Публичный дом

Глава 1: Тася и Тома

Томка сидела на набережной реки Кривуши и выла. Нет, не плакала, а именно выла или даже скулила, как собака на морозе. Сегодня в ее жизни все переменилось, да так, что она всерьез подумывала, а не сигануть ли ей с этой самой набережной в реку?

Вчера от чахотки умерла мать, еще совсем молодая женщина, выросшая в комфорте и сытости, она не выдержала издевательств и побоев второго мужа, отчима Томы, и после нескольких недель в постели оставила дочь одну. Не успела мама испустить дух, как на пороге ее спальни появился как обычно пьяный отчим Томы Никифор. Едва ворочая языком, новоиспечённый вдовец потребовал, чтобы Томка выметалась из его дома. Томка не хотела причинять ему вред, а может и хотела, но не знала, чем все это может закончиться. Ей просто было необходимо выставить его за дверь, чтобы побыть с мамой наедине еще несколько минут. Без него. Но спальня матери была ближайшей к лестнице комнатой на втором этаже и после толчка, пьяный Никифор не смог удержаться на ногах и кубарем покатился вниз. Ошибиться было невозможно, свернутая неестественным образом шея не оставляла никакой надежды на то, что после падения он мог остаться жив.

Напугавшись того, что натворила, Томка выбежала из дома и побежала куда глаза глядят. Город она знала хорошо – довольно часто ей приходилось до рассвета бродить по набережным и переулкам. В дни, когда Никифор ночевал дома, попадать ему на глаза было опасно. Вот и сейчас она присела на хорошо знакомой набережной не в первый раз, но такой беспросветной тоски еще никогда не испытывала. До рассвета было далеко, а промозглый сентябрьский ветер пробирал до костей.

– Эй! Ты кто такая? Что тут забыла? Это моя набережная! От сюда и до переулка… новенькая что ли?

– Томка не сразу поняла, что обращаются к ней. В десяти шагах дальше по набережной стояла растрепанная девица немногим старше Томки, на вид лет шестнадцати.

– Глухая?

Девица подошла и села возле ревущей Томы. Повнимательнее пригляделась и уже миролюбивее добавила:

– Побили?

Но Томка из-за слез не могла произнести ни слова. Ее острые плечи лишь тряслись в такт всхлипываниям.

– Ну раз так прижало то поплачь. Некоторым помогает. Хотя, как по мне, дело это совершенно пустое. Сама посуди, кому лучше от твоих слез? Даже в реке воды не прибавится. Я тоже одно время рыдала по любому поводу, а как мамка померла не перед кем и рыдать стало. Слезы – это тот же театр, зритель нужен. Не стало ее, я и плакать перестала. Только теперь жалею очень, что перед ней только слезы и лила, вместо того чтобы, поговорить, о чем-то толковом.

– У меня тоже мама умерла, вчера только – чахотка.

Сквозь слезы, каким-то совершенно чужим голосом ответила Томара.

– Ну а что ты, дура, тогда ревешь?! Она отмучалась! Порадовалась бы за нее. Ты не по ней плачешь, а по себе без нее. Завязывай давай.

Растрепанную девицу звали Тася. Себя она не без гордости называла «толеранткой», хотя была обычной уличной девкой, такой же судя по всему была и ее мать, которая с полгода как померла от нехорошей болезни, оставив дочери комнатку под самой крышей в одном из полузаброшенных домов недалеко от этой набережной. Приметив хорошенькое платьице новой знакомон, Тася позвала ее переночевать у себя в обмен на это самое платье. В комнате было холодно и душно, но перспектива ночевать на улице была еще более сомнительной, а идти Томе было совсем некуда.

Когда-то мать Томы удачно вышла замуж за приезжего купца Спиридонова, Томкиного отца, и все у них было замечательно. Так хорошо, что бабушка Томы, передав дочь в руки заботливого мужа, собралась и уехала куда-то заграницу, куда именно Томка даже не знала, было это еще до ее рождения, далеко куда-то. Да только заботливый муж через десять лет помер, и вышла маменька замуж во второй раз. За управляющего покойного мужа – Никифора. И тут началось…

В общем, где искать родственников ни по отцу или ни по матери Томка не знала. Нет у нее никого.

А Тася тем временем собиралась спать, стянула с себя выцветшее платье. И тут Тома увидела, что весь живот ее был перечеркнут грубым уродливым шрамом. Поймав испуганный взгляд Томки, Тася объяснила:

– Это меня так врачевали. Говорили ребенок должен был быть, но что-то там не так пошло… оно, конечно, и к лучшему. Куда он мне?

Томка поежилась. Жизнь с Никифором была не сахар, но пока мама была здорова все было сносно: Томка даже училась в гимназии, по выходным они с мамой ходили в парк. И пусть с каждым годом из-за постоянных долгов Никифора жили они все беднее и беднее, Тома продолжала спать в своей комнате на чистых простынях. Она и знать не знала, что где-то совсем рядом с ней, в том же городе, живет такая вот Тася, мир которой пугающе похож на эту тесную комнату комнату, такой же темный и грязный.

Разумеется, в эту же ночь Тома рассказала приютившей ее сверстнице, что произошло с ее отчимом, что идти ей некуда и что дальше делать она не знает. Тася отнеслась к ее рассказу с хладнокровием заправского трактирщика, каждый день выслужившего подобные истории. Перед сном она Томе ничего не сказала, просто дала выговорится, зато на утро разбудила еще до рассвета:

– Вставай! Харе дрыхнуть! Вставай, кому-говорю!

Тома, которая не один час проворочалась, пытаясь уснуть на жесткой лежанке отказывалась открывать глаза.

– Дура! Для тебя ж стараюсь. Я тебе работу нашла.

Даже сквозь сон Тома испугалась, что новая знакомая собирается приобщить ее к своему ремеслу, моментально проснулась и тут же села на лежанке:

– Ты прости, но я это… Не могу я.

– Чего ты не можешь?

– Ну как ты, с мужиками…

– Тьфу ты, дура! Кто ж на тебя такую позарится. Ни кожи, ни рожи!

Тома немного успокоилась, а Тася продолжала:

– Ты же грамотная? Читать умеешь?

– Умею.

– Хорошо. Тогда у тебя с четверть часа чтобы успеть к газетчикам, я покажу куда идти. Работа непыльная, но за место надо будет побороться. Давай одевайся! Осталось тут у меня от одного заезжего. Волосы только гляди под кепку получше спрячь. Там девок не держат, так что впредь отзывайся на Трофима. Ясно?

Глава 2: Олимпиада Марковна

Увидев из окна комнаты, что Тому бьют песьи, Тася позабыв обо всякой осторожности, побежала к городовому, что дежурил на перекрестке. Городовой не хотел было никуда идти за уличной девкой, но Тася знала, что именно нужно говорить. Она сказала городовому, что шпана напала на гимназистку, девицу явно из знатных, что ее того гляди сейчас убьют, а отвечать придется ему.

К тому же, словно по проведению, в момент, когда Тася бросилась звать на помощь, с городовым беседовала Олимпиада Марковна, которая уже несколько недель разыскивала по всему городу свою пропавшую внучку. Дама настояла, чтобы городовой тут же пошел за Тасей.

Ее, Олимпиаду Марковну, Тома и увидела, когда пыталась сесть на мостовой. На первый взгляд, женщина была иностранкой. Одетая если и не по последней моде, то явно намного лучше большинства Петербурженок ее возраста, высока я и статная, она производила впечатление женщины, знающей себе цену, в прошлом наверняка ослепительно красивой. Но рассмотреть ее как следует лежащая на мостовой Тома не могла, голова ее не на шутку кружилась. Заметя рядом Тасю, Тома хотела было ей что-то сказать, но силы ее внезапно покинули, и она потеряла сознание.

***

Проснулась Тома в кровати. Настоящей кровати с чистым накрахмаленным бельем! Было это до того восхитительно, что она даже испугалась, что все это ей просто на просто мерещится и через мгновение она снова проснется на жесткой лежанке в комнате Таси. Но это был не сон. Вслед за тактильными ощущениями, обоняние и слух подсказали ей, что находится она в совершенно незнакомом ей месте. Пахло оладьями и свежезаваренным чаем. Судя по всему, в соседней комнате завтракали две женщины:

– Олимпиада Марковна, голубушка. А что, если это все-таки не она? Уж больно подозрительно она выглядела. Да и эта девка с ней… Сами посудите, вы же ее и не видели ни разу!

– Глашенька, душа моя. Я может и кукушка, но с дочерью в переписке состояла и фотографии Тамары получала регулярно. Ошибки быть не может. Мне страшно представить, что должно было случится с девочкой чтобы мы нашли ее в таком ужасном состоянии. Но слава богу, что нашли. Прошу тебя, будь с ней поласковей.

Тут настенные часы пробили девять, от неожиданности Тома вздрогнула всем телом и задела лежавшую на прикроватном столике расчёску, та с грохотом упала на пол, лишив Тому возможности далее подслушивать.

Деликатно постучав, в спальню вошла Олимпиада Марковна. Тома силилась увидеть в ней черты матери, но никак не могла этого сделать. Возможно, от того, что мама в последние месяцы жизни выглядела изможденной и встревоженной, стоящая же в дверях женщина излучала уверенность и спокойствие.

– Как ты себя чувствуешь?

– Жить буду, –буркнула Тома.

– Голова не болит? Не кружиться?

Тома не хотела разговаривать о своем самочувствии, её занимал гораздо более важный вопрос:

– Вы правда моя бабушка? Где вы были все это время?

Ни этот прямой до грубости вопрос, ни взгляд полный враждебности не смогли смутить Олимпиаду Марковну. Она осторожно присела на край кровати:

– Я жила в Париже. Со вторым мужем и детьми.

– Вы знали, что мама больна? Почему вы к ней не приехали?

Олимпиада Марковна все также спокойно смотрела на Тому, не выражая ни малейшего удивления или негодования.

– Тамара, если бы я могла вернуться в прошлое, я бы поступила по-другому. Но, видишь ли, только в последнем своем письме ко мне твоя мать поведала мне о серьезности своей болезни и попросила приехать, чтобы позаботится о тебе. Боюсь из-за расстояния связь между нами ослабла. Она, как и я в свое время, рано вышла замуж и покинула отчий дом. А вскоре я, уже во второй раз, пошла под венец. Признаться, я не одобряла выбор дочери: твой отец был главным конкурентом в торговых делах моего второго мужа и отношениям между ними были весьма натянутыми. Но твоя мама убедила меня, что счастлива и может сама принимать решения. Полагаю, что в случае с твоим отцом так и было…

Тут на мгновение пожилая дама запнулась, словно перед глазами ее проплыли призраки прошлого, но моргнув продолжила:

– Я хотела приехать на ее свадьбу с Никифором, но не смогла из-за одного инцидента, справится с последствиями которого мне удалось только недавно…

– Полагаю, всегда можно найти оправдание!

Тома не могла отделаться от мысли, что если бы Олимпиада Марковна появилась в Петербурге раньше, то маму можно было бы спасти.

Набрав в легкие воздуха, Олимпиада Марковна продолжила:

– Поезд. Поезд сошел с рельс. Мой муж и оба сына погибли. А мне потребовался год, чтобы я снова смогла ходить. И признаться, я бы никогда не вошла в вагон поезда еще раз если бы не последнее письмо твоей матери.

Только теперь Тамара заметила в руках женщины трость, которую еще можно было видеть у мужчин, но никогда у женщин. Олимпиада Марковна тем временем продолжала:

– Признаться, я даже затаила обиду на дочь, когда та не смогла приехать на похороны братьев, несмотря на все мои просьбы и мольбы. Я и помыслить не могла, каково было ее собственное положение в браке с Никифором. Она думала, что щадит меня, не рассказывая о своих горестях, а на самом деле – разрывала мне сердце. Как бы мне хотелось, чтобы она была откровеннее со мной, тогда многое могло сложиться иначе.

На секунду в голосе женщины послышалась неподдельная горечь, но она быстро спрятала ее и снова обратилась к Томе:

– Ты можешь осуждать меня. Я не буду настаивать, чтобы ты звала меня бабушкой, но волей судеб теперь мы друг-другу единственная семья и мне сложно передать словами, как же я рада, что смогла тебя отыскать.

Тамара не знала, что сказать. Перед ней сидела совершенно незнакомая дама, но эта была женщина нелёгкой судьбы и Томе было ее искренне жаль.

– Маму. Вы ее похоронили?

– Да, на Смоленском, рядом с твоим отцом. Она так попросила в своей письме ко мне. Мы с тобой разминулись менее чем на сутки, когда я пришла в ваш дом, ее тело еще не остыло.

Глава 3: Катька, Рада, Вера и Зина

В гимназию Тома вернулась, хотя это было не просто. Гимназистки и раньше недолюбливали молчаливую, замкнутую девочку, которая постоянно пропускала занятия то из-за болезни матери, то и из-за бессонной ночи после очередного пьяного дебоша отчима. А после того, как она пропала из гимназии почти на три месяца, директриса решительно не хотела принимать ее обратно. Но Олимпиада Марковна продемонстрировала чудеса дипломатии, и в конце концов Томе позволили вернуться, при условии, что она повторит последний год.

Новый класс отнеся к второгоднице подчеркнуто равнодушно, что Тому вполне устраивало. Гимназистки казались Томе созданиями изнеженными, лишенными чего-либо настоящего. Мысли их занимала какая-нибудь ерунда вроде споров о том какая из выпускниц самая прехорошенькая или какой цвет платьев в этом сезоне особенно актуален. Для Томы, которой за месяц проживания в комнате Таси пришлось в красках познакомится и изнанкой жизни все эти разговоры казались до крайности пустыми. Почти каждый день после уроков Тома бежала домой. Домом она по-прежнему называла дом у фабрики, где теперь жила Тася. Несмотря на то, что ее привязанность к Олимпиаде Марковне крепла с каждым днем, всего рассказать ей о подруге Тома так и не смогла...

Сегодня воскресенье, а значит после службы, куда Тома всенепременно сопровождала Олимпиаду Марковну, девушка была совершенно свободна. Вернувшись из церкви мадам как обычно отправилась отдыхать – присесть на службе она себе не позволяла, а стоять ей было с каждым годом все тяжелей, и после обеда Тома побежала Домой.

По негласному правилу, по воскресеньям в Доме гостей не принимли. Гостями было с некоторых пор принято называть клиентов. Поэтому сегодня дом у фабрики выглядел особенно мирно. Войдя в прихожую Томка тут же вручила Тасе, выбежавшей ей на встречу, книжку. Тася взялась читать, да вот только выбирала для чтения уж больно замысловатые для начала, по мнению Томы, книги. Но Тасе не было дела до букварей и сказок. По-настоящему ее занимали только истории из жизни знаменитых художников в особенности книги с описанием сюжетов их полотен. Обняв подругу и налив ей чаю, Тася тут же раскрыла книгу и забравшись с ногами на старенькую козетку начала по-детски водить пальцем по строчкам.

Пристрастие к живописи появилось у Таси полгода назад вместе с одноглазым моряком Федором, который как сошел на берег занялся починкой обуви, а между делом рисовал для души морские пейзажи. Он много рассказывал Таси про монокулярное зрение, про цвет воды, блики и полутени. Тася как зачарованная могла слушать его часами. Денег с него она не брала, да и не было их у него, иногда только приносил он Таси подарки: бумагу для рисования или карандаши. Тася радовалась подаркам как ребенок, подолгу рассматривала их и с гордостью показывала Томе. А когда Федор по долгу не приходил, от хандры Тасю спасали только книги, что приносила ей Тома. Подобно рассказам бывшего моряка они надолго приковывали внимание Таси и отвлекая ее от мыслей о Федоре. Вот и сейчас налив Томе чаю, Тася тут же уткнулась в новую книжку.

Тома на подругу не обижалась, ей и самой нужно было делать домашнее задание, поэтому разложив книжки и тетрадки на столе в гостиной она тоже углубилась в чтение. Помимо Томы и Таси в гостиной находилось еще три девушки. На полу с кошкой играла рыжеволосая девица лет двадцати. Ее звали Катя, хотя чаще все-таки Катька. Тома никогда не забудет, как первый раз встретила ее в Доме. Случилось это на следующий день после того, как Тома с помощью Пса вызволила Тасю из Малинника. Вернувшись на следующий день, чтобы проведать подругу, Томара наткнулась на взлохмаченную рыжую девицу. Любые попытки Томы разузнать о ней хоть что-то или хотя бы просто заговорить с ней ни к чему не приводили. Девица лишь мычала и осоловело озиралась по сторонам, как ненормальная. Слава богу из кухни вышла Тася. Взяв странную девицу за руки, она смогла привести ее в чувства, успокоила и отправила в комнату. Тася рассказала Томе, что встретила безумную Катьку в Малиннике, что она хоть и блаженная, но в целом смирная и добрая девушка. Кот ее никогда не запирал и не спаивал, к клиентам она всегда шла сама. Поговаривали, что в детстве ее снасильничал какой-то изверг или что Катька сама вызвалась, лишь бы он ее младшую сестру не тронул. Сестрица ее вскоре померла от воспаления, а сама Катька от всего пережитого тронулась рассудком. Вроде как их с сестрой с измальства воспитывала до крайности набожная бабка, и строгое воспитание в купе с перенесенным ужасом и стыдом надломили разум девушки. Катька втемяшила себе в голову, что во всех мужиках живет дьявол и если она с ними сама кобелиться не будет, то они учинят еще более страшное злодейство, как сделал тот изувер с ее сестрою…

Кот в Катьке души не чаял, так как она делала все, чтобы он ей не велел, даже на рынок ее отпускал без присмотра. Знал, что вернется. С этого рынка Тася Катьку и увела, а потом спрятала в Доме.

За два года с Катькой произошли разительные перемены: приступы вроде того, что случился при первой встрече с Томой, прекратились. Катька даже начала отвечать на вопросы, хотя сама никогда не заговаривала первой, видимо воля ее была так сильно подавлена, что воскресить ее более не представлялось возможным. Тася как могла оберегала Катьку, отгоняя от нее по возможности подлецов, пытавшихся воспользоваться блаженной, а с тех, кто успевал – невозмутимо брала двойную плату. В этом ей помогал старый револьвер, найденный под кроватью в комнате Никифора. Благодаря этому револьверу и одному из Таськиных клиентов - жидкоусому городовому Вепрену, абы кто в Дом больше не лез.

Следующей, после Катьки, в доме появилась цыганка Рада. Ее полуживую Тася с Томой нашли в ста метрах от крыльца, когда возвращались домой с рынка. Промышляла тогда Рада гаданием по руке и мелким воровством. Не договорилась с местной артелью нищих, вот ее и побили. Из-за чего Рада ушла из табора она никогда не рассказывала, хотя как-то раз Тася поделилась с Томой соображением, что скорее всего пошла она по амурным делам за каким-нибудь русским или татарином, который наверняка ее опосля сразу же бросил. Цыгане такого не прощают, вернуться опозоренной обратно в табор уже нельзя. Вот она и отбилась. Идти ей было некуда, а выгнать ее у Томы с Тасей рука не поднялась, так Рада и осталась жить в Доме. Красоты цыганка была сказочной, мужчины шли за ней как зачарованные, а уж если она начинала петь, то многие подвыпившие завсегдатаи кабаков, с легкостью расставались с деньгами за одну лишь только ее улыбку. Тем Рада сейчас и жила - выступала по трактирам. А вот в Доме Рада напротив почти никогда не пела, берегла голос, но в игре на гитаре упражнялась исправно. Вот и сейчас, как обычно по воскресеньям, Рада сидела у окна и перебирала струны.

Глава 4: Марфа Ивановна

Олимпиада Марковна после выпавших ей на долю потрясений стала глубоко верующей. Тамара этого до конца не понимала, но видя, что лишь молитва могла дать бабушке необходимое утешение, постепенно свыклась и даже прониклась уважением к ее убеждениям. Пока Олимпиада Марковна могла выходить на улицу, каждое воскресенье она, Тамара и Глафира ходили на службу, но через два с половиной года со дня знакомства с внучкой нестерпимая боль в ноге окончательно приковала бабушку к квартире. Тамара даже хотела найти для нее жилье на первом этаже, но ничего, что могло бы сравнится в комфорте с их нынешним местом жительства, за ту же арендную плуту Тома найти не смогла. Квартирой, где сейчас жила Олимпиада Марковна, владела ее подруга, и потому арендная плата была скорее символической, подобные квартиры стоили в два, а то и в три раза дороже.

Олимпиада Марковна тяжело переживала отсутствие возможности бывать в церкви, Томе казалось, что оставаясь в своей комнате одна бабушка не переставая молится о спасении Томиной души, как будто бы вся жизнь пожилой дамы, все заботы ее, теперь были лишь о внучке.

О том, что происходит в доме у фабрики, и кто там теперь живет Олимпиада Марковна с Тамарой говорили мало, лишь пару раз Тома обмолвилась, что в доме живет ее подруга, которая толи раньше работала, толи все еще работает на фабрике у Рыбалова. Понимая, что она не в силах помочь, Олимпиада Марковна не углублялась в расспросы.

В первый же год жизни Олимпиадой Марковной Тома поняла, что финансовое положение вновь обретенной бабушки довольно шаткое. После смерти сыновей и мужа, пожилая дама попала в туже ситуацию, что и её дочь, мать Тамары. В делах покойного мужа она решительно ничего не понимала, а за более чем шестнадцать лет брака так и не привыкла к жизни во Франции. Распродав оставшееся ей от мужа имущество, Олимпиада Марковна сделала вклад, на проценты с которого и жила теперь в компании преданной горничной Глаши. Денег на то, чтобы отремонтировать дом у фабрики у нее не было. Как, впрочем, не было ни сил, ни здоровья чтобы бороться с подлецом Рыбаловым и заставить его платить справедливую арендную плату.

Однако, ни финансовые затруднения, ни тяжелая изматывающая болезнь не смогли изменить привычек Олимпиалы Марковны. Несмотря ни на что каждое утро она переодевалась в щёлоковое платье, надевала украшения и убирала седые волосы в высокую прическу. Ходить в халате она себе не позволяла даже в дни, когда нога у нее болела не переставая. Пожилая дама выписывала книги и много читала, хотя глаза ее быстро утомлялись из-за чего каждые два-три часа нужно было делать перерыв, и тогда она ставила пластинку или играла с Глашей в преферанс. Из Парижа бабушка привезла граммофон и штук десять пластинок, по песням с которых учила Тому французскому. По славам Глаши, раньше Олимпиада Марковна и сама неплохо пела, но после трагедии с поездом более уже не пела ни разу.

Тамара очень любила проводить время с бабушкой. Квартира Олимпиады Марковны была своего рода музеем или даже заповедником изысканных манер и изящных вещей. Каждый раз приходя сюда Тома замечала, как плечи ее сами собой расправляются, голос становится тише, а речь мягче. В доме у фабрики она была Томкой – девчонкой, которая, переодевшись уличным мальчишкой продавала газеты, вместе с Катькой вытаскивала из канавы кошку, а потом, уже с хозяйственной Тасей обдумывала план как бы исхитриться и закупить дрова на зиму подешевле чем в прошлом году. В квартире же с окнами на Летний сад тем временем потрескивая звучала пластинка с музыкой Елисейских полей. И порой, Тома не могла себе ответить, где, тут или там она была собой, настоящей.

Иногда Томе страшно хотелось обо всем рассказать бабушке. Пока Олимпиада Марковна еще могла выходить из дома, Тамаре хотелось привести ее в дом у фабрики чтобы познакомить с Тасей, Катей, Верой и Радой. Ей даже казалось, что Олимпиаде Марковне должно понравится, как поет Рада, просто не может не понравиться, она же так хорошо поет! А сколько всего бабушка смогла бы рассказать Тасе о художниках, она ведь жила в Париже, была в Лувре и на Монмартре!

Но чем дольше Тома откладывала откровенный разговор с Олимпиадой Марковной, тем сложнее ей было представить себе его счастливый исход. Бабушка была так недосягаема в своей благовоспитанности, что Тома очень отчетливо понимала, что не вынесет ее осуждения, да и любить бабушку как раньше, если та попросит ее раз и навсегда отказаться от подруг и более не ходить к ним, уже не сможет.

Приближался выпускной в гимназии. Уже год как Тамара всерьез взялась за учебу и планировала попасть в число лучших выпускниц, а после поступать на Бестуживские курсы. Олимпиада Марковна внучку во всем поддерживала. Наученная собственным горьким опытом и опытом покойной дочери, она все более склонялась ко мнению, что женщине необходимо обладать знаниями, которые позволили бы ей выжить не имея мужчину подле себя. Особенно давались Тамаре переводы: отослав несколько своих работ в издательства, скрыв свое настоящее имя под мужским псевдонимом, ей даже удалось заработать небольшую сумму денег. Тогда же она впервые попросила у бабушки разрешение самостоятельно внести арендную плату в следующем месяце. Олимпиада Марковна не стала отказываться, и уже сам этот жест был для Тамары свидетельством признания и уважения со стороны самого близкого ей человека. Чувство самостоятельности было до того сладким, практически окрыляющим, что Тамара раз и на всегда пообещала себе, что с этого самого дня во всем и всегда будет сама себе хозяйкой.

***

А между тем Зоя отравляла жизнь в Доме. Со временем девушки привыкли, что у стен появились уши и любая новость, озвученная в гостиной, сразу же становилась достоянием песьих. С появлением Зойки в доме, Пес стал в курсе того, кто и к кому ходит, и не чурался пользоваться своими знаниями шантажируя то одно посетителя, то другого, потихоньку отваживая от Дома всех мало мальки приличных гостей. Разговоров по душам совсем не стало. С посетителями более в гостиной не беседовали и сразу вели их наверх.