Рассветы Иторы

Глава I. Чужаки Иторы. Часть 1

В чёрной реке холодна вода

Но руки твои холоднее

Тэм Гринхилл

Веди меня от небытия к бытию.

Веди меня от тьмы к свету.

Веди меня от смерти к вечности.

Брихадараньяка-упанишада

Тсари Эйн не спешил с пробуждением. Пульс жизни с трепетом обходил его тело, разминая одеревеневшие за полярную зиму сухожилия, покуда кожные покровы своими едкими выделениями разрушали защитный кокон.

Возвращаясь к жизни, поди упомни который уже раз, Тсари Эйн не переставал себе твердить — хватит, смирись, ещё одна зимовка позади и опять никаких изменений. Собирай котомку да отправляйся обратно в Закатные земли. Только кому он там нужен.

Сменились целые поколения, его начисто позабыли, но там предстоит хоть что-то помимо бесконечных ледяных торосов у старого кратера и вечной спячки с недолгим перерывом на полярное лето.

Чувство безысходности с давних пор оставило Тсари Эйна, обратившись во что-то большее, в серую монотонную обречённость существа, утратившего всякую цель в жизни. Как такое могло случиться, что он ошибся? Все предзнаменования были налицо, и голос Иторы Всеблагой был неумолим — путеводному маяку недостижимого должно светить на этом самом месте, как было предначертано ещё в далёкую эру Первого рассвета. Детям Иторы Многоликой, ведомым его неугасимым светом, суждено обрести истинное призвание — нести свет Ея вовне, распространяя истинное знание и истинный путь в Вечности.

Следуя за этим знамением Тсари Эйн и явился некогда в бесплодные земли Северного нагорья. Ему доподлинно суждено стать здесь свидетелем истинного чуда, перед тем как настанет конец времён, именуемый Последним рассветом.

Но конец времён не настал, нагорье оставалось безжизненным пространством меж спящим морем вулканической лавы и ледяным спокойствием Океана, что кутал берега Средины в безмерных сонных объятиях ледяных торосов.

С той далёкой первой неудачи удерживали Тсари Эйна здесь лишь остатки былой гордости, что все эти зимы ела его изнутри, да стынущее поблизости чёрное хитиновое яйцо его безмолвного собрата по несчастью.

Чужинцу не приходилось часто выбираться из спячки, за все прошедшие круги он просыпался едва ли с полдюжины раз, оставить же того в одиночестве казалось Тсари Эйну непочтительным, да и попросту опасным — сколько раз весенние воды едва не уносили окуклившегося беспомощного скарабея в тёмные карстовые недра пещеры, только и следи.

Когда же тот всё-таки вываливался из своей капсулы бледным хрущом, Тсари Эйн в который раз принимался под его шипение за прежние мысли по кругу: знамения не лгут, старый кратер на самой линии Барьера они нашли правильно, да и как ошибиться, вот он, чернеет своим ледяным зрачком, осталось ждать, покуда не дождёшься.

Трескучий бессловесный побрех насекомого, ни на миг не прерывающийся во время сосредоточенной кормёжки на солёном берегу, был столь убедителен, что в который уже раз Тсари Эйн позволял себя уговорить, после чего для него неминуемо наступала новая бесконечная пора одиночества, сомнений и неизбывной тоски.

Такова неминуемая судьба летящего, решившего остаться без собственных крылий.

В очередной раз кокон треснул и распался, обдавая голое тело ледяным дыханием пещеры. Так Тсари Эйн каждую весну и просыпался. Жалкий, мокрый, трясущийся, полузадушенный коконом и люто голодный. Остатка сил ему хватало лишь на то, чтобы в три неловких прыжка добраться до уютно побулькивающего в сторонке волшебного котелка и припасть к нему усохшим за зиму рострумом, чтобы только змеиный язык дотянулся до живительной влаги.

Всё-таки удивительно, насколько великие мастера прошлого были способны творить подобные вещи. Не будь у него котелка, Тсари Эйн не пережил бы здесь ни единой зимовки.

Весна — самое голодное время. Птицы ещё не вернулись, рыба уже ушла. Прогреваемая нутряным теплом горных пород пещера с первыми же лучами восходящей Кзарры спешит растопить защитный ледяной купол, бодрящий мороз неминуемо проникает внутрь, и пусть ты сто раз летящий, даже у их народа есть свои пределы, без пищи истощавший до костей изгой был обречён.

Тсари Эйн с наслаждением ощущал, как по крохам пропитывает его тепло волшебного варева, как расплетаются жгуты скрученных спазмами мышц, как становятся подвижными суставные сумки, как обретает былую остроту зрение, как сохнут и распушаются немногие оставшиеся на голове пинны. А всё не так уж и плачевно, братие.

А вот и кокон чужинца, обложенный для верности по кругу обломками сталагмитов, что невесть когда сволок сюда Тсари Эйн. А то и правда, смоет единожды талым ручейком и поминай как звали.

К слову о «звали». Сотню раз с самой первой их встречи Тсари Эйн придумывал жуку имя, одно вычурнее другого — Алчущий Познания, Поправший Слово — но ни одно в итоге не прижилось. Начать с того, что собрат по несчастью категорически не желал воспринимать саму концепцию личного имени и ни на один из вариантов отзываться не спешил. Другой причиной были спячки. Память после пробуждения подводила, сколько раз, намучившись, но так и не вспомнив, Тсари Эйн совершал на собой усилие, изобретая очередное прозвище, после чего, разумеется, тут же припоминал предыдущие варианты и начинал мучиться дальше — ни одно ему не нравилось, поскольку не передавало и десятой доли сложнейшей картины утончённого интеллекта гигантской жужелицы.

Глава I. Чужаки Иторы. Часть 2

Нэир Лйет-та-Осин, Великая Река Трёх Путей явилась пред лик Иторы под сенью тихих древ, в журчании ручьёв, в пряном запахе сырой листвы, в предзакатных отблесках Кзарры. С тех самых пор здесь ничто и не менялось, даже когда могучая Лизар в муках рожала призрачные берега Устья, а сами Пути населило извращённое эхо Богов Средины, во грозные дни Раскола не позволено было ничьему тлетворному дыханию достичь этих мест. Они всецело и неизменно оставались воплощённым святилищем спокойствия.

И пусть ни один из здешних родников сам по себе не был источником силы или знания, он истинно был явлен миру и того было довольно.

Нэир Лйет-та-Осин ещё предстоит стать полноводным сосудом, несущим судьбы этого мира вниз по течению, наполняясь по пути людскими слезами, насыщаясь кровью, гнилью, гневом и печалью. Но не здесь.

Будет всё. Храмы и погосты, величественные памятники вехам ушедшего и грозные валуны чёрных предзнаменований, будут совершены неизбежные ошибки и произнесены неисполнимые клятвы. Сокроются от глаз Древние и растворятся в небытие гнилые боги. Даже тень Врага, что гневом Кзарры раз и навсегда отмечена на челе этого мира, однажды канет. Сама же Итора Обетованная так и останет накру́ги вечные сокрытой — вопреки знамению Подарка и слову Завета.

Всё это случится, обязательно случится, если уже не произошло там, за пределом сокровенного круга молчания. Но не здесь.

Исток. Так это место именовали грозные Стражи Путей. Никому, кроме них, это место не не было доступно, ни для кого, кроме них, оно не было ценно.

Здесь никогда не ступал Враг. Здесь не бродили молчаливые тени Ускользающих. Здесь не возводились храмы. Сюда не вели Пути. По сути, за все прошедшие эпохи лишь Ксанд Тиссалийский здесь побывал однажды, то было пять кругов и пять десятков зим назад. Именно здесь очистился Подарок. Именно здесь выковался рок Богов Иторы.

С той поры Стражам незачем стало нести свою стражу. Ускользающие, слепые рабы своих властителей больше не являлись к Устью, будто их никогда и не было. Но не обрели Истока и верные Завету аколиты Иторы Многоликой.

Она замолчала.

Молчали и гнилые боги.

Пришельцы за Океаном остались наедине с самими собой, позабыв Нэир Лйет-та-Осин, Пути пустовали, Барьер стоял нерушимым памятником катастрофе Раскола.

Прождав свой черёд на песчаной косе у безжизненного Устья, народ зитф оставил свои посты, разбредаясь по миру в поисках лучшей доли. Сотни кругов до того они хранили этот берег. Как показала Битва Завета, прогремевшая по ту сторону Лизар, всё их служение было впустую. Слепцы среди слепцов, они возводили гекатомбы из тел избранных Путями, но на деле ничуть не сумели уберечь Итору от уготованных детям Ея ужасов. Лишь вторя безвестному подвигу Ксанда Тиссалийского случилось то, что случилось.

Лишь некоторые из Стражей сохранили верность долгу, поднявшись вверх по Путям до самого Истока. Тот по-прежнему был сокрыт от людских глаз, всё так же оставаясь средоточием тишины и спокойствия. Лучшее место на свете для тех, чей позор несмываем, и которые потому не могли перестать служить. Перестать стеречь. Перестать нести свою круговечную стражу.

Так Сайана мин Триод оказалась в тесном кругу неспособна отринуть своё служение, пускай она была единственным Стражем, кто собственными глазами узрел Битву Завета, кто в полной мере испытал обрушение всех своих некогда незыблемых идеалов, крушение всех своих несбывшихся надежд.

Да, её служение более не имело смысла, и потому походило скорее на добровольное самозаточение.

Но покуда зимы свивались в круги, а деревья-гоэ своими крепкими корнями всё крепче углублялись во твердь Иторы-матери, Сайана оставалась самой собой — потомком увязших в собственном прошлом родов, некогда населявших эти земли. Не желающим стареть, не желающим забывать. И как помнили они круг Раскола, эпоху пришествия Кзарры, времена Войны Врага, также точно она помнила и о смерти Лиеррана.

Лиерран Ведающий. Лиерран Верный. Лиерран Безмолвный. Но также Лиерран Сомневающийся. Лиерран Предавший.

Слуга и почти что раб своей госпожи, он некогда исправил её ошибку, поступив наперекор Сайане, чем погубил себя, оставив Последний Чёлн рода Триод без прежнего шкипера, но главное — он погубил Сайану.

До Битвы Завета она нисколько не сомневалась в своём предназначении, как не знал промаха и её лук. Единственная встреча с Ксандом не в счёт. Не сомневался в ней и её Лиерран.

За десятки кругов, что они вместе несли свою вахту на берегах Устья, ни разу он не усомнился в её словах и поступках, но в самый разгар Битвы Завета, когда она нанесла разящий удар своего правосудия, лишь один Лиерран встал на её пути и погиб, оставив Сайану жить с этим дальше.

И вот уж пять кругов как Сайана мин Триод живёт.

С тем же луком в руках.

Под теми же кронами.

Одна.

Сайана машинальным движением придержала колчан, наклоняясь к ручью.

Кому ведомо, который из этих бессчётных ключей, сочивших влагу земли вдоль предгорий, был истинным истоком великой реки. Знать, никакой. Лишь собравшись воедино они были способны дать начало Путям, как жизнь единственного существа не значима пред ликом Иторы, но лишь слитно они составляют её неизмеримую сущность.