Проводы

Чёрный обшарпанный ботинок-казак с металлической пряжкой ступил на раскалённый полуденным зноем асфальт. За ним последовал и второй ботинок, как у всякого двуногого.

Вещи были извлечены с заднего сиденья. Автомобиль лихо тронулся, поскорей избавляясь от попутчика. И на обочине пыльной залатанной дороги остался стоять Ворон. Весь в чёрном: в чёрных джинсах, в чёрной футболке с длинными рукавами, с чёрным рюкзаком и чёрным чехлом для гитары за спиной, с чёрными гладкими волосами ниже плеч.

Несколько последних лет выдались аномально жаркими. Пекло стояло, точно в духовке. Как он в этом чёрном прикиде и в увесистой обуви переносил жару — уму было непостижимо. Но на его вытянутом, очень худом, контрастном с одеждой, бледном лице, в затуманенном взгляде тёмных глаз — не было заметно ни малейших страданий на счёт повышенной температуры.

Ворон неторопливо отрешённо осмотрелся: он стоял на перекрёстке захолустной дороги межмуниципального значения. По обеим сторонам торчали чахлые рахитичные кусты. Ему нужно было двигаться вперёд.

Водитель, что доставил его досюда автостопом, был неприветлив и груб. Своим видом, кабанистой наружностью напоминал мелкого бандита. Но зачем-то вёз его сотни километров, прежде чем вернуться к своему маршруту в перпендикулярную сторону. Всю дорогу водила злился, пыхтел и пытался уколоть Ворона за то, что пришлось так долго везти. Вынужденно. Делая громадное одолжение. Говорил презрительно, сквозь зубы, перебирая резоны своего удивительного акта доброй воли и неслыханной благотворительности. Но не нашёл за что зацепиться в зыбком океане причинности и мотивации.

А Ворон молчал. Неприступный, как титан. Молчание было его внутренней силой. Казалось, он вовсе не умел или не хотел эмоционировать, зато заставлял других переживать эмоции вдвойне. И водитель психовал ещё больше, пока не сделался одной сплошной злой надувшейся мордой — от пекла, почти неработающего в машине кондиционера и нервного расстройства. Но, наконец, их пути разошлись, что весьма устроило обоих.

Здесь начинался посёлок, вытянутый вдоль дороги. Вокруг кривились и кособочились первые его старые и страшные деревянные дома, выглядевшие неприветливо и бедновато. Впереди Ворон разглядел что-то вроде рыночка, надо бы двинуться туда.

Так и есть. Пройдя метров сто, Ворон притопал к настоящим прилавкам, где в тени натянутых тентов, спасаясь от августовского солнцепёка, сидели бабки-торговки и продавали разнообразную снедь, видимо для редких дальнобойщиков, кто сюда заворачивал с близкой трассы. Нехитрая еда, но выглядевшая по-деревенски привлекательной — рассчитанная на нажористый мужицкий аппетит: гигантские пирожки с картохой, яйцом или творогом, окрошка, солянка, щи и борщ с большим количеством зелени, лука, редиски, помидоров и огурцов, холодный квас из термосов. Ведь известно: простая обильная еда порождает честных трудовых людей, а изысканная мелкотравчатая кухня — ленивых вырожденцев из мегаполисов.

Ворон приобрёл несколько огромных понравившихся едалин и два поллитровых стакана кваса, долго отсчитывал тёткам наличность, словно плохо разбираясь в её номинале. И сел на специальный пенёк неподалёку. Поглощать.

Немолодые женщины изучающе смотрели на Ворона, без упрёка, а скорее с добрым любопытством. Он был совсем не похож на их обычную категорию клиентов. И о чём-то переговаривались меж собой вполголоса.

— Милок, а ты не на похороны нашего солдатика приехал, часом? — заговорила с ним самая бойкая торговка, с лёгким платком цветочного узора на голове, грубоватым лицом, заметно пробивающимися усиками и огромной мохнатой кератомой на щеке.

Ворон молчал и аккуратно стачивал пищу. Еда — сам по себе высокозначимый процесс, когда ничего не нужно говорить. Когда я ем — я глух и… ем. И торговки заключили, что он слишком голодный, чтобы болтать.

— Если на поминки, то молодец, что приехал. Уважить надо нашего героя. А как же? Обязательно! — продолжила женщина. — Ты вот сейчас покушай. Пройди ещё чуть вперёд по большаку, будет поворот налево и иди туда, до конца, до конца. И увидишь, где они там собираются.

Остальные торговки тоже охотно показали дополнительными жестами куда нужно идти и куда поворачивать. Тут уж не промажешь с таким пояснением. Ворон вновь не ответил им, но его поняли так, что пусть человек думает о своём. В своих думках каждый волен. Мало ли что у личности на душе. Может тоска неописуемая, горе. Друга потерял и приехал попрощаться. Великое дело. Нужное. Вроде путник с виду неплохой парень, только необычный для здешних мест. Чёрный весь. Волосы как у музыканта. Но, видишь, он и есть музыкант, понятно ведь. Гитара — чтобы песни играть на похоронах. Вот и славно.

Залив в себя первый освежающий стакан квасу, а затем сразу и второй без перерыва, Ворон забросил рюкзак и гитару на плечи. И побрёл по указанному направлению. Тётеньки одобрительно смотрели ему вслед. Одна, впечатлительная целую жизнь, чуть подпустила слезу.

За поворотом от разбитой дороги большака осталась лишь пыльная колея с доисторическими кусочками асфальта. Ворон прошагал вдоль заборов и вышел к политическому и духовному центру поселения. Здесь располагалась администрация и маленькая церковь. А также стела, посвящённая Отечественной войне прошлого века. Надо сказать, что всё было приведено в божеский вид — накануне сюда пригнали отряд учеников районной школы и в принудительно-идеологическом порядке очистили территорию от мусора, отмыли античную стелу и плиты вокруг неё. Всё было готово к церемонии.

В селе хоронили солдата. Уже с текущей войны. Виктор был ещё молод, но, как это бывает на селе, не по городским меркам серьёзным зрелым мужчиной, рукастым семьянином. Успел и автомехаником поработать, и армию отслужить, и получить военную специальность, и контракт продлить, и жениться, и родить троих детей с двумя жёнами, и отсидеть небольшой срок в колонии за угон автотранспортного средства. И даже погибнуть на войне, обеспечив своей сложносоставной семье огромные посмертные выплаты, помогая детям даже из гроба.