Рабыня Шейха. Пепел надежды

Глава 1

РАБЫНЯ ШЕЙХА. ПЕПЕЛ НАДЕЖДЫ

Книга 2

Ульяна Соболева

Аннотация:

Он забрал у меня даже право на голос, но не смог забрать мою волю. Он думает, что может приходить ко мне, заявлять свои права, причинять мне боль и снова уходить, будто я ничтожное НИКТО. Но даже теперь, когда моя надежда превратилась в пепел, во мне горит слабый огонёк. Я должна найти способ выжить… ради себя, ради тех, кого я люблю, и ради ребёнка, который растёт внутри меня.

Я буду бороться. Даже если это значит стать никем и ползать в грязи. Даже если мне придётся смотреть в глаза своему мучителю каждый день, пока я ищу выход. Они думают, что я сломлена, но я буду продолжать сражаться. Я найду способ доказать свою невиновность. И если мне придётся пройти через ад, чтобы вернуть себе право на счастье, я это сделаю.

Глава 1

Я вздрогнула и вцепилась в стену ещё сильнее. Тонкий луч света прорезал темноту, осветив часть комнаты, но он не принес облегчения. Он обнажил меня, заставил чувствовать себя ещё уязвимее. Я могла бы броситься в угол, спрятаться в тени, но знала, что это бесполезно.

Он стоял в дверном проёме — высокий, с широкими плечами, которые, казалось, заполняли весь проём, не оставляя места для света. Он стоял так, словно сама тьма выпустила его наружу, чтобы напомнить мне, что спасения нет. Сначала я видела только его силуэт — смутный, неясный, будто он сливался с тьмой, как её часть. Но потом мои глаза привыкли, и я разглядела его лицо. И это было ещё хуже. Его взгляд был тяжёлым, как плита, придавливающим к полу, не дающим пошевелиться. Он не произнёс ни слова. Ему не нужно было говорить. Я видела всё в его глазах — холод, ярость, разочарование и желание моей смерти. Эти глаза, которые когда-то были для меня горящими, яркими, в которых я видела что-то большее, чем просто жестокую власть, сейчас жгли, как раскалённые лезвия. Они пронзали меня насквозь, и я чувствовала, как под этим взглядом я уменьшаюсь, сжимаюсь, превращаюсь в ничто.

Я пыталась отвести взгляд, но не могла. Он захватил меня этим взглядом, как хищник захватывает свою добычу. Я была прикована к нему, и это было самое страшное — я не могла вырваться из этой ловушки. Я чувствовала, как моё сердце сжимается, сжимается всё сильнее, пока не остаётся только боль, такая острая, что хочется закричать. Я знала, что он пришёл не для того, чтобы выслушать мои оправдания. И это осознание было, пожалуй, страшнее всего.

Я пыталась найти слова, объяснить ему, что всё это ложь, что я не делала ничего плохого. Но мой голос застрял где-то в горле, как комок, который я не могла проглотить. Я открывала рот, пыталась что-то сказать, но из него не вырывалось ни звука. Это было как в кошмаре, когда ты пытаешься закричать, но не можешь, потому что ужас парализовал тебя. И мне оставалось только смотреть на него, на его холодные глаза, и ждать.

В этот момент я поняла, что больше не принадлежу себе. Я принадлежала ему, целиком и полностью, и он мог делать со мной всё, что захочет. Эта мысль обожгла меня, и мне захотелось исчезнуть, раствориться в этой тьме, стать невидимой. Но я не могла. Я должна была стоять, смотреть ему в глаза, пока он медленно приближался ко мне. Шаг за шагом, неумолимо, как рок.

Тени сгущаются, словно ожившие твари, которые ползут по стенам, затаившись, крадутся ближе, будто хотят накрыть меня своим холодным мраком и скрыть от мира то, что сейчас происходит. Они шевелятся, изгибаются, как хищные звери, готовые ринуться в атаку, и я вижу, как они хватают меня своими тёмными лапами, словно утягивают вниз, в бездну, из которой нет выхода. Подвал становится теснее, воздух густеет, обволакивает меня липкой пеленой страха. Здесь будто бы нет времени, нет звуков — только шорох его шагов, едва слышимый, как удар ножа по плотной ткани. Я вслушиваюсь в каждый его шаг. Он идёт медленно, размеренно, как будто смакует каждый миг, как будто наслаждается этой тишиной перед бурей. Мои собственные вдохи сдавленные, прерывистые, тяжёлые, и кажется, что каждый из них — это моя последняя попытка дышать, последний шанс вдохнуть жизнь в своё застывшее тело. Тёмные стены впитывают эти звуки, искажают их, и в этот момент я не уверена, слышу ли я своё дыхание или его. Мы слились с этим подвалом, с его мраком и холодом. Я — часть этой тьмы, и он — её повелитель.

А потом — резкий, внезапный звук, хлёсткий удар плети. Звук разрывает тишину. И…по моему телу проходит первая судорога. Это боль, но не только боль — это напоминание. Напоминание о том, что я ничто. Я не закричала. Прикусила губу до крови, чувствуя, как солёный вкус растекается по языку, чтобы не дать воле крику, который уже готов был вырваться из груди. Нет. Он не должен увидеть, что мне больно. Он не должен видеть, что я сломлена. Даже сейчас, когда меня охватывает страх, я пытаюсь удержать это хрупкое ощущение силы, не дать ему разрушить меня окончательно. Почему? Это единственная мысль, что стучит в голове. Почему он меня не убивает? Как он мог поверить этой лжи, этим грязным, подлым тварям? Разве он не чувствует? Я хочу, чтобы он услышал меня, понял, но мои губы не произносят ничего, кроме сдавленного невнятного шепота. И я вижу, что он не слушает. Он смотрит на меня, но не видит. Его глаза холодные, как лёд, они не отражают ни капли сомнения. Нет в них жалости. Только пустота, которая пугает меня до глубины души. Как будто этот человек, которого я знала, исчез, уступив место чему-то тёмному, чужому, опасному. Жестокое удовольствие. Оно мелькает в его глазах, как слабый отблеск света в темноте, и меня пугает этот проблеск больше всего. Он не должен был быть таким. Он не должен был смотреть на меня так, как будто я — его добыча, которую нужно сломать, чтобы удержать рядом. Но именно это я вижу. Он как будто хочет доказать себе, что я всё ещё его, даже если для этого нужно уничтожить меня. Сломать до конца, чтобы я никогда больше не смогла встать.

Глава 2

Его руки жёсткие, неумолимые. Хватают меня, дергают, прижимают к стене, и я чувствую, как крошится штукатурка у меня за спиной, как этот холодный камень впивается в кожу, оставляя на ней следы, как метки его власти. Моя голова откидывается назад, глаза на мгновение закрываются, и я вижу тьму — такую же, как эта комната, такую же, как он сейчас. Я снова открываю глаза и вижу его перед собой. Он близко, так близко, что я чувствую тепло его дыхания, но это тепло не приносит утешения, оно жжёт, как огонь, обжигает кожу.

Я смотрю на него, и не могу найти ничего, что могло бы остановить этот поток боли, что вырывается из его глаз. Я хочу попросить его остановиться, хочу сказать, что я не виновата, что я ничего не делала. Но он не услышит. Он не захочет услышать. В его глазах я уже предала его, и теперь он должен доказать свою власть, должен почувствовать, что может уничтожить меня, если захочет. И я не знаю, как справиться с этим, как заставить его поверить.

Он схватил меня за шиворот и разодрал ночнушку так что я осталась голой.

- Не надо…, - прошептала я, а он взмахнул хлыстом и тот просвистел возле моего уха. Потом одной рукой сдавил мои волосы на затылке, а другой расстегнул штаны. Еще секунда и властная, жестокая рука ухватила меня за волосы на затылке и дернула к себе.

- Соси, сука! Ты умеешь! Или я этим хлыстом сдеру с тебя шкуру!

От унижения защемило сердце, но мне не дали передышки и огромный, горячий член Амирта ворвался в мое горло до упора. Я удавилась им, поперхнулась, но он сдавил мою голову обеими руками и бешено трахал меня в рот. До рвоты, до боли, до слез и соплей. Его член поршнем врезался в меня короткими толчками, не давая продохнуть, я металась, хватала скрюченными пальцами воздух, царапала его, но ему было плевать. Он рычал и долбился как ошалелый. Потом схватил за волосы, швырнул на живот, подтянул к себе за ноги, раздвинул мне ноги коленом и резко вошел в меня. Я закричала от боли. Потому что его член буквально разодрал меня на части. Растянул так, что казалось я лопну, разорвусь на куски. Ничего подобного я никогда не ощущала. Огромная, горячая кувалда, которая достает до матки и толкается в нее так что темнеет в глазах. Он больше меня, он такой большой, что я понимаю – весь в меня не вошел. И никакой передышки, вдавив мою голову в пол он бешено трахал меня. Со всей жестокостью, грубостью, безжалостностью. Трепал за грудь, сдавливал соски, оставляя на мне синяки. Он превратился в зверя, в бешеного голодного, безжалостного. И я уже не кричала, я скулила, заливаясь слезами и мечтая, чтобы это скорее прекратилось…Но это тянулось бесконечно долго. Он зажал хлыстом мое горло притягивая спиной к себе и бешено дико драл меня. Выкрикивал что-то на арабском…скорей всего ругательства. Потом с ревом кончил внутри, делая последние толчки.

Мое тело предательски сотрясается, как натянутая струна, которая вот-вот порвётся, и я не могу это контролировать. Боль проходит через меня, как электрический разряд, заставляет мышцы дёргаться, изгибает меня. В этой темноте уже кричать бесполезно — её не пробить криком. Оставил меня, перевернул на спину, поднялся на ноги, возвышаясь надо мной. Застегивая штаны и заправляя рубашку.

- Тебя закопают в землю и забьют камнями…Как последнюю шлюху.

Слёзы застилали мне обзор, размывая его лицо, превращая его черты в тени. Я чувствовала, как внутри что-то обрывается, разлетается на осколки, которые нельзя собрать. Это не была просто боль физическая. Это была боль предательства, боль утраты — как будто весь мой мир разрушился за одну ночь, и я ничего не могла сделать, чтобы его вернуть.

Он отстранился, резко, словно это я причинила ему боль. На его лице мелькнуло что-то, что я не успела понять — гнев, разочарование, презрение, — и он развернулся, уходя, оставив меня в этом подвале, будто я была грязной использованной тряпкой, которую нужно вышвырнуть. Его шаги стихли где-то вдалеке, гулко отдавшись в стенах, и только тогда я позволила себе осесть на пол, как раненая птица, прижав руки к груди, чтобы не дать этому ужасу разорвать меня изнутри. На спине саднит удар от хлыста. Я наверное долго не смогу говорить и сидеть…Но самое жуткое я не смогу дышать после этого кошмара.

Я не знала, сколько прошло времени. Может, минуту, может, час. Я просто сидела там, дрожа, чувствуя, как по истерзанному телу пробегает волна за волной, и в голове была только одна мысль — я сломана. Он сломал меня. И я не знаю, как собрать себя заново. Теперь только смерть. Когда за мной придут, чтобы убить.

Глава 3

Утро пришло слишком быстро, будто издевательски насмехаясь надо мной. Как можно было спать в этой сырой, пропитанной холодом тьме подвала? Сон был рваный, болезненный, прерываемый тяжёлыми мыслями и острой болью, которая отзывалась во всём теле. Я то и дело вздрагивала, просыпаясь от собственного дыхания, как будто мой организм не хотел позволить мне забыться даже на минуту, а потом снова проваливалась в какой-то вязкий мрак, полный искажённых образов, теней и ЕГО жестоких глаз.

Но всё же утро настало, как нож, воткнувшийся в рану. Словно прокручиваясь в обнаженном мясе и причиняя еще больше страданий. Все тело болит. Промежность горит огнем. На груди синяки, на всем теле синяки. Посмотрела в окно вверху. Сначала это был тонкий луч света, который проник в темноту подвала, заставив меня щуриться. Свет был нестерпимо ярким, колючим, он резал глаза. Я отвернулась, но он пробивался через веки, заставляя снова и снова возвращаться в реальность, от которой я хотела сбежать. Реальность, где всё это произошло на самом деле.

Я не успела даже подумать о том, что будет дальше, как услышала скрип дверей и приглушённые шаги. Две женщины вошли внутрь. Я знала их. Служанки гарема, которые раньше подносили мне изысканные блюда, одевали меня в самые красивые наряды, следили за тем, чтобы мои волосы сияли под лучами солнца. Когда-то они улыбались мне, почтительно склоняли головы, угождали, лебезили и чуть ли ноги не целовали. Теперь на их лицах не было и намёка на те улыбки. Только суровые, холодные выражения, будто это не они видели меня ещё недавно в роскоши и золоте. Будто я была для них чужой, ничем не отличавшейся от остальных.

Для них я больше не существовала как человек. Куда они меня отведут? На казнь? Меня забросают камнями как он сказал?

Они не сказали ни слова. Никаких приказов, никаких угроз. Они просто подошли ко мне — медленно, бесшумно, будто боялись, что я попытаюсь сопротивляться. Но что я могла сделать? Моё тело было тяжёлым, уставшим. Я только смотрела, как они начали снимать с меня украшения, каждое из которых ещё недавно сверкало на моих запястьях, шее, пальцах и ушах.

Их руки касались серьг и браслетов с такой резкостью и грубостью, будто украшения обжигали их. Но это я чувствовала этот огонь, как будто с каждым прикосновением они вытягивали из меня остатки гордости, отбирали всё, что ещё делало меня собой. Они снимали цепочку…мою цепочку с сердечком, которая принадлежала маме... а я почувствовала, как что-то внутри меня оборвалось, как струна, которую натягивали слишком долго. Когда последняя серьга была снята с уха, я почувствовала себя голой. Это было не просто ощущение физической уязвимости — это было ощущение, что они вырвали из меня нечто важное, без чего я уже не могу быть собой.

Это было хуже, чем удар. Это было уничтожение. Они смотрели на меня, но не видели. Для них я была уже не частью этого мира, а лишь пустым грязным сосудом, который можно наполнить чем угодно или оставить гнить в темноте. Я чувствовала, как под их взглядами моя кожа горит, как будто они раздевали меня не только от одежды, но и от последней капли достоинства.

Рваная ночнушка соскользнула с моих плеч, шелестя, как засохшие листья. Я почувствовала, как она сползает вниз. Мне бросили другую одежду, которую они принесли. Ткань царапала кожу, жесткая, как наждачная бумага. Она была чёрного цвета, без единого украшения, и будто специально создана, чтобы причинять дискомфорт. Я ощущала каждое прикосновение этой ткани, как напоминание о том, что я больше не достойна ничего лучшего.

Теперь я была просто частью этой грязной, тёмной реальности, как мусор, который больше не нужен. Меня вывели из подвала, и я чувствовала, как сердце сжимается от боли. Они не смотрели на меня, не говорили со мной, просто вели, словно я была пленницей, которую нужно доставить к месту назначения. Я подняла голову и увидела свет — настоящий, яркий солнечный свет, который резал глаза, и меня захлестнуло ощущение потери. Я вспомнила, как свет ложился на шёлковые подушки в моих прежних покоях, как тёплый ветер шевелил занавески, и я могла наслаждаться видом, который открывался из окна. Вид, который теперь остался где-то далеко, словно в другом мире, к которому у меня больше нет доступа. Я вдруг схватила одну из них за руку, но она ее одернула будто я была прокаженной.

- Скажи…где Амаль? Что с ней?

- Умерла твоя Амаль в лазарете.

Ответила другая по-русски и дернула меня за плечо чтоб я шла дальше. Потрясенная я шла за ними, чувствуя, как горлу подступает тошнота. Амаль убили. Я в этом не сомневалась, убили, потому что она была предана мне.

Меня вели по коридорам, и я чувствовала, как взглядом прощаюсь с каждой деталью, с каждой гранью этого великолепия, которое стало для меня не просто домом, а символом моего положения, моего триумфа, моей маленькой победы над этим миром. Я цеплялась за каждую мелочь — за узоры на коврах, за мерцающие люстры, за запахи дорогих ароматов, которые пронизывали воздух. Но всё это уходило от меня, всё это растворялось, как дым. Как и мечта помочь дочери, привезти ее сюда, увидеть мою девочку я уже не говорю о том, чтобы она всегда была рядом.

Мы прошли через двор, и я поймала на себе взгляды других женщин. Их лица были спокойными, бесстрастными, но я видела в их глазах затаённое удовольствие. Они смотрели на меня, как на падшую звезду, которая сгорела и свалилась в грязь. И я чувствовала, как эти взгляды жгут, как они раздирают меня изнутри, уничтожая последнее, что ещё держало меня на ногах.

Меня уводили в дальний угол гарема, где жили только те, кто потеряли любой статус. Моя новая реальность. Маленькая, тёмная комнатка с низким потолком, с железной койкой и одной грязной лампой, которая едва давала свет. Эта комната была настолько чужой и враждебной, что я не могла поверить, что теперь это моё место. Я вошла внутрь, и дверь за мной закрылась. Я услышала, как она щёлкнула замком, и этот звук был как финальный аккорд — грубый, жёсткий, окончательный. Это была тишина, которая говорила громче любых слов. Теперь я принадлежала не к их миру, не к их роскоши. Я села на жёсткую койку, чувствуя, как её пружины врезаются в тело, и посмотрела на свои руки. На запястьях остались следы от его пальцев, тонкие красные полосы. И я чувствовала, как боль разрывает меня изнутри, как эта новая реальность накрывает, как волна, лишая меня сил бороться.

Глава 4

Каждое утро начиналось с криков Фариды. Я уже перестала различать, во сколько просыпаюсь. Это было похоже на сон, из которого невозможно вырваться. Всё сливалось в одну бесконечную цепь: холодное утро, грубый голос, запах сырого камня. Меня вытаскивали из жалкой, тёмной комнатки и вели к Фариде, как на казнь. Снова и снова, пока я не стала почти невосприимчивой к её крикам и угрозам. Почти.

«Будешь чистить полы в зале,» — сказала она мне сегодня утром, её голос был хладнокровным, как лёд. Фарида даже не смотрела на меня, когда отдавала приказ, её губы изгибались в жестокой усмешке. Она не давала мне права на протест. Она видела в этом что-то личное, будто бы каждое моё наказание было её маленькой победой. А ведь когда-то я заступилась за нее…Только она наоборот считала, что ее наказали из-за меня.

Я молча взяла ведро и щётку, опустила глаза и пошла туда, куда мне велели. В моём положении не было смысла спорить. Единственное, что оставалось, — терпеть. Но я ненавидела это. Каждая унизительная задача, каждое задание сжимало меня, будто петля на шее. Я опускалась на колени и начинала скрести полы, а Фарида наблюдала. Всегда. Я чувствовала её взгляд, как удар хлыста. Холодный, насмешливый, жестокий. Я пыталась уйти в свою собственную реальность, где я сильнее, чем она думает, где эта щётка — оружие, которым я буду бороться, пока она не осознает, что не сломила меня.

Но пока реальность оставалась прежней. Я терла полы до боли в пальцах, пока кожа не становилась красной и не начинала трескаться. Снова и снова. И каждый раз я слышала её голос, который резал, как нож, заставляя меня сгибаться ниже. Я чувствовала на себе её холодное удовлетворение. Ей нравилось смотреть, как я прогибаюсь, как мои руки дрожат, но я продолжаю. Другие женщины проходили мимо. Они видели меня. И я видела их — тех, кто ещё недавно склонял передо мной головы, улыбался, когда я заходила в комнату. Теперь их взгляды были наполнены презрением и скрытым удовольствием. Это был спектакль, который они хотели наблюдать до конца. Удивительно, как быстро они изменились. Или, может быть, они всегда были такими, а я просто не замечала? Теперь их шепот был подобен яду, который проникал в каждую клеточку моего сознания, даже когда я старалась не слушать.

«Вот что бывает с теми, кто задирает нос выше положенного,» — услышала я однажды. Старая, толстая женщина с кривой улыбкой стояла, прислонившись к стене, и смотрела, как я несу ведро с водой. «Была высоко, а теперь ползёт в грязи, где ей и место.» Я почувствовала, как в груди вспыхивает злость, но я молча прошла мимо. Мне не хватало дыхания, чтобы отвечать. Я не могла позволить себе кричать. Это было бы победой для них.

Но внутри я кипела. Каждое слово, каждый взгляд, который скользил по мне, как лезвие, делал меня сильнее. Я собирала их ненависть, как капли яда, чтобы однажды найти способ использовать её против них. Они думали, что я сломана. Что я больше ничто. Но я не позволю им увидеть, как их насмешки касаются меня. Я не дам им этого удовольствия.

Фарида не упускала случая напомнить мне, что я здесь лишь для того, чтобы служить. Она словно наслаждалась тем, что имела власть надо мной. Каждый мой шаг, каждое действие — всё вызывало в ней придирки. Даже если я всё делала идеально, она находила способ унизить меня.

«Не смотри на меня так, как будто ты имеешь право, — произнесла она однажды, когда я подняла на неё глаза. — Ты будешь смотреть в пол, когда я с тобой говорю, поняла?» Её голос был низким, как гул грозы, медленно приближающейся. Я опустила глаза, сжав зубы, но она видела, что я ненавижу её. И эта ненависть, кажется, питала её, как вино питает жаждущего.

Она заставляла меня мыть полы, потом грязные котлы, потом снова мыть полы, пока мои руки не покрывались язвами от щёлочи. Я чувствовала, как моя кожа горит, но продолжала работать, делая всё, чтобы не думать о боли. А Фарида просто стояла и наблюдала, будто это был спектакль, поставленный специально для неё. Иногда она тихо хмыкала, и это было хуже любых слов. В один из таких дней я стояла у огромных котлов, наполненных кипятком. Мне нужно было нести вёдра с горячей водой для омовений, которые готовились для других женщин гарема. Я всегда делала это быстро и бесшумно, чтобы не привлекать лишнего внимания, но в этот раз что-то пошло не так. Одно из вёдер выскользнуло из моих рук, и горячая вода пролилась на мою руку. Я почувствовала, как кожа мгновенно обожглась, будто её пронзили раскалённым железом. Боль была такой острой, что я чуть не вскрикнула.

Фарида увидела это. Её глаза вспыхнули, и я поняла, что это момент, которого она ждала. «Неловкая, бесполезная девка!» — закричала она, её голос был резким и громким, как хлёсткий удар. Она подошла ко мне, выхватив ведро из моих рук, и бросила его на пол так, что вода разлетелась во все стороны. Я чувствовала, как обожжённая кожа на руке пульсирует, но молчала, стискивая зубы.

«Ты не можешь сделать даже это, а хочешь, чтобы тебя уважали?» — она произнесла это с ядовитой усмешкой. «Работай. Никто не будет жалеть тебя. И я запрещаю кому-либо помогать этой никчёмной!» — её голос был таким холодным, что я почувствовала, как он пробирается под кожу. Она говорила это всем вокруг, чтобы даже у самых жалостливых не возникло желания предложить мне помощь.

После того, как меня заставили закончить работу с обожжённой рукой, я старалась ускользнуть незаметно, скрыться в коридорах дворца, как ничтожная тварь, которой и стала. Кожа на ладони горела, будто внутри огонь, и каждый шаг, каждое движение отдавалось тупой, мучительной болью. Я чувствовала, как обжигающее тепло расползается по руке, пульсирует в пальцах. Хотелось застонать разрыдаться, но я не могла позволить себе слабость. Здесь, где каждый взгляд цепляется за твою боль, чтобы смаковать ее, любое проявление слабости — это подарок врагам. А потом я увидела КОРОЛЕВУ. Она шла, задрав голову в шикарной одежде, вся в золоте с броским макияжем. Довольная собой в окружении своих шавок.