Проклятый

Пролог

Златослава брела по лесу. Дождь, словно тысячи ледяных игл, хлестал ее по лицу, забиваясь под мокрую, рваную рубаху. Каждый шаг отзывается мучительной болью во всем теле – израненном, исхлестанном ветвями, ослабшем от родов. Кровь, смешиваясь с дождем, окрашивалв землю под босыми ногами. В руках она несла новорожденную дочь, хрупкое дитя, завернутое в лохмотья.

Усталость тянула ее в бездну, шептала о покое, о забвении. Но тепло маленького тела в руках не давало ей сдаться.

"Нет, – шептала она, сильнее прижимая дочь к себе. – Не сейчас. Не сейчас, когда ты только родилась…"

Мысли путались, разум мутнел. Она видила пред собой лица близких, слышила их голоса, но чувствовала, как они отдаляются, уплывают в туман.

"Отец… матушка… простите меня… я не смогла…"

Но тут же голос внутри, сильный и твердый, заглушил это отчаяние.

"Врешь! – шепчет она. – Ты сильная! Ты выдержишь! Ради нее! Ради жизни!"

Мысли Златославы кружились как осенние листья, гонимые ветром. В каждой капле дождя, хлещущей в лицо, она видела его – Радислава, ее мужа, ее любовь. Вспоминала широкую улыбку, искренний смех, сильные руки, обнимающие ее так крепко, словно весь мир готов был рухнуть.

И вот, его больше нет. Подло, трусливо, нож в спину. Не на поле брани, в честном бою, а из-за угла, когда он совсем не ждал, от человека которому доверял как брату. Боль разрывала ее изнутри, словно дикий зверь, терзая воспоминания, не давая покоя.

Радислав… Он мечтал увидеть дочь, представлял, как будет рассказывать ей сказки, как будет беречь и любить словно нежный цветок. Он ждал этого момента, как ждет земля первого весеннего тепла.

А теперь… Теперь он лежит в сырой земле, не увидев свою дочь, свою маленькую копию. Златослава сжимала в руках новорожденную, и видела в её глазах Радислава. Тот же свет, та же неукротимая воля, тот же взгляд, полный любви и надежды.

"Ты бы гордился ею, Радислав, – прошептала она, обращаясь к ветру и дождю. – Она сильная, как и ты.

Слезы текли по её лицу, смешиваясь с дождем и кровью.
Златослава смотрела на крохотный комочек, завернутый в грубую домотканую ткань. Ее новорожденная дочь – единственное, что удерживало ее сейчас на краю между жизнью и небытием. Дыхание с каждым разом становилось все более хриплым, а боль, пронзавшая тело, отзывалась холодом в костях. Оставить ее одну… Эта мысль терзала хуже самой мучительной агонии.

Но выбора не было. Златослава чувствовала, как жизнь покидает ее, словно песок сквозь пальцы. Смерть не страшила ее сама по себе. Она видела достаточно страданий и жестокости в этом мире, чтобы не бояться ухода. Что пугало – неизвестность и страх за судьбу дочери.

Златослава медленно осела на землю, она была холодной и влажной, пропитана запахом прелой листвы и увядающих трав. Она опустилась осторожно, словно боясь разбудить ребенка, словно не желая потревожить его безмятежный сон. Рядом с собой, бережно, словно хрустальную вазу, она положила свою новорожденную дочь.

Пальцы, некогда ловкие и сильные, теперь дрожали, когда она касалась нежной кожи на лбу малышки. По ее щеке скатилась одинокая слеза, упав на безупречное личико дитя. Поцелуй – ледяной и трепетный – на лобик. В этом поцелуе было все: материнская любовь, горечь прощания и надежда на лучшее будущее.

«Прости меня, дитя мое,» – прошептала она, и ее голос звучал как шелест осенних листьев, уносимых ветром. «Прости за то, что и я, и отец твой покинули тебя. Мы хотели бы видеть, как ты растешь, как делаешь первые шаги, как учишься говорить. Хотели бы защитить тебя от всех бед и несчастий этого мира. Но судьба распорядилась иначе. Прости, что не сможем этого, прости, что оставляем тебя одну».

В тишине леса ее слова звучали как молитва, обращенная к древним богам. Молитва о защите, о милосердии, о том, чтобы ее дочь нашла свою судьбу, даже если эта судьба уготовила ей испытания.

Златослава прижала дочь к груди, словно стараясь впитать в себя ее тепло, ее жизнь. Слабые руки, все еще обвивающие крохотное тельце, постепенно теряли силу. Дождь, яростно хлеставший сквозь ветви деревьев, словно оплакивая ее уход, внезапно стих, оставив после себя лишь тихие капли, стекающие по листьям. Последний вздох вырвался из ее груди, и тело обмякло, погружаясь в вечный сон.

Тишина леса стала еще более гнетущей, нарушаемая лишь шелестом листвы и редким пением птиц. В этой тишине, словно отвечая на ушедшую жизнь, новорожденная девочка открыла глаза. Не голубые, не карие, не серые – зеленые, как тина в лесном озере, глубокие и загадочные, в них отразилась сырая зелень леса, вековая мудрость деревьев и неукротимая воля к жизни, только что подаренная ей матерью кровью и последним вздохом.

Взгляд ее, чистый и невинный, скользнул по мертвому лицу матери. Не понимая, не зная, не скорбя. Лишь отражая в зеленой глубине зрачков холодную тишину леса, который теперь станет её домом, пока не найдутся те, кто придут за ней. Пока не придет её час покинуть это место.

Долго ждать не пришлось из тумана появились две призрачные женские фигуры, будто бы сотканные из него. Они двигались плавно, бесшумно, словно тени, преследующие друг друга в вечной игре. Их приближение ощущалось не звуком, а леденящим прикосновением к коже, мурашками, пробегающими по спине. Казалось, само пространство вокруг них сжималось, наполняясь ощущением неминуемой катастрофы. Кто они? Ангелы или демоны? Проклятие или спасение? Ответы скрывались в глубине их призрачных глаз, в тихой борьбе, разворачивающейся между светом и тьмой. Они плыли сквозь туман, оставляя за собой лишь холод и страх, предвестники чего-то ужасного, что вот-вот должно было произойти. Одна выплывала, словно лунный свет, облаченная в струящееся серебристое платье, которое колыхалось, несмотря на отсутствие ветра. Её волосы, цвета пепла, рассыпались по плечам. Она казалась воплощением спокойствия, незыблемой тишиной, пропитанной печалью вечности.В ее очах сияла вся скорбь мира, будто каждая слеза человека была ее слезой. В этих небесно-голубых озерах отражались тени забытых царств, отголоски невысказанной боли. Ее взгляд был зеркалом, в котором отражались трагедии людей. Казалось, она носила на себе бремя всех страданий, когда-либо испытанных смертными.