тапочек. Да, я суну ноги обратно в туфли, потому что… Потому что по возвращении домой я сделаю поиск такой пары первым приоритетом — чёрные замшевые испанки на узкую стопу со скруглённым треугольным носком и каблуком рюмочкой. Ну что — я девочка и я хочу туфельки.

Гостиная встретила меня скорбным молчанием. Увидев меня, Рейзел сначала радостно улыбнулся, а затем с выражением вселенской печали вздохнул. Франкенштейн смотрел на меня со смесью грусти и недовольства. Ха-а…

— Если вы готовы, можем отправляться прямо сейчас, — произнесла я.

— Я ещё не подготовил транспорт, Родела-ним, — мрачно изрёк учёный.

— Он не понадобится, — хмыкнула я. — Мы скользнём отсюда через ткань мироздания прямо в особняк.

— А этот способ передвижения безопасен? — настороженно спросил он.

— Однозначно более безопасен, чем топить самолёт в территориальных водах Лукедонии, — заметила я.

— Каджу-ним, — подал голос Рейзел. Очень грустный голос. Вся скорбь, короче. — Это точно нельзя отложить?

— Рейзел, — я вздохнула. — Я верну вас сюда сразу, как ты захочешь. Не было вообще никакой необходимости сидеть затворником в старом доме, если тебе этого не хотелось, и сейчас она тоже не появилась.

— Но вы же… — он слегка растерялся. — Вы же провели в нём в одиночестве…

— Даже не вздумай озвучить это число, — оборвала я его. — И потом, к тебе-то это какое имеет отношение? Ты волен быть там, где желаешь.

— А разве вы вольны не были? — озадаченно спросил Франкенштейн.

— Всего одно слово — патриархат, — утвердила я. — К слову, где ваши детки? Не вижу ни людей, ни благородных.

— Сейра и Регис отбыли в Лукедонию после вашего ухода, а у людей работа, — сообщил учёный.

— Ясно, — кивнула я двинулась обратно в коридор — к туфлям.

— Мне казалось, вы можете перенестись откуда угодно, — Франкенштейн почесал лоб.

— Верно, — отозвалась я и чуть приподняла подол, демонстрируя обувь. — Но тапочки будут не самой уместной деталью гардероба на аудиенции у Лорда.

Как бы мне развести Франкенштейна на такие тапки в особняк? А то там местами вообще каменные полы, и стук каблуков разносится эхом по всему дому. Как только мы переобулись, я протянула им развёрнутые ладони. Узкая тёплая ладонь Рейзела сжала мою почти сразу, тогда как Франкенштейн ещё какое-то время медлил.

— Мне очень интересно, как это работает, но меня это пугает, — признал он. — А что, если человек не может пережить такой способ перемещения?

— Эм… — я нахмурилась. — Могу сказать, что от этого ещё никто не умер. Скорее уж наоборот. Хотя, не могу опять же сказать, что провела достаточно опытов для хорошей статистической выборки.

Я решила, что мяться уже хватит, так что цапнула его ладонь — подозрительно холодную — и скользнула. Мы оказались в большой гостиной особняка, из окон которой был виден закат. Очень красивый закат: на чернильном небе уже проступили первые звёзды, чуть прикрытые полупрозрачными розоватыми облаками. Над горизонтом разлилась апельсиново-оранжевая полоса, потянувшая к тёмному небу малиновую дымку. Небо будто было нарисовано акварелью. Вот честно, здесь природа кажется мне куда более впечатляющей и яркой. И то ли это от того, что всё здесь реалистичное, но выдуманное, то ли потому, что у этого тела абсолютно другой уровень восприятия.

4. Улыбаемся и пашем

Я стояла в растерянности на крыльце особняка уже минут двадцать. Надо было идти к дому Кертье, а я понятия не имела, в какую сторону. То есть, совсем — я вообще не представляла себе, что где. И даже тот факт, что я определила стороны света, никак мне не помогал. Скользить не хотелось — бывать там мне не доводилось, а нынешнего кажду Кертье я рассмотрела недостаточно хорошо, чтобы с лёгкостью отправиться к нему. И в этот момент из лесу вышел Геджутель. Спаситель!

— Родела-ним, — поздоровался он.

— Доброе утро, — отозвалась я, начиная спускаться ему навстречу. — Кажется, я вынуждена обратиться к тебе за помощью.

— Что угодно, — он улыбнулся. Глаз сегодня у него не дёргался, да и вообще он казался на удивление благодушным и удовлетворённым.

— Проводи меня к особняку Кертье, — я остановилась рядом с ним.

Он снова улыбнулся и предложил мне локоть. Я возложила на него свою длань, и мы двинулись в чащу. Какая, однако, буйная развелась здесь растительность. Надо будет как-нибудь потом привести это в более пригодный для топографического кретина вид. Наша прогулка под ручку вообще не имела никакого особого смысла, кроме, разве что, чтобы я не потерялась где-то по пути. Я это легко могла сделать, так что слегка касалась предплечья каджу Ландегре пальцами. Даже так я ощущала, как сильны его руки. Геджутель действительно имел мощное телосложение — я едва доставала до его плеча и могла даже вместе со своими юбками целиком спрятаться у него за спиной. Не то чтобы в случае нападения я бы это сделала — скорее уж наоборот, но тем не менее. Кто там что говорил о том, что благородные сплошь изящные красавцы, восхищающие трепетной хрупкостью? Каджу Ландегре начисто разрушал это представление.

— Геджутель, — позвала я. — Скажи, ты… в порядке? — я всё ещё сомневалась, что его благодушие и спокойствие естественны.

— Да, — он снова улыбнулся в усы, прикрывая глаза. — А почему вы спрашиваете?

— Потому что вчера ты казался мне… перенервничавшим, — тихо заметила я.

— Вы правы, — он кивнул, продолжая улыбаться. — Но у Лорда и дома я выпил некоторые успокоительные средства, так что теперь всё прекрасно.

Прекрасно. Он обдолбанный. Восхитительно.

Мы вышли на лужайку перед особняком Кертье как-то внезапно. Ну, для меня, по крайней мере, Геджутель же, не меняясь в лице, двинулся к широкому крыльцу. Главный дом клана Кертье был не таким огромным, как наш особняк. Это была трёхэтажная усадьба с высоким крыльцом и широкой каменной верандой в классическом стиле. Стены были выкрашены светлой охрой, бортики балконов и колонны, как и лепнина, сияли белизной. Такое здание легко представлялось мне где-нибудь в Санкт-Петербурге. Перед самой же усадьбой был ровный газон с идеально подстриженными кустами, а перед самым крыльцом раскинулась большая клумба, на которой пышно цвели кусты гибискуса, белые с малиновой сердцевиной и алые, и лилии Мадлен. Вот у кого мне надо одолжить садовника. А то у нас вокруг особняка дикая пуща.

Открыл нам двери лично Раджак. Уверена, что здесь полный штат, но он, похоже, всех на сегодня выставил. Ну и прекрасно.

— Каджу Кертье? — уточнила я. Он кивнул. — Проводи меня в ваш храм.

— Родела-ним, позвольте мне, как каджу, отвечать за преступления отца, — мрачно изрёк он.

— Вот ещё, — фыркнула я. — Ты можешь разделить с ним наказание, но уж никак не принять кару вместо него. Позови Раэля и проводи меня.

— Лучше сделать, как говорит Родела-ним, — улыбнулся Раджаку Геджутель.

— И всё же… — он растерянно смотрел себе под ноги.

— Довольно, — я удручённо вздохнула. — Я в любом случае сделаю то, зачем пришла. Я бы предпочла — с твоим содействием. Если ты откажешься, я всё равно заставлю помочь мне, но это осложнит ситуацию.

— Я понял, — очередное выражение вселенской печали. — Следуйте за мной.

Он позвал Раэля и повёл нас через дом куда-то вглубь. Вообще не следила за поворотами — всё равно потеряла направление в третьем коридоре. Так какой смысл? Раэль, возникший из тени в холле, очень внимательно на меня смотрел. Он шёл, отставая где-то на четверть шага, и буквально сверлил меня взглядом. Не знаю, насколько подробно рассказал ему Раджак о вчерашнем, если вообще что-то рассказал, так что его интерес понятен, но. Но Раэль прямо пялился! Если бы можно было прожечь мои пышные одеяния взглядом, они бы уже превратились в решето.

Мы спустились вслед за Раджаком по лестнице куда-то в подвал, где он взял два масляных фонаря — один он понёс сам, второй дал брату. Хорошо, что не чадящие факелы, а то прямо совсем глухое средневековье было бы. Вообще, я не могу сказать, что фонари действительно были необходимы при зрении благородных, однако тёплый свет огня делал подземелья уютнее. Насколько вообще это слово применимо к подземельям.

Мы спускались куда-то вниз ещё дважды, прежде чем Раджак остановился перед высоченными двустворчатыми дверьми. Он повесил фонарь на крюк рядом и повернулся ко мне. Вдохнул, будто собираясь сказать что-то, и горестно выдохнул.

— Я прошу вас двоих подождать снаружи, — обратилась я к братьям. — А вот Геджутель пойдёт со мной. И мне нужно ваше оружие духа.

Мне показалось, что он хотел сказать что-то ещё, но вместо этого только ещё раз печально вздохнул и призвал оружие. Я перевела взгляд на Раэля, который старательно делал вид, что не понимает, зачем он вообще здесь. Скепсис прилил к моему лицу, как смущение к щекам влюблённой девицы.

— Оружие духа, Раэль, — вздохнула я.

— Я не глава клана, у меня его не должно быть, — в сторону ответил он.

— А вот Лорд вчера во всеуслышание заявил обратное, — задумчиво произнесла я. — Но если Эскер наврал, тогда возвращать Рагара к жизни у меня причин нет.

До Раджака дошло, зачем я заявилась. Ну, не прошло и пяти лет, чё. Он взволнованно выдохнул и перевёл взгляд на брата, какой-то мрачно-суровый. Раэль сжался, ещё надеясь утаить шило в мешке, но даже на лице Геджутеля, всё ещё слегка придурковато улыбавшегося, было написано большими буквами, что все всё знают. Младший Кертье покраснел и призвал Грандию. Я забрала кинжалы и толкнула двери в храм, которые очень медленно и совершенно бесшумно отворились. Раджак хотел было двинуться следом за мной, но я предостерегающе посмотрела на него, пропуская Геджутеля, и захлопнула двери.

5. Выпечка с изюмом

Подслушивать нехорошо. Да и я, собственно, не хотела этого делать. Просто немного замешкалась в коридоре за несколько шагов до двери в гостиную и услышала голоса. Ну, голоса и голоса — что ж им меня столько времени в гробовом молчании ожидать? Но потом мой не в меру тонкий слух уловил моё местное имя, и я невольно… В общем, замерла, навострила уши и внимала каждому слову.

— …Родела-ним, по крайней мере, сказала так, — говорил Франкенштейн. — В вашем клане тоже?

— У Рожела-ним, — Геджутель как-то неуверенно споткнулся на уважительной форме, — не было любовницы только в клане Лорда и клане Кертье. В первом он сам не смел, а женщины второго отказали ему. Но у нас была, — он горестно вздохнул. — Это была дочь младшего брата моего деда. Она… Считала, что достойна большего, чем стать чьей-то женой — хотела быть каджу.

— У неё были шансы? — снова голос Франкенштейна. Озадаченный.

— Были. Если бы все остальные члены главной семьи ушли в вечный сон, — голос Геджутеля звучал раздражённо. — Когда я встал во главе клана, я потребовал прекратить эти унизительные отношения, но она сказала, что не может отказать, раз её предпочитают самой Роделе-ним.

— Поверить не могу, — тихо и растерянно произнёс Рейзел. — Ведь каджу-ним… Неужели отец не любил её…

— Любил, — снова вздохнул Геджутель.

— Но Родела-ним говорила, что ненавидел, — почти возмутился Франкенштейн.

— И ненавидел, — и ещё один горестный вздох каджу Ландегре. — Он всю свою жизнь любил её одну, но не имел над ней власти, и за это ненавидел. По крайней мере, отец так говорил, а он хорошо знал Рожела-ним.

Однако ж, какая драма. Живут же ж…

— Отец… Неужели он делал это открыто? — голос Рейзела звучал удручённо. — Это унизительно…

— Ну, в этом-то, собственно, и весь смысл, — я вошла на его последних словах, и все трое испуганно обернулись ко мне. — Я случайно услышала конец вашего разговора.

— Прошу прощения, что мы подняли эту тему, Родела-ним, — опустив глаза, изрёк Геджутель.

— Эм… — я озадаченно нахмурилась, стоя с тележкой около кресла. — Я не могу винить вас за любопытство. И тем более за Рожела.

— Почему в этом был весь смысл? — Рейзел посмотрел на меня с таким выражением, будто у него давно и адово болел зуб.

— Я не спрашивала, — я пожала плечами. — Полагаю, он так самоутверждался. И я не хочу об этом говорить. Если кто забыл, я своими руками сделала себя вдовой.

— Каджу-ним…

— Рейзел, — не знаю, что он хотел ещё сказать, но беседа об этом су… ществе меня удручала, — ты звал меня не для этого разговора, как мне кажется.

Я разлила чай по чашкам и расставила их на столике вокруг этажерки с печением. Прежде чем Франкенштейн опомнился, я зачерпнула своего напитка чашкой из ведра на нижней полке тележки и изящно устроилась в кресле.

— Как я понимаю, ты хотел рассказать что-то, Франкенштейн, — утвердила я. — Или под твои слова нужно было принести напиток покрепче?

— Вы… Почему вы?.. — кажется, я его очень смутила. — Это же…

— Выдыхай, — улыбнулась я, прихлёбывая свой ромашковый чай. — Это просто чай. Ничего необычного.

— Родела-ним всегда делала это сама, — припечатал Геджутель.

— Это немыслимо, — наконец выдавил Франкенштейн.

— А мне надо было просить гостей сделать это? — я изогнула бровь. — Ты же знаешь, большинство каджу ужасны в этом. Или твоё воображение способно живописать за этим занятием Лорда?

Воображение Франкенштейна оказалось способно. Оно почему-то дополнило светлый образ Эскера белоснежным передником с кружевной оборкой. И почему-то это была не Раскрея, хотя я почти уверена, что предыдущий Лорд лично к Рейзелу не заглядывал. И учёный завис. Откуда я знаю, что представлял Франкенштейн? Ну, я не стала сдерживаться и влезла в его мысли. И судя по укоризненному взгляду Рейзела, направленному на меня, он тоже подсматривал.

— Франкенштейн, — я вырвала его из озадачивающих грёз. — Так зачем нужно было моё присутствие?

— А, да… — он медленно выплыл из своего видения. — Я хотел рассказать о достижениях науки…

***

Мой мозг пропустили через блендер. Дважды. Франкенштейн вещал часов восемь, пока не занялся рассвет. Геджутель слился вскоре после полуночи, когда наш лектор отвлёкся на чай: каджу Ландегре заявил, что уже очень поздно и ему нужно вернуться домой, после чего тихонько, по стеночке выскользнул прочь. Ни я, ни Рейзел не могли провернуть подобный финт ушами, так что вынуждены были внимать. А Франкенштейн совсем не делал скидку на то, что для нас «самоходная повозка» уже была за гранью. Нет, он рассказывал про изотопы урана, превращение энергий, катоды и аноды… И мне постоянно казалось, что ему не хватает то пробирок с реагентами, то динамо-машины, то портативного ядерного реактора. Однако когда солнце начало отрываться от горизонта, мне удалось спровадить учёного спать, и он, договаривая что-то на ходу и обещая продолжить после отдыха, удалился.

Мой ромашковый чай давно закончился, и я обтекала в кресле, пытаясь переварить лекцию. Собственно, такого подробного изложения материала мне не требовалось, чтобы сделать простой вывод: мы этой энергией питаться можем. Вклиниться с этой информацией в речь Франкенштейна не представлялось возможным, так что я собиралась сказать ему тогда, когда будет занят чем-нибудь его рот — например, жеванием еды. Я вполне могла представить себе, как он соберёт зарядное устройство для ноблесс, как для смартфона. Оставалось только надеяться, что его фантазия не так разыграется, как моя, на тему разъёма…

Я рассматривала потолок около получаса. Не нашла на нём ни ниточки паутины, ни трещинки, ни щербинки, ни неровности краски. Фантастически скучный потолок. Совершенно белый. Теперь, если мне понадобится назвать что-то идеально-белым, я буду говорить, что оно потолочно-белое. Однако, это позволило мне прийти в себя и решить два вопроса: занятие для себя, которое не дало бы думать о всякой ерунде, и наказание для Эскера. О, это будет просто идеально. Моё занятие, в свою очередь, было абсолютно женским: я намеревалась печь. Суд должен был состояться уже на следующий день, или, точнее, сразу после заката. Однако я была уверена, что подивиться сему смотрелищу придут все каджу. Так почему бы нам после суда не сесть в гостиной и не выпить чаю с печеньем, пирогами и тортиками? Так что я скользнула за покупками и организовала на кухне взрывоопасную взвесь. Лёгкий мучной туман заполнял пространство от потолка до пола, и любая неосторожная искра подорвала бы поместье к чертям.

6. Заветы Ленина

Ранним утром, когда поднимающееся солнце заглянуло в окна восточного крыла особняка и обнаружило там вполне бодрствующую меня, едва вылезшую из ванны и облачавшуюся в пышные одеяния, в дверь постучали. Постучали довольно деликатно, будто опасаясь, что откроют, а не надеясь на это. Я избавила волосы от влаги, сунула ноги в туфли и направилась вниз. На рукавах моего сегодняшнего платья были клиновидные гипюровые вставки, так что и на туфлях красовались кружевные бантики. Подбой же этого платья был не белым, а золотисто-охристым, видимо, чтобы гармонировал с окантовкой из-под вставок. К тому же, оно было из парчи, что делало его особенно трагически-торжественным. Я открыла дверь и уставилась на совершенно незнакомого мне благородного. По крайней мере, в храме Лорда его не было.

— Кадиа Этрама Ди Родела-ним? — спросил высокий парень лет пятисот с тёмными волосами. Я чинно кивнула. — Я пришёл испросить разрешения присутствовать на суде этим вечером от имени каджу Мергаса.

— А ты прямо с порога к делу, — я улыбнулась. — Конечно, он может присутствовать.

— Благодарю вас, — парень поклонился и спешно ретировался.

Непонятно. Три дня назад во всей Лукедонии было полтора Ивана, знавших моё имя. А сегодня вот это вот. Нельзя сказать, чтобы он испытывал передо мной прям ужас, но страх определённо был. Что я такого сделала, чтобы меня бояться?.. А, ну да. Точно. Вчера вечером, как раз на тортик, к нам заглянул Геджутель. Он действительно зачастил — то ли шпионствовал для Лорда, то ли восторгался моей компанией, то ли заняться ему нечем. Последнее для меня было крайне сомнительно, так что я была почти уверена, что каджу Ландегре разоряет мои чайные запасы не просто так. В общем, вчера вечером он рассказал нам о мере наказания для каджу Тросиа — ей надлежало восстановить клан. И ещё она не могла покидать территории своих владений следующие пятьдесят лет. Геджутель также сказал, что Лорд намекнула Идиан завести наследников, и оставалось только надеяться, что ей не втемяшится в голову непременно стать женой Рейзела.

Я не успела далеко уйти от двери, как постучали снова. Гонец от Ландегре был элегантен, вежлив и изящен. Понятия не имею, зачем было его посылать — Геджутель и так был приглашён. Потом был гонец от Кертье, просивший дозволить присутствие обоих сыновей. Отказать Рагару у меня бы язык не повернулся просто. Гонец от Лорда был сух во всех смыслах — и внешне, и в манерах. Он держался очень холодно и буквально цедил слова, в общем-то, не спрашивая, а информируя, что Раскрея будет присутствовать. Ну, будет так будет, кто ж против? Следующим, точнее, следующей была гонец от клана Элеонор. Я сказала ей, что процесс будет открытый, так что прийти могут все желающие. И попросила передать всем гонцам, чтобы уже не бегали. Как же печально, что тут нет хотя бы проводных телефонов. Не пришлось бы людей гонять.

Ну, сказать-то я сказала, только это не изменило ровным счётом ничего — нет у них нормальной связи. Влезть в чьи-то мысли телепатически могут многие, но вот передать свои и пообщаться… Тут всё несколько сложнее. Общение возможно с контратором, поскольку там нерушимая связь душ. Возможно, члены главных семей кланов могут делать это, как я и Рейзел. Некоторые из них. Тут никакой уверенности вообще. Так что единственный способ передать что-то от одного клана другому — послать гонца. Это даже не почтовые голуби, вороны, совы, летучие мыши и пёс его знает, кто ещё. Даже я, продрыхшая весь научно-технический прогресс, нахожу этот способ чудовищно устаревшим. Вообще, я находила идею Эскера о необходимости изменений для Лукедонии хорошей. Только вот этих изменений даже с момента моего засыпания произошло с гулькину писюльку. И касались они, по большей части, числа кланов. С качественными же изменениями дело было просто швах. И лучшего доказательства, чем снующие по лесу лакеи, просто не было.

К полудню меня посетили все, и я до заката отсиживалась на каменном острове. Небо хмурилось, и мрачные тучи были похожи на комки грязной ваты. Море тоже приобрело серый оттенок, вспениваясь на вершинах средней высоты волн. Настроение всё это навевало крайне мрачное. Впрочем, ничего трагического на сегодня не планировалось. Скорее, я надеялась, что Эскер не устроит из суда цирк. Причём, я была уверена, что стоит ему только начать это, как я вместо того, чтобы осадить его, подхвачу клоунаду. Так что эта хмарь была мне на руку, вгоняя в удручённое состояние чёрной депрессии. А причин для депрессии хватало у нас обеих — и у меня-меня, и у меня-Роделы.

Я вернулась в особняк, к самой входной двери, ровно в тот момент, когда солнце лизнуло горизонт. Распахнув двери, я обнаружила весь свет Лукедонии на своём пороге. Причём, пришли они не только что. Свой вполне ожидаемый вопрос «Какой прямой кишки вы не вошли внутрь?» я обозначила изогнутой бровью в направлении Эскера. Он только отвёл глаза. Он был бледен и явно взволнован. Впрочем, должна заметить, что бледными здесь были все. Аристократически бледными — кожа выглядела как фарфор. И это при жизни на экваторе в течение тысячелетий. Чудо чудное, диво дивное.

— Прошу следовать за мной, — произнесла я и развернулась, уходя в особняк.

Через пару мгновений к нам присоединились Рейзел и Франкенштейн. Последний очень просил разрешить ему присутствовать. Я некоторое время сомневалась, но потом всё же согласилась под клятвенную клятву не злорадствовать. Представить это было очень трудно. Просто невероятно.

В особняке я ориентировалась прекрасно. Почему? Ну, потому что Родела провела в нём так много времени, что в здравом уме и не представить. Так что я уверенно шла по коридорам к храму клана, где были упокоены все его члены. Когда мы вошли сквозь высокие двустворчатые двери, я остановилась перед лестницей к месту упокоения каджу клана и опустилась на колени. Прямо на каменный пол. Я просила благословения отца и деда на предстоящий суд, и мне показалось, что они отозвались мне. Я будто почувствовала присутствие отца и кого-то ещё, кого я никогда не встречала.