Прости мне мое бесчестие, господин

Пролог

— Ты искал со мной встречи, белый.

Вождь черных беров, нареченный Всемилом, был старше меня на добрые два десятилетия. И пусть беры и волкадаки никогда не нарушали границ земель друг друга, мы не совали нос и во внутренний уклад дел соседей. Тем не менее, никто и войны не хотел.

Но времена меняются. Общие беды нас сблизили. И пусть мой предшественник во главе белых волкадаков в виде моего отца откровенно не поощрял связи с человечками или медведяцами. Нещадно продвигая идею о чистоте крови. Меня уже долгое время мучили другие думы.

— Рад видеть при здравии, Всемил.

Сухо киваю ему в ответ. Черный бер сощурился, и жесткая линия губ чутка приподнимается в усмешке.

— Прямо-таки рад?

Приподнимает недоверчиво правую смоляную бровь. До моих ушей дошло, что приключилось в Дубовом Лесе при его отсутствии. Предали те, кто, казалось, готов жизнь за тебя отдать. Немудрено, что он сейчас даже на комаров смотрит подозрительно, сощурив очи.

— Мои интересы не тянуться через Дубовый Лес, тем не менее, проблемамы мне тоже неохота обзаводиться в лице прожженных мятежников, что собрались занять твое место.

Отвечаю бесцветно, взглядом прошибая голубую даль. Осень нынче ранняя, выходит, и зима обрадует нас своим визитом точно в срок. А быть может и быстрее. И обещает она быть суровой, да нещадящей в этом году. Уж северные племена чуют это задолго, ибо если не слышать зов родной земли, можешь легко оказаться погребенным под ней.

Законы перевертышей суровы.

А те, кто вырос у подножья Ляденных гор, нареченные как северяне, и вовсе впитали холод в себя через материнское молоко.

Всемил молчит на несколько долгих мгновений. Ветер треплет волосы чужака, будто чуя, что не местный он. Темный мех на опушке его плаща отдается нещадным северным порывам ветра, ни капли не спасая горло вождя от лютого холода.

И это только осень.

Но, кажется, холод трогает тело, но не разум и душу бера. Медведь задумчив и хмур. После долгих раздумий поднимает на меня взор серых очей. Начинает молву.

— Долгие годы мы жили в мире, уважая границы и традиции друг друга. И все же, все мы дети одного Леса. — Он переводит взор на свежий иней, что окрасил траву с утра и теперь медленно таял под лучами закатного солнца. — До моих ушей дошла весть, что ты неплохо сдружился с племенем бурых.

Он будто кинул камень вперед и хочет уведеть, шагну ли я вперед, чтобы поднять. Но тут мне скрывать нечего от Всемила. Киваю открыто и отвечаю не таясь.

— Мы не сдружились, а мирно решили пару дел. Зачем обнажать когти и нарываться на войну, если, как оказалось, мы с Громом понимаем друг друга?

Бер согласно кивает, но все равно переводит на меня испытавший взор.

— Но ты мог и отказать Грому в его просьбе.

Морщусь.

— У меня тоже есть братья, и отчасти я понимал бурого, покуда сам младший в семье.

— А как правитель?

Вздыхаю, одарив Всемила холодным взором своих ледяных очей.

— А как правитель понимал, что раздора нам в лесу сейчас совсем не надо. Пущай война не прошлась по нашим землям, но все равно задела и наш лесной народ. — Оглядываюсь с усмешкой на старшего. — Тебя не было, а бурые медвежата чутка повздорили, пришлось вмешаться.

Черноволосый бер цокает языком и шагает вперед, мы оба замираем за лицезрение восхождения розовой зари. Перед предстоящими сумерками она кажется еще ярче и красивее.

— Ты совершенно не схож на своего отца, тот бы не упустил шанс. — Он замирает на недосказанном, морщится мельком, прогоняя образы прошлого. — Все же в одном ты прав, Благояр. Прошлые обиды пришло время схронить. Особенно когда общая беда норовит сунуть рожу в наши терема.

Киваю ему согласно. А Всемил продолжает мерковать вслух.

— То вандосы неожиданно расплодились, как грибы после дождя. То печенеги скачут по нашим лесам, как блохи по смердящему псу. Еще и степняки, не пойми с какого рожна, к нам в гости норовят заглянуть. В общем, волк, я жопой чую, что грядет «шторм».

— Не тебе одному это чудится. — Вынужден согласиться и приоткрыть завесу происходящего в моем клане. — На севере тоже бездна пойми что творится. Человеческие останки, как будто после жертвоприношения. В горах исчезают селяне, и я бы согрешил на вандоса, но...

— В зиму они впадают в спячку.

Договаривает за меня мысль Всемил и следом трет бороду. Косит на меня взор грозовых очей.

— Думаешь, степняки подсуетились?

Жму плечами, честно отвечаю:

— Не ведомо мне пока что.

Но тут же добавляю:

— Впрочем, позвал я тебя, черный, поговорить о другом.

— Во как.— Всемил хмыкает. — Ну-ну, волк, удиви меня. Что же тебе от меня надобно, кроме как прибить общего врага?

— Дочь твоя. — Мой голос как прохладный ручей, что пробивает свой путь через льдины, но я по-прежнему тверд в своих намерениях. — Средняя. Говорят, она в девках у тебя заседелась?

— Интересно мне, кто говорит, я бы язычек-то укоротил, — ворчит бер, вмиг напрягаясь. Нельзя не заметить, как сильно отец переживает о дочери. Но ему нечего бояться, вредить ей я не намерен. — Так чем тебе любопытна Светла?

— Тем, что может стать моей женой.

Волки сами по себе прямолейненый народ. А белые, рожденные в колыбели льда и крутых гор, и вовсе не отличаются гибкостью и красочностью слов.

Всемил давиться воздухом. Переводит на меня ошарашеный взор. И я спокойно принимаю этот взгляд, говорю ровно, но при этом твердо очертив свои намерения.

— Отдай мне в жены свою дочь медведицу Светлу, бер.

Он встряхивает головой, уводит взгляд, да поджимает губы. Обескураженно водит пальцами по волосам.

— Мда... Белый, это ты меня знатно словцом подкосил. А еще говорят, что вы, северяне, словами, языками чесать не мастаки. Вот как ты меня заговорил, а теперь уж... Светлу в жены зовешь. Уж извини за тон, но какого рожна тебе зачеслось, белый, жениться на медведице?

Его грубый тон меня не трогает. О любви Всемила к своим дочерям вести разошлись по всем племенам. Было вполне ожидаемо, что просто так он не согласиться. Выдать замуж дочь даже от неугодной жены, ту, что долгие годы готовил на свое место госпожи, — это не легкая задача.

Глава 1

«Решать тебе, Светла. Ты можешь отказаться от этого брака».

В ушах набатом звучат слова отца.

Отказаться...

Отказаться...

Да как я могу? И вообще, возможно ли подобное сделать?

Когда вся моя жизнь рухнула в одночасье. Когда от наследницы престола черных медведей остался лишь обманчивый силуэт.

Я как будто очутилась в кошмаре. Или же пробудилась от долгого сна? Где были только грезы. Где был любящий отец и сотни его верных беров, готовые отдать свою жизнь за меня, положить голову ради моего каприза.

Как все-таки жестока жизнь. Или это я поздно поняла? Слишком поздно, когда упала, когда сломалась.

И вставать совсем нет сил. Но надо, иначе никак. Иначе только виселица или же соседний с матушкой лежак в храме Мораны и долгие годы смиренных молитв да работ на благо храма.

И все же крохотная надежда, что еще не все потеряно, таилась в моей душе. Не мог батюшка вмиг меня разлюбить! Я ведаю это! Просто он на меня злится. Разочаровала я его. Подвела все племя.

Не думалось мне ранее, что все так может обернуться. На сводную сестру грешила ненавистью. Мать постоянно лопотала, что Гроза спит да видит, как подо мной трон выбить да занять мое место подле отца. Стать наследницей.

Гроза — бастард моего отца. Старше меня на пару лун, хоть на старинном камне наших предков Совет выбил под ее имя дату на две луны позже моего рождения. Какой же я дурой была, пока радовалась этой глупой детали! Мне мерещилось, что вот она, победа. Даже здесь я тебя обогнала.

Я — рожденная в браке! От законной жены! Любимица всех в племени! Долгие годы первенец своего отца, вождя черных медведей и господина всего Дубового Леса.

Но нет, сестра доказала обратное. Что застарелой крови в жилах правящего рода недостаточно, дабы победить.

Девочка-сирота, без рода за спиной, поцелованная шрамами с ног до мизинца рук. Прошедшая через войну, презрение и боль.

Она стала победительницей в этой войне. Ей достались любовь отца, восторженные взгляды всех черных беров. Уважение бурых беров и он...

Мой жених. Вождь бурых беров — Гром, сын бера Давислава.

Названный сын отца.

Тот, за которого меня сосватали раньше, чем я начала понимать значение этих слов.

Высокий, как дуб, ширина его плеч наводила страх и полное ощущение восхищения. Темно-рыжие локоны слегка волнисты, щекотали плечи бера. Голубые глаза как летнее небо. Под светлой кожей змеями выделялись крупные сосуды, лентами ворочась вокруг рук.

В тех руках приростала насмерть рукоять боевого топора с широким да острым лезвием. Будучи еще девчонкой, в редкие моменты, когда бурые к нам гостили, выглядывала из-за забора на боевые тренировки беров. Отец часто становился в паре с Громом. Они кружили вокруг друг друга. Батюшка мастерски владел копьем, Гром — топором. И они дрались, не щадя друг друга.

До кровавых полос на плоти, до двенадцати слоев пота. Пока не выдыхались, пока ночь не покрывала небо своей темной шалью.

А я, сбежав от нянек, притаившись за забором, жадно разглядывала своего будущего суженного, старше меня почти на восемь весен.

Его раскатистый смех, казалось, сотрясал сердечко в моей груди. Наверное, оттого я ни на миг не отдавалась в объятьях страха перед будущим.

Оберегаемая отцом и его верным другом — дядькой Ратибором, всю свою жизнь я глядела на Грома и наивно верила.

Мой будущий муж меня защитит. Он не обидит, как Гром способен обидеть меня? Дочку лучшего друга своего покойного батьки?

Но Гром достался не мне в мужья.

Вместо меня свадебное платье надели на Грозу. Ратибор боялся, что сестра восстанет против меня сразу, как исчез отец на поле битвы. Мать тоже этого страшилась, они вместе порешили, и нас с сестрой не спрошали.

Чуяла ли я удовольствие, что избавилась от нелюбимой сестры? Быстрее нет, чем да. На короткое мгновение попавшая в сети гордыни, да склонив ухо к маменькиным речам. Мне действительно показалось, что я выиграла. Что все на моей стороне.

Но рядом с этой горделивостью шагала и разочарование. Обида.

Гром.

Тот, кого я давно присвоила себе, достался другой. Еще и моему лютому врагу.

Я плакала ночью, накрыв чело одеялом. Пока никто не видел, чтобы никто не познал. И не доложил маменьке, та не любила, когда я плачу, могла за это и леща отвесить, пока батюшка не видит.

Гроза отбыла в свадебном паланкине к мужу. И я осознала, что не она была моим истинным врагом. А когда исчез и Ратибор, и вовсе сама бездна поглотила мою жизнь.

Матушка, которую я искренне любила и всю жизнь робтала за ее одобрение, оказалась заодно с мятежниками.

Потерянная и брошенная. Я стала куклой в чужих руках.

Слабая, неспособная удержать меч в руках. В отличие от сестры, которая ловко танцевала с копьем наперевес в боевых сражений, я ничего острее иглы в руках не держала. И медведица моя была куда слабее остальных, ибо я очень редко выпускала ее наружу.

Ни друзей, ни соратников, ни сил, ни ума.

Я оказалась настолько бесполезной.

Мерзо было от самой себя. Беспомощная, как новорожденный медвежонок. Собственная слабость душила меня толстой удавкой, не давая спокойно вдохнуть.

С того дня в моей голове каждое мгновение звучал голос сестры.

Перед тем как отправиться к будущему мужу, Гроза успела мне шепнуть: «Не дай себя выдать замуж, пока не вернется отец».

Ее слова сначала показались мне пустым звуком, пеплом на ветру. Но со временем, ощутив, как вокруг меня затягивается петля, а друзья скидывают личину, обнажая истинные лики, я поняла, что это та соломинка, за которую надо держаться.

Слепая да глупая, я не осознавала, что творится вокруг. К кому прислушаться. Кто ворог? Кто друг? Кто против отца? Кто против меня?

Но одно я вбила себе в голову, повторяя как молитву в самые трудные мгновения.

Нельзя позволить выдать себя замуж. Нельзя.

Я держалась за эту мысль как за железные цепи.

Глава 2

— Что это?

Скрипучий голос свахи раздался едва ли слышно через волны бьющего нещадно ветра, за стенкой паланкина.

— Это меховая сорочка... — мужской голос звучал хрипло, и казалось сам ветер огибает его, боясь разгневать. — Мы приближаемся к полам горы, холодно нынче станет так, что кровь в жилах обмерзнет.

— Это что еще за дерзость! Своей будущей госпоже сорочки таскать! Да я... я... вашему господину пожалуюсь! Он тебя, паршивца, высечет!

— Указ альфы передать эту вещь госпоже.

Так же хмуро да хрипло, не меняя тона, молвил мужчина. Но сваху сея весть не то что остановила, а сильнее распалила.

— Ничего она надевать не будет! Невеста на то и невеста, чтобы в свадебных одеждах к мужу явиться! И вообще, пока она в паланкине черных беров, собственость она Дубового Леса. Не пристало вам к ней лезьти!

Высокомерно фыркнула женщина, ответом ей послужил хмурый мужской голос.

— Небо чернеет от тучи, близиться град. Ветр острее клинка замельтишит вокруг. Замерзнет же...

— Невеста останется в своем одеяние! — фыркнула сваха и повелительно на него зыркнула. — Нечего к ней больше лезьти, усек?! Аль нажалуюсь!! И вас всех покарают.

Ветер донес до меня тихий, но при этом злой шепот волка: «Дурная баба...»

Отодвинув в сторону заслонку на оконце, я словила взгляд старой медведицы, что с видом княгини восседала на своем мирно шагающем рядом осле.

Сама она была укутана в добротный подбитый мехом плащ.

— Зачем же так грубо с ними розмовлять?

Попробовала я было упрекнуть ее в резких словах да упрямстве. Но черные очи вмиг недовольно сузились. Женщина поджала сухие уста и зыркнула на меня как на нерадивую клушу.

— Не учи меня свой долг выполнять, деточка! И вообще сиди в паланкине и не чирикай! Привыкай держать язык за зубами, Светла, иначе этому тебя наловчает муж! Неласково наловчает!

И дернула заслонку, прикрыв мне вид наружу и чуть не прищемив мне нос. Разинув рот от наглости свахи, я и вправду прикусила язык. Не пристало мне с ней ругаться, не в том положение я. Да и не при белых. Мало того, в родном племени за последнее время мне часто перепадало, только не так грубо и прямо в глаза.

Тяжко вздохнув, я потянула коленки к груди и судорожно начала растирать руки. С губ сорвалось облачко пара.

Холодно. За тонкой стенкой паланкина опять послышался мужской голос. На сей раз постарше и авторитетней. Он снова просил передать мне то ли меховое одеяло, то ли платье, дабы переодеться.

— Сказано вам было, невеста не переоденеться в эти лохмотья! Аль вы глухие?! Или хотите ее в лохмотьях в родную стаю притащить, дабы опозорить род черных беров?!

— Да о чем ты, глупая баба, толкуешь? Не в тряпках дело! Плащ этот подбит кожей горного козла, он теплоту держит! Смерзнет же невеста, аль не чуешь ты, как холод кружиться все сильнее вокруг нас?

— Ничего ей не станеться! Медведица она! Горячая кровь в ее жилах! Не человечка же!

Высокомерно фыркнула сваха, голос мужской в ответ был не только мрачным, но и резким.

— Северный холод никого не щадит! Только рожденный в колыбели этих снегов способен противостоять ему! Пожалей девку, дай одеться...

— Ничего ей не холодно! — упрямо шепнула сваха. — И никакой вашей одежки госпожа моя принимать не будет! Еще и косы свадебные испортит переодеванием, до горы дотерпит!

— Тебе, дуреха старая, не холодно оттого, что ты, как капуста, укрылась в сто слоев плащей! Да паланкином от ветров прикрыта! А она застряла в этом деревянном ящике! Там же доски тоньше пергамента, вся небось продрогла!

— Только попробуй, белый, приоткрой дверцу паланкина! — угрожающе заверещала сваха, когда возле дверцы замельтешила мужская огромная тень, и на тонкую щель она отъехала в сторону. Я притаилась на месте, судорожно обнимая себя руками. — Всему лесу растрепаю о вашей наглости и неуважении к чужим традициям! Оставь невесту в покое! А вы что рты разинули? Отгоните чужаков от невесты?!

Видать, последнее она прокричала сопровождающим из моего родного племени, берам. Но те не шибко рьяно бросились на белых, если бросились совсем.

Дверца прикрылась обратно, резко и злобно. А вслед за этим раздалось и злое мужское ругательство.

Забота волкадаков моего будущего мужа была оправдана — мне и вправду было холодно. Наряд пусть и был красиво расшит золотом да серебром, но именно это делало его еще менее согревающим. Металл обжигал кожу холодом в местах, где соприкасался с ним.

Мне было очень холодно...

В какой-то момент через стенку паланкина я узрела, как силуэты моих сопровождающих начали расплавляться. Медленно, по одному, они начали оборачиваться в медведей. Теперь они шагали рядом с паланкином на четырех лапах. Одна сваха мерзливо куталась в свои плащи на своем осле. Да шептала под нос проклятие о суровом крае белых волков.

Мне же казалось, что холод пробрался по моему хребту, и чуялось оно, будто в спину всадили сотни тонких, но острых спиц. Я чуяла, как кишки свернулись в огромный узел в животе. Кровь, казалось, густела всё сильнее и сильнее. В какой-то момент я перестала ощущать пальцы ног, обутые в красивые красные сапожки. Дабы ножка казалась тоньше, их внутри не подбили мехом, а носочки дали самые тонюсенькие.

Оно было красиво, да удобно для осенней поры в Дубовом Лесе. Но здесь, на севере, моя одежда казалась не то что нелепой. А орудием искусных пыток. Только вот некому пожаловаться на свое положение я не могла. Пока я была в одеждах невесты в пути к своему мужу, единственная живая душа, которая имела право со мной заговорить, была сваха.

А она всем своим видом дала понять, что мои просьбы ее не интересуют и не трогают.

Это еще сильнее наводило грусть.

Пусть я и хотела лишиться внимания своего родного племени. Но уходить в чужой лютый край, к чужакам, я почему-то инстинктивно еще цеплялась к своим. Наивно веря, что раз они беры, то должны меня пожалеть.

Я как-то позабыла обо всем. И о том, что отныне чужая как для беров, так и для белых волкадаков.

Глава 3

— Традиции то... Традиции сё... Позор, мать его итить! Лучше бы косолапые чтили бы свои традиции, когда учиняли мятеж!

— Шшш, Боеслав.... — строго шепнул Добран и кивнул головой на угол, где была на лежаке, набитым свежим сеном, спала Светла, — услышит ведь. Как-никак родное племя.

— Да не слышит она ничего. Спит бедняжка. Я отсюда слышу ее сопения. Замерзла, поди, как суслик на морозе. Оно и видно в таких-то одеяниях. Это же не платье, а кольчуга из серебра и золота!

Шепотом возмутился второй волк.

— Пусть мы все дети Велеса. Но разные у нас и пращуры, и взгляды на жизнь, чем у тех же косолапых. — шепнул третий волк, накинув в костер еще пару сухих веток, что обычно хранилось в таких пещерах-убежищах.

Зная лютый норов у подножья горы и собственных территорий, белые волкадаки соорудили таких убежищ предостаточно. Раскиданные от южной заставы до самого Морозного Океана вверх по горам. Обычно здесь всегда были пару охапок сухого хвороста, тонкой коры березки, собраны с южных земель для удобного розжега костра. Бочки с кусками льда из питьевой воды и пару свернутых шкур да лежаков.

А также котелок, нож, веревка и пару мешочков с сушенной ягодой да рыбой.

Как сготовить кашу али соорудить костер знали от малого до великого в моей стаи. Как и расположений всех убежищ. Если уж так пристало, что буран или вот такой гвалт настиг в пути, а вернуться к стае не поспеешь, то сразу убегай сюда.

Это значительно понизило число погибших членов стаи. В особенности детей и женщин. Пусть и хлопотно, но мои невестки тщательно следили за целиностью каждого убежища.

Ласкана и Любава, жены моих старших братьев, и на сей раз постарались на славу. В мешочках, подвязанных на потолке, дабы зверь лесной не нашел, нашлись сушенные ягоды и яблоки. Кожаную сумку с сухарями и сушенной олениной я трогать не стал. Пускай останеться следующим путникам, нам на ужин Светогор двух кроликов споймал, сейчас приготовят.

А вот ягоду взял, как и котелок, подвешенный рядом.

Трогать лед тоже смысла не было. Он был зарыт в бочке под землей, дабы не растаял. Высунувшись у края пещеры, я поставил под поток ливня котелок.

Едва ли успел оглянуться, как тот наполнился водой.

— Альфа, дай сюды! Огонь как раз разбушевался.

Волки мигом нацепили котелок над ярко-оранжевыми языками огня. Я присел рядом с ними. Пока Добран занимался пойманной добычей, эти двое следили за огнем. Да шёпотом обсуждали мою нареченную.

Что бабки на базаре, честное слово!

— Но традиции у черных, конечно, так себе... — поморщился Светагор, — Как разглядишь-то девицу через эту тряпку на голове-то?

— А ты до того, как ее в жёны позвал, должен был разуть глаза да присмотреться, — фыркнул ему собрат постарше. Да обернулся на меня, — И всё же, господин, гляди, что кота в мешке берём. А вдруг они нам другую невесту подсунули?

Аккуратно полюбопытствовал он, я же, откинувшись плечами на каменистую стену, прикрыл задумчивые глаза, сложив руки на груди. Ответом себя не озаботил, так как ответят ему другие за меня.

— Ой, да не посмеет вождь черных такую подляну нашему альфе совершить? Дурной он что ли? Аль бессмертный? Не... — авторитетно фыркнул Светагор, — Но обычай этот их с тряпкой на голове прям «фе!». Не по душе мне, ой не по душе.

Это и в правду была Светла. Я быстрее узнал ее руки, чем по запаху.

Аромат от нее исходил странный. Будто ее взяли и пару дней мариновали в бочке, наполненной отваром разных трав. Едва ли за этим «травенистым духом» можно было учуять запах младой самки.

А вот руки... такие же, как и три весны назад. Тонкие, длинные пальцы, аккуратные ноготки, извилистые сосуды голубые, как реки, выпирают под светлой кожей. А кончики пальцев исколоты иголками.

Эти руки я узнал сразу, их овал, ноготки, линеечки на лодочках-ладонях, выпирающая косточка на запястьях. И запястья сами по себе узкие.

— Слухай, а она точно дочь Всемила? А то мелковата совсем, может, мать ее согрешила с чело... Кхм-кхм!

Светогору быстро прилетело от соратника локтем по ребру, вот он быстро и осознал, что сморозил.

— Прошу простить, альфа, я это... С дуру... Просто так...

Начал тот обравдоваться, осознав, что его речи бросают тень на мою нареченную. Спокойно раскрыв веки, я глянул на него слева и, не повышая голоса, молвил:

— Держи язык за зубами, Светагор, а помыслы свои дальше башки своей не выгуливай, раз они способны оскорбить твою будущую госпожу. И мать моих будущих детей.

— Прошу меня простить, альфа.

Покаянно шепнул волк. Вода закипела в котелке, и они принялись туда кидать сушенные дары леса. Вернулся Добран, что разделал зайца на куски, и теперь, натерев того солью, найденной в тех же запасов, они насадили того на вертел. Принялись жарить.

Я же по-прежнему сидел с прикрытыми веками, не мешая своим бойцам. Только сон всё не шел, меня мучили думы. И были не самые радушные.

Не было в моих помыслах идти на встречу к своей невесте. Было достаточко и прислать пару своих волков. Те бы провели беров до самого поселения. Но весть о найденных трупах у подножия горы и о приближающемся граде попутал мне все планы.

Пришлось ринуться им навстречу. И не зря.

Ой, не зря.

Рядом осел Добран, тот как раз раскатывал рукава рубахи, после того как освежил зайца, доверив наш ужин этим двум балаболам.

— Что там с мертвецами возле горы?

Вздыхаю, не размыкая век, отвечаю:

— Свеженькие. Не больше дня как дух испустили.

— Опять ритуал?

— Вокруг на земле камни расположены в четырехгранную звезду. Горло перерезано, а следов крови нет.

— Сцедили, твари, для жертвоприношения, — тихо рычит друг, снова переводит взгляд, — Благояр, не дело это... Надо шерстить приближенные к нам человеческие села. Люди это, как ни крути.

— Ближайшее поселение от нас в двухстах верстах. Как ты думаешь, они при капризной осенней погоде сюда каждый раз пробираются? — озвучиваю я свои мысли и выдаю вердикт, — Нет... Они здесь. Под самыми нашими ребрами. Притаились где-то и, возможно, своих же и жертвуют. Не было на той девки следов насилия.

Глава 4

Отвар обжигает рот, стекает вниз по горлу к желудку и согревает меня изнутри. Но мое сердце трепыхает в груди совершенно не от жара напитка. Мне ужасно неловко и стыдно.

А еще страшно, что Благояр, узрев, «что» ему досталось в невестах, вернет меня обратно домой к батьке. Этого я страшусь сильнее всего.

Все выглядываю его в пещере. Но не замечаю ни у костра, ни у выхода. Там, к слову, видняется, как снова льет самый настоящий ливень. Куда же он делся в такую непогоду?

Допиваю отвар и оставляю чашу в сторону. Несмотря на слова белого волка, спать не хочется. Я уже согрелась, а в головушке куча мрачных мыслей, которые попросту не дают уснуть.

Я долго размышляю о том и сем. О своей жизни и о своих ошибках. Когда можно было свернуть с этой дорожки, что вела меня сюда, и я не свернула? Но, увы, путного ответа не нахожу.

Вскоре вся пещера наполняется ароматом жареного на открытом огне мяса.

Мне первой передают палочку с насаженным на ней поджаренным бедром кролика.

— Госпожа, отведайте.

Волк говорит со мной дружелюбно, не подходит слишком близко, вытягивая руку, дабы отдать еду. Благодарю его кивком головы и смущающей улыбкой.

Вспоминая, что бедро — это самая сочная часть любой дичи. И его, якобы, дружно пожертвовали мне.

Оно чутка подкупает. Но все равно мои думы мрачны, а будущее туманно. Дую на ароматный шмат мяса, прежде чем откусить чутка.

Жую белое угощение, проглатываю, и так далее, совершенно не чуя вкуса. Все утопая в своих думах.

Не сразу до меня доходит, что это крольчатина. А ведь долгое время я капризничала и наотрез отказывалась ее кушать. Уж не помню, с чего появилась моя лютая нелюбовь к этому мясу. Очевидно, с очередного бессмысленного каприза, коему отец потакал. Но да... Передо мной в отцовском тереме никогда крольчатину не ставили.

Я обычно ела кабана, да пернатых. Реже телятину и говядину. А сейчас доела целое бедро, и ничего.

Невольно стыд берет за свои прежние проделки. Намучились небось отцовские поварихи со мной? А я и не замечала ранее. Закончив с едой, оставляю палочку рядом с кружкой и возвращаюсь обратно на перину.

Сон не идет. То ли от излишне долгого меркования, то ли от тревоги. Я одна в пещере с тремя мужиками. И меня невольно это пугает.

Пытаюсь уговорить себя мыслью, что они верные соплеменники Благояра и просто не посмеют мне навредить! Они же не смертники...

Но страх — такой мерзкий зверек, что продолжает все грызть и грызть меня изнутри.

Едва ли я сомкнула хоть один глаз до самой полночи. Уже погас костер, и сами волки улеглись спать вокруг него. А я все бодрствовала. Хоть очи ужасно пекло, а веки то и дело грозили сомкнуться.

Отчего-то при свете дня, замерзая, я дремала, а тут...

Неожиданно тихое рычание раздалось со стороны входа в пещеру. В свете полной луны обрисовались черты огромного волка с серебристой шерстью. Я неожиданно для себя не испугалась, узрев его.

Наоборот, мой внутренний зверь, который в последнее время молчал и отказывался выходить наружу, сразу признал в волкадаке моего будущего мужа — Благояра.

Он был воистину красивым. Грациозным, но при этом с благородной белой шерстью и сильными лапами. Вполне разумно зверь забрался в саму пещеру и крайне аккуратно, перешагивая через спящих соплеменников, добрался до моего лежака.

Я прижала коленки к груди. Нет, не от страха, скорее инстинктивно, что ли.

А зверь, сверкая голубыми глазищами во тьме, мешкать не стал. Забрался на мой лежак и нагло лег там, где ранее были мои ноги. Зажав меня между стеной и собой. Но, нырнув в эту нишу, я неожиданно почуяла себя защищенной. Тут меня никто не достанет.

Моя рука было потянулась к шерсти правителя севера, проверить, такая же она холодная и колючая, как его владения? Но я мигом отдернула руку, прикусив губу.

Волк повернул ко мне крупную голову и выжидающе уставился на меня, мол, так и говоря: «Долго мне еще ждать?»

— Можно?

Тихо шепнула я, совсем по-глупому. Но все-таки коснулась мягкой шерсти. Странное дело, но оно совсем сухое! Будто он и не гулял под дождем! Или он и не гулял, а всегда был рядом, только я не замечала?

— Какой ты красивый... — сорвался с моих уст полушепот, и я продолжила гладить короля севера вдоль хребта. В моем нынешнем положении это было чутка неудобно, оттого я сменила его. Привстав поначалу на коленки, а потом упираясь бедром и талией на его бок.

Гладя его, я чуяла, как меня тянет в сон. Я успокаивалась. Все страхи отступали перед этим дивным зверем.

Где-то на грани разума мелькнула мысль, что нельзя так засыпать на волке. И ему неудобно, и неприлично оно, это ведь Благояр как-никак.

И уже собралась полусонная приподняться и лечь подальше от него. Но, будто прочитав мои мысли, волк вовремя повернулся мордой ко мне и подтолкнул меня обратно. Упасть на его бок. Устроившись поудобнее на мягкой шерсти, я вздохнула поглубже вкусно пахнущие травами шерсти. Ощущая забытое за долгое время ощущение умиротворения.

Под щекой мирно билось могучее сердце зверя.

Лишь в детстве, будучи малышкой, ждала, пока отец придет с очередного военного похода и в нашем доме, на ковре перед камином, обернется медведем и ляжет устало на пузо. А я мигом подбегала и, словно на гору, забиралась по нему вверх. Ложилась тоже на животик на его спину, так и засыпая, блаженно прикрыв очи.

И сейчас я чуяла себя совсем как в детстве. Только зверь подо мной сменился. И щеку щекочет не черный, а белый мех.

По щеке потекла одинокая слезинка, я крепче ухватилась пальцами за белую шерсть.

Ты только не оборачивайся... пожалуйста... хотя бы до утра...

Шепнула я мысленно, прежде чем уснуть.

****

— Ты только не оборачивайся... пожалуйста... хотя бы до утра...

Шепчут младые уста с надрывом едва ли слышно, и вконец девичье дыхание выравнивается. Юная госпожа Беров засыпает, расслабляясь подле крупного и беспощадного хищника.

Глава 5

Я отчетливо чувствовала на себе взгляды белых волков. И если раньше я знала, что при таком живом внимании стоит выпрямить спину да выпятить подбородок. С чем мастерски справлялась. Сейчас же было мерзкое ощущение, что все эти перевертыши ведают о моей тайне.

От этого хотелось спрятаться или, чего лучше, убежать сломя голову. Но нет, подобной роскошью мне было непозволено. Как-никак, но здесь, в стае белых волкадаков, я негласно представляла племя черных беров. Оттого приходилось смиренно шагать вперед. Впервые за весь некороткий путь до земель белых волков я обрадовалась наличию вуали поверх моей макушки, что скрывало мое лицо. Призрачная защита позволяла мне хоть немного почувствовать себя защищенной от этих прямых и любопытных взоров.

— Младая госпожа, все в порядке?

Видимо, я замешкалась, и, узрев это, старший брат моего будущего мужа обернулся на меня. Я также ускорила шаг.

— Да... да... Все в порядке.

Буран Белый был рослым мужчиной. Белые волосы вились на концах и почти щекотали широкие плечи. Как и у Благояра, они отдавали серебром при свете дня. Голубые очи, свойственные почти всем народам сурового севера, таили в себе стержень и жесткость. Но на меня смотрели по-доброму и даже чутка по-отчески, что ли? Странное дело. Откуда подобные инстинкты у еще молодого волка?

Обычно самцы его возраста только женились и обзаводились первенцами. В правящих ветвях, дабы сохранить власть, могли быть и ранние браки. Но не раньше девятнадцати для самца и семнадцати для самки.

В отличие от людей, которые выдавали своих дочек замуж сразу, как у них шла первая кровь — знак, что та в состоянии понести дитя.

У нас устои были другими.

Считалось, что прежде чем самец возьмет на себя ответственность за будущую нареченную и их детишек, он обязан сам встать крепко на ноги.

Наловчиться строгать из дерева, дабы поладить избу.

Осилить искусство охоты, дабы прокормить семью.

Ну и отличиться в племени, как бы сказать, сделать себе доброе имя. Будь то как хороший мастер гончарного дела аль кузнечного. Или как смелый воин, а быть может, и трудолюбивый хозяин, что не боится работы.

Как правило, все младые беры аль волки рвались в военные походы. Или же защищать границы на некоторое время. Во-первых, это считалось за почесть, во-вторых, возможность погеройствовать и увидеть мир. В-третьих, человеческие бабы. Наши самки были непрочь податься блуду не в браке, несмотря на все попытки отца накрутить им косы да призвать к приличию. Но их, как ни крути, было мало.

Частое дело случалось, что двое братьев встречались нос к носу у калитки понравившейся самки на ночь глядя. Завязывалась драка, зачастую кровавая и нещадящая. На потеху горделивой бабы. Да, что медведицы, что волчицы любили, когда самцы рвали глотку друг дружке ради них. Это они называли «избрать самого достойного» из них.

А вот, по словам отцовских солдатов, с человеческими бабами было легче. Те были рады ласке и тому, что их не били. А уж если какие дары принес, то и вовсе становились нежными и податливыми.

Самих самок нашего народа оттого выдавали именно в сей срок замуж, так потому что в отличие от человеческих баб мы созревали позже.

К пятнадцати-четырнадцати годам первые кровавые дни. А были и те, у кого позже. Зачастую первые месяцы этих проклятых дней младая дева не вставала с кровати. Ее тошнило, мутило и жутко все болело.

Мы тяжело выносили женское проклятье. И самцы нас за это ценили. Большая часть их.

— Света, сюда...

Высокая фигура Бурана свернула влево, я за ним.

Утром, когда проснулась в пещере, то поначалу казалось, будто белый дивный хищник мне приснился. Но, найдя на своем наряде пару волосинок белого меха, я осознала, что ни черта не приснилось.

Я и вправду развалилась на альфе белых и уснула? И еще, кажись, и городила какую-то чушь? Хотя нет... То мысленно было.

И немудрено, что он наутро убег, оставив меня на руки своего братца. Еще бы не передумал жениться. А то нужна ему такая пуганная да сопливая невеста?

От таких мыслей по телу прошла дрожь. Нет-нет, о подобном и мерковать не стоит.

Все будет хорошо. Обязательно будет? Ведь жизнь она как день и ночь. Чередует друг друга. Так батька всегда говорил.

После сумерек обязательно настанет рассвет. Я своих сумерек да черноты наглоталась, теперь в ожидании первой зари рассвета. Или... Я больше никогда не вырвусь из этой темноты?

— Моя жена, Любава, и наша старшая невестка, Ласкана, уже ждут тебя. Все тут покажут и позаботятся о тебе с дороги.

— А... — я сглотнула, не решаясь спросить. Но волкадак услышал мой шепот. Обернулся на него и приподнял вопросительно светлую бровь.

— Что?

— ..брачная церемония когда будет? — кое-как наскребла я в себе мужества спросить. А сама притаилась в ожидании плохого ответа. Даже зажмурилась.

— Ты отдохнешь с дороги, альфа решит еще пару дел. И вечером соберем стаю, да начнем обряд.

Я кивнула ему в знак благодарности. В целом сам волк был немногословен и довольно молчалив. В нем чувствовалась сила и авторитет. Сильно схожий со своим младшим братом, Буран одним взглядом навевал страх. Но меня боги миловали, и гневный взор белого волкадака еще сталкивался со мной.

Глядя на этого мужчину, я невольно задалась вопросом: почему не он, как средний из братьев, не стал альфой? И даже старший, коему по праву первенца был обещен трон? А именно Благояр? Он ведь самый младший?

Как старшие братья подпустили его к правлению, и почему?

Я все сильнее напрягала разум в надежде припомнить уроки истории и политических дел, кои мне преподовали, казалось, совсем недавно. Но вот именно эту деталь не могла припомнить. Либо я прозевала, либо учитель не счел нужным вдаваться в детальный рассказ насчет северной стаи.

— Вот проходи, это твои временные покои.

Я опять в благодарность кивнула волку и несмело шагнула внутрь. Там меня уже ждала высокая женщина. Разглядеть ее не вышло, мешала вуаль. Но я отчетливо почуяла на себя любопытный взор.

Глава 6

Народ гулял.

Белые, несмотря на свою внешнюю суровость да грозный вид, оказались веселым народом, любящим гуляние. Многие воины оставили оружие в стороне и, ухватив незамысловатые инструменты, принялись играть. По огромной зале прошлись игривые мелодии, подстрекая всех на танцы.

Танцы у них тоже отличались от наших. Взявшись за руки, женщины да девицы шагнули в центр, они делали два шага в сторону в такт мелодии, потом били пяткой в пол и еще два шага назад, и так далее. Мужчины же соорудили хоровод, пустив женский круг внутри ихнего, в отличие от самок, они кинули руки на плечи друг друга и почти что бежали по кругу, иногда в такт мелодии дружно приседая на полусогнутых, потом опять подымались и в следующий высокий вскрик струн дружно подпрыгивали, поджав колени к груди.

Красиво. И очень дружно со стороны.

Причем танцевали все. И замужние, и незамужние.

В какой-то момент один молодой волк оторвался от своих братьев и ринулся вперед, ухватив девчушку из хоровода женщин, тот потянул ее за собой в женском круге. Он закружил ее в страном танце, держа за обе руки и кружа то через одну свою руку, то через другую. А то и приподняв за талию от пола и кружа вокруг себя. Так сделали еще пару молодцев.

Узрев мой заинтересованный взор, рядом стоящая белая волчица шепнула на ушко:

— Это холостяки подбивают клинья к незамужним девкам. Два хоровода якобы скрывают их от взора всей стаи и внимания родителей молодки. Уводя ее в самый центр, он заявляет на нее свой интерес и пред другими самцами. Ну а заодно шепчет ей на ушко пару медовых словечек, дабы дева растаяла.

Какой интересный обычай...

Но в целом мелодии сменялись, танцы тоже. Идея с хороводами сохранялась. Но теперь менялись движения ног, и даже были смешанные, где самки и самцы объединялись.

В моем родном племени же всегда были танцы вокруг костра, без хороводов. Зачастую плясали лишь самки, и то незамужние.

Я и не мерковала ранее, что мужчины могут так красиво двигаться.

Грациозно, так что взора не отвести от них.

На празднике столы ломились от кушаний, да вино текло рекой. Все были навеселе, тем более что я узрела и пару черных волков среди приглашенных, и не только...

Были и пару человеческих мужей. Судя по вычерненным нарядам, это торговцы.

С дальнего востока.

Греческие ушлые торгаши.

И узкоглазые сухие уроженцы стран восходящего солнца.

Само собой, что на севере мало что вырастишь и сотворишь. А Благояр, видно, имел хорошие связи вне своей стаи и налаживал торговые дела.

Рядом присела запыхавшаяся Любава, ее только что кружил в середине залы муж. Кружил красиво, то и дело подымая над полом и не сводя с нее полный обожания взор.

— Светла, ты ничего не съела?

Глянула она в мою чистую тарелку и строго нахмурила чернявые брови. Прям как нянюшка. Я сглотнула, силясь улыбнуться.

Хотелось сначала соврать, но почему-то на мгновение я позволила себе быть с этой женщиной честной.

— Я... переживаю... Кусок в горло не лезет.

— Ой, милая... — мою ладошку под столом взяли в свою заботливые женские руки. — Так оно заведено, все невесты чутка боятся. И я в свое время жуть как боялась своего мужа. Она кивнула на грозного воина с двумя годовалыми малышами на руках. — Ты глянь на эту гору, кто бы не побоялся. Но все оно прошло хорошо. Не боись, Благояр тебя не обидит. Вот увидишь.

Благодарно ей кивнув, я неожиданно среди изобилий явств почуяла знакомый запах. Недоуменно приподняла взор, и сердце ушло в пятки от увиденного перед собой торгаша.

Мерк... Он был больше человеком, чем перевертышем, но кровь беров была в его жилах, правда, на самую горсть.

Ушлый торговец покупал зачастую наши ковры и увозил их к берегам Эллады, продавая там.

Растолстевший боров, не такой высокий, как наши беры. Весь косматый. С щетинистой и хитрющей ухмылкой. Одет в заморские кафтаны с позолоченными вставками на груди.

Словив мой взор, Мерк довольно усмехнулся, с превосходством человека, знающего мою тайну. Меня бросило в холод.

— Одари меня милостливостью и раздели со мной танец, госпожа, как-никак ты медведица, и я медведь.

От медведя у него лишь широкий зад да страшная морда. Мерк даже обрачиваться не умел. И слышать запахи, ну, кроме золота.

Но то, как он со мной заговорил... Он скорее меня вынуждал станцевать с ним. Страх змеей оплел сердце, я судорожно ухватилась за столом за руку Любову, силясь ноготками вспороть ей плоть.

Не сказать, не глянуть на него, не пошевелиться.

Боги, нет... нет... нет... Он все знает... Если он раскроет рот и что-то скажет Благояру, то мне конец!

— Госпожа.

С нажимом проговорил Мерк, сузив недовольно очи от моего мешкания. Не хочу с ним танцевать. Видеть его не могу. Ну почему он здесь оказался? Мало мне бед? Видно, он хочет меня унизить или что-то попросить за свое молчание? Но что я могу ему дать?

Я начала дрожать.

— Разве не ведомо такому уважаемому торговцу, что невеста пляшет лишь с родней своего мужа?

Вклинился меж нами голос Любавы. Мерк тут же перевел на нее взор, да расплылся в ухмылке.

— Так что вы, госпожа, известно, конечно... Но я гляжу, что моя соплеменица скучает, никто ее на танец не зовет. Дай, я думаю, ее выведу на пляску.

— Как не зовет? Ты что-то путаешь, торговец! — самоуверенно фыркнула Любава и фыркнула только что присевшего за стол рядом с нами старшему из братьев альфы.

— Мороз, не ты ли только что звал Светлу на пляску?

Тот завис с олениной ножкой, запеченной на углях, в руке. Приподнял неуверенно белые брови.

— Кхм... Я? — но, напоровшись на суровый взгляд Любавы, тут же куда увереннее громохнул: — А, да!

Оставив с грустью ножку обратно на поднос, волк вытер тряпицей руки и встал из-за стола.

Уверенно ухватив меня за руку.

— Пошли, сестричка, плясать под гусли!

— Но я... не умею... — шепнула я ему растерянно, возвращая себе умение говорить.