Путь рыцаря

Пролог

Даже эти неверные рыцари уважают законы гостеприимства –

всегда приходят в гости всей «свиньей».

От рокота грома стены старого замка, казалось, могут разлететься на куски.

Сидящая перед камином за вышиванием Агата перекрестилась. Фрицу, который пытался читать трактат об истории, хотелось убежать в свою комнату и спрятаться под кровать. Каждая вспышка молнии и раскат грома заставляли вздрагивать, буквы расплывались перед глазами.

Но бояться будущему рыцарю стыдно, в отсутствии отца Фриц — единственный мужчина в доме, значит, должен защищать маму и экономку Агату.

Мама…

Возможно, то, что за окном утробно ревел ветер, даже лучше, ведь он заглушал крики Дагмар фон Ауэрбах.

Она мучилась с самого утра, давая жизнь сестренке Фрица, и тот был готов выйти на улицу в любую бурю, лишь бы страдания мамы прекратились. Но такое самопожертвование ничем бы не помогло.

Отец взял их старую клячу Марту и уехал в расположенный аж за рекой Грюненвальд, чтобы позвать священника-целителя. И Фрицу оставалось лишь терпеливо ждать.

«Ты поможешь матушке, если будешь послушным мальчиком и тихо посидишь за книжкой, никому не мешая, — сказал на прощание отец. — Остаешься тут за главного. Ты ведь не подведешь?»

Поэтому, когда после очередной вспышки молнии круглое личико Агаты, обычно румяное, точно наливное яблочко, побледнело, Фриц произнес покровительственным тоном:

— Не бойся. Патер Герхард говорил, что гром это просто грохот от колесницы святого Илии, который молниями поражает чертей.

Агата умильно улыбнулась.

— Какой вы умный, юный герр.

Фриц надулся от важности, но, услыхав донесшийся из покоев наверху протяжный стон, втянул голову в плечи. Подняв глаза к потолку, Агата снова перекрестилась и тяжко вздохнула.

— Ах, моя бедная госпожа, за что вам такие страдания? Ведь не сыщешь во всем баронстве человека добрее. Молодой герр, давайте помолимся за ее скорейшее разрешение от бремени.

Они уже не раз молились с того злополучного момента, когда у мамы начались боли, которые Агата назвала схватками. Но что толку? Бог оставил их, не хочет помогать маме, хотя она не сделала ничего плохого.

Испугавших своих кощунственных мыслей, Фриц с жаром зашептал молитву. Он вкладывал всю душу в привычные строки, умоляя небеса сжалиться.

Ветер будто нарочно стих, и от нового жуткого стона у Фрица по коже побежали противные холодные мурашки. Разве может его мама, такая веселая и бодрая, мелодично певшая для всей семьи вечерами у камина… Разве может она кричать столь страшно?

Фриц еще никогда не молился так отчаянно. Сейчас он был готов пообещать что угодно, лишь бы мама благополучно дала жизнь его маленькой сестренке.

«Господи, прошу, я буду хорошим, — мысленно взывал он. — Буду во всем слушаться батюшку, маму и тетю Агату. Буду внимателен на уроках чистописания и счета. Никогда больше не засну на скучных проповедях отца Герхарда».

Список того, чем он мог пожертвовать, быстро закончился, так что дальше Фрицу оставалось лишь твердить заученные слова на древнем иллирийском, смысл которых он знал лишь в общих чертах. И почему нельзя молиться на родном языке? Разве всемогущий Господь не может понять обращенных к нему воззваний, на каком бы наречии те ни были произнесены?

Но хотя Фриц по большей части не понимал, что говорит, молитва помогла: душераздирающие крики прекратились. Охающая и кряхтящая Агата вернулась к вышиванию, а Фриц сел за книгу.

Потом в комнату заглянула помощница повитухи, подозвала Агату и они вместе куда-то ушли. Выждав пару минут, Фриц бесшумно отложил книгу и на цыпочках прокрался следом за женщинами.

Они поднимались по узкой лестнице на второй этаж, который скорее следовало назвать чердаком — в маленькой пристройке к замку, где ютились Ауэрбахи было всего три комнаты. Ту, что наверху, родители заняли под свою спальню. На последних месяцах беременности мама уже не покидала постели, и Фриц подолгу сидел рядом, делясь нехитрыми детскими радостями и горестями. Мама рассказывала чудесные сказки, сочиняя необыкновенные приключения героям прямо на ходу. Творчество всегда было совместным: Фриц часто угадывал ход маминых мыслей, подхватывал какую-то идею, или наоборот, предлагал новое…

Поднимаясь по лестнице, женщины тихо переговаривались, Фриц смог уловить только обрывки фраз.

— … похоже, неправильное положение…

— … слишком слабенькая…

— … не стоило…

Прятавшегося в тенях Фрица они не замечали, так что он смог добраться до верхней площадки лестницы, откуда была видна часть спальни. Он успел заметить белую простынь, заляпанную чем-то красным. И большие, как у мужчины, руки повитухи, которые поразили его еще тогда, когда отец привел эту грузную резкую женщину из деревни утром.

Фриц так засмотрелся на красные пятна и эти пугающие руки, что забыл затаиться.

— Маленький негодник! — воскликнула Агата, которая всегда на диво быстро переходила от «герра» к «негоднику» и обратно. — А ну брысь отсюда!

Она замахнулась на Фрица тряпицей, которую держала в руках, и он едва не скатился по лестнице. Юркнул в гостиную и, плюхнувшись на стул, вцепился в книгу, будто еще можно было изобразить невинность.

Агата вскоре вернулась, какая-то сумрачная и задумчивая. Даже не стала ругать Фрица, просто уселась в кресло и принялась бездумно перебирать нитки. Осмелев, он рискнул спросить:

— Как матушка?

Вздрогнув, словно ее вырвали из объятий сна, Агата с минуту просто таращилась на Фрица. Потом с трудом выдавила улыбку.

Глава 1

Лежа на кровати прямо в верхней одежде, отец прижимал ко лбу смоченную ледяной колодезной водой тряпку и медленно цедил из кружки травяной настой Агаты.

Фриц понимал: раз отец в таком положении, то надеяться не на что. Однако все равно пришел в комнату, движимый обидой и разочарованием.

— Батюшка, ты обещал потренироваться со мной сегодня.

Приоткрыв опухшие глаза, отец устало и тоскливо посмотрел на Фрица.

— Прости, Фриц, мне сегодня что-то совсем скверно. Давай завтра.

Следовало отступить, все равно от отца уже ничего не добиться, да и сколько уже раз повторялась подобная сцена? Не счесть. Но все же Фриц упрямо сказал:

— Ты всегда учил меня выполнять свои обещания.

— А еще учил не перечить старшим, — буркнул отец. — Ты ведь уже взрослый парень, потренируйся сам… Даю задание сделать сто махов мечом, чтобы укрепить мышцы рук.

— Я всю неделю только тем и занимаюсь, что делаю махи! — запальчиво воскликнул Фриц. — Ты все время обещаешь спарринг, а потом напиваешься вечером. Зачем дуть самогон, если прекрасно знаешь, что на утро заболит голова?!

— Докатились! Яйца курицу учат. — В голосе отца, до этого вялом и безжизненном, прорезались привычные Фрицу по детству стальные нотки.

— Хватит! У меня от тебя виски начинает ломить. Иди тренируйся!

Фриц бы, может, еще поспорил, но тут пришла Агата с новой холодной тряпицей и, начав взволнованно кудахтать над хозяином, вытолкала «маленького негодника» взашей.

В глупой попытке отомстить отцу, Фриц вместо того, чтобы отправиться на тренировочную площадку, пошел в сад.

Замковый двор, еще пару месяцев назад пустынный, теперь запрудил народ. Солнце сверкало на сбруях коней и золотом шитье ливрей. Фрицу нелегко было протолкаться через толпу слуг, готовивших замок к приезду герцога Заксенштойфе. Теперь он, полновластный хозяин всех земель, которые столетиями принадлежали Ауэрбахам, наведывался каждый год, чтобы поохотиться в густых окрестных лесах.

Отец не уставал повторять, что герцог оказал семье обнищавших дворян милость, позволив жить в замке и присматривать за ним. Но Фрица всегда злила мысль о «доброте» Заксенштойфе. Ага, просто кость собаке кинул!

К тому же, когда в замке появлялись слуги во главе с мажордомом, отцу больше не требовалось хотя бы поддерживать видимость работы. Он мог пить днями напролет.

А ведь до смерти мамы отец позволял себе только пару бокалов вина на праздники, помня об одном из предков, растративших половину состояния Ауэрбаха на дорогие напитки и азартные игры…

После смерти жены Генрих фон Ауэрбах двое суток не выходил из семейной спальни не принимал пищу, ни с кем не желал говорить. Когда из деревни спешно пришел, несмотря на продолжающуюся непогоду, отец Герхард, то получил в ответ на свои увещевания только поток отборной брани.

На третьи сутки отец вышел из спальни сам и даже поел под причитания Агаты. Но Фриц понимал — что-то тут нечисто.

Сам он, выплакавшись в передник Агаты, просто сидел в своей комнатушке-чулане, таращась в стену. Внутри была гулкая пустота, которую не заполнишь целым соленым океаном слез. Фриц никак не мог свыкнуться с мыслью, что мамы нет. И больше никогда не будет. Ее улыбка, голос, лучистые глаза — все это он не увидит. Не услышит смех. Не узнает продолжение последней сказки о приключениях храброго рыцаря в подземелье троллей.

«Никогда» страшное слово. Фриц слишком рано узнал его значение в полной мере.

Пустота в душе заполнилась жарким пламенем ярости. Во всем виноват сукин сын Андреас! Фриц с особым удовольствием называл про себя священника именно так, смакуя ругательство. Разве можно, обладая святой силой, отказываться помогать людям? Почему Всевышний посылает свой дар подобным самовлюбленным типам?

Но главное: почему Господь позволил маме и сестренке Фрица умереть?

Мучительные вопросы не давали покоя. Привычный мир, где все просто и понятно, рушился точно пирамида из сухих веток под порывами ветра.

Но если отомстить Андреасу за маму, то скребущая боль из сердца уйдет. Бушующее в пустоте пламя потухнет, насытившись жертвой.

Отец наверняка думал также. И, когда тот, поев, без всяких объяснений отправился в конюшню, прихватив меч, Фриц понял, что грядет.

Пока Агата беспомощно размахивала руками и квохтала, точно курица-наседка, Фриц тоже выскользнул из гостиной. Быстро пробежав в свою комнату, взял деревянный тренировочный меч и вылетел на улицу.

Отец уже оседлал единственную лошадь, принадлежащую семье, чьи конюшни когда-то заполняли породистые жеребцы. Фриц спрятался в тени стены, чтобы не попасться ему на глаза, и, когда отец выехал за ворота замка, скользнул следом.

Фриц не сомневался, что конечная цель пути — Грюненвальд. Туда вела не только главная дорога, существовало и несколько коротких путей, по которым в такую слякоть не пройдет и хороший конь, куда уж дохлой кляче, вроде Марты.

Со всей возможной прытью Фриц бросился по одной из таких дорог. Промозглый ветер развевал за спиной старый плащ, под ногами хлюпала грязь и в лицо летели капли мелкой мороси. Но он не сбавил хода, даже когда дыхание застряло в груди колкими льдинками, а в глазах потемнело. Нужно опередить отца, во что бы то ни стало! Тогда они вместе свершат месть.

Фриц буквально выкатился из леса на перекресток: сапоги и штаны до колен покрывал плотный слой грязи, плащ порвался, а деревянный меч уже начал намокать. Жалкий вид. Но все же Фриц решительно встал на дороге, преграждая путь медленно трусящей Марте. Отцу даже не пришлось натягивать поводья, уставшая кобыла остановилась сама.

— Фридрих-Вильгельм, это еще что такое?! — со смесью удивления и злости воскликнул отец. — Живо домой, сейчас не время для игр!

Глава 2

Двое лежали рядом на ворохе своей одежды под пологом из ивовых ветвей, который был лучше любой парчи с королевских шатров. Фриц одной рукой обнимал Солу, которая прильнула к нему. После любовных ласк тело окутывала приятная нега.

Они были вместе уже больше полугода, и то было наисчастливейшее время для Фрица. До встречи с Солой он не осознавал, насколько был одинок, но теперь его жизнь наполнилась смыслом. Когда соединялись их тела, ему казалось, что они сливаются в некое единое существо с одной душой.

Забросив тренировки и уроки, Фриц посвящал все время возлюбленной: или проводил сладостные часы с ней, или думал о ней, вспоминая жаркие объятия и поцелуи. Отец сперва ворчал, но, похоже, только для виду, потому что теперь Фриц не теребил его в тяжкие утра после похмелья. Агата поглядывала подозрительно, однако ни о чем не спрашивала, пока Фриц исправно помогал ей с домашними делами. Хотя толку от него было мало: поглощенный думами о Соле, он то и дело портачил. Заканчивая побыстрее все, что от него требовалось, Фриц бежал в одно из их тайных мест: на берег реки в теплую погоду, или на сеновал у дальнего пастбища в холодную. Там он ждал, когда же придет Она…

Сола любила плотские утехи, и Фриц со всем пылом юности отвечал на ее желание. Однако иногда нет-нет да в голову закрадывалась предательская мыслишка: откуда Сола узнает новые способы получить удовольствие на ложе? Неужто расспрашивает блудниц из дома терпимости в Грюненвальде?

Фрицу всегда с успехом удавалось прогнать подобные сомнения, туман страсти, вызванный изощренными ласками Солы, окутывал разум, не давая думать о всякой ерунде. А молодое тело жаждало новых наслаждений.

Чего только не повидали молчаливые ивы! Чего только не слышали флегматично жующие сено коровы!

«Хорошо, что они не могут говорить», — шутил Фриц и Сола хохотала.

Она всегда смеялась над его шутками. И вообще очень внимательно слушала, что бы он ни говорил. Вот только отвечала редко…

Разлепив отяжелевшие веки, Фриц потянулся. Он как всегда отлично выспался после занятий любовью. Рядом зашевелилась Сола и, приоткрыв глаза, сонно улыбнулась. Фриц нежно погладил кончиками пальцев ее щеку, и Сола, накрыв его руку своей, потерлась о ладонь, точно ластилась.

Несколько минут они лежали молча, потом Фриц все же заговорил: хотелось поделиться последними новостями. Ведь когда они встречались, Сола сперва не давала ему и рта раскрыть, сразу же набрасывалась с поцелуями. Вот как она по нему всегда скучает!

— Вчера герцог затеял большую охоту, так что собрались все напыщенные господа и дамы. Я, наконец-то, смог рассмотреть жену Ферди. Верно говорили: страшная. Ее кобыла и то красивее казалась.

Фердинанда женили ранней весной, чем тот ужасно гордился и после приезда расхаживал по замку гоголем, бросая на Фрица и Рудольфа красноречивые взгляды «мол, куда вам, соплякам, до меня, взрослого мужчины». Фриц только мысленно посмеивался, представляя, как мучился этот фанфарон в первую брачную ночь, пытаясь забраться на свою уродливую жену, которая наверняка лежала бревном или того хуже — отбивалась с визгом и криком.

То ли дело его Сола, всегда горячая и готовая доставить удовольствие любимому.

— Даже и хорошо, что моя семья потеряла титул, — продолжал рассуждать Фриц. — Иначе бы мне тоже пришлось жениться на какой-нибудь снулой вобле ради богатого приданого и новых земель. А так я могу быть с тобой, любимая.

Губы Солы скривились в странной улыбке, но через миг черты ее лица снова разгладились, приняв обычное безмятежное даже слегка ленивое выражение.

— Руди написал к свадьбе поэму, по-моему, замечательную, не хуже чем у придворного миннезингера. Но герцогскому семейству почему-то не понравилось, Заксенштойфе даже назвал ее непристойной. Где он там непристойность нашел? Стареет, вот ему и чудится везде сплошной грех да стыд… Хочешь, я тебе прочитаю, ты сама поймешь, что это замечательные стихи!

— Ага, давай, — согласилась Сола.

Фриц поспешил начать, пока она не передумала, вдохновенно декламируя строфы.

«У тебя получается читать мои стихи лучше меня самого», — говаривал Рудольф, и Фриц без ложной скромности считал, что так оно и есть.

Но на Солу стихосложение особого впечатления не производило, нет, она, конечно, как всегда сосредоточенно выслушала, но в конце только сказала:

— Хорошие стихи.

И больше никаких мыслей.

Конечно, она не обязана любить все то же, что и Фриц. Разговоры, если верить рыцарским балладам, вообще не главное в любви. Однако Фрицу, у которого был пример родителей, казалось, что общение и взаимопонимание важны. Мать и отец всегда вечерами беседовали у камина, смеялись и обсуждали какие-то непонятные маленькому Фрицу вещи от теологии до сбора урожая.

Но с Солой много разговаривать у него как-то не получалось.

Фриц предпринял еще одну попытку:

— Когда мы поженимся, Руди напишет на нашу свадьбу еще более красивые стихи, которые станут знамениты и миннезингеры положат их на музыку.

Вот о замужестве Сола говорить любила, рассуждая, как наконец-то покинет опостылевший отцовский дом. Станет уважаемой женщиной, которой больше не нужно лазить по герцогским садам и ловить руками рыбу. Хотя она и сейчас уже не воровала: Фриц таскал ей пищу из дома — пусть они еще не женаты, но он чувствовал себя обязанным помогать своей даме, чем только может.

Он считал их свадьбу чем-то само собой разумеющимся. Просто пока он еще молод, отец не даст согласия, но вот пройдет годик с лишним, в семнадцать лет Фриц станет взрослым и тогда…

Однако сегодня Солу не вдохновила беседа о браке.

— Да, когда-нибудь поженимся, — задумчиво обронила она, перебирая немногочисленные белые волоски на груди Фрица.

Глава 3

Фриц долго ворочался без сна, прокручивая в голове жестокие слова отца. Ха, столько лет пренебрегал, а теперь, значит, воспитывать вздумал! Поздно! Фриц намеревался жениться на своей Соле даже наперекор воле родителя. Да и какой этот жалкий пьяница вообще отец! Только строит из себя Бог весть что!

В душе Фрица начало созревать решение, о котором он еще не догадывался…

Он забылся тяжелым сном только под утро, и проснулся от нежного поцелуя в щеку. Еще не открывая глаз, Фриц знал, что это — Сола. Он стиснул ее в объятиях, вдыхая любимый аромат цветов и пытаясь оттянуть объяснение.

Но она должна была знать правду.

— Этого и следовало ожидать, — с пронзающей сердце Фрица горечью проговорила Сола, выслушав его сбивчивый рассказ. — Кто я и кто ты. Какой дурой я была, мечтая о несбыточном.

— Плевать, что твердит отец и все остальные, я женюсь на тебе! — пылко воскликнул он, резким взмахом руки отметая возражения и осуждения толпы.

— И мы будем жить здесь под ивами? — Сола неприятно рассмеялась.

Фриц нахмурился, слегка задетый ее пренебрежительным тоном: все же он не нищий босяк, да и кое-что умеет.

— Я поступлю на службу к какому-нибудь феодалу подальше от этих мест.

— Все равно правда вскроется и нас затравят. Как же, дворянин женился на крестьянке без роду и племени, — обреченным тусклым голосом сказала Сола, потом вдруг воздела руки, отчаянно вскричав:

— О, вот если бы у нас было много денег! Мы купили бы титулы и отрезали бы все длинные языки! Но все же ты не настолько сильно меня любишь, чтобы рискнуть головой в Святой земле. Ах, правы сельские кумушки, твердящие дочерям, что мужчины горазды чесать языком да обещать золотые горы, когда нужно затащить девушку на сеновал…

Такого уже Фриц вынести не мог. Пусть другие говорят и думают о нем, что угодно, но вынести презрение Солы он не мог.

Шагнув вперед, он схватил ее за руки и прижал тонкие пальцы к груди.

— Я отправлюсь в Крестовый поход ради тебя.

— О, — в экстазе выдохнула Сола. — Я знала, что ты не такой, как другие…

Прильнув к Фрицу, она возбужденно зашептала:

— Ты ведь такой сильный, ты обязательно вернешься, покрыв себя славой и завоевав богатство. Я верю, верю.

Она повалила его на траву, уселась сверху, покрывая лицо поцелуями.

Так отчаянно и жарко она не отдавалась ему еще никогда…

Простившись с Солой, Фриц не сразу пошел домой, а некоторое время бродил по берегу реки, чтобы остудить голову. Нужно было как следует поразмыслить перед дальней дорогой. Рыцарю не пристало являться в место сбора святого воинства без доспехов, оружия и коня. Вот только где все это взять? Дома имелся лишь скверного качества меч, вовсе не фамильный, тот-то предки давно заложили. И старая кобыла Марта тоже не сойдет за боевого скакуна. Главное — даже это «богатство» нелегко получить.

Фриц содрогнулся, представив, как будет бушевать отец, услышав, что сын отправляется в Крестовый поход. Похоже, придется осторожно пробраться в дом и забрать оружие, пусть такой поступок не слишком благороден. Отец наверняка еще спит, Агата суетится на кухне. Получится проскочить!

Однако план Фрица полетел к чертям, стоило ступить за порог дома. Агата как будто поджидала в засаде: не успел Фриц сделать и пары крадущихся шагов по прихожей, как она с воплем выскочила из кухни.

— Ах, молодой герр, вы вернулись!

Причитая, она принялась тискать Фрица в удушающих объятиях.

— Мы думали, вы сбежали! Герр Генрих счастье-то какое, герр Фридрих здесь!

Из гостиной вышел отец, выглядевший усталым и больным: темные круги под покрасневшими глазами, дрожащие руки. У Фрица защемило сердце, но резкий голос отца вмиг уничтожил пробудившееся сочувствие.

— Нагулялся? Агата уже вся извелась, хотела бежать к герцогу, просить собак на поиски, но я не дал, знал, что ты перебесишься и вернешься.

Фриц вырвался из объятий Агаты и заговорил нарочито сухо, бросая вызов отцу:

— Я пришел сообщить, что отправляюсь в Крестовый поход.

Отец застыл, как громом пораженный, и, протиснувшись мимо, Фриц вошел в гостиную. Направившись к стене, где висел клинок в ножнах, обронил:

— Возьму Марту и меч. В деревню за сивухой ты и пешком дойдешь, а оружие тебе давным-давно не нужно.

Тут отца прорвало, и он загрохотал так, что, казалось, скоро из стен начнут выпадать камни:

— Чушь! Неужели ты веришь в россказни церковников о пути в Рай, проложенном по трупам аласакхинцев?! Чтобы мой сын стал сумасшедшим фанатиком…

— Нет, — перебил Фриц, задетый выводами отца и снова ощутивший ушедшие под прикосновениями Солы сомнения. — Я отправляюсь в Святую землю, чтобы добыть славу и восстановить честь нашего рода. Вернувшись с богатствами, я смогу снова стать дворянином и…

— А-а-а, понятно, — протянул отец мерзким скрежещущим голосом. — Все та девка! Она тебе голову задурила!

— Говори, что хочешь, — бросил Фриц, снимая со стены меч.

За спиной раздался неразборчивый шепот Агаты, и, когда Фриц обернулся, то в чертах отца больше не было ярости, лишь серая тоска.

— Хорошо раз ты так хочешь, я даю разрешение на ваш брак с той… девушкой. — Последнее слово отец выдавил с заметным усилием и, подойдя к Фрицу, положил руку ему на плечо.

Отец снова растерял всю свою грозную силу, став привычным жалким пьяницей. Его лицо сморщилось, точно у плаксивого ребенка, в дребезжащем голосе зазвучали ненавистные Фрицу капризные нотки.

— Сынок, прошу, откажись от этого самоубийства. Если я потеряю еще и тебя, то… Ты ведь единственное, что у меня осталось от Мары. У тебя ее глаза…

Глава 4

Обняв деревянное ведро точно стройный стан возлюбленной, Фриц освобождался от содержимого своего желудка. Хотя там и так уже ничего не было, кроме выпитой утром воды. Корабль качало, и в такт движениям судна подпрыгивали внутренности, норовя покинуть тело.

Совсем не так представлял себе Фриц приключения!

Рыцари, участвовавшие в предыдущем Крестовом походе, рассказывали, что тогда Срединное море переплывали на галерах, и ни у кого не возникало проблем со здоровьем. Но в этот поход, чтобы ускориться, элизарский король и прочие знатные руководители приняли решение снарядить парусный флот.

И вот теперь трюм был битком набит благородными мужами, страдающими морской болезнью. Судя по слухам, на других кораблях дела обстояли не лучше.

Рудольф полулежал, облокотившись о стойло своей лошади. Он то и дело заходился сухим кашлем, иногда переходящим в рвоту. Бравый оруженосец Эрнест, строивший из себя бывалого парня всю дорогу до Сан-Мартина, уже который день пребывал в тяжелом забытьи. А из двоих слуг один улизнул еще по дороге в порт, прихватив кое-что из господского добра, а второй умудрился помереть, то ли захлебнулся рвотой, то ли просто от истощения. Ратники же плыли на другом корабле да и теперь подчинялись назначенным королем командирам. Рудольфа, похоже, даже радовала возможность спихнуть ответственность за солдат на кого-то другого, хотя их бы помощь теперь пригодилась. Но наверняка и они мучаются тем же недугом.

Плывшего на их корабле священника не защитил и божий дар — как говорили те из рыцарей, кого не сразил недуг, церковник лежит пластом в каюте капитана. Ну, вот и зачем он такой нужен, если не в состоянии помочь не то что другим, а даже себе?

Зато лошади, расположившиеся в наскоро сколоченных в трюме стойлах, чувствовали себя преотлично.

Опустошив желудок настолько, что тот будто прилип к ребрам, Фриц поднял глаза на флегматично жующую Марту и проворчал:

— У-у-у, хорошо тебе, дуре.

Поведя ушами, точно понимала, что обращаются к ней, Марта вдруг заржала. Да с такой откровенной издевкой, что будь у Фрица силы, он бы ее за неимением плетки огрел ножнами.

Перевернувшись на бок, Фриц накрыл ладонью повязанный на запястье шнурок и попытался думать о Соле, но даже образ возлюбленной не спасал. В вонючем, полной своей и чужой блевотины трюме трудно было предаваться мыслям о возвышенном.

Навалилась усталость, тело налилось свинцом, и Фриц словно бы отделился от него, паря на границе сна и яви.

Со скрипом открылся люк и в затхлый Ад вместе с лучами солнца ворвался свежий, пахнущий солью воздух. По лестнице начал спускаться человек.

Словно его тянули на веревке, Фриц сел, вдохнул поглубже. В голове чуть-чуть прояснилось, и он узнал в спускавшемся Пауля — рыцаря средних лет, обладавшего пышными усищами, которыми ужасно гордился.

Еще во время встречи в порту Сан-Мартина Пауль взял Фрица и Рудольфа под свое покровительство, сперва спросив обоих с понимающей усмешкой:

— Ну и сколько вам лет, юноши?

— Восемнадцать, — с каменным лицом соврал Фриц, надеясь, что высокий рост и широкие плечи помогут обмануть нового знакомца.

Рудольф согласно закивал, хотя его взволнованная физиономия наверняка выдала их обоих. По крайней мере, Пауль улыбнулся еще шире, но сказал только:

— Решили совершать подвиги во славу прекрасных дам, а? Не стоит стесняться, сам когда-то таким был.

— Нет, нет, мы хотим повидать мир! — быстро заговорил Рудольф, видимо, пытаясь оправдаться после провала с обманным маневром.

— И защитить веру, — добавил Фриц с невинным видом. — Разве это не главное?

— А то, — легко согласился Пауль, но сразу стало понятно, что он ничуть не поверил юным рыцарям.

С тех пор он начал опекать «молодняк», что Фрицу сперва очень не нравилось: они ведь уже не дети, сами могут о себе позаботиться! Однако теперь, мучаясь в чреве корабля, получилось полностью оценить великодушие Пауля, который был одним из немногих, кто не брезговал залезть в царство вони и помочь недужным. Без него Фриц и Рудольф давно бы подохли от жажды.

Спустившись в трюм, Пауль принялся обходить всех, кого считал своими подопечными, наливая им воды из принесенной с собой бутылки. Начал он с Фрица и Рудольфа.

— Как дела, орлы? — Пуль очень любил их так называть.

— Что, не заметно? — просипел Фриц.

Рудольф смог только открыть глаза да пару раз моргнуть.

— Крепитесь, через три дня, коли шторма не случится, будем в Минауне. То есть в Сент-Иоанне. В общем, на твердой земле.

Эх, Паулю было легко говорить. Фрицу же грядущие три дня представлялись вечностью, и так уже казалось, будто он всю жизнь только плыл да плыл в темном трюме, а все остальное ему приснилось.

Налив в кружку воды, Пауль вложил сосуд в руки Фрица и поддерживал, пока тот жадно пил. Прохладная жидкость сейчас приносила такое наслаждение, какое и не снилось дорогим винам.

Потом Пауль напоил Рудольфа, которому пришлось приподнять голову — шевелиться он был уже не в силах. Дальше настал черед Эрнеста, и Паулю пришлось изрядно повозиться, чтобы разбудить подопечного.

— Спасибо, — выдавил Фриц. — Как вам не лень с нами маяться?

— В моем первом походе старшие рыцари также заботились обо мне, тогда еще зеленом юнце. Если люди не будут помогать друг другу, то мир скатится в Преисподнюю, — серьезно ответил Пауль. — Надеюсь, став старше и вы протяните руку помощи ближнему.

— Обязательно, — пообещал Фриц и мысленно добавил:

«Только если не отдам Богу душу еще в пути».

Пауль продолжил обход тех из больных, кому не посчастливилось иметь здоровых друзей или оруженосцев, способных оказать помощь. Фриц, прикрыв глаза, почти уже погрузился в тяжелый сон, как вдруг через вязкий туман дремоты прорвался тревожный крик:

Глава 5

Нетерпеливо всхрапывающие скакуны переступали с ноги на ногу, позвякивали кольчуги и слышался шепот, возносивший молитвы.

Выстроившиеся в три ряда рыцари готовились к атаке — далеко впереди черной массой вытянулись отряды аласакхинцев.

У Фрица взмокли ладони под обшитыми кольчужными кольцами рукавицами, пот стекал со лба, капая на глаза. И дело было не только в жаре — Фриц просто боялся.

Впереди ждал не тренировочный бой, не полупотешная драка с пиратами, а настоящее сражение. Придется вонзать меч в человеческую плоть, а не соломенное чучело. Прерывать чью-то жизнь. И враги без колебаний сами убьют Фрица, если он зазевается.

Только теперь он в полной мере осознал, что может погибнуть. Быстро и просто. Вот только что был Фридрих-Вильгельм фон Ауэрбах, дышал, разговаривал, мечтал. А вот его уже нет. И пусть его по заверениям священников ждет Рай, Фриц предпочел бы пока задержаться на грешной земле.

Но отступать некуда.

Рядом Рудольф таращился прямо перед собой полным ужаса взглядом, и Фрица, чего греха таить, немного успокаивало осознание: друг тоже трусит. Зато державшийся рядом Эрнест, поймав взгляд Фрица, улыбнулся презрительно и развязно, мол «фу, жалкий плебей, лишенный титула, уже наложил в штаны». Фриц в ответ принял высокомерный вид, надеясь, что Эрнест не заметит, как дергается у него глаз.

— Не геройствуйте, держитесь в задних рядах, — напутствовал их Пауль. — Помните: аласакхинцы хорошие лучники, но слабы в ближнем бою. Сокращайте дистанцию.

Он говорил это уже не раз. Сокращать дистанцию, ха! Это еще надо успеть, пока тебя не нашпиговали стрелами.

Фрицу в голову лезли образы собственной жуткой смерти и, чтобы хоть как-то отвлечься, он начал твердить молитвы, толком не понимая, что шепчет, путаясь в словах. Хотя общий молебен воинов перед битвой уже закончился: церковники как раз увозили золотой с рубинами Крест Алексея — священную реликвию, которую удалось сохранить в Сент-Иоанне. По легенде это был первый символ веры, выкованный одним из Учеников Сына. Исцеляющий раны, воскрешающий умерших.

Однако даже благословение Креста не могло унять беспокойство Фрица. Совсем не хотелось проверять силу реликвии на себе, ой как не хотелось.

Горн протрубил призыв к боевой готовности. Последний раз переглянувшись с Рудольфом, Фриц опустил забрало шлема и взял закрепленное у седла копье. Ладонь вспотела так, что, казалось, сейчас выскользнет из рукавицы и оружие упадет на землю.

— Да хранит вас Господь, — шепнул Пауль и тоже опустил забрало.

Горн протрубил во второй раз.

— С нами Бог! — взревели крестоносцы.

Фриц бы с радостью вплел свой голос в общий боевой клич, но горло пересохло и получилось лишь сипение.

Опустив копья и подняв щиты, первый ряд рыцарей тронулся. Затем второй. Следом двинулись соседи Фрица, он же замешкался: Марта ни в какую не желала идти вперед, топталась на месте и даже пробовала пятиться задом, будто предчувствовала дурное.

Остальные рыцари были все дальше, набирая скорость. Мимо Фрица уже пробегали пешие ратники, некоторые оборачивались и показывали неприличные жесты, потешаясь над слабостью знатного господина.

Зато подкатившая ярость помогла бороться с волнением. Фриц с силой всадил пятки в бока Марты, когда это не помогло, он перекинул щит за спину, обернулся и шлепнул лошадь по крупу свободной рукой. Заржав, Марта устремилась за остальными лошадьми.

Ряды аласакхинцев тоже двинулись вперед. Все ближе и ближе. Уже можно было различить в до этого безликой массе отдельных людей. Смуглые лица и черные бороды. Шлемы странной формы с острыми наконечниками. Пестрые тюрбаны и стеганые куртки, заменявшие большинству воинов кольчуги.

Аласакхинцы оглашали воздух пронзительными криками, среди которых можно было разобрать имя их ложного бога. В ответ рыцари тоже заорали. Эти звуки, сливаясь с грохотом копыт, будили в душе странное волнение. Кровь быстрее бежала по жилам, разопревшую кожу покрывали холодные мурашки.

Фриц сам не заметил, как стал вопить вместе со всеми, даже не боевой клич, а просто одно протяжное «А-а-а-а!». Теперь он стал единым целым с шеренгой рыцарей и лошадьми — все они превратились в один огромный наконечник копья.

Аласакхинцы начали стрелять, нарушая мерзким свистом слаженную красоту крика рыцарей. Несколько наконечников вонзились в щит Фрица, еще один отскочил от шлема. Но вот скакавший впереди воин странно выгнулся и неожиданно упал с коня. Фриц едва успел натянуть поводья, объезжая его. И погнал дальше.

Все ближе, ближе, ближе…

Сшибка!

Грохнуло так, что у Фрица заложило уши.

Зазвенела сталь, заскрежетали ломающиеся древки. Глухо ударились щиты и мощные грудины боевых скакунов.

Марта опять разволновалась и, прежде чем Фриц успел столкнуться хоть с кем-то из врагов, она встала на дыбы, сбрасывая его на землю.

Мир вокруг закружился, Фриц тяжело упал на спину и выронил копье.

Возможно, это спасло ему жизнь: пока он несколько мгновений валялся в пыли, пики аласакхинцев прошли сверху, вспарывая воздух.

Придя в себя, Фриц перекатился как раз вовремя, чтобы убраться из-под копыт чьего-то коня. Вскочив, он осмотрелся, ища взглядом Марту, но в образовавшейся свалке даже с трудом удавалось разобрать, где чужие, а где — свои. Куда там искать глупую лошадь!

К Фрицу уже бежал с обнаженной саблей враг. Меч будто бы сам скользнул в ладонь, еще толком не осознав, что делает, Фриц парировал удар. Атаковал сам.

Замах. Серебристый росчерк. И вот уже в воздухе разлетаются рубиновые бусины кровавого ожерелья.

Захрипев и прижав руку к перерезанному горлу, аласакхинец упал. Фриц как завороженный уставился в черные глаза, из которых на него смотрел леденящий страх перед приближающейся смертью. Осознание, что он только что убил человека, обухом ударило по голове.

Глава 6

Крестоносцы с почестями погребли своих мертвецов, и Рудольф с Фрицем бросили по горсти земли на могилу Эрнеста.

Тела аласакхинцев же оставили падальщикам.

Марта так и не вернулась к хозяину и проехавшийся по окрестностям поля брани Пауль ее не нашел. Зато поймал оставшегося без всадника черного жеребца с хорошей сбруей, которого и преподнес Фрицу как подарок в честь боевого крещения. Хотя такой конь был, безусловно, лучше старой пугливой кобылы, Фриц все равно тосковал по Марте.

Она, словно тонкая ниточка, связывала его с домом. Теперь же, пусть рядом был Рудольф, Фриц почувствовал себя совершенно одиноким на чужбине.

Оставалось надеяться, что Марту нашел какой-нибудь крестьянин и ей больше не придется нестись в атаку, рискуя быть убитой.

Армия крестоносцев же двинулась дальше и осадила крупный город Нур-Эйар.

Фрицу совсем не хотелось снова видеть бойню, и, можно сказать, ему повезло: в первые же минуты штурма он упал с лестницы, опрокинутой защитниками города, и сломал ногу. Хорошо не шею.

На сей раз, пока еще не было наплыва раненых, Фрица изволил осмотреть священник. От прикосновения светящейся золотом руки боль тут же прошла, а прорвавшая плоть белая кость медленно встала на место.

— Денька через три бегать будете, — заверил Фрица святой отец. — Однако сейчас нужен покой, завтра снова полечимся.

Рудольф тоже поспешил покинуть сражение под предлогом помощи другу, да и вообще подрастерял боевой пыл. Фриц тоже не горел желанием драться, но куда было деваться?

Поэтому на следующий день они оба с радостью встретили известие о том, что послы Его Величества Родриго уговорили гарнизон Нур-Эйара сдаться, пообещав от имени короля сохранить всем воинам жизнь.

Крестоносцы тут же устремились в город, Пауль пошел вместе со всеми, но своим подопечным посоветовал остаться в лагере. Рудольф и не хотел смотреть на разграбление. Фриц же не мог бы побежать при всем желании.

Конечно, стоило бы уже начинать набивать пустые дорожные мешки. За проявленную в недавней битве «храбрость» Фриц получил от короля золотое запястье, и больше похвастаться было нечем. Главное, он не знал, сможет ли заставить себя просто войти в какой-то аласакхинский дом и схватить первую попавшуюся на глаза ценную вещь. Или начать вскрывать сундуки, словно какой-то грабитель.

Однако если отбросить притворство, разве не богатство главная цель? После боевого крещения Фриц понял, что подвиги рыцарей выглядят красиво только в песнях миннезингеров. Что же до освобождения Святого града из-под власти язычников…

Такое не то чтобы вслух, даже мысленно произносить не стоило, но Фриц понимал: его мало заботят горячие призывы священников к борьбе за веру. Для него Альмадинт представлялся чем-то эфемерным, волшебной мечтой, а притесняемые там единобожники — сказочными существами. Все это было таким далеким от жизни в Ауэрбахе и насущных проблем Фрица.

Вот и получалось, что для него важным оставалось лишь одно: брак с Солой. Для которого требовались деньги.

«Мне же не обязательно разбойничать, как другие, — убеждал себя Фриц. — Его Величество будет щедро награждать своих воинов, а уж когда захватим Альмадинт — осыплет всех золотом. Ну и если я вдруг наткнусь на брошенные аласакхинцами сокровища, то не пройду мимо. В этом ведь нет ничего дурного».

Подобным образом он рассуждал, сидя в тени палатки и вытянув перебинтованную ногу. Стояла невыносимая жара, которая, по словам расположившегося рядом Пауля, здесь, в Аласакхине считалась далеко не сильной. Так, приятный прохладный денек.

— Привыкнешь. — Теперь Фриц слышал от Пауля это слово постоянно.

Привыкнешь к жаре. Привыкнешь к ослепительному солнцу. Привыкнешь к грабежам.

Привыкнешь убивать.

Чтобы как-то отвлечься от скверных мыслей и убить время, Фриц предложил Паулю сыграть в кости. Без денежных ставок, просто на щелбаны.

Повезло Рудольфу, он, когда грабежи закончились, все же пошел взглянуть на Нур-Эйар. Прельстился россказнями о великолепном дворце эмира с роскошными садами.

Пауль и Фриц заканчивали уже седьмую партию — у последнего ныл побитый лоб. Все же кому везет в любви, тому не везет в азартных играх.

Вдруг между соседними палатками появился бегущий Рудольф с круглыми, как тарелки глазами. Остановившись возле товарищей, он уперся ладонями в бедра и с минуту тяжело дышал.

— Никак нападение? — Пауль потянулся к мечу, но Рудольф замотал головой так, что длинные пшеничные волосы шлепнули его по щекам.

— Нет… там… ужасное… бесчестье…

Не в силах внятно говорить, Рудольф размахивал руками, и Фрица охватывали дурные предчувствия. Не стал бы друг так волноваться из-за простого нападения аласакхинцев.

— Говори толком, — раздраженно потребовал Пауль.

— Король приказал казнить всех пленников, — на одном дыхании выпалил Рудольф.

Выругавшись себе под нос, Пауль махнул рукой.

— Было бы из-за чего такой шум поднимать.

Растерявшись, Рудольф промямлил:

— Его Величество же дал слово…

— Короли нарушают клятвы, которые дают друг другу, что уж говорить об обещании язычникам, — философски проговорил Пауль. — Венценосные особы — хозяева своего слова: дали — взяли назад.

Зато на Фрица сообщение Рудольфа подействовало как удар молнии.

Казнить людей, которым обещал жизнь, это так… отвратительно подло. Даже многие разбойники отпускают тех, кто без сопротивления передал им свои ценности. Тут же король, помазанник божий. У Фрица такое просто не укладывалось в голове.

— Родриго хочет быстрее идти на Альмадинт, — рассуждал тем временем Пауль. — Пленники — лишняя обуза. Тащить их с собой мы не можем. Оставить в Нур-Эйаре — тоже, ведь без надежной охраны они вырвутся и вернут город. Король не может ослабить армию, отрядив в качестве тюремщиков большой отряд. Ждать, пока эмир этой области заплатит выкуп, слишком долго. Следовало предположить, что Родриго прикажет избавиться от пленных. Это было всем понятно, кроме юнцов, вроде вас. И аласакхинцев, конечно.