Путь тишины

Путь тишины

ПУТЬ ТИШИНЫ

Две деревни, Верхние и Нижние Криницы, затаились у края древнего леса, словно два усталых пса, не смеющих сцепиться, но и не способных разойтись. Их разделяла не только давняя вражда из-за пастбищ да оскверненного колодца, но и Путь Тишины – узкая, забытая тропа, вьющаяся через самое сердце Беловежской чащи. О нем говорили шепотом, даже в своих избах, запершись на засовы.

– «Путь Тишины. Слово промолвишь – Лясуны заберут».

Забывали люди об опасностях, скрытых на зловещем пути. Но знания передавались из поколения в поколение. Потому и зарастала тропа папоротником да колючей малиной, десятками лет не тронутая ногой человека. Так продолжалось, пока беда не пришла невиданная.

В этот год осень пришла в деревню слишком рано. Листья на дубах почернели и осыпались еще в августе. Как говорили, это был мор. Коровье молоко тут же сворачивалось черными сгустками. Колодцы выдавали жижу, пахнущую тленом. Посевы вяли на корню.

Первым умер мальчишка-пастух. Нашли его утром на выгоне: тело скрючено, пальцы впились в землю, а изо рта сочилась черная, как деготь, пена. Бабка Агафья сразу начала нашептывать, что это дурной знак, что нечисть пробралась в деревню, но старейшины лишь отмахнулись – мало ли хворь подкосила дитя?

Но на следующий день слегла вся семья кожевника. К вечеру их кожа покрылась багровыми пятнами и взбухла, будто под ней ползали черви.

К концу недели мор опутал всю деревню. Люди умирали в страшных муках: кости ломались изнутри, плоть гнила заживо, а из ушей из ноздрей выползали черные липкие жучки, которых никто не мог опознать. Те, кто еще держался, запирались в домах, завешивали окна тряпьем, пропитанным уксусом и полынью, но смерть все равно находила их.

Голодное отчаяние, сильнее страха перед лесом и друг другом, заставило старейшин и оставшихся сельчан встретиться у поваленной бурей сосны, что служила границей и немым укором.

– В Сторожевцы идти надо! – хрипел Никифор, самый старый житель Нижних Криниц. Его лицо, обычно красное от браги, было землисто-серым. – У них запасы. Да и знахарка сильная, Марьяна. Может, отведет напасть.

– Через Путь Тишины? – в ужасе ахнула молодая женщина Вера из Верхних, прижимая к груди плачущего, но уже тихого ребенка. – Самоубийство!

Тут поднялась Бабка Агафья. Маленькая, сгорбленная, как корень векового дуба, она казалась частью леса, что начинался прямо за ее хатой. Говорила она на том самом, старом, густом наречии, где «дзе» и «чэ» звучали как шелест сухих листьев под ногами.

– А шляху іншага няма, дзеці мае, – ее голос, скрипучий, но удивительно четкий, резал тревожный гул. – Вакол – балоты глухія, чарагі, што жывцом засмактаюць. Дарогі вядуць цераз ворагаў. А Шлях Цішыны... ён прамы. Але ён не для гаваркі. Не для крыку. Не для стогну. Толькі для крокаў і сэрцабіцця. Лясуны там чуюць усё.

Совсем еще юный Василь, оставшийся за неделю совсем без родственников, с трудом пытался прислушаться к ее речи, но понимал лишь через слово.

- Яны не злыя, не, - продолжала бабка. - Яны – вартаўнікі. Вартаўнікі глыбіні. Іхняе каральце – цішыня. Яны забіраюць гук. З галавы, з горла, з самых лёгкіх. Назаўсёды. Хто гаварыў – той ніколі больш слова не вымавіць. А хто крычаў – таго гук знікне, як раса на сонцы.

– Байки старых баб! – рявкнул Михась, мужчина крепкий еще, но с глазами, подернутыми дымкой отчаяния. Он топнул сапогом по мшистой кочке. – Лясуны?! Да я на них охотился прошлым летом! Зверь не страшный, если знать, как к нему подступиться. Напугать может, но не более. А оставаться здесь дальше – смысла нет. Нам нужна еда, лекарства. Я пойду! Кто со мной?!

Но страх у большинства все еще был сильнее голода. Люди отводили глаза. Шептались. Агафья покачала седой головой.

– Ты, Міхась, моцны. Але не маўклівы. Твой язык – вораг на гэтай дарозе. Нам патрэбен iншы праваднік.

Ее взгляд, острый, как шило, уткнулся в фигуру, стоявшую в тени огромного вяза на краю поляны. Там был человек, который не участвовал в споре, не жестикулировал. Он просто был. Высокий, суховатый, в поношенной кожанке, с луком за спиной и ножом на поясе. Лицо его, обветренное, с глубокими морщинами у глаз, было неподвижно. Его звали просто – Следопыт. Или Немой. Никто не помнил, родился ли он таким, или проклятие леса коснулось его давным-давно. Он слышал, понимал все, но его горло не издавало звуков. Иногда только тихий хриплый выдох.

– Ён, – Агафья указала на него костлявым пальцем. – Той, хто ведае моўчанне лепей за ўсіх. Той, хто чуе лес нават без гуку. Ён правядзе.

Следопыт медленно кивнул. Один раз. Так, словно ждал ее слов. Его глаза, серые и спокойные, как озерная гладь перед грозой, обвели собравшихся. В них не было страха, только готовность и глубокая, знающая печаль. Михась фыркнул, но промолчал. Выбора не было.

***

Они вышли на рассвете, когда туман стелился по низинам, как молоко, разлитое невидимой рукой. Десять человек. Мужчины, женщины, двое подростков. Бабка Агафья, не смотря на годы, шагала бодро, ее палка с набалдашником из волчьего клыка отстукивала ритм на корнях. Михась шел сразу за Следопытом, его плечи были напряжены, взгляд блуждал по мрачным зарослям, ища несуществующую угрозу. Василь держал за рукав Веру, которую видел впервые в жизни. Никифор иногда, когда малец отставал, зачем-то легонько ударял ему тростью по спине. Следопыт двигался бесшумно, как тень. Его стопа ставилась точно, обходя хрустящие ветки, мягкий мох, выбирая твердую почву. Он лишь изредка поворачивал голову, указывая направление легким движением руки.