Райские Цепи

Глава I

Индийский океан дышал жаром, выдыхая на крошечный островок воздух, густой, как патока. "Лазурный Балос" — жемчужина, затерянная в бирюзовых водах, где белоснежный песок сливался с джунглями, пахнущими гармоней экзотических цветов и гниющих манго. Здесь всегда было +35°C, и даже тень не спасала — она лишь делала жару более коварной, обволакивающей, как шёлковый саван.

Я стояла на краю старого деревянного пирса, босиком, чувствуя, как шершавые доски впиваются в подошвы. Мой прозрачный хитон из тончайшего сингапурского шелка — тот самый, что Нико привез мне три года назад после "дела в Малайзии" — развевался на ветру, обнажая белые шрамы на бедрах. Он был почти невесомым, но сегодня висел на мне, как свинцовый плащ, с каждым вздохом врезаясь в обожженную солнцем кожу.

14:00

Прилив начал медленно забирать мой алый шарф — тот самый, цвета запекшейся крови. Вода ласкала край ткани, потом потянула за собой.

Я наблюдала, как шелк растворяется в бирюзовой пучине, но не пошевелилась.

"Он опоздает. На час. Как в прошлый раз, когда заставил меня ждать у храма Будды. Как в позапрошлый, когда я просидела всю ночь на берегу. Но он приедет. Он всегда приезжает. Даже если только затем, чтобы снова уйти."

15:17

Солнце прожигало кожу до волдырей. На плечах уже выступили розовые пятна — завтра они почернеют. Где-то за спиной слышался смех местных рыбаков, плеск волн о борт яхты, крики чаек. Но все это тонуло в гуле крови в висках.

16:30

Мои губы потрескались до крови. В глазах плавали черные пятна, и я сомкнула веки, чтобы не упасть. Лейла — моя верная служанка, единственная, кто осталась со мной после всего, — осторожно поднесла к моим губам стакан с личи-гранатовым соком.

— Госпожа... — ее голос дрогнул.

Я машинально оттолкнула стакан. Ледяные капли брызнули на горячие доски пирса и тут же испарились.

"Если выпью сейчас — он появится именно в этот момент. Увидит, как дрожат мои руки. Поймет, что я слабая. А я не слабая. Я выдержу и это."

17:48

Тень от маяка легла на воду длинной стрелой. Где-то вдали заиграла мандолина — наверное, рыбаки возвращались с уловом. Я вдруг вспомнила, как Нико учил меня завязывать морские узлы на этом самом пирсе.

"Туже, Садэ, — смеялся он, обхватывая мои пальцы своими. — Мертвый узел должен быть таким, чтобы даже смерть не развязала."

18:55

Песок между досками обжигал ступни, но боль уже не ощущалась — ноги онемели, будто кто-то перерезал невидимые нити, связывающие их с мозгом. Колени подкосились, и я рухнула на раскаленные доски.

Лейла вскрикнула, бросилась ко мне, но я жестом остановила ее.

"Если умру здесь... он найдет мое тело. Увидит, как ветер играет моими волосами, как прилив целует кончики пальцев. И это станет его самым страшным наказанием — знать, что последнее, что я чувствовала, было не его прикосновение, а безразличие моря."

19:44

Тьма.

Но сквозь нее — далекий рев катера. Глухой, как сердцебиение умирающего.

"Он приехал."

И тогда я засмеялась. Потому что знала — теперь он будет ждать.

...

Я открыла глаза в белоснежной палате местной клиники — месте, куда свозили рыбаков, изуродованных акулами, или женщин, переборщивших с опиумом.

Зеркало напротив отражало моё лицо: загар до бронзы, потрескавшиеся губы, пустые глаза. И... новый алмаз на тонкой золотой цепи.

Камень был холодным. Как его улыбка.

"Он здесь."

Лейла молча помогла мне сесть, её пальцы сжали мою руку.

— Господин приказал отвезти вас домой и подготовить к ужину.

Голос её был ровным, но я знала — она боится. Боится его. Я не знала почему, ведь Нико никогда даже не контактировал с обслугой на острове.

— Хорошо. Готовь.

Моя вилла — трёхэтажный монолит из тикового дерева и чёрного стекла, спрятанный в пальмовой роще. Ветер играл прозрачными шторами, открывая вид на манговый сад, где когда-то... Нет. Не сейчас.

Лестница на третий этаж. Каждая ступенька — как шаг к алтарю. Спальня. Гигантская кровать без постельного белья — только шкура белого леопарда, подарок от одного из его "партнёров" из Африки. На тумбочке — кожаный кнут с серебряной рукоятью. Наша третья годовщина.

Я подняла глаза к зеркальному потолку.

"Он помнит всё. Каждый след. Каждый шрам. Каждый мой крик."

Лейла принесла платье — новое, чёрное, с открытой спиной.

— Господин ждёт.

Я кивнула.

"Мой любимый день месяца наконец-то настал. Пора выжать из него всё."

Я спустилась на кухню, где Лейла уже наливала кофе — густой, черный, с кардамоном, как я любила. Аромат вился в воздухе, смешиваясь с запахом жасмина из сада.

— Спасибо, — я взяла чашку, чувствуя, как тепло проникает в ладони.

Служанка молча подошла сзади, взяла гребень и начала расчесывать мои волосы, капля за каплей втирая в них масло арганы.

— Лейла, ты сегодня особенно напряжена, — заметила я, пригубив кофе. — Каждый раз, когда приезжает Николаос, ты будто ждешь, что стены рухнут.

Девушка замерла.

— Это... ничего, госпожа.

Я повернулась, поймав ее взгляд.

— Мы же с тобой не просто хозяйка и служанка, правда?

Она опустила глаза, но я мягко коснулась ее руки.

— Расскажи.

Лейла глубоко вздохнула, будто собираясь прыгнуть в пропасть.

— Моя мама... в Марокко она была Шауафа.

— Кто это?

— Та, кто видит. Гадает. Предсказывает.

Я приподняла бровь.

— И тебе передалось?

Лейла кивнула, едва заметно.

— Иногда... по ночам... мне снится господин Николаос. — ее голос стал тише, будто опасаясь, что нас подслушает сам воздух. — Он приезжает на виллу. Весь в крови. Руки... в крови. И говорит: «Всех предателей — казнить!».

Я выдержала паузу и рассмеялась.

— Лейла, это же просто сон!

Она не ответила, только поставила гребень на стол и вдруг опустилась на стул, будто ноги отказали.

Глава II

Щелчок замка отрезает нас от мира. В уборной пахнет жасмином и ванилью — ароматические свечи в золотых подсвечниках мерцают, отражаясь в огромном зеркале, где я вижу: свои глаза — чёрные, как смола, но с искрами вызова. Его тень за моей спиной — медленная, преднамеренная, как приближение бури.

Нико снимает шёлковые лямки платья с моих плеч кончиками пальцев, словно раздевает подарок. Ткань сползает до бёдер, обнажая грудь без белья. Его руки — горячие, шершавые — сжимают мою талию, притягивая к себе так резко, что моя грудь подпрыгивает — хочу, чтобы он сжал ее, прикусил, заставил забыть о любых других руках, кроме его.

Его губы опускаются на мою шею, зубы скользят по коже, а пальцы уже разводят мои бёдра, находя там влажность и жар, которые кричат о нём.

— Малышка... — его голос хриплый. — Ты божественна. Чёрт. — он прикусывает мочку моего уха, заставляя меня вздрогнуть. — Ты зверски меня возбуждаешь, даже когда просто сидишь и молчишь. Другие меня не возбуждают. Даже когда танцуют стриптиз на закрытых вечеринках моего отца в Афинах.

Я резко разворачиваюсь, упираясь ладонями в его грудь.

— Ты на них всё ещё ходишь? — мой голос непредвиденно резок. — Ты же обещал...

Он смотрит на меня со смесью развлечения и голода.

— Иногда так надо. По работе.

Я закатываю глаза, прижимаясь к нему ещё сильнее.

— Ага. А на стриптиз для лучшей рабочей концентрации смотришь?

Его губы растягиваются в опасной улыбке.

— Не смотрел бы на стриптиз — тебя бы проглядел.

Его рука скользит по моей талии, притягивая так, что моя грудь вдавливается в него еще больше, становясь ещё аппетитнее.

— Упустил бы такой алмаз... — он проводит пальцем по моему ожерелью, цепляя его, будто поводок.

Я нахально приподнимаю подбородок.

— Хочешь найти себе алмаз получше? Поярче?

Он смеётся, низко, гортанно, и внезапно сжимает мою грудь через платье, больно, но так, что я стону.

— Уже нашёл. — его пальцы сжимают мой сосок, крутят, заставляя меня выгибаться. — Но если хочешь доказательств...

Он наклоняется, целуя мою шею, пока его другая рука спускается между ног. Его пальцы медленно входят в меня, без предупреждения, и я ахаю, хватаясь за его плечи.

— Видишь? — он шепчет, двигая пальцами внутри. — Никакие танцовщицы не смогли бы сделать так... чтобы я захотел их сразу, в туалете кафе.

Я смеюсь, задыхаясь, потому что он прав.

— Ты... чёртов... нарцисс...

Он прикусывает мою губу, останавливая дерзкие слова.

— Не груби.

Я злюсь, но тело предательски откликается — ведь это игра, в которой я добровольно сдалась.

Его пальцы выскользнули из меня, оставив пустоту, но ревность всё ещё жгла изнутри.

— И на скольких вечеринках отца ты уже побывал без меня? — язвлю я, прикусывая губу, чтобы не выдать дрожь в голосе.

Нико закатывает глаза, но ухмылка выдаёт его удовольствие от моей ревности.

— Прекрати ревновать. Мне не нравится, когда во мне сомневаются.

Я вздыхаю, прижимаясь к нему ближе, чтобы он чувствовал, как моё тело дрожит от желания и злости.

— Да, но я не твой бизнес-партнёр, чтобы сомневаться. Я ревную, как девушка. — мой шёпот обжигает его шею: — А ревную тебя только потому, что прекрасно знаю: эти эскорт-девицы, что танцуют у вас на вечеринках, готовы на всё — лишь бы оказаться на моём месте. — я отстраняюсь, глядя ему прямо в глаза. — А я не собираюсь ни с кем делить свой рай. И тебя.

Мужчина ухмыляется, откидывая чёрные кудри со лба.

— ...Если это твой рай, то кто я для тебя здесь, Садэ?

Его вопрос застаёт меня врасплох. Я краснею, закусывая щёку, но слишком поздно — он уже видит, как мои зрачки расширяются.

Он чуть отстраняется, чтобы окинуть меня испытующим взглядом. Я не заслоняя грудь руками в смущении, не стыжусь влаги, что стекает струйками по моим бедрам. Мне уже давно не восемнадцать, чтобы считать, что это прекрасное тело принадлежит только мне. Раньше, оно принадлежало самым влиятельным магнатам и политикам Европы, — тому, кто больше заплатит за ночь. Пока однажды меня не забросило на одну закрытую вечеринку на Крите. И с того дня, мое тело принадлежит только одному мужчине уже пять лет подряд — Николаосу Иоаннидису.

— Садэ, я жду ответа. Без него не притронусь к тебе больше.

Его тон спокоен, но глаза горят опасным огнём.

Я гневно сжимаю губы.

— Опять твои провокации...

Он не отвечает, медленно расстёгивая ширинку брюк. Мои глаза прилипают к его движениям, я нервно сглатываю, дыхание сбивается.

Нико стягивает брюки до середины бёдер, обнажая упругий бугор в белых боксерах Calvin Klein.

— А что, если я не хочу давать ответ? — бросаю я, пытаясь казаться равнодушной.

Он ухмыляется, цепляя резинку боксеров двумя пальцами и лениво оттягивая её вниз, будто гипнотизируя меня.

— Тогда будешь просто наблюдать.

Я не могу отвести взгляд. Его тело — совершенство: жилы на руках, пресс, упругая плоть под тканью, готовая вырваться наружу.

Моя грудь тяжелеет, между ног пульсирует влажным ритмом. Черт. Он знает, что я не выдержу, но продолжает мучить, медленно оголяя себя по сантиметру.

Его белые боксеры сползают ниже, и передо мной предстает его член — ровный, величественный, с голубоватыми венами.

— Боже... — вырывается у меня шёпотом.

За всю мою карьеру в эскорте я никогда не видела ничего подобного. И каждый раз прихожу в жаркий трепет при виде его.

Нико лениво покачивает бёдрами, словно дразня меня, как быка красной тряпкой. Мои глаза прикованы к нему. Сердце колотится в горле, тело горит.

Но нужно играть по его правилам.

Я медленно провожу ладонями по своему животу, цепляясь за пирсинг, затем накрываю грудь, сжимая её, сводя ноги и выгибая спину.

Он вздыхает, беря себя в руку, проводит ладонью по длине, чуть сжимает основание, начинает медленно водить по нему большим пальцем с металлическим кольцом.

Глава III

Крит, 5 лет назад

Шёлк моего платья шуршал по бедрам, когда я шагала по саду магнолий в сторону поместья, где проходила вечеринка. Я была здесь не просто гостьей — я была событием. Той самой роскошью, которую арендуют на пару часов, чтобы потом хвастаться в клубах Цюриха: «Да, я провёл вечер с той самой Садэ».

И вот он — мужчина, из-за которого мраморная Афродита в кустах алых роз внезапно показалась мне дурнушкой. Высокий, с плечами, способными удержать весь Олимп, и взглядом, от которого даже у меня задрожали колени. Он пил вино, разглядывая статую, будто сравнивая её с кем-то из прошлого.

Я подошла ближе, специально задев куст жасмина, чтобы лепестки упали мне на оголенные плечи. Он не повернулся. Но я знала — он уже почувствовал мое присутствие.

— Эта Афродита совсем не похожа на настоящую, — мой голос прозвучал как шёпот волны о берег. — Эта копия была раскритикована многими экспертами мифологии.

Наконец мужской взгляд скользнул ко мне, ленивый, безразличный.

Я вежливо улыбнулась, продолжая:

— Она была высечена для храма в Пафосе, но жрецы её отвергли, — я провела пальцем по плечу статуи. — Говорят, богиня ночью пришла к ним во сне и приказала разбить её лицо... Потому что никто не смеет сравниваться с ней. Никакая каменная реплика.

Брови незнакомца едва поднялись. Я отмахнула свои волнистые волосы назад, акцентируя его внимание на своей фигуре.

— Но скульптор ослушался. Спрятал её в пещере, где она стояла века, пока её не нашли местные моряки... Говорят, каждый, кто прикасался к ней, влюблялся в первого же человека, которого видел после.

Мужчина ухмыльнулся, медленно переводя взгляд с меня на статую.

— И в кого же влюбился сам скульптор?

— В самого себя, — улыбнулась я, пожимая плечами. — Он посмотрел в свое отражение в озере.

Незнакомец отставил бокал, оценивающе оглядывая меня с ног до распущенных волос. Я видела этот взгляд тысячу раз на лицах других мужчин — расчётливый, голодный, но впервые в нём было что-то ещё. Любопытство.

— Николаос Иоаннидис, — представился он, и я поняла, что он не часто говорит это другим женщинам.

— Садэ.

Я протянула руку, зная, что он увидит на запястье тонкие белые полосы от бриллиантовых браслетов моего последнего клиента, что остались на мне после отдыха под солнцем на его яхте.

Прекрасный незнакомец почему-то не торопился целовать мою руку, вместо этого он провёл большим пальцем по внутренней стороне моей ладони, где пульс бился как крылья пойманной птицы.

— Если хочешь прикоснуться к прекрасному, можешь начать с меня, — шепнула я, чувствуя, как его палец замирает.

Николаос хмыкнул, наконец прижимая свои губы к моей коже, но не к костяшкам, а к тонкой голубой вене на запястье. Его щетина слегка покарябала кожу, и я вздрогнула.

— Очень приятно познакомиться, Садэ, — произнёс он, отпуская мою руку. — Предложение интересное. Я подумаю.

— Оно скоротечно. Можете не успеть.

...

Я скользила между гостями, улыбаясь так, как учат в Лос-Анджелесе — губы приоткрыты, взгляд чуть с вызовом, но без наглости. Мои каблуки оставляли невидимые ожоги на мраморном полу, а шёлковое платье напоминало змеиную кожу — слишком откровенную, чтобы игнорировать.

Весь последний час после нашего знакомства он следил за мной. Николаос. Не как охотник — как коллекционер, уже решивший, что эта ваза будет стоять в его кабинете.

Я чувствовала его взгляд на затылке, когда наклонялась к бару, чтобы взять бокал шампанского. Его тень мелькала в толпе, всегда в трёх шагах от моей спины.

К барной стойке рядом со мной прислонился мужчина в костюме, который стоил больше, чем весь алкоголь в этом поместье вместе взятый. Русский. По взгляду — тот самый тип, который считает, что деньги дают право на любой каприз.

— Very exquisite, (Очень изящно), — произнёс он, коверкая английский с акцентом, достойным фильмов 90-х.

Я сделала глоток шампанского, оставив отпечаток красной помады на бокале, и ответила на его родном языке:

— Вы сейчас про шампанское или про мое платье?

Его брови взлетели к лысине.

— О, знаешь русский? А сама откуда будешь? — он заулыбался и придвинулся ближе, и я почувствовала запах его дорогого одеколона с нотками алкоголя.

— А Вы угадайте, — я провела языком по нижней губе, ловя вкус вина.

Внезапно чья-то ладонь легко опустилась на мою талию, прижимая меня к чужой груди.

— Этот ангел свалился с неба, — раздался голос Николаоса за моей спиной, глухой и с небольшим акцентом. — Это я её сбил.

Я недоуменно обернулась с легкой улыбкой. Его лицо было ближе, чем я ожидала — скулы, достойные античного мрамора, губы, которые явно знали, как заставить женщину забыть своё имя.

Русский нахмурился.

— Ты её хозяин?

Николаос усмехнулся, не отводя от меня глаз.

— Нет. Я тот, кто собирается им стать.

Олигарх фыркнул.

— У меня есть яхта. Дом в Монако. Сколько она стоит?

Николаос наклонился ко мне, целуя мою шею ровно в том месте, где пульс предательски стучал, и прошипел по-русски, с акцентом, который сделал бы его звездой криминальных сериалов Запада:

— Этот ангел больше не продаётся.

Олигарх побледнел, глядя на кольцо с гербом на пальце Николаоса. Он знал, что это за семья. Все знали.

— Понял, — прохрипел он и исчез в толпе.

Николаос не стал ничего объяснять мне. Мы уже все знали. Он взял меня за руку, провёл через сад, где гости притворялись, что не видят нас, и то, как он по-собственнически прижимает меня к себе.

Автопилот в его машине включился, а он посадил меня к себе на колени, как ребёнка, которого забрали из школы раньше звонка. Его губы прижались к моей шее, зубы слегка зацепили кожу, а руки заскользили по бёдрам, словно проверяя, реальна ли я.

— Ты больше не будешь работать ни дня, — прошептал он, и в его голосе была не просьба, а приговор. — Для такого ангела нужен рай, а не эта преисподняя.

Глава IV

Мы идём под руку по холлу театра, его ладонь на моей талии. Гости вокруг перебрасываются фразами о спектакле, но мой мир — только он.

— Завтра уеду до твоего пробуждения, — внезапно заявляет Нико, смотря на свои умные часы с каким-то оповещением на греческом.

Я морщусь, прижимаюсь к нему крепче.

— А наш завтрак? А утренний секс? Ты же знаешь, как я люблю его...

Он смеётся, губы прижимаются к моему виску.

— Купил тебе игрушек, чтобы ты не сильно расстраивалась.

Я кусаю губу, чувствуя, как тепло разливается по животу.

— Ненавижу, когда ты уезжаешь.

Официант подносит шампанское. Я смотрю только на его руки — змеиные тату ползут по запястьям. Красиво. Я люблю тату на мужчинах. Жаль, что у Нико кожа чистая. Ему не нравятся такие рисунки на коже.

Отпиваю глоток — кислятина. Морщусь.

— Гадость какая.

Нико хмурится, пробует тоже. Его взгляд становится жестким.

— Узнаю, кто заказал такое...

Краем глаза замечаю, как какие-то девки со скандинавскими блеклыми лицами и накладными ресницами смотрят на моего Нико голодными глазами.

Я обвиваю его спину рукой, показываю им средний палец, и увожу его прочь.

— Мне надо сделать звонок, — говорит он, доставая телефон из внутреннего кармана пиджака.

"Опять. Всегда этот чёртов звонок. Как будто кто-то свыше специально подгадывает, чтобы вырвать его из моих рук."

Я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

"Если бы я могла разбить этот телефон… Швырнуть его в стену, чтобы экран рассыпался на тысячи осколков, как моё терпение. Но нет. Я ведь у него хорошая девочка. Послушная."

— Хорошо. Жду тебя на вилле, — мой шёпот звучит сладко.

Нико поворачивается, и я задерживаю взгляд на его узких брюках, обтягивающих каждую мышцу.

"Мой личный наркотик. Моя религия. Мой грех и покаяние в одном флаконе."

Мечтательно улыбаюсь, закусывая губу.

"Беги, дорогой. Но знай: я уже придумала, как заставлю тебя компенсировать это ожидание."

И тут — Нико спотыкается.

Неловко, по-детски, будто его ноги вдруг забыли, как ходить.

"Что…?"

Его тело падает вперёд, как подкошенное. Затылок с глухим стуком бьётся о выступ мраморной скульптуры — той самой, что он привёз из Флоренции и так гордо называл "символом нашей любви".

Грохот. Тишина. А потом — Кровь. Алая, тёплая, она растекается по белоснежному мрамору под его головой, как вино по скатерти.

"Нет… Нет. Это не может быть реальным!"

В моих ушах — белый шум. Сердце колотится так, что кажется, вот-вот разорвёт грудную клетку. Я уже лечу к нему, не чувствуя ног. Колени больно ударяются о камень, но боль где-то далеко, за толстым слоем ваты.

— Нет нет нет… — шепчу я, но своего голоса не слышу.

Лужа под его головой все растёт.

"Слишком быстро. Слишком много."

Темнота взрывается в моих висках. Мир сужается до одного — его лица, бледного, как мрамор, и этой чудовищной раны.

"Он не может уйти. Не сейчас. Не после всего, что было!… Не после того, как обещал, что это навсегда."

Подскакиваю и кидаюсь к толпе. Цепляюсь за рукав женщины в жемчугах — шёлк скользит между пальцами, как надежда.

— Помогите! Вызовите врача!

Но её лицо искажается брезгливостью, будто я протянула ей не руку, а кусок гниющего мяса.

— Не трогай меня! Боже мой!

Её голос — лезвие по стеклу. Рука резко дёргается, отталкивая меня в сторону.

Я спотыкаюсь о бортик фонтана. Вода встречает меня ледяным поцелуем.

"Как странно… Он всегда говорил, что этот фонтан — лишь для красоты. Но глубина здесь обманчива."

Мои ноги бьют по пустоте, не находя дна.

"Так вот каково это — тонуть в золотой клетке?…"

Кто-то кричит сверху, но звук будто из-под толщи стекла, а не воды. Мысли пульсируют, как ядовитые осколки: Шампанское. Мы пили его перед ужином и только что.

"Месть. Чья? Тех, кого он уничтожил в Ливии? Или тех, кого предал в ЮАР? Сделки с оружием?… Ничего не понимаю. Почему я не могу закричать? Почему голос застрял где-то в горле, как несчастная пробка от шампанского? Если он умрёт, умру и я. Потому что без него я — просто тень, которую он когда-то оживил."

И мир гаснет.

Тьма смыкается, но чья-то рука хватает меня за волосы, выдёргивая на поверхность.

Лёгкие горят. Я беспрерывно кашляю.

Передо мной появляется встревоженное лицо — блондин с карими глазами. Его волосы и одежда мокрые от воды.

"Этот официант... с пирса... Тот самый, что подавал нам закуски вчера."

— Что с Николаосом?! — мой шёпот рвётся в клочья.

Он не отвечает, подхватывает меня на руки, прижимая к груди. Где-то грохочут взрывы, стекло сыплется с потолка. Или это лишь в моей голове?

Дверь уборной захлопывается за нами. Звук засова. Тумбочка скрипит, блокируя вход. Парень дрожащими руками ставит на неё тяжёлый ящик с полотенцами в бронзовой оправе.

— Что происходит?! — хриплю я и сползаю по кафельной стене, ноги не держат.

Он приседает передо мной, глаза бегают по моему лицу.

— Мятеж. Приплыли на катерах из Эритреи. Говорят, их лидер купил половину полиции острова. Рубят гостей, все громят без разбора... — он замолкает, смотря на мои дрожащие веки.

Я хватаю его за рукав рубашки.

— Нас... отравили. В шампанском. Нико... тоже...

Тьма снова накрывает меня.

...

Холодная вода хлещет по лицу. Щёки горят от пощёчин.

— Ну, давай! Господи, приходи в себя уже! — голос с густым греческим акцентом рвёт тишину.

Веки подрагивают, я приподнимаюсь на локтях, ожидая увидеть Нико...

Но передо мной — всё тот же официант. Блондин. Карие глаза. Полотенце в окровавленных руках.

Значит, это был не кошмар.

— Что... происходит? — мой голос хрипит, в горле пересохло.

Он прислушивается, прижав ладонь к двери.

— Выстрелы затихли. Мятежники пошли в центр города. Но выходить сейчас все равно опасно.