Проклятая невеста Дракона

ПРОЛОГ – «Свадьба, которой не было»

Я стояла в храме, где белый мрамор пах холодом, как свежеразломанный лёд, и звёздный купол распахивался над нами так близко, будто его можно было коснуться, если поднять руку с правильно выбранной молитвой. Я не подняла. Знающие люди не трогают небо – оно отвечает. Мои пальцы сжимали жёлтую кромку вуали, и ткань хрустела, как первый снег, который не тает даже от живого дыхания. Маги вдоль колонн – тонкие, как свечи, шептались, а драконьи лорды в человеческом облике отсвечивали золотом в глазах так сдержанно, будто и сиять им сегодня запрещено указом войны.

— Принцесса Аэйра из Лунной крови, — голос старейшины разлился по храму, как масло на воду. — Назови своё имя судьбе.

— Аэйра, — сказала я, и моё имя стало осколком, зазвеневшим о камень. Оно всегда звенело, когда я произносила его здесь, среди синего света и чёрного пламени легенд. «Последняя из рода», – добавляли обычно шёпоты. Я сделала вид, что не слышу. Последние – всегда про живых, а я ощущала себя обещанием, отданным заранее.

Повелитель Драконов стоял напротив, без короны, будто она была ему не к лицу. Райден смотрел спокойно, как смотрят те, кому давно нечем платить, кроме собственной вечности. В его глазах вспыхивали золотые искры, и каждый раз, когда они гасли, мне казалось, будто кто-то задувает свечи на моём собственном сердце. Он и не улыбался, и не хмурился, он просто был, и это «быть» занимало весь воздух между нами.

— Скажи слова клятвы, — попросил старейшина, но в его голосе слышался страх, как тонкий треск лака на древней статуе.

Слова были выучены с детства: строки о мире, удерживавшемся на мосте из костей, о крови, которую смешивают ради рассвета, а не ради постели. Строки, где любовь встречалась только как слово-рычаг, чтобы поднять непосильную плиту судьбы. Я говорила, и чувствовала, как буквы сдирают кожу с горла. «Я принимаю твоё пламя, чтобы оно не пожрало мир». «Я отдаю свою луну, чтобы ночь была короткой». «Я связываю дыхание с дыханием твоим». Я повторяла, как учили, и в конце добавила, как не учили:

— …и не обещаю любви.

Лёгкий, почти неуловимый шорох пробежал по рядам. Маги переступили разом, так делают птицы на ветке, ощутив скачок ветра. Кто-то из лордов дёрнул плечом – драконий жест, выдающий зверя под человеческой кожей. Райден не шевельнулся. Только золотой огонь в его взгляде стал глубже, как колодец, куда падают звёзды.

— Ты честна, — сказал он негромко. — И это тяжелее клятвы.

И вдруг храм, этот совершенный сосуд тишины, наполнился звуками мира, от которых устают даже боги: далёкий раскат войны, будто отголосок наших предков, который веками дышали друг другу в шею; шёпот предсказаний, будто полки с книгами за стенами дышали страницами; и ещё один звук, почти неслышный, но я узнала его всеми нервами сразу: рокот драконьего сердца, которое привыкло быть огнём, а сегодня должно стать именем в моём рту. Я сказала его, не вслух, – Райден, и язык обжёгся.

Старейшина поднял чашу, тонкую, как скорлупу, в которой ещё живёт тёплый свет.

— После слов клятвы – печать крови, — напомнил он: сегодня мы ставим подпись под миром, которому давно пора было умереть с достоинством. Я опустила взгляд, на ладони тонкой ниткой проступал лунный знак, от поколения к поколению становившийся даром и приговором. В детстве мне говорили: кровь Лунного рода светится в темноте, но свет – это не всегда спасение. Иногда это указатель для хищников.

— Не бойся, — сказал Райден так тихо, что это могло быть моим воображением. — Страх – честнее любви.

— А жертва? — спросила я. — Жертва честнее страха?

Он не ответил, его молчание было старше всех ответов сразу. Я увидела в нём не царя, а того, кто научился не просить. Того, кто ставит подпись и закрывает книгу, не дочитав последнюю страницу, потому что знает, чем она закончится.

Я подняла лицо к куполу. Звёзды на нём были не краской, а вытравленные знаки истории, где драконы и люди делили небо, как хлеб. Кто-то из магов зажёг новую свечу и тут же зажал фитиль пальцами, будто испугался собственного света. В этот момент мне показалось, что храм слегка дышит, как грудная клетка. Я услышала, как треснул где-то далеко мрамор – тонко, как линия судьбы на ладони, когда её пытаются перечертить.

— Скажи последнюю строку, — настоял старейшина. У него дрожали губы, и мне стало жаль его, как жалеют ветер, который не умеет остановиться.

— Я принимаю судьбу, — сказала я, — но оставляю себе голос.

Кто-то из лордов хмыкнул. Райден кивнул – кивок воина, признающего удар, который не отбить. Наши взгляды сомкнулись, и в этом касании я услышала то, чего не должно быть в сделке: просьбу не забыть. Не себя – мир. Мир, который держат двое, когда каждый – против. Я опустила ресницы, потому что в легендах невесты не плачут.

Старейшина протянул мне чашу: на дне темнела рубиновая тень. Я поднесла руку к острому краю и замерла на толщину дыхания. В куполе шевельнулась тьма, мне почудилось, что луна на фреске скривила губы, как женщина, которой не дали сказать своё «нет».

— Готова? — спросил Райден.

— Я обязана, — ответила я.

И прежде чем сталь поцеловала кожу, по храму пополз невидимый холод, как будто ночь спустилась на ступеньку ближе. Свечи на восточной арке дрогнули и разом потухли. Я ещё не успела дать крови, а мир уже начал считать, что с нас взято.

ГЛАВА 1 – «Без имени»

Утро в долине начиналось запахом полыни и медленным дыханием тумана, будто сама земля выдыхала сны ночи. Я проснулась от того, что внутри всё дрогнуло, как тонкая нить, натянутая между сердцем и чем-то далёким. Сначала подумала – грёзы. Опять то чёрное пламя, руки, тянущиеся сквозь свет, и кольцо – гладкое, как капля металла, слишком знакомое для того, чего я никогда не видела. Сны бывают у всех, но почему этот оставлял привкус золы на языке?

Я села, чувствуя, как остывает постель, будто в ней совсем недавно кто-то лежал. Бессмысленно. В моём доме всегда было тихо. Даже ветер входил на цыпочках. За тонкими стенами дышала долина – туман сползал по склонам, пряча травы, и лишь петух за рекой рвал утреннюю дымку своим упрямым криком.

Я накинула на плечи грубое полотняное платье, привычно заплела волосы – светлые, чуть спутанные после сна, и вышла во двор. Воздух был влажный, прохладный, пах чем-то острым, будто сама жизнь собиралась заварить из меня настой.

— Опять снилось? — спросила старая Мира, соседка, вечно появлявшаяся у калитки раньше солнца.

— Всякое. — Я улыбнулась, чтобы не тревожить её. — Видно, травы под подушкой перепутала.

— Сны духов, — покачала она головой. — Они приходят к тем, у кого сердце не помнит своё место.

Я не ответила. Может, она и права. Я жила в долине третий год, и никто не знал, откуда я пришла. Я сама не знала. Имя «Лиэн» придумалось как-то само, будто всплыло со дна памяти. Мне хватало работы: собирать травы, лечить скот, отпаивать людей от страха и лихорадок. Здесь всё было просто: рана зарастает, если не трогать её лишними словами.

В домике пахло сушёной мятой и дымом. Пучки трав висели под потолком, как зелёные молитвы, амулеты звенели при малейшем сквозняке. Я подлила воды в глиняный кувшин и на миг задержала взгляд на поверхности. Там отражалось лицо – моё, но будто не совсем. Глаза светлые, как утренний лёд, и на дне их на миг мелькнула золотая искра. Я моргнула – и всё исчезло, только рябь пошла по воде, как от чьего-то дыхания.

Я провела пальцами по щеке – кожа была теплее, чем обычно.

«Может, жара», – подумала я. Но на улице стоял прохладный туман, и даже солнце не спешило показаться.

Я вышла за ворота, неся с собой корзину и нож для сбора трав. Земля под ногами была мягкой, а воздух пах дождём, который ещё не решился начаться. Вдоль ручья росли цветы – хрупкие, синие, похожие на крошечные языки пламени. Я нагнулась, тронула один, и в пальцах вспыхнул слабый отклик, как будто растение знало меня. Иногда я чувствовала это – тепло, не принадлежавшее ни телу, ни воздуху. Травы отзывались на него, вода становилась чище, когда я брала её, а больные люди спали крепче, если я касалась их лба.

Люди говорили: «руки у Лиэн тёплые, как солнце». Но я не любила, когда меня хвалят. От похвалы остаются следы, а я боялась следов – они напоминают, что ты существуешь.

Мира догнала меня у ручья, запыхавшаяся, с корзиной, полной полыни.

— Возьми, дитя, — протянула она. — Сегодня день, когда духи ближе к людям. Не стоит выходить без защиты.

— Полынь пахнет смертью, — сказала я.

— Зато смерть узнаёт свой запах и обходит стороной.

Мы засмеялись обе, но смех её дрогнул. В глазах старухи мелькнуло беспокойство, словно она видела что-то за моей спиной. Я обернулась – никого. Только туман, и в нём на миг будто дрогнула тень.

К полудню небо прояснилось. Я сушила травы на солнце, и напевала вполголоса старую песню, которую никто не помнил. Мелодия сама приходила – странная, как сон, где нет начала. Иногда казалось, что её кто-то подпевает, но едва я прислушивалась, и ветер гнал эхо прочь.

Я вернулась к колодцу и, умываясь, вновь посмотрела в воду. На дне колыхался отблеск солнца, и в нём на миг показалось лицо – мужское, с золотыми глазами. Я вздрогнула, рука задела ведро и оно ушло в глубину.

«Показалось», – сказала себе. Но сердце билось так, будто кто-то позвал меня по имени. По настоящему имени, которого я не знала.

Ближе к вечеру небо потемнело, словно кто-то провёл по нему рукой, стирая краску. Ветер стал настойчивым, туман ушёл в низины, а с перевала, редко показывавшегося из облаков, спустились первые серые тени. Пахло дождём и глиной, и весь воздух наполнился гулом – долина знала, что придёт буря. Я закрыла ставни, собрала с веранды травы, но внутри оставалось чувство, будто буря идёт не снаружи, а откуда-то изнутри.

Старуха Мира забежала на порог, вся взъерошенная, с платком, прикрывающим лицо.

— Тучи идут с севера. Говорят, в тех краях кто-то нарушил покой духов, — пробормотала она.

— Духи, — усмехнулась я, — они же, как люди, злятся, если им не поклоняются.

— А ты не шути, Лиэн. Когда ветер несёт запах железа, лучше двери не открывать.

Я проводила её взглядом, когда она ушла, и заметила: облака на горизонте вспыхивают сиреневым светом, будто кто-то невидимый зажигал огонь внутри них. В воздухе стояла странная дрожь, почти магическая, хотя я не верила в чудеса, пока они не начинают дышать тебе в спину.

Я взяла кувшин и пошла к реке. Вода там всегда была зеркальной, чистой, отражала каждый лист и каждую птицу, но сегодня она мутнела, словно кто-то развёл в ней пепел. Когда я присела набрать воду, то почувствовала лёгкий толчок в груди, такой же, как иногда снился ночью. Тень мелькнула на дальнем холме: человеческая фигура, едва различимая в сумраке, шаткая, как дым.

ГЛАВА 2 – «Глаза дракона»

Ветер в ту ночь выл так, будто гнал по небу стаю невидимых зверей. Сушёные травы под потолком заходили ходуном и вдруг заговорили всеми забытыми запахами сразу: полынь, дым, сырые доски, шёпот дождя, которого ещё не было. Я поднялась, не сразу понимая, что меня вытолкнуло из сна – сон сгорел, как тонкая паутина, оставив на коже липкое ощущение чужого взгляда.

Стена за моей спиной дрогнула, и дом ответил глухим треском, будто кто-то приложил к нему ладонь изнутри земли. Потом небо вспыхнуло – не молния, нет, золотой столб огня вырос за домом, как молодое дерево, рвущееся к луне. Свет разрезал тьму, и в этом свету вдруг возник он – незнакомец, которого я приютила днём, в дверном проёме, без тени, как будто сам соткан из жара.

— Вставай, — сказал он, даже не повышая голоса. У рта повис белый пар, но внутри парила пустыня.

Его ладонь легла мне на плечо – весомо, твёрдо, и мир, как плохо натянутая струна, отозвался звоном. Он рванул меня к двери, и в тот же миг по косяку прошуршали три свиста, как змея в сухой траве: в стены вонзились тонкие, как стрелы дождя, копья. На древках бежали светлячные руны, и там, где они царапали воздух, оставались искры, как следы ног по небу.

Вой ветра перешёл в гул. Снаружи кто-то крикнул коротко, командой, чужим языком. Незнакомец толкнул меня под лавку, сам развернулся – движение чистое, как выдох. Я успела увидеть, как он подхватил первое копьё голыми пальцами, будто это не клинок, а ветка, и переломил, не меняя выражения лица. Второе он отбил локтем, и в воздухе расцвёл веер искр – одна, раскалённая, села мне на ресницы, и я на миг увидела весь дом золотым, как в полуденный зной, хотя была глубокая ночь.

— Не смотри, — коротко бросил он.

Но я смотрела. На его шее, там, где обычно бьётся человеческий пульс, кожа разошлась тонким сияющим швом, и из-под неё прорезалась чешуйка – настоящая, тяжёлая на взгляд, с живой глубиной металла. Она поймала свет столба за домом и отразила его мне прямо в глаза. Сердце споткнулось, но не от страха, а от странного узнавания, как если бы кто-то назвал меня детским именем, которого не помнит никто.

Сквозняк с хрипом сорвал дверь. Чёрные фигуры в плащах скользнули внутрь – не скачком, а течением, как тени воды. Их копья вели себя как живые: на наконечниках плясало голубое пламя, из которого валил морозный пар. Один из них резанул древком вниз, по моим ногам, и незнакомец перехватил удар, уже без мягкости. В его движениях было что-то от зверя, которому наконец перестали приказывать быть человеком.

— Беги, — прошептал он, и это «беги» не было приказом, только просьбой, которую он сам себе не позволил бы выполнить.

Я не побежала. Внутри меня задвигались камни, и запах полыни стал горьким, как сожаление. Чужая рука выдернула копьё из стены и кинула в меня – зелёная руна на древке вспыхнула, как болотный глаз. Я даже не успела вдохнуть. Он шагнул, закрывая меня, и принял удар на себя. Воздух содрогнулся, словно по нему ударили огромным барабаном, и из его спины вырвалось пламя, не как из факела, а как из разлома: струи золотого огня рванули вверх, в крышу, вплелись в ночной ветер и заставили его запеть другим, низким голосом.

Мир на миг стал золотым. Зёрна пыли в воздухе превратились в звёзды, мои ладони – в прозрачные чаши, в которых колыхалась жидкая тьма. Я видела, как по его коже побежали трещины света, и внутри этих трещин клубился жар, будто под человеческой оболочкой дышит кузница. Он отбросил меня за печь, а сам встал на колено, вытаскивая из плеча древко. Крови не было, вместо неё тонкой нитью стекал свет, теплый на вид, как расплавленное золото.

Фигуры в плащах колебались, как огонь на ветру. Один из них хрипло сказал уже на знакомом мне языке:

— Она здесь.

Голос его шевельнул во мне то место, где память любит прятать осколки. Я сжала травяной мешочек в пальцах, и ощутила, как под ногтями покалывает искрами.

— Уходите, — произнёс незнакомец. Не громко, но стены его послушались: балки вздрогнули, в потолке лопнула старая смола, запахло смолёной слезой.

— Она наша, — ответил другой. — По праву печати.

Слово «печать» ударило мне в виски, как колокол. Я не знала, что это значит, но тело знало. Я выползла из-за печи, глупо, неосторожно, и встретила взгляд незнакомца. На миг его глаза стали совсем не человеческими: зрачки вытянулись, как щели двери в жаркий полдень, и за ними вспыхнул тот самый цвет, который я видела во сне – цвет расплавленного золота, в котором тонут обещания.

— Я не… — начала я, не найдя конца для этой мысли.

Он рванулся вперёд, как удар ветра, и дом взорвался резкими звуками: металл о камень, ткань о дерево, хрип и ржание огня. Он двигался, будто слышал музыку, которой не слышали остальные, мои лёгкие подхватили этот ритм – вдох, удар, вдох, отбивка – дыхание стало метрономом, и паника подстроилась под него, потеряв зубы.

Я кинулась к дверям, потому что кто-то снаружи пытался поджечь крышу. Вышла в разорванную ночь, и мир снова сменил кожу: над долиной стояла не буря, а огромная печь, где небесная тьма и земляной холод переплавлялись в новый металл. Пламя за домом стало ниже, зато шире, и в нём плясали белёсые тени, как будто огонь сам разговаривал на языке духов.

Копьё свистнуло у уха, задело волосы, и они пахнули горько – палёной полынью. Я обернулась – незнакомец уже был рядом, схватил меня за запястье, крепко, но так, чтобы кость не болела, и шёпотом, в котором дрожала звериная сдержанность, сказал:

ГЛАВА 3 – «Имя, которое не моё»

После ночных приключений мы вернулись в деревню. Он настаивал на пути как можно дальше, но я не готова была покинуть дом так быстро, да и его ранение требовало времени на восстановление.

Я вышла к колодцу на рассвете, когда долина ещё дремала в белёсом тумане, а воздух пах холодом и мятой. Всё вокруг казалось привычным: камни у порога, влажная верёвка, тугая рукоять ведра. Только птицы сегодня не пели. Тишина стояла такая плотная, что даже собственное дыхание звучало лишним. Я опустила ведро в глубину, и оно глухо ударилось о воду, будто не о жидкость, а о плоть.

Верёвка дрогнула в моих руках. Вода, обычно спокойная, зашипела – откуда-то снизу поднимались пузырьки, один за другим, словно под колодцем дышало нечто живое. Я не сразу поняла, что дрожу. Сначала из-за холода, потом, потому что тишина вокруг меня перестала быть просто тишиной, а стала ожиданием. Когда поверхность воды дрогнула и в ней проявилось отражение, я отпрянула, едва не опрокинув ведро.

То было не моё лицо.

Глаза – серебряные, будто в них растворилась луна. На лбу – тонкий знак, похожий на полумесяц, пульсирующий с каждым моим сердечным ударом. Кожа в отражении сияла, не моим светом, а чужим. В груди всё перевернулось, а пальцы сами потянулись к этой призрачной черте – проверить, жива ли она, или просто блик. Но в тот миг, когда я коснулась воды, она вспыхнула, как кипяток, и по ладони прошёл ожог.

Я отшатнулась, сердце рванулось куда-то вверх, к горлу. Воздух вдруг стал густым, а за спиной шорохнуло – шаги, медленные, осторожные, как у хищника, привыкшего скрываться. Я не обернулась, чувствуя, кто это. Райден.

Его тень упала рядом с моей, длинная и неровная от солнца, пробивавшегося сквозь туман. Он стоял слишком близко, и от его тела шёл жар, будто внутри него горел уголь, который никак не угаснет. Когда его рука коснулась моего плеча, я вздрогнула, но не от страха, а от узнавания. Его пальцы обожгли кожу, но не больно, а до мурашек.

— Не смотри в отражения, — тихо сказал он. Голос был низкий, хрипловатый, будто выжженный пламенем. Не приказ, не угроза, а просьба.

— Почему? — прошептала я. — Это ведь просто вода.

— Ничего простого в этой воде нет.

Он наклонился, и я заметила, как свет утреннего солнца отражается в его глазах золотыми искрами. На миг показалось, будто это не отражение, а пламя где-то внутри зрачков.

— Она показала мне лицо, — сказала я, едва слышно. — Но не моё.

Он замер, и в этом молчании было больше страха, чем в буре.

— Опиши, — попросил он, но взгляд отвёл.

— Глаза… светлые, почти серебро. И знак, здесь, — я коснулась лба, — как полумесяц.

Он выдохнул так резко, будто получил удар.

— Ты не должна видеть это.

— Почему? — я шагнула ближе. — Это ведь я, правда?

Он не ответил. Только посмотрел на меня пристально, так, будто внутри меня искал что-то, что давно потерял. Его ладонь легла поверх моей, всё ещё красной от ожога. Там, где его кожа касалась моей, пробежала волна тепла – не огня, а дыхания.

Вода в колодце зашипела сильнее. На поверхности появились круги, расходящиеся, как эхо нашего разговора. Я почувствовала, как что-то в мире сдвинулось. Птицы всё ещё молчали, но из леса донёсся глухой звук, похожий на стон земли.

— Что ты скрываешь, Райден? — спросила я.

— Себя, — коротко ответил он. — И тебя тоже.

Эти слова прозвучали так, будто они сорвались раньше, чем он успел их удержать. Потом он сжал челюсть, отступил на шаг, и воздух между нами будто остыл.

— Забудь, что видела, — произнёс он.

— Я не могу забыть, если не понимаю.

Он закрыл глаза, словно в этот момент боролся не со мной, а с тем, что внутри. С огнём, который шептал ему собственные страхи.

— Вода – память, — наконец сказал он. — Она показывает то, что спит. А ты начинаешь просыпаться.

От этих слов в груди кольнуло: то ли страх, то ли любопытство. Я посмотрела на воду – отражение исчезло, вместо него только мутный блеск, как жидкое зеркало, слепое и бездонное. Но мне почудилось, что в глубине всё ещё дрожит контур того лица. Моего. Или её.

— Райден, — позвала я, но он уже отошёл.

Он не обернулся, только сказал тихо, почти для себя:

— Когда отражения начинают говорить, мир перестаёт быть тем же.

И ушёл.

Я стояла ещё долго, не двигаясь. Смотрела в воду, где дрожало чужое лицо, и впервые почувствовала: то, что я называю «я», может быть всего лишь чьим-то сном.

Вечером дом пил тёплую тьму, пахло тушёной чечевицей и полынью, которую я бросила в очаг, чтобы перебить терпкий дым после дневного костра. Райден сидел у стены, не раздеваясь, как будто одежда была доспехом и стоило расстегнуть ремень – он рассыплется. Он почти не ел весь день, а когда ел – делал это молча, будто сам процесс был для него обязанностью, а не утешением. Я поставила миску на стол и села напротив, упрямо решив, что сегодня он посмотрит на меня не как на опасную случайность, а как на живого человека.

— Тебе нужно нормально поесть, — сказала я без нажима, двигая к нему хлеб. — И лечь, а не дремать на скамье.

ГЛАВА 4 – «Когда в доме становится жарко»

Я проснулась не от звука, а от тишины. Такой тишины не бывает в живом мире, она пахнет выжженным воздухом и опрокинутым временем. Сначала я решила, что ослепла, но когда подняла руку – пепел с неё посыпался, как песок из разбитых часов. Всё вокруг было серым, словно кто-то вымыл мир до последней краски. Земля под ногами ещё дышала – тяжело, с шипением, будто под кожей планеты оставался жар.

Райден стоял чуть поодаль. Его силуэт казался высеченным из камня, и только глаза, которые раньше были просто золотыми, теперь светились, как трещины на раскалённом металле. Он не двигался. Смотрел на меня долго, без обвинения, но с той тихой болью, в которой больше понимания, чем прощения.

Я обхватила колени руками, чувствуя, как кожа под ладонями пульсирует, будто внутри меня течёт что-то живое и горячее. Не кровь. Не сила. Что-то иное.

— Ты знал, — выдохнула я, не глядя. — Что всё так закончится.

Он помедлил. Потом подошёл ближе, и запах пепла смешался с чем-то металлическим, возможно, это был запах его кожи.

— Я знал, что ты вспомнишь, — сказал он тихо. — Но не знал, что так быстро.

Я подняла взгляд. Его лицо было испещрено тонкими линиями – не морщинами, а следами света, будто внутри него тоже что-то ломалось.

— Это… я сделала? — слова застревали в горле. — Всё это?

Он не ответил сразу. Лишь посмотрел на небо. Там, где раньше стояли горы, теперь медленно распадалось облако света. Оно напоминало сердце – огромный, умирающий орган, бьющийся последними вспышками.

— Это не ты, — наконец произнёс он. — Это мир, который тебя узнал.

Я не поняла, но он не стал объяснять. Вместо этого сел рядом, так близко, что я почувствовала жар от его плеча. Мы молчали. Только ветер гонял пепел по равнине, и каждый его порыв приносил слабое потрескивание, словно в недрах земли ещё горел уголь.

Я опустила ладонь на почерневшую землю, и та дрогнула. Не от моего веса, а как будто узнала прикосновение. Из трещины поднялся тонкий пар, потом ещё один. Я отдёрнула руку, но пар превратился в светящуюся жилу, медленно ползущую под поверхностью.

— Оно дышит, — прошептала я.

— Это ты, — ответил Райден. — Магия не спит, пока помнит хозяина.

Мне стало страшно. Я почувствовала, как под кожей шевелится жар, как пламя поднимается изнутри, добирается до горла, и я почти слышу, как мир откликается на каждый мой вдох. Хотелось спрятаться, но куда? От самой себя не убежишь.

— Райден, — я коснулась его руки, — если это… проклятие… можно ли его остановить?

Он покачал головой.

— Проклятие – это просто обещание, выполненное до конца. А ты дала его тогда, когда решила спасти всех.

— Но я не помню, — я сжала пальцы. — Я не помню, зачем.

— Память – не защита, — сказал он тихо. — Иногда она просто отсрочка.

Он посмотрел на меня снова, так, будто видел не тело, а отражение света, прячущегося под кожей. И в тот миг мне показалось, что его зрачки изменились: золотые кольца вокруг зрачков медленно вращались, словно в них отражались две луны.

— Ты чувствуешь жар, да? — спросил он.

Я кивнула.

— Не сдерживай его. Если подавишь – он разорвёт тебя изнутри.

Его голос был спокоен, но я слышала под ним усталость, такую глубокую, будто он уже проходил через это когда-то. И, может быть, действительно проходил.

Я встала. Пепел осыпался с платья, будто снег. Над нами висело небо цвета выжженного пергамента. Ни птиц, ни звуков – только редкие всполохи света, похожие на отголоски молний, застывших в воздухе. Вдали треснула земля, и тонкая струйка пара поднялась, рисуя в воздухе спираль.

— Оно зовёт, — сказала я.

— Не отвечай, — резко обернулся он. — Пока ты не приняла имя до конца, каждый ответ – шаг к катастрофе.

Я засмеялась – коротко, горько.

— Поздно, Райден. Оно уже звучит внутри меня.

Он уже не реагировал так резко на своё имя, да и какой был смысл, когда… всё это звало так ярко. Он просто подошёл ближе, и обхватил моё лицо ладонями. Его пальцы были горячими, как раскалённый металл, но я не отпрянула.

— Тогда хотя бы дыши со мной, — прошептал он. — Пока можешь.

Мы стояли среди пепла и дышали в унисон. С каждым вдохом из трещин земли поднимались крошечные искры, будто мир учился повторять за нами этот ритм. А когда ветер утих, я впервые ощутила, что тишина больше не пуста. Она полна шёпота.

Он поднял голову, глядя на горизонт, где свет от моего имени всё ещё таял.

— Скоро они почувствуют, — сказал он.

— Кто?

— Те, кто следит за огнём. Совет.

Он выдохнул, и изо рта вырвался пар, не холодный, а дымный, золотой.

Я вдруг поняла: утро после катастрофы – это не конец, а начало. И в этом трескающемся мире, где даже пепел дрожит, самое страшное – не пламя. Страшнее – ожидание того, кто придёт на его свет.

Звон стали пришёл раньше, чем ветер, и я сразу поняла, что утренней тишине не суждено продлиться. Он был не громким, а точным, как если бы кто-то постукивал ложкой о край мира, проверяя, не треснула ли посуда. Райден чуть повёл плечом, и тонкая пыль пепла сорвалась с его плаща, взгляд стал узким и настороженным, рука, почти незаметно, нашла моё запястье и сжала так, будто он боялся не врагов, а того, что я сделаю шаг вперёд без него.