Хюнкяр стояла у окна, ее пальцы сжимали край подоконника так сильно, что костяшки побелели. Виноградники за окном, обычно такие умиротворяющие, сегодня казались ей темным лесом, полным скрытых угроз. Гнев и боль от ссоры с сыном все еще жгли ее изнутри. Она закрыла глаза, пытаясь успокоить дрожь в руках, но тут зазвонил телефон.
— Алло? — ее голос дрогнул, хотя она старалась держать себя в руках.
— Госпожа Хюнкяр, это Сание, — голос на другом конце был напряженным, почти шепотом. — Хаминне отвезли в больницу. Ее перевели в реанимацию. Будет лучше если вы приедете .
Сердце Хюнкяр остановилось. Ее мама… в реанимации? Это не могло быть правдой. Но голос Сание звучал так реально, так страшно. Она бросила трубку, не дослушав, и схватила первую попавшуюся кофту. Ее руки дрожали, пока она застегивала пуговицы, и она едва могла думать.
Дорога в больницу превратилась в ад. Она плакала, не в силах остановиться, представляя худшее. Ее мама, ее опора, та, кто всегда была рядом… Что, если она потеряет ее?
Когда она ворвалась в больницу, ее глаза тут же наткнулись на сына. Он стоял в углу, его лицо было каменным, глаза опущены. Он даже не посмотрел на нее. Хюнкяр хотела закричать, броситься к нему, потребовать объяснений, но ее ноги сами понесли ее к двери реанимации.
— Где моя мама? — ее голос сорвался, когда она схватила за руку проходящую медсестру. Та кивнула на дверь в конце коридора.
Хюнкяр шагнула вперед, чувствуя, как стены сжимаются вокруг нее. Она не знала, что ждет ее за этой дверью, но одно она знала точно: ее мир никогда уже не будет прежним.
Хюнкяр стояла у двери палаты, пальцы сжимали ручку так, что костяшки побелели. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом антисептиков и лекарств. Она медленно вошла, словно боялась разбудить тишину. Мама лежала на больничной койке, бледная, как полотно, глаза закрыты, руки безвольно лежали на одеяле. Хюнкяр почувствовала, как ком подступил к горлу. «Мамочка…» — прошептала она, голос дрогнул. Она опустилась на колени возле кровати, пальцы осторожно коснулись руки матери. Холодная. «Я так тебя огорчила, прости, прости меня, мама…»
Дверь открылась, и вошел доктор. Хюнкяр резко обернулась, глаза молили о надежде. «Что с ней?» — голос дрожал, но она старалась держаться. «Высокое давление, кровоизлияние в мозг. Если маленькое — выживет», — ответил он, голос сухой, профессиональный. «А если большое?» — Хюнкяр почувствовала, как сердце сжалось. Доктор лишь покачал головой, словно ответ был очевиден.
«Мамочка, милая, я не смогу без тебя…» — она опустила голову на край кровати, слезы катились по щекам. В этот момент мама слегка шевельнулась, глаза медленно открылись. «Хюнкяр… где я?» — голос был слабым, но живым. «Мамочка, ты в больнице, тебе стало плохо, но сейчас ты в порядке», — Хюнкяр схватила её руку, словно боялась, что мама исчезнет.
Хаммине слабо улыбнулась. «Отвези меня домой…» — прошептала она. «Как только доктор разрешит, мы поедем», — обещала Хюнкяр, но доктор, стоящий в дверях, строго покачал головой. «Ей нужно остаться для обследования».
Хюнкяр кивнула, понимая, что спорить бесполезно. Она наклонилась, поцеловала маму в лоб. «Спи, мамочка. Я буду здесь, когда ты проснешься». Она вышла из палаты, но не для того чтобы уходить — лишь ждать, как тень, готовая вернуться в любой момент.
Ее сердце замерло, как птица в клетке, когда она увидела его. Али Рахмет стоял в коридоре, его глаза, глубокие и темные, словно ночь в горах, пронзили ее насквозь. Время словно остановилось, сжавшись в одну точку, где остались только они двое. Его лицо, изборожденное морщинами, было все тем же — знакомым и чужим одновременно. Он словно вышел из тени сорокалетнего молчания, чтобы задать вопрос, который не смог задать тогда, когда огонь их молодости еще пылал ярко.
— Хюнкяр, — его голос был низким, как гул далекого грома, — Прости, я задержался. На сорок лет.
Она не могла дышать. Ее пальцы сами собой сжали края платья, будто пытаясь удержаться за что-то реальное.
— Я пришел спросить то, что не смог тогда, — продолжал он, и его слова звенели в тишине, как сталь, обнаженная перед боем. — Ты выйдешь за меня?
Воздух вокруг них загустел, будто весь мир затаил дыхание. Она видела, как его глаза горели, как в них плескалось море чувств, которое он держал в узде все эти годы. Вокруг них стояли люди, но их присутствие казалось эхом, далеким и неважным.
— Что ты говоришь при людях? — прошептала она, но в ее голосе не было упрека, только изумление, смешанное с трепетом.
— Пусть слушают, — он шагнул ближе, и его голос загремел, как горный обвал. — Пусть вся Чукурова слышит! Я полюбил тебя сорок лет назад, и до сих пор люблю. Ни один ластик времени не смог стереть мою любовь и не сотрет!
Он протянул руку, и его пальцы коснулись ее лица, словно он боялся, что она исчезнет, как мираж.
— Хюнкяр, пусть все будут свидетелями. Пусть Чукурова станет свидетелем. Будешь шагать со мной по пути, который не смогла пройти тогда? С позволения Бога, ты готова стать моей женой, разделить свою судьбу с Фекели?
Ее сердце билось так громко, что она едва слышала собственные мысли. Она посмотрела на него, и в ее глазах загорелся огонь, который давно не пылал.
— Али Рахмет, — она произнесла его имя, словно пробуя его на вкус после долгой разлуки.
Она замолчала, ее губы дрожали, но в ее взгляде читался ответ, который он ждал сорок долгих лет.
Демир шагнул вперед, его глаза горели, как раскаленные угли. "Ты будешь слушать болтовню этого ненормального?" — его голос был низким, но будто раскалывал воздух, как лезвие.
Хюнкяр не отводила взгляда, ее губы сжались в тонкую линию. "Оставь, Демир," — ответила она, но в ее голосе не было привычной твердости, лишь тень сомнения.
"Папа, ты что несешь?" — выкрикнул Йилмаз, его лицо покраснело от гнева.
Али Рахмет молчал. Его глаза, холодные и расчетливые, встретились с взглядом Хюнкяр. "Скажи, Хюнкяр," — его голос был тихим, но каждое слово будто резало по коже. — "Пусть все слышат о нашей любви."
"Любви?" — Демир взорвался, его кулаки сжались так, что костяшки побелели. — "Ты убийца моего отца! Ты убил мужа этой женщины! И ты думаешь, она ответит тебе согласием?"
Хюнкяр сделала шаг назад, ее сердце билось так громко, что, казалось, его слышали все. Она смотрела на Демира, потом на Али Рахмета, и в ее глазах мелькнула тень боли.
"Послушай меня, Демир," — сказал Фекели, его голос был спокоен, но в нем чувствовалась сталь. — "Я молчу, чтобы эта война между всеми закончилась. И поэтому не буду отвечать на твой вопрос."
Воздух стал густым, словно наполненный невысказанными словами и нерешенными конфликтами. Хюнкяр почувствовала, как напряжение висит в воздухе, как туча перед грозой.
Демир замер, его кулаки сжались в бессильной ярости, но взгляд Зулейхи, холодный и острый, как лезвие, остановил его на месте. Он чувствовал, как кровь стучит в висках, а дыхание становится тяжелым, словно грудь сдавили стальными тисками. Али Рахмет стоял неподвижно, его глаза, словно бездонные пропасти, смотрели прямо в душу Демира.
"Ты знаешь правду," — произнес Али Рахмет, его голос звучал тихо, но с такой уверенностью, что слова, казалось, вибрировали в воздухе. — "Ты знаешь, я знаю, и Бог знает."
Йилмаз, стоявший чуть позади, нахмурился. "Папа, ты это делаешь, чтобы защитить честь этой женщины?" — спросил он, его голос дрожал от сдерживаемых эмоций.
Фекели, стоявший рядом, медленно повернул голову. "Нет необходимости защищать эту женщину," — ответил он, его слова звучали как приговор. — "Госпожа Яман сама умеет себя защитить. Никто не может ничего сказать ни о моей любви, ни о репутации госпожи Яман в Чукурова." Он бросил на Йилмаза взгляд, полный презрения, словно он был недостоин даже говорить об этом.
Демир, не выдержав, усмехнулся. "Посмотрите на это," — произнес он, его голос был наполнен сарказмом. — "Смешно, правда?" Его глаза метались между матерью и Фекели, словно ища хоть какую-то слабость, но их лица оставались непроницаемыми.
В воздухе витало напряжение, словно перед грозой, и каждый из них чувствовал, что следующее слово, следующий шаг могут стать последними перед тем, как разразится буря.
"Ты готова провести последнюю весну своей жизни со мной?" — его голос был низким, почти шепотом, но в нем звучала сталь, словно клинок, занесенный над судьбой.
"Я сейчас что-то сделаю, давай уйдем отсюда," — Демир бросил взгляд на мать .
"Демир, отпусти," — Хюнкяр вырвала свою руку, её голос был тихим, но в нем звенела сталь. Она посмотрела на Али Рахмет, её сердце билось так сильно, что казалось, вот-вот разорвет её грудь.
"Согласна," — произнесла Хюнкяр, её слова были как плеть, хлестнувшая по воздуху.
Тишина, последовавшая за ее ответом, была оглушительной. .