Развод. Чужой ребенок

Пролог

Праздник в честь нашей младшей дочери уже в самом разгаре.

Ей сегодня исполнялось восемь, а я только и могла думать о том, что ее родная мама не застала свою девочку в этот и другие годы.

Инна умерла, когда Вере исполнилось пять.

Пока что она вспоминает ее, но я вижу, как меркнет эта память о ней. Прошло три года с тех пор, как Вера переступила порог нашего дома как еще один член семьи. Мы не различаем ни Оксану - нашу старшую дочь, ни ее. Они обе наши.

Для нее я мама, а она моя дочка. Герман, разумеется, считает так же.

Он показал себя отличным отцом с нашей девочкой, поэтому я не могла ничего иного ждать к дочери своей сестры-близнеца.

То время потери было сложным. Герман с Инной имели ту самую связь, которая сложнее и непонятнее нам. Но она определенно существует. И моему мужу пришлось тяжело без своего фактически второго «я».

Я знаю Германа двадцать лет, из которых девятнадцать как своего мужа, поэтому я могу сказать, как мы тяжело переносили смерть Инны. Боль утраты была схожа с паутиной, оплетшей всю семью. Но постепенно путы стали спадать. Теперь мы были родителями сразу двух детей с разницей в возрасте в восемь лет. И мы справлялись каждый божий день. Шаг за шагом, как семья.

Я прохожу по заднему двору, нашего дома и вижу, что единственная кому не особо интересен праздник — это Оксана.

Подхожу ближе и сажусь рядом на пластиковый стул.

- Как дела?

Она открывается от телефона, в котором все это время была потеряна и смотрит вокруг.

- Нормально. А у тебя?

- Совсем не интересно?

- Мам, когда мне было восемь, я гарцевала как Верка.

- А сейчас тебе семнадцать и можно не веселиться?

- Ну ма, - закатывает глаза.

- Я просто не хочу, чтобы вся твоя жизнь заключалась в этом экранчике, - указываю на ее телефон.

- Я общалась по поводу экзов с девчонками.

- Экзов?

Она снова закатывает глаза, и мы вместе улыбаемся.

- Нужно было и Олю позвать сюда.

- Она дома с мелким, ее мама уехала встречать подругу.

- И все же, ты бы обратила внимание на праздник. Ну а если тебе интересно, то я точно не отказалась от помощи.

- Я тебя услышала. Сейчас помогу.

- Благодарю. Папу не видела?

- Они с бабушкой пошли в дом.

- Хорошо. Ты можешь заменить салфетки и убрать пустые тарелки.

Встаю и ухожу в сторону дверей, которые ведут в гостиную. Я люблю этот дом. Мы переехали сюда сразу после того, как оформили Веру в нашу семью и ни разу не пожалели.

В доме абсолютная тишина, которая меня смущает.

Я была уверена, что Герман пошел со своей мамой за подарком. Но судя по тому, что я не слышу ни звука они… На самом деле, даже понятия не имею, что они могут делать. Разве что их тут просто нет.

Но я все равно иду по холлу между кухней и гостиной. А дойдя до коридора, из которого идут двери в спальни, в том числе и нашу понимаю, что они оба в главной.

Сама тишина заставляет двигаться тихо, хотя я не нахожу в этом причины. Однако подойдя к двери, я начинаю зачем-то прислушиваться и то, что долетает до меня, пронзает насквозь ржавой стрелой мое доверчивое сердце и не оставляет шанса на выживание.

- Не дай бог, если Мила узнает правду рождения Веры, - со вздохом произносит свекровь.

- Именно поэтому ты будешь продолжать молчать, мама, - резко отвечает ей мой Герман.

- Буду, - снова протяжной вздох. – Но правду все равно не утаишь. Она твоя дочь и если Мила узнает…

- Три года как-то удавалось скрывать и еще столько же смогу. Моя жена не узнает, что Вера мне родная дочь, а сестре была только племянницей, об этом знаем только мы двое и все.

Не выдержав, я толкаю дверь обнародовав себя и пригвождаю обоих людей, ведущих свою мерзкую беседу своим взглядом.

- Что ты сказал, Герман? – вопрос слетает с моих губ, а сзади внезапно появляется Вера.

- Мама?

Я оборачиваюсь и неожиданно для себя, не чувствую к ней ничего. Абсолютно ничего. Только боль, растекающуюся в моей груди.

Глава 1

9,5 лет назад

Герман

Просыпаюсь посреди ночи и не сразу понимаю, что меня разбудило. Затем чувствую, как рядом со мной мечется в ночном кошмаре моя жена, начинает всхлипывать.

Развернувшись к ней лицом, я обхватываю ее руками и, прижав к себе, удерживаю тело, которое норовит вырваться. Ее дыхание становится прерывистым.

- Ш-ш-ш… тише родная. Тише… просто кошмар. Просто сон, слышишь?

Она расслабляется и еще раз всхлипнув обнимает меня, переплетая свои ноги и руки с моими. Так, что не остается понимания, где заканчиваюсь я и начинается она.

Мила становится все тише и тише, пока не успокаивается окончательно. Сейчас она уже обнимает меня осознанно и ищет поддержки.

- Это был такой странный сон, - говорит надломлено, еле слышно.

- Ты можешь мне его рассказать? – глажу ее по голове своей ладонью, успокаивая.

- Нет… Не было четкой картинки. Просто хаос, но одно постоянное чувство страха. Это ужасно жутко.

Сильней обнимаю ее и целую в висок.

- Это уже третью ночь подряд, Мил, - напоминаю ей мягко.

- Знаю, - ощущаю ее дыхание на своей шее.

- Может сходить к терапевту?

- Думаешь?

- Почему нет? Если тебя что-то беспокоит, то лучше это решить сразу.

- Хорошо, я запишусь. Но знаешь, внутри такое чувство плохое. Не знаю, как описать. Подташнивает от волнения какого-то.

- Твое волнение проявляется каждый раз, когда у меня смена, родная, - улыбаюсь.

Жена поднимает голову и смотрит на меня долгим волнительным взглядом.

- Ты же не в банке работаешь.

- Да. Твой муж спасатель.

- Поэтому пообещай мне…

Я не даю ей договорить и прижимаюсь к ее притягательным губам своими.

- Обещаю, быть очень осторожным.

Целую неторопливо, растягивая момент, разделенный на двоих.

- Я сохраню твое обещание.

- Хорошо, - отвечаю и принимаюсь снова целовать, пока не замечаю часы на ее тумбочке у кровати:

- Через три минуты зазвонит будильник. Будем вставать?

- Не-а, мы поваляемся эти три минуты в обнимку, - отвечает она и накидывает на нас одеяло, накрывая им головы.

- Отличный план.

Смеюсь и притягиваю ее к себе плотнее, пока она забирается на мои бедра веселясь.

Я люблю ее долгие годы.

Она была студенткой факультета изобразительного искусства, когда я уже закончил свою службу и готовился работать в штате пожарных нашего города.

У нас были учения в институте, где училась Мила.

И когда на их паре случился «пожар» я спасал именно ее, влезая в окно на кране пожарной машины.

Эти секунды, пока нас спускали на землю, длились так долго, что их хватило влюбиться в эту прекрасную и очаровательную девушку раз и навсегда. О чем я не пожалел ни разу за прошедшие десять лет со дня свадьбы.

Когда будильник все же отвлекает нас от утренних объятий и ласк, мы с трудом и большой неохотой отрываемся друг от друга.

Вместе идем в ванную. Умываемся и приводим себя в порядок. И только потом выходим на кухню.

Мила ставит чайник. Я проверяю мультиварку, которая уже источает аромат аппетитной каши.

- Готово?

- Ага.

- Тогда я за дочерью.

- Удачи, - кидаю ей вдогонку и смеюсь.

Наша дочь — это единственный знакомый мне ребенок и человек, который просто ненавидит просыпаться по утрам. А ей на минутку восемь лет.

До меня доносится голос Милы, которая просит просыпаться Оксану, а та в ответ умоляет об одной минутке.

Каша успевает остыть, когда две любые девочки появляются на кухне.

Дочь, хмуро смотря на тарелку, садится за стол и неохотно ест.

- Доброе утро, - смеясь здороваюсь с ней.

- Когда уже лето?

- Сейчас апрель, посчитай.

- Не хочу, - бормочет под нос и берется за стакан с чаем. – Мам, мне кажется, я заболела.

- А ты знала, что не только любопытной Варваре оторвали нос на базаре, но и лживой.

- Папа, - возмущается она.

- Милая, я тоже люблю поспать, но есть вещи, которые неизменны. Завтракай и пойдем собираться в школу.

О да, дочь у нас с характером.

К восьми мы уже одетые спускаемся в лифте на улицу.

Оксана отошла от пробуждения и окончательно проснулась, жена выглядит свежей, но в глазах плещется тревога.

Протягиваю руку и, найдя ее ладонь, сжимаю ее.

Мила улыбается, но это просто губы, растянутые в улыбке, а не состояние души.

Она и правда последнюю неделю ведет себя странно с этими снами. И меня это беспокоит.

Я помню, как ей снился сон, что ее отец умирает. Это было пять лет назад. Но когда, однажды проснувшись утром нам позвонила ее мать и сказала, что произошло, Мила стала прислушиваться к своим снам. В подобное верить сложно, но, когда оно происходит на твоих глазах, ты меняешь свою точку зрения.

Машина у нас одна, поэтому мы завозим сначала Оксану в школу. Затем жену в школу искусств, где она преподает живопись, и только потом я еду на работу сам.

Но, прежде чем отпустить свою Милу, я прошу ее посмотреть на меня.

- Родная, постарайся успокоиться, ладно?

- Это глупо я знаю. Не представляю, как это выглядит со стороны, прости.

- Эй, я не об этом. Я просто хочу, чтобы ты успокоилась и отпустила тревоги. Все будет хорошо. Давай, когда завтра я вернусь, мы вечером сходим погулять или в кино?

- Отличная идея, - она улыбается мне и, протянув руку к щеке, гладит ее своей маленькой изящной кистью.

- Я люблю тебя, - поворачиваю голову и прижимаю свои губы к центру ее ладони.

- А я тебя.

Стою на месте, пока она уходит к зданию, а как только скрывается за массивной резной дверью, уезжаю на работу.

В пожарной части тишина.

Отряд Климова сдает смену и уезжает по домам, наш занимает пост.

- Всем доброе утро. Как тут?

- Тишина, - отвечает дежурный в диспетчерской.

- Аминь, - говорим в ответ хором.

Глава 2

Мила

Мое сердце оборвалось, когда посреди занятия по живописи мой телефон зазвонил.

Сегодня впервые я не убирала мобильный на беззвучный режим. И вот…

С пугающим страхом, который покрывал мое нутро колким покрывалом, я двигалась к столу и принимала звонок с неизвестного номера.

- Алло?

- Мила Евгеньевна?

- Да, - на выдохе отвечаю и жду. – Я слушаю, кто это?

- Это подполковник Борис Геннадьевич Шмелев, - я узнала и голос мужчины и имя. Он главный в пожарной части моего Германа. - Ваш муж находится в первой городской больнице.

- О боже… - оседаю на стул и отворачиваюсь от учеников. - Что… что с ним?

- У нас был вызов. Он спасал ребенка и его придавило. Он надышался дымом, и у него травмирована нога с поясницей. Но он жив.

Слушаю и медленно погружаюсь в прострацию клетки, сотканной из страха, а потом… будто глоток спасительный эти три буквы в конце.

Жив.

- Он не… не в критическом состоянии?

- Нет. Его жизни ничего не угрожает.

- Слава богу. Спасибо, что позвонили. Я буду очень скоро там.

- Это мой долг.

Уже собираюсь завершить звонок, но затем решаю задать вопрос.

- Скажите, а ребенок? Ребенок, которого он спасал?

- К сожалению, девочка умерла. Он пытался надеть на нее противогаз, но она уже надышалась дымом. Они были в опасной зоне поэтому, когда добрались до них, она уже не дышала.

- Господи, - из глаз скатываются новые слезы и ощущение боли и сожаления становится сильней.

- Возможно, Герману, понадобится не только помощь врачей, когда он придет в себя.

- Я поняла.

- Будьте с ним рядом, Мила.

- Хорошо. До свидания.

- До свидания.

Как только в динамике слышится короткий повторяющийся гудок, я опускаю телефон и смотрю на него не моргая, пока на плоский экран не капает слеза.

Такое постороннему человеку тяжело осознавать, а быть причастным…

- Мила Евгеньевна, - зовут меня ученики и это заставляет меня взять себя в руки.

- С вами все хорошо?

- Уважаемые ученики, на сегодня занятия отменяются. Мне срочно нужно уехать. Если Светлана Викторовна сможет подменить, то она придет сейчас. А пока что сидите и заканчивайте картину. Я поговорю с заведующей, чтобы она связалась с вашими родителями.

Быстро собираю вещи и спешу на выход.

Быстро обрисовываю Свете проблему, и она соглашается взять моих ребят.

- Если нужно будет, ты бери отгулы. Совмещу классы.

- Хорошо. Спасибо.

- Держись там.

Благодарно улыбаюсь ей и уезжаю на такси в больницу.

Когда я встречаю врача, мне по новой с медицинскими терминами поясняют состояние Германа, а я и слышать ничего не способна. Смогу хоть как-то успокоиться, только увидев своего мужа.

Слова практически пролетают мимо моих ушей, пока я считаю секунды. Но последние зацикливаются и повторяются раз за разом.

- Так что, можете быть спокойны.

- Спокойна? – повторяю за врачом.

- Да. Жизни вашего мужа ничего не угрожает. Скоро он проснется, и, оценив его психологическое состояние, мы решим, как поступить дальше.

- Я поняла. А сейчас, я могу его увидеть?

- Можете. Но недолго. Он не проснется до вечера, поэтому…

- Хорошо, я вас услышала. Я просто хочу его увидеть.

Он указывает рукой на дверь с цифрой семь и так как я надела на себя халат, бахилы и шапку еще до этого, я тут же вхожу.

Больничный запах сильный и немного отвращает. Но стоит увидеть Германа, все остается на заднем плане. Ничего больше не имеет значения.

Только он, лежащий на узкой кровати. Будто просто спящий. Но все совсем не так.

На каждый шаг сердце сжималось сильней и сильней. На коже лица до сих пор виднелись черные мазки от дыма. Кисти рук были в царапинах. А на плече, так как он был накрыт не до самой шеи, бурая кровавая ссадина. Больше похожая на синяк.

- Что это?

Врач подходит чуть ближе и поняв, о чем я спрашиваю, отвечает.

- Судя по тому, что мне рассказали, на него что-то упало.

- Мне сказал полковник, что на поясницу, а не…

- Дважды упало. В первый раз была повреждена нога, во второй уже поясница.

Киваю в знак понимания, но мысль о том, что он пережил, бьет наотмашь. Когда он узнает, что у него ничего не вышло, он будет в отчаянии.

- Можно вас попросить, оставить меня с ним?

Глава 3

При виде сестры и жены вошедших в мою палату я чувствую, что меня отпускает состояние какого-то внутреннего беспокойства и раздрая.

Инну я не видел уже пару месяцев. А рядом с ней почему-то всегда наступает покой. Может, это обуславливает наша связь как двух близнецов, не знаю.

Они обе садятся по обе стороны от моей кровати, поставив пакеты с продуктами на тумбу. Мила улыбается, Инна что-то болтает без умолку, как всегда. Не хватает только дочери.

Я чувствую… чувствую, что могу дышать, хотя бы сейчас.

- Ты приехала надолго? – устремляю взгляд на сестру, чуть подтянувшись на подушке.

- Точно смогу сказать только завтра. Потому что сорвалась внезапно. Если все на работе решится и начальство не будет против, то пару недель точно с вами проведу.

- Отлично. А то пока выйду ты уже уедешь.

- Ты главное — скорее поправляйся, - улыбается Мила и берет в свои руки мою ладонь. Смотрит доверчиво и с беспокойством.

- Это я могу, - делаю все возможное, чтобы ответная эмоция была настоящей.

Когда они обе уезжают, время снова замедляется и наступает тишина, в которой мне быть невыносимо.

Но меня снова спасают. Сначала коллеги. Потом родители и снова Мила, которая приехала с дочерью.

Когда Оксана прослезилась и обняла, эмоции переплетались с чувством вины за свои мысли до этого, но и остаточным горьким привкусом гари, которое не выветришь, открыв настежь окна.

- Папа, ты скоро домой?

- Думаю да. Может, пару дней заставят поваляться.

- Хорошо, - она поднимает глаза и смотрит внимательно и так по-взрослому для своих восьми лет. – Страшно было, пап?

Я сжимаю ее плечи и хмурюсь непроизвольно.

- Я в тот момент страха не испытывал.

- Значит, ты герой, папочка, - снова опускает свою голову на мою грудь, а я сталкиваюсь взглядом с женой.

Возможно, она видит мой протест. Или же понимает, что я думаю по поводу этого слова. Именно поэтому она начинает говорить.

- Конечно, твой папа герой, дочка. Как же иначе? Расскажи отцу, что за конкурс у тебя намечается в школе.

- Я буду учить большое стихотворение про солдат. Приедут все-все школы с района.

- Надо же. Я тобой очень горжусь.

- Но я же еще ничего не сделала.

- Но я знаю, что ты будешь лучшей, независимо от результата.

В больнице меня оставили на три дня. Ушиб ноги был не таким сильным. Поясница тоже подлежала восстановлению. Остальные ссадины и синяки вообще не имели значения.

Я не смотрел все эти дни новости. Не слышал ничего о последствиях и не спрашивал ничего у других. Мне требовалось время.

Но когда я приехал домой, то столкнулся с той самой женщиной… той самой матерью, ребенка которой не спас и не знал, что ей сказать.

Я просто не знал, кого она видит перед собой.

Это была невысокая, лет тридцати пяти женщина. Ее глаза были пусты, а на голове повязан черный платок.

Мила говорила мне, пока я был в больнице, что видела ее. Что вспомнила и маму девочки и самого ребенка соответственно. Да и СМИ об этом трубили. Поэтому сейчас знала кто перед нами. Я тоже знал.

- Здравствуйте, - опираюсь на здоровую ногу и стараюсь стоять ровно, пока что мне это удается не очень хорошо. – Простите… Я…

- Спасибо, что попытались, - говорит, всхлипывая.

- Я пытался… клянусь…

- Я знаю… - сипло отвечает она и развернувшись уходит.

Не говоря ни слова, я опираюсь на временную трость и ухожу в подъезд.

Дома была тишина. Я попросил Милу не устраивать званые обеды. Она даже Оксану отправила к своим родителям на выходные, потому что сегодня пятница.

Жена с сестрой ходят где-то в гостиной, я же запираюсь в спальне и не планирую выходить.

Потому что перед моими глазами ее глаза. И я не верю, что там не было обвиняющих проклятий. Не верю в то, что она сказала «спасибо».

Это ложь.

Это проклятая ложь, которая мне не нужна.

Мила

На этот раз именно я проснулась оттого, что Герман ворочался во сне.

Он стонал протяжно и так больно, что у меня сжалось сердце.

- Дорогой, - не прикасаюсь к нему сразу, чтобы не усилить ужас, который он испытывает. – Герман, прошу, проснись… слышишь? Это просто сон, милый.

Но он зажмуривается все сильней и этот кошмар его не отпускает.

Мои руки опускаются на его плечи, которые я сначала поглаживаю, затем приобнимаю.

Его дыхание исходит из сжатых челюстей. Словно он его выплевывает из себя.

- Все… все… Герман, это я Мила. Возвращайся ко мне. Возвращайся.

Глава 4

Герман

Приехав на работу в понедельник, я не ощущал себя героем. Откуда бы взять силы голову держать все еще поднятой вверх?

Те, кто каждую смену со мной плечом к плечу смотрели с пониманием, жали руку, хлопали по плечу и желали скорейшего поправления.

Даже отвечать на вопрос о своем состоянии казалось неправильным. Но все это я оставлял глубоко внутри, отвечая и говоря все то, что принято в данных ситуациях.

У полковника надолго не задержался. Все по протоколу. Никаких отступлений.

- Мне эти писульки, - показывает на документы из больницы, - не ответят на вопрос о твоем состоянии, Ахматов, - на этот раз палец указывает на голову.

- Я понимаю.

- Понимаешь, это хорошо. Тогда скажи как есть.

Взгляд начальника становится более суровым.

Мужик он хороший, но если что-то почувствует Шмелев, то не отцепится, пока не убедится в том, что все реально поправлено и налажено. Поэтому я не решаюсь на обман. Это не поможет мне ни в каком из вариантов. Здесь нельзя прийти на работу и принять таблетку от головы, чтобы здравомыслие было на первом месте. Так просто не проходит.

- Помимо физического, сны беспокоят.

- Мне тебя направить к Ларисе Анатольевне?

- Да, - утвердительно отвечаю.

Самое глупое, это обманываться и отрицать очевидное. Я знаю, что мне нужна помощь. И я должен ее получить.

- Тогда, - он смотрит в календарь на столе, - две недели на восстановление ноги и поясницы, одновременно с этим приходишь к психологу. Допустить к работе не смогу, пока что поработаешь с инструктажем. Ясно?

- Так точно.

- Не теряй головы, Герман. Ступай.

Выйдя из кабинета, я стараюсь не воспринимать это, как что-то постоянное. Но не могу сказать, что я в восторге. Однако все же лучше, чем если бы меня отправили в принудительный «отпуск».

Кабинет нашего штатного психолога находится в отдалении от остальных комнат.

Стучусь и получив утвердительное «Войдите», прохожу внутрь.

- Добрый день, Лариса Анатольевна.

- Здравствуй, Герман Валерьевич. Что там у тебя?

Подхожу ближе и кладу на стол бумаги, которые отдал мне начальник.

Лариса на пару лет младше меня. В штате лет пять точно работает, может, чуть больше.

- М-гу, - рассматривает выписку и делает копии. - Садись на диван, я сейчас только блокнот возьму, - говорит она и я тут же поворачиваюсь в сторону серого двухместного диванчика, напротив которого стоит кресло.

Заняв удобный угол, я наблюдаю за тем, как она достает черный блокнот, берет из органайзера ручку и встав направляется в мою сторону.

- Итак, расскажи мне для начала, что тебя тревожит? Там в основном твое физическое состояние.

- Не стал рассказывать им, что в голове творится.

- Ясно. И что же там происходит?

Втягиваю ноздрями воздух, пропитанный древесным ароматом диффузора, по типу таких, как моя жена покупает в квартиру.

- Сны тревожат.

- Ты можешь о них более подробно рассказать?

Я хмурюсь. Потому что возвращаться в это все сложно.

Пальцы непроизвольно сжимаются в кулак.

- Не торопись, - доносится голос женщины.

- Это либо просто огонь, который разъедает кожу. Крики, которые в голову ввинчиваются. Иногда, - зависаю на этом слове. – Иногда я пытаюсь снова спасти ребенка.

На этом она отрывает голову от блокнота и смотрит внимательно.

- Такое с тобой впервые?

- Да.

- Вина?

Я с трудом умудряюсь держать лицо, чтобы ответить.

- Я должен был ее спасти.

- Несмотря на то что сделал все возможное?

Мои глаза впиваются в ее, и непроницаемая маска трещит и рассыпается.

- Ребенок погиб, значит, я сделал не все возможное. Она была на моих руках.

Лариса смотрит в бумаги.

- Насколько мне известно, тебя придавило обрушенным куском.

- Что говорит лишь о том, что пошел по неверному пути.

Шариковая ручка скользит по странице и, мне кажется, я ощущаю это. Будто по барабанным перепонкам.

Пальцы рук начинают потеть, и я испытываю желание сломать чертову ручку. Попросить остановиться.

Это злость. Снова.

- Герман, послушай, твои мысли, это знакомое в моей практике состояние. Трагедия случается в нашей работе. И главное суметь понять, что есть вещи, которые предотвратить невозможно. Вы ребята проделали огромную работу в тот день.

- Огромную, - злой смех срывается с губ, в то время как внутри все горит тем самым пламенем.

- Так и есть. Даже в обычной рутине мы находим моменты, которые можно было исправить, но ведь не крутим это в голове как карусель. Это важно Герман.

- Я понимаю.

- Правда?

- Да. Но как отключить эту карусель не знаю.

- Поэтому ты пришел ко мне, - на ее губах играет улыбка. – Для этого дня достаточно эмоций. Твое время будет по понедельникам и пятницам в два часа. Устроит?

- Да.

- Если у тебя будет желание поговорить, ты можешь позвонить заранее, и я посмотрю, что могу для тебя сделать.

- А мой сон, выпишете мне что-нибудь.

- Конечно.

Она протягивает мне листок с назначением.

- Это не снотворное. Принимаю по таблетке два раза в день. Я все написала в рецепте.

- Спасибо.

Мы оба поднимаемся со своих мест, и Лариса подходит чуть ближе. Затем опускает руку на мое плечо в качестве поддержки.

- Ты не один, Герман. Это самое главное.

Кивнув, я выхожу и прихрамывая направляюсь к выходу.

Сев в такси, я называю водителю адрес. Но это далеко не мой дом.

Я хочу кое о чем еще раз подумать.

Глава 5

Место пожара до сих пор было ограждено желтой лентой, но рядом никого. Выгоревшие почти на восемьдесят процентов несколько этажей. На одном из которых я и застрял.

Перед глазами стояли картинки того дня. Было ощущение, что огонь жалит меня по новой, кусает спину и торопится поглотить. Вместе с этим ощущением боли и заживо плавящегося тела, страх пробирался под кожу. На моем теле достаточно ожогов, я знаю, что это за чувство. И сейчас оно было ярким. Но я сумел избавиться от этого наваждения.

Обошел по краю здание, дойдя до того самого окна, куда я так и не смог добраться.

Глаза стали сканировать остальные окна, менее поврежденные и мозг заработал в ином русле. Я начал видеть пути, которые сразу не распознал и чем больше думал об этом, тем сильнее начинал злиться.

Мне стоило увидеть все это сразу… Мне стоило просто посмотреть по сторонам.

Руки затряслись от гнева, бурлящего в крови.

Что, если бы пошел не я спасать ребенка? Что, если я не просто не спас, а виновный в этой гибели?

Телефон стал разрываться от входящего звонка, который я до этого и не слышал.

Вытащил и, заметив имя Милы, не решился поднять трубку. Не хочу говорить с ней в таком состоянии.

Отошел к лавочкам, которые располагаются прямо перед зданием, и сел, чтобы отдохнула нога, да и спина тоже. Сколько прошло времени с момента, как я выпал из реальности, без понятия. Даже не помню, во сколько я сюда приехал.

Вызвав такси, я поехал на этот раз домой, где меня встретила жена, стоило открыть дверь.

- Герман? – Мила выскочила в прихожую и потрясенно посмотрела на меня.

Оглядела так, будто была уверена, что со мной должно было что-то случиться.

- Господи, - бросилась на шею и сжала в своих руках. – Где ты был?

- Со мной все в порядке. Успокойся.

- Я надеюсь, - услышал, как она всхлипывает, и поцеловал в щеку, отодвигаясь.

Заглядываю в ее глаза и ощущаю вину.

- Я правда в порядке, не стоило так беспокоиться, Мил.

Ее мягкие руки, на которых виднеется не смытая краска после работы, берут мое лицо. А глаза смотрят с огромной любовью.

- Ты не можешь так со мной поступать, Герман. Прошу тебя, не делай так больше, - слезы в ее глазах отражают свет лампы, горящей в коридоре.

Карие глаза, кажутся песочными и потерянными.

- Не буду. Клянусь, - губами касаюсь ее губ. – Прости.

- Хорошо, - шепчет в ответ и тянет за собой.

Помогает снять куртку, потому что все еще холодно на улице в этом апреле.

- Голоден?

- Ужасно.

- Отлично. У меня уже готово мясо.

- А где, Оксанка? – замечаю тишину в квартире и оглядываюсь.

- У Лены. Отпросилась недавно.

- Которая одноклассница?

- Да.

- Ясно, - сажусь за обеденный стол и наблюдаю, как Мила суетится с поздним обедом. – Как на работе дела?

Спрашиваю, желая заполнить этот момент ее голосом.

Что в моей жене присутствует и не меркнет, так это ее тяга к живописи и искусству.

Если у нее день рождения или праздник, связанный с дарением подарков, то она постоянно просит одно и то же. Главное, чтобы это было вплотную с ее любимым делом взаимосвязано.

Ухожу в свои мысли. Слушаю ее веселый голос, но затем все сменяется неожиданным вопросом.

- Так где ты был?

- На работу съездил. Встретился с психологом.

Замолкаю, не знаю почему. Мила останавливается у стола с тарелкой в руках и внимательно смотрит, явно понимая, что я молчу не просто так.

- Прошу, поговори со мной, родной, - гладит мое плечо, и я решаю, что она должна понять меня.

- Я ездил на место пожара, - сдаюсь и тру ладонями лицо.

- Что? Господи… зачем?

Ее вопрос заставляет резко открыть глаза.

- Я… Ты не понимаешь. Я должен…

- Герман, я прошу тебя, не нужно себя винить. Не нужно…

- Мила, хватит, - перебиваю ее, встав из-за стола. – Не надо лезть… Ты не понимаешь, что я испытываю.

Смотрю на нее строгим взглядом, подбирая такой же тон. Я не хочу грубить жене, но если она не собирается меня слушать и слышать, то мы не будем и вовсе говорить на эту тему.

- Я понимаю, может быть не до конца, но Герман, тебе нужно прекратить истязать себя за то, в чем ты был не властен, - ее руки тянутся ко мне в попытке сгладить острые углы, но я уже не властен в своих мыслях.

- Твои слова и подтверждают, что ты ни черта не понимаешь, - ухожу из кухни с пропавшим аппетитом и скрываюсь в спальне.

Мила

Меня пригвождает к полу его отстраненность, злоба и что-то черное, что источала его аура, пока Герман стоял передо мной.

Тон голоса, что больно ранил каждым словом. Затем шаги через всю квартиру и громкий хлопок дверью.

Мой муж… сейчас мало походил на человека, которого я знала еще пару недель назад.

Но все что я могла сейчас сделать это оставить его в покое.

Как бы мне ни хотелось пойти и выслушать, обнять и просто быть рядом, этого не хотел он. И я не знала, как правильно справляться с этой его болью и виной, что засели в сердце моего Германа.

Но в одном я была уверена, сдаваться я не стану, как и ему не позволю.

Оставлять обед на столе я не стала. Поэтому убрала обратно.

Прошлась по квартире, тихо ступая на носочках практически. Посмотрела на часы, что показывали лишь три часа дня.

Дочь будет у подруги долго. Герман тоже нескоро выйдет и будет готов говорить со мной, поэтому я ухожу в небольшую комнату, которую оборудовала для своего творчества. Ставлю холст на специальную подставку. Любимые кисти уже ждут своего момента. Палитра. Валик. Краска.

В голове рождается небольшая буря. Я выхватываю из нее элементы и объединяю их в одно.

Убираю лишнее. Создаю дополнительные цвета. А когда понимаю, что это то самое. То чуткое и важное, что я ощущаю и хочу низвергнуть, то беру валик и заполняю полотно оттенком зеленого мха с примесью красного моря.

Глава 6

После того срыва мужа на кухне прошла уже неделя. Относительно спокойная.

Я терпеливо и с пониманием относилась к его снам. К тому, как он порой выпадал из реальности и сидел тихо с задумчивым лицом, кусая щеку изнутри. В то время как я рассказывала что-то, отвечая на его же вопрос.

Этот пожар, забрал его покой. Он забрал моего мужа, и я не знала, что с этим делать.

Я тревожилась. Обратилась онлайн к психологу. Рассказала все, в том числе свои тревоги на что получила ответ, что мне нужно быть внимательной и слушать его каждый раз, когда муж идет на контакт. Это предполагалось как начало сближения с Германом и поддержки.

Проблема была в том, что он мне ничего не говорил.

Отмахивался так, будто это уже в прошлом. Но также он дистанцировался, и это больше смахивало на замкнутость и отрешенность, а не подобие нормальности.

Радовало то, что он по-прежнему ходит к их штатному психологу. И я надеялась, что уже скоро мой муж снова вернется к нам рассудительным, спокойным… прежним.

Сегодня я задержалась на работе, потому что намечающаяся выставка юных художников требовала полного участия. Новые картины ребят, которые мы должны были закончить раньше, покрывались лаком. Раскладывались по стилям, чтобы не перемешивать их. В общем, я устала и мои ноги были распухшими, требуя отдыха.

Оксана уже была дома, Герман тоже, поэтому я зашла в кондитерский магазин за пирожными и булочками на завтрак для всей семьи.

Войдя в квартиру, я сразу поняла, что здесь что-то происходит. Что-то не очень нормальное, стоило заметить, что светильника из прихожей, который обычно стоит на тумбе нет, как и моего выпрямителя для волос, который я оставила этим утром тут, быстро поправляя волосы перед выходом.

Едва ли скинув туфли, я поспешила в гостиную, откуда доносились голоса и стуки, и застопорилась на пороге в нее.

- Герман, что ты делаешь?

Он сидел в центре, а вокруг него лежали электроприборы.

Дочери это казалось веселым, поэтому я обрадовалась, что не застала ее в слезах или испуге.

- О, привет, Мила, не слышал, как ты пришла, - он выглядел, как прежде. - Решил перепроверить вилки и провода. Согласись, что это нужно делать периодически? Неисправные приборы опасны.

- Конечно, - улыбка была натянутой, потому что я не хотела нервировать его и выдавать свое беспокойство. – Я с тобой согласна. Ты скоро заканчивать будешь? Я планирую вас пригласить на ужин через минут пятнадцать.

- Ага. Как раз освободишь кухню, я там немного поработаю.

- Хорошо.

- Мам, - позвала меня дочь, стоило мне повернуться и направиться в нашу спальню.

- М? Что зайка?

- А я крутила отверткой болтики. Папа разрешил.

- Здорово. Ты уроки уже сделала?

- А нам только литературное чтение задавали.

- И-и-и…

- Я его прочитала, а потом пришла к папе.

- Умница, - целую ее в макушку. - Я скоро буду.

Скрывшись за дверью, я постаралась сбросить с тела незаметную для других дрожь.

Я не знаю, почему эта картинка Германа меня так напугала и всполошила.

Он и раньше подкручивал приборы. Но перед этим на такие факты указывала я сама.

И я понимаю, что сейчас в нем присутствует страх, который невозможно вот так просто обуздать. Но я испугалась уже сама, и это не в первый раз. Именно поэтому я задерживаюсь еще на пятнадцать минут не в силах выйти за дверь и принимаю душ.

Но стоит мне выйти в спальню из ванной, я натыкаюсь на Германа.

Сердце пускается вскачь.

- Ты меня напугал, - кладу руку на грудь.

- Извини.

- Как твои дела? Что нового на работе?

- В порядке я, Мила.

Он проходит мимо меня и закрывается в ванной больше ни слова не сказав.

Не обращая внимания на этот момент, я разогреваю ужин, кормлю семью. Занимаюсь делами на кухне. Все это время муж ждет, пока я закончу с посудой, поэтому решаю завести разговор с ним.

- Помнишь, я говорила тебе о выставке в моей школе?

- М-гу.

- Мы почти к ней подготовились. Будет мини-аукцион, ну знаешь, чтобы детей поощрить. Я решила, что куплю одну картину и подарю своим родителям на годовщину. Но это символический подарок, поэтому нам все еще стоит подумать над тем, что купить от нас. Ты какие-нибудь варианты уже смотрел?

- М-гу…

Оборачиваюсь к мужу, который стоит у окна и смотрит прямо в сгущающиеся сумерки.

- Герман, - зову его, привлекая внимание.

- Ты уже закончила? – смотрит на меня и срывается к своим инструментам.

- Я не закончила. Но спросила, как проходят сеансы у психолога?

- Лариса говорит, что я иду на поправку. Мои сны ведь уже лучше.

- Так и есть, - соглашаюсь с тем, что кошмаров стало значительно меньше. - Значит, Лариса, - выделяю ненамеренно ее имя, потому что он всех своих коллег называет по имени и отчеству, - уверена в этом?

- Что за тон? - сразу реагирует муж.

- Что прости?

- Ты говорила с ехидством. Думаешь я псих?

Но только его реакция совершенно иная, будто он в мозгу просто-напросто перевернул мои слова и мысли в угодную ему сторону.

- Думаю, что стоит обратиться к другому специалисту.

- Зачем?

- Потому что кто-то другой может быть лучше, чем ваш штатный.

- У нас в команде профессионалы.

- Я не опровергаю твои слова, - говорю совершенно спокойно, в то время как он явно заводится. - Я говорю лишь о том, что…

- Знаешь, Мила, ты стала какой-то невыносимой в последнее время.

- А… Герман, я… Не верю, что ты только что это сказал. Невыносимой? Да мы с тобой почти не разговариваем.

- Поэтому и не разговариваем. Стоит открыть рот, тут же появляются претензии.

- Претензии? Ты вообще обо мне сейчас говоришь?

- Думаешь, я не видел, как ты смотрела на меня в гостиной?

- Как?

- Как на психа, - прикрикивает, и я тут же оглядываюсь на коридор, чтобы дочь не услышала и шикаю на него. - Ты меня даже понять не можешь. А я забочусь о вас обеих.

Глава 7

Герман

Уже месяц.

Чертов месяц, а я будто в ловушке. И она не исчезает.

Я не могу находиться на работе, потому что там я не пожарный, а всего лишь инструктор по безопасности, черт побери. Меня не допускают к работе.

Я хочу найти покой дома, но и там ни черта хорошего.

Мила меня не слышит, поэтому я стараюсь от нее отгородиться, родители все жду от меня какого-то там чуда. Сестра названивает со своими «Ну как ты?».

Как я могу быть нормальным в этой обстановке. Единственное, что освобождает меня на долгий час от нервов это сеансы с Ларисой. Она не пилит, не ждет от меня ничего, она просто выполняет свою работу.

- Ты сегодня нервный. Что-то не так?

- Я хочу работать. Я чувствую, что готов. Как долго я буду чувствовать себя пациентом психиатрического отделения?

- Герман, ты не болен. Ты просто восстанавливаешься после пережитого. Это ПТСР. И я не буду рассказывать тебе, что это такое.

- Я знаю, что это.

- Отлично. Значит, ты должен понять, что месяц еще не закончился, как мы с тобой встречаемся в рамках консультаций. Для этого срока ты справляешься очень хорошо.

Встаю со своего места на диване и отхожу к окну, выглядывая на улицу через горизонтальные жалюзи.

- Я не понимаю, почему остальные думают будто я какой-то ненормальный, - задаю вопрос, не ожидая на самом деле ответа.

- Возможно, они просто тревожатся за тебя, - все же доносится голос психолога.

- Тревожатся, - усмехаюсь, сунув руки в карманы, сжимая пальцы в кулаки. – К черту такую тревожность. Проще оставить меня в покое.

- Герман, тебе нужно научиться доверяться семье.

Опять по новой.

- Я не хочу говорить с Милой, когда она пристает со своими вопросами, или с матерью, которая звонит каждый день.

- Ты им это говорил?

- Разумеется. Они не понимают меня. А если я и говорю им о проблеме, они не понимают. Задают еще больше вопросов, и я срываюсь. Потом я чувствую вину за свои действия и слова. Иду и извиняюсь. Я устал. Мне проще просто не говорить об этом. Или делать вид, что со мной все в порядке.

Позади слышатся короткие шаги, и женщина оказывается рядом со мной.

- Я понимаю. И это тяжело. Но наша с тобой работа в скором времени повлияет на восприятие заботы от близких.

- Надеюсь, что это и правда случится скоро.

Сеанс с психологом закончился в пять. Мы сдвинули встречи, чтобы это не отвлекало от моей основной работы. Поэтому я вышел на улицу и вдохнув майский воздух, решил заехать перекусить. Все равно Мила занята на своих выставках, Оксана поест у бабушки одной или же другой, смотря кто там, как договорится. Вряд ли кто-то ждет меня дома с тарелкой горячего супа.

- Черт, - выругался и пнул ногой камень.

Тяжело признаваться в том, что ты ищешь утешения не с женой, а в тишине желая быть подальше от нее.

Я признаю, что у нас стало все дерьмово. Мне кажется, что даже дочь сторонится меня. Правда в том, что я сейчас не способен быть ей хорошим отцом. Впрочем, хорошим мужем я тоже быть не могу.

У автомобиля стопорюсь, потому что вдалеке замечаю Ларису Анатольевну, которая кружит у своей машины, и подхожу.

- Все в порядке?

- Пока не знаю. Я собиралась идти к ребятам на смене, чтобы помогли. Она что-то не заводится.

- Надо Петра звать, он в этом лучше всех понимает.

- Хорошо.

Опускаю глаза на ее туфли и хмыкаю.

- Стой тут, я вернусь с ним.

Возвращаюсь с мужчиной и пока он возится с машиной Ларисы, стою с ними, если что отвезти ее домой, потому что парни на смене и не могут отступать от устава.

Благо все получается удачно и, проводив женщину, я сажусь в машину и вижу сообщения и звонки от Милы.

Как обычно: «Где ты?», «Что с тобой, Герман?», «Позвони», «Напиши».

Откидываюсь на спинку сиденья автомобиля и смотрю вдаль. Все внезапно становится таким тяжелым: дыхание, движение век, рук.

Я открываю смс и отвечаю ей, что все еще на работе, а сам уезжаю к небольшой закусочной. Покупаю там еды навынос и ем в машине на парковке.

Домой возвращаюсь к семи и застаю Милу в домашней одежде, дочь на диване в гостиной. И вроде бы все в норме, но я чувствую, что снова будет претензия.

Когда жена меня замечает, то ее взгляд останавливается на несколько секунд, прежде чем снова ускользает в сторону.

- Всем привет.

Целую дочку и хочу поцеловать Милу, но та встает с кресла, где сидела и уходит на кухню.

- Оксан, пойди к себе, солнышко, - просит ее, скрываясь за дверью.

Дочь быстро уходит, а я ступаю за женой.

Войдя на кухню, я закрываю дверь за собой и встаю сложа руки на груди.

Мила стоит перед окном, уперевшись руками на подоконник.

- Я хочу быть нужной тебе и важной, Герман. Я хочу быть женщиной, к которой ты придешь в первую очередь. Но, возможно, сделала что-то не так в самом начале. Ты согласен со мной?

- Мила, все так и есть, просто сейчас у меня сложный период.

- Я это понимаю. И я стараюсь быть терпеливой. Мы семья. Я давала тебе клятвы и обещания быть опорой в любой ситуации.

- Знаю.

- Хорошо. Ты можешь сказать, где ты был после работы?

- Приехал домой.

- Нет, Герман, - она поворачивается и смотрит с глубокой обидой мне в глаза. - После работы, которая закончилась в пять, ты уехал.

В этот момент я ощущаю себя в клетке. Ярость становится во главе всего.

- Ты что следишь за мной? Звонишь на работу, чтобы узнать, где я и что делаю? – мои слова сквозят полнейшей злостью.

- Ты не отвечал. Поэтому я позвонила в часть.

- Может, я был занят, - срываюсь на крик.

- Был… Но не работой.

- Какого хрена, ты это вытворяешь? Какая разница, где я был?

- Сегодня пятница, Герман, - ее губы дрожат. – Я ждала тебя, чтобы поехать на праздник моих родителей. Ты сказал, что договорился с коллегами. Уйдешь пораньше, и мы отправимся все вместе. Поэтому я тебя искала.

Глава 8

Мила

Я всегда бы хорошей женой. Хорошей матерью. Я уважала и имела в ответ уважение. А сегодня столкнулась с полным безразличием. И мне сложно осознать, что возможно это происходит гораздо дольше. Во мне борется женщина и жена, которая обещала своему мужу быть с ним в любом моменте его жизни.

Я терпела все эти его перепады психики, настроения, его боль в конце концов. Но сегодня, словно что-то надломилось от его отчужденности уже внутри меня.

Я ощутила себя врагом в его жизни, но чем заслужила это, понять просто не могла.

Эти его крики, слова, будто я чужая женщина… За этот месяц я и себя саму стала терять в нервотрепке между нами двумя. На самом деле, уже забылось, когда мы в последний раз улыбались искренне или говорили больше двух минут, не срываясь на крик или ссору.

Смотрю на него и вижу сожаление. Я вижу своего мужа, который не доводил меня до слез, который оберегал меня и любил так сильно, как только мог мужчина. Женщина внутри верит этим глазам, жена ликует его возвращению.

Сейчас передо мной стоял именно он. Но я знаю и то, что как только я моргну, он пропадет вновь, оставшись простым видением и я останусь наедине с кричащим и хватающим за руки в порыве гнева незнакомцем. Я больше не могу обманываться на его счет.

- Мила… - муж делает шаг ко мне, но я выставляю руку.

Эта дистанция хотя бы помогает мне оставаться в здравом рассудке.

- Не нужно. Прошу, давай просто поговорим, Герман. Стой на месте.

- Прости… родная моя, я клянусь… Я просто забыл… - мягкий голос льется на израненное его грубостью сердце, и я роняю слезы, тут же стираемые пальцами.

- Я знаю, что ты забыл. Я это знаю.

- Прости. Прошу, давай… - он делает вдох, насыщаясь какой-то идеей, пока не выдает ее, - завтра мы поедем к твоим родителям, устроим им ужин за свой счет. Подарим подарок. Только не плачь, умоляю, Мила.

- Герман, - из глаз снова текут слезы. – Отчасти я плачу из-за этого вечера, но… Я…

- Говори, ну же. Скажи, что ты хочешь и я все сделаю, клянусь…

Мой подбородок затрясся, от слов, которые я сейчас должна была произнести.

- Герман, я так не могу. Понимаешь? Чувствую, что не могу…

- Как так?

Он останавливается и, уперев руки по бокам бедер, ждет мой ответ.

- Этот месяц, он стал большим испытанием. И раньше у тебя бывали плохие дни, но в этот раз… Ты очень изменился и… я ловлю себя на мысли, что я боюсь тебя, - голос сипит от слез и сдавливающего горло кома. - И наша дочь…

- О чем ты? – его взгляд из сожалеющего, становится внезапно суровым. – Что наша дочь?

- Оксана тоже тебя боится. Твоя дочь тебя боится, Герман.

Шок на его лице так красноречив, что я уже сожалею о сказанном. Но я не лгала ему о нашем ребенке.

- Она меня боится? Что ты хочешь этим сказать? Что я какой-то монстр? – его руки взлетают вверх на эмоциях.

- Я сказала лишь то, что твоя дочь боится твоих срывов.

- Это ты? Ты ей наговорила?

- Наговорила? – его слова меня выводят из себя. – Ты что не замечаешь сам, что, когда ты дома, не разучился говорить спокойным голосом? Ты постоянно орешь на меня. И неужели ты не думал о том, что твоя дочь это услышит? Но гораздо проще вылить все это на меня, не так ли? Обвинить меня, чем признать свою ошибку. Герман… да что с тобой такое?

- Ты прекрасно знаешь, что со мной, Мила. Так сложно быть просто женой? А не капать на мозги?

Отшатываюсь, с трудом сдерживаясь и понимая, что, то решение, которое я приняла, самое верное для нас сейчас.

- Я тебя услышала.

Воздух проникает в легкие с трудом, но я все же говорю.

- Герман, нам нужно временно пожить отдельно.

Все! Сказала!

Пронзительный взгляд останавливается на моем лице, затем он быстро реагирует и приближается.

- Ты хочешь расстаться?

- На время.

Он напирает и мне становится неудобно быть зажатой между подоконником и мужем. Но я не даю ему повода, чтобы он видел мой страх.

Поэтому смотрю на него задрав голову и не отвожу взгляд.

- Ты что, мать твою, серьезно?

- Да. Это время на расстоянии, я хочу, чтобы ты занялся своим психологическим здоровьем. Тебе не становится лучше…

- А, ну ясно. Эти твои умозаключения, - отходит и задирает голову к потолку.

- Не мои. Все считают так же.

- Все? Ты что с кем-то это обсуждала?

- Твои родители, Инна. Все мы…

- Мила, - орет так внезапно и громко, что у меня в ушах звенит. – Ты что, не можешь остановиться когда нужно? Просто замолчать, - обхватывает мое лицо своими большими ладонями.

- Что ты творишь с собой и с нами? Неужели ты не видишь этого? – мои слеза скатываются к его большим пальцам, которые впиваются в кожу.

Он растирает соленые капли и упирается своим лбом в мой.

- Я не знаю, что происходит, родная… Прошу, - встает ближе, вплотную ко мне и пытается поцеловать.

- Нет… Нет, я не хочу… я не буду, - вырываю свое лицо из его хватки и не позволяю все свести к сексу. – Это не выход. Герман, я очень тебя люблю. И поэтому я за тебя беспокоюсь. Найди специалиста и прими нормальную помощь.

- Та, твою ж мать… - снова кричит и в этот момент его перебивает крик, пронзительный и тонкий крик нашей дочери.

Она стоит в открытых дверях и просто кричит.

- Господи, - подбегаю к ней и обнимаю Оксану, сама же смотрю на мужа, который не верит своим глазам, похоже. – Ты видишь это? – шепчу дрожащими губами, пока ребенок, обхватив меня, плачет, упираясь в мою грудь.

Герман стоит так какое-то время, затем срывается из квартиры и захлопывает дверь.

- Все хорошо, солнышко. Все хорошо, - веду дочь в ее комнату и остаюсь там с ней, пока она молчит и я молчу.

Когда она задаст свои вопросы, я отвечу на них.

Глава 9

Истерика дочери проходит, но мы по-прежнему сидим с ней на небольшом диванчике. У нее большая и светлая комната, которую мы обставили с огромной любовью и комфортом, когда она подросла.

- Мам, - она зовет меня очень тихим и все еще дрожащим после слез голосом.

- Что, моя девочка? – наматываю кончики ее волос на палец, упираясь носом в макушку.

- Почему папа стал таким?

Этот вопрос не стал неожиданным.

И я все думала, как ответить нашей восьмилетней дочери правду, которую она поймет правильно. Поймет, что человек не робот, не машина… Но иногда, что-то внутри все же ломается.

Я отодвигаюсь от нее немного и жду, когда Оксана посмотрит мне в глаза.

- Ты ведь знаешь, кем работает папа?

- Угу, он пожарный. Спасает людей.

- Все верно, - с улыбкой убираю пару выпавших локонов за уши, продолжая говорить. – Это очень сложная и ответственная работа. И порой… Не все пожары можно потушить сразу. И не всех можно спасти, родная.

- Правда?

- К сожалению. И когда такое случается, это… это тяжело. Иногда нужно время, чтобы пережить.

- Как папе?

- Да.

Она смотрит на меня, затем опускает голову и ссутулившись говорит:

- Я думала… он больше тебя не любит.

- Что ты… Папа… он просто запутался, и ему нужна помощь.

- А почему он кричит? Мне страшно, когда он возвращается домой…

Шепчет так, словно рассказывает мне секрет, а мое сердце только что разорвалось от боли. Он должен слышать это. Должен понимать, что творит с нами всеми. Во что превращает нашу жизнь. Упертый и невыносимый мужчина.

Надеюсь, что он поймет это.

А пока…

- Оксана, посмотри на меня, пожалуйста, - жду, когда она сделает то, что я прошу. – Папа не причинит тебе вреда. Запомни это. Но, если ты видишь, что он в плохом настроении, посиди в комнате, ладно? Просто пережди этот момент, солнышко.

- Ладно.

Я не верю, что прошу об этом своего ребенка. Но и ничего другого я не могу предложить. Герман должен съехать на время. Пусть занимается лечением, а потом мы будем пытаться все исправить. Пока что это просто невозможно, если он считает меня врагом.

Я снова обнимаю Оксану и закрываю глаза, стараясь успокоиться самой.

- Мам?

- М?

- А можно к бабуле?

- Сейчас?

- Пожалуйста, мам. Я очень-очень хочу, - вцепляется в меня и сильнее обнимает, что я почти задыхаюсь.

Ведь когда я открываю глаза, я замечаю в небольшом проеме не до конца запертой двери моего мужа.

«Смотри… и слышь то, что происходит с нами всеми», - твержу ему мысленно и надеюсь, что глазами он это прекрасно читает.

- Конечно, милая. Бабушка будет очень рада.

Она не вскакивает на ноги, как это обычно бывает, если я говорю, что мы едем в гости к моим родителям. Она не кричит "ура" и не смеется.

Дочка встает, отпустив меня, и идет к своему шкафу, чтобы вытащить рюкзак и собрать необходимые вещи.

- Я пока что пойду оденусь, ладно?

- Хорошо.

Закрыв за собой дверь, я ступаю мимо Германа в спальню, зная, что он пойдет за мной.

Дверь в нашу комнату, я так же закрываю.

Он молчит и наблюдает за моим перемещением по комнате.

Наблюдает за каждым шагом.

- Так и будешь молчать? – не выдерживаю, вылезая из домашней одежды.

- Что ты ей сказала?

- О чем?

- Обо мне.

- Я сказала, что ее отец не причинит ей боли. И кричит он не потому, что маму разлюбил. А потому что у ее папы сложная работа и ему нужна помощь. Вот что я сказала нашей дочери, которая рыдала полчаса после твоего ухода.

Внутри меня было так много злости. Так много невысказанного.

Я же молчала, принимая его боль. Принимая его поведение и настроение. Я молчала, потому что я жена человека, который спасает жизни и, может быть, на стрессе, после увиденного и случившегося. Господи, да он же чуть не умер, спасая ребенка.

Я молчала, потому что так принято. Потому что так заведено. Потому что никто не поймет жену, которая уйдет от мужа, у которого ПТСР.

Но когда мой ребенок боится собственного отца. Когда он плачет, я переступлю через эти установки, вопреки тому, что скажут эти самые люди.

- Ты будешь молчать?

- А что я должен говорить?

Замираю с кофтой в руках и смотрю на мужа.

- Мы едем к моим родителям на выходные. Пожалуйста, отнесись к моей просьбе серьезно, Герман.

- Ты о том, чтобы разойтись?

- Я не говорила этого. Я сказала, что нам лучше пока что… - внезапно я осознаю, что до него будто ничего не дошло. - Господи, ты что не понимаешь ничего?

- Мил, просто уезжай. Мы поговорим потом.

Киваю, закусывая щеку изнутри.

- Ладно, - поднимаю ладони. – Хорошо.

Больше не говорю с ним ни о чем.

Видимо, съехать придется нам с дочерью.

Захожу к ней в спальню и нахожу Оксану уже готовой.

- Поехали?

- Ага. Я все взяла.

- Я тоже, - показываю ей свою небольшую сумку, потому что у родителей полно наших вещей.

Когда мы уже обуваемся, к нам выходит Герман.

Оксана не поднимает на него глаз, будто провинившаяся.

- Я вас отвезу.

- Не стоит. Такси нас уже ждет. Отдыхай, - отвечаю ему и с по-настоящему тяжелым сердцем выхожу.

Я люблю своего мужа. Но если все останется на том же уровне, то эта любовь быстро умрет в попытке оправдать мужчину, который причиняет лишь боль.

Герман

Несмотря на то что Мила попросила их не отвозить самому, с чем я согласился. Все равно спускаюсь с моими девочками вниз.

Эта передышка всем нам пойдет на пользу.

Мы с женой перестали слышать друг друга. Только вот в этом замешана дочка, и я не думаю, что Мила ее настроила против. Никогда не думал. Я знаю, что я не в порядке, просто не понимал, насколько это серьезно.

Сложно взглянуть со стороны на себя. Но в глазах дочери я увидел все что мог.

Оплачиваю дорогу, передав деньги таксисту и обойдя машину, встаю напротив Милы и Оксаны.

Глава 10

Ничего лучше не становилось.

Герман выливал на меня свою агрессию, нелепые претензии. На дочь, родителей и друзей не меньше. В итоге вся терапия, которая ему помогала последнее время, просто испарилась.

А когда его уволили совсем из части, запретив быть даже инструктором, то я своего мужа потеряла окончательно. Именно я его, потому что, когда я приняла решение уйти, он не казался мужчиной, семья которого распадается.

- Я знал, что ты в итоге так поступишь, - сказал он, наблюдая за моими сборами облокотившись на подоконник.

- Правда? И своей вины ты не находишь в этом?

- Нет. Зато я вспоминаю твои клятвы Мила. Они были впечатляющими.

- Да неужели, - поднимаю на него глаза и вижу массу тревоги, которая прячется за бравадой безразличия. - Когда мужчина приходит домой и устраивает мне разборки на пустом месте, пугает ребенка и меня саму, находится на грани, последнее, о чем я думаю – это клятвы, которые я давала тебе в ЗАГСе.

- Тебя послушай, так я один тут злодей.

- Нет, Герман, - отправляю в чемодан последнюю футболку и застегиваю его. – Ты не злодей. Ты просто отказываешься принимать помощь. У нас был уговор.

- Твои уговоры, конечно, - смеется, намеренно жестоко. - Как я мог о них забыть.

- Твои, а не мои. И будем честны, когда я пыталась тебе помочь, то была твоим врагом. Можешь расслабиться, я ухожу. Так почему же я по-прежнему тебе враг.

- Потому что… - он подходит ко мне, но поджимая губы, не находит слов. – Потому что я лишился всего. Теперь и ты уходишь.

- С момента увольнений прошло две недели. С момента, как тебе отказали в восстановлении в команду пожарных, еще две. Четыре недели я была тут. И все это время отметка твоего благоразумия опускалась. Хватит, Герман.

- Отлично, - он поднимает руки и уходит из комнаты.

Я с трудом дышу, ощущая, как все внутренности сгорают на этом пепелище.

Такое решение далось тяжело. Но я не могу оставаться тут и продолжать бояться. Иногда мой муж так безрассуден, что я не знаю, чего ждать от него.

Он не помогает с вещами. Не провожает к такси.

Разумеется, я забрала не все. Я не подаю на развод. Я даю ему время осмыслить все. Время подумать и решить кто он и за что ему стоит бороться.

Но сейчас он стоит спиной ко мне и не желает поворачиваться.

- Пока, Герман.

Его плечи опускаются, и мои повторяют за ним.

Я люблю своего мужа. Но я еще и мать. Моя дочь нуждается хотя бы в одном здоровом родителе и опеке.

- Прости меня, Мила.

- Постарайся разобраться со всем.

Закрывая дверь квартиры, я не уходила навсегда. Во всяком случае, я оставляла надежду на примирение, если он выберет в итоге нас.

Две недели спустя

Благо сейчас каникулы в школе и мне не пришлось упрашивать Германа уступить нам квартиру, и мы просто переехали к моим родителям. Конечно, я надеялась, что он сам в итоге съедет, но… упертый, несогласный.

Поэтому я принимала родителей мужа здесь, пока мама с отцом и Оксаной были на даче.

- Здравствуйте, рада вас видеть.

Они оба прошли в квартиру и последовали за мной на кухню.

- Здравствуй, Мила.

В голосе матери Германа послышались странные нотки, и я сразу задала вопрос.

- У Германа все в порядке?

- Мила, - строго начала женщина, даже с упреком. – У него не может быть что-то в порядке, пока ты здесь.

- В каком смысле?

- Он болен. А ты… Ты нашла время для обид.

Если мои глаза и держались в глазницах, то сейчас им грозило падение с высоты моего роста. И я уверена, они бы в лепешку расшиблись.

- Обид… Вы… Любовь Ивановна, свои обиды я давно забыла.

- Тогда… Я не понимаю, Мила… твоего нахождения здесь.

- Вы что серьезно? Вы не видели сына? Не видели, что он вытворяет? Он невменяем и, если не будет лечиться, я буду настаивать на принудительной госпитализации.

Она вздрогнула и заохала. В то время как Валерий Константинович смотрел прямо.

- К тебе он прислушается, - задумчиво изрек мужчина в итоге.

- Он не хочет слушать никого.

Любовь Ивановна повернула ко мне голову и посмотрела красными глазами.

- Он стал пить, Мила, - всхлипнула и прикрыла лицо руками. – Помоги ему…

Я этого не знала.

Потому что он отказывается видеться со мной. Пишет. Звонит. Просит не приезжать, что я и делаю.

Мне казалось, что я поступаю правильно, уважая его пожелания.

- Ты не знала? – словно читает мои мысли его мать.

- Нет. Мы списываемся и созваниваемся.

- Разумеется… Как ты можешь так поступать с ним?

- Люба, - неожиданно строго осаждает ее мужчина и она тут же отступает. – Инна хочет приехать, берет отпуск через неделю. Но ей дают всего пять дней.

- Он не пустит ее. Для него важно мнение сестры, и показать ей свой провал хуже некуда.

- Будет стимулом.

- Вы не понимаете. Потеря работы его ударила так же сильно, как тот пожар. Любовь Ивановна, визиты к Герману и добрые слова не помогут.

- Я не могу поступить так с сыном и отправить его в… Он не псих.

- Никто не говорит, что он псих. Но он станет кем-то похуже.

- Если бы я любила своего мужа, я бы…

- Не все может решить любовь. Не все она способна вылечить. Не нужно ею меня упрекать, когда дело совершенно не в ней.

Отворачиваюсь, не в силах смотреть на эту женщину.

- Спасибо за чай, - благодарит мужчина и встает со стула. – Любовь, нам нужно ехать.

Я замечаю боковым зрением, да и просто чувствую, как она прожигает взглядом, но не смотрю в ее сторону. А когда она уходит за своим мужем, выдыхаю.

Проводив до дверей родителей Германа, я записываю голосовой Инне:

«Привет. Как приедешь, напиши. Вместе к нему пойдем».

Она его тут же прослушивает и отвечает:

«Хотела тебя попросить об этом. Потому что страшно за него становится, Милка».

В тот момент мы еще не знали, что спасти себя самого может лишь он сам. В первую очередь, пробудив желание быть спасенным.

Глава 11

Герман

Я смотрел на Милу и знал, что она пока еще не верит в то, что я сказал. Но ничего другого я не мог сейчас ей дать.

Я разрушался и пока что пытался взять в руки свою жизнь. Делать это рядом с Милой и Оксаной я не мог. Это неправильно.

- Ты что серьезно? – спросила Инна, пока моя жена пыталась уложить в голове все мои слова о том, что мы остаемся на паузе, на которую поставила нас она.

- Да. Я освобожу квартиру на днях. Так будет лучше, - отхожу от них обеих подальше.

- Для кого? – срывающимся голосом произнесла Мила.

Мои глаза метнулись к ней, и я ощутил себя мудаком за все страдания, что принес своей семье.

- Для всех. Я сейчас не смогу быть мужем и отцом. Мила, ты это прекрасно знаешь.

- Вот как? Мою помощь принять так тяжело? Помощь сестры?

Нет, она по-прежнему не понимала. Никто из них не понимал.

- Тяжело. И я не хочу тебе пояснять почему.

Она сдерживала слезы кивая и повернулась ко мне спиной, произнося последнее слово.

- Это твой выбор, Герман, а не мой. Тебе и нести за него ответственность.

Больше ни слова не произнеся, она вышла из квартиры.

- Ты что творишь идиот? – сразу же закричала Инна и бросила в меня диванную подушку.

Сестра делала это редко. В основном я был тем, кто контролирует ее. Точнее, пытаюсь. Но сейчас я был не в состоянии контролировать свою жизнь, куда мне до чужой. Все валилось из рук.

- Не лезь.

- Фиг тебе, понял. Ты что с собой делаешь, Герман? Алкоголь? – пинает пустую бутылку. - И многим он помог? Найди работу, пойди учиться на кого-то другого… тебе всего тридцать шесть.

- Я не заливаюсь постоянно алкоголем. И я ищу работу.

- Какую? Куда ты планируешь пойти работать, м? – она сложила руки и будто насмехалась.

- Не твое дело.

- О, дай угадаю, в другую пожарку пытался устроиться? У тебя что совсем с головой плохо? Думаешь, начальник на пустом месте тебя отстранил? Да ты же разваливаешься.

- Тебе откуда знать, что и как было?

- Герман, все в твоей жизни разрушилось за три с половиной месяца, - в голове поднимался ураган, и я ощущал ярость с каждым словом сестры. - Восстанавливать придется это все гораздо дольше. Отпусти ты эту работу. Найди хорошую клинику и…

- Да проваливай ты уже со своими нравоучениями, - окончательно срываюсь, уже не в силах сдерживаться. – Вали в свой город и оставь меня в покое.

Инна стояла в шоке.

Я даже ждал, что она заплачет.

Но она сделала два шага в мою сторону. Остановилась. И ударила по щеке ладонью. У нее всегда был чертовски сильный удар. Поэтому у меня в пьяном мозгу все перевернулось.

- За каждое слово, сказанное мне, жене и дочери ответишь, скотина. Ясно?

- Уходи и передай другим, чтобы не доставали.

- Не переживай, у нас есть своя жизнь, чтобы тратить ее на тебя.

Дверь хлопнула во второй раз, и я остался один.

Упав на диван, я осмотрелся.

В нашей квартире никогда не было такого бардака. В углу стояли пустые бутылки из-под алкоголя. Грязный пол, потому что мне было лень разуваться вчера, когда я вернулся из бара.

- Урод, - фыркнул и закрыл глаза.

Пролежав так какое-то время, я встал и принялся собирать свои вещи.

- Ну и плевать, - пробормотал себе под нос. – Пусть валят все они. К черту.

А дальше все было сплошным заревом.

Попытка встать с колен и падения снова и снова.

Как говорят - шаг вперед и два назад. Это было про меня.

Я пытался справиться, но уже не понимал, с чем конкретно мне нужно было справляться.

Я был в дерьме. И я устал в нем быть.

- Алло? Герман?

- Привет, Лариса. Я хотел спросить у тебя, ты же перевелась из части той. Сейчас ты где работаешь?

- На Сокола, которая. А в чем дело? Я думала, ты у Афанасьевой наблюдаешься.

- Меня уволили. И все провалилось.

- Так. А у кого ты сейчас проходишь лечение?

- У сорокаградусного коньяка.

- Ясно. Я так понимаю, ты решил, что этой терапии пора положить конец?

- Да.

- Ну принять тебя в части я не могу.

- Можешь приехать ко мне.

- Хорошо. На пару часов сможешь обеспечить тишину?

- Я сейчас не живу дома. Адрес скину.

- Ладно. Я в пять заканчиваю.

- Понял.

Сбросив звонок, я отправился в душ. Голова беспощадно разрывалась от боли. Но когда я вышел из душа и услышал смс, я забыл о боли в принципе, когда услышал голос Милы и слова, которые она сказала.

«Герман, здравствуй, - вздох тяжелый настолько, что самому стало больно. – Уже август, а ты все еще ничего не предпринимаешь. Ты не отвечаешь мне, не ищешь встречи с нами. Дочь скучает. И мы за тебя волнуемся. Но это лишь часть того, что я хотела тебе сказать. Прошло достаточно времени и для нашей паузы. Когда я заговорила об этом впервые, я думала, что мы о чем-то краткосрочном говорим. А не о трех месяцев разлуки, в совокупности. Я думаю, что если ничего не меняется, то нам стоит подать на развод. Прости, но… - всхлип. - Я иного выхода уже не вижу. Сейчас… нет».

Я включаю снова ее сообщение… и снова.

Должно быть, я слушал его до самого приезда психолога Ларисы. Потому что все еще держал свой телефон в руке с открытым чатом жены.

Помню, что мы сели в комнате, единственной в однокомнатной квартире, которую я снял, потратив сбережения.

Помню, как начал говорить. И то, как женщина села ближе. Погладила по плечу.

А потом мы уже в кровати. Следующее, что остается в памяти это утро, где мы все еще вдвоем и в глубине души, плотный осадок от того, что я сотворил. От того, за что мне еще предстоит ответить, если не смогу исправить.

Глава 12

Вина – это то, что со мной осталось после того, как я выпроводил Ларису из квартиры. Говорить толком было не о чем. Но как оказалось, что для нее все было гораздо серьезней. Ей хотелось отношений, которые ей дать я не мог. Пришлось пояснять, что я люблю жену, и все это было ошибкой.

Оглядываясь в ту ночь, я осознаю, что был в некоторой степени не в себе, остальное была лишь злость и бессилие. Подвернувшаяся женщина, которая по большей степени сама проявила инициативу, ну и затравка в виде сообщения жены.

Дерьмовая отправная.

Не оправдание. Но больше повторять не хочется.

Мне понадобилось больше недели, чтобы собраться и позвонить Миле. Ко встрече я был не готов. Смотреть ей в глаза… нет. Потому что мой поступок — это подло и низко. Но он существует, а мне остается понять, куда двигаться дальше. Возможно, я и сам приду к выводу, что уже ничего не исправить и проще разойтись. Отпустить ее. Я не чертов робот с поломанным винтиком. Я человек, и поломанного внутри достаточно.

Пока что я также не был готов опускать руки в борьбе за свою семью. Хотя… очевидно, что я не очень-то и боролся.

- Привет, Герман, - послышалось в динамике телефона.

- Здравствуй.

Я скучал по своей семье, сейчас лишенный этого, я осознал, как сильно хочу вернуться, но боюсь не оправдать надежд и сделать все еще хуже.

- У меня всего пара минут, скоро занятие.

- Хорошо. У вас все хорошо? Как Оксана?

- Все в порядке. Дочка в норме.

- Понятно, - разговор не клеился, и пришлось переходить сразу к сути. - Я просто хотел сказать, что я постараюсь все исправить. Я записался в клинику и пропаду на какое-то время, Мил.

Она молчала.

Почему? Эмоции? Или, наоборот, их отсутствие?

- Родная…

- Я слышу тебя, - она всхлипнула. – Ты правда это сделал?

- Да. Я устал от той тьмы, которая меня окружала. Ты сказала, что ты не видишь иных выходов, но я попробую их отыскать.

- Ты снова обещаешь…

Конечно, она не верила. Она устала верить и постоянно разочаровываться.

- Обещаю, но говорю и то, что я могу налажать. Эти три месяца я бездарно провел, слышишь? Сейчас я хочу все исправить по возможности. Начну с себя. Прошу, не подавай на развод.

Она делает долгий вздох. Настолько долгий, что сам я почти перестаю дышать.

- Как бы там ни было, Герман, я хочу, чтобы ты выздоровел. А потом… - заминка. - Потом мы поговорим.

- Спасибо тебе.

- Это просто отсрочка. Но она ничего не будет значить, если ты вернешься прежним.

- Как прежде, не будет. Все будет куда лучше.

- Пока.

- Пока, родная.

Три месяца спустя

Мила

Я гордилась своим мужем.

Я верила ему и в него. Мне хотелось, чтобы он справился со всем этим и доказал, что я не зря возлагала эти надежды на мужчину, которому однажды сказала «да» и влюбилась безоговорочно.

Все то время, что мы были в разлуке, я верила. И сегодня он возвращается.

Инна, мои и его родители собрались в нашей квартире, так как у нас самая большая гостиная. Приготовили ужин и просто ждали Германа.

С Любовью Ивановной мы общаемся, но, как прежде, того тепла, с которым я относилась к ней, а она в ответ, уже не было.

Возможно потому, что не были принесены извинения, а может, потому, что ее мнение на мой счет, очевидно, не изменилось. В ее глазах я была предателем своего мужа. Но меня успокаивали собственные мысли и установки.

В итоге все просто оставлено как есть. Не самая взрослая позиция, однако я не могла посвящать этому свое время, тем более в одностороннем порядке.

У нас с Германом было много телефонных разговоров. Клиника, где он проходил лечение, хорошая и успешная. Поэтому сомнений не оставалось, что ему помогли.

Остальное — только за самим мужчиной.

К тому же точка пока что не поставлена. Он будет продолжать лечение вне стен клиники.

Наши отношения тоже нуждаются в особом «лечении». Но, судя по тому, с каким энтузиазмом говорил о будущем Герман, все у нас получится.

Первой его увидела Оксана.

- Папа, - закричала дочь и ринулась к входной двери.

Его мать побежала быстрей остальных, кто находился в комнате. В общем-то, я отступила. Подождала, пока все скажут свое слово. Затем расступившиеся родственники скрылись за углом, мамы засуетились с горячим, а мы остались наедине.

- Здравствуй.

- Привет.

Между нами было расстояние не больше полуметра. Но преодолеть его было чем-то более важным, чем обычно.

Я не решалась этого сделать. Поэтому все взял на себя Герман и, оказавшись напротив, притянул к себе обнимая.

- Как же я скучал по тебе, родная.

Все напряжение, тяжелые мысли и это состояние неуверенности покинули меня разом.

- С возвращением, Герман, - пробормотала, утопая в его сильных руках.

- Я надеюсь, что здесь все еще есть место для меня? На простое прощение я не рассчитывал, сразу говорю.

Поднимаю голову, не разрывая объятий.

- Хорошо, потому что этого не будет.

- Спасибо, Мила, - улыбается в ответ. – Если бы не ты…

- Я рада, что ты сегодня здесь.

Глава 13

Этим вечером мы пошли с мужем в небольшой ресторанчик с весьма демократичными ценами, но всегда вкусной едой.

Дочку оставили у родителей Германа, потому что было о чем поговорить наедине.

После его возвращения мы еще не до конца примирились. А так как Герман не работал и не мог дальше оплачивать квартиру, он пока что жил у своих родных и приезжал к нам с дочерью.

Я не могу просто взять и впустить его домой.

Мы разошлись, потому что он не мог себя контролировать и пугал нас с Оксаной. Я хочу убедиться в том, что мы готовы стать семьей. Пусть ему и необходимо продолжать прием лекарств и лечение. Как оказалось, его расстройство углубилось из-за того, что лечение, которое ему обеспечивала та самая женщина, работающая в штате бывшей работы мужа, совершенно непригодна. С этим я тоже хотела бы разобраться, ведь она чуть не погубила человека, а сколько таких там бывает?

За неделю коротких встреч, дочь снова потянулась к Герману, и он, ставший собой, заставлял скучать по своему мужчине.

- Словно вернулись обратно, когда мне двадцать два, а тебе двадцать четыре, - решила поделиться с ним своими ощущениями, усаживаясь за столик.

- И я пригласил тебя на свидание, - подхватывает мужчина.

- Ну для правдоподобности, мы должны пойти в то кафе.

Невольно вспоминаю кафешку, которая пользовалась большим спросом у не очень обремененных деньгами студентов.

- Как думаешь, оно все еще работает? – задумываясь, спрашивает он, и я пытаюсь припомнить, как давно была в районе университета и не могу. Ведь это другая часть города.

- Без понятия. Но мне тоже стало интересно.

- Спасибо, что согласилась на встречу, - Герман берет в руки меню, но опускает его и накрывает мою руку своей.

- Брось, - переворачиваю ладонь и переплетаю наши пальцы. - Мы муж и жена в сложной ситуации. Мы со всем разберемся, если захотим.

- Очень хочу…

- Это самое главное, родной.

Сделав заказ, мы некоторое время разговариваем о клинике, лечении и прочем. О дальнейшей реабилитации. Я вижу, как ему тяжело, и даже есть ощущение, что стыдно. Ведь он не так часто смотрит в глаза.

И мне не нравится это, но, возможно, так лучше сейчас. То, что происходило в то время, буквально три месяца назад, было тяжело. Но я не хочу постоянно напоминать об этом. Иначе не помогу своему мужу ничем.

Съев свои салаты и приступая к горячему, нам принесли вино. Точнее, мне. Герман решил строго настрого отказаться от алкоголя. Он, конечно, не превратился в алкоголика, но спорить с ним не хотела. Да и принимает, лекарства ведь. Поэтому он взял слово, отпивая сок.

- Мила, я знаю, что сильно подвел тебя и нашу дочь. Ты давала мне уже шанс, но тогда я, очевидно, был не готов к тому, чтобы оправдать его. И более того, я хочу попросить у тебя прощения за все мои слова, за каждое… что я произнес тебе в запале. Я не слышал тебя, я был груб. Черт, - он хватается за голову, опуская ее. – Я столько всего натворил.

Мне становится больно за него.

Но я хочу дать ему время высказаться. Если чему я и научилась, так это слушать и слышать.

- Прости, Мила. Я… Я должен был тебя услышать вовремя, но… Извини, милая.

Он берет мою руку и целует кисть.

Признаться честно, я ждала этих слов. Не потому, что мне было важно его осознание в том, что я была права. Мне не нужно это… Я просто хотела, чтобы мой муж пришел к этой мысли и принял свою боль, чтобы не повторять ошибки. Ведь и мы с дочкой не были счастливыми, проходя сквозь огонь.

- Я, как и прежде, люблю тебя, Герман. Всем сердцем. Это не изменилось. Но больше я не хочу проходить через подобное.

- Я знаю, что мои обещания сейчас будут казаться каким-то неприятным дежавю. Но я все же скажу, что больше не придется. Мила, я все осознал. И ты с дочерью все, что может быть дорого для меня.

- Спасибо за то, что ты снова с нами.

- Спасибо тебе, что верила.

- Я верила. Честно…

- Знаю, - он целует мою раскрытую ладонь и опускает ее на свою гладко выбритую щеку. – Я люблю тебя.

Герман

Я практически сорвался и все ей рассказал.

За то время, что я был на лечении, я обдумывал ту самую правду, которую произнести так и не смог.

Потому что я знаю – это поставит точку на нас окончательно. Я не могу рисковать. У меня не девять шансов. Мне дали второй, и я не могу его потерять. Их потерять…

Я также определился с работой.

Зам начальника службы безопасности банка – неплохо. С этим помог Шмелев. Я приехал на работу, потому что не все документы забрал, и поделился успехами.

Обратно меня, разумеется, не возьмут, даже после лечения. Да и мысли не возникало такой, чтобы проситься. Но помощь по трудоустройству я принял.

А еще узнал, что Ларису уволили, а не перевели в другую часть. Вдаваться в подробности я не стал. Он просто сказал, что на нем вина за штат, а женщина была не профессиональна и работала тут по просьбе. Удалось обойтись без скандалов.

В любом случае все складывалось именно так, что это была самый настоящий второй шанс не только от Милы. Он был от самой жизни. И я не хочу его терять. Я буду делать так, чтобы все было не напрасно, без разочарований близких. Хватит уже, настрадались.

Казалось, что уже ничего не будет прежним. И был прав.

Я словно возродился вновь.

Переезд обратно домой к моей жене и дочери. Новая работа, восстановление здоровья и отношений с семьей.

Очередной Новый год вместе и дни рождения.

Последние пять месяцев я выкладывался по полной, пока мой телефон однажды не зазвонил.

Я был на работе, когда мне позвонили из больницы. Позвонили сказать, что я, как отец ребенка, должен приехать за ним… за ней. У них были мои данные, которые им оставила Лариса. Забеременевшая после той ночи со мной и родившая, но не пережившая этой ночи.

Действуя быстро, я по-настоящему не понимал глубины проблемы. Глубины положения.

Глава 14

Пока я сидел в ожидании приезда сестры, у меня все никак не находилось слов, чтобы рассказать свое предложение и не напугать, не обидеть ее.

Но таких слов, наверное, не существует.

Встретив Инну, я отвез ее на квартиру и в длительном молчании старался даже не смотреть ей в глаза.

- Чтобы ты знал, Герман, мне уже не нравится все это, - нервно сказала она, вылезая из машины.

Пройдя по периметру квартиры, что я снял для сестры, она оценивающе прищурилась, словно каждая деталь несла какой-то подвох. Было ли это правдой, я без понятия. Надеюсь, что найти слова мне удастся.

- Ты снял квартиру, значит, я буду долго здесь сидеть, м? – она сложила руки на груди, переплетая их, а взгляд уже сурово пронзал.

- Слушай, я понимаю, сейчас все это странно, но в итоге…

- Что будет в итоге, мы посмотрим, говори, что ты там придумал, если твой план начался с подобного, - обводит пальцем по кругу комнату.

- Только выслушай сначала, а потом уже реагируй.

- Я сама решу, что мне делать, ясно? Как я тебе уже сказала, сейчас все это принимает оборот не самый радужный, раз я здесь втайне ото всех.

- Необходимая мера…

- Скрыть твою подлость…

- Инна.

- Хватит вокруг да около ходить. Я жду, говори.

Чешу затылок и решаю сказать все прямо.

- Ты должна, - начинаю, но останавливаюсь на первой же ступени. – Нет, не так. Я прошу твоей помощи и… Черт возьми, - ругаюсь и сам принимаюсь расхаживать по комнате. – Этот ребенок… Она может стать твоей. Я прошу…

- Стой, - строгим голосом, как у матери нашей, заставляет врасти ногами в пол и смотреть, как она подходит ближе, смотря с подозрением в глазах. – Что значит «Она может стать твоей»?

- Я прошу тебя удочерить этого ребенка, - озвучиваю мысль и жду.

На лице сестры мелькает множество эмоций — от изумления до ужаса и страха. Не говоря уже о том, что все это смешано с болью.

Затем… Мне на щеку падает тяжелая женская ладонь. Я не шевелюсь и смотрю в ее глаза, полные слез.

- Как ты мог мне такое предложить? – выплевывает со злостью.

- Ин… - пытаюсь что-то сказать, хотя понятия не имею, что вообще могу.

- Заткнись, Герман, - кричит в ответ, и я замолкаю, чтобы еще больше не усугублять и без того сложную ситуацию.

Смотря на то, как женщины моей семьи страдают из-за меня, внутри все покрывается черной тягучей массой презрения к себе самому.

Сестра поворачивается спиной и принимается ходить по комнате, которая является частью студии.

Я прижимаю большие пальцы рук к ладоням, щелкая суставами, нервничая так, что покрываюсь испариной. Потому что, если она не согласится, я… черт. Я не могу полагаться на волю случая: авось пронесет.

Я только что вернул свою семью, встал с колен и что? Вот так из-за одной ошибки ломать все? Мила не сможет вынести новый удар, тем более вот такой. Я не могу сделать так, чтобы она обо всем узнала.

- Послушай, я понимаю, как все это звучит и выглядит, - начинаю снова, смотря, как Инна остановилась напротив окна и замерла, о чем-то думая.

- Не знаешь, поверь. Иначе не вызволил меня сюда как шпиона и не говорил всех этих вещей. Герман – это ребенок. Это настоящий ребенок. Едва родившийся младенец… И ты давишь на меня именно этим, зная, что я… Я даже смотреть на тебя не могу.

- Я не… Эй, - подхожу и сжимаю ее плечи, стоя за спиной. – Я прошу об этом не потому, что хочу «помочь». Я бы никогда не стал этого делать, сестренка. Но если хочешь откровенно, то это отличный шанс, и будь все проклято, что это происходит вот так. Ты сказала, что подумаешь об усыновлении…

Она качает головой и всхлипывает.

Обнимаю ее и не отпускаю, даже когда пытается вырваться, слабо сопротивляясь мне.

- Как я буду смотреть на Милу? Как скажу, что…

- Если бы я смог изменить ту чертову ночь, я бы это сделал еще тогда. Но я тогда был не в адеквате, Инна. Я позвал ее как психолога, решил начать лечение в клинике ради своей семьи. Позвонил – спросить у нее советы и прочее. Помочь выбрать учреждение.

Сестра разворачивается, выпутываясь из моих рук.

- Если бы все было именно так, то не было сейчас и этого разговора, Герман. Это измена, и ты на нее пошел. Нет тут отступных. Мы видели тебя в том состоянии, но секс – это секс.

Тянусь к ней и беру ее руки в свои и сжимаю, смотря при этом в глаза.

- Я не могу ничего исправить, ты же понимаешь? Не могу вернуться в тот день и ночь и сделать все иначе. Только что я вылез из той ямы, Ин. Я вернул моих девочек и не хочу потерять их снова.

- И для этого жертвуешь мной?

- Не жертвую. Я знаю, какова цена этой просьбы.

- Ты просишь меня лгать всем… Всем, Герман. Сочинять небылицы каждый день, боже…

- Я буду тоже лгать. Но если эта ложь останется между мной и тобой? Кому она причинит вред? У тебя будет ребенок. У ребенка будет мать. Я буду помогать вам. Мила ничего не узнает, как и остальные. Кому навредит эта ложь?

Я задаю свой вопрос, и мне кажется, что я выстроил логичную цепочку, в конце которой выходит жирный плюс всем. И при этом никто не пострадает.

- Ты все продумал, не так ли?

Она отходит от меня и останавливается лишь возле окна. Облокотившись на подоконник, Инна смахивает слезы, поток которых снова стал литься из ее глаз.

- Не пострадает никто, ты прав. Кроме меня. Меня ведь ты не брал в учет, верно?

- Инна…

- Хватит. Уходи и оставь меня в покое.

- Прости, что ставлю тебя…

- Я сказала: уходи, Герман, - отрезает и больше на меня не смотрит.

- Извини меня, - медленно отдаляюсь, но у двери задерживаюсь и оборачиваюсь, чтобы снова попросить прощения за каждое мое слово.

Я был на панике. Пытался все исправить таким путем, но ошибся. Потому что, жертвуя другими, не обретешь покой.

Следующие сутки я был сам не свой, пытаясь найти решение. Я написал Инне, что квартира снята на две недели, поэтому она может вернуться обратно в город, когда захочет, что ей не нужно торопиться съезжать. Спросил, как ее дела, и снова попросил обо всем забыть.

Глава 15

- Инна…

Я даже не успеваю следить за сменой ее настроения и тем, как она резко высказывает все на одном дыхании.

- Ты услышал меня? И твоя помощь в любом виде, мне и ребенку будет не нужна. Только посмей прислать деньги или купить игрушку. А что ты им скажешь, мне плевать. На этом все.

- Послушай, я не хочу…

- Не хочешь? Тогда я уезжаю обратно, а ты разбирайся со всем сам, - отрезает.

Сестра проходит мимо меня с таким напором, что в пору отшатнуться, чтобы не задело, но я останавливаю ее и обхватываю плечи руками.

- Остановись… - но Инна сопротивляется. – Да стой же ты.

Она смотрит на меня лишь долю секунды, затем отворачивается, больше не вырываясь из рук.

- О чем ты говоришь? Ты прекратишь со мной общаться? Со всей семьей?

- С тобой уж точно. Если я и соглашаюсь на это безумие – не жди от меня улыбок и воскресных ужинов. Не жди, что твои дочери… Господи… Я ненавижу тебя за то, что ты втянул меня в это. Я так сильно тебя ненавижу…

Обнимаю сестру и ненавижу себя вместе с ней. Но я знаю одно: все в итоге будет хорошо.

И я был прав.

Процедура удочерения прошла быстро.

Недоношенный ребенок – это нехорошо. Но нам сыграло на руку. Месяц как раз и ушел на все документы.

Встречаясь с сестрой, мы говорили только по делу. Даже на вопрос, как дела, она не отвечала, будто и не было этих вопросов.

Но первая встреча с девочкой в больнице все решила.

Я видел, как она смотрела на младенца. Я видел, как прорастали нити любви и тянулись от нее к лежащей в боксе малышке. Инна обожает детей и была лишена этого счастья по воле судьбы или природы, я не знаю. Я не говорю, что чудотворец. Она бы, итак удочерила ребенка в итоге. Я говорю о том, что я поступил правильно в отношении Инны.

Мы близнецы, и я очень надеюсь, что Вера (так назвала ее сестра), будет похожа на меня, а значит, и на нее тоже.

Это была суббота.

День, когда Инна приезжает из города и предъявляет всем своего новорожденного ребенка.

Ее выходное пособие с работы составило немало денег. Поэтому она позаботилась о съеме однокомнатной квартиры подальше от дома наших родителей заранее. А так как мы все жили в одном районе, то и от нас с Милой тоже. Мне помочь она так и не позволила, покупая все для ребенка сама.

Настроение между мной и сестрой не изменилось ни на миллиметр. Я решил дать ей выдохнуть. Слишком много сейчас происходит и будет не меньше, ведь семья не даст покоя.

Уехав в обед, я отправил Милу и Оксану к родителям, под предлогом сюрприза. Затем «поехал встречать сестру».

Как и предполагалось, эмоций было слишком много.

Первые вопросы о том, почему не сказала, поутихли и настало время знакомства с новым членом семьи поближе.

Когда подошла очередь Милы, Инна словно задрожала и повернула свою голову ко мне. Но я уже существовал в ином измерении и просто отвернулся, не в силах на это смотреть.

Сейчас, как никогда раньше, я хотел заорать свою правду и оборвать этот порочный круг, в который вошли все мои родные люди.

- Боже, Инна, она такая замечательная. Так похожа на тебя. Только посмотри на малышку Оксан. Это твоя двоюродная сестренка – Вера.

- Такая маленькая. Привет, Вера, - сказала моя дочь.

Я ринулся из дома, но был остановлен у самого выхода рукой, опустившейся на мое плечо.

Отец, как оказалось, решил выйти со мной.

- Ну и что с тобой?

- В каком смысле?

Пришлось отойти и встать боком, чтобы не смотреть ему в глаза. Это действие мне приходится делать все чаще.

Стыда и вины так много, что я уже не знаю, что с этим всем делать.

- Сам не свой. К сестре холоден.

- Да, - пнул камень ногой. – Поссорились.

- Почему?

- Пап…

- Мне она тоже ничего не сказала. Матери, Миле… никому. И все рады.

- Я рад.

- Но…?

- Неважно, отец. Помиримся, ты же знаешь.

- Не порть этот день. В нашей семье новый человек, и это маленький ребенок.

- Обещаю.

Он уходит, а я остаюсь стоять там и смотреть на потемневшее небо, которое грозит сильным ливнем с грозой. Идеально.

Разворачиваюсь и смотрю в окно, наблюдая за тем, как моя жена держит на руках ребенка, который сотряс мой кое-как устоявший мир. Я верю в лучшее, но где-то там… в глубине души меня пугает то, что, возможно, грядет.

5 лет спустя

Каждый день я ждал что-то, что сокрушит мой брак. Что разрушит все, что было выстроено за годы брака с Милой.

Но годы шли вперед.

Моя красивая жена становилась все краше, привлекательней. И я любил ее всем своим сердцем.

Инна любила свою дочь. Мы, в конце концов, смогли прийти к тому, что можем делать вид для остальных, что мы в ладу. На самом же деле она так и не простила меня за весь обман, который она продолжала нести за своим счастьем материнства.

Я видел это. Но был уверен, что она ни за что не поменяет эту жизнь на другую.

Мое отношение к ребенку никак не поменялось. Я не чувствовал отцовской привязанности, как к Оксане. И это в какой-то степени даже успокаивало Инну. Она переживала, что в один момент я все решу переиграть, в чем мне приходилось ее разуверять раз за разом.

Нашей дочери с Милой исполнилось четырнадцать и справляться с подростком оказалось сложным делом. Но что было в моей любимой женщине идеальным, так это ее мощная сила, которой она закаляла остальных. Она умела быть разной для всех. И для Оксаны в итоге нашла свой подход.

Мне оставалось смотреть и когда попросят вмешиваться.

Моя семья оправилась после тех событий пятилетней давности, я старался сделать то же самое.

Но один день перечеркнул все. День, когда Инна и отец ехали на машине домой. Оксана, Мила и Вера, которую сестра оставила у нас в это воскресенье на пару часов, сидели в гостиной и что-то бурно обсуждали. Я возился у машины в гараже.

Так как там плохая связь, мне дозвониться мама не смогла. Но удалось до Милы, которая вышла ко мне со слезами на глазах и сказала, что произошла авария. В ней погибли люди.

Глава 16

Настоящее

Мила

- Не дай бог, если Мила узнает правду рождения Веры, - со вздохом произносит свекровь.

- Именно поэтому ты будешь продолжать молчать, мама, - резко отвечает ей мой Герман.

- Буду, - снова протяжной вздох. – Но правду все равно не утаишь. Она твоя дочь, и если Мила узнает…

- Три года как-то удавалось скрывать и еще столько же смогу. Моя жена не узнает, что Вера мне родная дочь, а сестре была лишь племянницей, об этом знаем только мы двое, и все.

Не выдержав, я толкаю дверь, обнародовав себя, и пригвождаю обоих людей, ведущих свою мерзкую беседу своим взглядом.

- Что ты сказал, Герман? – вопрос слетает с моих губ, а сзади внезапно появляется Вера.

- Мама?

Я оборачиваюсь и неожиданно для себя, не чувствую к ней ничего. Абсолютно ничего. Только боль, растекающуюся в моей груди.

За моей спиной «ахает» свекровь и бежит к Вере, пока я пячусь от нее.

Такой жуткий гул стоит в голове, что я не уверена, в сознании ли еще или уже свалилась на пол.

- Бабушка, что с мамой? – спрашивает она снова и доверчиво, с огромной тревогой смотрит в мои глаза, пока из моих катятся слезы.

Любовь Ивановна быстро обхватывает плечи Веры и выводит из комнаты, напоследок обернувшись. Словно убедиться хотела… Только в чем? В том, что еще стою на ногах? В том, что… Плевать.

- Мила, - слышу откуда-то сбоку голос мужа и вздрагиваю.

Мне физически больно слышать его, даже не уверена, что смогу на него взглянуть снова.

Она сказала: «Не дай бог, Мила узнает правду». Вот так просто. В моем доме. В моей жизни. И столько предателей разом. Столько внезапно чужих и посторонних людей, которых я уважала… любила.

- Мила, - снова тот же голос, и я набираюсь мужества повернуться к Герману. К мужчине, за которого столько раз боролась. И сейчас, смотря в эти пустые глаза, потому что боль в них фальшива, как и те годы, в которых я жила, окруженная ложью. Жестокой и ежедневной ложью.

- Что? – внезапно в голосе добавляются нотки силы, непоколебимости.

Я стираю слезы первого шока и снова смотрю в его глаза.

- Послушай, - пытается начать он, скорее всего, с каких-то там оправданий, но мои вопросы куда важнее того, что он сейчас будет выдумывать.

- Что значат твои слова, Герман? Как вышло, что твоя племянница, вовсе не дочь Инны, а твоя родная? – голос срывается на крик.

Потому что такое озвучить в сознательном состоянии подобно жуткому бреду сумасшедшего. Остается выяснить, кто более ненормальный в этом всем. Потому что я не уверена в своей способности сейчас мыслить правильно.

Я воспитывала эту девочку. Называла ее своей дочерью целых три года, когда сестра мужа умерла. А выходит, я воспитывала предмет обмана? Моего обмана?

Господи, а Инна?

Все эти ее попытки скрыться ото всех нас, или только от меня одной. Пропущенные ужины в моем доме или неотвеченные звонки, оборванные обещания. Все это обретает смысл. Но не отменяет того факта, что она была не просто замешана… она представила Веру как свою… дочь.

- Послушай, да послушай же, - Герман подходит и обхватывает мои плечи огромными руками, когда я снова и снова провожу ладонями по голове и стряхиваю, словно грязь, все эти мысли. Снова и снова…

- Не прикасайся, - сбрасываю его грязные руки и отхожу в сторону. – Больше никогда, - чеканю почти по буквам, - не прикасайся ко мне. Ни-ко-гда, подлый ты лжец. А теперь говори.

- Мила, я не изменял тебе…

- То есть? – моя челюсть в состоянии комы падает на пол и бьется в конвульсиях на пару с моим воспаленным мозгом. - Как этот ребенок появился на свет? Ты сдавал свой материал в банк?

- Нет, - звучит его ответ, хотя я была бы рада услышать это подтверждение, возможно, оно бы помогло сохранить часть своего достоинства.

Но нет, это не так. Конечно, не так. Конечно, все хуже, подлее и глубже.

- Как еще может родиться ребенок от другой женщины без измены? Пояснишь?

- Черт, - ругается и проводит по лицу ладонью. – Помнишь, девять лет назад мы разошлись на фоне моего ПТСР?

- Ну? - тут же вспоминаю то время с ужасом и болью за него и нашу семью.

Господи, я болела за нас. Даже когда было страшно быть рядом с ним, даже когда казалось, что вот-вот все выйдет из-под контроля. Я возлагала надежды на то, что все будет в итоге хорошо.

Возложила. И вот итог. Отодвинула неизбежное.

Боже.

- Тогда я… Я тогда встречался с одной женщиной, Мил…

Дыхание не прерывается, а вовсе останавливается.

И снова, все так просто.

- Это у тебя такая была профессиональная деформация? – на этом голос ломается, и душа, наверное, тоже, вслед за сердцем. Ломается и трещит по швам. - Ушел из семьи, сказав, что нужно разобраться в себе. Оставил меня и дочь в неведении, а сам… И ты отказываешься называть это изменой, Герман? Правда?

- Мила, все не так, прошу тебя, не накручивай себя…

- Мне не нужно ничего накручивать, - привалившись к стене, поднимаю голову к потолку, потому что так не хочется плакать за обман, который счастьем считала. - Как ты мог так поступить со мной? Как мог привести этого ребенка в наш дом? В нашу семью? Заставить участвовать в этом свою сестру… Как ты… Столько лет лжи. За что?

Мое тело содрогается в мелкой дрожи. Это похоже на морось. И ты не знаешь, будет ли дальше буря, или же пройдет вместе с туманом. Так и я сейчас. Понятия не имею, чем все это закончится.

- Не мог я тебе признаться в этом, Мила.

Мои глаза, покрытые пеленой сдерживаемых слез, находят мужа, и словно на плечи опускается тонна безнадеги, которую я чувствую сейчас.

- Не мог? – голос звучит устало, сломленный и безжизненный какой-то. – Не мог, - повторяю сама себе. – Почему ты решил, что ложь — это правильный выбор?

- Я не мог тебя потерять. Я бы этого не вынес. Ты и дочка…

- Какая дочка, Герман? Тебе лучше теперь уточнять, о какой из двух твоих дочерей ты говоришь, - надрыв в голосе становится ярче и сильнее.

Глава 17

Мне кажется, что я тону, и, уходя под воду, не вижу ни единой руки, которая бы пыталась помочь.

Почему?

Потому что я это заслужила? Или, быть может, потому, что настолько глупой была?

Я все осознаю. Я слышала каждое слово, была там… в той комнате, где простиралась ложь, гладким полем с самой зеленой из всех трав. И я гуляла по тому полю долгие годы.

Господи, годы.

Я все осознаю, но при этом ничего не понимаю.

Как вышло, что все вокруг было искусной игрой людей, которым я доверяла, как самой себе? Как они посмели так со мной обойтись?

Я будто в фильме. Том самом, кажется, «Шоу Трумана». В том моменте изумительного осознания, насколько больно люди могут делать. И при этом им не обязательно вытаскивать ножи и вонзать их физически в мое тело, хотя это было бы куда проще. Но нет. Моральная сторона, сердечная сторона… Вот где самая тонкая нить, а при малейшем прикосновении, сравнима с тысячей лет ада.

Так, где мне искать ответы на свои вопросы, если даже задавать их равносильно поеданию ежа.

Мне сорок два года. Девятнадцать лет из которых, Герман является неотъемлемой частью. Я с ним срослась настолько, что никогда бы не подумала, что любимые глаза могут смотреть в мои собственные и так жестоко лгать.

Даже измена, которая и привела к этому всему, не так сильно сжимает сердце в попытке раздавить его, хотя это уже немало. Он пошел дальше, словно этого было мало.

Он привел ребенка от другой женщины в нашу семью. Позволил полюбить эту девочку, раствориться в боли от потери ее "матери", такой же лгуньи, и заменить ее в итоге.

Он слышал, как я называю ее своей дочерью, не желая обделять любовью и внимание. Видел, как я ее обнимаю и целую. Заплетаю косы и готовлю любимую еду. Познакомил нашу дочь с плодом своей неверности и при этом ни разу не выдал себя.

Проживал каждый день, все глубже зарываясь в обман, и лгал, лгал… лгал…

Все вокруг лгали. Смотрели в глаза и не отводили их даже в самые уязвимые моменты.

Я так глубоко зарываюсь в свою боль, что не сразу слышу голос водителя такси.

- Женщина?

- Что? Простите, я…

- Куда едем?

- Эм… я… Не знаю. Простите. Я сейчас, - оглядываюсь, пытаясь найти сумочку, но понимаю, что не взяла с собой ничего, убегая из дома. – Проклятье. Я все оставила.

- Хотите сказать, что вам нечем заплатить? – задает резонный вопрос, но при этом я не слышу грубости или злости в голосе.

Я смотрю в зеркало заднего вида и сталкиваюсь с ним взглядом, соединяя ладони и переплетая пальцы. Натыкаюсь на ощущение обручального кольца на пальце и горько выдаю.

- А обручальными кольцами вы плату принимаете? – снова смотрю в зеркало и чувствую, как горячая слеза, остывающая по пути, скатывается по щеке. – Или, может, я заплачу вам годами лжи? Скажем, десять лет покроют этот маршрут? – понимаю, что несу ужасные нелепости, но так печет изнутри, что хочется горло разодрать ногтями. - Плохая валюта, не так ли?

Он молчит и постоянно смотрит то на дорогу, то на меня.

Я распадаюсь на части в машине такси, на глазах у незнакомца, и при этом он кажется в своем молчании гораздо более честным, чем те, кого я знаю полжизни.

- Простите, - вытираю слезы и сажусь ровнее. - Езжайте на Пушкина, моя мама заплатит.

Он кивает и на ближайшем перекрестке сворачивает налево.

Дальше, проезжая очередную сотню метров, а за ней другую, я стараюсь помалкивать и смотреть в окно. Желая, чтобы движущееся вместе со мной время, отбрасывало каждую минуту в прошлое… каждую, что сейчас полна боли и страданий. Отбрасывало так далеко, чтобы и не найти уже никогда. Жаль, что не удастся забыть.

Когда машина сворачивает в последний раз и движется по улице к дому мамы, мужчина внезапно начинает говорить.

- Мой отец был тренером юношеской команды в местной спортивной школе и говорил каждый раз перед игрой: они будут думать, что победили, а вы сумейте повернуть счет в свою сторону, даже на последней минуте игры.

- Мудрые слова, - отвечаю, задумываясь почему-то о достоинстве, уважении. – Но в жизни все иначе, чем просто закинуть мяч в сетку.

- Все то же самое. Нужно просто решить, какую стратегию вы разработаете для победы.

Совсем невесело улыбаюсь. Не хочу быть невежливой. Этот мужчина возраста моего отца, а возраст я уважаю.

- Спасибо. Я обязательно об этом подумаю.

Он останавливается на обочине у дома мамы в эту же секунду.

- Я не сбегу, - сообщаю ему, прежде чем открыть дверь.

- Это ваш выбор.

- Сколько я вам должна?

- Четыреста пятьдесят.

- Минутку.

Быстрым шагом иду к калитке, затем в сам дом и натыкаюсь на маму, проходившую из кухни в гостиную.

- Мила? – удивленно смотрит. – А я вот одеваюсь.

- Я не по этому поводу. Можешь обратно переодеваться.

- Но…

- Дай пятьсот рублей. Я кошелек оставила дома, за такси нужно заплатить.

- Сейчас, - хоть и шокирована моим появлением, она быстро берет сумку на комоде и вынимает из кошелька деньги.

- Спасибо, я мигом.

К машине автомобиля я подхожу еще быстрей и сдачу прошу мужчину оставить себе.

Он улыбается, покачав головой со словами «Молодежь» и, попрощавшись, уезжает.

- Молодежь, - повторяю, за ним. – Да уж.

Стоит обернуться к родительскому дому, как момент сразу исчезает, обнажая истину моего здесь нахождения.

Перевожу дыхание и возвращаюсь.

Я не совсем уверена, стоит ли так сразу говорить обо всем маме. На самом деле, я понятия не имею, что мне вообще делать. Но идти с разговором к кому-то другому я тоже не могу.

Войдя в дом, я слышу, как мама разговаривает. А догадавшись с кем, хочу вырвать телефон и заорать в трубку, чтобы не смел даже разговаривать с ней или задавать вопросы.

- А в чем дело-то? – выходит навстречу ко мне и смотрит странно. – Герман тебя ищет.

- Пусть дальше ищет, - говорю, снимая обувь. – Я здесь, но для него меня тут нет.

Глава 18

Мама смотрит на меня такими круглыми глазами, что впору переживать, как бы они ни выпали из глазниц.

Но другое смущает больше: она молчит.

Господи, я сойду с ума и уеду на край света, если… Я люблю свою маму. Я ее обожаю и уважаю с папой больше всех людей на планете. Не только потому, что она моя мама. Она умная, рассудительная и всегда говорит прямо. Я помню, как ненавидела это в ней, гораздо более молодой девушкой, девчонкой, по сути. Меня порой очень ранила правда из ее уст. Но ей было не менее тяжело говорить то, что есть, а не то, что будет усладой для ушей, а не истиной.

Да и папа у меня такой же.

А еще мама всегда знает, что ответить и сказать, какой бы ни была тема разговора. Вот только сейчас… похоже, сейчас ей слова даются тяжело. А мне сложно рассуждать о причине этому явлению. Ведь если она знала, то… я уже больше ничего не мыслю в этой жизни и доверять смогу себе одной, но в таком случае сойти с ума будет на следующем перекрестке жизни.

- Мам?

Она вздрагивает от моего голоса, который растворил молчание в бокале с мутной водой ожидания и реальности.

- Господи… почему ты молчишь? – уже почти срываясь, спрашиваю.

- Да, я… Все думала, что ты сейчас скажешь что… Мила, ты… Ты что, серьезно? То есть как это родная? Они же с Инной… родные, - ее потрясенное лицо выглядит таким бледным, что мне становится страшно за маму.

Наверное, это и ответ на мой вопрос.

- Нет, ма. Фу, ты что…

- Ой, боже, аж сердце прихватило, - она обмахивает лицо ладонями, которое снова приобретает чуть розоватый цвет. – Так… выходит… Ничего не понимаю.

Я подхожу к дивану, ощутив слабость, и буквально падаю на него.

- Его она дочка, мам. Представляешь?

- А… Инна?

- Точно не знаю, что там и как было, но если мы знаем ее как мать ребенка, то, выходит, она покрывала брата.

- Ой, боже… что же они натворили. Ах… это же столько лет, - мама причитает и вздыхает, а мне это каждое слово, каждый факт, что она произносит, как капельки кислоты на сердце.

И вот оно кровоточит и растворяется, шипя.

- Что натворили? Дурой меня выставили. Нагло обманули… Свекровь ведь тоже все знала. Она покрывала сына.

- Ох, Мила… девочка моя, - мама встает с кресла и садится ко мне, затем принимается обнимать, пока я снова рыдаю.

- Лжецы, - всхлипывая, завываю вслух. – Все они, мама… Я такой идиоткой себя ощущаю, такой…

- Ну-ну, тише… - гладит по спине и уговаривает успокоиться.

- Все знали обо всем… Обманщики, притворщики… Я такая злая, мама… так злюсь на него… на них…

- Все пройдет! Все пройдет! Посиди, я за чаем схожу, - оставляет на диване и скрывается на пороге гостиной.

Пока ее нет, я снова прокручиваю разговор свекрови с мужем. Слова, что он сказал… да, господи, я пытаюсь все десять лет прокрутить на пленке памяти за десять секунд. И даже не знаю, что пытаюсь там найти. Только если свою глупость и безграничную доверчивость.

Я понимаю, что не могла знать того обмана, в который меня окунули нарочно, но неужели это было так просто. Просто взять и сотворить такое со мной. А если бы я не услышала этот разговор сегодня? Я, итак, десять лет ничего не слышала, столько же еще сидела бы и…

- Вот, - мама ставит маленький серебряный поднос, который вместил в себя две чашки и чайник. – Давай, тут с травами. Хороший сбор успокоит.

Смотрю на нее и едва могу выдавить улыбку.

- Так вот, мое лекарство от боли? Чай? – заглядываю в чашку, где зеленоватая жидкость с ароматным запахом манит сделать глоточек.

- Не лекарство, умная моя, но поможет справиться с этой истерикой, у которой ты на пороге стоишь.

Она берет свою чашку и смотрит на меня.

- Думаешь, я скачусь до истерики?

- О, поверь, ты себя со стороны просто не видишь, милая. Поэтому пей и потихоньку рассказывай.

Глубоко вздыхая, почти до покалывания в легких, и делаю, как она сказала.

- Полагаю, ты услышала что-то? – мама решает начать с вводных вопросов.

- Ну, сегодня же у Веры день рождения… - и тут осознание внезапно делает мне очень больно. – Боже, я такая ужасная, да?

- Почему?

- Она ведь ребенок. Нагулянный Германом, но… Она так кричала в спину, пока я убегала. Мам, у меня сердце разрывалось, но я не могла… Я так боюсь посмотреть на нее. Посмотреть снова, как в ту, первую секунду и… господи, я не верю, что могу возненавидеть ребенка. Ребенка, мам. Я же сама мать, как я…

И тут случается то, что имела в виду моя мама. У меня истерика. Я просто пропадаю в ней и не могу вынырнуть, истекая слезами, а не плача.

Я виню себя за эту неустойчивость, за слабость, которую проявила и поступила, как поступила часом ранее. Даже за свою глупость и доверчивость.

В себя я прихожу в объятиях мамы. Всхлипывая, я буквально лежу на ее коленях, с поджатыми к груди ногами.

Глаза быстро высыхают, пока я в этом положении и полном сознании. Тогда и начинаю говорить снова.

Все еще заикаясь, сбивчиво, но я говорю.

- Я искала Германа. Оксана сказала, что он в дом с бабушкой ушел. Пошла за ними и услышала, как свекровь ему говорит, что я могу все узнать рано или поздно. А он, представляешь: «Три года скрывал, еще столько же смогу», и при этом у него был такой голос… Даже не знаю, безразличный или же самоуверенный.

Мама продолжает гладить меня по голове, пока я перевожу дыхание, чтобы снова продолжить.

- В итоге я вошла. Они смотрят в шоке, а сзади Вера, - проглатываю ком размером с мою гордость, который грозится меня задушить. – Свекровь ее забрала с собой, а мы в комнате остались. Слово за слово, а что тут отпираться, если я все услышала. Он и сознался, что изменил. Схватил, давай что-то шептать, целовать. Идиота кусок. Боже, так мерзко. Вот прямо от всего мерзко. Даже от себя самой.

Выговорившись, я замолкаю, словно меня покинули все силы.

- Знаешь, может сейчас не время для этих слов, дочка, но я тобой очень горжусь, - говорит мама.

Глава 19

Герман

За эти годы существенно ничего не поменялось. Только седина на висках стала пробиваться. Моя жена стала еще более привлекательной в свои сорок два. Дочь выросла и превратилась в молодую, прекрасную девушку, которой скоро исполнится восемнадцать. А Вера… она так и осталась для меня дочерью Инны, а может, Ларисы, лицо которой я уже и не вспомню. Моей дочерью она так и не стала.

Разумеется, я не говорю о полном безразличии.

Отношусь к ней с теплом, даже когда она называется меня папа Герман. Без имени никогда, всегда эти два слова вместе. Меня это не задевает. Но внутри вулканом низвергается все тот же страх, когда я слышу из ее уст «мама» - обращенное к Миле.

Много раз я готовился открыть правду. Мама так и не простила мне ту ложь, которую несла за собой Инна, которую несет теперь она. И не было ни единого дня рождения Веры, чтобы она не сказала мне о том, что это подло и надо признаться.

Признаться! Как?

Я прокручивал в голове этот раз говор и ни разу не довел его даже до середины.

И дело тут вовсе не во мне. Дело в женщинах моей семьи, которые мне этого не простят. Ни одна из них.

Да, я боюсь все потерять. Кто бы не боялся? Кто бы вот так легко согласился пойти и сказать любимой женщине ту самую, черную и зловонную правду. Правду, которую я презираю всей душой. Правду, а значит, и себя.

Так прошли три года. Самокопания и постоянного нервного напряжения. Словно кто-то мог взять и рассказать моей жене обо всем. Но никто бы этого не сделал. И все равно, она, словно тень бродила за мной. Вот она, та самая правда.

Очередной день рождения Веры. Мила была полна энтузиазма, заказывая развлекательную программу по любимому мультфильму девочки. Аниматоры, арт-визажисты, или как их, так, которые рисуют на коже всякое.

Я предложил заняться этим ей самой, но она не хотела делить свое время в этот день с кистями и красками.

Мила как истинная женщина, и мать любит праздники. Любит подготовку к ним и само торжество.

Все шло по плану. По четко выстроенному графику — моей женой. Пока не появилась мама.

На ее лице была расписана золотой краской вина и сожаление. Я же старался сохранить холодный тон, когда позвал ее на разговор. Мне было необходимо убедить ее в том, что молчание – это единственный правильный путь.

Это и стало фатальной ошибкой. Ошибкой, которая все разрушила.

Та самая правда вышла наружу и показала истинное лицо. Будто оживший портрет Дориана Грея из романа Оскара Уайльда.

Я поступил подло и лгал Миле, но кто бы поступил иначе? Кто бы пришел с повинной?

Никто.

А те, кто скажет, что «А вот я бы…» такие же лжецы. Я совершил ошибку в состоянии, далеком от нормального, и не планировал терять семью из-за этой ошибки. Я итак, их почти потерял. Понятия не имею, за что эта невероятная женщина – моя жена, так сильно меня любит. Но она дала мне этот шанс. И я бы не потерял его.

Вот только ложь вошла в спираль и закрутилась так сильно, что я уже не видел начала ее, а конца наделся никогда не увидеть.

Но сегодня… это произошло. Спираль достигла своего конца у самого дна пропасти, в которую я летел девять лет.

Я видел, как ее ломала боль, и не мог ничего поделать. Мне все казалось, что сейчас она успокоится и мы поговорим. Что я скажу, как люблю ее и нашу дочь, но она не слушала меня… или не слышала.

Этого удара, который она нанесла мне, я не ожидал.

- Мама, иди за ней, - сдавленно хриплю, не имея возможности вдохнуть кислород.

- Да, куда я побегу-то, с моими ногами, - но она двигается вперед и выходит из комнаты.

- Ма-ма, - слышу повторяющийся крик Веры, и когда поднимаю голову, чтобы выпрямиться самому и пойти к ней, я вижу на пороге Оксану.

- Что случилось? Где мама?

- Она, - все еще с трудом ворочаю языком, чтобы ответить ей и не напугать. – Мама скоро…

- Не ври мне, где она? – повышает дочь голос. Да, ей уже не восемь, как в то время, когда достаточно было сказать, что все будет хорошо и она успокаивалась. – Что ты сделал?

- Ну-ка смени тон, - повышаю на нее свой голос.

- А то что? Ударишь меня? Наорешь?

От неожиданности не сразу нахожу слова для ответа ей.

- Куда она пошла?

- Я сказал… - только она не слушает, а просто разворачивается и уходит.

Я следую за ней.

- Вера, куда мама пошла?

- Она… она… Мама уехала… она не взяла меня с собой. Мама ушла от нас… она уехала, - в истерике отвечает и бежит на улицу.

- Стой, - кричу и выбегаю, чтобы дел не натворила.

Догоняю ее, и ребенок, обернувшись, обнимает меня, умоляя, чтобы я вернул ее маму домой.

Я глажу ее по голове и говорю, как когда-то дочери, что все будет хорошо. Мимо меня проносится Оксана и, даже не оглядываясь, убегает за ворота.

Глава 20

Мила

Мне едва ли удается удержаться на ногах, когда дочь с такой силой налетает на меня.

- Эй-эй, - обнимаю ее в ответ, фактически сразу понимая, в чем дело, но все же надеясь, что Герман ничего там не натворил после моего ухода.

Девочка она у меня высокая, в свои семнадцать, вся в отца. Поэтому я всегда чувствовала себя маленькой в нашей семье. Она так крепко меня сжимает, словно ей это нужно больше, чем мне самой.

Смотрю на папу, который все еще стоит на пороге дома, и вижу, как он зол. Уверена, они успели поговорить с ней до того, как войти в дом. Мама трогает его за плечо и дает понять, что лучше оставить нас наедине. Когда они вместе уходят куда-то в комнату, я веду дочь в гостиную. Туда, где сама только что сидела.

Оксана отводит глаза, когда я сажусь к ней лицом.

- Дочь?

Мне кажется, я вижу стыд или смущение на ее лице, и когда она начинает говорить, понимаю отчего.

- Я слышала все… в доме.

- Все? – легкие вмиг пустеют, потому что кислород покидает их со свистом.

- Не с самого начала, но… - она быстро поднимает глаза и снова опускает их, прежде чем ответить. - Я про Веру поняла все.

- Боже, - закрываю руками лицо, потому что это последнее, что я хотела для своего ребенка.

- Мам, ничего не говори. И даже не спрашивай, на чьей я стороне, ладно? Я с тобой.

- Что? – слегка недоумеваю. - Я не… Послушай, ты уже очень взрослая, и как бы я ни хотела тебя не впутывать, ты сама уже все знаешь. Поэтому пока что подожди с мыслями и выводами. Мы с твоим отцом во всем разберемся, хорошо?

- Я не вмешиваюсь, - она откидывается на спинку дивана и выглядит достаточно гневной. - Но, как ты заметила, я уже взрослая и понимаю, что отец тебе изменил тогда. Я, то время помню хорошо, мама, даже если мне было восемь. Я ничего не забыла, так что не прикрывай его. Она не дочка тети Инны, а его какой-то другой женщины.

- Оксана…

Не верю, что ей уже семнадцать и мне не откупиться абстрактными пояснениями ситуации. Она уже спокойно различает и черное, и белое.

- Я буду жить до выпускного у бабушки, а когда сдам экзамены и поступлю, перееду в общагу.

- Так, стоп, - буквально жму на педаль тормоза.

- Все равно так и было бы, ма, - дочь пожимает плечами, будто говорит о каком-то решенном вопросе.

- Нет, не было бы, потому что общежитие не дают местным, и ты это… - тут до меня доходит, - прекрасно знаешь.

- Мам, я не хочу поступать в этот универ, - признается дочка, чем слегка сбивает меня с толку.

Мы провели много часов, обсуждая поступление и просматривая листовки университетов города.

- Но… почему? Это хороший университет, мы обо всем с тобой не раз говорили. Я не понимаю, Оксан, еще недавно ты туда рвалась сама.

Ее щеки краснеют, а нижняя губа подвергается паре укусов, когда она ее пытается поджать. И конечно же, теперь все становится ясно. Только договорить нам не дает влетевший в дверь дома Герман.

- Мила? Оксана тут? Мила?

Я выбегаю к нему, оставляя дочь на диване, потому что его голос слышится обезумевшим.

- Ты что здесь делаешь? – смотрю, как он часто дышит, словно бежал.

- Она села на какой-то мопед и… - начинает без предисловий, затем останавливается, смотря мне за спину, куда вышла, видимо, Оксанка. - О, ну теперь я вижу, куда она поехала. Ты знала, что она такое вытворяет?

- Во-первых, не кричи, - стараюсь снизить накал. - Во-вторых, я тебе рассказывала о том, что у нее появился мальчик.

- Что? Мальчик, черт возьми? Я не припоминаю разговора, в котором ты упоминала даже косвенно об этом.

- Вот как? Значит, ты не слушаешь меня никогда. И все твои «Ага» и «Угу» только звук.

- Ей семнадцать, - орет он так грозно, что я не сразу нахожу слова для ответа.

- Не кричи на маму, - вместо меня встревает она, и я заталкиваю ее за свою спину обратно.

- Я в курсе, сколько лет моей дочери.

- Ты сейчас хочешь говорить об этом? – тут же понижает обороты.

- Нет. Это ты заговорил о том, что давно обсуждалось.

- И тебе кажется это нормальным?

- Это не тебе решать, - снова встревает Оксана.

- А ну-ка, помолчи, - грозит он ей пальцем. - Мы еще дома обсудим твое поведение, поняла?

- Я не поеду никуда и жить с тобой тоже не буду.

- Оксана, - пытаюсь остановить ее и пока поворачиваюсь, чтобы посмотреть в глаза, Герман делает шаг в нашу сторону и хватает дочь за плечо.

- Ай… - с болью кричит она.

- Герман, - толкаю его в сторону, и тут он уже отлетает сам, потому что к нам вышел мой папа и оторвал его от нас силой.

- Не смей поднимать руку на женщин моего дома и моей семьи, ясно?

Герман сверлит каждого из нас суровым взглядом и поднимает руки, словно проигравший.

- Ладно… я… Извините, Мила, Оксана, Марина, - обращается ко всем. – Я просто хочу забрать свою жену и дочь домой.

- Они никуда не поедут, если не желают этого. И ты заставлять их не будешь, - угрожающе предупреждает отец.

- Ну, при всем уважении, Евгений, это не вам решать.

- Со всем уважением выйди за дверь и не появляйся, пока этого не пожелает моя дочь или внучка. Насколько мне известно, у них есть на это полное право, Герман.

Муж стискивает челюсть, и когда-то красивая ямочка на подбородке сейчас словно зловещий признак беды.

Я делаю шаг вперед и делаю голос мягким, потому что боюсь того, что может случиться. Как будто мы вернулись обратно на девять лет.

- Герман, мы поговорим потом. Пожалуйста…

Его взгляд становится менее напряженным, но гроза не стихает совсем.

- Поговорим.

- Да… Но потом.

Он кивает и отходит к двери, затем закрывает ее за собой, и нас окутывает внезапная тишина.

Глава 21

Я не могу и даже боюсь повернуться лицом к своей семье. И если спросить меня сейчас «Почему?», я не найду ответ в своей голове. Может, страшно посмотреть в глаза, а может, просто не знаю, что сказать.

Сейчас я в прострации. Слово, меня тут нет. Словно я только что видела призрак прошлого и теперь боюсь быть правой в том, что это была явь.

Герман. Тот самый который пугал меня и нашу дочь. Мужчина, который был мне чужим долгие месяцы там… девять лет назад вернулся. И я не понимаю, что мне делать. Как совладать с собой в этой ситуации. Я далеко не сильная женщина. Не из тех, что пестрят в любовных романах. Я не верю в такую свою силу.

Но я не могу стоять тут и раздумывать о прошлом, где я боялась его. Мне нужно думать о том, что происходит прямо сейчас. Жаль, что это самое настоящее, так плотно переплетено с прошлым.

- Оксан, иди, пожалуйста, в спальню, ту, что занимаешь, когда приезжаешь к бабушке с дедушкой.

Сначала она молчит. И я не хочу повторять свои слова снова, потому что мне крайне тяжело говорить.

- Я не вернусь к нему в дом, - выставляет она протест.

- Прошу, - мягко говорю и слушаю, как она быстро разворачивается и уходит, вплоть до громко закрытой двери.

Я и сама не пущу ее к нему. Ни за что. Не после того, что было, да и… все сейчас под огромным вопросом, как и наше место проживания.

- Ты как? – спрашивает мама, все еще стоя за спиной, но где-то очень близко.

- Нор… - пытаюсь солгать, но не успеваю.

- А я говорил, - перебивает папа.

- Говорил? – оборачиваюсь, неуверенная в том, что правильно понимаю суть его диалога. – О чем?

- Я был единственный против твоего возвращения к нему.

Папа заявляет это так, будто звучит своевременно, словно можно что-то исправить. Словно тогда он меня отговаривал. Я в принципе впервые об этом слышу, о его мнении насчет возвращения к мужу после его лечения в клинике. Он просто отмалчивался раньше, вот и все.

- Пап… - вздыхаю и планирую просто опустить сейчас это все, чтобы немного подумать о дальнейших действиях, но отец настроен на протест против моих намерений.

- Не папкай. Ты, может, и выросла, но ты все еще моя дочь, которую я в обиду не дам сейчас. А вот тогда, тебе надо было рвать до конца, - его палец грозно зависает в воздухе, а лицо такое суровое. - Я знал…

- Знал что, па? – решаю высказаться. - Что у него другая будет, как только мы на паузу поставим отношения? Что она родит ему дочь, и потом Герман приведет ее в наш дом под видом племянницы? Что конкретно ты знал?

- Дочка! – встревает мама, желая стать серединным элементом, успокоить нас обоих.

- Что, мама? Ты тоже скажешь, что знала? Что была против? Вы не говорили мне об этом, а я своего мужа любила тогда и по сей день. И даже не подумала бы никогда, что за этой оболочкой злостный предатель. Да кто вообще знает все наперед? Или что, никто не прощает тех, кого любит? Никто не дает семье вторые шансы? Я сохранила свою семью, хотя была на грани, и, бог свидетель, я бы развелась с ним, если бы он не взялся за голову. Но он взялся в итоге, и решение было принято в пользу семьи. А теперь вы оба мне говорите, что вы что-то там знали наперед?

- Не стану я говорить, что знала или что против была. Сейчас слишком много эмоций. Нам вообще лучше поговорить потом.

- Вот и говорите, потом, - отец разворачивается и планирует уйти, но поворачивает голову и говорит. - Но этого подлеца я в свой дом больше не впущу. А полезет в драку, значит, получит кулаком. Тогда еще заслужил, а отсрочил на девять лет.

Когда папа скрывается из вида, я прислоняюсь к стене, отчаянно ловя воздух.

- Как мы до этого докатились, ма? Я ничего больше не понимаю. Совершенно ничего.

- А кто понимает все? Я таких людей не встречала за все свои шестьдесят ни разу.

- Я думала, мамы понимают все-все, - на губы ложится усталая улыбка. – Мне так казалось вплоть до того момента, как сама мамой стала, и немного после.

- У тебя сейчас будет тяжелый период, Мила. Но ты выросла умной и рассудительной женщиной.

- Да уж. А хочется, как в детстве, накрыться одеялом. Поверить не могу, что в тринадцать хотела быть взрослой, и поскорее. Чтобы носить макияж, каблуки, это казалось пределом мечтаний. А оказывается, быть взрослой, это совершенно другое.

- Ты пришла к этому только в сорок? – мама смеется.

- Нет, - смеюсь вместе с ней. – Давно. Озвучила просто — впервые.

- Ох, дочка. У каждой ситуации есть выход, - гладит по плечу и уходит туда же, где скрылся отец.

- Только бы не заплутать самой в его поиске.

Остаюсь на своем прежнем месте и погружаюсь в глубокие мысли. А такие обычно делают больно.

Вот и мне сейчас больно.

Перед глазами ребенок раздора и обмана. Оттого сердце и рвется в клочья. Потому что… Одной его половине больно от этого предательства, за нашу дочь с Германом. А второй больно за нее… за ту, что сейчас кажется словно ничьей.

В голове мелькает еще одна мысль, но ее пугает подошедшая Оксана.

- Мам?

- Да? Я уже иду. Сейчас, - отрываю себя от стены и иду к ней навстречу.

- Я спросить хотела.

- Конечно. Может, кушать хочешь? – заворачиваем на кухню, и пока я навожу суету, мне в спину летит вопрос, лишающий остатков благоразумия:

- Мам, а ты от нее откажешься? От Веры? Она же не твоя.