Я ждала Диму с работы. С каждой минутой моё состояние ухудшалось: я была уставшая, сонная и невероятно раздражённая. Телефон жужжал от уведомлений, но я не могла его взять. На руках капризничала Сонечка — прорезывание зубов. Другим детям в семь месяцев достаются нижние резцы, потом верхние, а нам выпал джекпот: лезли первые клыки, и лезли они мучительно, с температурой и бесконечными слезами.
Я снова была одна. Дима полностью погрузился в работу, став после рождения дочери почти призраком в собственном доме. Он постоянно занят, постоянно на совещаниях, а я погрязла в быту и ребёнке. За семь месяцев мы отдалились так, будто нас разделил океан.
«Легче будет» — вот что говорила мама, когда после выписки настояла переехать к нам. На деле она превратила мою жизнь в ежедневный экзамен на звание «Идеальной Жены и Матери». Стирка и глажка только руками. Мне — отдельная, диетическая еда. Мужу — непременно мясо. На мои жалобы на разрывы и боли в спине был один ответ: «Все рожали, не будь такой неженкой!» Весь день она капала на мозги, а вечером, когда я пыталась излить душу Диме, он устало отмахивался: «Не сейчас, Лен, устал сильно». Или: «Не говори глупости, она твоя мать, она желает тебе только самого наилучшего».
Я устала бороться за его внимание. Устала быть плохой дочерью, плохой матерью, плохой женой. Я просто обросла толстой скорлупой в своём шатком, расшатанном мире.
Наконец-то Сонечка задремала. Я присела, стараясь не шевелиться, и дрожащей рукой потянулась к телефону, чтобы не провалиться в сон самой.
Сердце пропустило удар.
Я увидела её. Мою младшую сестру, Вику. В её социальных сетях обновилась фотография. Первое, что бросилось в глаза — её сияющая, не знающая усталости улыбка и огромный букет. Она была в элегантном платье, на каком-то, судя по антуражу, дорогом светском мероприятии.
Но я смотрела не на неё. Я смотрела на человека, который стоял рядом. На Диму.
Он тоже улыбался. Так открыто, так расслабленно. Это была не та дежурная, уставшая улыбка, которую он дарил мне последние месяцы, а та, которую я не видела с нашей свадьбы. Они стояли близко, плечом к плечу, и смотрелись… как влюблённая пара. Он даже смотрел не в объектив, а куда-то в сторону Вики.
Я сидела в полном ступоре. Часы показывали далеко за полночь, но сон ушёл. Я боролась с эмоциями, пытаясь сохранить внешнее спокойствие, пока ждала Диму. Нужно было спокойно выяснить, где он был и что означает эта фотография.
В замке щёлкнул ключ.
Дима вошёл — слегка помятый, но в целом довольный и расслабленный. Увидев меня, он не поспешил обнять или поцеловать. Вместо этого он произнёс:
— Почему ты не спишь? Тебе нужно отдыхать и беречь себя, Лен. Совсем плохо выглядишь.
«Совсем плохо выглядишь». Какая «забота»! Семь месяцев его не волновало моё состояние, а теперь, после вечера с моей сестрой, он вдруг вспомнил о моей внешности.
— Где ты был, Дима? И почему так поздно? — Мой голос был низким, в нём не было ни намёка на истерику, только давящий холод.
Он подошёл, коснулся губами моей щеки — сухой, быстрый, механический жест, который не нёс ничего, кроме раздражения.
— Корпоратив на работе. Небольшое празднование закрытия проекта, — отмахнулся он. — Я очень устал. Давай поговорим утром?
— Нет. Мы поговорим сейчас, — я поднялась, чувствуя, как внутри меня разгорается ледяное пламя. — Я видела фотографию в соцсетях Вики.
Дима замер. Он не обернулся, но плечи напряглись.
— Я прямо спрашиваю: почему на твоём корпоративе была моя родная сестра?
Он медленно повернулся. На его лице не было ни вины, ни раскаяния. Только ледяное, раздражённое высокомерие.
— Потому что Вика была приглашена. Приглашены были мы вдвоём. А так как ты сейчас сидишь дома с ребёнком, вечно болеешь и выглядишь соответствующе, я пригласил её вместо тебя. Лен, ты же не хочешь, чтобы пропадал билет?
Я стояла как под ледяным душем. Он не просто пригласил её — он сделал это, потому что стеснялся меня.
— Ты… ты что, стесняешься меня? — Я едва могла говорить.
Он вздохнул, закатив глаза. Устало провёл рукой по лицу, будто я была не его жена, а надоедливая муха, которая мешает ему отдыхать.
— Почему сразу такие мысли? Я же вижу, что ты от меня отдалилась. Ты постоянно усталая, тебе ничего не нужно, никуда не хочешь. Я просто не хотел тебя беспокоить этой светской суетой.
— Ты не хотел меня беспокоить или не хотел, чтобы я испортила твою идеальную картинку? — Я горько усмехнулась.
Тут он взорвался.
— Прекрати эту тупую истерику, Лена! — Он рявкнул так, что я отшатнулась. — Ты сама виновата! Тебе помогают все: и мать, и Вика! А ты за столько времени не пришла в форму! Не хочешь заниматься собой! Что ты хочешь от меня? Чтобы я делал вид, что всё нормально, когда ты вечно ноешь и ходишь как зомби?!
Каждое его слово было как удар хлыстом. Я чувствовала, как слёзы подступают к глазам, но я не позволяла им пролиться. Я молча опустилась на край кровати, пытаясь собрать остатки своего достоинства.
— Значит, всё-таки стесняешься? — повторила я, глядя на него снизу вверх.
— Нет! Но ты сама взгляни на себя! — Его голос понизился, но стал ещё злее. — Ты запустила себя, Лен. У тебя, в отличие от других, есть орава нянек — твоя мать, твоя сестра! Но ты выглядишь, как после апокалипсиса.
Он подошёл к шкафу, начал снимать пиджак.
— Я сейчас приму душ и лягу спать. Утром обсудим твою необоснованную ревность.
Мне стало так невыносимо плохо. Сил спорить, кричать, доказывать свою правоту не осталось. Я была опустошена, раздавлена, унижена. Я встала и направилась к двери спальни, не проронив ни слова.
— Куда ты? — теперь в его голосе было раздражённое недоумение.
— В гостиную. — Я не повернулась. — Не хочу пугать тебя своим видом.
Я вышла из комнаты, оставляя его одного. Мой мозг работал чётко и холодно: он был в приподнятом настроении, потому что провёл вечер с ней, с Викой. Он приехал домой, чтобы унизить меня за то, что я не соответствую его стандартам. Но у меня в голове уже не было сомнений, не было «закидонов на ровном месте».
Утро началось не с лучей солнца, а с резкого, оглушающего грохота захлопнувшейся двери. Дима уехал. Он не остался на завтрак, не поцеловал меня на прощание, даже не взглянул в сторону гостиной, где я провела эту ледяную ночь. Он ушел, оставив за собой токсичный шлейф вчерашнего унижения, словно ядовитый газ. Я даже не знала, во сколько он встал, — это был очередной, привычный жест стирания моего присутствия из его жизни.
Не успела я перевести дыхание, насладиться минутной, хрупкой тишиной, как в гостиную вошла мама. Ее лицо было не просто хмурым — оно было каменным, высеченным из чистейшего осуждения. Она всегда была на страже его комфорта и его имиджа.
— Как тебе не стыдно, Лена! — начала она, даже не пожелав мне доброго утра. — Муж так горбатится, купил для вас новую квартиру, обеспечивает! Он на совещаниях с раннего утра до поздней ночи! А ты доводишь его вечными истериками! Посмотри на себя, он теперь с тобой даже разговаривать не хочет! Ты же его в гроб сведешь своей нервозностью.
Я почувствовала, как мое терпение, которое держалось на тончайшей ниточке сна и усталости, окончательно лопнуло. Это был критический момент. Если не сейчас, то никогда. Я должна была рассказать ей правду, надеясь на последний, отчаянный проблеск материнской защиты. Я хотела, чтобы она увидела меня, свою дочь, а не свою проекцию идеальной хозяйки.
— Мам, дело не в истериках! — Мой голос дрогнул, но я продолжила, на грани срыва. — Я знаю, почему Дима вчера был на корпоративе с Викой, а не со мной. И знаю, почему он вернулся таким раздраженным. Он… он стесняется меня. Он сказал, что я «плохо выгляжу» и поэтому пригласил Вику вместо меня, чтобы она «не позорила его перед партнерами». Он унизил меня, Мама, прямо в лицо!
Вместо того, чтобы вскипеть праведным гневом на зятя, мать закатила глаза. Это был такой знакомый, убийственный жест пренебрежения, который в один миг уничтожил мою последнюю надежду на союзника.
— Ты, как всегда, всё преувеличиваешь, — отмахнулась она. — Ты ищешь проблему там, где ее нет. И вообще, прекрати эту чушь нести. Это я предложила Диме пригласить Вику.
Я застыла. Всё остановилось. Шум улицы, далекий лай собаки, биение собственного сердца — всё ушло. В голове зазвенело. Я не могла дышать. Это было хуже, чем удар Димы. Это был нож, который родная мать, самый близкий человек, вонзила мне в спину и повернула. Это не просто безразличие; это активное соучастие в моем унижении.
— Что? — Я еле выдавила этот вопрос, чувствуя, как кровь отливает от лица, оставляя его ледяным.
— А что такого? — Мама говорила совершенно спокойно, как о самой очевидной вещи в мире, как будто обсуждала погоду. — Я же вижу, как ты обросла здесь! Ты никуда не выходишь, запустила себя. Ты сама слышала, как он сказал! А Вика — эффектная девушка, молодая, красивая, умеет себя преподнести. Рядом с Димой она не будет его позорить. Ему нужно иногда выходить в свет с приличной спутницей, чтобы его партнеры видели, что он успешный мужчина с соответствующим окружением. Ты же не хочешь, чтобы он выглядел, как будто живет с замухрышкой, Лена?
Она видела во мне не дочь, а обузу, которую нужно прятать от "успешного мужчины", чтобы не портить его виноградник. Меня словно ударили под дых. Я почувствовала резкую тошноту. Не муж, а родная мать отдала меня на растерзание, оправдывая предательство моей «недостаточной эффектностью». Она выбрала имидж зятя, его успешность, его комфорт, а не боль своей дочери. В голове, как эхо, билось: За что вы все так со мной? Почему я? Внезапно меня спасла Сонечка. Она громко, истерично заплакала у меня на руках, словно почувствовав ту бездну, в которую я падала. Я начала ее успокаивать, качать, но плач становился только громче. Мать, вместо помощи, раздраженно накинулась на меня, ее голос был пропитан ядовитым презрением:
— Вот! Видишь! — Она ткнула пальцем в мою сторону. — Ты некудышная мать! Вы такими не были! Ты разбаловала Соню, таская ее вечно на руках! Теперь пожинаешь плоды! Успокой ребенка немедленно!
Ее слова стали последней, решающей каплей. Ярость, которую я сдерживала, превратилась в ледяную, четкую решимость. Я не могла кричать при Сонечке, но оставаться здесь, под этим потоком унижений, тоже не могла. Если я останусь, я сломаюсь.
— Я иду гулять, — отчеканила я, хватая коляску. Мой голос был низким и ровным, без единой эмоции. — И я не вернусь, пока не успокою ребенка.
— Куда ты? Обед скоро! Кто будет готовить? — крикнула мама мне вслед, но я уже выскочила за дверь, жадно вдыхая морозный уличный воздух.
Я шла по улице. Каждый дом, каждая машина, каждый человек казался мне чужим. Я была одна. Не просто в семье — я оказалась в мире, который сговорился против меня, где все, кто должен был быть моей опорой, стали врагами. Идя по улице, я осознала, что нахожусь в абсолютном одиночестве. У меня нет защитника, нет союзника. Дима изменяет. Вика предаёт. Мать — предаёт. Они все действуют единым фронтом, рассчитывая на мою беспомощность и эмоциональную сломленность.
Я вспомнила вчерашний вечер, когда я ушла в гостиную, а Дима метался и уговаривал меня вернуться, а потом психанул. Он был обеспокоен. Не мной. А своим телефоном. Он не выпускал его из рук, словно боялся, что я что-то увижу. Я так и не смогла его проверить. И теперь я понимаю, что именно там, в их переписке, лежит настоящая причина их "партнёрства", а не просто "непропадающий билет" и забота о моем сне. Мое нутро кричало: Мне нужны доказательства! Я больше не хочу быть «истеричкой с закидонами» — той, которую легко заткнуть и унизить. Я должна найти факты их грязной игры, чтобы объявить развод не как ревнивая жена, а как обманутая женщина, готовая к бою. Моя борьба только начинается.
Виктория и Дмитрий на совместном корпоративе.

Лена с малышкой Соней.

Дмитрий и Елена Крыловы.
