Прости, Алиса

1.

Первую часть читайте бесплатно здесь: https://litnet.com/shrt/P3PD

***

Андрей

После шестого урока я проводил Алису вниз. Только до вестибюля, как и обычно. Чтобы ее отец, который ждал у школьных ворот, не увидел нас вместе. И чтобы я его не видел.

– Андрей, – Алиса дошла до дверей, но вернулась. – А давай сегодня погуляем?

Я хотел отказаться. Не стоит нам гулять. А по-хорошему, не стоит нам вообще быть вместе. Но кто бы выдержал ее слезы? Я точно не мог. Вот и решил просто дождаться, когда она закончит школу и уедет поступать. Алиса сама говорила, что отец планирует отправить ее в Москву. Тогда и порву с ней окончательно. А там уж с глаз долой, из сердца вон…

Надеюсь, моя девочка быстро оправится и забудет меня. Сам я – навряд ли, конечно.

Иногда, особенно ночами, меня скручивала такая тоска, стоило лишь представить, что через месяц мы расстанемся навсегда и я больше ее не увижу. Зачем-то придумывал, как всё у нас могло бы быть, но быстро отгонял эти мысли, чтобы не травить себе душу.

Нам с ней просто не повезло…

А теперь я, как мог, старался от нее отдалиться. Нет, я был рядом, но только в школе, чтобы, не дай бог, опять не началась вокруг нее какая-нибудь заварушка. Это необходимость, говорил себе. Я просто ее защищаю. Но за пределами школы – никаких отношений, никакого сближения. Я не разрешал себе касаться ее, хотя хотел этого до безумия. Хотел вновь ощутить вкус ее губ и запрещал себе вспоминать наши поцелуи.

Мы должны отвыкнуть друг от друга. Чтобы потом не было слишком больно. Но все равно это тяжело – знать, что скоро расстанемся.

Я видел, что Алиса чувствовала наше отдаление и не понимала меня. Украдкой смотрела с тоской. Спрашивала постоянно, люблю ли ее. Я отвечал как можно равнодушнее: да. А сам в уме думал: больше жизни.

Да, всё могло сложиться по-другому. Если бы не ее отец…

Я не мог это ни забыть, ни отпустить. Не мог простить его, даже ради Алисы. Хотя честно пытался. Я хотел, чтобы он ответил за всё сполна. И он ответит, обязательно ответит, как только она уедет…

Алиса просительно заглянула в глаза и добавила тонким голоском, от которого у меня тотчас сжалось сердце:

– А то мы с тобой только в школе общаемся. Как будто за пределами школы мы друг другу никто. И потом, сейчас так хорошо на улице, а я все время дома сижу. Мне так плохо и одиноко.

Мое «нет» стало комом в горле. Все-таки, несмотря на все мои установки, я не могу ей противостоять.

Я выдавил из себя улыбку.

– Да, конечно. Давай сходим куда-нибудь вечером.

– Где и во сколько встретимся? – воодушевилась она.

Я пожал плечами.

– Где тебе удобнее.

– Тогда давай в пять у фонтана, который возле универмага? Где мы, помнишь, зимой встречались, когда на каток ходили?

Я сразу невольно вспомнил, как мы встречались с ней там зимой, а потом катались на коньках. Я ее учил. До чего же мы были тогда счастливы. И хотя прошло с того времени всего несколько месяцев, а ощущение такое, что это было очень давно, в какой-нибудь прошлой жизни.

– Да, конечно. Договорились.

Когда я пришел со школы домой, у подъезда меня поджидал Лёха. Это парень Зои, старшей сестры Алисы. Мы пожали друг другу руки.

– Поднимемся? – позвал его я к себе.

– Да не, спасибо. Я тут не один, с другом. Вон он, – Леха махнул рукой в сторону припаркованного неподалеку уазика. – Привез тебе остаток долга. Ну и Зоя кое-что для Алисы передала. Матушка ее научила вязать, вот она связала ей варежки. Не совсем по сезону, но на будущее, – усмехнулся он.

Затем вручил мне пакет. Почти всю сумму Лёха вернул еще пару месяцев назад.

– Деньги там, в конверте. Спасибо тебе еще раз. От души.

– Да не за что. Как мама?

– Хорошо уже. Матушка тоже передает тебе благодарность. Ну и Зоя, конечно. Приезжай в гости. Мы тебе всегда будем рады.

Мы коротко обнялись. Затем Лёха направился к уазику, а пошел домой.

Конверт убрал в сервант, к остальным деньгам. А пакет повесил на ручку двери. Как раз пойду на свидание и отдам Алисе.

Было начало четвертого, когда в дверь позвонили и тут же начали тарабанить.

Я открыл.

В прихожую ворвался Саня Иноземцев, красный, взмокший, запыхавшийся. Расхристанный весь и с ошалевшим взглядом.

– Андрюха, беда! – выпалил он, качаясь.

2

– Что случилось? – встревоженно спросил я.

Но Саня не мог говорить. Видимо, долго бежал, и теперь он, согнувшись в поясе и уперев руки в колени, пытался отдышаться.

– Дай водички, а?

Я налил ему стакан воды.

Он пил жадно, запрокинув голову назад, только кадык дергался. Затем шумно выдохнул и облизнул мокрые губы.

– Сань, можешь внятно объяснить, что произошло?

– Андрюха, короче, наши девки впухли по полной. Ирка, Машка твоя и Светка. И мы из-за них. И че теперь делать – я вообще без понятия.

– Поподробнее.

Саня скинул кеды и прошел в комнату. Сел на диван, расставив широко ноги, но, видать, от нервов сидел как на иголках.

– Ты же в курсе, чем Холичев со своими шестерками промышляет?

Честно говоря, с того времени, как Холичев выпустился из детдома, я о нем и думать забыл. Да и вообще мало вспоминал то время. Но если учесть, что у нас он кошмарил шпану и отжимал бабло и шмотки, то вряд ли теперь заделался честным трудягой.

– Не очень, – ответил я.

– Ну если грубо, то он подгоняет наших девок Кемаловским. Сразу как те сваливают из детдома, он тут как тут. Типа работу им предлагает. Может, и не только наших, не знаю. Но наших – сто пудов. Я это и раньше слышал. Пацаны говорили. А! Помнишь, Аллочка у нас была? На три года старше? Такая шикарная чикса… рыжая… Холичев сам на нее слюни пускал. Они еще какое-то время после детдома жили вместе. Потом она хотела уйти к другому челу. И, в итоге, того чела больше никто не видел, а Аллочка у Кемаловых проституткой работает. Говорят, вечно обдолбанная теперь.

– А с нашими девчонками что? – сразу напрягся я.

– Да короче, дуры они, конечно. Холичев тут к нам повадился ездить. Он же себе жигу прикупил. Разбогател у Кемаловых. Ну и ездит к нам. Типа к Ящерице поздороваться, но на самом деле за девками. Типа они же всё, школу закончили. Скоро отчаливают в свободное плаванье, вот он и подсуетился. Я вообще не знаю, чего они до сих пор не свалили. Машке еще в марте восемнадцать стукнуло, Ирке тоже вот недавно. Ну, с Машкой понятно. Ей некуда...

– Сань, что с девчонками? – перебил я его. – Они поехали с Холичевым?

– Да! Говорю же, дуры! – негодуя, Саня хлопнул себя по коленам. – Мы их, главное, предупредили. Я Ирку вообще упрашивал чуть ли не на коленях, чтобы никуда не ездила. Про Аллочку рассказал, про то, что Холичев шлюх подгоняет Кемаловым. Про всё, короче. Она только поржала. Типа: «Не ревнуй, мелкий». Тупые дуры, красивой жизни захотели! Им же Холичев наплел с три короба. Покатаемся, в ресторане посидим, все дела. Я Ирке говорю: «Сама подумай, нахрена ему вас просто так катать и по рестикам возить?». А она: «Потому что я красивая». Ну и вот… начепурились они и поехали с ним, как мы их ни останавливали. Это было еще перед майскими праздниками. Вернулись потом чуть не под утро. Бухие в хлам. И, прикинь, Ящерица, типа, ничего не заметила. Эти дуры еще другим девкам растрезвонили, как они там шикарно гульнули, какие все были душки, типа, даже бабок немного дали. А в следующий раз пообещали подарить набор косметики какой-то крутой, по телику сейчас все время крутят. Макс… там какой-то фактор… А чтоб ты понял, кроме Холичева там еще и Кемаловы были. В ресторане с нашими девками.

– Я так понимаю, Холичев за ними опять приезжал?

– Да! Вчера перед ужином, сука, на своей жиге нарисовался не сотрешь. Опять девок позвал, и эти, как овцы, за ним побежали. В этот раз в сауну. Я им: «Вы совсем дуры? В сауну только шлюх водят». Ирка давай стебаться: «Кто о чем, а ты о шлюхах. Мы хоть развлечемся как люди. Не с вами же, малолетками, тут сидеть». Я психанул. Тоже, блин, нашлись взрослые тёти! Подумаешь, совершеннолетние они. Мне вон тоже через два месяца будет...

– Сань, что дальше было? – прервал я его негодование.

– А! Короче, сказал я Ирке: «Да пошла ты, шалава». Она меня послала, и опять втроем уехали. А потом среди ночи прибежала Машка. Вся зареванная. В окно на первом этаже в туалете влезла. И к нам в спальню ломанулась. В общем, все вышло, как мы и ожидали. Машка сказала, что сначала все было хорошо, а потом их отвезли к Кемаловым, продолжить гулянку… Ну а там уже хотели по кругу пустить. Девки заартачились, и их стали избивать. Сказали, что они должны кучу бабла. Ну и типа, отрабатывать теперь должны.

– И девчонки все еще там у них?

– Да! – с отчаянием воскликнул Саня. – Мы с пацанами собрали сколько могли, позанимали там… Ну и ходили сегодня туда, к Кемаловым.

– И что?

Саня встал с дивана, повернулся ко мне задом и задрал водолазку. На спине и боках проступили багровые пятна.

– Отпинали, что ли?

– Угу, суки. Мне еще, считай, повезло. Сереге вообще башку разбили. И всё бабло, конечно, отобрали.

– А девчонки?

– А девчонки у них. Типа они им столько должны, сколько нам не снилось. И будут отрабатывать… Мы сразу в милицию. Но нас там послали. Да вообще чуть не загребли, уроды. Типа, мы бухие и буяним. Да и так было ясно, что ни хрена они не станут делать.

– А где сейчас пацаны?

– Да Сереге плохо стало. Говорю же, ему голову пробили. Его Толян повел в больничку, а я вот к тебе. Андрюх, что делать-то будем? Ирка, конечно, дура, но нельзя же так…

3

Вместе с Саней мы вышли из дома. И буквально сразу же у подъезда столкнулись с Машкой. Она выглядела перепуганной, прямо дрожала вся и постоянно озиралась по сторонам.

– Вы куда? – спросила она встревоженно.

– Мы… Андрюх, мы сейчас куда? – обернулся ко мне Саня.

– К Кемаловым.

Он растеряно сморгнул.

– Андрюш, это опасно! – заплакала Машка. – Ирка со Светкой у них, я так за них боюсь. И за себя боюсь.

– Так а чего ты по улицам шастаешь? – прикрикнул на нее Саня. – Не нагулялась еще?

– Они меня ищут! – выпалила Машка сквозь слезы.

– Кто? Кемаловы? – спросил Саня.

Она быстро закивала.

– Ну, то есть Холичев. Он сегодня после обеда приехал, – заикаясь и всхлипывая, говорила она. – Я его из окна видела. Ходил по территории, с нашими разговаривал. Про меня спрашивал… Я попросила девчонок его отвлечь, а сама за склады и убежала…

– Дура! Он тебя по дороге мог поймать.

– Я по кустам… Вон вся исцарапалась…

Машка показала локоть и щеку. Потом обратилась ко мне:

– Андрюша, что мне делать? Я боюсь, я так боюсь…

– Идем, – я вернулся в подъезд. Машка семенила следом.

Я запустил ее в квартиру и закрыл за ней дверь, предупредив, чтобы никого не впускала.

Саня не поднимался, ждал меня на улице. Когда я снова вышел, затараторил:

– Андрюха, ты че, серьезно? Ты собрался к Кемаловым? Не, ты не думай, я не очкую… Просто… что мы с тобой вдвоем против них сделаем?

– Ну ты же сказал, что они требует денег. Попробуем договориться.

– А где бабло возьмем?

– У меня есть.

– Откуда?

– Я же отцовскую машину осенью продал. Ну вот Леха вернул долг.

Спустя полтора часа мы были уже у дома Кемаловых. Долго стучали в стальные ворота, пока не лязгнул засов. В приоткрытую калитку высунулся мелкий кучерявый цыганенок.

– Тебе чего? – спросил он меня, словно не замечая Саню.

– С Баро поговорить надо, – ответил я. – Скажи ему, это Кузьминский.

Мальчишка с сомнением меня разглядывал и не торопился возвращаться в дом.

– Ну! – подстегнул я его. – Долго еще будешь пялиться?

Мальчишка скрылся, закрыв ворота на засов. Минут через пять с той стороны снова послышались шаги, но это явно был уже взрослый. Так и оказалось – меня впустил Бодя. Толстяк, с которым мы уже не раз пересекались. Увидев меня, он многозначительно хмыкнул.

Саню я попросил остаться снаружи. На всякий случай.

Пока шли к дому, я быстро осматривал территорию – освежал память. Хотя, в принципе, здесь ничего не изменилось с прошлого раза: у ворот деревянная хозпостройка, прямо по курсу – огромный дом, чуть поодаль – домик поменьше. Во дворе две тачки – белая семерка и вишневая лада.

Как раз когда мы подходил к крыльцу, в маленьком доме открылась дверь и наружу даже не вышел, а вывалился парень. Пьяный и полуголый. Еле на ногах стоял, качался из стороны в сторону и при этом пытался застегнуть ширинку.

Скорее всего, там они и держат девчонок. Не в общем ведь доме, где женщины и дети. Да и доносились оттуда голоса и музыка через приоткрытую дверь.

Интересно, сколько там человек? Пьяные ли они, как этот, или трезвые?

Я присмотрелся повнимательнее. Тощий усатый блондин. Мне показалось, что где-то я уже видел этого персонажа. Причем именно таким – в доску пьяным. Но где?

А потом вдруг вспомнил – у Алисы дома. На Новый год. Он был среди гостей ее отца. Николай, вроде. И, кажется, он тоже прокурорский работник.

Какие же они там все уроды.

Одни уроды втягивают глупых девчонок в эту грязь, другие их пользуют, хотя должны защищать…

Додумать я не успел – мы зашли в дом.

Как и тогда, здесь было шумно и людно. Бодя проводил меня на этот раз на небольшую террасу, выходящую на задний двор. Баро, развалившись в плетенном кресле, кивком указал мне на стул.

– Я знал, что ты придешь. Потому что ты не дурак. Что, обдумал мое предложение?

– Я здесь не поэтому, – ответил я, чтобы он особо не заблуждался.

Улыбка сразу сползла с его лица. Он сжал толстые губы в недовольную гримасу. Руки, унизанные кольцами, сложил на круглом животе.

– А зачем еще?

– У вас тут мои подруги. Я за ними. Насколько я знаю, их вчера Холичев привез.

Он смотрел на меня, прищурившись, и молчал. Долго молчал. Может, думал, что затянувшаяся пауза заставит меня нервничать. Но, как ни странно, меня это лишь сильнее злило. Прямо-таки тянуло всечь этому борову как следует. Сломать его мясистый нос. Выбить золотые зубы. Заставить корчиться от боли и скулить. Я даже примерно представил, как и куда его ударю…

Наверное, Баро что-то такое усмотрел в моем взгляде, потому что вдруг сел прямо, запахнул свою цветастую рубашку и вообще как-то заерзал, бросая беспокойные взгляды мне за спину. В комнату, где сидел Бодя и смотрел по телевизору «Поле чудес».

4

Мы вышли на крыльцо. Из маленького дома все еще доносилась громкая музыка и мужской хохот.

Бодя проводил меня за ворота. Попрощался с мерзкой ухмылкой, затем лязгнул засовом.

Саня ждал неподалеку и уже весь извелся. И как только увидел меня, набросился с расспросами:

– Ну что? Как? Договорился? Девчонок не видел? Как они, не знаешь? Ну! Рассказывай!

Я качнул головой.

– Договариваться с ними бесполезно.

– Почему?

Я в двух словах передал Сане наш разговор с Баро. Только про его предложение работать на Кемаловых не стал упоминать. Потому что, мне казалось, Саня бы загорелся.

Он – нормальный пацан, а как друг – вообще отличный, но по этой части у него очень гибкий подход. Он и так ворует направо и налево, его в детдоме даже звали «Санька – золотая ручка». Не хотелось бы, чтоб он впутался во что похлеще. И объяснять ему, почему я не рассматриваю всерьез предложение Баро, тоже не хотелось.

– Шестнадцать лямов?! – присвистнул он. – Это ж сколько? Это дохрена! Он там не лопнет? Сука…

– Да он от балды это ляпнул. Ему не деньги с нас нужны. Ему надо наших девчонок подкладывать под кого надо. Просто я там одного мента засек… Кто знает, кто там у него еще развлекается.

Саня еще минут десять клокотал. Я молчал, давая ему выпустить эмоции, и заодно думал, как быть.

– Что делать-то будем, Андрюха? Нельзя же их там бросить… – немного успокоившись, жалобно спросил Саня.

– Есть одна мысль…

Мы зашли к бабке, у которой год назад покупали самогон на мой день рождения. Она как раз жила здесь на соседней улице. Снова взяли у нее пару бутылок. По словам сторожа, он у нее должен быть очень крепкий.

Саня спрятал бутылки за пазухой.

Затем прошвырнулись по округе – просто чтобы время протянуть до ночи.

Вернулись к дому Кемаловых, когда уже совсем стемнело.

Чуть поодаль стояли белые Жигули, те самые, что двумя часами раньше я видел во дворе.

Мы спрятались в тени у соседнего дома, наблюдая, как от Кемаловых выполз все тот же усатый Николай.

– Что-то ты, смотрю, устал немного, – посмеиваясь, бросил ему вслед Бодя. – Может, Пашка тебя довезет?

– Нееее, – гнусаво промычал Николай, помотав головой и подняв кверху одну руку. – Я сам. Все в порядке.

– Ну как знаешь, – хмыкнул Бодя и закрыл ворота.

Николай, шатаясь, кое-как добрел до Жигулей. Долго ковырялся в замке – всё никак не мог попасть ключом. Наконец распахнул дверцу и плюхнулся на водительское место.

– Вот он, тот мент, – шепотом сказал я Сане.

– Так он в хлам…

– Угу.

– Ну давай уже! Вали отсюда! Че встал?

Мы ждали, когда этот Николай уедет, но он даже машину не завел. И вообще не подавал никаких признаков жизни, как будто уснул там.

Спустя четверть часа мы рискнули приблизиться. Оказалось – действительно спал, откинув голову назад. Мы даже храп его различили.

– Ну всё, действуем, – прошептал я Сане.

Мы подошли к забору с того края, где примыкала хозпостройка. Я подсадил Саню – он невысокий, не дотягивался. Затем и сам перемахнул на ту сторону.

Мы оказались на крыше хозпостройки, устланной толем. Пригнувшись пониже, достали самогон и стали поливать им крышу. Когда опустошили обе бутылки, Саня вынул из кармана коробок спичек, мы подожгли и спрыгнули вниз.

Толь и без того легко воспламеняется, а улитый самогоном, он вспыхнул мгновенно. Пара минут – и крыша уже полыхала огнем.

Мы же тем временем прокрались вглубь двора, обошли маленький дом, откуда еще доносилась музыка, но уже негромко. Видать, вакханалия, или что там происходило вечером, постепенно сворачивалась.

Я осторожно заглянул в одно окно. Увидел только стол с бутылками и на диване какого-то спящего мужика. Прошел к другому окну и на миг замер.

Саня тоже хотел посмотреть, но окна были высоко, а карабкаться палевно. Да и хорошо. Его бы увиденное ранило.

В той комнате была его Ирка.

– Че там? Ты их видишь? – пытался он вскарабкаться повыше.

– Тихо, – шикнул я, и тут же со стороны большого дома раздался истошный вой:

– Пожар! Пожар!

Тут же началась суета, крики. Двор заполонили Кемаловы. Бестолково толкались, орали, галдели, причитали.

Я не вслушивался. Пока царила такая суматоха и всё их внимание занимал огонь, метнулся в домик.

Сначала ворвался в ту комнату, где видел Ирку. Скинул с нее мужика и быстро вырубил, пока он ничего не успел понять.

Растормошил Ирку, которой, судя по ссадинам на лице и плечах, здорово досталось. Накинул на нее подвернувшуюся под руки чью-то рубашку. И вынес наружу, к Сане. Сам вернулся за Светкой. Там тоже одного пришлось отправить в нокаут.

5

Потихоньку, мы добрались до конца улицы, где жили Кемаловы, и свернули на дорогу. Двигались мы еле-еле. Саня поддерживал Ирку, я – Светку, но обе вскоре выдохлись. Или прилив адреналина закончился.

Девчонки хромали, шли все медленнее, спотыкались на каждом шагу, тяжело дыша.

Затем Ирка остановилась, простонав:

– Я больше не могу... я валюсь с ног... мне больно, мне плохо… я не могу…

Саня попытался взять ее на руки, но пронес всего несколько шагов и у самого начали дрожать и подкашиваться колени.

– Блин, Ирка, капец ты тяжелая… – опустил он ее обратно, чуть не уронив.

– Или ты дохлый, – огрызнулась она и тут же опять застонала, что сама идти не может.

– Ладно, давай я понесу, – предложил я. – Саня, поддерживай тогда Светку.

Она хоть и не жаловалась, но еле стояла на ногах.

И тут нас осветили фары.

Мы отошли на обочину, но подошедшая машина остановилась. Это были белые Жигули.

Дверца открылась, и оттуда высунулся пьяный мент Николай.

– Ч-что происходит? – заплетающимся языком, спросил он. – Кто тут у нас?

Мы молчали, замерев на месте.

Он вывалился из машины и, качаясь, медленно двинулся к нам. Я пригляделся – вроде в машине он был один. Это хорошо.

– Мамочки! – залепетала Ирка. – Он за нами! Он там был! У Кемаловых! Он меня…

Девчонки жались за нашими спинами.

Усатый развязно приблизился к нам, наставил на меня указательный палец.

– Ты... где-то я тебя уже видел.

Потом, икнув, грозно спросил:

– Что делаете здесь? Отвечайте, когда вас спрашивает со…

Я вырубил его одним коротким ударом. Не договорив фразу, усатый рухнул на колени, а затем завалился набок.

– Хах, дятел! – хмыкнул Саня и передразнил мента: – Отвечайте, когда вас спрашивают. Как тебе такой ответ, а, козел?

Ирка и вовсе саданула его, бесчувственного, несколько раз ногой, зло шипя:

– Сука! Урод! Вот тебе!

Затем и Саня ему добавил.

– Всю жизнь мечтал отмудохать мента.

– Саня, кончай уже! – одернул его я. – Пойдемте скорее, пока еще кто-нибудь не нарисовался.

– А давайте на его тачке? – предложил Саня.

– Нет, это уже лишнее, – отмел я сходу его предложение.

Зато Ирка тотчас подхватила, захныкав:

– Андрюш, Саня прав! Давайте, а? Мы только доедем, куда надо, и бросим ее где-нибудь. А то вдруг за нами еще кто-то погонится, а мы идти уже не можем.

Я хотел сказать, что угнать тачку у мента – это уже беспредел, но Светка, которая, покачиваясь, молча стояла в сторонке, вдруг плавно осела на землю.

Мы втроем кинулись к ней. Попытались привести в чувство, хлопали по щекам, но тщетно.

Тогда я подхватил ее на руки и уложил на заднее сиденье Жигулей. Ирка села с ней рядом, устроив ее голову себе на колени.

Затем я оттащил усатого мента на обочину, чтобы его не раздавила какая-нибудь случайная машина. Сам уселся за руль Жигулей, Саня плюхнулся на переднее пассажирское.

Хорошо, что у нас весь год шло автодело, и я хотя бы в теории мало-мальски представлял себе, как вести машину.

– Так, слева – сцепление, справа – газ, посередине – тормоз, – напомнил себе шепотом.

Я выжал сцепление, повернул ключ зажигания. Двигатель затарахтел, и я, дернув рычаг, включил первую передачу. Отпустив сцепление, втопил педаль газа. Машина дернулась, но тут же встала колом и заглохла.

– Блин! Че не так? – забеспокоился Саня.

Я снова повторил попытку, на этот раз без спешки, и мы все же тронулись с места.

Ехал я правда рывками и поначалу вихлял на дороге. Ирка охала и стонала, что ее сейчас вырвет. Зато Светка вдруг очнулась.

– Блин, Андрюха, меня уже мутит от твоей езды. У твоего же бати была тачка, – после очередного рывка и зигзага высказал Саня.

– Ну так и ездил на ней он, а не я.

– Ладно, девчонки, не верещите, – обернулся к ним он. – Лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Кстати, Андрюха, а куда мы едем?

– Пока просто отсюда подальше. Но давайте решим, куда.

– К нам нельзя, – предупредил Саня. – Машка сказала, что Холичев туда приезжал, искал ее. И Ящерица с ним заодно.

– Машка? А она где сейчас? – всполошились девчонки.

– Она у меня дома.

– Холичев ее искал у нас? Мамочки, как страшно… А нас тоже будут искать?

– Ясен пень будут! В детдоме – в первую очередь, – заверил Саня. – Андрюх, че думаешь?

– Естественно, будут.

– Может, тогда к тебе домой?

– У меня – во вторую.

6

Маша

Когда Маша из окна столовой увидела у ворот детского дома бежевую машину Холичева, сразу поняла – он приехал за ней.

Она-то, глупая, думала, что всё плохое осталось позади после того, как вчера удалось вырваться и сбежать.

Зря надеялась. Правы были мальчишки, Кемаловы ничего не прощают и не спускают.

Холичев шел вразвалочку по территории, провожая сальным взглядом каждую более или менее симпатичную девчонку. С некоторыми даже останавливался, чтобы перекинуться парой фраз.

– Жирный козел, – пробормотала под нос Машка.

Холичев и правда с тех пор, как выпустился из детдома, прилично набрал в весе. Свободная футболка на выпуск и широкие спортивные штаны скрывали лишние килограммы. Но вчера, в сауне, он успела увидеть и толстые бока, и рыхлый зад, и выпирающий круглый живот, и обвисшую грудь. Как теперь забыть это мерзкое зрелище?

Ладно, как хотя бы не попасться ему?

Сначала подумала – может, обратиться к воспитателям или директрисе? Но тут же отмела эту мысль. Ничем они не помогут. Бабушки сегодня нет, не ее смена, а всем остальным плевать. Скажут: «Сама виновата, вот и отдувайся теперь как хочешь».

К ментам тоже обращаться бесполезно. Кемаловы вчера хвастались, что менты кормятся у них с рук. Наверняка так и есть. Одного она точно видела у них.

Маша рванула на второй этаж, в их спальню. Быстро переоделась в джинсы, олимпийку с капюшоном и кроссовки. В карманы запихнула смятые купюры – ими вчера эти уроды сорили направо и налево. А она незаметно утянула немного.

Прячась за занавеской, Машка выглянула в окно.

Холичев стоял внизу, у самого входа, и разговаривал с мальчишками из среднего отряда.

– Машку Ситникову знаете?

Они закивали.

– Видели ее?

Мальчишки пожали плечами.

«Черт, – выругнулась она, – что делать? Как теперь выйти? И пацанов, как назло, нет!».

Втроем они отправились спасать Ирку со Светкой, но до сих пор не вернулись.

В спальню зашли две девочки, Галя и Нина. Машка с ними не дружила. Воротила нос. Они здесь не котировались. Забитые, стремные тихони. Лохушки. Их даже никогда не звали на чердак, где после отбоя собирались старшие. Да вообще никуда не звали. А если б не Андрей, их бы продолжали гнобить, как было до его прихода. Но Кузьминский вечно заступался за убогих и этих двух дур тоже не давал гонять.

Машка еще и за это точила на них зуб. Но сейчас ей нужна была их помощь.

Состроив жалобную гримасу, она уговорила девчонок спуститься и соврать Холичеву, что они видели ее в учебном корпусе.

Они сначала отказывались, пугливые овцы. Но в конце концов согласились, когда Машка пообещала, что их тогда в следующий раз позовут на чердак.

Сама тихо следовала за ними и подслушивала за дверью.

Холичев лениво направился в сторону учебного корпуса. Едва он отошел подальше, Машка выскользнула из здания, юркнула в кусты и, пригнувшись, пробежала вдоль стены. Завернула за угол, а там уж со всех ног припустила к складам. Пролезла через дыру в заборе наружу и, оказавшись за территорией, не теряя времени, помчалась к трассе.

До города добиралась долго, потому что не рискнула идти вдоль дороги по обочине. Опасалась, что Холичев поедет обратно на своей колымаге и встретит ее. Вот и кралась по кустам, затихая всякий раз, когда раздавался шум приближающейся машины.

Уже в городе села на автобус и зайцем доехала до нужной остановки.

А торопилась она к Андрею. Хоть они и поссорились недавно, чуть больше недели назад, перед майскими праздниками. Тогда они всей толпой заявились к нему в гости.

Она сразу обратила внимание, что Андрей выглядел слишком задумчивым, как будто что-то у него случилось. Впрочем, вскоре он вроде как отвлекся на разговоры.

В какой-то момент Машка с Иркой уединились в ванной. А когда вышли, успели уловить несколько фраз.

Сашка Иноземцев спросил:

– Ну а ты, Андрюха, чё, как планируешь? После школы здесь останешься или с фифой своей уедешь? Она ж сто пудов поедет поступать в какое-нибудь крутое место с ее-то папашей и тебя за собой потянет, да?

– Она не фифа, – поправил Андрей. – Но да, Алиса уедет. А я останусь.

– О, а чего так? Вы что, разбежались уже?

– Почти.

Больше Андрей ничего не захотел говорить, как мальчишки ни допытывались, но Маше и этого хватило, чтобы возликовать.

Как она ненавидела эту Алису, кто бы знал! Выпендрежная, манерная, заносчивая выскочка, которая влезла в их жизнь и всё испортила. Забрала у нее Андрея, да просто нагло украла. Заставила ее, Машку, целый год страдать и мучиться.

А теперь вдруг ей самой дают отворот поворот. Вот она справедливость!

– Слышала? – возбужденно прошептала она.

– Ага, – поддакнула Ирка.

7

Андрей проводил Машу в свою квартиру, а сам ушел с Сашкой. Выручать девчонок.

За подруг она, конечно, тоже переживала, особенно теперь, когда самой ничего не грозило. Но думать о них сейчас не хотелось. Какой смысл? Чем она может им помочь? Она и так, что могла, сделала. Позвала вот на помощь пацанов.

Вообще, начиналось вчера всё неплохо, как и в прошлый раз. Холичев отвез их сауну. А это не просто какая-то там баня, как утверждал Сашка Иноземцев. Там и бар был, и музыка, и бассейн, правда вода в нем оказалась ледяной, но это мелочи. А ещё богатый стол и море шампанского. Они даже креветки ели и черную икру.

Они с девчонками загадали, кто с кем будет. Ирка положила глаз на Василя Кемалова. Он был помоложе и вообще ничего такой. Маша и сама выбрала бы его, но пришлось согласиться на Алмаса. Он, конечно, постарше, но хотя бы не жирный, как Холичев и Бодя, который достался Светке.

Ирка с Василем уединились. Машка тоже ждала, что Алмас отведет ее в приватную комнату. Но тут в сауну подъехали еще трое. И вот тогда начался сущий кошмар…

Машка наивно думала, что надо просто перетерпеть и потом их отпустят. Может, еще и денег дадут как в прошлый раз.

Но как бы не так. По разговорам она поняла, что их сейчас куда-то увезут, где ничего хорошего с ними не будет.

Машка видела, что молодой Василь, с которым была Ирка, уговаривал своих братьев отпустить девчонок. Те только смеялись над ним.

Она так на него уповала в этот момент! А потом этот козел сказал:

– Ну, давайте хотя бы Иру отпустим? Ну, пожалуйста!

Алмас раздраженно прикрикнул, чтобы не лез с глупостями и не распускал сопли, а иначе какой-то Баро узнает и тогда ему несдобровать.

Машка глаз не спускала с Василя. И заметила, что тот пытался по-тихому вывести из сауны Ирку, пока на стоянке перед входом царила суматоха.

"Суки", – зло прошипела она. А затем громко, так, чтобы все услышали, крикнула, будто просто позвала подругу:

– Ира! Ира!

После этого незадачливому цыгану хорошенько вломили свои же, а всех трех девчонок затолкали в машину. Машку со Светкой – в одну, Ирку – в другую, и увезли к Кемаловым. В прокуренный и провонявший перегаром дом. Развели по крохотным комнатам-клетушкам, где кроме кроватей с грязным постельным бельем ничего не было.

Ирке и тут повезло. Ее выбрал какой-то усатый мент, молодой и совсем не агрессивный. И даже вполне симпатичный. А вот Машку сразу ударил живот, а потом в грудь какой-то старый козел. Еще и стращал, что может сделать с ней что угодно, и ничего ему за это не будет.

В какой-то момент Машка извернулась и вцепилась зубами ему в плечо. Тот взвыл, на миг отвлекся, и она выскочила из комнаты.

На счастье, все были слишком пьяны, чтобы быстро сообразить, что к чему.

Она вылетела из дома, метнулась к воротам, отодвинула засов и выбежала на улицу. Неслась, не разбирая дороги. А услышав позади крики: «Стой, сучка! Хуже будет!», только прибавила скорости. Откуда только силы взялись.

Они ее искали. Машину вслед за ней отправили. Но Машка отсиделась в кювете. Полуголая, в разорванной комбинации, пряталась, свернувшись в комок, в грязной холодной яме. Вылезла, только когда промерзла так, что едва не околела. Да и стихло всё кругом к тому часу.

Добралась до интерната она лишь под утро. Но на этом, как оказалось, злоключения не закончились…

Однако и во всем этом ужасе был свой плюс. Теперь она могла скрываться здесь, дома у Андрея. А там, глядишь, они бы снова сблизились, ведь будут жить теперь вместе, бок о бок. Хотя бы какое-то время.

От этих мыслей даже настроение поднялось.

– Ну что же ты, студент… – мурлыча под нос песенку из «Руки вверх», Машка осматривала сантиметр за сантиметром в квартире Андрея.

Сначала обследовала самое интересное – его комнату, порылась в шкафу, понюхала его вещи, полежала на его кровати.

Потом сунула нос в спальню его родителей. На трюмо стояла шкатулка с драгоценностями. Было немного не по себе, но удержаться она не смогла. Примерила и кольца, и серьги с рубином, и колье.

– А неплохо жили твои предки, Андрюша, – прокомментировала Машка, открыв шкаф и обнаружив там еще и меховую шубу в чехле.

Эту красоту тоже очень хотелось надеть, но не стала. Да и украшения все сняла и сложила обратно, как было. Хотя зудело позаимствовать что-нибудь. Ту же золотую цепочку с кулончиком. Андрей вряд ли заметит. И матери его все равно она уже не понадобится. Но все же одернула себя. Не сейчас!

В зале на ручке двери висел пакет. Машка и туда заглянула. Варежки какие-то. Пушистые и миленькие, но это неинтересно. Еще конфеты, шоколадные, целый пакет. Машка угостилась. Вкусные. Фантики спрятала в карман.

– Так, что там еще есть? – рылась она в пакете.

Внизу, на самом дне, увидела конверт. Запечатанный, но без марки и почтового штемпеля. Сверху от руки аккуратным почерком было написано: Алисе от Зои.

Что там за Зоя, она понятия не имела, но зато прекрасно знала Алису.

Забыв про конфеты, Машка разорвала конверт.

Письмо было длинным, на несколько листов. Сначала эта неведомая Зоя рассказывала про бабушку, про дядю Володю, про какого-то Лешу и его мать. Машка всё это читала по диагонали. Уже заскучала, но тут в середине началось самое интересное.

«… ты себя зря так накручиваешь. Я не думаю, что Андрей тебя разлюбил и встречается с тобой только из жалости. Не бывает такого. Тем более не верю, что у него появилась другая. Если он, как ты пишешь, отдалился и больше не ходит с тобой никуда, не встречается и видитесь вы только в школе, это еще ничего не значит. Возможно, у него какие-то личные проблемы, поэтому кажется, что он охладел. Ты просто перенервничала из-за той травли в школе. Вот тебе и лезут в голову самые плохие мысли.

Хорошо, конечно, что Андрей защищает тебя, но он с тобой не из-за этого. Зря ты так думаешь.

Ты вот пишешь, что он тебя бросил, а потом передумал. Я убеждена, это был просто какой-то сиюминутный порыв. Всем нам бывает иногда плохо, и в такие моменты ничего не хочется. А позже он одумался и понял, что ты ему нужна.

8

Алиса

Такой истерики со мной не случалось никогда. Я кричала и не могла остановиться. Потом крик перерос в рыдания, такие же безудержные.

Папа, конечно, здорово перепугался. Сначала тоже что-то выкрикивал:

«Алиса, что случилось? Ты ударилась? Поранилась? Где-то болит?».

А я как сумасшедшая сквозь горестный вой повторяла: «Все кончено».

Затем он, наверное, догадался. Поднял меня с пола и отнес на кровать. Сам сел рядом, прижал мою голову к своей груди и что-то приговаривал утешительное, немного покачиваясь. Но это мало помогало.

Меня всю колотило, я уже задыхалась, плач стал хриплым, надсадным. Сил не осталось даже сидеть ровно. И все равно я никак не могла успокоиться.

Казалось, у меня в груди зияет огромная рваная рана, она пульсирует и кровоточит. И по капле уходит из меня жизнь. Я погибаю, и это просто агония.

Папа уложил меня и вышел из комнаты. Но вскоре вернулся со стаканом в руке. В комнате сразу запахло его каплями.

Он заставил меня выпить всё до дна. Правда, половину я пролила на себя, слишком уж меня трясло.

Странно, но спустя какое-то время я действительно успокоилась. На меня вдруг навалились тяжелая усталость и полное опустошение. Всё это время папа сидел рядом и держал меня за руку.

Я больше не плакала, но было ощущение, что из меня выкачали всё: силы, энергию, чувства, жизнь. Я лежала и тупо смотрела в одну точку. Не шевелилась, даже глазами не водила. Не отвечала на папины расспросы. Впрочем, сильно он меня и не допекал. Спросил только:

– Это из-за него всё?

Я никак не отреагировала. А потом вообще сомкнула веки, они вдруг стали такими тяжелыми, что трудно было их удерживать.

Наверное, я ненадолго уснула. Потому что затем резко вздрогнула и как будто вынырнула из холодной темноты.

Однако соображала с трудом. Голова казалась набита ватой. Такими же ватными и ослабевшими были руки и ноги. Наверное, папа накапал мне слоновью дозу успокоительного.

В груди противно и мучительно ныло.

Я села в кровати и просидела так очень долго. Совершенно неподвижно. Я не понимала, что мне теперь делать, как быть. Словно я зашла в тупик, и больше у меня нет ни смысла жизни, ни цели, ни желаний. И самой жизни больше нет. Я чувствовала себя почти мертвой.

Качаясь от слабости и головокружения, я спустилась вниз. Папа снова начал вокруг меня хлопотать.

– Алиса, девочка моя, как ты? А я тут решил кексы испечь, с шоколадом, как мама делала. Ты, наверное, не помнишь уже, маленькая была, но в детстве ты их очень любила. А хочешь кино с тобой какое-нибудь посмотрим?

Я равнодушно кивнула, едва понимая, что говорил папа.

– Ну отлично! – улыбнулся он. – Иди выбирай тогда фильм. Я сейчас противень поставлю в духовку и приду.

Как тень, я прошла в гостиную. На полке под видеомагнитофоном стояли в два ряда кассеты с фильмами. Мы их все уже видели, а самые любимые – вообще по сто раз пересмотрели.

Я, не глядя и не читая название, взяла первую попавшуюся кассету, но тут зазвонил телефон. Внезапно и резко.

Несколько секунд я тупо пялилась на дребезжащий аппарат в каком-то оцепенении. Потом подняла трубку.

Что-то промычала нечленораздельное, и вдруг услышала голос Андрея. И меня вновь словно бритвой полоснуло прямо по свежей ране. Сердце тотчас сжалось в болючий маленький комок. Я не могла ему даже слово сказать, только стояла и ловила воздух ртом. И почему-то задыхалась.

Он уже закончил вызов, а я все еще стояла с трубкой в руке, слушала короткие гудки, а по щекам струились слезы.

В дверях появился папа. Вытирая руки о кухонное полотенце, он встревоженно посмотрел на меня.

– Это он? Кузьминский? – догадался папа.

Хотя, скорее всего, он подслушивал по параллельному телефону в прихожей. Мне казалось, я различила характерный тихий щелчок.

Другая я, та, что осталась в прошлой жизни, возмутилась бы, но сейчас мне было все равно. Абсолютно.

Я кивнула ему и положила трубку на место.

– Иди к себе, доча. Отдохни. Ни о чем не думай.

Взяв меня под локоть, папа подвел меня к лестнице. Как сомнамбула я поднялась в свою комнату. Подойдя к окну, замерла.

Время для меня тоже остановилось. Я не ощущала его бег и не знаю, сколько прошло – минута, две, полчаса или час, когда увидела Андрея, спешащего к нашему дому.

Он тоже меня увидел. Еще издалека. И махнул рукой.

Зачем он идет? Что ему еще от меня нужно? После всего, как он может?

Мысленно я кричала ему: не хочу тебя видеть! Никогда больше не хочу тебя видеть! Уходи! Предатель…

Но отойти от окна я почему-то тоже не могла, словно приросла к полу и окаменела.

Даже хорошо, что папа напоил меня своими каплями. Не хотела бы, чтобы Андрей видел, как я тут страдаю и корчусь в муках из-за него. Пусть думает, что мне больше нет до него никакого дела.

9

Новость о задержании Андрея наделала много шума. Особенно в школе. Он ведь даже не успел сдать выпускные экзамены.

Ко мне кто только ни подходил. И все наши, даже Анька Монакова, и классная, и физрук, и даже директор. Спрашивали, как он там и чем они могут помочь. А я даже ничего толком ответить не могла.

Я спрашивала папу, можно ли что-нибудь сделать. Ну, хотя бы не держать его до суда в камере как какого-то опасного преступника. Пусть бы хоть школу закончил.

Папа только разозлился.

– А кто же он, по-твоему? Преступник и есть! Напал на сотрудника прокуратуры! Это кем надо быть! – гневался он. – В СИЗО ему самое место!

У меня же в голове не укладывалось, что Андрей мог творить такие безумства. Он никогда таким не был.

А с другой стороны, еще недавно я не верила и в то, что он способен меня предать. Но все равно зла я ему не желала. И нисколько не злорадствовала. Наоборот, не хотела я ему такой судьбы, как бы к нему сейчас ни относилась. Вот только помочь ничем не могла.

Я вообще как будто заморозилась внутри. Все дни ходила отрешенная. Школа – дом, дом – школа. Почти ни с кем не разговаривала. Могла часами сидеть в оцепенении, тупо глядя в одну точку. Лера говорила, что я ее пугаю. Что взгляд у меня пустой.

Впрочем, все думали, что я такая из-за Андрея, из-за того, что его арестовали. Цыбин и Сухарев утешали меня: «Алиска, да не грузись ты так. Андрюха обязательно выкрутится».

Я молча кивала – это самое большее, на что была способна, настолько опустошенной и безжизненной я себя чувствовала.

Иногда мне вообще казалось, что всё это происходит не со мной. Что я смотрю какой-то затянувшийся и тяжелый фильм.

И только ночами меня вдруг накрывало. И тогда я рыдала в подушку и повторяла: «Как ты мог?!», будто он меня слышал.

Утром же снова вставала как кукла. Или как робот.

Не знаю, как я в таком состоянии написала экзаменационное сочинение, еще и довольно сносно. А вот математику я едва не завалила. Получила тройку, и то, боюсь, мне ее натянули.

Во время экзамена ко мне подходила учитель математики, заглядывала через плечо и карандашом указывала на какие-то примеры. Видимо, намекала, что там есть ошибки. Но мне было настолько всё равно, что я даже вдумываться не стала. Написала там что-то и ладно. И то, что с медалью теперь пролетела, тоже было плевать.

Почти половина класса у нас сдавали английский. Из любви к иностранке. Я тоже его выбрала, хоть и по другой причине. Евгению Викторовну я недолюбливала как живое напоминание о том, что меня травили всем классом. Но на тот факультет, куда я собралась поступать, требовался язык.

Во вторник, за день до экзамена, Евгения Викторовна назначила нам на двенадцать консультацию. Часа два мы разбирали топики, которые будут в билетах. Потом вышли на крыльцо.

Чистюк предложила пойти к ней готовиться всем вместе.

– У меня хата свободная, предки на даче. Погоняем друг друга по топикам. Проверим сразу.

Наши охотно согласились. Я, естественно, даже на секунду не приостановилась. Проскочила молча мимо, спустилась со ступеней и направилась к школьным воротам.

Кто-то из девчонок фыркнул мне в спину. А Лера сказала тихо:

– Блин, вы чего такие-то? Поставьте себя на ее место. А если б вашего парня за решетку упекли?

Кажется, Цыбин ее поддержал. Раньше такие смешки меня бы задели, а сейчас было настолько плевать, что я даже вслушиваться не стала.

Папа сказал, чтобы после школы я зашла к нему на работу – он кого-нибудь попросит отвезти меня домой. Но я решила – доберусь сама.

У школьных ворот стояли какие-то парни, я их не сразу заметила. Только когда один из них окликнул меня по имени, я остановилась и оглянулась. Это оказались друзья Андрея. Те самые, из детдома.

Один из них, самый высокий, стоял чуть в сторонке с перебинтованной головой. Самый маленький о чем-то с ним переговаривался, косясь на меня исподлобья. А третий – вертлявый такой, он еще какие-то пошлые шуточки отпускал в нашу первую встречу – вразвалочку подошел ко мне.

– Алиса же? Привет.

Видеть его мне было неприятно. Не из-за его сальных намеков в прошлом, а из-за того, что он ведь из одной компании с этой Машей.

Я на его приветствие не ответила, но и не ушла. Стояла ждала, когда он подойдет ко мне.

– Слушай, Андрюха говорил, что твой батя – прокурор. От него же всё зависит. Попроси своего отца за Андрюху, а? Он вообще не виноват. Он вообще ту тачку не хотел угонять. Девки его уломали, дуры. И мент этот сам на нас первый наехал. Он вообще бухой был…

Внутри резко кольнуло, будто пронзило ледяными иглами, а глаза зажгло. Надо же, а я думала, что за последние дни выплакала все слезы.

– Я не могу, – сглотнув ком, ответила я глухо.

– Почему? – округлил он глаза. – Ну че тебе стоит? Ну вы же с ним ходили… он же с тобой…

– Я не могу, – повторила я.

Не рассказывать же ему, что мое вмешательство ничего хорошего Андрею не принесет. Да я и вообще не хотела с ним тут стоять, слушать про их девок, еле сдерживая слёзы.

10

Андрей

Два месяца спустя

Дверь камеры с противным скрежетом распахнулась. Конвойный молча, коротким тычком втолкнул меня внутрь. И сразу же захлопнул дверь, гремя и лязгая замками.

Мужики, что сидят со мной в камере, как обычно встретили меня у входа плотным полукольцом.

На самом деле – не меня. Тут так заведено: когда открывают двери, при первых же звуках, все, кто находится рядом, тут же подрываются с мест и выстраиваются стеной. Закрывают собой остальных, которые в этот момент прячут запрещенку.

Но в первый день я подумал – меня встречают. И уже приготовился обороняться. Но мужики молча расступились и разошлись по своим шконкам, как только конвойный закрыл дверь.

На удивление, мне не было страшно. Даже в тот, первый день. Слишком быстро всё завертелось.

Да и думалось тогда совсем о другом: успели ли девчонки сбежать из города? Не гонятся ли за ними? И главное – почему Алиса была такой, чужой и отрешенной? Неужели это она меня сдала? Ведь менты приехали практически сразу, едва я подошел. Или ее папа постарался?

На допросе меня не били и даже особо не оскорбляли. Тип, что меня допрашивал, казался полусонным и вялым. Очень долго что-то строчил, лишь изредка поднимая на меня глаза как у снулой рыбы. И вопросы свои задавал будто на последнем издыхании. Я сам чуть не уснул, на него глядя.

В общем-то, я рассказал, как всё было. Скрыл только то, что поджог устроил не один. Думал, может, и Кемаловых вместе с Холичевым заодно повяжут, а их лавочку прикроют. Но теперь я уже знаю – на справедливость и честное правосудие можно даже не надеяться.

После нескольких часов допроса меня отвезли в СИЗО – мое обиталище эти последние два месяца, пока шло следствие.

Первый день в изоляторе, наверное, был самый тяжелый. Хотя ожидал я худшего.

Тогда, как только заключенные разошлись, я огляделся.

Камера показалась довольно большой, но темной и мрачной – крохотное зарешеченное окно под потолком пропускало совсем мало света. К тому же вонь стояла невыносимая, просто нечем дышать. И сидело здесь человек пятнадцать навскидку.

Напряжение – а всё это время я был как сжатая до упора пружина – быстро сменилось унынием.

В дальнем конце камеры за столом, заставленным алюминиевыми кружками, свертками, чашками, я заметил троих мужиков. С минуту они равнодушно меня разглядывали.

Затем один, жилистый, абсолютно лысый и весь в наколках, спросил:

– Кто будешь?

– Андрей Кузьминский, – назвался я.

– По какой статье?

– Сто шестьдесят седьмая, сто шестьдесят шестая и триста восемнадцатая, – перечислил я.

Они переглянулись, многозначительно хмыкнув.

– Да ты беспредельщик. Имей в виду, малой, лишние проблемы нам тут не нужны.

Затем потребовали подробностей. И после этого уже не хмыкали.

Тот же лысый указал мне на одну из верхних шконок, мол, занимай, располагайся.

За два минувших месяца я более или менее освоился. Человек ко всему привыкает, я тоже привык. К постоянному полумраку и вони, к скудной еде и даже к несвободе. Не мог привыкнуть только к несправедливости. Порой думал о том, что произошло, – и внутри всё закипало. И я клялся себе, что отомщу им. Всем и каждому.

Однако в камере я вел себя ровно. На рожон не лез. Случались, конечно, эпизоды. Но там уж – или ты, или тебя.

Кроме лысого и еще двоих, все оказались первоходами, как и я. И большинство – с легкими статьями, вроде аварийки. Но и среди первоходов имелся один старожил, уверенный и борзый. Сидел в изоляторе уже полгода в ожидании суда. Вменяли ему разбой. Статья его здесь уважаемая, вот он и выступал.

Правда перед рецидивами пресмыкался и лебезил, но остальных пытался гнобить.

Как раз с ним мы и схлестнулись еще в первый день. Тогда он подлез ко мне под горячую руку. Лысый и другие не вмешивались, наблюдали.

Ну и позже ещё раз была стычка с ним же – он чересчур шпынял одного дедка, проворовавшегося бухгалтера.

Ну а в целом меня никто не цеплял. Даже рецидивы. С ними я вообще довольно быстро наладил нормальный контакт.

Лысый – все его уважительно называли Череп – так и вовсе первое время меня опекал. Подкармливал понемногу, советы жизненные давал.

Несколько раз меня вывозили на допросы и следственные мероприятия. Навещал меня только адвокат – его мне назначили. Но у нас с ним получался разговор глухого с немым. Он всё давил, чтобы я честно признал всю вину, мол, потом учтется. Ну а я, в общем-то, и так ничего особо не отрицал.

Но буквально на днях состоялся суд, и впаяли мне по полной. Восемь с половиной лет. Прокурор просил девять. Но дело даже не в этом. А в том, что они умудрились настолько извратить факты и слепить из них доводы, которые противоречили здравому смыслу.

Тот усатый мент, Николай Мальцев, представил всё так, будто он был при исполнении, а я на него напал. Зверски избил, чуть не изуродовал. Просто потому, что мы, якобы, гуляли толпой, вели себя непристойно и вызывающе, а он, случайно проезжая мимо, сделал нам замечание. Про свои похождения – ни слова, ни намека.

11

Алиса

Я ждала папу со дня на день.

Месяц назад, сразу после выпускного, он привез меня в Иркутск. Сначала хотел в Москву, мечтал, чтобы я туда поступила. Но что-то у него поменялось. Мне же было абсолютно все равно, куда ехать, лишь бы подальше от дома, который превратился в ад.

После той встречи с друзьями Андрея в школьном дворе наши меня возненавидели как заклятого врага. Будто это я лично всё сделала, чтобы Андрея арестовали.

Одна Лера Русакова осталась вменяемой. Даже спорила за меня с другими на следующий день:

– Да что вы чушь городите! Что она может сделать? Как будто у Алиски есть ключ от тюрьмы, а она его никому не дает.

Но нашим на ее доводы было наплевать – им лишь бы злость на ком-то сорвать. Особенно Чистюк из кожи вон лезла, интуитивно нащупывая самые больные места.

– Неудивительно, что Кузьминский тебя бросил. Удивительно, что так долго терпел такую мразь как ты, – злопыхала она перед экзаменом английского.

На выпускной я, конечно же, не пошла. Папа удивился, но не настаивал. И когда мы уезжали, я попрощалась только с Лерой. Даже с Зоей не успела повидаться.

Она обещала приехать, но не смогла. С середины июня она мучается жестоким токсикозом. Не может ездить ни на чем, ни на поезде, ни на машине. Сразу же укачивает. Да что там, Зоя говорит, что ее даже лежа тошнит. И есть она ничего не может. Но зато она счастлива. Они счастливы. И я за них очень рада, хотя у самой до сих пор сердце рвется от боли.

В Иркутске папа снял мне квартиру недалеко от университета. Уютную, трехкомнатную, с хорошей мебелью и телефоном и с видом на Ангару.

Хотел остаться со мной на время вступительных экзаменов, морально поддерживать, но его срочно вызвали по работе. Он пообещал, что приедет, как только сможет. Я пока ходила на двухнедельные подготовительные курсы для абитуриентов.

Позже я узнала от Леры Русаковой, что над Андреем прошел суд. И приговор меня просто убил.

Ему дали восемь лет! Даже восемь с половиной.

Я поверить не могла. Это же какой-то абсурд!

Тем же вечером звонила папе, рыдала в трубку и истерила:

– За что ты так с ним? За фингал твоему дурацкому Коле? За его разбитую колымагу? За что?!

Папа разозлился.

– А он за что так с тобой?!

Потом я названивала бабушке, дяде Володе, Зое. Их тоже потрясла эта новость. Но чем они могли мне помочь?

А на следующий день я едва нашла в себе силы написать вступительное сочинение. Повезло еще, что тема была легкая и знакомая – мы ее разбирали в одиннадцатом классе на факультативе у Людмилы Николаевны. Так что я просто писала то, что помнила. Что-то выдумывать сейчас и делать какие-то сложные умозаключения я бы просто не смогла.

Я ждала папу сначала на прошлой неделе, затем – в выходные, потом – на этой. Но он всё не мог выбраться. Только звонил, что не получается, надо немножко подождать.

В первых числах августа в фойе университета вывесили списки поступивших. Папа говорил, что не беда, если я вдруг засыплюсь. Там были и коммерческие места – на худой конец он заплатит и, с кем надо, договорится. Но я поступила сама. Набрала проходной балл.

В другой раз я бы ликовала и с ума сходила от радости. Но сейчас, мне кажется, я больше не смогу радоваться. Ничему и никогда.

Я все равно, конечно, позвонила папе похвастаться, как только вернулась из университета. Но он не отвечал. Притом сначала я набрала его рабочий номер – там почему-то ответил Коля. Сказал, что папы нет, еще что-то невнятное промямлил и положил трубку.

Я стала звонить домой, но там вообще никто не отвечал.

Я звонила весь день, до самой ночи. И под конец уже не на шутку разнервничалась. А вдруг с папой что-то случилось? У него ведь сердце!

Да у меня у самой чуть инфаркт не развился. Уж в такое позднее время папа всегда дома.

Потом я сообразила позвонить соседу. Полковнику Кирсанову.

Тот ответил сразу.

– Иван Федорович, простите, пожалуйста, что я так поздно… Я за папу волнуюсь. Весь день ему звоню, и на работу, и домой…

– Алиса, дочка… – произнес сосед таким тоном, что сразу не осталось никаких сомнений: с папой беда.

Он замолк, наверное, слова подбирал.

– Что? Что с папой? – выпалила я испуганно.

– Пашу взяли.

– Как это взяли? Куда? Кто? – не поняла я. – Он жив?

– Жив. Ты разве не в курсе? Он тебе ничего не говорил?

– Нет.

– Еще недели две назад из области приехала прокурорская проверка. По какому-то старому делу. Его отстранили.

– Но он говорил, что очень занят. Он должен был ко мне приехать, но…

– Он не мог приехать. На время проверки он не мог покинуть…

– Где он сейчас? – перебила я его.

12

Всю ночь я не спала. Да что там, я даже усидеть на месте не могла. Металась по комнате из угла в угол. То рыдала в голос, то повторяла: нет, не может быть!

Какое еще могло быть старое дело?

Сколько я ни выпытывала Кирсанова, он ничего толком не сказал. Пришлось ждать до утра, сходя с ума от этого подвешенного состояния.

Утром я позвонила Коле Мальцеву. Но и он ничего объяснить не мог. Юлил, уходил от ответа. Но явно что-то знал и утаивал от меня. А когда я потребовала всё мне рассказать, он торопливо бросил, что сильно занят, говорить не может и повесил трубку.

Это какой-то тупик и безумие. Хоть на стены лезь.

Бедный мой папочка…

Как он там в камере с больным сердцем?

Я не знала, что делать. Не могла решить даже, звонить ли Зое. Все-таки она беременна, и ей нельзя волноваться. Поэтому набрала дядю Володю. Пусть он решает, сообщать ей или нет.

Но уже к обеду эту новость показали по всем местным каналам. И речь шла не только о коррупции, но и о каком-то убийстве, в котором папа, якобы, был замешан. Детали не разглашали, но это же бред, полный бред! Во взятки я еще могла поверить, но убийство… Просто какой-то театр абсурда.

А выпуск о папином аресте продолжали и продолжали крутить.

Это было невозможно смотреть!

Зоя сама мне позвонила. Спросила, как я, видела ли новости, знаю ли.

– Зоенька, это же какая-то ошибка… – расплакалась я. – Папа не мог этого делать.

Зоя молчала.

– Скажи что-нибудь!

Она вздохнула.

– Мне так жаль, что я сейчас не рядом с тобой. Я переживаю за тебя…

– Да при чем тут я? За папу надо переживать! Его подставили… Уверена, кто-то из своих же решил его подсидеть… – твердила я. – Надо что-то делать!

– Алис, – мягко прервала меня Зоя. – Ты многого не знаешь.

– Наверное, его этот Коля подставил! Он такой карьерист! И он мне всегда не нравился. Он и против Андрея там…

– Алиса, успокойся, – перебила меня Зоя. – Я думаю, никто папу не подставлял. Просто всплыли какие-то его нечестные дела.

– Какие нечестные дела? Зачем ты так говоришь? Ты просто злишься на него. Я понимаю, у тебя есть тысяча причин на него злиться, я и сама… Но сейчас папа в беде! – не хотела я верить ее жестоким словам.

– Я не злюсь на него. Он – наш отец. Я не могу на него злиться. Не имею права. Но и закрывать глаза на его поступки тоже не могу. Я не знаю, за что конкретно его сейчас арестовали. Но сама слышала, как он рассказывал соседу… Кирсанову…

– Что рассказывал? Про свои нечестные дела?

– Алиса, папа связан с криминалом. А именно с Кемаловыми. Он с ними заодно. Ты понимаешь, что это значит? Ты в курсе, чем они занимаются? Ты думаешь, они только на рынке трясут продавцов? Нет! Это так, цветочки. Они распространяют в клубе всякую дрянь, а папа это знает и покрывает их! Он вообще все их преступления покрывает. И берет за это большие деньги. Так что…

– Нет, нет, – затрясла я головой, скорее, из упрямства. Потому что тут же вспомнила, что именно Кемаловы этой осенью выгнали Зою с рынка.

Я тогда допытывалась, как он мог с ними связаться. Папа объяснил, что цыгане держат рынок, где торговала Зоя, поэтому он их и попросил об одолжении. Единственный раз. Мол, а кого еще, если они там хозяева? Попросил об услуге, потому что сам им помог – как раз в прошлом году, когда они меня чуть не похитили.

Папа сказал, что кого-то из их семейки задержали за драку с поножовщиной. И его просили отпустить этого дебошира под подписку. Деньги ему предлагали. Но он, конечно же, отказался.

Вот тогда они и решили воздействовать через меня. Но затем признали свою вину, покаялись, пообещали вести себя в городе тихо и не наглеть. Ну и папа все-таки поговорил с судьей насчет этого их задержанного родственника. Поэтому они были ему должны. Но больше никаких связей с Кемаловыми нет и быть не может. Так он утверждал.

Неужели это ложь? Неужели Зоя права?

Как бы мне ни хотелось, чтобы она ошибалась, но внутри зрело горькое понимание – всё это правда. Только я пока не знала, как эту правда принять, как с ней жить...

Она молчала. Я тоже беззвучно глотала слезы.

– Алис, приезжай к нам, – мягко сказала Зоя. – Тебе нельзя сейчас быть одной. Приезжай обязательно. Леша, бабушка, Надежда Ивановна, дядя Володя… все тебе будут рады. Слышишь? Прямо сейчас поезжай на вокзал и бери билет до Железногорска. Лёша тебя встретит.

– Нет... – еле выдохнула я.

– Ну почему? Что тебе сидеть в Иркутске одной? Изводиться... Приезжай обязательно! Ты ведь уже все экзамены сдала, тебя зачислили, так? Ну вот. До сентября поживешь у нас. Мы о тебе позаботимся. Горе надо переживать в кругу родных. Алиса?

Я не сразу смогла ответить, горло судорожно сжималось, а вместо слов вырывались всхлипы.

– Я… я поеду домой. Я должна быть там.

– Алиса, не стоит...

13

Никогда я не возвращалась в родной город с таким тяжелым сердцем. И никогда я не чувствовала себя настолько одинокой. Меня будто лишили единственной опоры. Я даже не представляла себе, как много папа для меня значил.

В поезде я много думала о нем и о том, что рассказала Зоя. Расстраивалась, конечно. Но все равно для себя решила: пусть папа виноват в чем угодно, я его никогда судить не стану. Без меня найдутся те, кто его осудят. А я должна его поддержать, помочь как-то. Правда, чем ему помочь – пока не знаю.

От вокзала домой я ехала на автобусе. Среди пассажиров узнала одну из женщин – она работала в магазине в нашем районе. Поздоровалась с ней, но она отвернулась к окну, как будто меня не заметила. А когда мы обе вышли на одной остановке, мне показалось, что она прошипела какое-то ругательство. Тихо, я толком и не разобрала.

Потом подумала, что, наверное, послышалось. С чего бы ей меня оскорблять?

А когда подошла к дому, увидела, что на нашем заборе огромными белыми буквами написано: «Здесь живет вор и убийца».

Я даже вздрогнула, а щеки зажгло, будто меня по лицу ударили.

Почему люди такие злые?

Я огляделась по сторонам, как будто те, кто это написал, были еще рядом. Хотя надпись давняя, краска уже успела высохнуть.

Я не узнала свой дом. Словно прошло много лет, а не каких-то полтора месяца.

Здесь было тихо, пусто и очень тоскливо. Еще и везде царил страшный бардак. Все шкафы и ящики, даже в моей комнате, были выпотрошены. Мебель разбросана. Книги, вещи, одежда, да вообще всё валялось на полу как попало.

Наверное, это проводили обыск, когда папу задерживали. И это еще сильнее меня придавило.

Ночью стало совсем невыносимо. Я вспоминала, как мы жили здесь вчетвером – с папой, Асей и Зоей. Пусть мы ссорились, пусть папа иногда бывал слишком строг, но как же было тогда хорошо. Безмятежно и радостно. И сейчас у меня сердце рвалось в клочья от тоски по тем временам. С горечью я понимала, что больше никогда уже не буду так счастлива.

С утра первым делом я пошла к соседу. Открыла мне его домработница. Она и к нам трижды в неделю приходила – занималась готовкой, иногда – уборкой.

Сейчас она стояла передо мной в проеме, взмыленная, раскрасневшаяся и явно недовольная, и застегивала на груди пуговицы блузки.

Сдув выбившуюся прядь, спросила грубо:

– Чего тебе?

Я поздоровалась с ней и попросила позвать Ивана Федоровича.

– Зачем это?

Я аж опешила от такой беспардонности.

– Вы, конечно, извините, но это вас не касается.

Она поджала губы и, смерив меня с головы до ног неприязненным взглядом, процедила:

– А ты мне не хами, поняла? А то ишь, привыкла… барыня нашлась… А всё, кончилась лафа… Кто ты без своего папки-то, а? Пустое место!

– Вы что, не с той ноги встали? Ивана Федоровича позовите!

Она мерзко ухмыльнулась и захлопнула дверь у меня перед носом.

Я пару секунд постояла в недоумении, потом позвонила еще раз и, не дождавшись ответа, пошла назад.

Однако спустя четверть часа Кирсанов сам к нам пожаловал. Извинился за нее, повздыхал насчет папы. Потом спросил:

– Тебе что-то нужно, Алиса? Ты же знаешь, я помогу, чем могу.

– Спасибо, я просто хотела попросить у вас краску, если есть, и кисть. Или валик.

Мне показалось, что в его лице промелькнуло облегчение. Он даже как-то обрадованно ответил:

– А-а, так ты за этим приходила? Всё в сарае лежит, я сейчас принесу. В другой раз заходи сама, бери что нужно. Вдруг меня дома не будет.

Пока он ходил, я переоделась в старую клетчатую рубашку и спортивные штаны. Затем вышла за ворота.

Краску Кирсанов принес белую. Коричневой – под цвет нашего забора – у него не оказалось. Ну хоть так.

До обеда я закрашивала эту позорную надпись. Заодно и сама вся уделалась, даже волосы умудрилась заляпать – прежде я никогда кисть в руках не держала.

Перекусив наспех печеньем, я собралась и пошла к Асе. Может, вдвоем мы придумаем, как папе помочь.

Ася в начале лета переехала из общежития швейного техникума в квартиру. Папа ей все-таки снял однушку на полгода вперед. Не хотел сначала, но она выпросила. Наплела, что устала от общажной разгульной жизни. Заявила, что взялась за ум. Обещала, что пьянок и гулянок устраивать не будет. Парней водить – тем более.

Я лично на ее заверения не клюнула, конечно, и даже папе прямо об этом сказала, но он все равно решил ей помочь. Сам нашел квартиру, сам договорился. Я тогда ездила с ним, поэтому знала её адрес.

Жила она теперь в Химках, в пятиэтажке, почти рядом с домом Андрея Кузьминского. Я шла мимо, косилась на его окна, и у меня всё внутри болезненно сжималось.

Папа сказал – время лечит и скоро всё забудется. Но вот прошло два с лишним месяца, а мне ничуть не легче. Ни на грамм. Ничего еще не переболело. Даже и не начало. Хотя я себе запрещаю о нем думать и все воспоминания гоню прочь.

14

Несмотря на то, что сказала Ася, я все равно решила попытать счастья и обратиться ко всем, с кем дружил папа.

Тем же вечером несколько раз позвонила Сан Санычу Денисову. Но он не отвечал.

Тогда я пошла к соседу. На этот раз, слава богу, открыл мне сам Кирсанов. Домработница его, или кто она ему, хлопотала на кухне. Но когда я вошла в дом, тут же высунулась. Скривила лицо и снова исчезла. Плевать.

– Чем-то могу помочь? – спросил сосед.

– Можно я от вас позвоню? А то у нас, кажется, телефон барахлит, – соврала я.

– Да, конечно, – принес он мне аппарат.

Я набрала номер Денисова. И на этот раз он взял трубку.

– Сан Саныч? Это Алиса…

На том конце послышалось какое-то кряхтение, а затем – короткие гудки. Денисов сбросил вызов.

Несколько секунд я в растерянности стояла, держа трубку в руке. Это было так странно – я же его с детства знаю. Сколько раз он с женой приходил к нам в гости. И сюда, и на нашу старую квартиру на Пролетарской. А когда жена выгнала его из дома – он еще тогда не был судьей – Денисов жил у нас. Ночевал на кухне на раскладушке. За ужином шутил. Играл с нами маленькими в жмурки. А теперь даже просто поговорить отказывается.

В коридор снова вышел Кирсанов.

– Ну что, дозвонилась?

– Да, спасибо, – вернула я ему телефон.

– Да не за что.

Я уже собиралась уходить, но потом развернулась.

– Иван Федорович, мне нужно с вами поговорить. Это серьезно.

Он как-то странно посмотрел в сторону кухни, не как хозяин, а как муж, который побаивается сварливой жены.

Потом сказал, понизив голос:

– Давай пройдем в комнату.

Там он плотно затворил двери и усадил меня в кресло. Сам подошел к серванту, достал оттуда коньяк и рюмку.

– Тебе не предлагаю, – усмехнулся он. – Ты еще ребенок.

Сел со всем этим добром напротив меня в такое же кресло. Поставил рюмку на журнальный столик, налил почти до края. Затем тяжко вздохнул:

– Сколько раз мы тут с Пашей… эх…

– Иван Федорович, расскажите все, что знаете про папу. За что его задержали? Что вменяют? Кто его защищает и как с ним связаться?

– Насчет адвоката… неместный его защищает. Какой-то Пименов. Паша сам его нашел, как только вся эта буча заварилась. А вот как с ним связаться… я и не знаю, – пожал он плечами. Потом залпом выпил, скривился, отер губы. – Впрочем, знаю, что он в гостинице живет, в «Тайге». Паша ему номер оплатил. Люкс.

– Спасибо. Хочу узнать, смогу ли я чем-то помочь папе. Ну и увидеться с ним хочу. Может, он сумеет устроить нам свидание.

– А ты попроси Колю Мальцева. Вот он, скорее всего, сможет… в обход следователя из области. А то следователь этот – просто зверь. Мало того что они сделали из Паши козла отпущения, так еще и решили устроить показательную порку. Чтобы все видели, как жестко у нас борются с оборотнями в погонах.

– Иван Федорович, за что всё-таки папу задержали? За взятки?

Кирсанов замялся. Он явно не хотел говорить, но я решила, что не слезу с него, пока не расскажет.

– Я должна знать. Я ведь всё равно узнаю. Об этом ведь в городе говорят на каждом углу. Так лучше уж вы мне расскажете сейчас, чем кто-то…

– Да, ты права, – снова вздохнул Кирсанов, наполнил рюмку, выпил и только потом продолжил: – Паша ведь не хотел с этими Кемаловыми связываться. Никогда не хотел. Его вынудили. Надавили. Ты думаешь, он один такой? Да тут все, кто у власти, с их рук кормятся. Половина ментов на них работают. Но Паша поначалу отказывался и от денег, и от всего. А потом дожали его. Лет десять назад это было… вскоре после того, как мамы твоей не стало… Судили кого-то из Кемаловых. Ему предлагали огромные деньги, чтобы он слил процесс. Он отказывался до последнего. Принципиально. И тогда они увезли твою сестру, Асю. Забрали прямо из школы. Нет, ничего ей не сделали, она даже и не поняла ничего, наверное. Покатали по городу, вечером домой вернули. Но Пашу напугали, конечно. Пригрозили, мол, в другой раз его дочки отправятся к маме. Вот так он и сдался.

– Меня они тоже чуть не похитили год назад, – вспомнила я.

– Да, слышал, – кивнул он. – Паша рассказывал. В очередной раз соскочить хотел. И сразу началось запугивание. Паша сам говорил, что будь он один, то черта с два они бы его так прижали. Но он боялся за вас, девчонок… а за тебя – особенно. Поначалу его ломало, он и пить поэтому начал. Ну потом… привык. Человек ведь ко всему привыкает.

– А что папа делал для них? В новостях говорили про какое-то давнее убийство…

– Да… было дело. В начале девяностых Кемаловы постепенно стали распространять всякую дрянь среди молодежи. В клубе, в основном. В «Прометее». А был тут один тогда… активист. Секцию вел. Каратэ, кажется. Не помню фамилию уже…

Внутри у меня всё обмерло.

– Жена его врачом работала, стоматологом. Так вот этот мужик задумал их приструнить, чтоб не ломали жизнь молодым пацанам, ну и девчонкам. Собрал своих бойцов и начал устраивать рейды. Отлавливали распространителей и наказывали. Кемаловы стали терпеть убытки. Пытались с мужиком договориться, но он пошел на принцип. Тогда его решили убрать. Приехали к нему на дачу, но он как раз в тот момент куда-то отлучился. Но застали его жену. Она, видать, шум подняла, стала звать на помощь, вот ее и… убили в общем.

15

Следующие сутки, нет, даже двое, я не выходила из дома. Сидела как затворница в мертвом оцепенении, не понимая, что делать, как жить дальше.

Мой мир рухнул. Превратился в пыль. Не осталось даже обломков. А меня выбросило из жизни.

Я чувствовала себя так, словно внезапно оказалась в кромешной темноте и в полном одиночестве. И нет у меня пути ни назад, ни вперед. И вокруг ничего и никого. Только одна сплошная темнота.

Я вспоминала разные моменты – как папа странно себя вел, когда я познакомила его с Андреем, как психовал, как запрещал мне с ним дружить. Теперь мозаика сложилась.

Не за меня он беспокоился тогда, а боялся, что как-нибудь всплывет его злодеяние.

Вероятно, и Андрей что-то узнал про папу, я в этом почти убеждена. Слишком уж резко он переменился ко мне тогда.

И я его понимала, но и… не понимала.

Да, папа совершил страшное, непоправимое, даже мне это трудно принять. Не знаю, смогу ли вообще когда-нибудь с этим свыкнуться. Но разве моя в том вина? Он решил для себя, что я виновата вместе с папой, ничего не сказал, не дал мне возможности оправдаться. Просто молча осудил и всё.

А потом еще и изменил…

Если бы он действительно любил меня, как говорил, разве бы так сделал? Никогда.

Эта страшная правда, как смертельный яд, едва меня не убила. Всю ночь после того, как вернулась от Кирсанова, я выла в голос, отказываясь поверить в то, что мой папа сотворил такое. Потом, наверное, силы иссякли. Зое я звонить не стала – не могла.

На третий день я все-таки выползла из дома, чувствуя себя так, будто несколько месяцев страдала тяжелым недугом и света белого не видела.

Я бы и сейчас не выходила, если честно, но от голода уже сводило живот. Эти дни пила только пустой чай.

Я пошла купить хлеба и, может, еще что-нибудь из продуктов. В киоск возле дома даже заглядывать не стала – там работала та продавщица, которая сказала мне гадость в автобусе. А я сейчас была настолько истощена морально, что, наверное, не вынесла бы ее нападок.

Отправилась в Химки, в гастроном. Набрала разных продуктов, а когда подошла к кассе расплачиваться, в магазин ввалилась толпа молодежи.

Сначала я и внимания на них не обратила. Но вдруг отчетливо услышала голос Аньки Монаковой:

– Это что, Верник?

– Точно! Она. Вот сучка…

– Это что, дочь того Верника, прокурора? – спросил какой-то парень.

– Она самая! Гнида…

Я сделала вид, что не слышу их. Протянула купюру, забрала сдачу и пошла на выход.

Только Монакова с компанией двинула за мной. Они шли по пятам и орали в спину:

– Папаша твой – вор и убийца! Мразь продажная! И ты такая же! Гнилая семейка! Чтоб твой папашка сдох на нарах! И ты, тварь, вали из нашего города!

Прохожие оборачивались, глазели, а я шла вперед с каменным лицом, но внутри всё сжималось от их слов, будто это не оскорбления, а камни летят мне в спину.

Они проводили меня до самого дома. Я зашла во двор, а они все еще стояли за воротами и кричали гадости. Уже дома выглянула в окно и увидела отвратительное: один из парней мочился прямо на наш забор. Потом они с гиканьем и хохотом ушли.

***

Я всё-таки решила, что должна повидаться с папой. Должна спросить его сама. Пусть он мне в глаза всё это скажет.

Сначала я отправилась в гостиницу. Папа часто бывал в «Тайге», здесь его все знали. Он хвастался не раз, что тут его чтут и любят, и даже угощают бесплатно, как дорогого гостя.

Но когда я пришла, администраторша, лишь взглянув на меня, сразу состроила фирменное выражение «здесь вам не рады». И разговаривала со мной через губу, словно я какая-то заразная и пришла клянчить подаяние.

На мои просьбы набрать номер Пименова или пустить меня к нему, она механическим голосом отвечала:

– У нас не принято беспокоить гостей. Без его согласия мы никого ни к кому не пускаем.

– Но мне необходимо увидеться с адвокатом Пименовым. Я знаю, что он живет здесь, в номере люкс. Просто позвоните.

– Ничем не могу помочь.

– Пожалуйста! – чуть не взмолилась я.

– Ничем не могу помочь, – повторила она бездушно.

А я ведь помнила ее. Несколько лет назад мы как-то приходили сюда с папой. Она такой улыбчивой и ласковой была, конфетами меня угощала, сюсюкала.

Я вышла на улицу, покрутилась возле гостиницы и ни с чем ушла.

Как мне ни претило обращаться к Коле Мальцеву, но другого варианта я не видела. Кирсанов ведь сказал, что он может устроить свидание. Поэтому я поехала к папе на работу. Точнее, на бывшую его работу.

Здесь я с детства знала каждый уголок и знакома была со всеми. Когда я прежде приходила к папе, все со мной приветливо здоровались, улыбались, даже заискивали, а сегодня лишь некоторые сухо кивнули в знак приветствия. Другие и вовсе отводили глаза.

16

С адвокатом папы мне всё же удалось встретиться. Он сам мне позвонил, назначил встречу. Всё в той же «Тайге», только в ресторане – за завтраком.

Беседа наша была недолгой. Да и какой-то пустой. Всё, что я поняла из его слов, что против папы очень много всего. И статей, по которым он проходит, уже целый перечень. Раскручивают его по полной, и всё это растет как снежный ком.

Адвокат перечислял, в чем его еще обвиняют, но я слушала вполуха. Для меня предел был уже пройден на убийстве родителей Андрея Кузьминского. Всё остальное по сравнению – уже просто шум.

Адвоката же как раз больше волновали другие всплывшие эпизоды, которые объединили в одно производство. По его словам, показания умирающего следователя еще можно было как-то оспорить. Но теперь свидетелями обвинения выступали и другие. Бывшие друзья и даже коллеги. Хотя папа всегда говорил, что у них очень развита цеховая солидарность, и друг против друга они не пойдут, лишь в крайнем случае. Но, видать, это и есть тот самый крайний случай. Ну и, конечно, своя рубашка ближе к телу.

У защиты остался один Коля Мальцев. Не знаю, в чем его интерес, но он пока единственный, кто давал показания в пользу папы.

Впрочем, сказал Пименов, его показания, по сути, особой погоды не делают. Мальцев слишком молод, он не так давно пришел в прокуратуру, а пять лет назад, когда отца Андрея судили, его и вовсе в городе не было, он тогда учился в Иркутске.

Зато нашлось много тех, кто готов папу потопить.

Я всё понимаю. Папа виноват и должен нести ответственность за то, что сделал. Но меня убивало, что остальные от этой ответственности ускользнули. Попросту свалили всю вину на него одного.

Тот же Денисов, который был сам в одной связке с Кемаловыми и, в частности, засадил отца Андрея, выкрутился. И многие другие в милиции и прокуратуре.

Какая-то однобокая получается справедливость.

­­­– Единственная возможность хоть немного смягчить наказание, – сказал Пименов, – это полностью признать всю вину и раскаяться.

Затем вздохнув, добавил:

– Хотя и это, боюсь, не особо поможет. Слишком громкий и резонансный процесс. Показательный.

А спустя несколько дней я узнала, что папе стало плохо. Очередной сердечный приступ.

Я собрала для него передачку: теплые вещи, кое-какие продукты, которые, сказали, можно, сигареты, и поехала в СИЗО. И буквально на крыльце вновь столкнулась с его адвокатом.

– Вашего отца перевезли в больницу, – сообщил Пименов.

– Что случилось? – испугалась я.

– Инфаркт. Сначала ему пытались оказать помощь здесь, в медчасти, но… в общем, вчера утром его перевезли в первую городскую.

– Вчера? Но почему мне никто ничего не сообщил?

Он на это ничего не ответил.

– Я могу его повидать?

– Я подам ходатайство о свидании. Думаю, в этой ситуации следователь пойдет вам навстречу.

– А как… когда…

– Я вам сразу же позвоню, как только станет что-то известно. А сейчас, извините, я должен ехать.

Он ушел, а я с тяжелым сердцем побрела прочь…

***

Дома я раз за разом набирала Зою. Точнее, дядю Володю или бабушку, но не могла с ними связаться. Все время шли короткие гудки. Трубку, что ли, неправильно положили?

А мне так необходимо было с кем-нибудь поговорить! Выплакаться, в конце концов. Я страшно устала носить всё в себе. Казалось, я уже на пределе, еще чуть-чуть – и сломаюсь.

Чтобы совсем не раскиснуть, попыталась взять себя в руки. Иначе какой с меня толк?

Надо подумать, что еще могу сделать. Но, прежде всего, завтра, решила я, обязательно поеду в больницу, и неважно позвонит адвокат или нет. Я должна быть рядом с папой. Даже если меня не пустят, буду ждать где-нибудь поблизости. Буду донимать врачей и медсестер.

А, может, смогу быть там чем-то полезна?

Мне вдруг пришла в голову отчаянная мысль: а вдруг удастся на время устроиться на работу? Я, конечно, ничего не умею, но разве мыть полы – это так сложно? Справлюсь уж. Лишь бы только взяли.

Дядя Володя всегда говорил, что рук в больнице катастрофически не хватает. А сейчас все еще хуже стало: зарплаты не платят, а за спасибо работать не хотят. Особенно санитарками и уборщицами. А я могла бы попробовать.

Дотерпеть бы только до завтра…

И опять тянулись страшные, невыносимые часы ожидания.

Может, это ужасно, но я уже почти не думала про папины грехи. В голове была одна мысль. Не мысль – мольба: только бы он выкарабкался. Пусть его осудят, пусть посадят, но лишь бы он остался жив. А я буду его ждать, сколько потребуется, писать письма, ездить к нему…

Так я и металась до самой ночи, не находя себе места.

Спать легла поздно. Даже не легла, а просто отключилась на диване в гостиной под монотонный звук работающего телевизора. А проснулась внезапно от громкого шума.

17

Коля Мальцев

– Может, к Кемаловым рванем? – предложил Боря Голощекин. – Проведаю, как там моя рыженькая. Давно ее не видел.

– Алка, что ли? – спросил Коля Мальцев, расстроенно глядя в карты. Мусор, а не карты. Бубновая двойка и семерка пик. Разные масти, большой разрыв, практически никакой надежды на стрит или флеш. Последнее время ему вообще тотально не везет в покер.

– Ну.

– Она ж сторчалась совсем. Не на что там смотреть, – пробубнил Коля, думая сбросить ли ему карты.

– О, да! Колян – знаток, он там завсегдатай, – хохотнул Денис Костиков, хлопнув Мальцева по плечу. Денис – его бывший одноклассник и, собственно, виновник сегодняшних посиделок.

Свое двадцатичетырехлетие он отмечал в родном отделении милиции, где второй год работал опером. Не собирать же мужиков в квартире тёщи, а на рестораны денег не заработал. Но так даже лучше – все свои. Только вот Мальцев был из другого ведомства, но и он чувствовал себя здесь как рыба в воде. Всех знал, со всеми не раз выпивал, да и по работе тесно сотрудничал.

– Ну так что, как насчет того, чтобы проведать девочек у Кемаловых? – снова предложил с надеждой Голощекин, разливая по стаканам.

– Не, мужики, я – пас, – поднял ладони кверху именинник. – Меня моя потом на пару с тещей кастрирует.

– Я тоже пас, – буркнул Коля.

– А ты-то чего? – расстроился Голощекин.

– А сам как думаешь?

– А-а, боишься, что следак из области неправильно поймет? Ну, вообще, да, нафиг надо сейчас нарываться.

– Именно. Этот следак и так на меня зуб точит за то, что не сотрудничаю, не помогаю следствию…

– Так ты помогай, Коля, – веселились мужики. – Помогай. Это твой долг.

– Без меня помощников хватает, – буркнул Мальцев.

– Колян, да все в курсе, что Верник тебя проталкивал. И также все в курсе, какой он был редкостный мудак. Столько дерьма в нем.

– Мне он ничего плохого не делал. А так-то, ну кто из нас без дерьма? Просто он крайний оказался. Слушайте, мужики, давайте завяжем эту тему?

– Ладно, Колян, не нервничай. Ты как? Сбрасываешь или что?

Мальцев взял еще карту. Двойка треф.

– А Верник-то по правде занемог? А то болтают, что его отмазать хотят под предлогом…

– Инфаркт у него.

– Да и пускай бы сдох, одной мразью меньше, – проворчал Кожин, сорокалетний опер, вечно замотанный, вечно с похмелья. – Я его лично просил за шурина! Свои же. Че не помочь-то? Так нет, сука, принципиального из себя корчил, а сам на подсосе у цыган… Ты, Колян, извиняй, конечно, но Верник твой – чмо последнее.

– А если б вытащил твоего шурина, то уже не так критично было бы, на подсосе он у Кемаловых или нет, правда же? – запальчиво спросил Мальцев.

Кожин сразу набычился.

– Ты – щенок еще, чтоб на меня тявкать! Отрастил свои тараканьи усишки и думаешь мужиком стал?

– Мужики, всё! Стоп! – вмешался именинник.

Кожин, психанув, вышел из кабинета в коридор.

– Ты, Колян, тоже не нарывался бы. А то как бы сам под замес не попал с Верником за компанию. Чисто дружеский совет, – сказал Голощекин. Потом уже другим, веселым тоном добавил: – Ну че? Играем?

Коля зло взял еще карту и чуть не поперхнулся воздухом, тотчас забыв обо всем.

Теперь у него на руках были три двойки и две семерки. Каре и фулл-хаус. Редкая, прямо-таки феноменальная комбинация. Еще и после стольких неудач.

Он еле сдерживал ликование. Вот сейчас он тут всем надерет зад. Хотя бы в картах. А то достали потешаться.

Раньше подтрунивали над тем, что он зелен, неопытен и не умеет с женщинами. Сыпали пошлыми шуточками, а когда он краснел, еще больше смеялись: «Смотри, Колян, не грохнись в обморок».

Потом высмеивали его усы, которые он и правда отрастил, чтобы казаться постарше. «Ну всё, теперь ты – настоящий мужик, лев, хозяин прайда, держитесь, самки, всем теперь хана!», – как дебил ржал тот же Кожин, когда он впервые забежал к ним в новом образе.

Затем доставали его из-за вылазок к Кемаловым, куда, между прочим, сами и показали ему дорожку, «а то, поди, бедняга, всю руку себе смозолил».

И из-за покровительства Верника тоже доставалось. «Подлизывай лучше, глядишь, со временем место прокурора займешь».

А уж над тем, как ему хронически не везет в карты, не ерничал только ленивый.

Что ж, теперь настал и его звездный час. Мальцева аж приятно потряхивало от предвкушения.

Тут дверь распахнулась. Кожин, видать, перекурил, остыл и решил вернуться. А вместе с Кожиным заглянул к ним на минуту и Марат из дежурки. Ему быстро налили, сунули шпротину на вилке.

– Давай, Дэн, с днюхой тебя, – коротко поздравил Марат и в один глоток выпил полстакана. Морщась, выдохнул, уткнулся носом в собственный рукав, только потом отправил в рот закуску.

– Ну че? Как? Спокойно сегодня? – спросили его мужики.

18

За четверть часа Мальцев добрался до коттеджного поселка. Семерка, только после ремонта, неслась как новенькая. На сердце противно скреблось. Не то страх, не то еще что-то, но он старался в себе это задавить. Чего бояться-то?

Может, вообще зря он так подорвался. Может, и правда ничего там страшного нет. Просто молодежь гуляет. А даже если и ведут себя вызывающе, это же шпана. Что он, шпану не разгонит? А скорее всего, и разгонять не придется. Пригрозит, покажет корочку – сами разойдутся.

Однако повернув на улицу, где жили Верники, он увидел, что у дома действительно бесновалась пьяная толпа. Дикая, оголтелая, агрессивная. В груди екнуло. Бедная девчонка. Каково ей там одной, маленькой и беззащитной, если даже ему стало не по себе. Да что уж, он откровенно трусил, аж внутри мелко задрожало, хотя и прибавил газу, будто своему страху назло.

Героем Коля никогда не был. Такие, как он, и не бывают героями. Слишком слабый духом, неуверенный, сомневающийся. Мягкотелый, как говорила его мать. Ну и трусоватый, себе-то можно не врать.

Самое смелое за всю его жизнь – это отказ давать показания против Верника.

Тот всегда относился к нему по-отечески, ничего не требуя взамен. Да, случалось был строг, когда по неопытности Коля допускал какие-то ошибки в работе, мог и накричать, но никогда не насмешничал и не унижал.

Даже когда узнал, что Мальцев стал похаживать к Кемаловским девочкам, не стал ерничать, как другие. Сказал только: "Зачем тебе это надо, Коля? Не суйся ты в эту грязь. Найди лучше нормальную девушку, женись, семью заведи".

Как будто это так просто. Но спорить с шефом он не стал, пообещал, что обязательно завяжет.

Когда же его мать минувшей осенью тяжело заболела, Пал Палыч помог деньгами и не только. Раздобыл где-то через свои связи препарат, который так просто в аптеке не купишь. А еще Верник пригласил его к себе на Новый год. Знал, что после смерти матери Коля остался совсем один, вот и позвал.

И как теперь после всего он мог топить шефа, пусть он хоть сто раз виноват? Не мог.

Вот и отказывался. И то, конечно, трусил, что ему это аукнется.

Однако сейчас не было времени ни на страхи, ни на сомнения, потому что еще издали Мальцев увидел дым.

Втопив педаль газа до упора, он гнал вперед. И едва не подавил этих идиотов, устроивших здесь вакханалию.

Парни и девчонки расступилась перед самым капотом, кто – с криками, кто – с матом. Кто-то ударил по заднему крылу то ли цепью, то ли ломом.

Стараясь не обращать внимания, Николай сдал назад и вывернул руль вправо. Снова – назад и вправо, а затем резко выжал газ и въехал прямо в ворота, на которых белела надпись "Сдохни, мразь".

Ворота со скрежетом распахнулись.

Мальцев, немедля ни секунды, выскочил из машины и ринулся к крыльцу. За спиной раздалось:

– Прикиньте, это же тот урод, что засадил Андрюху!

И без того галдящая толпа взревела еще больше. Некоторые ринулись за ним.

– Алиса! – крикнул Коля, дергая ручку двери. Закрыто.

– Эй ты, мусор чмошный! – выкрикнул какой-то пацан. – Все вы твари продажные! Мрази конченные! Утырки!

Коля старался не думать, не замечать, не слышать. Потому что сейчас важно другое – попасть в дом, найти Алису, вытащить ее отсюда.

Он поддал плечом, но только руку себе, похоже, отшиб. Тогда, что есть силы, несколько раз ударил ногой в замок. Наконец дверь поддалась. И тут в него прилетел камень. Угодил прямо в голову, чуть выше виска.

Народ всколыхнулся. Раздалось довольное гиканье.

Зажав рану ладонью, Коля вбежал в дом и сразу же закашлялся. Дым разъедал глаза, драл глотку и легкие, но огня нигде не было видно.

«Где, черт возьми, горит?».

Стараясь не дышать, он заскочил в ванную. Сдернул с крючка полотенце и намочил его под холодной водой. На миг взглянул в зеркало над раковиной. Сквозь сизую пелену дыма, просочившегося уже и сюда, увидел свое отражение.

Лицо ошалевшее, глаза совершенно безумные, рот перекошенный. Вдобавок волосы всклокочены, а над виском – вообще бурые от крови. Щека и скула с той стороны тоже в крови. Как и воротник рубашки.

Прижав полотенце к носу, Коля снова выбежал в коридор. Проклятье! Ничего не видно!

– Алиса! Ты где? Ты здесь? – на секунду отняв полотенце, прокричал он. Но ответа не услышал.

Стараясь двигаться быстро, он осмотрел все комнаты на первом этаже, но ее не обнаружил. Плохо, что глаза от дыма ело нещадно и слезы струились в три ручья. Боялся, что этак он скоро вообще ничего не сможет видеть.

Но где же она?

– Алиса! – крикнул и сразу опять закашлялся.

Тишина.

Затем, спотыкаясь, взбежал по лестнице на второй этаж. И едва о нее не запнулся.

Алиса лежала на полу, точнее – полусидела на верхней ступени, завалившись вбок и уронив голову на деревянные балясины перил. И, казалось, не дышала.

Мальцеву стало жутко. Холодный страх, словно щупальцами, мгновенно оплел все его внутренности.

19

Спустя неделю

– Ой, у тебя уже закончилось… пойду позову медсестру, – сказала моя соседка по палате Рая, быстро вскочив с кровати и засеменив к двери.

Я равнодушно взглянула на флакон с лекарством, висевший на стойке капельницы вниз горлышком. И правда уже пустой.

Через минуту Рая вернулась с медсестрой. Та быстро и проворно закрутила колесико, оторвала лейкопластырь с моей руки, вынула иглу из вены и унесла стойку капельницы.

Я же продолжала лежать все так же неподвижно, не меняя положения, единственное – только теперь зажимала в сгибе локтя кусок ваты.

Рая о чем-то щебетала, но я едва слышала и, как обычно, не отвечала на ее болтовню. Впрочем, это ей никогда не мешало.

Я смотрела в потолок, без цели, без единой мысли. За эти дни я изучила на нем все трещинки и пятна, все сколы и паутинки.

Мне уже можно было вставать и даже выходить в больничный двор, но я не хотела. Вообще ничего не хотела.

А еще я, оказывается, кричала ночами. Просыпалась от собственного крика, в холодном поту, с безумно колотящимся сердцем, и будила соседок. Одна – Светлана – даже попросила, чтобы ее перевели в другую палату. Рая же осталась.

– Я в общаге живу, меня такой фигней не разбудишь, – смеялась она. – Привычная.

Мне давали какие-то успокоительные на ночь. От них я чувствовала себя совсем ватной и отупевшей. Однако стоило задремать, как опять перед глазами возникал пережитый кошмар: жуткая, орущая толпа, готовая меня растерзать, звон стекла, клубы едкого дыма.

Иногда воображение рождало совсем уж страшные подробности: то я горю заживо под чужой глумливый хохот, то ко мне тянутся десятки окровавленных рук с когтями как у зверей.

Я стала бояться засыпать, а днем чувствовала себя так, будто из меня все жизненные силы выкачали.

На второй день меня навестил сосед. Иван Федорович. Принес какую-то выпечку, конфеты, фрукты, яблочный сок в трехлитровой банке. Всё это добро я отдала Рае. Все равно кусок в горло не лез, а от него – так тем более. Трус.

Он, конечно, извинялся и оправдывался, что накануне занемог, выпил таблетку и спал как убитый. И ничего не слышал. А то бы непременно разогнал эту шпану.

А узнал о том, что произошло, только когда приехали пожарные.

– Хорошо хоть Любаша от шума проснулась, – суетливо говорил он. – Увидела дым и вызвала пожарных.

Я и не сразу поняла, что это он про свою домработницу. Пожарных она вызвала! Да просто испугалась, что огонь перекинется к ним, вот и всё.

– Хоть дом ваш спасли, а то шпана и его бы разнесла, – добавил Кирсанов.

Наверное, он хотел, чтобы я сказала что-нибудь в духе: понимаю, всякое бывает, спасибо. Но я смотрела на него исподлобья и молчала. А сама думала: трус. Трус и подкаблучник. Мой папа, которого все считают главным злодеем, не стал бы молчать и прятаться на его месте. Во всяком случае, мне хотелось так думать.

Потому что какие бы страшные преступления он ни совершил, но вот таким трусом он никогда не был. Он боялся, конечно, за нас, переживал за репутацию, за какие-то еще вещи, но я-то помню, как мы с ним несколько лет назад гуляли по вечерней Ялте и увидели, как к незнакомой девушке прицепилась компания наглых парней. Другие старались быстро пройти мимо, а папа вступился.

– Пожара самого не было, видать, паршивцы дымовушку кинули… Но все равно хорошо, что Люба сообразила… Позаботилась и позвонила… – вздохнул он. – Ну ты поправляйся, Алиса. Кушай вот фрукты, пироги, Люба отправила…

Уже уходя, он, помявшись, сказал:

– Ты не сердись на нее, пожалуйста. Она не хотела тебя обидеть. И сейчас очень переживает. Совесть ее мучает. Вот это она послала гостинцы специально для тебя. Я ей, конечно, сказал, что наша Алиса – девочка добрая и незлопамятная. Что я ей все объясню, она поймет и простит…

Я так и не произнесла ни слова. Потому что «не поймет и не простит». Доброй Алисы больше нет. Она осталась в прошлом, где не было жестокой толпы, злобы, трусости и предательства, где никто не осквернял родной дом и не кричал «сдохни, мразь». И уж точно говорить «ничего страшного», чтобы его домработницу перестала мучать совесть, я не собиралась.

Надеюсь, он всё понял сам. Во всяком случае Кирсанов виновато потупил глаза и ушел.

Кроме соседа меня навестили еще Аська и Коля Мальцев. Сестра крыла матом «оборзевшую нищую гопоту», осмелившуюся громить наш дом. Потом сообщила:

– Ну ничего, мы с Толиком уже туда перебрались. Наведем порядок. Еще другана его позвали на первое время пожить с нами. Тот вообще псих. Так что пусть только попробуют сунуться.

Она задорно хохотнула, а я закрыла глаза. Сил нет на нее смотреть. Что вообще у нее в голове?

Одно хорошо – Аська принесла мне халат, сменное белье и тапочки.

Когда же приходил Коля Мальцев, я просто притворилась спящей. Он немного постоял возле моей кровати, положил на тумбочку пакет с мандаринами и тихо ушел.

20

В день, когда хоронили папу, лил дождь.

Это так нелепо – о нем вдруг сразу вспомнили его коллеги и друзья. Явились почтить, будто сами не отвернулись от него, как от прокаженного. Будто до последнего дня не клеймили, не проклинали, не делали его козлом отпущения. Лицемеры и трусы.

Я смотрела на них, а видела вместо скорбных лиц уродливые маски.

У Дафны дю Морье есть рассказ «Синие линзы» – о женщине, которая после операции на глаза должна была временно носить синие линзы. В этих линзах она вдруг стала видеть всех окружающих людей с головами животных – коровы, гадюки, коршуна. Себя она увидела пугливой ланью. Когда линзы сняли, люди вновь стали просто людьми. И она, глупая, отмахнулась от тех образов, как от дурного сна, так и не поняв, что то была их сущность.

Я же чувствовала себя так, будто эти синие линзы ношу теперь сама и вижу всех насквозь. Такими мне фальшивыми, скользкими и безобразными казались они. Люди, которых я знала с детства и всю жизнь считала хорошими.

Слова соболезнования я принимала молча, глядя в упор, в глаза каждому, не скрывая презрения. Когда же подошел судья Денисов, так похожий на хитрую крысу, и тоном доброго дядюшки начал говорить мне, как он сожалеет и как готов помочь, я просто отвернулась от него, не дослушав.

Он, покашляв, пробрался к бабушке, которую закрывал от дождя дядя Володя.

Удивительно, что лишь Коля Мальцев казался мне нормальным из всего бывшего папиного окружения. Коля, которого я прежде терпеть не могла. Теперь я на него смотрела совсем другими глазами.

Он и похороны взвалил на себя, пока не приехал и не подключился дядя Володя. И помог мне выгнать из дома Аськиных дружков. И сейчас, прощаясь с папой, был искренен.

Кроме дяди Володи из Железногорска приехал еще Зоин Лёша. Я знаю, что папу он ненавидел, но, наверное, сделал это ради Зои, которая не смогла быть здесь.

Лёша сказал, что Зоя едва не потеряла ребенка. Если вначале она мучилась токсикозом, то полторы недели назад у нее и вовсе началось прерывание беременности. Слишком короткая шейка матки и под давлением плода начала раскрываться – это уже объяснил мне дядя Володя. Повезло, что не упустили момент. Но пришлось экстренно зашить шейку, и теперь Зое нельзя даже вставать с постели. До самых родов придется лежать.

О том, что я сама чуть не погибла, они, оказывается, даже не знали. Дура Аська не сообразила им сообщить. А, может, и наоборот, хорошо. Зое сейчас нельзя лишний раз тревожиться.

После кладбища автобус повез народ в столовую – там проходили поминки. Бабушка, дядя Володя, да и другие говорили, что принято дома. Но я сказала: нет.

Я не хотела впускать в наш дом их: Кирсанова, Денисовых и прочих. Ноги их там больше не будет.

Некоторые на поминки не поехали, но все равно народу было довольно много. И видеть этих людей, пьющих водку, жующих, говорящих про папу замечательные слова, было еще противнее, чем там, на кладбище.

– Алиса, не хочешь сказать что-нибудь? – обратилась ко мне женщина с папиной работы.

– Не лезьте к ней, – вмешался дядя Володя.

Я, хоть и не собиралась, но поднялась:

– Хочу.

Кто-то продолжал болтать о своем, но многие замолкли и уставились на меня. Ждали привычных слов, а я сказала:

– Я не буду говорить о папе. Я хочу сказать о вас, – я обвела взглядом притихших людей. – Где вы были раньше? Когда ему нужна была просто поддержка, обычная человеческая поддержка… Где вы были, когда жгли и оскверняли наш дом? Кому теперь нужны ваши соболезнования? Это вы убили его.

По залу прокатились шепотки. Это, между прочим, правда. Папе кто-то сообщил, что надо мной учинили расправу за его грешки, и сердце у него не выдержало.

– И мне тошно от вашего лицемерия, – закончила я.

Затем выбралась из-за стола под гробовое молчание и покинула зал. На улице меня догнал Коля Мальцев. Раскрыл надо мной зонт.

Я продолжала идти вперед, не разбирая дороги. Коля молча семенил рядом. Так и проводил меня до самого дома.

У ворот я поблагодарила его.

– То, что я сказала там, к тебе, Коля, не относится. Ты очень помог, спасибо тебе…

– Не стоит, – помявшись, он спросил: – Алиса, что ты теперь собираешься делать?

– Уеду в Иркутск на днях. Учиться там буду, ну и как-то жить…

– Это, наверное, надолго, – грустно произнес он.

– Нет, Коля, это не надолго. Это навсегда.

____________

Роман "НЕВЕСТА ПО КОНТРАКТУ" подходит к завершению. А сегодня на него скидка.

Книга доступна по ссылке: https://litnet.com/shrt/dv5_

21

Я покидала родной город без тени сожаления. Даже несмотря на то, что когда-то все-таки была здесь счастлива. Однако то, что произошло сейчас, перечеркнуло всё хорошее. Затмило все светлые и радостные моменты, оставив в моей душе лишь черную выжженную яму.

Я чувствовала себя как человек, у которого нет ничего – ни корней, ни дома, ни близкого человека.

Да, у меня осталась Зоя. Но той тесной близости и родства как раньше уже не было. У нее своя жизнь. И весь ее мир сосредоточен теперь на Лёше и будущем материнстве. Надеюсь, хотя бы у нее всё будет хорошо.

Провожал меня Коля Мальцев. Мы неожиданно сблизились в последние дни. Он боялся, что нападение повторится. Или же Аська снова завалится со своими пьяными дружками. И взялся меня оберегать. Навещал все время до самого моего отъезда.

К тому же он меня здорово выручил.

На следующий день после похорон ко мне заявились от Кемаловых. Двое мужчин и с ними Паша Кемалов. Втроем они требовали с меня какой-то папин долг.

– Мы твоему отцу заплатили честно, а он не сделал то, что должен был сделать. Так что денежки надо вернуть.

Совсем недавно я бы, наверное, со страха умерла. Но тут стояла и смотрела на них, как баран на новые ворота, едва соображая от горя. Даже когда пошли угрозы, мне было все равно.

– Мне вы ничего платили, – ответила я. – Так что ничего я никому не должна.

– Это ты зря. Поверь, уж что-что, а долги мы выбивать умеем. Так что лучше по-хорошему заплати, если не хочешь больших проблем.

Я смотрела на Кемаловых равнодушно, как на досадную помеху. И уж конечно, не стала объяснять им, что денег у меня нет и при всём желании взять их неоткуда. Даже похороны и поминки оплачивал дядя Володя. Всё, что у меня оставалось, потратила на билет.

– Говорят, тебя тут недавно чуть не подожгли, – хмыкнул Паша Кемалов. – Ты смотри, как бы кто не закончил начатое.

И тут подъехал на разбитой семерке Коля Мальцев. Выскочил встревоженный.

– Что такое? Что происходит?

– О, Коля, – улыбнулись взрослые Кемаловы, протянули ему руки, как хорошему знакомому. – Что-то давненько ты к нам не захаживал.

Мальцев густо покраснел, бросил на меня сконфуженный взгляд, но руки им пожал. И снова беспокойно спросил:

– Что случилось?

– Ничего. Папаша ее, – кивнул на меня один, – не выполнил уговор. Должок на нем висит…

– Какой уговор?

– А это неважно. Это, Коля, наши с ним дела, тебя не касаются. Но должок выплачивать придется. С него уже не спросишь, так что… – Кемалов повернулся ко мне, осклабившись.

– Погоди, она же тут ни при чем, – отчего-то запаниковал Коля. – Давай я завтра к вам подъеду… обсудим…

Мальцев встал между ними и мной, заслонив собой меня.

– А что тут обсуждать? Или ты, Коля, хочешь взять на себя ее долг?

Он немного помешкал, затем сказал:

– Да. Я выплачу. Сколько надо, столько выплачу. Только ее не трогайте.

– Благородно, – мерзко ухмыльнулись все трое. – Ладно, Коля, нам все равно, кто будет возвращать. Мы передадим твои слова Баро. Увидимся.

Когда они уехали, Мальцев повернулся ко мне. Склонившись, заглянул в глаза.

– Алиса, ты как? Сильно испугалась? – Хотя из нас двоих сильно испугался именно он.

Я пожала плечами и пошла в дом. Мальцев остался топтаться за воротами. Тогда я обернулась и позвала его:

– Зайдешь?

На кухне я предложила ему чай, но кипятил чайник и разливал по кружкам сам Коля. Я же в оцепенении сидела на табурете.

– Ты не переживай, я договорюсь с ними. Всё выплачу.

Вот уж за какой-то внезапный долг я точно не переживала. Но Колин порыв оценила.

– Спасибо, – пробормотала я.

С минуту мы молча пили чай. Для меня тишина стала уже привычной, а Коля явно нервничал, как будто хотел что-то сказать, но никак не мог решиться.

– Алис, ты, наверное, думаешь, что я там у них забыл… ну почему к ним ходил.

Вообще об этом не думала, но из вежливости и благодарности решила поддержать разговор и кивнула.

– Да.

– Мне очень стыдно… я, правда, к ним иногда… ну, заезжал… Ну, чисто время провести, развеяться. В карты сыграть. Ну и… – Мальцев стал таким багровым, что я и в самом деле забеспокоилась. – Ну, там девочки у них… Я этим не горжусь. Просто… – Он дернул плечом. – Это обычная физиология.

Я вспомнила голую подругу Андрея, и меня передернуло от отвращения. У него, видать, тоже была обычная физиология.

– Понимаешь, тут работаешь сутками, без выходных, без проходных. Некогда даже поесть нормально. А дома была мать… тоже никого не приведешь… Да и некого приводить. Ну и вот как? Невозможно же… – бормотал он, оправдываясь.

Странное дело, но, если с Андреем всё это казалось мне ужасным и отвратительным, то Коля со своей физиологией не вызывал у меня такого неприятия. Мне его даже жалко отчасти стало.

22

Рассказ Коли меня потряс.

А я ведь знала, что Андрей не стал бы хулиганить и творить такие дикости просто по дурости или потому что испорченный, как говорил папа.

Нет, не знала, конечно, но догадывалась.

Андрей, выходит, спасал своих детдомовских подруг. Как их там зовут? Машу и Иру, кажется?

Это вызывало одновременно и горечь, и невольное восхищение – всё-таки он остался верен себе. Всегда всем спешил на помощь, бесстрашно рискуя собой. Так же вот когда-то отбил он и меня у цыган…

И в то же время стало горько. Ведь он спасал этих девчонок как раз в то время, когда я ждала его у фонтана.

Нет, умом я прекрасно понимаю, что это несравнимые вещи – чья-то жизнь и всего лишь свидание. Понимала, что он поступил правильно. По-другому он просто не мог. Но сердце все равно болезненно кольнуло, а в груди противно заныло.

Даже странно. Оказывается, после всего до сих пор больно, стоило о нем подумать. А мне казалось, что внутри у меня всё омертвело.

Впрочем, так оно и есть, и это лишь отголоски былых чувств. Всё же я очень сильно его любила. Любила первый и, наверное, последний раз в своей жизни.

Но кто же тогда был у него дома в тот вечер? Может, тот, кто позвал его спасать этих девушек? От кого-то же Андрей узнал, что их похитили. Хотя какая теперь разница?

Важно совсем другое. Причем даже не то, что эта Маша потом его «отблагодарила» любовью за спасение, хотя для меня это и был сокрушительный удар. Смертоносный.

Однако гораздо страшнее то, что Андрей меня обманывал. Скрывал, что опять с этой Машей встречается. Что обсуждал меня с ней.

Вот это – особенно унизительно. Прежде я бы никогда не подумала, что он на такое способен, но его подруга в то утро говорила такие вещи, которые могла знать только от него.

– Что-то ты совсем поникла, – сказал Коля, заметив, видимо, как переменилось мое выражения лица. – Может, еще чаю?

Я качнула головой.

– Нет, но наливай себе, если хочешь.

– А как Кемаловы узнали, что поджог устроил Кузьминский?

Коля пожал плечами.

– Чего не знаю, того не знаю. Может, видел кто. Алиса, я понимаю, что для тебя это больная тема, вы же дружили с ним…

– Это в прошлом.

Коля кивнул своим каким-то мыслям, потом произнес:

– Кстати, его дело сейчас пересматривают.

– Это что значит? – снова оживилась я.

– Ну, он же решил обжаловать решение суда. Подал апелляцию. И адвокат у него теперь другой. Какой-то ушлый тип из Железногорска приехал. Кто-то же его нашел ему, деньги отвалил немаленькие. Даже интересно, кто и откуда. Вроде же пацан из детдома…

– И что будет после пересмотра?

– Трудно сказать, но срок могут уменьшить. Возможно, на сделку пойдут. Многое ведь вылезти может.

– Что, например?

– Ну, вот эта история с девочками. У Кузьминского ведь поджог был с отягчающими. Якобы из хулиганских побуждений. А на самом деле там личный мотив. Противоправное поведение потерпевших, ну то есть Кемаловых, которое послужило поводом к совершению поджога. Это сильно смягчает. Адвокат уже за это уцепился и раскрутит… если его, конечно, не заткнут. Никто же не заинтересован в том, чтобы всё это всплыло. У нас там уже засуетились.

– Что значит – заткнут? Убьют? – шепотом спросила я.

– Ну нет, почему сразу убьют? Скорее, попытаются с ним договориться.

– А намного срок уменьшат?

Коля опять пожал плечами.

– Смотря что адвокат сумеет доказать. Там же еще… – Коля замялся, посмотрел на меня виновато. – Если совсем по-честному, то я же тоже тогда не при исполнении был. А это совсем другая статья.

Даже я это понимала.

– Зачем же ты сказал, что был при исполнении? Зачем?! Как ты мог, Коля? Ему же восемь лет дали! Восемь с половиной! Это же вся жизнь поломана, – воскликнула я, едва не плача.

Я зажмурилась, из глаз брызнули слезы. Меня затопило такое глубокое разочарование, что я даже смотреть на Колю не могла.

Мальцев молчал, низко опустив голову.

– Тебя попросили так сказать, да? – вдруг осенило меня, когда я немного успокоилась. – Кто? Папа? Кемаловы? Или Денисов?

– Да какая теперь разница… – пробормотал Коля, не поднимая глаз.

***

Я уехала через несколько дней. За это время Кемаловы меня больше ни разу не потревожили. Все-таки спасибо Коле. Уж не знаю, как он, бедный, выкрутится.

Он проводил меня на вокзал, занес мои вещи в купе.

Простились мы тепло. Правда выглядел Коля неважно. Он старался держаться, но глаза были тоскливые и больные.

Когда проводница попросила провожающих покинуть вагон, он встал, неловко улыбнулся:

– Ну, мне пора. Счастливого пути, Алиса.

23

Спустя пять лет

– Алиса Верник, – назвал мое имя Виктор Сергеевич, бессменный декан факультета психологии.

Я поднялась на сцену под аплодисменты сокурсников. Виктор Сергеевич поздравил меня, слегка сжав мою ладонь. Сказал несколько напутственных фраз и вручил диплом. Затем повернулся к пареньку, стоявшему за его спиной с огромной охапкой роз, взял одну, темно-бордовую, и протянул мне.

Затем вызвали на сцену следующего, а я вернулась на свое место в зрительном зале.

Вручение дипломов длилось около трех часов. После этого вся наша группа веселой гурьбой отправилась в ресторан отмечать окончание института. А я попрощалась с девчонками и поехала домой. Мне еще чемодан паковать, ну и так, по мелочи, надо многое успеть – в восемь вечера у меня поезд. И я заранее нервничала.

Впрочем, не в вещах дело и не в мелких предотъездных хлопотах. Я боялась самой поездки. Хотя нет, это вовсе не страх, а тяжелое, гнетущее чувство. Потому что мне вновь придется столкнуться лицом к лицу с прошлым, которое я так тщательно старалась забыть.

Мне предстояла поездка в родной город, откуда я уехала пять лет назад, пообещав себе, что никогда больше туда не вернусь.

Я бы и не стала возвращаться, если бы не Коля.

***

Три с половиной года назад Колю перевели в Иркутск, и он меня нашел. Мой адрес он знал – я как-то раз ему написала.

А в тот вечер я вернулась со смены позже обычного – в последнем рейсе трамвай сломался на линии. Пока мы дождались спецвагон, пока нас отогнали на буксире, пока добралась из депо до общежития – было уже сильно за полночь.

Я так устала за день, что еле плелась, думая только о том, что поспать, наверное, не удастся – завтра зачет, надо учить, а у меня голова уже не соображает. Я и Колю не сразу заметила – он ждал на скамейке возле общежития. Завидев меня, поднялся и пошел навстречу. С букетом роз и коробкой конфет.

Только когда он возник прямо передо мной, я поняла, что это он. Я была ему рада, просто так выдохлась, что меня хватило только на пару дежурных фраз. Мы договорились с ним встретиться на следующий день, после моей учебы.

Но я даже об этом умудрилась назавтра забыть. Вспомнила, лишь увидев его возле института.

Мы посидели с ним в кафе. Он рассказал, что после его признательных показаний в защиту Андрея его едва не уволили. Но пронесло. Отделался выволочкой. Потому что, как объяснил Коля, если потерпевший явился с повинной до вынесения приговора, то он освобождается от ответственности. Правда, в его случае приговор уже был, но его отменили, так что и Колю не стали сильно наказывать.

К тому же вскоре он, оказывается, снова отличился. Шел поздно с работы домой, и случайно увидел, как парни подперли дверь ночного киоска и подожгли. А все потому, что продавщица отказалась дать им в долг водку. Коля успел ее освободить, но ему здорово досталось от тех подонков, даже беднягу подрезали. Но всех поймали, а его наградили. А после успешной аттестации и в область перевели. Формально на ту же должность, но это, считается, повышением.

– Слушай, – улыбнулась я, – это прямо твоя судьба – спасать из огня и дыма несчастных женщин.

– Да это случайно вышло, – смутился он.

Потом мы пошли в кино, где я весь сеанс благополучно проспала. Проснулась оттого, что рядом ругалась какая-то женщина, требуя, чтобы мы покинули зал, а Коля просил ее не кричать и дать человеку немного отдохнуть.

С того дня мы время от времени встречались, куда-нибудь ходили, гуляли. И я понемногу стала с ним оживать. Отогреваться. Собственная жизнь уже не казалась мне серым болотом. Вернулись краски, вкус, ощущения, маленькие радости.

Ухаживал Коля красиво и ничего лишнего себе не позволял. Поэтому мне было с ним легко и даже хорошо. Я и сама не заметила, как привязалась к нему.

Два года назад мы поженились. Он стал прекрасным мужем, даже придраться не к чему. Заботливый, нежный, внимательный, щедрый. Так же когда-то папа относился к маме – носил на руках, сдувал пылинки, задаривал подарками.

Вот и Коля говорил, что готов сделать что угодно, лишь бы я улыбалась. Он угадывал мои желания и лез из кожи вон, чтобы меня порадовать. Он даже ходил теперь гладко выбритым, только потому что я как-то нечаянно обронила, что мне не очень нравятся усы.

Мои одногруппницы в голос твердили, как мне неслыханно повезло. Ведь он просто идеальный муж. Мечта.

И я с ними соглашалась и была вполне счастлива. Лишь изредка накатывала внезапная острая и необъяснимая тоска.

А началось это, когда я узнала от Зои, что Андрей Кузьминский, отсидев три года, вышел по УДО на свободу. Ее Леша поддерживал с ним связь.

Нет, я не по Андрею тосковала, а по тому чувству, которое к нему испытывала – сильному, яркому, сжигающему дотла сердце и душу.

Впрочем, это были всего лишь редкие приступы ностальгии. И сейчас я бы ни за что не променяла наши прочные, спокойные и нежные отношения на это безумие. Нет уж, хватило с лихвой.

А чтобы глушить эти приступы я нашла выход – я писала письма.