Психолог с когтями

Дорога и Два Сердца

Глава 1.

Август щедро заливал перрон золотым, уже не палящим, а ласковым солнцем. Небо было бескрайним и сияюще-голубым, усеянным пушистыми кучевыми облаками, похожими на гигантские ватные клочья. Ветер, теплый и игривый, кружил первые рыжие листья с кленов в медленном вальсе, словно плел из них мою огненную гриву. Я стояла, прижавшись щекой к теплой шерстяной кофте матери, и этот простой контакт был островком спокойствия в море тревоги.

Запах ее духов — знакомый, чуть резковатый, бесконечно родной аромат «Красной Москвы» — смешивался с пылью дороги, маслом железнодорожных путей и предчувствием осени. Этот запах был якорем, единственной несомненной реальностью в мире, который перевернулся четыре месяца назад. В мире, где под кожей обычной студентки-психолога скрывалось нечто древнее, дикое и пугающее.

— Пиши, доченька, — шептала мама, и ее голос дрожал, как осиновый лист на ветру. Она смотрела на меня, и в ее глазах, обычно таких спокойных, плескалась бездонная тревога. — Каждый день. Хотя бы смс: «Мама, я жива, учусь». И звони. Не забывай.

Ее пальцы, шершавые от бесконечной работы на фабрике, нервно поправляли воротник моей блузки, будто пытаясь защитить невидимое, удержать здесь, рядом.

— Ты так далеко... В первый раз одна...

Я кивнула, уткнувшись носом в ее плечо, впитывая этот простой, человеческий запах любви и заботы. Каждый день. Легко сказать. Как писать о том, что по ночам мои мышцы помнят рывок, недоступный человеку? Как описать запах чужого страха за три двери или звук незнакомого сердцебиения в толпе, который режет слух? Я крепче сжала маму, пытаясь впитать это ощущение — любви, которая не знала, что оплакивала не только мужа, но и наивную веру в обыденность моей жизни. Любви, которая стала моим главным щитом и самой тяжелой ложью.

— Буду писать, мам, — выдохнула я, чувствуя, как голос чуть дрогнул. — И звонить. Обещаю. Ты тоже не забывай... отдыхать иногда. Не засиживайся допоздна.

Елена махнула рукой, смахивая набежавшую слезу:
— Какое там отдыхать! Заботы, знаешь ли... Ты вот главное — о себе думай. Учись. Не заморачивайся сильно...
Она запнулась, ловя нужные слова.
— После... после всего... тебе нужно новое. Другой город, люди... Может, отвлечешься?

В ее глазах читалась надежда, хрупкая, как первый лед. Я знала, что не отвлекусь. Знания о себе, о своей крови висели надо мной черной тучей, которую не развеет смена места. Но я заставила губы растянуться в успокаивающую, «человеческую» улыбку.

— Конечно, отвлекусь, мам. Все будет хорошо.

Обещание легло на душу горьким камнем. Сколько правды будет в этих звонках?

Тот вечер четыре месяца назад навсегда врезался в память острыми осколками. Скорбный гул в квартире, набитой чужими людьми. Удушливый запах лекарств. Сдавленное рыдание матери над телом отчима — доброго, вечно усталого человека, заменившего мне отца. А потом… Боль. Не душевная — физическая, дикая, разрывающая. Кости, будто ломались и срастались заново. Мир поплыл, наполнился запахами, такими резкими, что захватывало дух. Я сбежала в ванную, заперлась, и там, на холодном кафеле, мое тело перелилось, как ртуть, и собралось вновь — высоким, длинноногим зверем с огненной шерстью. Гривистым волком. Первый вой, вырвавшийся из новой глотки, был не яростью. Это было эхо материнского рыдания, мое собственное горе, выплавленное в звук. Горе и ужас от открывшейся правды.

— Поезд! — крикнул кто-то дальше по перрону.

Гул толпы усилился. Мама всхлипнула, оторвалась, но не отпустила моих рук. Ее глаза, подернутые влагой, смотрели на меня с такой беззащитной любовью и страхом, что больно резануло внутри. В них читался немой вопрос: «Куда ты уезжаешь, дитя? От чего бежишь? От горя? Или от себя?»

— Мам, все будет хорошо, — повторила я, прошептала почти, заставляя свою мягкость, неконфликтность — черты, которые мама так любила — стать броней. Кто заподозрит монстра в этой хрупкой девушке с книгами по психологии в рюкзаке?

— Я буду звонить. Обещаю. — Я сжала ее руки. — Ты держись. Пожалуйста.

Она кивнула, быстро вытирая ладонью щеку:
— Я... я держусь. Только ты... Береги себя, Алисочка. Очень береги. — Ее голос снова задрожал. — Возвращайся. Обязательно возвращайся.

Слова «Возвращайся» прозвучали как молитва и как приговор одновременно. Вернусь ли я прежней? Вернусь ли вообще?

Проводник засеменил, открывая двери вагона. Пора. Последнее объятие — стремительное, душащее, в котором было все: годы любви, горечь недавней потери, страх неизвестности. Мамины пальцы вцепились в мою спину. Шепот, горячий, прямо в ухо: «Возвращайся ко мне. Целой. Любой, но целой».

Я шагнула в прохладный полумрак вагона, ощущая, как связь с мамой, с прошлой жизнью, натягивается, как струна, и вот-вот лопнет. Я нашла свое купе. У окна. Помахала рукой Елене, стоящей одиноко на залитом солнцем перроне, маленькой и такой беззащитной. Мама помахала в ответ, улыбаясь сквозь слезы, а потом отвернулась, поднося платок к лицу.

Поезд тронулся, плавно, а потом все быстрее, увозя родной город, маму, прошлую, простую жизнь в дымке августовского утра. Огненные клены, голубое небо, белые облака — все поплыло за окном, сливаясь в яркий, ускользающий калейдоскоп.

Я устроилась у окна, положив ладони на прохладное стекло. Запахи вагона накатили новой волной: вековая пыль, маслянистый металл, сладковатый аромат чьей-то еды. Мое звериное обоняние выделило каждую ноту, создав оглушительную какофонию. Я закрыла глаза, пытаясь заглушить сенсорный шквал, сосредоточившись на ритме колес.

— Контроль. Спокойствие. Ты — Алисса. Студентка. Психолог. Будешь помогать людям.

Мантра, ставшая щитом и молитвой. Но под кожей, тихо и настойчиво, пульсировала другая правда. Правда о крови отца-незнакомца. Правда о древней, скрытой войне. Правда о том, что я ехала не просто в университет. Я ехала на линию фронта.

Поезд набирал скорость, увозя меня от прошлого в неопределенное будущее. Я сжала кулаки, чувствуя под ногтями легкое покалывание — отголосок когтей, спрятанных под человеческой оболочкой. Путь начинался. И первым экзаменом будет не введение в психологию. Первым экзаменом будет моя собственная тайна.

Чужие Стены и Запахи

Глава 2

Город-университет встретил меня не дружелюбным гулом, а оглушительным напором. Вокзал грохотал, как раскаленный котел. Мое новое, обостренное обоняние не просто улавливало вихрь запахов – оно раскладывало этот коктейль на сотни отчётливых, резких нот. Каждая вонзалась в сознание, как игла. Я стиснула ручки своих сумок до побеления костяшек, заставляя себя дышать ртом и шагать сквозь людской водоворот.
Ты человек. Просто человек. Студентка. Ничего необычного.
Эта мантра была слабым щитом против бури ощущений. Но под тревогой таилось и странное, едва уловимое облегчение. Впервые за четыре месяца я была по-настоящему одна. Никто не смотрел на меня с жалостью или настороженностью. Никто не шептался за спиной: «Смотри, как она изменилась после смерти отца... Совсем замкнулась». Здесь меня никто не знал. Не знал прежнюю, веселую и общительную Алиссу, чьи друзья один за одним отдалились, не сумев пробиться через новую, непроницаемую стену отчужденности. Их простые человеческие радости казались мне плоской, выцветшей картинкой по сравнению с яростной, дикой палитрой моей новой сущности. Даже мама замечала, что что-то не так, ловила на себе мой новый, слишком внимательный, почти звериный взгляд. Здесь, в этом шумном, безразличном городе, была возможность начать всё с чистого листа. По крайней мере, попытаться.

Общежитие №4, мое новое «пристанище», не стало спасением. Длинный, слабо освещённый коридор третьего этажа напоминал туннель в чрево какого-то огромного, усталого и недоброжелательного зверя. Гул голосов, смех, хлопанье дверей – всё это вибрировало в тонких стенах, создавая постоянный, давящий гомон. Для моего слуха это была настоящая пытка.

Комната 312. Моя клетка. Убежище? Пусто. Соседка ещё не приехала. Я поставила сумки посреди комнаты с глухим стуком. Тесно. Очень тесно. И эти стены… они казались папиросными. Паника, холодная и липкая, снова подползла к горлу. Я подошла к окну, распахнула его, впуская струю прохладного вечернего воздуха. И втянула носом полной грудью.

Городской смог, пыль… И под ними – влажная земля, прелая листва, хвоя. Лес. Парк. Он начинался прямо за высоким забором. Мой взгляд зацепился за эту полосу, потянулся к ней, как утопающего к соломинке. Там. Там можно дышать. Там можно быть той, кем я стала.

— Надо позвонить маме, — тихо сказала я себе, и это прозвучало как приказ.
Я нашла телефон. Палец дрогнул над иконкой вызова. Сделала глубокий вдох, выдох, стараясь выровнять дыхание. Надо звучать спокойно. Обычно.
Гудки показались бесконечными. И вот — щелчок.
— Алисочка? — голос матери прозвучал мгновенно, хриплый от волнения. — Ты доехала?
— Да, мам, я в общежитии. Всё хорошо.
— Комната какая? Соседка есть? Не сыро?
— Комната нормальная. Соседки пока нет. Всё сухо, чисто. — Я обвела взглядом убогие стены, говоря самое безобидное, что можно было придумать.
— Слава богу... — в трубке послышался сдавленный вздох облегчения. — А ты как? Не устала очень? Пообедала?
— Устала, конечно, но ничего. Сейчас разберу вещи и что-нибудь съем. Не переживай. — Я изо всех сил вкладывала в голос ту мягкость, ту «нормальность», которую ждала мама.
— Хорошо, доченька... Ты позвони завтра, ладно? Хоть на секундочку.
— Обязательно. Я люблю тебя, мам.
— И я тебя... Беги. Устраивайся. — Голос Елены снова дрогнул.
Разговор оборвался. Я опустила телефон. Тишина в комнате стала еще громче. Грудь сдавило от тяжелой, холодной лжи. «Всё хорошо». Самая страшная ложь из всех возможных. Я пообещала звонить, но не обещала говорить правду. Этот звонок был не общением, а ритуалом — попыткой хоть на минуту вернуть в мир ту Алиссу, которой больше не существовало.

Первым делом – спрятать главное. Дрожащими руками я отстегнула замок самой тяжелой сумки. Достала блокнот в твёрдой тёмно-синей обложке. Открыла его. Фазы луны на год, аккуратно выписанные маминой рукой. Карта студгородка с пометками: «Лесопарк – густой», «Заброшенная стройплощадка». Мои потенциальные убежища. Блокнот ушёл на самое дно ящика с бельём.

Потом – фото. Мама и отчим, снятые прошлым летом на пикнике. Я поставила простую деревянную рамку на стол. Якорь. Пакетики с мятой и мелиссой сунула в ящик стола – под рукой для «успокоительного чая». Свитер с высоким горлом, почти водолазка, аккуратно повесила на вешалку. Не просто одежда. Щит. Для шеи. Для следов напряжения. Мой арсенал выживания в мире людей.

Потом началась рутина: разбор вещей, заправка кровати. Монотонные движения немного успокаивали. Но нервы оставались натянутыми, как струны. Каждый шаг в коридоре заставлял меня внутренне сжиматься. Я ловила обрывки разговоров, невольно анализируя интонации:
— …опоздал потому что автобус сломался! – злость, оправдание.
— …а она ему сразу сказала, что он козел! – сплетни, злорадство.
Тихие, сдавленные всхлипы за стеной… – чья-то боль, одиночество.
Моя эмпатия, обострённая звериной сущностью, невольно тянулась к этому горю. Я нахмурилась, отворачиваясь, мысленно выстраивая стену.
Не сейчас. Позже. Ты здесь, чтобы учиться помогать. Но позже.

Вечером, когда сумерки окончательно сгустились, а коридорный гул стих, я наконец осталась одна. Я выключила свет, подошла к окну. Двор-колодец погрузился в глубокий мрак. И снова – парк. Тёмный, таинственный, зовущий. Зов был почти физическим – лёгкое покалывание под кожей, знакомое тепло в мышцах. Превратиться здесь, в комнате? Немыслимо. Но парк… Он был так близко!

Я приоткрыла окно шире, впуская ночную прохладу и мощные потоки свежих, лесных ароматов. Втянула воздух полной грудью, закрыв глаза. Земля. Мох. Хвоя. Свобода. Завтра. Обязательно завтра.

Я легла на жесткую кровать. Закрыла глаза, но сон не шёл. В ушах стоял гул дня, переплавившийся в навязчивый звон тишины. Моё тело, уставшее от дороги и постоянного стресса, напряжённо прислушивалось. К звукам человеческого муравейника. К шелесту листвы за окном. И к тихому, настойчивому зову собственной крови.

Первая Лекция и Зов Крови

Утро в городе-университете встретило Алиссу пронзительной синевой неба и криками чаек над рекой. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву старых лип на аллее, рисовали на асфальте кружевные тени. Но для Алиссы этот светлый день начался с новой волны сенсорного шока.

Гул студенческого потока в коридоре корпуса психологии обрушился не просто стеной звуков – он был живым, дышащим монстром. Смех, скрип дверей, гул сотен голосов сливались в оглушительный водопад, бивший по вискам с физической силой. Она шла, прижимаясь к стене, будто пытаясь раствориться в шершавой краске. Рыжие волосы были спрятаны под капюшоном темного худи, высокий воротник щитом прикрывал шею – и от любопытных взглядов, и от натиска запахов. Запахов, которые ее новое обоняние улавливало с пугающей отчетливостью: кислый пот от нервного парня в мятом пиджаке, сладковатый аромат дешевого кофе из автомата, духи с нотами сандала и ванили от проходящей девушки (слишком много, раздражающе), пыль старых книг, витающая в воздухе, и подспудная, едва уловимая волна тревоги, исходящая от кого-то в толпе. Каждый аромат – острый укол в сознание. Она стиснула ремень рюкзака, заставляя ноги двигаться ровно, сосредоточившись на ритме дыхания. Ты человек. Просто человек. Студентка. Ничего необычного. Мантра слабела под напором сенсорного ада.

Аудитория 304 встретила ее гомоном голосов и скрипом десятков кресел. Большая, светлая комната с высокими окнами, залитыми утренним солнцем. Алисса быстро выбрала место у окна, в конце ряда – подальше от центрального прохода, с возможностью видеть дверь. Инстинкт сканировал пространство, автоматически отмечая потенциальные угрозы, пути отхода. Большинство лиц сливались в пестрый поток молодости, волнения и скуки. Кто-то делился впечатлениями от вчерашней вечеринки, кто-то листал конспекты, кто-то просто смотрел в окно на синеву неба. Обычная жизнь.

Но что-то заставило ее взгляд зацепиться. Ледяная волна прокатилась по спине, сковывая мышцы. Он сидел через ряд и на два места дальше. Темные волосы, собранные в короткий, небрежный хвост, высветляли резкие скулы, будто высеченные из камня. Широкая грудная клетка угадывалась даже под простой серой футболкой. Он не выделялся броской внешностью среди других спортивных парней, но излучал плотную, сжатую энергию, словно сгусток скрытой силы, замерший в ожидании. И запах. Он врезался в ее сознание, перекрыв все остальные. Не отталкивающий, не грязный. Другой. Острый, как смола после грозы, с холодной, металлической нотой стали и глубинным, диким оттенком влажной земли и чего-то… хищного. Он пах лесом, но не тем спасительным, что манил за забором общежития. Пах опасностью. Пах врагом. Пах так, как пахли те существа из ее кошмаров и смутных инстинктивных знаний – вервольфы.

Алисса замерла на полпути к своему месту. Неведомый инстинкт забил тревогу где-то в подкорке, заставив сердце екнуто и забиться частыми, тяжелыми ударами. Холодок пробежал по позвоночнику, заставив шерсть на загривке встать дыбом – даже под кожей человека. Она хотела отвести взгляд, отвернуться, спрятаться, но глаза, против воли, поднялись и встретились с его.

Серые. Холодные, как галька на дне зимней реки, и лишенные малейшего отблеска человеческой теплоты или студенческой скуки. В них горела сдержанная, глубокая, первобытная ярость. Она была направлена не лично на нее – казалось, он просто смотрел сквозь толпу, оценивая пространство, – но сам ее масштаб, ее древняя тяжесть парализовали. Алисса почувствовала, как мышцы ног напряглись, готовые к бегству. Бежать! Немедленно! Прочь отсюда!

Но что-то внутри, что-то более старое, чем ее девятнадцать лет, чем ее человеческое воспитание, резко наложило вето. *Нельзя.* Бегство – это сигнал. Это слабость. Это… приглашение к погоне, из которой не выйдешь живой. Мысль была инстинктивной, пришедшей из глубин пробудившейся крови. Ее лапы Гривистого Волка знали это на уровне, которого она еще не понимала.

Она задержала взгляд на этих серых, яростных глазах дольше, чем следовало. Слишком долго. В них мелькнуло что-то – не удивление, а скорее… фокус? Как будто он только сейчас увидел ее, а не просто разглядывал фон. Его брови чуть сдвинулись, ноздри едва заметно дрогнули, вдыхая воздух. Уловил ли он ее ответный, инстинктивный страх? Ее инаковость? Ее запах – не просто человеческий, но и тот, что скрывался глубже?

И тогда ее собственные, пока еще необученные инстинкты сработали. Как будто невидимая рука резко дернула ее за подбородок. Взгляд сам собой, резко и покорно, упал вниз, на разлинованные страницы блокнота, который она судорожно достала из рюкзака. Жар приливом ударил в лицо, окрашивая щеки. Она почувствовала себя оголенной, уязвимой, как под прожектором. Отвести взгляд было не трусостью, а глубокой, животной потребностью выжить. Не бросай вызов. Не провоцируй. Слейся с фоном.

...основной задачей общей психологии является изучение закономерностей возникновения, развития и функционирования психики... – голос лектора, доброго седовласого профессора с бородкой, прозвучал где-то очень далеко, словно из-за толстого стекла. Слова казались абстрактными, лишенными смысла перед лицом реальной, дышащей опасности в десяти метрах.

Алисса сидела, сгорбившись, стараясь казаться меньше, невидимее. Она сжала ручку так, что костяшки пальцев побелели, пытаясь подавить дрожь в руках. Датированная страница блокнота оставалась пустой. Все ее существо было сосредоточено на точке в двадцати метрах от нее, от которой исходили волны нечеловеческой угрозы. Она чувствовала его взгляд на себе, тяжелый, изучающий, как скальпель. Он больше не смотрел сквозь толпу. Он смотрел на нее. И этот взгляд был холоднее любого ветра за окном, предвещающего осень. Он ощущался физически – как давление на затылок, как холодный камень в груди.

Перемена стала глотком воздуха, хоть и отравленного его присутствием. Алисса вскочила первой, как ошпаренная, стремясь раствориться в потоке студентов, хлынувшем к выходу. Ей нужно было пространство, воздух, уйти от этого давящего чувства, от этого запаха, который теперь преследовал ее, въедаясь в память.

След на Ладони и Тень в Коридоре

Лестничная площадка стала островком относительного спокойствия после шторма аудитории. Я прислонилась спиной к холодному бетону стены, глотая воздух, как будто только что вынырнула из ледяной воды. Руки предательски дрожали, и я сжала их в кулаки, чувствуя, как ногти чуть удлиняются и впиваются в ладони. На правой, где секунду назад касались пальцы Ильи, оставалось странное ощущение – не боль, а жар. Словно прикоснулась к раскаленному металлу, который не обжигал кожу, но оставлял невидимый след глубоко внутри. И запах… Он все еще витал вокруг, въевшийся в одежду, в волосы, в самое сознание: холодная сталь, дождь на хвое, дикая, неукротимая сила и та горькая нота полыни. Он перебивал все остальные запахи коридора – пыль, чужой пот, дешевый парфюм.

— Эй, ты жива? — раздался рядом звонкий голос.

Я вздрогнула и открыла глаза. Передо мной стояла Света, сжимая в руках два стаканчика с кофе, ее лицо выражало неподдельное беспокойство.
— Ты так выбежала, будто за тобой гонятся. Держи, — она протянула мне один из стаканчиков. — Это не кофе, это вода. Ты выглядишь так, будто тебе нужно прийти в себя.

— Спасибо, — мой голос прозвучал хрипло. Я взяла стаканчик, надеясь, что она не заметит, как трясутся мои пальцы. — Просто... душно было.

— Понимаю, — Света скривила нос. — Этот Шмелев может кого угодно в ступор вогнать. А этот тип... Илья, кажется? Ну, он вообще отдельная история. Не переживай, я его уже в своем блокнотике отметила как «потенциально опасный для психического здоровья». Хотя, черт, выглядит он, как главный герой из запрещенного романтического фанфика. Жаль, что с характером злодея.

Она болтала, а я лишь кивала, делая глоток холодной воды. Ее болтовня была щитом, спасительным шумом, который на время заглушал вой тревоги внутри.

— Ладно, мне на пару к зданию напротив, — Света посмотрела на часы. — Ты точно справишься? Может, проводить тебя до твоей аудитории?

— Нет-нет, я в порядке, — поспешно сказала я, заставляя себя выпрямиться. — Спасибо за воду.

— Не за что! На связи! — она помахала рукой и скрылась за поворотом лестницы.

Ее уход снова оставил меня наедине с собой. Кто он? Мысль билась в висках в такт бешено колотящемуся сердцу. Что он? Я не знала слова "вервольф". Не знала о войне детально. Но моя кровь знала. Моя звериная сущность, та самая, что бегала рыжей тенью по ночному пустырю, кричала об опасности. Этот запах, этот взгляд, эта древняя, сокрытая ярость… Он был врагом. Каким – я не понимала. Но врагом точно. И он был здесь. В моем новом мире. На моем факультете. Звали его Илья. И он знал мое имя. Это знание было как открытая рана.

Я заставила себя оттолкнуться от стены. Нужно было двигаться. Сидеть тут – значит привлекать внимание. Значит дать ему время найти меня снова, если он захочет. Страх гнал меня вперед, вниз по лестнице, в шумную студенческую толчею первого этаха.

Солнце заливало холл корпуса широкими золотыми лучами, пробиваясь сквозь высокие окна. Студенты смеялись, спорили, пили кофе из автоматов, сливались в группы перед следующей парой.
— Встречаемся после пар у фонтана? — крикнул кто-то через холл.
— Только если ты обещаешь не рассказывать про свои дрожжи снова! — донесся ответный смех.

Обычная, яркая, шумная жизнь. Я пыталась влиться в этот поток, стать его частью. Ты человек. Просто человек. Студентка. Но маска трещала по швам. Каждый громкий голос заставлял вздрагивать, каждый резкий запах (особенно мужской одеколон или лосьон после бритья) вызывал паническую проверку: Он? Мои ноги сами несли меня не к следующей лекции, а к выходу – на воздух, в пространство, где можно было хоть немного дышать.

Я вышла на широкую аллею кампуса. Солнечный свет ударил в глаза, заставив прищуриться. Воздух здесь был чище, наполнен запахом скошенной травы, нагретого асфальта и далекой реки. Я глубоко вдохнула, пытаясь вытеснить из легких, из ноздрей, из самой памяти тот чужой, угрожающий аромат. Но он цеплялся, как смола. И жар на ладони не утихал, пульсируя в такт сердцу, напоминая о его близости, о его силе, о том, как легко он мог сломать меня.

Я свернула с главной аллеи в сторону небольшого сквера с лавочками вокруг старого дуба. Здесь было тише, почти пусто. Я опустилась на скамейку в тени, спрятав дрожащие руки под скрещенными на коленях. Закрыла глаза. Но вместо темноты передо мной встали те самые серые глаза – холодные, оценивающие, лишенные всего человеческого. И его голос, низкий, хрипловатый: "Илья. Первый курс? Психология?"

Зачем он представился? Зачем вообще заговорил? Из вежливости? Но в его голосе не было ни капли вежливости. Была констатация факта. Исследование. Как будто он брал пробу. Мой блокнот… Он поднял его. У него были мои вещи в руках. Мысль вызвала новый приступ тошноты. Что он мог почувствовать? Запах страха? Да, конечно. Но что еще? Мою истинную суть? Запах лавта под человеческой оболочкой?

Я посмотрела на свою ладонь. Кожа была обычной, лишь чуть розовела в месте прикосновения. Но ощущение жара было реальным. Серебро? Мысль мелькнула панически. Нет, он не носил серебра, это было бы для него ядом. Это было что-то другое. Энергия? Сила? Отметина хищника?

Внезапный смех группы студентов, проходящих мимо, заставил меня вздрогнуть и вжаться в спинку скамейки.
— …и он такой встает и говорит: «Это не баг, это фича!» — хохотал парень в очках.
Они даже не взглянули на меня. Обычные ребята, с книжками, с планшетами. Мне вдруг страшно захотелось быть такой же – простой, озабоченной только учебой, парнями, вечеринками. Не знать о подкожных когтях, о ночных превращениях, о древних войнах и врагах с серыми глазами.

Контроль, — сурово напомнила я себе. — Ты должна держать контроль. Всегда. Я сжала ладонь в кулак, пытаясь подавить странный жар, вонзила ногти в кожу, ощущая знакомое покалывание – предвестник когтей. Нет. Не здесь. Не сейчас. Я глубоко вдохнула, сосредоточившись на запахе травы, на шуме листвы над головой, на тепле солнца на лице. Постепенно, очень медленно, дрожь в руках стала утихать, а бешеный ритм сердца – замедляться. Жар на ладони притупился, но не исчез. Он был как напоминание. Как предупреждение.

Тишина библиотеки

Глава 5

Мысль о возвращении в свою комнату-клетку после лекции вызывала у Алиссы приступ клаустрофобии. Коридоры общежития, пропитанные чужими запахами и звуками, были для нее таким же испытанием, как и переполненные аудитории. Ей нужно было место, где можно было бы перевести дух, прийти в себя после утреннего шока. Или, по крайней мере, попытаться.

Библиотека главного корпуса показалась логичным выбором. Тишина, порядок, уединение — все это манило. Но реальность, как всегда, оказалась иной.

Тишина библиотеки была обманчивой. Для Алиссы она была оглушительной. Ее слух, обостренный до предела после утренней встречи, улавливал каждый шелест страниц, каждый скрип стула, каждый приглушенный вздох и учащенное сердцебиение студента, зубящего материал за соседним столом. Она сидела в самом дальнем углу, заваленном фолиантами по истории психиатрии, и пыталась заставить себя сосредоточиться.

Ладно, Алисса, соберись. Ты пришла сюда не просто так. Нужно найти... что? Что может помочь?

Она сглотнула комок в горле и открыла поиск на библиотечном компьютере. Ее пальцы дрожали, набирая запросы.
«Пограничные состояния сознания»
«Физиологические аспекты панических атак»
«Психосоматика и обострение чувственного восприятия»

Она лихорадочно листала результаты, выискивая хоть что-то, что могло бы объяснить ее состояние с научной, человеческой точки зрения. Могла ли ее проблема быть просто невероятно сложной формой ПТСР после смерти отчима? Обострением всех чувств на почве стресса?

«Галлюцинации... тактильные и обонятельные...» — пронеслось у нее в голове, когда она увидела заголовок одной из статей. Жар на ладони, который все еще пульсировал, словно в коже застряла невидимая заноза. Постоянный, невыносимый наплыв запахов. Врачи... психологи... они бы так и объяснили. Назначили бы таблетки. Успокоительное.

Но таблетки не остановят когти, — сурово возразил ей внутренний голос, голос того, кем она стала. — Не заглушат вой. Ты не обманешь себя научными терминами. Ты знаешь, что это реально.

Она с силой ткнула в кнопку «печать», заказывая несколько наиболее релевантных статей. Может, хоть это станет ее щитом — глубокое изучение «человеческих» болезней, чтобы лучше притворяться больной человеком, а не скрывающимся монстром.

Пока принтер в дальнем конце зала с гудением выдавал распечатки, она вернулась к своему столу и попыталась вчитатьcя в строки учебника по клинической психологии. Но слова расплывались, превращаясь в узоры на бумаге. Перед глазами снова вставали холодные серые глаза, а на ладони пульсировал тот самый навязчивый жар — словно в кожу встроили крошечный радиомаячок, постоянно напоминающий о его существовании.

Он просто вернул тебе блокнот. Случайность. Совпадение. Он не мог ничего почувствовать, — пыталась она убедить себя, машинально потирая ладонь о грубую ткань джинсов. — Ты просто напугана. Слишком чувствительна. Веди себя как все.

Но рациональные доводы разбивались о каменную стену инстинкта. Ее звериная сущность, та, что пряталась под кожей, не верила в совпадения. Она знала. Чуяла угрозу на уровне, недоступном для человеческого понимания.

Именно в этот момент ее обоняние, до того утомленное запахом старой бумаги и пыли, снова взвилось до предела. Струна натянулась, готовая лопнуть. Тот самый коктейль — холодная сталь, мокрая хвоя и горькая полынь. Запах стал отчетливее. Ближе.

Нет. Не он. Не здесь. Это невозможно, — панически застучало в висках. Он не мог прийти сюда. Это просто... память. Или чей-то похожий одеколон.

Но это была не память. Запах был свежим, ярким, живым. Он витал в воздухе, смешиваясь с запахом книг, и от этого становился только отчетливее.

Он здесь.

Паника, холодная и знакомая, подкралась к горлу. Алисса инстинктивно вжалась в кресло, стараясь стать меньше, невидимее. Она не поворачивала головы, лишь глазами скользнула по пространству перед собой. Она не видела его. Но чувствовала. Его присутствие было тяжелым, как свинцовое покрывало, наброшенное на ее уголок библиотеки.

Шаги. Тяжелые, уверенные, неспешные. Они не приближались к ее столу. Они двигались вдоль стеллажей напротив, будто кто-то просто ищет книгу. Она слышала, как его пальцы проводили по корешкам, слышала легкий скрип полки под его весом. Он был в нескольких метрах, разделенный проходом и двумя рядами книг.

Просто уйди. Найди свою книгу и уйди. Это не про меня. Это не про меня, — заклинала она мысленно, сжимая в руках конспект так, что бумага смялась. Она заставила себя опустить взгляд на учебник, пытаясь ухватиться за знакомые слова: «...тревожное расстройство... гипервигилантность...»

Гипервигилантность. Вот именно. Это оно и есть. Просто твое расстроенное сознание ищет угрозу повсюду.

Но шаги замерли. Он остановился прямо напротив, за ее спиной. Она чувствовала его взгляд на своем затылке, физически, как прикосновение льда. Мурашки побежали по коже, а под ней, в глубине мышц, отозвалось знакомое тепло — зов лавта, призывающий к обороне.

Сиди. Не двигайся. Не подавай виду. Он уйдет.

Она застыла, не дыша, вся превратившись в слух. Слышно было, как он взял с полки тяжелый том. Листал страницы. Медленно, спокойно. Он не скрывал своего присутствия. Он его демонстрировал. Это была тихая демонстрация силы, игра в кошки-мышки, где он был котом, позволяющим мышке знать, что она в клетке.

Я не мышь. Я не мышь! — протестовало что-то внутри, но протест был слабым, задавленным страхом.

Не в силах больше выносить это невидящее наблюдение, Алисса резко поднялась. Ей нужно было забрать свои распечатки и бежать. Бежать отсюда.

Трус. Бегство — это признак слабости. Он поймет, что ты боишься.

А я и боюсь! — отрезала она сама себе. — Имею право. Он... он не человек.

Она собрала свои вещи дрожащими руками, не глядя в его сторону, и направилась к выходу, чувствуя, как спина горит под его взглядом. Она прошла между стеллажами, и на секунду они оказались в одном проходе. Он стоял, прислонившись плечом к полке, в руках — толстый учебник по топографической анатомии. Его серые глаза скользнули по ней — быстрые, оценивающие, безразличные. Он не сказал ни слова. Не сделал ни жеста. Он просто смотрел. И этого было достаточно, чтобы ее ноги сами понесли ее быстрее.