Псих одержимый ангелом

Воздух был густым и тяжёлым, пах мокрым камнем, дешёвым углём и мхом. Адреналин — вот что гнало его вперёд, заставляя игнорировать пылающую рану в плече. Каждый вздох обжигал лёгкие, каждый стук сердца отдавался в висках молотом. Он бежал, сломя голову, прижимая окровавленную ладонь к разорванной ткани пальто, пока впереди не выросла глухая кирпичная стена, сложенная из того же тёмного, потрёсканного камня, что и всё в этом проклятом городе.

Тупик.

«Нет...» — вырвался у него хриплый, отчаянный стон. Он обернулся, прижавшись спиной к шершавой, холодной поверхности. Из узкого прохода, ведущего сюда, не доносилось ни звука. Только капала вода где-то в трубе, отсчитывая последние секунды его жизни.

И тогда появился он. Бесшумно, как призрак. Стоял в арке, прислонившись к косяку, и смотрел. Высокий,худой, долговязый парень, лет шестнадцати с самой обычной внешностью. Лицо острое, скуластое, а улыбка... улыбка была невероятно широкой, до ушей, неестественной и лишённой всякой теплоты. В его правой руке, опущенной вдоль тела, был топор. Длинная рукоять, широкое, тускло поблёскивающее лезвие.

— Ну что, дядя Сергей? — голос у парня был молодой, почти звонкий, но в нём звенела сталь. — Добегался?

Сергей попытался что-то сказать, но издал лишь беззвучный шепот. Ноги подкосились, и он медленно сполз по стене на землю, в лужу мутной воды.

Парень неторопливо подошёл, его стоптанные башмаки громко шлёпали по лужам. Он остановился в шаге, склонил голову набок, словно рассматривал редкого жука.

— Куда же ты теперь? А? Домой? К жене-красавице? — он фыркнул. — Она тебя сейчас с порога выгонит. Опять в кровище, опять пьянь. Опять проблемы. Она тебя ненавидит, дядя Сергей. Ты ей в тягость, как мешок с костями.

— Молчи... — просипел Сергей, пытаясь отползти.

— А детки твои? Сыночек-гимназист? Он на днях друзьям своим хвастался, как он у отца из конторки деньги тырит. Говорит, «моему папаше всё равно, он только водку жрёт и баб своих доит». Дочка-то младшенькая... та тебя и вовсе боится. Ты на неё ни разу без крика не взглянул.

— Заткнись, ублюдок! — Сергей собрал остатки сил и попытался встать, но парень легко толкнул его ногой в грудь, и он снова рухнул в грязь.

— Ублюдок? Это кто? Я? — парень рассмеялся, и звук этот был страшнее любого крика. — Я-то тут при чём? Я просто зритель. А ты... ты — главный ублюдок в этой пьесе. Контора у тебя большая, денег куры не клюют. А что толку? Конторщики твои тебя за глаза «Серёгой-алкашом» зовут. Швейцар твой, Пётр, вчера рассказывал, как ты в своём кабинете блёванью весь ковёр загадил. Тебя никто не уважает. Никто.

Он присел на корточки, чтобы быть с Сергеем на одном уровне. Топор лежал у него на коленях.

— Меня спросишь, за что? Из-за денег? Из-за бизнеса? — он покачал головой, делая комично-грустное лицо. — Нет, дядя Сергей. Всё гораздо проще. Ты — лёгкая мишень. Тебя никто не будет искать. Твоё исчезновение — это как камень в воду. Бульк — и всё. Баба твоя вздохнёт с облегчением, детки наследство поделят, конторщики нового хозяина найдут. Мир станет хоть на капельку, но чище. Мне за тебя даже платить не пришлось. Мне просто... скучно. А ты идеально подошёл на роль разрядки.

Сергей смотрел на него с ужасом, в котором уже не было ни злости, ни отчаяния, лишь животное, парализующее понимание конца. Он видел свои мысли, свою жизнь, отражённую в этих холодных, насмешливых глазах. И это было правдой. Всё было чистейшей правдой.

— Ну что, проститься будем? — парень встал, его улыбка стала ещё шире, почти безумной. Он поднял топор.

— Нет... пожалуйста... — простонал Сергей, закрывая лицо руками.

Парень взмахнул топором. Это был не просто удар. Это было вложение всей души.

Удар пришёлся сверху, прямо в лицо. Раздался отвратительный хруст ломающейся кости. Топор вошёл глубоко, рассекая переносицу, разбивая глазницы. Сергей не закричал. Он лишь издал короткий, булькающий выдох и рухнул навзничь.

Но это был только первый акт.

Парень, не переставая улыбаться, с силой выдернул топор из костей и мяса. Кровь хлынула тёмным фонтаном.

— Бить, бить, бить, — напевал он под нос, как будто занимаясь рутинной работой. — Бить и бить!

Второй удар обрушился на горло, перерубив трахею и яремную вену. Третий — в грудь, проламывая рёбра. Четвёртый, пятый, шестой... Он не останавливался. Он рубил с остервенением, с каким-то почти творческим подходом, методично превращая тело во что-то бесформенное, кровавое, издающее чавкающие звуки под лезвием топора. Кровь забрызгала его лицо, руки, одежду. Он дышал тяжело, с наслаждением, как после хорошей тренировки.

Наконец он остановился, опёршись на топор, как на трость. Перед ним лежала уже не человек, а просто груда окровавленного мяса и тряпок. Улыбка с его лица не сходила.

— Люблю этот момент, — прошептал он. — Тишина после симфонии.

Он снова присел, с любопытством разглядывая свою работу. Его взгляд упал на расколотый череп, в трещинах которого виднелась розовато-серая масса.

— А мозги-то... Говорят, вкусные. Надо попробовать.

Он протянул руку, собираясь зачерпнуть пригоршню, но его движение резко оборвалось. Из-за стены тупика донёсся шум — грубые мужские голоса, смех, тяжёлые шаги. Целая толпа. Они проходили совсем рядом.

Лицо парня исказила досада.

—Блядь, — выругался он тихо, но с чувством. — Совсем обнаглели, шастают, сволочи, где не попросят.

Он мгновенно оценил обстановку. рядом был мусорный бак, а перед ним лишь стенаю Он отшвырнул топор в тёмный угол, вытер ладони о брюки и, прыгнув на мусорный бак, схватился за водосточную трубу. Она затрещала, но выдержала. Он нашёл выступ в кирпиче, упёрся ногой в карниз и, сделав рывок, залез на крышу, и мельком глаза посмотрев на труп снизу, сразу же скрылся в ночи