Пшеничная вдова

Глава 1. Ошибка солнца

— Отец, не делай этого, — рыжие кудри Исбэль стреножила толстая коса, белая атласная лента терялась в ней, словно в закатной морской пене. — Блэквуды самые сильные на континенте. Нам их не одолеть.

— Моя милая сестрица, прежде чем заиметь корабли, нужно научиться ими пользоваться, — Лорел был из тех мужчин, кто искренне считал, что женщины искусно выдают себя за людей, и всегда расстраивался, когда притворялись они исключительно хорошо. Например, как Исбэль. — У нас есть корабли, и прежде всего мы должны их защищать.

— Как? Нападая на соседей?

— Да разве это соседи? Варвары! Защитить суда от простых воров гораздо проще — их можно найти, даже договориться с ними. Что можно сделать с Блэквудами? Ничего! Они хуже пиратов и хуже всех воров. Потому что топят добро вместе с нашими кораблями. Договориться с ними невозможно.

— А разве мы не зашли в их воды? — Исбэль взглянула на старшего брата большими малахитовыми глазами.

Отец наблюдал за ними, переплетя толстые пальцы под подбородком.

— Море неспокойно по весне, корабли уходили от непогоды. Это были не фрегаты и не боевые галеры, а простые торговые судна, — Лорел подошел к Исбэль вплотную, оперевшись о край резного стола, покрытого глянцем. — В следующий раз они пересекут границу и начнут топить в наших водах, а не своих.

— Но король Бернад предупреждал, чтобы наши корабли не заходили на их территорию.

— Дело не в том, что суда зашли на их территорию, а в том, что это наши суда. К остальным они относятся прохладно, ровно так, как и полагается северянам. Эти варвары давно должны замерзнуть в своих льдах, но, видимо, ненависть к нам их порядком греет.

Рассвет только зачинался. В голубом, с белыми оборками платье Исбэль походила на облако, плывущее в небесах. На волосах играли янтарные лучи зари, отчего рыжее пламя прекрасных локонов становилось еще ярче.

— Знаешь, почему Теллостос называется сердцем морей? — спросил Лорел не без доли ехидства.

Девушка посмотрела на брата с подозрением. Но тот молчал, и улыбался совершенно невинно, поэтому Исбэль разомкнула губы:

— Почему же?

— Потому что он — сердце морей. Это же очевидно, — подколол ее Лорел. Он наклонился ближе и поцеловал рыжую макушку, придерживая лоб Исбэль ладонью. Принцесса нахмурилась, а он лишь снисходительно улыбнулся. — Так уж получилось, что Аострэд окружен многими королевствами, и находится в самой середине. Кто еще может похвастаться доходами практически из воздуха? Было бы глупостью не воспользоваться таким подарком судьбы. Никто не сможет так проворно перевозить специи, шелка и вяленую говядину, как мы. Только если кто-нибудь нам не помешает... например, Блэквуды.

— Торговцам все равно придется пересекать наши воды. Аоэстред — шелковый путь, — нахмурилась Исбэль, запомнившая подкол Лорела. Она обязательно отомстит, но как-нибудь попозже. — Так было всегда. Что может измениться?

— Много ли выгоды приносят пошлины? Торговцы могут начать арендовать другие корабли. Те, что не вызывают у короля Бернада приступов ярости с пеной у рта. Этот мерзавец топит наши торговые суда, а это отпугивает покупателей. Перестанем сдавать корабли в аренду, потеряем прибыль. Нам останется только доход от пошлин за пересечение наших вод, а это сущая мелочь. Наш дражайший отец слишком любит золото, чтобы допустить такое.

— Хватит, — Дорвуд встал, вынув из-под стола внушительный живот. Он направился к дочери, чтобы добраться до ее макушки. — Исбэль здесь не для того, чтобы слушать твое ворчание. Зачем ты пришла, солнце мое?

— И так ясно, зачем, — Лорел покачал головой, разбрасывая медные кудри по лбу. — Это случается каждое трезубово утро, отец. У твоей любви слишком короткая память, чтобы помнить все пшеничные расходы. Когда заходит речь о пшенице, она готова караулить у двери всю ночь. Видимо, я слишком редко говорил ей, что подслушивать нехорошо.

— Кое-кто упустил лучшего корабела восточников двадцать лун назад. Не ты ли, а? Как тебе такая память? Тебе не десять, Лорел, не двенадцать и даже не шестнадцать. Возьми волю в кулак и помолчи. Неужели тебе доставляет удовольствие задирать сестру?

— Пфф. Нет, — Лорел со вздохом закатил глаза, — Все, что хотел, я уже сделал несколько лет назад. Наверняка, она все помнит.

О, да, Исбэль помнила и до сих пор мечтала подложить ему в постель мышь. Для нее так и осталась загадкой, как при таком едком характере Лорел всегда и во всем соглашался с отцом. Ему бы стать бунтарем и отвоевывать собственные порядки, но он ни шагу не ступал без его разрешения. Первый сын и наследник трона всегда уступал, когда дело доходило до принятия решений. И не сказать, что это всегда имело хорошие последствия.

Глава 2. Пшеничная вдова

— Пойми, отец, Теллостос — мое дитя и другого у меня не будет, — Исбэль вспоминала эти слова каждый раз, когда за ее спиной скрывались высокие кованые ворота Аоэстреда. Она сказала их, когда впервые пришла просить пшеницу. Первый смолотый мешок отправился в бедный квартал Псового переулка.

С тех пор минуло семь весен и ровным счетом ничего не поменялось. Наверное, этими словами она себя прокляла, раз они стали такими пророческими, думала Исбэль. Хотя, можно ли проклясть еще раз, и есть ли разница между одним проклятьем и сразу двумя?

— Все это глупые суеверия, — смеялся Касс, старший брат, он был старше всего на год, лицо его казалось бурым от веснушек. — Хочешь стать как Дебра? Она отказала трем лордам, а потом сбежала на тракт, потому что ей нагадали восточного принца. Ее отец так разозлился, что отдал за лысого кузена! — и вновь заливался смехом.

Целый лысый кузен, завидовала Исбэль, с руками, ногами, и совсем живой... Трудно оставаться прохладной к суевериям, когда несчастья преследуют тебя по пятам. Иногда Исбэль казалось, что она не видела ничего иного — так как же ей не верить в суеверия?

Касс целовал свое копье каждый раз, когда отправлялся на охоту. Примета гласила, что поцелуй прибавлял точности броску, а кисти - подвижности. Исбэль относилась с недоверием к непостоянности брата.

— Ты настолько красива, моя дорогая сестрица, что зрячий может ослепнуть, а слепой — прозреть, — говорил Лорел, прохладный к богам и прохладный к приметам. — Наверное, есть в том высшая справедливость, что никто и никогда не прикоснется к этой красоте.

Исбэль не говорила никому, насколько сильно ранили ее эти слова. Она не верила вечно уязвляющему ее Лорелу, не могла она быть красивой. Прекрасных леди добиваются, не боясь ни проклятий ни примет, ни даже смерти. Разве не так поется в балладах? Скорее, она самая настоящая уродина.

Ну и пусть она уродина, вовсе не это причиняло такую боль — Исбэль мечтала о своем дитя, хотела ощутить в ладонях маленькие пальчики младенца, увидеть его веселую улыбку. Это так и осталось мечтой, с каждым годом она уплывала все дальше и походила уже на сон.

«Пусть дорога выветрит беспокойные мысли», — Исбэль собрала несколько дюжин мешков пшеницы и двинулась в путь. В глубину королевства, туда, где море никогда не ласкало скал, и куда никогда не причалят боевые корабли.

Закатное солнце впитывалось в рыжие локоны, делая их похожими на кровь, а иногда — на пламень.

Не раз, не два, и даже не три раза соседние королевства пытались породниться с династией Фаэрвиндов. Влить в свои вены огненно-рыжую кровь — огонь и вино.

Исбэль была обещана еще с колыбели.

Первый жених ее умер, не дожив и до года. Исбэль сама еще нянчилась в колыбели и слышала эту историю разве что по рассказам. Тогда никто и подумать не мог чего-то дурного. Дети умирали, так бывало. Особенно по весне, когда свежий морской бриз приносил с собой и солярную хворь.

Второй жених умер на Пшеничную Весну. Ровно так же, как и предыдущий. В этот раз с Фаэрвиндами пожелали породниться Мерринги — хранители дальних рубежей. Их герб внушал трепет щупальцами кракенов. Тогда Исбэль исполнилось шесть. Ее жениху, маленькому принцу Дарскому, семь. Мальчик захлебнулся соленой водой. Старшие братья парили по волнам, словно у них вместо рук плавники и дельфиний хвост там, где должна находиться пара крепких человеческих ног. Маленький принц так и не справился с морем, пытаясь доказать, что он ничуть не хуже.

Третий жених умер по дороге на помолвку. Дорки, те, что жили за отвесными скалами, считались добротными животноводами. Сочные говяжьи вырезки Дорков наполнили не одно голодное брюхо. Так получилось, что вновь прошло четыре года, и Исбэль теперь исполнилось десять. Но своего лордика она увидела всего раз — на его похоронах. Пульо затоптала одна из гвардейских лошадей. Одним богам известно было, как так могло случиться. На его могилу слетали сочные пурпурно-алые цветы, что расцветали на весенний праздник пшеницы.

Тогда-то и поползли первые слухи. Мол, неспроста все это. Сколько было обещано женихов, и все поголовно в могиле. И умерли на Пшеничную Весну. С годами слухи унялись, но только потому, что людям наскучило обсуждать одно и то же.

А когда Исбэль исполнилось четырнадцать, настала пора отдавать ее замуж по-настоящему. Без всяких долгосрочных помолвок, проволочек и ожиданий. Желающих, конечно, поубавилось, но смелые все еще находились. Те, кто не боялись Богов.

Но Боги не любят, когда их не боятся.

Четвертый жених, которому посчастливилось-таки стать мужем, умер практически у алтаря. Верховный клирик только успел сочетать их браком, как в храме погасли свечи. Резкий порыв ветра прошелся по дрожащему пламени, оно вытянулось и потухло. Послышался первый ропот, утонувший в торжестве последней речи. Сонные алтарники кинулись по рядам и жертвенникам, вновь увенчивая свечи огнем. Лбы новобрачных были смазаны священным маслом. Грудь Исбэль покинул облегченный вздох, под кружевной фатой лицо посетила робкая улыбка. Брак сочетался. Казалось, все прошло...

Но на выходе из храма молодой, здоровый двадцатилетний лорд Беррингтон поскользнулся на мясистом цветке, первым расцветающем на пшеничную весну. Ими была устлана вся лестница, что и ступить было негде. Юноша полетел вниз, и даже вышколенная стража не смогла ему помочь. Громкий хруст молодой шеи докатился до каждого любопытного уха, притащившего за собой хозяина к ступеням главного храма. Исбэль стояла со снопом пшеницы в руках, перевязанным красной лентой с застывшей улыбкой на лице, словно и забыла вовсе, как обращаться с губами. Слезы текли по ее белым щекам, огибая страшную улыбку, а душа выла.

Глава 3. Осада

Черные штандарты Блэквудов заполонили горизонт, окрасившийся в багровый. На полотнах цвета ночи тяжелели серебряные наковальни, в каждую из них был воткнут меч. Гавань утонула в огне. Смоляные корабли зашли в гавань практически без боя — львиная доля теллокстоского флота была потоплена еще в водах Глаэкора. Торговые корабли шли ко дну прямо у причала, клубы дыма скрывали луну и звезды, превращая ночь в ад. Кусачие языки пламени вспарывали брюхо черного неба, гарь лезла в глаза, заставляла захлебываться удушающим смогом. Огонь рычал и ревел, словно разъяренный медведь, когти его ломали дерево, разрывали в клочья соломенные крыши и лопали глиняные черепицы домов. Мрак неба дрожал от жара, искры пламени прятались в дыму и показывались вновь. Аоэстред оглох от криков, треска и звона стали.

В гавани не осталось никого мужеского пола, кому бы позволили дышать. Горожане в страхе заперлись в своих домах. Повезло тем, кто не поскупился на двери из тутовой лиственницы — самого прочного дерева в королевстве.

Велик был Аоэстред, самый большой город на континенте. Торговая жемчужина, насчитывающая несколько тысяч жителей. Медведь оказался не так глуп, он не позволил себе увязнуть в столице. Северяне с удивительным усердием вырезали остатки королевской армии. Не оставляли в живых не раненых, ни тех, кто сложил оружие, бросив окровавленные клинки им под ноги. Резали от уха до уха, а потом шли дальше к замку с упорством мстительного зверя. Вражеская армия рыхлила узкие улочки, почти не задерживаясь на грабежи и насилие. Словно каменный голем, получивший приказ своего заклинателя, она стекалась к главным воротам Шахматного замка. Люди знали: как только он будет взят, очередь дойдет и до них.

— Я больше не могу это слышать! Пожалуйста, скажите, чтобы они все заткнулись! — леди Меллонда зажимала бледными ладонями свои большие уши. Она была совершенно пьяна, и уже не раз напрашивалась на подзатыльник. Если тревожные вопли могли бы литься со стен, то леди Меллонда защитила бы башни в одиночку. — Почему они так громко кричат? Как раскалывается голова.... я не могу.. не могу этого больше слышать!

— Они кричат, потому что умирают, — не своим голосом ответила Исбэль, — Их не заставить кричать как-то иначе. Не хотите слушать — отойдите от окна.

Южные ворота были сломлены, но центральные еще держались. Даже с высоты башни был слышен лязг металла о металл, внизу развернулась кровавая бойня. Замок окружили, отрезав знати путь к отступлению. Да и отступать было некуда — на всех выходах из города стояли патрули, никому не давали покинуть белые стены Аоэстреда. Всадников убивали вместе с лошадьми. Королевская стража заперла все двери, чтобы замедлить продвижение противника, но двери ломались, а мертвые тела не могли встать на пути вражеских солдат.

Дорвуд ждал осады, но получил штурм. Кто-то из знати засел в покоях со своими семьями, остальные заперлись в башне с остатками королевской гвардии. Наверное, они тысячу раз пожалели, сочтя Шахматный замок надежнее родных домов.

Стояла колкая, предвесенне-морозная ночь. В башне горел камин, но Исбэль приказала его потушить. В городе и так достаточно пламени, свет его бил в высокие окна и окроплял маревом стены. Гарь горчила на языке, заставляла саднить горло.

Канарейка в клетке, наконец, замолкла, погрузившись в тревожный сон. Плющ, ползший по каменным стенам, почернел в ночи и стал похож на ветви сохлого дерева. Башня была высокая, круглая и не имела углов — вдоль гладких стен теснились плоские столы с выпивкой. С огромным количеством выпивки. Столы плавно жались к камню, будто к любовнику. Мастера по дереву не один день выпаривали древесину, чтобы добиться таких изгибов. Лорды позаботились, чтобы залить хмелем переживания своих жен и дочерей в эту ужасную ночь.

Зорким взглядом Ярл — молодой королевский гвардеец, наблюдал, как служанки суетятся промеж столов и благородных девиц. На щеках их он заметил блеск слез. Принцесса Исбэль приказала прислуге налить и себе. Те сначала робко взялись за бокалы, а потом, не стесняясь, начали осушать их до дна. Ярл неотрывно держал руку на рукояти меча, висевшего у него на поясе. Не слишком длинного и грузного, чтобы покоиться на плече. Он вовсе не внушал страх и трепет: изящный и резной, он мог понравиться разве что мечтательным леди, а у настоящего противника вызовет только смех. Кого он может таким защитить? — думала Исбэль, пока женщины трещали что-то там, на обочине ее слуха.

— Мы не продержимся до утра, — пустила слезу леди Меллонда, уже которую по счету за сегодня. Только на ее одну ушло две бутылки летнего вина и едва ли она соображала, что говорит. Подзатыльник ее ничему не научит, рассудила Исбэль, поэтому придержала чесавшуюся ладонь. Она принцесса, леди, и в последние минуты должна подавать пример выдержки и благородства. — Лорд Антрантес — этот подлец!... Вражеская армия зашла с юга, через его феод, а ведь он был укреплен. Как же так, спрашивается? Куда делась его армия? Не зря на гербе его кобра — скверное животное!

Глава 4. Алый рассвет

Первые лучи солнца обласкали заплаканный горизонт. Исбэль никогда не видела столько крови.

— Миледи, нужно уходить, — кричал над неслышащим ухом рыцарь в глянцевых доспехах.

Бледные пальцы вцепились в длинную стойку, увенчанную пустой канареечной клеткой. Костяшки впились в кожу, отбирая у крови алый цвет. Птицы давно улетели — их выпустили еще глубокой ночью. Тонкий голосок певчих походил на погребальную песнь.

«Страх пробирается до самого сердца и убивает его», — вторила себе Исбэль, но не могла разомкнуть пальцы.

Далия лежала с алым пятном на груди, будто пролила на платье густое летнее вино. Исбэль отчаянно хотела верить в это, как и в то, что она всего лишь спит... если бы сама не видела, как Ярл пронзал ее сердце, а та лишь громко ахнула во сне, так и не проснувшись. Принцесса бросилась наперерез рыцарю, когда тот занес меч над леди Кастелианой и ее дочерью Эсмер. Те тоже спрятались в забытье:

— Не трогах их! — кричала она, и ее голос переходил на визг. Странно, что она никого не разбудила, — Эсмер всего шестнадцать. Она еще совсем ребенок! Не трогай, иначе я убью себя!

— Это не моя прихоть, принцесса, это воля лордов-отцов, — холодный голос Ярла начал дрожать, и у Исбэль появилась надежда.

Она бросилась к окну, но прежде вынула из рукава кинжал. Фигурки людей внизу походили на поломанные деревянные солдатики, только дерево не умело кровоточить.

— Боги, как высоко... — прошептала Исбэль, хватаясь за ледяной камень. Хорошо, что Ярл убрал меч. Исбэль поняла, что не сможет заколоть себя: она слишком боялась вида ран, не сможет она и броситься вниз, потому как слишком боялась высоты, — Какая же я трусиха... какая трусиха...

Отойдя подальше от окна, Исбэль вцепилась в канареечную стойку и стояла так до тех пор, пока Ярл не исполнил свой приказ. Двое дам предпочли заколоть себя сами, остальные оказались не настолько смелы — молчаливая сталь Ярла выплеснула яркие пятна крови на глянцевый атлас платьев. Леди Гарлет уснула хмельным беспробудным сном еще до того, как страх отнял ее разум. Леди Мелиссу убил яд. В минуту отдохновения она опустилась на пол, закрыла глаза и больше не открыла.

— Отец... мой отец... отдал тот же приказ? — не разжимая век, на выдохе прошептала Исбэль. — Скажи честно, Ярл. Он сказал убить меня?

— Нет, принцесса. Он приказал уходить, когда придет время. Нам пора.

— Куда нам бежать? Замок окружен, все входы и выходы охраняются. Это бесполезно, совсем бесполезно... — Исбэль онемела от страха, тело не слушалось ее, — Просто сделай это, Ярл! Я сама не смогу!

Тонкую талию обхватили сильные мужские руки.

«Не трогай меня, не трогай… я проклята… ты умрешь…».

Исбэль разжала пальцы. Стойка с клеткой накренилась, а потом с грохотом упала на пол.

— Послушайте меня, — раздалось над ухом, — Восточный коридор должен быть еще чист, потайной ход выведет нас к нижним туннелям. Там стоит лодка и припасы. Если нам повезет... Принцесса, это приказ короля.

Но Ярлу не пришлось уговаривать долго — та была податлива, словно хмельная девица, хоть не пила и капли.

За дверью послушалась возня и сдавленный крик часовых. Звук стали, будто нож точился о нож. Загремели доспехи, кто-то отчаянно выругался, послышался треск копий. Удар, еще удар. Ломались последние двери когда-то самого крепкого замка Агатового Моря.

Они бежали по неестественно тихим коридорам замка. Сверху взирали узорчатые гобелены, уныло свисая с покрытых копотью стен. Ещё несколько часов назад повсюду были слышны крики и истошные вопли, теперь воцарилась леденящая душу тишина.

Верный рыцарь оказался прав — восточный коридор был чист, хотя Исбэль предполагала, что он просто угадал и им улыбнулась удача.

Длинные ковры, словно толстые удавы, тянулись вдоль коридоров. Сквозь окна начал пробиваться робкий утренний свет: весенний и теплый, клубы дыма не помешали солнцу начать новый день. Значит, пожары унялись, промелькнула мысль в голове принцессы. Она любила бывать в этой части замка — пышные кадки алых роз делали коридоры похожими на весенние аллеи корширских садов. Здесь была прочитана ни одна баллада о прекрасных турнирах и доблестных рыцарях, мифы неведомых земель, истории любви... За поворотом как раз стоит небольшой диванчик с пурпурной обивкой, оттуда открывается прекрасный вид на море, а рядом цветут розы. Взгляд Исбэль упал на протяжное пятно крови на полу, спрятавшееся за угол. Принцесса поняла, что увидит там мертвеца и зажмурилась.

— Нам нельзя останавливаться, — услышала она тревожный голос Ярла, но не могла пошевелиться. Множество юбок приморозили ее к полу, так, что она и двигаться не могла, — Если понадобится, я понесу вас на руках, но лучше уж нам бежать.

Шершавая ладонь Ярла, покрытая мозолями от умелого обращения с оружием, до боли сжала ее руку. Ладонь в ладони. Кожа к коже. Слишком долгие прикосновения… Седьмой вздох. Ярл увлекал принцессу вглубь замка, зажав в правой руке окровавленный меч.

«Какая грубая кожа… Разве так бывает? Боги… он уже мертв», — думала Исбэль, заглядывая за угол.

Там лежал длинный мужчина, такой же длинный, как и коридор по которому они бежали. Исбэль опасалась, что у него не будут закрыты глаза. Взгляды покойников пугали ее. Но бояться оказалось нечего — у мертвеца не нашлось головы, и поблизости ее тоже нигде не было. По тонкому бархатному дублету каштанового цвета она узнала своего кузена — Торвуда Фаэрвинда.

Глава 5. Призраки ночи

В темнице она просидела всего день. Наутро за ней пришли, но только чтобы кинуть куда-то в тоннели под гротом, и луны потянулись колким веретеном. Исбэль и не знала, что под замком есть такие места. Тьма обняла сразу, как только ее бросили на мокрую пыль, смешанную с глиной. Падая, Исбэль вытянула вперед ладони, кожа расступилась, обжигая раной. За тьмой пришла тишина, нестерпимо холодная. Неизвестно, что пугало сильнее. Девушка пошарила руками, нащупала стену и прижалась к ней, словно испуганный олененок. Она всегда боялась темноты. Тьма заливала глаза, путалась в волосах — сюда не проникало ни единого лучика света. В темноте всегда прятались чудовища. Исбэль верила в это, несмотря на то что уже давно выросла.

Но каким бы чудовищам тьма ни давала жизнь, худший из них сейчас сидит там, на троне, при свете дня.

Постели не было, только камни. Иногда девушка натыкалась на цепи, вбитые в стены и не решалась проверить, чем они оканчиваются. Вдруг чьими-то костями? Пахло мочой, грязью и потом. Не нашла Исбэль и отхожего места, даже ведра. Может, оно и затерялось где-то во тьме, но она боялась отойти далеко от стены. Однажды ладонь провалилась под землю, когда она шарила вдоль холодного камня. Дыра оказалась совсем малая, но этого вполне хватило, чтобы заменить ведро. Пришлось прикрывать провал одной из юбок платья, так почти не чувствовался запах испражнений.

— Если научиться смотреть сквозь камень, то можно увидеть звезды, — Исбэль не выдерживала глухоты и начинала говорить с собой. Она знала, что надо жить, но пока не придумала, ради чего. Оказалось, если лишиться всего, ценность жизни стремительно тает. — Страх проникает в самое сердце и убивает его, — вспоминала она слова матери.

Тьма, страх и смерть... Исбэль надеялась не сойти с ума до того, как голод окончательно съест ее внутренности.

— Боль напоминает о том, что мы пока еще живы, да, мама? Ты же сама мне это говорила... я точно помню. Пшеничная вдова должна привыкнуть к боли, чтобы научиться чувствовать жизнь. Мне так тебя не хватает.

Говорить долго не получалось. Исбэль не знала, как отвечать самой себе, а крысы в собеседники не годились.

Поначалу спасение виделось во сне. Сон всегда давался ей легко, был крепок и долог, но здесь, во тьме, когда не было разницы, день сейчас или ночь, Исбэль со вздохом выныривала в пустоту. Темнота заползала в ноздри, мешая дышать, страх запускал липкие пальцы в забытье, отчего оно получалось зыбким и было наполнено образами прошлого.

Теплая ладонь легла на растрепанные волосы. Где-то вдали послышался шорох волн.

— Волшебство... выпей... — послышался голос матери, и Исбэль почувствовала тепло, идущее от ее груди, — ...слабость до силы...

Она захотела кричать.

— Мама! — раскрыла она рот, но из груди вырвался только хрип, будто сон заморозил горло. Она ее не слышит, поняла Исбэль и рванула вперед, чтобы прижаться к теплой груди. Мать исчезла внезапно, будто и не было ее вовсе, а говорило с ней белесое марево тумана. Ладонь тоже оказалось обманом — вместо нее Исбэль почувствовала пепел. Он прорывался сквозь туман, превращая белое в серое. Исбэль кинулась грудью на туман и пепел, пытаясь найти выход, но глаза ничего не видели, уже много дней ничего. Пепла становилось все больше, и вскоре идти стало трудно, ноги начали вязнуть.

— ...откуда... — услышала она собственный голос, и он напомнил ей голос матери.

Пепел валил не с небес, он шел от Исбэль и вместо волос у нее полыхало пламя. Она — пожар. Каждый волос раскалился докрасна, напоминая расплавленную медь. Исбэль остановилась. Рядом с ее грудью повис клинок, у которого не нашлось хозяина. Без гарды, без рубинов и узоров — чистая сталь. Начищенное до блеска лезвие запачкалось в крови — Исбэль знала, что это кровь ее отца. Холодные ладони схватились за клинок, не боясь пораниться. Принцесса тянула его на себя, желая отобрать меч у кого-то, чьих рук не видела. Ведь кто-то держит его, не висит же сталь в воздухе просто так?

Синие линии вен вспыхивали под кожей, плавя кровь в жилах, этот жар передавался клинку, раскаляя сталь докрасна. Клинок дернулся. Исбэль подняла голову, встретив лицо собственного отца с перерезанным горлом. Он открывал рот, но вместо слов из зияющей прорези текла раскаленная, словно лава, кровь. Она была горячей настолько, что шипела и испарялась прямо с кожи. Это она виновата, она! Исбэль настолько горячая, что плавит металл вокруг себя, а о крови и говорить нечего.

Исбэль зажмурилась и опустила голову, не желая видеть. Глаза смотрели сквозь веки, и никуда было не деться от этого кошмара. Перед взором снова возникло лезвие, отражающее пепел, словно зеркало. Исбэль взглянула в него, чтобы увидеть свое лицо, и не смотреть на мертвеца с перерезанным горлом. Но вместо своего лика она встретила чистое пламя — оранжевое, разрывающее сталь густыми лепестками вулканического цветка. Она окончательно превратилась в пожар.

Проснулась Исбэль от собственного крика. Послышался лязг железной двери — впервые за долгое время кто-то развеял тьму. Принцесса увидела свет пламени в прорези двери, а потом она отворилась и вытянулись кусачие тени. Исбэль отвернулась, даже тусклый свет факела причинял ей боль. Внутрь вошли вороненые рыцари и ключник. Палачи настигли ее, дернув за ноги, Исбэль метнула руки в сторону, пытаясь схватиться за воздух. Сердце екнуло в груди. Она думала, ее будут бить или надругаются, окончательно растоптав ее честь. Верзила-ключник держал ее, а рыцарь схватил железные оковы, вбитые в стену. Она услышала лязг цепи, волочившейся по камню, металл схватил холодным укусом ее лодыжку.

Глава 6. Разговор по душам

Площадь была абсолютно кругла и походила на солнце: с центра ее вился, словно раковина улитки, желтый прибрежный камень, плоский, сточенный умелыми каменщиками и временем. Улицы бежали к площади, словно лучи — их насчитывалось ровно пять. Громовая, Шести устриц, Дубовых стен, Лабиринт Ночи и Васильковая. Все они стекались в центр города, где в будние дни размещались базарные лавки, а в праздничные собирался народ для зрелищ.

Внизу строился широкий деревянный помост с высокой увесистой перекладиной. Усердный палач проверял на крепость толстую веревку, дергая ее мускулистыми, сплошь покрытыми густым волосяным покровом руками. Город притих, предчувствуя неладное.

— Знаете, что самое отвратное? За несколько лун, что мы пребываем в этом городе, я уже три раза затачивал меч.

— Если ковыряться сталью в мраморе, это можно делать хоть каждый день, — улыбнулся Вердан Торелли, поравнявшись с Реборном, — Но в тот момент и я был готов засунуть клинок даже в драконий зад, — он похлопал себя по плотному животу, — Что-то не припоминаю я на своем веку, чтоб люд был настолько непослушным. Тут бы посмеяться, но эти головешки смотрят на меня с пик. Не привык я потешаться над смертью. Когда в прошлый раз я вспорол брюхо какому-то красильщику, на его лице сияла улыбка, клянусь. Скалится и тычет в меня каким-то багром, ну, я его и того... И чего им так смешно-то? Ох, жара здесь просто неимоверная... Не нравятся мне эти головы. Вон та, например, очень уж смахивает на моего беглого кузена. Не он ли?

— Боюсь, он слишком мертв, чтобы ответить.

Лорд Вердан Торелли был главой знатного дома Глаэкора и большую часть своей жизни высиживал пузо у себя в феоде, занимаясь хозяйством и преумножением скота. Однако, после почина его любимой жены, Беатрис Торелли, наконец-то почувствовал свободу и отплыл к Отвесным Скалам искать славы. Воодушевленный престарелой бравурностью, он проник на корабль китобоев простым наемником, ничуть не стесняясь красного от возлияний лица и плотного внушительного живота. В отвесных скалах снова завелись транталы. Длинные, толстые, склизкие ящеры, норовившие по плечи откусить голову, впрочем, как и все остальное. Транталы кошмарили местный люд и поедали овец, а лорд Торелли питал слабость к большому поголовью скота и расстраивался, когда большие стада таяли буквально на глазах. Он посчитал своим долгом истребить парочку транталов собственноручно.

Славу лорд Торелли добыл, а вместе с ней обзавелся абсолютно лысой головой, длинной синей бородой, окольцованной толстой золотистой пластиной — знаком почета наемников — и правой рукой без четырех пальцев. К счастью, указательный все же сохранился. Вот только рука уже не могла держать меч, а тот палец, что остался, годился разве что «ковыряться в носу». Так любил говаривать сам Вердан. Когда пришла весть о начале войны, лорд Торелли чудесным образом обнаружил у себя способность держать меч левой рукой ничуть не хуже, чем правой. Посему причитания дочерей он пропустил мимо ушей и отправился на войну вместе с сыновьями. Вскоре на его бороде появилась еще одна золотая пластина.

Реборн знал Вердана с самого отрочества. Тот очень долго все взвешивал и трудно принимал собственные решения. Но Реборну не было нужно, чтобы он принимал решения, он прекрасно справлялся с этим и сам. Он нуждался в зорком взгляде, пытливом хозяйственном уме и умении рассмотреть невидимое. Транталы были скрытные и быстрые, только очень внимательный человек мог выжить после встречи с ними. Учитывая внушительную комплекцию лорда Торелли — внимательный вдвойне. В последнее время Реборн стал замечать, что все чаще прислушивается к его наблюдениям.

— С Теллостосом что-то не так, принц Реборн. Я заметил это еще когда мы подплывали. И воздух тут какой-то другой. Слишком сладкий. Так пахнет обман и речи бабы, когда ей от тебя что-то нужно, — солнце еще не взошло, и Вердан наслаждался последними минутами прохлады.

— Со всей этой мятежной, проклятой страной творится какая-то чертовщина, лорд Торелли. Жители Теллостоса не боятся смерти, и даже смерти собственных детей. Сумасшедшие, не иначе.

Рана на лице Реборна почти зажила, но остался шрам, лишивший его части брови.

— Да уж, каждую ночь какая-то заварушка. И откуда в городе столько вил?

— Простанародью всегда было плевать, кто сидит на троне, они заботились только об урожае, здоровье собственных детей и мягкой соломенной постели, — говорил Реборн, взирая на виселицу по центру площади, — Но здесь я словно ворошу горящие угли. Иногда они затухают, но только для того, чтобы набрать силу для новой вспышки. В крови этого люда течет безумие. Каков король, таков и народ.

Глава 7. Виселица

Прохлада ночи еще не успела уступить место нарастающему галопу дневной жары, солнце лениво ворошило заспанный горизонт. Пропотевшие, разгоряченные вечерней духотой тела медленно остывали под сталью лат. Не пройдет и пары часов, как металл снова накалится — обманчивая, короткая передышка.

Камни центральной улицы холодила утренняя роса. Обувь Исбэль сгрызли крысы. Туфельки были сделаны из добротной кожи — девушка выкупила ими собственную жизнь, когда грызуны вконец озверели и перестали бояться камней. Это случилась накануне.

«Страх проникает в самое сердце и убивает его. Пусть не удалось выжить... пусть... но они навсегда запомнят меня королевой».

Исбэль боялась повернуть голову, и увидеть в глазах людей то, что может ее переубедить. Взгляд уперся в черные латы рыцарей, выросших перед ней, как исполинские дубы северного двуречья. Мужчины Глаэкора почти на голову превосходили южан.

Первые лучи солнца слепили отвыкшие от света глаза. Слезы увлажнили зрачки, Исбэль щурилась: эти слезы — не печаль и не страх. Пусть не думают, что она боится. У нее хватило сил, чтобы выпрямить спину. Пентри таскал вареные яйца почти семь лун, и она нашла силы идти достойно. Только каждый шаг доставлял нестерпимую боль, лодыжка опухла от оков и предательски ныла при каждом движении.

Народ, от мала до велика: мужчины, женщины, старики, дети, навалились грузной толпой по краям улицы, холодные взгляды провожали усталую процессию. Сморщенные старухи мяли в руках подолы своих льняных платьев. Никогда еще центральная улица не была настолько молчалива. Было слышно, как через несколько кварталов кот отчаянно дерет кошку. Долгожданные вопли весны заглушил крик сокола, распростерший быстрые крылья по сумеречному полотну рассвета.

Она шла неспешно, впитывая в себя последние минуты своей жизни. Жаль только, что она не увидит лучей нового дня. Исбэль так любила солнце, его естественное тепло грело не тело, а душу. Никакой огонь не мог подарить эту теплоту, а ей сейчас было так холодно... В пятку воткнулось что-то колкое. Исбэль поморщилась и опустила взгляд. Колосок пшеницы. Надо же...

— Вперед, — ткнул острием копья в спину стражник, замыкающий позади Исбэль плотное кольцо стали.

Конвой был настолько плотным, что она не увидела бы взглядов людей, даже если очень захотела. Кто-то в толпе громко чихнул, не менее громко втянув носом вылетевшее добро. Вот, мелкий мальчишка отделился от литой стены человеческих тел, прошмыгнув промеж латников и длинных бабьих юбок. Те колыхнулись, попрекая излишнюю ловкость паренька. По мягким ухабам голов прошелся тихий, едва слышный ропот. Невозможно было разобрать ни слова. Удивительно только, как люди понимали друг друга. Наверное, они шептали друг другу прямо в уши.

— Королева, — слово выпрыгнуло громко, пристыдив окружающую тишину.

Произнес его лысый, тучный мужчина, у которого на затылке было столько же складок, сколько на юбке рядом стоящей булочницы. Схватившись за рукоять меча, один из стражников внезапно остановился. Но не сумев разглядеть в толпе отчаянного смельчака, не стал задерживать процессию и двинулся дальше.

Близился конец улицы, над железными головами виднелся узкий проем, стиснутый наплывающими домами. Один из домов покосился, опасно склонившись, с его узкого балкона было легко спрыгнуть вниз и даже не повредить ногу. «Он стоит так долго и так крепок, что скорее чайки попадают с неба, чем он рухнет», — думали все, кто знал этого старика. Холод и тени заканчивались вместе с улицей. Площадь, усыпанная людьми, светлела лучами солнца. В центре стояла большая виселица, но Исбэль не могла разглядеть веревки — она была незаметна на таком огромном помосте. На мгновение ей показалось, что веревка уже сдавливает ей горло. Исбэль стала дышать глубоко и часто, будто пыталась надышаться впрок.

«Значит, все-таки повешение, — пронеслось в голове у Исбэль, — Я думала, мне хотя бы отрубят голову. Неужели придется висеть на веревке, как разбойнику с большой дороги, для которого пожалели даже палача?»

А потом пришла радость. Няня ей рассказывала, что души легко находят дорогу на небосвод, если покинули тело при свете солнца.

«Они идут по лучам, как по садовой тропке, греют пяточки и за ладонь их ведет сам Отец Огня».

«Рассвет успеет согреть, когда на моей шее затянется веревка, — с облегчением подумала Исбэль, — Интересно, когда Отец Огня касается кожи, ее сильно печет, или его прикосновения теплы и легки?» — Скоро она об этом узнает.

Рыцари разжали кольцо, между ними образовался зазор примерно в полметра. Этого вполне хватило, чтобы на пересечении тени и света, именно там, где оканчивалась улица, увидеть северянина в вороненых доспехах. Рослого и плечистого, как и все они. Доспех его ничем не отличался от остальных, будто Реборн был рядовым рыцарем своей же собственной стражи. В окружении своих псов, он спокойно ждал, широко расставив ноги и буднично положив руку поверх рукояти меча. Даже отсюда Исбэль чувствовала холод его взгляда.

Ропот волной прошелся по краям улиц, выплеснувшись прямо на площадь. Исбэль слишком глубоко утонула в своих мыслях, чтобы заметить происходящее вокруг.

— Королева! — послышалось резкое, громкое, окончательно решившее нарваться на неприятности, — Они хотят убить королеву!

Живая стена слева двинулась, навалилась на рыцарей и раскололась множеством людей. Мечи даже не успели покинуть ножен, а в сталь лат уже ударялись плоть, камни и цветочные горшки. В чьих-то руках выросли вилы. Исбэль резко потеснил стражник и та упала. Перед тем, как перед глазами смешались руки, ноги и головы, Исбэль увидела, как Реборн рванул вверх по улице — к ней.

Глава 8. Желание ночи

Бордель на окраине Теллостоса гудел вином и похотью. У входа встречала покосившаяся, целомудренная статуя льва, с золотыми кудрями гривы и большой зияющей пастью для монет, но стоило войти в бордель, от целомудрия не оставалось и следа. Как только за спинами смыкались ставни дверей, в лицо хлестала остролистная пальма, опрометчиво росшая в расписной кадке у самого входа. В нос ударяли аромат свежего вина, цветочных духов и кислый запах застоялого перегара, никогда не выветриваемого. Они давно смешались друг с другом и воспринимались уже как нечто единое. Темно-бордовые стены уже кое-где облупились и выглядели так же старо, как и видавший виды бард, скучающий в углу. Небритый, помятый и только протрезвевший, он уныло бренькал на длинной лютне, но одеяние его выглядело красиво и опрятно. Особенно разнополосая туника, красные остроносые ботинки и белоснежные чулки, врастающие в широченные шаровары. В них можно было спрятать целого барана или среднего размера шлюху.

Вокруг столов вертелись веселые повесы, все время требующие вина. На их коленях скакали смешливые спутницы, увешанные дешёвыми драгоценностями, обернутые в подобие одежды — прозрачные тоги, и без того открывающие груди с напомаженными сосками. Отовсюду лился смех и бравые бахвальства. Бордель был полон — одно из немногих мест, где даже во время войны, особенно во время войны, кипит жизнь. С наплывом солдат местные шлюхи уже не разбирали, кто и что находится между ног, и расставляли их сразу, как только чувствовали требовательное прикосновение. Теперь их легко было опознать по неуклюжий гусиной походке, не менявшейся ни утром, ни вечером.

Натянув поплотней капюшон на голову, Реборн отправился на второй этаж. В борделе царил полумрак. В ночное время владельцы экономили свечи, и его лицо оставалось в тени. Да и никому не было дела до очередного рослого незнакомца — все только трепались, пили, да лапали отзывчивых девок. Когда Реборн проходил мимо огромного камина у лестницы, заметил в нем еле уловимое движение. Раздался неудержимый хохот. Кто-то утвердил, что Ричард проиграл спор — не удалось ему отшлепать потаскушку веником прямо в камине. Тот только перепачкался в золе и потерял два золотых, по одному на спорщика и пострадавшую от копоти раскоряченную девку.

Реборн скривился: отвратное зрелище. Подобные спектакли северянам были невдомёк. Северный нрав был короток и сдержан. Даже солдаты, наводнившие Теллостокские бордели возле алых кузниц, без лишних слов выбирали себе пригожую девку, без лишних слов уединялись с ней и ретиво брали, без лишних слов платили и сразу же уходили. Содержателям борделей они нравились — слова нередко приносили беды, северяне же говорили только по делу. Даже во время войны дома терпимости жили отдельно от всего остального мира, здесь царили свои законы, и даже захватчики их не нарушали.

На втором этаже можно было найти даже шелковые простыни. Реборн лежал на широкой кровати полностью обнаженный и ждал.

Недавно прибыл гонец — сам король Бернад покинул медвежье логово, что делал всегда очень неохотно. Ему уже донесли все самые веские новости. Король Дорвуд умудрился разозлить Бернада даже будучи в могиле. Реборн готовился принять отца с почестями и холодной головой.

В комнате стоял практически полный мрак.

— Ты где? — послышалось смелое и довольно развязное.

Единственная свеча, стоявшая на столе у узкого окна, дрогнула от внезапного движения воздуха. В комнату вошли. После того, как дверь захлопнулась, спертый воздух снова пропитала темнота, покушаясь на робкий свет свечи. Тьма скрывает лица. Реборн окружал себя темнотой, когда хотел, чтобы его не запомнили.

— Здесь, — отозвался Реборн.

Стражники у входа были переодеты в обычную одежду, и только кинжалы на их поясах выдавали в них либо разбойников, либо опасных повес. Реборн мог положиться на Юстаса, свою верную правую руку. Он всегда умел держать язык за зубами, а когда надо — пускать нужные слухи. Сейчас он стоял у двери, подперев плечом дверной косяк и лениво чистил ножичком заскорузлые ногти.

— Все будет сделано, мой принц, — отозвался Юстас, принимая очевидную просьбу, — Дело оно, конечно, нехитрое. Места эти простые, все в них понятно... только почему бордели называют "домами терпимости"? Очевидно же, что ходят туда как раз таки от недостатка терпения.

Говорил он это каждый раз как бы невзначай, его нарочитую непонятливость Реборн понимал как упрек и понимал правильно. Скрывался от грозного взгляда Юстас всегда вовремя — у слуги было удивительное чувство меры.

Это была стройная брюнетка с небольшой белой грудью. Умелая, не задававшая лишних вопросов и не пытавшаяся выведать лишнего. Девушка разделась без лишних разговоров, оголив широкие, созданные для оголтелой любви и родов бедра. Ей сразу объяснили, что нужно делать.

«Дорогая шлюха, значит, должны быть не глупая. Лишь бы не ушлая, и делала только то, что хочу, — думал Реборн, глядя на вихляние белых бедер, — Точно не глупая. Сразу поняла, что перед ней не какой нибудь солдат или заезжий странник. Как минимум купец, или даже дворянин — старается задницей... Все они смышленые, когда касается денег».

Именно поэтому Реборн посещал бордели только в походах. Всегда находилась какая-нибудь болтливая девка, возомнившая, что легла с принцем. А потом пускала ненужные слухи. Особенно, когда в Глаэкоре они никогда не унимались. Слишком много он приложил усилий для того, чтобы его уважали. Слишком много усилий, чтобы боялись... Потерять все это в один день из-за какой то шлюхи, которую он даже не может поиметь, ему совсем не хотелось. С годами Реборн очерствел настолько, что усомниться в его власти означало потерять голову. Армии было важно, что ее ведёт настоящий мужчина. Мужчина во всех смыслах. Стоило дать слабину, и кто-то начинал болтать, что у принца спереди болтается сухой стручок. И все тут же рушилось. Вечная борьба. Вечное напряжение...

Глава 9. Враг у ворот

Видеть отца недовольным Реборну приходилось довольно часто, учитывая, что выражение его лица почти никогда не менялось. Природная ворчливость не оставила шанса иным эмоциям, разве что изредка короля Бернада могло что-либо рассмешить. Правда, вывести его из себя было гораздо проще, чем развеселить. Тогда ничего хорошего не жди. На стол, один за другим, опускались требовательные пальцы, отбивая недовольную чечетку.

— Я знал, что они те еще крысиные короли, но не думал, что это произойдет так быстро! — обычно голос Бернада походил на скалистый обвал, но сейчас метался грозовыми тучами, — Они напали сразу, как только отплыла большая часть нашего флота. Ты бился здесь, в Теллостосе, а я отгонял их от наших границ. Представь только, Реборн! В наше время никому нельзя доверять. Все только и ждут, когда ты дашь слабину. Но мы не можем сейчас себе позволить вести войну на две стороны. Подумать только, железный король Бернад вынужден договариваться!

— То есть, подкрепления ты мне не дашь...

— Еще чего?! Ты должен сам справляться с отребьем. Хорошо, что Отвесные Скалы с нами, иначе я бы отозвал часть армии обратно.

После войны из тридцатитысячного глаэкорского войска уцелела только половина, и большая часть его осталась защищать границы, когда стервятники начали точить свои когти.

— Я понял тебя, — Реборн даже не стал возражать и настаивать на укреплении позиций. Он слишком хорошо знал отца, — А что с восточниками? Чего они хотят?

— Часть вод, чего же еще?! Безумово отродье! Вот где они у меня, — кулак Бернада стремительно выскочил вперед и досмерти сжал испуганный воздух, — Дерут за штанину, как срамяжливые гуси пока мы смотрим в другую сторону. А раньше молчали, раньше все молчали! Запомни навсегда, Реборн — никогда... никогда не доверяй востоку. Смотри во все глаза! Лучше вывернуть им шаровары, чем потом самим ходить без портков.

Король Бернад Блэквуд прибыл в Веллостос, когда до праздника пшеничной весны оставалось менее двух недель. Черные корабли забили главную гавань столицы, источая густой смоляной запах. По улицам сновали усиленные патрули. На этот раз солнечные улочки не украшались цветами и разноцветными лентами, как это делалось каждый год. Единственным украшением мощеных крупными булыжниками улиц стала черная вороненая сталь и серо-оранжевые костюмы ландскнехтов. Короля встретили молчание и шум приливных волн. Горожане засели в своих домах. Никто не был рад неожиданному гостю.

— Свое мы не отдадим, восточники это прекрасно знают. Тогда почему рискуют?

— Потому что хитры, как лисицы. Сдается мне, они хотят выбить кое-какие привилегии под военную канонаду, — Бернад задумчиво погладил бороду, а потом так же задумчиво произнес: — Или удержать то, что было. Прекрасно знают, шельмы, что я им спуску не дам. Платить будут за транзит через завоеванные земли Теллостоса, как миленькие. Теперь уж не двойную, а тройную пошлину!

— Дорвуд брал двойную пошлину. И ты его за это корил.

— Поговори у меня еще тут! — Бернад ударил кулаком о стол, — Это не жадность, а возмездие. Пустые деньги удел пустых людей. Весь Теллостос стоит на пустых деньгах. Но нет смысла что-то сейчас менять, когда в затылок дышат враги! Иногда я думаю, что они никогда не спят. Днем и ночью чем-то пакостят, там укусят, тут... Ходят по границе, капают своей слюной, как бешеные псы, а нападать боятся. Хорошо, что они трусы, потому что эта война выпила нас досуха. Чертов Дорвуд, чтоб он сдох в могиле еще раз!

— Может, у восточников и нет цели нападать? Просто они знают, что потом у них не будет возможности все изменить. Так что они хотят от Теллостоса? — с каждым днем на Реборне оставалось все меньше одежды, а ткань становилась все тоньше и тоньше. Жара оставила на нем лишь рубаху из тончайшего шелка, три серебряные луны раскалывали темноту блестящей ткани: одна на груди, там, где сердце, и две на плечах.

— Во-первых, они спрашивают, будут ли поставки золотистой пшеницы в этом году.

— Идет война. Гражданская, если хочешь, — Реборн откинулся на высокую спинку стула, он выглядел уставшим, — Сейчас у многих перебои с поставками. Восточники не единственные.

— Нет. Единственные, — отрезал Бернад в своей извечной непримиримой манере, — Дело вовсе не в транзитных поставках.

— А в чем же тогда?

— Сорт золотистой пшеницы выращивается только на землях Теллостоса. Он идет на корм дойным коровам, из их молока делается элитное корширское вино.

— Может, оно и к лучшему. Это вино слишком дурманит разум.

Белый туман рваными клочьями затянул добрую половину города. Морской бриз леденил холодом раннего утра, разгоняя непроглядное влажное молоко. Реборн знал — обманчивая прохлада утра лишь временная передышка.

Он и не надеялся застать отца в хорошем настроении. Бернад даже не выпил за встречу — рог с крепким омусом стоял на столе, не испитый ни на каплю. На него это было совсем не похоже.

— Очнись, Реборн! Это вино — добротный кусок их дохода, — недовольно ответил Бернад, — А распределением золотистой пшеницы занималась пшеничная вдова. Как заходит речь о пшенице — эта дрянная девка тут как тут!

Принц чувствовал буравящий взгляд отца и этот взгляд прожигал до костей. Король Бернад сидел во главе огромного стола и решительно упер ладони в твердую древесину. Он был в таком настроении, что возражать ему не имело смысла. Ему, вообще, возражать никогда не имело смысла.

Глава 10. Семь вздохов

«А я ведь любила тебя, Дорвуд. Помнишь, как мы сбегали в горы по утрам? Ты трещал морозными корками льда на замерзших лужах, а я рисовала снежные пики в своих взглядах. Все говорят, что я колдунья. Ведьма, что приворожила любимого темным ритуалом. Но разве в том моя вина? Ты приворожил меня. Ты первый! Мне казалось, ты тоже любил... Правда? Или это был всего лишь сон? Обещают, срок ворожбы семь лет, но все разрушилось за семь вздохов. Первый вздох случился, когда ты увидел Абиэль. Второй, когда ты разрушил колдовскую связь. Третий, когда сошли лавины в моих глазах... Четвертый, когда сердце мое треснуло от боли. Пятый, когда ты иссушил мою душу. Шестой, когда поселил в сердце месть. А седьмой, когда я прокляла тебя и твою семью. Да, я колдунья, и теперь вы узрите мою силу! Долги нужно отдавать — кровью, болью! Неужели твоя любовь к Абиэль настолько сильна? Неужели она того стоит?! Ты женился на пшеничную весну. Думаешь, это праздник жизни? Теперь это станет праздником смерти! Ни одна из твоих дочерей не познает любви. Никогда не сможет поцеловать собственного ребенка. Семь вздохов... Семь вздохов разрушили мою жизнь, семь вздохов разрушат жизнь твоих дочерей! Любой, кто прикоснется к ним дольше, чем на семь вздохов, сгинет! Да иссушится жизнь мужей, захотевших взять их в жены ровно так же, как ты иссушил мою душу. Растоптал мою любовь... Дочери утонут в слезах так же, как я тонула. У меня не осталось слез! Семь вздохов — мой приговор. Никто не сможет разрушить эту связь».

Никто, кроме Богов.

«Когда мертвец сядет на трон, пламя раскалит сталь докрасна, время обратится вспять и мертвые восстанут, пойдут за своим королем и обратятся в живых», — Исбэль вздрогнула и проснулась.

Какая глупость. Опять эти письмена на снегу, на песке, очертания в смятой траве... некоторые даже говорили, что замечали непонятные символы в небе. Ходили слухи, что проклятье обманутой колдуньи могут снять только Боги. Но у них свои причуды, и для проклятья они придумали пророчество.

Это случалось каждый раз, когда у принцессы умирал жених или муж. Почти никто не умел читать, поэтому все пугались этих знамений. Буквы светились плавленым золотом. Исбэль видела своими глазами одно из пророчеств, когда в последний раз спускалась со ступенек храма в свадебной фате. Золотая строка исчезала сразу же, как девушка делала шаг вниз, никто, кроме нее, не заметил его. Тогда принцесса решила, что это лишь фантазия, просто она слишком разволновалась... Но когда муж ее, престарелый лорд Беррингтон, спросил на пиру, что за слова были выбиты у подножия храма и почему клирики умолчали об этой традиции, она не на шутку испугалась. И в тот самый момент поняла, что вновь стала вдовой.

Скоро должна прийти Марта, принести еду и помочь с прической. Исбэль нашла ее в подворотне Грозовой улицы. Та лежала беременная и избитая, мычала что-то себе под нос и тянула руки к ногам прохожих. В тот день удача оказалась на ее стороне. Принцесса снова развозила хлеб и заметила девушку под крики голодных чаек, нагло атаковавших большой обоз с выпечкой.

«Не трогайте ее, миледи, это общественная женщина», — а вокруг сгущалась темнота вечера, поодаль стояли молодые девушки, смотрели на Марту и молчали. Это были ее товарки — увы, они ничем не могли помочь. Дворовые получали от своей любви лишь жалкие крохи, поэтому пытались прятать доходы. Девушки ночи дорого платили за обман своих сводников.

— Ты с ума сошла?! — вспылил тогда отец, — Шлюха в замке! И ее привела сама принцесса! Какие слухи пойдут по материку?!

— И что? — уперла руки в бока Исбэль, — Замуж не возьмут?!

Королю Дорвуду возразить было нечего, но уступать дочери он все равно не собирался.

— Папууль, а помнишь, ты обещал мне на именины... ты же помнишь? — ласково проверещала Исбэль, обняв недовольного отца за шею. Она навалилась сзади и почти повисла на нем, считая до шестого вздоха. Дорвуд сидел и ворчал, а она не могла разобрать слов — значит, точно откажет... Если только...

— Помню, — буркнул Дорвуд, вспоминая еще одно пренепреятнейшее обстоятельство.

Котенка он обещал уже две весны, и тянуть дальше не имело смысла. Слово короля, будь оно неладно. Ушастого Маркиза уже присмотрели у фрейлины Бетани Веласкес, троюродной сестры, леди одного из восточных государств — Хоругми. Девушка недавно вышла замуж за одного из принцев короля Воренджа, но все еще часто наведывалась в Теллостос, чтобы повидаться с Исбэль. Вместе с собой она привозила многочисленных котят, вызывающих у Дорвуда ужас и еще канареек, к которым король, так уж и быть, относился лояльно.

Бетани напоминала ему торговку с птичьего рынка, все время таскающую клетки. Если и снабжать восторженных леди восточными тварями, то хотя бы брать за это плату... Щедрость Бетани Дорвуду была непонятна.

— Я готова отказаться от Маркиза, если ты оставишь Марту, — прошептала на ухо отцу Исбэль и крепко-крепко сжала его шею. Затаила дыхание, а на шестом вздохе отстранилась.

Если она заведет котенка, то это животное будет таскаться за ней по пятам, рассудил Дорвуд. Уж он-то знал свою дочь. Наверняка, та посадит его на плечи и будет носить тварь на своем хребте до окончания его хвостатой жизни. Сущее испытание для его нервов.