Развод. Одержимость Шахова

Пролог

Все события, герои, названия организаций, заведений и иных объектов являются вымышленными. Любое совпадение с реально существующими людьми или местами — случайность.

В тексте присутствуют откровенные сцены, эмоциональные моменты и нецензурная брань.

Автор подчеркивает, что произведение является художественным вымыслом.

Предистория: "Отец моего парня. Я тебя хочу!".

— Следующая, — слышно из приоткрытого кабинета. Я быстро подскакиваю со стула в узком коридоре и буквально влетаю внутрь. Осматриваю такой знакомый кабинет бывшего мужа и готова застонать от разочарования. Но, с другой стороны, даже к лучшему, что его здесь пока нет — так шанс все же больше, что меня все же возьмут на работу.

— Ваше резюме, пожалуйста, — звучит четкий, чуть отстраненный голос женщины, которая сидит за столом, прежде принадлежащим ему. На миг я теряюсь, но быстро подхожу ближе и выкладываю папку. Она открывает ее, листает документы — ровно то, что я отправила на почту несколькими днями ранее.

Чувствую, как внутри все сжимается: руки заныли от напряжения в карманах объемной толстовки, губы пересохли, да и ноготь на указательном пальце я уже почти содрала — настолько нервы на взводе. Жду, пока она, наконец, дочитает мое резюме.

— Валерия? — поднимает на меня взгляд поверх очков. — В объявлении ясно сказано, что нам нужна няня с опытом работы и с высшим или хотя бы незавершенным педагогическим образованием. А у вас… совершенно другая специальность.

— Я тоже удивилась, когда вы вчера в десять вечера одобрили мою анкету, — стараюсь ответить сдержанно, хотя внутри все бурлит.

— Что..?

За спиной раздается громкий хрипловатый голос, от которого меня буквально пронзает холодом:

— Людмила, почему так долго?

Женщина, как оказывается, Людмила, подается вперед с льстивой улыбкой:

— Простите, Сергей Николаевич, еще две девушки. Очень много желающих…

Услышав его шаги за спиной, я снова вздрагиваю. Он и раньше ходил именно так, уверенно и чуть тяжело… И это неожиданное дежавю выбивает из колеи.

— У нас вроде бы четко прописано: с восемнадцати лет, — продолжает он недовольным тоном. И Людмила явно нервничает, потому что на ее строгом лице теперь четко проступает страх.

— Д-да… — голос ее срывается.

— Эй! Сними капюшон, — довольно грубо бросает он в мою сторону.

Я вытаскиваю руки из карманов, послушно стягиваю капюшон и, наконец, решаюсь поднять взгляд. Ему хватает доли секунды, чтобы узнать меня. Хотя до этого, пока не видел лица, не понял, кто я. Всего полгода прошло, а у него, говорят, сменились десятки женщин, но я… я считала дни и ночи без своего сына, которого он забрал у меня.

— Лера? — в его голосе проскальзывает секундная растерянность.

— Сергей Николаевич, это, вероятно, недоразумение, — встревает Людмила, стараясь спасти ситуацию. — У девушки совсем не то образование… не понимаю, как ее анкета попала в список выбранных кандидаток.

— Очень интересно, — он прищуривается и усмехается. — И как ты это подстроила?

— Ничего не подстраивала, — шепчу, чувствуя знакомый привкус бессильной злости. — Но я… я подхожу на эту роль лучше всех.

Внутри все сжимается: он понимает, что я не лгу, однако публично он обязан держать лицо, и мои чувства для него не в приоритете. Но мне все равно — у меня есть единственная цель: мой сын.

— Это почему же? — он складывает руки на груди, в голосе насмешка и легкая издевка.

А вдруг это и правда случайность, из-за которой мое резюме внезапно оказалось здесь? Я-то думала, меня выбрали осознанно… но… мне все равно, кто принял мою анкету. Все равно! Я любым способом должна вернуться к сыну. И это тоже шанс.

— Прошу вас… Я очень хочу у вас работать, — тихо сглатываю, чувствуя, как трясутся руки.

Он любит, когда перед ним заискивают, и обожает, когда от него зависят. Хорошо. Я готова дать ему это ощущение. Лишь бы вернуть сына.

Сергей резко разворачивается и идет к двери. Меня распирает от ненависти и разочарования — неужели вот так просто уйдет, не сказав ни «да», ни «нет»? Дал бы хоть ответ…

— Чего стоишь? Ты же «очень хочешь работать у меня»? Тогда пошли, — бросает он, не оборачиваясь. — Людмила. Вакансия закрыта.

Внутри у меня все переворачивается, но я делаю глубокий вдох. Мне ведь правда нужно это место, чтобы быть ближе к сыну. И я готова на все.

1 глава

Все в этой книге чистейшая выдумка автора, вдохновленная реальной жизнью.

Полгода назад.

Акушерка слегка приподнимает руки, осторожно поддерживая совсем крошечного малыша — розового, с крошечными кулачками, напряженно сжатыми, будто он уже готов защищаться от всего мира.

— У вас мальчик, — мягко произносит она, и меня на миг словно накрывает теплой волной. Вся боль, еще секунду назад казавшаяся невыносимой, смазывается, когда я слышу пронзительный крик моего сына. Сердце сжимается от переполняющего счастья.

Горячие губы с дрожью касаются моего вспотевшего виска, и я утыкаюсь лицом в надежное плечо любимого. Слезы тут же застилают глаза — я отчетливо чувствую соленую влагу на губах, чувствую его прерывистое дыхание, когда он шепотом успокаивает меня:

— Ну что ты плачешь, родная? Тише… — его голос обволакивает меня теплом, разряжая напряжение. Я поднимаю взгляд на Сережу и улыбаюсь, вкладывая в эту улыбку всю благодарность, на которую способна после такой изматывающей боли.

— Это от счастья, — шепчу я. — Спасибо… Спасибо тебе… — И в тот миг, когда наши лбы прикасаются, мне кажется, что ни боль, ни усталость больше не властны надо мной.

Как же я счастлива…

— Ну-ну, моя малышка, — он тоже улыбается, и этот свет в его глазах как будто отражается во мне, — это тебе спасибо. Ты подарила мне сына…

Теплый, едва вытертый комочек жизни осторожно кладут мне на грудь. Я тут же обхватываю его хрупкое тельце, словно самый ценный в мире дар. Поцеловать сморщенный носик и почувствовать бархатистую кожу малыша — на мгновение это становится для меня всем. Из глаз бегут горячие слезы, а Сережа нежно проводит пальцами по крошечному плечику сына и осторожно целует его в лобик. Увидев в его взгляде искреннюю радость, я понимаю, что именно таким хочу запомнить мужа навсегда.

Но счастье оказывается слишком хрупким: тело вымотано, и я проваливаюсь во мрак, почти не ощущая, как медленно силы покидают меня.

Проснувшись, я вижу перед собой совсем другого человека — холодного, отстраненного. А рядом, по-прежнему, суетятся врачи, и в воздухе стоит запах дезинфицирующих средств. Сильнее всего я ощущаю, как немеют ноги и болит все тело.

— Вам… — доктор явно не знает, как подобрать слова, и я сама чувствую, что в ее тоне звучит напряжение. В глазах рябит, а голос звучит будто издалека. — Вам нужно остаться в больнице еще на некоторое время.

— Почему? — тихо переспрашиваю я, но внутри все уже стынет от дурных предчувствий. Измотанное тело еле держится, но мысль о сыне заставляет собраться.

— У вас обнаружена инфекция, — врач сглатывает, прежде чем договорить. — А еще — почечная недостаточность. Если терапия не поможет, нам придется искать донора и делать операцию.

— Что? — в голосе звучит паника. — У меня никогда не было проблем с почками! Это… это какая-то ошибка. Перепроверьте анализы!

Сердце колотится так сильно, что я боюсь снова потерять сознание. Краем глаза я ловлю взгляд Сережи, и меня моментально пронзает тревога — в его глазах ледяная отстраненность. Что происходит?

— Сереж… — пытаюсь я хоть что-то понять. — Скажи, это правда?

— Да, — безразлично кивает он. — Ты не волнуйся, я оплачу лечение, — и в этот момент в палату заходит невысокая девушка: шуршит бахилами, гулко постукивает каблуками и замирает рядом с моим мужем. — Ребенка я заберу домой.

— Д-да, хорошо… — выдыхаю я, силясь понять, почему у меня все внутри сжимается в комок. — Надеюсь, меня скоро выпишут… Я смогу быть с вами.

— Нет, — перебивает он холодно. — Я подаю на развод и забираю ребенка.

— Что? — я с трудом приподнимаюсь, пытаясь ухватиться за поручни кровати. — Как это?.. Мне послышалось?

— Нет, — жестко чеканит Сережа. — Ты мне больше не нужна. Забудь обо мне и о сыне. Ты его больше никогда не увидишь.

В горле пересыхает: каждое слово бьет по мне, словно ударами хлыста. Я вижу, как он отрывает взгляд от меня и смотрит на крошечный сверток в своих руках. На нашего сына.

— Прошу тебя, — голос мой уже дрожит, слезы текут по щекам. — Не забирай его… Не забирай его у меня… Пожалуйста…

— Я сам решу, как распорядиться своим ребенком, — отвечает он негромко, но в голосе звучит сталь. Девушка за его спиной прижимает малыша к себе, а сам Сережа поднимает черную папку. — Здесь документы на развод. Если хочешь ему счастья, просто подпиши. Я оплачу твое лечение.

— В обмен на моего сына? — едва слышно переспрашиваю я.

— В обмен на моего сына, Лера, — холодно поправляет он. — Ты его больше никогда не увидишь.

Мне кажется, в этот момент я перестаю дышать. Если бы я стояла на ногах, я бы точно упала. Мне вмиг становится так дурно, как не было ни разу при беременности. Взгляд фокусируется только на малыше, которого уносят от меня. Я пытаюсь встать. Но ничего не получается. Мне просто не дают выбора.

2 глава

Сейчас

Сердце стучит так громко, что кажется, его можно услышать даже за пределами офиса. Но бывший муж ждет, прищурившись и с усмешкой, будто наблюдает за забавным представлением.

— Чего стоишь? Ты же «очень хочешь работать у меня»? Так чего ты ждешь? Поехали, — повторяет он, стреляет в меня вызывающим взглядом, и я на секунду теряюсь, словно получаю невидимую пощечину.

Нагло кривя губы, мужчина чуть склоняет голову набок, продолжая разглядывать меня таким же пронзительным взглядом. Он издевается, и даже не пытается это скрыть. Я чувствую, как внутри поднимается волна горечи и обиды. Но тут же пытаюсь успокоиться, вспомнив, зачем я все же устраиваю это дебильное представление.

Мы идем по знакомым коридорам. Когда-то я носилась здесь со скоростью света, стараясь успеть выполнить указания любимого человека. За этим поворотом — кабинет дизайнеров, там дальше — отдел кадров, а если свернуть за угол, попадешь в уютную комнату отдыха… Как же много воспоминаний. Но сейчас я стараюсь натянуть капюшон поглубже, чтобы никто не увидел меня — измученную, чужую даже для самой себя. Вряд ли кто-то узнает бывшую жену босса в этой девушке в застиранной толстовке.

Когда мы поженились, я поначалу продолжала работать здесь. Сперва мы никому не рассказывали о нашем браке, но потом… Потом мне выдали новые документы, сменили бейджик на входе, и девчонки в приемной завизжали от радости. Они привыкли побаиваться Сергея Шахова, но тогда даже испуг куда-то исчез — все хлопали и поздравляли. Алина громко пожелала мне быть сильной, ведь характер у Шахова весьма норовливый. Смешно вспоминать, что в тот момент я лишь улыбалась, потому что жила в настоящей сказке: меня любили, обожали, а когда я забеременела, он приказал мне бросить работу.

Однако все в один миг изменилось. Я догадываюсь, почему, но он так и не сказал ни слова, не обвинил меня ни в чем. Просто поставил перед фактом, забрав моего малыша и оставив меня одну после тяжелых родов. И теперь, впервые за полгода, я снова рядом с ним, а он говорит со мной так, будто я ему должна несколько миллионов и не хочу их отдавать.

Хотя тут еще надо поспорить кто кому должен.

В машине повисает гулкая тишина. Водитель молча везет нас куда-то, пока Сергей, сидя рядом, уткнулся в экран телефона, не обращая на меня ни капли внимания. И лишь когда мы окончательно выезжаем за городскую черту, он блокирует телефон и поворачивается ко мне:

— Обсудим условия?

Я делаю глубокий вдох. Изнутри все сжимается, но пытаюсь выглядеть спокойнее, чем есть на самом деле:

— У меня условие всего одно, — произношу негромко, но в голос стараюсь вложить как можно больше уверенности. Да, я до сих пор боюсь его до дрожи, но материнский инстинкт сильнее любого страха. — Мне нужно как можно скорее увидеть сына.

— А у меня — несколько, но они простые, — отвечает он тоном человека, решающего очередной деловой вопрос. — Ты будешь ухаживать за ребенком, периодически готовить что-то мне. Уборкой занимается персонал. Если вдруг понадобится выходной или захочешь премию…

— Выходной? — иронично фыркаю. — Чтобы отдохнуть от собственного ребенка? Я полгода «отдыхала», как вы говорите, — вряд ли это можно назвать отдыхом, но он и сам об этом знает.

— Дима — мой сын, Лера, — четко поправляет Сергей, и от его тона меня передергивает. — Какие условия у тебя?

— Я хочу жить рядом с сыном. Больше мне ничего не нужно — ни деньги, ни выходные.

— Ты сейчас серьезно? — он поднимает брови, будто искренне удивлен.

— Более чем, — отвечаю, не отводя взгляда. — Согласны?

— Согласен, — со странной легкостью заявляет он, и это выбивает меня из колеи. Все происходит слишком просто, слишком быстро.

И это настораживает.

Мы въезжаем в закрытый поселок, проезжаем пост охраны, и я вижу нескончаемый ряд аккуратных домиков, похожих один на другой. Сергей вглядывается в дорогу перед собой, потом, словно вспомнив о чем-то важном, оборачивается ко мне:

— Еще одно условие, Лера. Никто не должен знать, где находится мой сын.

— Что у вас происходит? — спрашиваю, сглатывая комок, подкативший к горлу. Мне казалось, что я знаю этого человека, но сейчас он снова кажется мне чужим. — Почему такая секретность?

— Я все сказал, — сдавленно произносит он. — Увижу, что ты кому-то что-то рассказала… и не увидишь его больше.

— Что я тебе сделала? — вспыхиваю, забывая о вежливом «вы». Все это время я старалась держать формальную дистанцию, но какое к черту уважение, если он обращается со мной словно с пустым местом?

— Ты — ничего, — усмехается он. — Но так надо. Мне нужно защитить сына.

Я стискиваю зубы и отворачиваюсь к окну, стараясь спрятать горькие слезы и гнев. Все, что я могу сделать сейчас, — принять его правила. Чтобы увидеть Диму. Чтобы быть рядом, несмотря на свою боль и обиду.

3 глава

Пусть делает что хочет. Я уже не знаю, насколько далеко готова зайти, лишь бы быть рядом с сыном. Я согласна на все, абсолютно на все, если это хоть на шаг приблизит меня к нему. Мои родители мечтают увидеть внука и не скрывают негодования в адрес Шахова, но сейчас мне уже все равно, кто и на кого обижен. Чувствую, в глубине у него нет ненависти ко мне, и дело не в банальной ревности или подозрениях. Что‑то куда более серьезное сломало нам обоим жизнь.

Я ведь предупреждала его: если он полезет в государственные дела, тотчас найдутся те, кто вспомнит, что у него есть семья. Тогда он был безмерно самоуверен и говорил, что сможет нас защитить. Но, видимо, не смог… или не захотел. До конца не понимаю.

Машина сворачивает в самый конец улицы, где дорога утыкается в глухой лес. Появляются ворота из кованого железа, которые беззвучно раздвигаются, и мы въезжаем на огромную, словно нарисованную картинку. Меня неожиданно прошибает дрожь: все здесь выглядит так, будто мы переступаем порог другого мира.

Дорога идет плавно и петляет между ухоженными газонами и стройными елями. Как в каком‑то роскошном сказочном поместье, где каждый уголок выверен. Дом тут же поражает воображение: светлый фасад с массивными колоннами, огромные окна с дорогими портьерами. Все залито мягким светом, над головой тяжело вздыхают кроны высоких деревьев. В центре двора журчит фонтан, и от этого негромкого звука у меня внутри щемит сердце. Природа, дом — все вокруг изящно и безупречно, как на глянцевой картинке.

При виде охраны в черных костюмах я чуть сгибаюсь, стараясь стать незаметнее. Видела таких же на воротах, и теперь — у входа. Они тут повсюду, чужие, непрозрачные фигуры, готовые от чего‑то защищать или же держать меня взаперти. Не знаю, что больнее думать.

Открываю окно, чтобы на миг вдохнуть свежий воздух, смешанный с ароматом жасмина и только что скошенной травы. Воздух кажется чище, чем в городе, будто я делаю первый глоток спустя долгую, мучительную задержку дыхания. Все смотрится безукоризненно, но мое сердце сжимается от странного предчувствия.

По узкой дорожке к дому идем рядом с Шаховым. Мне неуютно — задеваю его локтем, иногда он неловко придерживает меня, и я замечаю, какой между нами образовался пропасть. Не физическая, нет. Она внутри, на уровне душ. Я боюсь поднять на него взгляд, а он словно и не жаждет разговора. Но тут плитка предательски подламывается под моим шагом — я падаю вперед, и за секунду меня подхватывают широкие сильные ладони. Сердце срывается в бешеный ритм.

— Только вчера заказали новую плитку, — слышу его низкий голос рядом с ухом. — Дожди размывают почву, приходится постоянно чинить…

— Хорошо… спасибо, — едва выдыхаю, стараясь не смотреть на него. Его объятия, пусть и мгновенные, прожигают кожу. Хочется вырваться и тут же провалиться сквозь землю от собственной уязвимости. Мне все равно на эту плитку, все равно на эти оправдания, лишь бы скорее дойти до сына.

Пульс бьет в висках так сильно, что я готова зажать уши руками, лишь бы не слышать стук крови. Ужас вьется под ребрами, ведь я боюсь: вдруг он сейчас придумает способ не пускать меня к ребенку, вдруг найдет отговорку отложить встречу. Но он лишь идет рядом молча, открывает дверь — и внутри дома меня накрывает горячей волной: там уже плачет малыш.

Этот крик — будто нож по сердцу. Он не просто зовет, он захлебывается, там слишком много отчаяния в таком маленьком голосе. Бросаю в сторону рюкзак и ветровку, всхлипываю громче, чем хотелось бы, потому что боль резанула насквозь. Но Сергей успевает первым, и я мчусь за ним по звуку рыданий.

В гостиной вижу незнакомку, безуспешно пытающуюся успокоить малыша. Димочка изводится в плаче, сбивчиво дергает ручками, захлебывается собственными слезами. Меня будто током пронзает. Чужой дом, чужая обстановка, незнакомая женщина… И мой сын, который явно не согласен с поведением этой женщины…

— Что вы творите, Лидия? Отойдите от малыша! — сипло приказывает Сергей, но мне сейчас нет дела до ее испуганного лица. Я вижу лишь Диму.

Мой родной мальчик. Мое сокровище.

— Сергей Николаевич?.. Я только… я хотела его одеть перед прогулкой… — бормочет женщина, но Шахов уже выводит ее из комнаты, а я не отрываю взгляд от малыша. Колени слабеют, и я осторожно опускаюсь на пол, приникаю к его крошечной ступне носом. Горячие слезы мгновенно жгут глаза. Этот еле уловимый детский запах сносит мне голову, внутри все трепещет.

Дима на миг затихает от неожиданности, широко распахивает глазенки, безмолвно изучая мое лицо. Для него я чужая, новое лицо…

Боже, что ты наделал, Шахов?

Вижу, что подгузник у сына переполнен: скорее всего, Лидия не успела или малыш сходил еще раз. Вот он и недоволен.

— Ну, солнышко, — шепчу, стягивая толстовку и кепку, и осторожно подхватываю его. Невозможно описать, как он тяжело и сладко одновремено укладывается в мои руки. Как будто действительно мой родной кусочек. Вдруг все вокруг стихает. Сердце замедляет свой безумный темп, потому что я прижимаю его к груди, чувствую маленькие судорожные вздохи.

Мы вместе идем в ванную, и я меняю ему подгузник. Сын всматривается в меня, словно привыкает, или вспоминает, мой голос и улыбку. Осторожно рассматривает, молчит и не плачет. Ему интересно.

Он фыркает и выпускает смешные пузырьки слюны, а я трепетно вытираю его губки, чмокаю в гладкий лобик, наслаждаясь нашей первой настоящей минутой близости. Пусть хотя бы пять минут я побуду для него всем миром.

Пока он для меня уже как год и есть весь мир…

Дима все время следит за моим лицом, крошечные реснички дрожат, когда я киваю или тихо шепчу:

— Мама здесь, моя радость, я с тобой.

Он улыбается, и мое сердце пылает от переполняющего счастья. И от осознания, что наша разлука — это преступление перед материнством и его детством. Не прощу такого. Надеюсь, Шахов это понимает.

Понимает, что он сделал.

Через пару минут малыш укутан, сухой, довольный, и с каждой секундой все меньше всхлипывает. А я заставляю себя дышать ровнее, ощущаю, как к горлу подступает новый ком. Смотрю на эти крохотные пальчики, на пухлые щечки — и внутри разрывается буря: горечь, радость, обида, любовь, ненависть к тому, кто лишил нас стольких моментов.

4 глава

Когда мы оба одеты и более-менее удовлетворенные, мы вдвоем перебираемся к телевизору и разглядываем небольшие статуэтки рыбок, расставленные на полке. Они нелепо покачиваются, если чуть задеть их рукой, а я невольно думаю о том, что этих рыбок выбирал точно не Шахов. Он не умеет выбирать что-то такое. Так что видимо и это перепоручил.

В этот момент в гостиную входит Сергей. Я точно не засекала, сколько его не было, но ощущение такое, что не пять минут, а куда дольше — словно он исчез на часы. Он бросает короткий взгляд на нас с сыном и опускается на край дивана с тяжелым выдохом:

— Я думал, он спит, — произносит почти буднично, однако в его голосе слышится отголосок усталости. Разве он не робот? Только роботам чужды все чувства. Только робот мог бы так поступить со мной. Но нет, увы, нет. Он не робот, а просто бесчувственный мужчина, лишивший меня самого сокровенного. — Обычно он не капризничает только, когда не спит.

Я удерживаю сына на руках и смотрю на Шахова с какой‑то внутренней дрожью. Сына прижимаю ближе, словно подсознательно пытаюсь уберечь нас обоих от резких решений и непредсказуемости этого мужчины. Но в голосе все равно стараюсь звучать уверенно:

— Дайте мне режим дня ребенка и еще какие-то поручения на сегодня.

Слова выходят тверже, чем мой привычный ласковый тон, с которым я говорила с малышом только что. Я отчетливо замечаю, как Дима мгновенно поднимает взгляд на меня, пытаясь понять, почему мой голос звучит иначе. Внутри у меня от этого сжимается сердце, но я держусь.

— Хорошо. Режим дня распечатан на холодильнике, — Сергей ведет пальцами по ткани брюк, будто старается хоть как‑то рассеять напряжение, и переводит взгляд на сына. Мой мальчик в это время тянется к цепочке на моей шее, маленькие пальчики натыкаются на прохладный металл, а по моей коже тут же пробегают мурашки. Каждый его неуклюжий жест напоминает, насколько давно мне не доводилось держать его в руках. Полгода…

Спустя полгода я второй раз взяла его на руки.

Надеюсь ты горишь в собственном аду, Шахов…

— Я на ужин хочу что‑то мясное, — произносит Сергей, откинувшись на диван и вытягивая ноги вперед. В его голосе скользит нотка расслабленности и привычной властности, а в глубине глаз мерцает теплый отблеск дневного солнца, пробивающегося сквозь окно. — Напиши список охране, они съездят за продуктами. И… если тебе нужно привезти какие-то вещи…

— У меня все с собой, — отвечаю я мягко, чувствуя, как щеки заливает легкий жар.

— Настолько была уверена в успехе, что пришла с багажом? — в его голосе звучит ироничная усмешка, а губы едва заметно изгибаются в улыбке, подчеркивая красивую линию подбородка. Но глаза… в них мелькает легкое напряжение, скрытое за притворным спокойствием. Его взгляд скользит по мне медленно, будто пальцы касаются кожи, заставляя сердце пропускать удары и дыхание становиться чаще. Он всегда так смотрит — словно пытается заглянуть мне под кожу, проникнуть в самые глубины моих мыслей и желаний.

Как и обычно. Он хочет знать все.

— Мое же резюме не случайно попало к той женщине, — резко бросаю я, и мои пальцы невольно сжимаются на ножке Димы. Слова слетают с губ слишком быстро, дерзко, что неожиданно даже для меня самой. От этой дерзости я вздрагиваю, а по коже пробегают мурашки. Но я не отвожу взгляд, удерживая его пронзительные, глубокие глаза. — Давай на чистоту? Зачем я тебе здесь нужна?

Сергей чуть сдвигается на диване, и я ощущаю, как мягкая, бархатистая обивка пружинит под его весом. Он теперь еще ближе, и я непроизвольно затаиваю дыхание, чувствуя, как воздух между нами сгущается, наполняясь незримой, волнующей энергией. В это мгновение даже тихий шорох ткани его рубашки звучит оглушающе громко.

Дима перестает играть с цепочкой, его большие, широко раскрытые глаза с любопытством переводятся с меня на своего папу.

— Из-за него, — наконец произносит Сергей. Его голос звучит тише, мягче, с едва ощутимой хрипотцой, и взгляд смягчается, становится теплее. Он смотрит на сына с такой глубокой нежностью и вниманием, немного с удивлением, как быстро малыш расслабляется в моих руках, как доверчиво прильнул к моей груди. — Дима сразу расслабился, когда ты взяла его на руки. Значит, так и будет дальше.

Последние слова Сергей произносит почти шепотом, и я чувствую, как по телу пробегает непрошеная дрожь. Теплая волна нежности и благодарности накрывает меня. Конечно, я не простила его сию же секунду. Но все же.

Некоторое время мы молчим. Я ощущаю жаркий прилив эмоций: ненависть к Сергею за то, что он все это время держал вдали от меня и сына, и необъяснимое облегчение, что сейчас я все же тут, с малышом. Тем временем Дима маленькими пальчиками снова трогает кулон, его теплая ладошка дарит мне успокоение, которого я искала долгие месяцы.

— Ты уверена, что не хочешь выходные? — в голосе Шахова звучит странное беспокойство. — Или деньги… Я видел твою сумку, ты почти без вещей.

Я чуть фыркаю, отворачиваясь к малышу. На секунду прикрываю глаза, чтобы не показать, как больно и обидно от его вопроса, как будто мне вообще это важно…

— Дай мне жить рядом с сыном. Я ничего не прошу взамен. Ничего, кроме права быть с ним. Один лишний кусок еды для меня тебя не разорит… — меня словно пронзает молнией, я смотрю на Диму и чувствую, как внутри растет решимость. — Просто… мне больше ничего не нужно, кроме ребенка.

Сергей отводит взгляд. Я вижу, как он сглатывает, будто с трудом прогоняя какую‑то горечь:

— Прошу только об одном: не делай глупостей. Здесь вы оба защищены. Не увози его без нужды и без охраны.

Тон его меняется, становится стальным. Я еле сдерживаю нервный смешок: «Защищены» — именно так он это называет. Но сейчас мне выгоднее промолчать, чтобы не сорваться.

— Хорошо, Сергей.

На этом наш разговор прерывается, и я словно выдыхаю. В голове стучит: «Пока можешь, держись тихо. Собирай факты. Жди.» Считаю это своей первой крохотной победой. Пусть он уверен, что может заниматься своими делами и готовить какие‑то предвыборные речи. А я все это время буду рядом с Димой и сделаю все, чтобы не упустить своего.

5 глава

Все внутри дрожит, но я сдерживаю себя — не смею потревожить чуткий сон малыша, который тихо сопит за перегородкой в своей кроватке, свернувшись клубочком под мягким пледом. Его дыхание — словно якорь, удерживающий меня на плаву.

Я вжимаюсь лопатками в прохладную деревянную панель, чувствуя, как шелковая ткань платья слегка скользит по коже. Затылком упираюсь в отделанную дорогим деревом дверь, голова медленно отклоняется назад. И только когда ощущаю под собой твердую, неподвижную опору, из горла срывается прерывистый, сдавленный вздох — почти стон. Грудь сжата, дыхание рваное. Легкие будто забыли, как это наполняться воздухом.

Мне предстоит долгая, изматывающая борьба. Я это знаю. И чувствую каждой клеткой: мышцы напряжены, как перед прыжком в ледяную воду, а внутри глухо гудит тревога.

Все шло не по плану. Никто и представить не мог, что мы будем жить теперь снова под одной крышей. Родители были в шоке, когда я сказала, что фактически возвращаюсь к человеку, который однажды лишил меня самого дорогого. Отец побледнел, схватился за грудь, я впервые увидела в его глазах не просто тревогу — ужас. Он громко возмущался, метался по кухне, пытаясь понять, как я могу переступить порог дома того, кто сделал мне так больно.

А я — переступила. Ради сына. Только ради него. Ради таких вот тихих ночей, когда я могу прижаться к его теплому боку, почувствовать запах детского шампуня, услышать, как чмокает губками сквозь сон или увидеть как утром будет мне улыбаться и ждать свой завтрак…

Вспоминаю, как уже унижалась перед Шаховым. Как глотала слезы, собирала себя по осколкам, когда он смотрел мимо, когда отстранялся, когда позволял другим женщинам касаться себя при мне, как будто я — никто.

Эта боль до сих пор жива.

Внутри все сжимается, когда всплывают эти сцены: чужие руки на его теле, глупый смех, ее губы, от которых у меня перехватывало дыхание — не от ревности, нет, от бессилия.

Я тогда была влюблена до безумия, и он знал это.

И все равно пользовался, выжимал меня до последней капли, пока не осталась одна…

И все же сейчас я снова здесь. Все ради Димы. Я слышу его тихое, ровное дыхание. Оно проникает в меня, заполняет все вокруг, как тонкая, прозрачная нить. Я улавливаю каждый звук, каждый шорох, словно боюсь снова потерять его, даже на миг. Один день рядом — и кажется, будто этих полугода разлуки не было вовсе.

Я словно ожила.

Я готова терпеть. И замки, и стены, и камеры, и этого человека, от одного взгляда которого у меня сжимаются внутренности. Я готова… и я ненавижу. Каждая клеточка кожи натянута, будто вот-вот лопнет, внутри стоит плотный, вязкий ком. В горле поднимается хрип, злой, дикий, будто внутри меня что-то рвется наружу. Я сжимаю зубы до боли в челюсти, чтобы не заорать. Хочется разбить что-то, закричать, броситься на него с кулаками, но…

Я не могу. Малыш спит всего в нескольких метрах. Потревожить его сон — преступление, на которое я не пойду.

Если Сергей думает, что я готова снова впасть в зависимость от его прикосновений, что я, как раньше, растекусь в его объятиях ради ребенка, — он жестоко ошибается.

Все кончено. Давно.

Он — опасен. Этот мужчина умеет разрушать молча. Он не кричит, не обвиняет, он просто дает указания, нажимает кнопки давления, пишет сообщения и приказы — и твоя жизнь рушится. Таких мужчин боишься даже тогда, когда любишь. Особенно тогда, когда любишь. Потому что влюбленная женщина — уязвимее всех.

Я знаю: моему сыну не место рядом с таким человеком. Да и мне тоже. Но пока… пока нет другого выхода. Пока — я останусь.

И, вжимаясь в дверь, вытираю щеки ладонями, оставляя на коже липкие следы слез, смешанных с послевкусием страха и горечи.

Всю ночь я почти не сомкнула глаз. Лежала, прислушиваясь то к любому скрипу пола, то к вою ветра за окном, то к шорохам, которые мог издавать малыш. Каждый раз вздрагивала, будто ожидая, что в комнату ворвется кто‑то… не кто-то. Сам Сергей. Даже запертая дверь не приносила спасения от липких мыслей и тревог.

Под утро сил больше не остается. Я тихо выбираюсь из комнаты, чтобы заняться завтраком. Проще двигаться, чем лежать и задыхаться в собственных кошмарах. Но прежде — душ. Холодная вода обжигает кожу контрастом, я усиленно тру мочалкой плечи и руки, как будто могу смыть с себя страх и напряжение. Пусть сын не ощущает моей дрожи и нервов, ему нужно спокойствие.

Вот только я выхожу из ванной, стянув полотенце и не успев додумать, что дверь‑то не заперла. И в этот момент вижу Шахова — с ребенком на руках. Его неожиданное появление у нас в спальне, мгновенно приковывает меня, я замираю в ступоре. Дима куксится, кажется, готов вот‑вот расплакаться, а Сергей бесцеремонно скользит взглядом по моим обнаженным плечам, плотно сжатым бедрам, ногам… я буквально физически ощущаю, как он «сдирает с меня кожу» этим взглядом.

— Ты похудела, — буднично отмечает он, бросая на меня короткий, скользящий взгляд, словно оценивает не с волнением, а мимоходом, как будто замечает новую царапину на машине. Его глаза медленно проходят по моему силуэту — от плеч к талии, и я чувствую это физически: как будто чужие пальцы касаются меня сквозь одежду.

— Почему вы здесь? — выдавливаю я сквозь зубы, и внутри все сжимается от раздражения. Меня трясет от этой злости, притаившейся в глубине грудной клетки. Он вторгается в мое пространство, как будто оно — ничто, как будто здесь нет моих границ. Его легкость, с которой он переступает через закрытые двери, говорит о главном: даже в этих четырех стенах я не в безопасности.

— Это мой дом. И у меня есть ключи от любой комнаты, — отвечает он с холодной, колючей отстраненностью. Я вздрагиваю от его голоса. — К тому же, почему ты заперла здесь моего сына?

Он прищуривается. В его взгляде — острая догадка, и я вижу, как внутри него уже рождается раздражение. Он знает, почему. Он знает — и все же спрашивает. Медленно, но сдержанно я выпрямляюсь, прижимая руки к бокам, чтобы не выдать дрожь.

6 глава

Когда за Шаховым закрывается дверь, я словно выныриваю из удушающего пространства: внезапно в просторном доме становится легко дышать. То самое место, которое минуту назад, кажется, сжималось со всех сторон, теперь не сжимается.

Он уехал как можно скорее, позволив мне и сыну побыть вдвоем.

Как будто я сбросила невидимые оковы — вот он, первый светлый момент за утро. Димочка, заливисто улюлюкая, лежит на мягком коврике и играет с погремушкой. Слышу, как шарики внутри звонко перекатываются, отчего малыш хихикает, размахивая ручками. Ножки дергаются энергично, будто он хочет куда-то умчаться на этих крошечных ступнях.

От одной мысли, что теперь могу прикасаться к сыну без страха, внутри все теплеет. Как часто я мечтала о таком простом счастье: видеть его улыбку каждый божий день, слышать смешные возгласы, обнимать, целовать. Кажется, я до сих пор не до конца верю, что это правда — он рядом, мой родной мальчик.

Это уже не сон.

В гостиной светло, солнце мягко льется сквозь светлые шторы, до пола спадающие ровной волной. Все выглядит настолько упорядоченно: игрушки в манеже разложены по цветам, плед застелен так ровно, будто здесь никто не живет. Этот стерильный порядок немного гнетет, ведь я привыкла к легкому хаосу, хотелось бы раскидать детских игрушек, не проветривать сладковатый запах каши и молока. Но что уж поделать: Шахов — законченный перфекционист. Все должно быть подчинено его идеальному порядку.

Сажусь рядышком с Димой, и он тянется к мягкому мишке, успевая одной рукой ухватить игрушку, дергает ее и заливается победоносным смехом. На миг мое сердце сжимается от нежности: это беззубое счастье передо мной — словно лучшее доказательство, что я не зря сражалась и вырывалась обратно.

— Ну что, солнышко, — шепотом говорю я, беря его на руки и прижимая к себе. Чувствую, как крошечные пальчики хватаются за край футболки. — Столько всего нужно наверстать. Посмотрим, что тут с тобой делали, пока меня не было…

Я укладываю малыша на коврик, чтобы он был рядом, и принимаюсь листать его медицинскую карту. Пробегаю глазами по записям и невольно хмурюсь: врач говорит, что долгие периоды сна «в порядке нормы», но мне это кажется странным. Дима уже достаточно большой — он вполне может активно развиваться, играть, сидеть. Почему же тогда его день — это почти бесконечная череда сна да коротких кормлений? Будто его специально укачивали, чтобы он никому не мешал.

Стараясь не пугаться заранее, открываю свой старенький ноутбук — тот самый, что мне подарил когда-то Шахов. Начинаю составлять новый распорядок дня, расписание прикорма и развивалок. Я чувствую, как внутри разгорается решимость. Если никто не занимался моим сыном по-настоящему, значит, займусь я.

Закрыв ноут, я беру несколько ярких игрушек и выкладываю их рядом с Димой, побуждая его к игре. Он поднимает на меня большие голубые глаза — в них смесь интереса и веселья.

— Давай взглянем, что тут у нас, — негромко говорю, протягивая ему пирамидку с кольцами. Малыш хватает одно колечко, смотрит на меня, словно прося одобрения, и тут же смеется, бросая игрушку. Его звонкий смех будто смывает из меня всю горечь последних месяцев.

Димка заливается хохотом, каждый раз поглядывая на меня, ожидая реакции, и я весело смеюсь в ответ, чувствуя, как в груди оживает давно забытое тепло. Мы игнорируем, что по графику, возможно, ему пора спать. Пусть он почувствует, что теперь все будет по-другому, ярче, теплее. С мамой.

Теперь он всегда будет с мамой.

Планируя прогулку, я решаю повнимательнее осмотреть дом. Все-таки мне нужно знать, где мы живем, какие тут порядки. Дом действительно огромен и напоминает музей: высокие потолки, массивные хрустальные люстры, пол из гладкого мрамора, по которому стучат мои шаги, отдаваясь тихим эхом. Великолепная мебель темных пород, картины в роскошных золоченых рамах — все это кричит о богатстве и статусе Шахова. Вместе с тем, я замечаю кое-где его личные вещи: книга, оставленная на столике, шарф на вешалке, несколько папок на полке — и всюду ощущаю его запах. Словно негласное присутствие хозяина.

На кухне впечатляет огромный черный холодильник, рядом встроена кофемашина, а за барной стойкой стоят бутылки дорогого алкоголя, выглядящие нетронутыми. Может, он пьет рюмку и тут же докупает новую бутылку в коллекцию, я не удивлюсь. Таков Сергей: все подчинено его выверенному вкусу.

Наконец мы выходим во двор, и я поражаюсь педантичности, с которой все обустроено снаружи. Газоны одинаковой высоты, ровные кусты, аккуратные дорожки из ровного камня, аккуратные клумбы, кажется — если упадет хоть один листок, его мигом подберут. Цветы повсюду, яркие, будто их поливают чуть ли не каждый час. В центре двора нежно плещет фонтан: вода взлетает тонкими струйками и с тихим журчанием падает обратно, искрясь в лучах солнца.

Дима замирает, смотрит на фонтан широко раскрытыми глазами, а потом тянет ножки и звонко смеется. Я подхватываю его, подношу к воде — мы осторожно трогаем прохладную влагу пальцами и вместе смеемся, словно два ребенка. Может, я и в самом деле немного впадаю в детство рядом с ним, ведь сейчас чувствую себя счастливее, чем за все прошедшие месяцы.

Вдыхаю свежий аромат скошенной травы, смешанный с запахом цветущих кустов, и хоть воздух кажется чистейшим, внутри не покидает предчувствие, что здесь все слишком идеально. Не хватает чего-то… простого и живого…

Может, настоящего уюта?

Заметив краем глаза, что в стороне маячит охрана в черных костюмах, я усиливаю бдительность. Они словно расставлены повсюду — стоит свернуть не туда, как сразу наткнешься на чью-то невозмутимую фигуру. И никто не покажет лишней эмоции. Мне бы непременно нужно поговорить с кем-то из них: если придется бежать, может, хоть один парень из охраны окажется разговорчивым и выдаст что-то полезное.

Возвращаемся в дом, и я кормлю Диму, а он вполоборота смотрит на меня, причмокивает губками, хлюпая едой на крошечную вилочку. Какой же он замечательный, когда рад и доволен вниманием. Я осознаю, как для ребенка важны общение и тактильный контакт. Где все это было раньше? Или он целыми днями кочевал на руках у сменяющихся нянь?

7 глава

На кухне стоит настоящий гвалт: шумят кастрюли, сковородка звонко булькает под шкворчание мяса, все вокруг пропитано запахом теплых специй и готовящегося ужина. Казалось бы, полный уют: вот только душа у меня вовсе не на месте. Как только слышу, что входная дверь хлопает, внутри все обрывается. Шахов вернулся. И внезапно мне уже не хочется заканчивать готовку — слишком сильно нервничаю.

Поджимаю губы и стараюсь выдать максимальную сосредоточенность на нарезаемых овощах, будто не замечая его приближения. Но я хорошо знаю каждый оттенок его шагов. Тяжелые, уверенные, в нужном ритме отдающиеся эхом по коридору. Стоит ему появиться в дверном проеме — и можно ощутить, как воздух сжимается, как будто не хватает кислорода.

— Вы как‑то рано, — произношу с почти наигранной небрежностью, не разворачиваясь. Лезвие ножа ритмично стучит о деревянную доску, рассекая плотную морковь; ярко‑оранжевые кружки прыгают по мраморной столешнице, словно пытаясь сбежать. Теплый пар от кипящего бульона окутывает лицо тонкой влажной вуалью.

— Я думала, у меня еще есть время закончить все.

— Дела закончились быстрее, чем планировал, — отвечает он ровно. Я кожей чувствую, как его взгляд буравит мне спину: горячий, требовательный. Но мне не страшно. В этой невидимой тягучей нити — привычное желание Сергея контролировать все и вся. Даже воздух, кажется, натягивается между нами, звенит, как струна.

А я не боюсь, потому что он ничего не может мне сделать. И не сделает.

Пару секунд — давящая тишина, и я уже почти готова обернуться, когда наконец слышу:

— Я заметил, ты решила сменить Димин режим дня, — его голос чуть натянут. Любопытство и едва уловимая претензия скользят в его хрипловатом тоне. Злится, что я сама так решила?

Поворачиваюсь и стараюсь, чтобы лицо не отражало и тени беспокойства. Тусклый свет из стильной медной лампы над кухонным островом ложится на Сергея пятнами, подчеркивая жесткие линии скул. Галстук немного ослаблен, верхняя пуговица рубашки расстегнута; ткань смята на локтях. Видно, что он целый день работал. Но в стальных глазах — ни следа усталости: только напряжение, будто мы стоим на пороге неизбежной схватки.

— Да. Ребенку нужна большая активность, — отзываюсь ровно, приглушая дрожь в голосе. — Он слишком много спал и мало двигался. Так не пойдет.

На самом деле пальцы почти до боли сжимают рукоять ножа: рука онемела, но я не ослабляю хватку — острый металл кажется единственным щитом. Вдруг мне придется защищаться?

Сергей медленно опирается плечом на дверной косяк, не спуская с меня глаз, словно я музейный экспонат, требующий долгого изучения. На его запястье мерцает стальной циферблат часов. Как и обычно, он выглядит статусно и хорошо. Уверенно и дорого.

— Не подумала, что режим ему назначили врачи? — негромко спрашивает он, приподнимая бровь. В уголках губ появляется тень насмешки.

— Подумала, — парирую упрямо, слыша собственное дыхание — короткое, резкое. — Но я лучше знаю потребности моего сына. Скоро ему учиться ползать и ходить; нельзя заставлять его вечно спать. Я ведь была далеко не пару недель, а полгода, — горький акцент на цифре звенит, как разбитое стекло. — Теперь мне нужно нагнать упущенное. И если ты не занялся им, то придется мне

На миг кухня погружается в тяжелое молчание. Кажется, он чувствует мое раздражение, видит готовность отбиваться до последнего. Я же ощущаю себя дикой кошкой, прижатая к стене и которая желает закрыть собой своего единственного котенка. Но внезапно он меняет тему, легко, почти небрежно, будто поддевает тонким ножом еще не затянувшуюся рану:

— Кстати, зачем ты заходила в мою спальню? — голос мягкий, почти шутливый, но глаза сверкают холодным металлом. — Соскучилась?

Кровь стынет на мгновение. Значит, видел по камерам. Пальцы влажнеют, нож едва не выскальзывает, но я перехватываю его крепче, уткнувшись взглядом в блестящее лезвие.

— Заблудилась, — выпаливаю, придавая голосу дурашливую легкость. — Дом огромный, а я тут всего второй день. Растерялась.

Он хмыкает. Шаг — и его тень падает на разделочную доску, накрывая оранжевую россыпь моркови. Холодок скользит по моим рукам, поднимает мурашки до самых плеч.

— Заблудилась, говоришь? — он смакует каждое слово, как винный сомелье редкий сорт вина. — Ну‑ну.

Он задерживается, будто ждет еще одного оправдания, но я упорно молчу. Лишь дыхание наше перекликается: мое — частое, рваное; его — ровное, глубокое, словно заранее отмеренное. Наконец он качает головой:

— Ладно. Разберемся позже.

Разворачивается — запах его парфюма, пряный и прохладный, словно морозная мята, остается висеть в воздухе. Я слышу удаляющиеся шаги, глухой хлопок двери ванной, и только тогда позволяю себе выдохнуть. Легкие наполняет острый аромат свеже нарезанных овощей, и сердце постепенно сбавляет бешеный темп. Кажется, он пошел освежиться после долгого дня — а мне остается лишь дождаться, когда буря накроет снова.

Спустя двадцать минут я уже заканчиваю готовить ужин, накрыла на стол, когда замечаю краем глаза его возвращение. Шахов выходит из ванной полуголый, лишь в темных домашних штанах, полотенце, перекинутое через плечо. По коже стекают капли воды, короткие волосы еще влажные. Некогда мне этого было достаточно, чтобы подойти к нему поближе, прижаться… Но теперь я стараюсь игнорировать это желание и ненужное воспоминание, как будто передо мной сейчас просто кто-то чужой. Может, у него и правда потерялся интерес ко мне, как к женщине? Ой, хоть бы…

Но мое внимание выхватывает одну важную деталь: свежий шрам на боку, аккуратный, будто от хирургического вмешательства. В памяти моментально всплывают недавние новости о покушении на одного из кандидатов в депутаты. Тогда все СМИ шумели, что кто-то выстрелил на избирательной встрече, но подробности замалчивали. Я лихорадочно пыталась связаться с Сергеем, но он словно испарился, и я не нашла подтверждения, что это был он. Теперь же вижу этот след — не дающий усомниться, что тогда он какое-то время был на волосок от смерти. И почему-то в груди сжимается болезненная судорога, будто непрошеное беспокойство о нем все еще тлеет.

8 глава

Шахов

Она рядом.

Я чувствую ее присутствие на уровне инстинктов, даже если нас разделяют комнаты и коридоры этого большого дома. Ловлю себя на мысли, что все чаще спешу закончить дела, возвращаясь сюда. Беру телефон, чтобы просмотреть записи с камер и убедиться: она по-прежнему укачивает Диму на руках или тихонько поет ему перед сном. Иногда вижу, как она сидит рядышком с его кроваткой, полная спокойствия и нежности, пока малыш сопит носиком. Или выходит на террасу, кутаясь в плед, ведет долгий разговор с мамой, рассказывая о сыне теплым, почти благоговейным тоном… Ни словечка при этом обо мне, будто меня не существует в ее реальности.

Раньше, когда она мерзла, бежала в мои объятия.

Теперь Лера — чужая, отдаленная. Она выросла из прежней трепетной девочки, стала сдержанной, холодной, смотрит настороженно, держит дистанцию. И все равно я замечаю, как иногда ее взгляд останавливается на мне на долю секунды дольше. Будто сквозь ледяную оболочку все же прорывается некое чувство.

Я не упускаю шанса подойти ближе, прикоснуться к этой Лере, которая уже не моя.

Мне больно сознавать, что сам все разрушил. Что она, возможно, никогда не простит. Рано или поздно она захочет открыть разговор, потребует свободы, заберет ребенка. И ее отец, который ненавидит меня, может помочь ей исчезнуть. Я потеряю их обоих.

Но я тяну время, обманывая себя надеждой, что когда мы решим все внешние проблемы, она поймет — я хочу лишь защитить их.

Пара дней уходит на напряженную суету, в которой я то и дело даю распоряжения, подписываю какие-то бумаги, встречаюсь с влиятельными людьми. Стараюсь загрузить себя работой, чтобы не думать постоянно о ней. Но в тот самый вечер, когда все должно пройти идеально, я невольно ощущаю, как дрожит внутри каждая клетка.

Прием организован по высшему разряду: роскошный зал ресторана, куда и простым бизнесменам не всегда попасть. Хрусталь, мрамор, золото, насыщенные винные тона, мягкие бархатные диваны в отдельных зонах — здесь все мерцает и дышит пафосом.

Да, я изрядно потратился на это мероприятие, но и праздник просто должен быть соответствующий: коллеги, партнеры, влиятельные персоны, богемные жены и любовницы — все пришли оценить мою «безупречность».

В центре зала длинные столы, уставленные бокалами, закусками и пирожными канапе в идеальных пирамидках. Икринки красной и черной икры будто вымеряны линейкой, каждый элемент декора говорит о моем статусе.

Гости прибывают один за другим. Кто-то из семьи, кто-то из бизнес-элиты, кто-то из политических кругов. Первая жена приходит с новым спутником, мой взрослый сын Макс — с очередной слишком молодой девушкой. Лера появляется чуть позже, с Димой на руках, точнее, привозит их мой личный водитель. Сердце вздрагивает, когда выхожу встретить их. Она в черном лаконичном платье, волосы собраны в небрежный, но элегантный пучок. Черты лица спокойные, почти холодные, но мне стоит лишь взглянуть на эти знакомые губы, ключицы, прикрытые вырезом платья…

На миг забываю, что возле нас охрана и столько гостей. Что нас ждут.

Подаю ей руку, помогаю выбраться из машины. Она отдергивает свою ладонь прежде, чем я успеваю почувствовать ее тепло, и тут же поправляет сыну рубашечку, вытирает его пухлые губки салфеткой. Малыш крепко обнимает ее за шею. Я ловлю печаль внутри, которую стараюсь заглушить улыбкой.

Для статуса важно, чтобы они с Димой тоже были здесь.

Лера все время держится в стороне, словно показывая, что ее роль лишь подержать ребенка на виду. Гости умиляются Диме, кто-то зовет его «маленьким принцем», Лера улыбается наигранно, вежливо, но холодно. Я чувствую, что ей тяжело, и на душе скребет виной. Она скромна, будто вся съежилась в этом строжайшем платье. И все же от нее невозможно отвести взгляд — настоящая красота не требует показной роскоши, достаточно ее ясных глаз, скромной улыбки. Мужчины вокруг замечают это, обсуждают, пытаются увлечь ее в светскую беседу, но натыкаются на холодно-вежливые отказы.

Ведущий начинает официоз: поздравления и похвалы льются рекой. Кто-то по-доброму, кто-то с подколкой или завистью. Я пропускаю мимо ушей, мне все равно, что они думают. Я знаю свою правду. Или хотя бы так мне кажется.

Взгляд мой внезапно натыкается на Яну — женщину, которую когда-то любил до боли. В прошлом я только и делал, что пытался получить ее, пока ей были милее другие мужчины. Теперь, глядя на нее, понимаю: внутри у меня больше ничего не екает. Яна красива, статна, все еще окружена своими возлюбленными… Она подходит ко мне, сперва мило здороваясь с Лерой и сыном, щебечет что-то ласковое Диме, гладит его по плечику. Затем желает мне счастья, успехов и любви. Я вежливо улыбаюсь и осознаю, что прошлое минуло окончательно, у меня нет к ней чувств, кроме теплой благодарности.

Она уводит Леру в зону отдыха. А ко мне тут же подходит Роман и Руслан — ее мужчины. Мы фотографируемся, обмениваемся учтивыми приветствиями. Но едва снимают объектив, Руслан хмуро шепчет:

— Думал, ты ее убил, Шахов…

Сквозь вежливую улыбку я напрягаюсь: он явно имеет в виду Леру. Ходили слухи о том, что я едва ли не похоронил свою жену, когда она пропала сразу после родов.

— Ты уже не первый год считаешь меня маньяком, — пытаюсь шутить, а внутри тлеет раздражение. Может, я и поступил с ней жестоко, но не до такой же степени.

Роман снисходительно хмыкает:

— Давайте лучше выпьем. Есть кое-что, что я хотел с тобой обсудить.

Его тон настораживает: обычно мы просто держимся на расстоянии, только деловые интересы связывают крепко. Какая новость может быть настолько важной, чтобы говорить ее на моем празднике и так срочно? Я чувствую, как в груди клубится напряжение, и краем глаза отмечаю, что Лера в это время все еще вместе с Яной, терпеливо слушая ее болтовню. Хочется подойти, убедиться, что с Лерой все хорошо, но Роман уже тянет меня в сторону от камеры фотографа. И я вынужден ухмыльнуться и пойти за ним.

9 глава

Лера

— Как ты? — тихо спрашивает Яна, наклоняясь ко мне и мягко поглаживая малыша по круглому, едва‑едва подрагивающему животику. Ее рука теплая, пахнет чем‑то уютным, ванильным, словно только что вынутая из печи булочка. Из‑под аккуратного изгиба губ соскальзывает сочувственная улыбка, а внимательный взгляд, обрамленный густыми темными ресницами, мягко опускается на Диму.

Я прижимаю сына крепче, носом утыкаюсь в пушистую макушку и жадно вдыхаю его родной, теплый запах — смесь молока, детского крема и чего‑то неуловимо солнечного. Вокруг гудит зал: смех рассыпается звонкими бусинами, в паузах всплывает приглушенный саксофон, а гости в блестящих нарядах скользят меж столиков с бокалами шампанского, будто яркие рыбки в золотом аквариуме. Но я не ощущаю тут себя живой. Я просто существую и играю роль для Шахова. Мне было легче согласиться и просто сыграть, чем снова играть с ним в бесполезные игры…

— Нормально, — выдыхаю, прикусывая губу, пока Яна убирает прядь светлых волос за ухо. — Спасибо. Он уже не такой тяжелый, но, кажется, я совсем вымоталась…

Я растягиваю губы в улыбке, стараясь выглядеть спокойной, но чуткая Яна мгновенно замечает тени под моими глазами, сжатые губы и напряженную линию скул. Ее пальцы замирают на крошечной ножке Димы, а зеленые серьги‑капли дрожат в такт ее тревожному дыханию.

— Как он к тебе относится, не обижает? Если… — голос Яны перетекает в шепот, едва различимый под шумом музыки. Слова стелются мягко, но внутри них таится острая, как лезвие, настороженность, будто она боится случайно потревожить змею под ковром.

Я резко поднимаю глаза — в ее зрачках отражается мой испуг.

— Все в порядке, — произношу тверже, чем чувствую, и слышу, как собственный голос звенит тонкой струной.

В груди мелкой дрожью пульсирует паника; липкий страх подкатывает к горлу, будто вязкий мед, мешая дышать. Хочется броситься к Яне на грудь, прошептать: «Забери меня… спрячь нас», — но я уже слишком многим ей обязана, чтобы требовать большего. Да и не только ей: Рома и Рус, ее мужья, спасли меня, когда я и не ждала помощи. Зачем тянуть их глубже в мою трясину?

Нет. Я сама справлюсь.

К тому же у Яны был давний, болезненный недороман с Сергеем. Если она пойдет против него открыто, мы запутаемся в чужих обидах, как в колючей проволоке. А Сергей… он всегда найдет, чем ответить. Я не хочу портить жизнь Яне и ее мужьям.

Я крепче стискиваю Диму; он сонно посапывает, цепляясь крошечной ладошкой за мой палец, и этот неуверенный, теплый захват будто прошивает меня током. По залу проносится звон бокалов, вспыхивают фотовспышки, чей‑то смех взмывает вверх, срываясь на фальцет.

В памяти вспыхивает недавний разговор, от которого все внутри выворачивается, словно кто‑то рванул шелковый подклад наизнанку…

Два месяца назад.

Мы сидим в просторной гостиной Яны — высокие потолки, бежевые стены, увитые теплым светом бра, широкие окна, за которыми мягко падает ранний сумеречный снег. Диван цвета топленого молока утопает в подушках с золотистыми кистями, и я, словно школьница на чужом празднике, нервно ковыряю ноготь большого пальца, пока Яна ободряюще сжимает мои плечи. Ее ладони пахнут лавандовым кремом и внушают краткий, почти иллюзорный покой.

Рома, в мятой хлопковой рубашке, держит их годовалого кроху на руках; пухлый малыш сонно сосет смесь из бутылочки, а крошечные пальчики жмут ткань отцовской рубашки, оставляя влажные пятнышки. Руслан, окруженный веером бумаг и диаграмм, поднимает голову, снимает очки, и его серые глаза морщатся в строгой складке.

— Ты уверена? — переспрашивает Яна, будто не веря в то, что я сказала. В ее голосе переливается смесь заботы и тревоги. Она оказалась очень эмпатичной и поняла меня быстро…

— Да, — киваю, криво улыбаясь. Горло сжимает жесткий ком, но я стараюсь держать осанку. — По словам Шахова, вы — одни из немногих, кого он уважает. Он не осмелится на крайности против вас. Но я не хочу, чтобы мой папа или кто‑то еще пострадал. Ему и так хватило переживаний…

Руслан цокает языком, опуская очки на стол. В отражении линз пляшут отсветы камина.

— Черт тебя дернул выйти за него замуж и родить, — бурчит он, бросая на меня укоризненный взгляд поверх бумаг.

— Русь, — тихо одергивает его Яна, легким прикосновением к руке гасит раздражение. Мужчина тут же успокаивается и улыбается. — Давай без этого.

Я пытаюсь сглотнуть, неловко поправляю край свитера, чувствуя, как ткань колется на запястьях.

— Я просто хочу увезти ребенка туда, где он нас не найдет. Хочу, чтобы все кончилось, — шепчу, словно боюсь, что стены услышат. И он услышит.

Руслан коротко кашляет, задумчиво постукивая пальцами по столешнице из красного дерева.

— Тогда мы дадим ему понять, что лучшей няни, чем ты, ему не найти, — говорит он, и в голосе проскальзывает ироничная твердость.

Рома, поглаживая кроху по спине, хмурится:

— Можно подкупить одну из нянь, чтобы она начала лажать, — низко бормочет он, — но не факт, что он не насторожится еще сильнее и не станет искать Диме новую няню в закрытых источниках и не пойдет снова к агентствам и поиску через кастинг.

— При первом удобном случае мы сообщим ему о твоих «проблемах со здоровьем», — продолжает Руслан, сцепив пальцы в замок. — Мол, тебе нужно восстанавливаться, но Дима к тебе привязан. Это должно убедить его, что все под контролем. Он ослабит хватку — а ты тем временем исчезнешь. Ты уверена, что это не даст обратный эффект?

Я закрываю глаза; перед ними вспыхивает пульсирующее красное марево. Голос ломается:

— Он решит, что со мной все в порядке, ведь у сына теперь «хорошая мать»… Отстанет. Займется своими делами. А я смогу продать бабушкину квартиру и вернуть ему все деньги, лишь бы оставил нас в покое…

10 глава

— С днем рождения, — первым подходит Макс, ведя за руку очередную ослепительную спутницу. На его запястье поблескивают массивные дорогие часы, а одет как всегда шикарно и с иголочки. Кажется, у него всегда новая пассия, и каждая смотрит так, словно она — единственная, кто будет вот так идти рядом с ним. Я скольжу по ним взглядом и вновь убеждаюсь: во мне не шевельнулось ничего, хоть отдаленно напоминающего влюбленность. Хотя раньше я думала, что люблю Максима.

Отец и сын похожи внешне до мельчайших штрихов — тот же резкий изгиб бровей, та же хищная посадка плеч, — но во мне бурлит слишком много чувств к самому Сергею, чтобы хоть на долю секунды вспыхнуло что‑то к Максу. Он привлекателен, да, и отлично знает это: белозубая улыбка вспыхивает, как вспышка софита. Но мне дороже «оригинал» — даже сейчас, когда ненавижу его до ломоты в ребрах.

— С днем рождения, Сергей! — весело вторит девушка, посверкивая стразами на тонком чокере. Улыбается Сергею так открыто, что я почти физически ощущаю, как густеет вокруг него женские феромоны, словно сладкий парфюм. Сколько женщин сменилось у него за последнее время? По блестящим, как фольга, губам этой девицы легко прочесть: еще одна «птичка в клетке», готовая восхищаться им и слушаться его. А я ведь тоже когда‑то…

— Привет, — кивает Макс мне, потом переводит взгляд на отца; в этом движении есть что‑то странное. Я прекрасно понимаю, чем Макс рискует, помогая мне тоже, но… Он оказался очень приятным оппонентом против его же отца и это сейчас добавляет пикантности от этой встречи. Но нужно держаться. Несмотря ни на что.

— Когда уже побегаем вместе в футбик? — бросает он с озорной легкостью, и я невольно улыбаюсь: в его голосе щебечет мальчишка, который еще не устал от этой жизни.

— Скоро, — отвечаю, стараясь звучать беззаботно.

— Не успеешь глазом моргнуть — сам потянешься водить его на тренировки, — усмехается Сергей. Он перебивает меня мягко, но внутри у меня что‑то болезненно сжимается: он рисует картинку счастливой семьи, будто между нами нет пропасти. Макс замечает мое едва заметное вздрагивание и нахмуривает брови, но сдерживается и молчит.

— Я‑то не против, — хмыкает он. — Можно? — протягивает руки к Диме. Я, чуть помедлив, осторожно передаю малыша.

Крохотные пальчики тут же цепляются за лацкан его пиджака, а широкие глаза Димы с интересом изучают новое лицо. В Максе действительно угадывается родственная кровь: жесты почти зеркальны Сергею, только мягче, без тяжелой тени пережитого. Может, малыш чувствует это и потому так спокойно устраивается у него на руках. А может, просто чувствует, что это его брат.

— Спасибо, что позвал, — кивает Макс, возвращая взгляд к Сергею. На секунду между ними пробегает теплый ток — словно они давно не виделись и только что вспомнили, что все еще семья.

— И правда, огромное вам спасибо, — подпевает девушка, обводя зал сияющим взглядом. Затем поворачивается ко мне: — Подскажешь, где уборная?

Я чувствую на себе тяжелый, испытующий взгляд Сергея — он будто рентгеном сканирует каждое мое движение. Но затем он слегка кивает. Можно. Я с готовностью подхватываю эту передышку, будто глоток холодной воды, и веду девушку прочь, позволяя себе на пару минут забыть о его магнитном, пугающем присутствии.

В коридоре гаснет гул музыки, и я отчетливо слышу собственное сердце. И пока идем, пытаюсь успокоиться, ибо мне нужно быть расслабленной и спокойной.

Оказавшись в туалетной комнате, я первым делом опускаю ладони под ледяную струю — вода шипит, разбиваясь о фарфор мелкими каплями, и прохлада будто смывает липкий налет тревоги. На стенах мерцают золотистые светильники‑шишки, отбрасывая дрожащие блики на мраморные панели цвета топленого молока. В зеркале — мое лицо: чуть побледневшее, влажные пряди прилипли к вискам. Я плескаю водой на щеки, чувствуя, как кожа стягивается свежим морозцем.

Девушка — та самая спутница Макса — уже заняла позицию у зеркала. Сладкий запах пудры и карамельной помады смешивается с легким ароматом ее парфюма. Она чуть приподнимает подбородок, проводя кистью по крыльям носа, затем бросает мне вопрос:

— У него кто‑то есть?

Я поднимаю голову от пушистого одноразового полотенца:

— У кого? — успокаиваясь, не сразу улавливаю, о ком речь.

— У босса твоего! — она закатывает глаза с восторженным придыханием, явно имея в виду Сергея. — Он такой… ух! — мечтательно вздыхает, и локон ее блестящих волос падает ей на щеку.

Внутри вспыхивает горькая усмешка, но я сглаживаю уголки губ:

— Нет, — отзываюсь коротко, пряча ревность под ровным тоном.

— Правда? — плечи ее расправляются, глаза светлеют, будто прямо сейчас рисуют планы, как бы вскружить ему голову. — Он же наверняка не будет, как мой Макс, все время бегать по девчонкам, да?

— Удачи, — выдыхаю с полуироничной улыбкой, пожав плечами. Мне до боли знаком талант Шаховых очаровывать женщин и рушить им жизнь, как карточные домики.

Возвращаюсь в зал — свет люстр бьет по глазам россыпью хрустальных искр. Макс все еще держит Диму, осторожно покачивая, словно драгоценный груз. Завидев меня, малыш радостно тянет ко мне ручонки, и Макс, чуть неохотно, но бережно передает его. Дима цепляется за мой ворот, прижимается щекой к моему плечу. Макс криво усмехается:

— Да уж, видно, кто здесь главный, — шутит он вполголоса, и в этом смешке звенит еле заметная грусть.

Сергей в этот момент отворачивается: кто‑то зовет его к фотографу, вспыхивает вспышка, и Макс наклоняется ближе, понижая голос:

— Все в порядке у вас?

Я сглатываю — не хочу говорить лишнего:

— Да. А что?

— Он… не обижает? — глаза Макса темнеют, становятся неожиданно серьезными. — Просто хочу понимать, что там у него в голове. Папа никогда не был… заботливым, но я чувствовал, что ему не все равно. А мама все время с другими… — он стискивает губы; что‑то болезненное скользит по его лицу, и у меня внутри сжимается. Он ведь тоже недолюбленный ребенок, просто выросший. Его уже поздно воспитывать.

11 глава

— О чем? — я опираюсь на холодную столешницу и устало гляжу на бывшего. За этот день я выжата, как лимон, и все, чего мне хочется — это провалиться в глубокий сон. Но, судя по его надменному лицу, ему нет дела до моей усталости.

— Нам есть что обсудить, Лера, — Сергей коротко кивает и властно указывает рукой на гостиную. — Пойдем.

Внутри поднимается раздражение, смешанное со смутной тревогой: знаю, что он не отпустит меня просто так. И в самом деле: легче сейчас согласиться и выслушать его, чем в который раз переживать бессмысленную перепалку.

— Я должен сказать тебе, зачем я так поступил…

— Нет, — я едва успеваю опуститься в кресло и тут же обрываю его. Голос звучит пронзительно, но иначе я уже не могу. — Ты мне ничего не должен, как и я — тебе. Нас связывает лишь сын, которого ты беззастенчиво забрал себе.

— Я могу… попытаться объяснить, — его голос звучит глухо, а взгляд режет меня пополам.

— Можешь, — я пожимаю плечами и насмешливо смотрю, как он ищет слова. — А можешь и промолчать. Разницы нет. Мне уже все равно, — в подтверждение делаю глоток из идеально отполированного стакана. Вода ледяная, обжигает горло. — Сергей, я устала с тобой бороться. Устала кричать в пустоту и дозваниваться до тебя. Спасибо, что сейчас хоть позволил находиться в одном доме с ребенком. Но больше я не стану общаться с тобой ни о чем, кроме нашего сына. Стоит тебе согласиться, чтобы мы уехали за границу, и я немедленно исчезну из твоей жизни, позволяя тебе быть воскресным папочкой на расстоянии.

— Для моего сына?! — он смотрит так, будто я его только что ударила. По всей видимости, не ожидал такого напора.

Я и сама не ждала, что смогу выдать такую отповедь.

— Что, удивлен? Да. Я хочу забрать ребенка.

— Я не мешаю тебе здесь жить, — его голос дрожит от сдерживаемых эмоций. — Готов дать охрану, обеспечу всем необходимым. Но за границей ничего подобного гарантировать не смогу.

— Слушай… — я до боли сжимаю пальцы на тонком пояске халата, и от еле сдерживаемой ярости у меня горят щеки. Кажется, он все еще невменяем, слишком часто косится на мою грудь, едва прикрытую тканью. — Хочешь честности? Пройди-ка моим путем: пусть и тебя гоняют по психушке, пусть ты месяцами доказываешь свою адекватность социальным службам. Ночью пусть тебя терзают истерики и воспоминания, и не раз в день появляется желание перерезать себе вены от усталости. Тогда и поговорим о том, что кто-то тебе «не мешает жить».

— Лер… — он осторожно дотрагивается до моего плеча, в голосе сочувствие или, может, вина. — Я не думал, что это все зайдет так далеко. Прости…

— Нет, — я резко трясу головой, словно пытаюсь сбросить его прикосновение. Чуть выпрямляюсь и делаю шаг назад, уже собираясь уйти наверх, но он не дает мне и шага сделать: хватает за талию, прижимая к себе.

— Я не хотел, чтобы ты… — он сбивается на полуслове. — Моя первая жена, Оля, не интересовалась нашим сыном, Максом, — у нее были только няни. А потом…

— А Яна? — вырывается у меня, будто я давно хотела спросить об этом. — Ты же любил Яну, даже когда рядом был ее ребенок… Она тоже бросала своих детей на нянь? Или это одна я — «плохая мать»? Сравнил меня с Олей, а не с Яной, да?

Удушающая обида заставляет меня бунтовать. Я выхватываюсь из хватки, дрожа от гнева. Его рот приоткрыт, он ошарашен таким поворотом.

— Нет… — выдавливает он наконец.

— Так зачем ставить меня в один ряд с твоими бывшими? — я вся горю от отчаяния, дыхание сбивчивое, сердце ухает. — А сам ты не обязан доказывать свою адекватность? Забыв, как я носила Диму девять месяцев и плакала в одиночестве?

— Лера… Прости, — повторяет он в смятении. Кажется, впервые за долгое время я вижу в его глазах растерянность, и мне на миг становится почти приятно. Но это слабое удовлетворение тут же сменяется решимостью: лучше уйти, пока не поздно, пока снова не потянуло к нему.

— Нет, Шахов. Я никогда тебя не прощу, — выдыхаю я, чувствуя, как в животе бушует неприятный, липкий ком.

Я убегаю к себе, едва вырвавшись из его оков. Страшно… Страшно подумать, что он может сейчас сделать со мной…

…Нет, Шахов. Я никогда тебя не прощу…

Я хочу отстраниться от него, но тело предательски реагирует на это горячее дыхание у самой шеи. Он обжигает меня так, словно между нами никаких обид нет — только взрывная страсть. Его руки сильнее вцепляются в мои волосы, и я слишком ярко вспоминаю, как может быть сладко от одного его поцелуя: язык скользит по шее, собирая невидимые капли пота, и в голове вспыхивает беспощадное желание.

Сухие губы трескаются, когда я в ответ приоткрываю рот, пуская его внутрь, словно сгорая от той самой старой, дурманящей страсти. Кажется, будто именно так он и целует всегда: чтобы свести меня с ума, показать свою силу и заставить снова почувствовать себя хрупкой, зависимой. Но тут же в груди вспыхивает ледяная ненависть, напоминающая, как жестоко он со мной обошелся.

Нет, я не позволю ему взять верх!

Я внезапно распахиваю глаза и рывком сажусь. Сон рассыпается на осколки: вокруг — полусумрак, утро еще только крадется к окнам. В спальне тихо, слышится лишь редкое сопение Димы рядом, и это лучшее успокоение, какое только может быть.

Что это было?

Мне всерьез грезятся кошмары, пропитанные дикой смесью влечения и ненависти к мужу? К бывшему мужу? Я провожу рукой по вспотевшему лбу: сердце колотится, как ненормальное. Успокаивает лишь размеренное дыхание сына. Наклоняюсь, поправляю ему одеяло, прижимаю крохотную ладошку к своей щеке. Он мой маленький ангел, и ради него я готова терпеть эту войну.

Сон уже не возвращается. Я медленно сползаю с кровати и, закутавшись в халат, иду вниз — выпить чаю и прогнать остатки ночных видений. Стараюсь не грохотать, но внизу жду неожиданную картину. На диване кто-то сидит.

Сергей.

Сердце бешено бьется, будто все еще во сне. Сперва кажется, что он просто разглядывает ночной пейзаж за окном. Точно как вечером я его и оставила — замкнутого, погруженного в какие-то мучительные мысли. Но, стоило подойти ближе, я понимаю: он спит сидя. Виски пролито на диван из опрокинутого стакана, воздух тягуч от запаха алкоголя.

12 глава

Я люблю утро. Оно всегда приносит с собой особенную магию — нежную, трепетную, словно каждый солнечный луч пытается прогнать тьму ночных воспоминаний. В городе, просыпаясь с первыми лучами, я всматривалась в оживающие улицы и окна соседних домов. Теперь же я вышла на террасу и, облокотившись на перила, вдыхаю этот чистый, свежий воздух — будто пью глотками сам воздух. Природа здесь величественна, а утренний свет ласково касается листвы, поблескивает на росинках. Но стоит в моей голове всплыть образу Шахова — и все волшебство меркнет.

Я не знаю, как с ним бороться. Как мне показать этому самовлюбленному человеку, что ни деньги, ни власть не спасут его от неизбежного: рано или поздно я исчезну из его жизни — и не одна. Мне плевать на то, почему он тянет время и зачем держит меня рядом, запирая в роли «няни». Мне все равно, что у него там за оправдания. Единственное, чего я хочу, — чтобы этот человек растворился в прошлом, словно тень от прожитых дней.

Подруг у меня не осталось: все разбежались за два года, пока я жила в браке с Сергеем. Разошлись, потерялись… Никто теперь не приедет и не спросит, как у меня дела, не предложит выбраться всей семьей на шашлыки. Я привыкла к одиночеству, ведь он всегда оставался сам по себе, не приглашал в наш дом друзей, не любил шумные компании. А я, как безумная влюбленная, принимала это за особую, тихую гармонию. Думала, что как только в нашей семье появится ребенок, мы будем по выходным встречаться с близкими, устраивать уютные посиделки, смотреть кино по вечерам, растить малыша в атмосфере любви и взаимопонимания. И по утрам — наш любимый кофе, неторопливые разговоры, тихие радости…

Все условия для этого у нас были. Абсолютно все.

Но сейчас я словно просыпаюсь ото сна и вижу, что имею на самом деле: я числюсь нянькой у собственного ребенка, а по совместительству кухаркой. Я не могу уехать отсюда вместе с сыном, потому что у Сергея в руках вся власть. Даже немножко надо мной. Будь моя воля, я бы уже давно увезла Диму подальше, где нас никто не найдет. Но даже в свидетельство о рождении сына он долго не хотел меня вносить, будто я — никто. И теперь не дает мне отойти и на шаг.

Где мы свернули не туда? Как случилось, что все превратилось в эту бездну обид и боли?

— Моя… — слышу за спиной шепот, чуть хрипловатый. Сильные руки решительно сжимают меня через тонкий плед, прижимают к мужскому телу, от которого исходит жар.

Не повернуться ли, не прижаться ли к его плечу, не глотнуть ли вместе с ним теплого чая, как когда-то раньше? Так хотелось бы ощутить прежнее чувство защищенности, поплакаться, пожаловаться, поругать его, а потом… простить? Как раньше, когда мы были близки и все решалось внутри нашей маленькой крепости двоих. Но я стряхиваю эту слабость, загоняю предательские мысли поглубже.

— Отпусти меня, — шепчу негромко, но твердо. Я не хочу закатывать здесь истерику на потеху охране, которая и так косо на меня поглядывает. — Просто не прикасайся ко мне.

— Ты же помнишь их? — спрашивает он тихо, кивая в сторону напряженных фигур. Словно читает мои мысли. — Это все те же люди, они давно с нами.

— Не помню, — честно отвечаю. И ведь правда: слишком много воспоминаний я старалась выжечь из памяти, вместе с болью, которую они несут.

— Отпусти, — повторяю, пытаясь сохранить спокойствие. — Мне это неприятно.

— Не сбегай, — слышу его горячий шепот у самого уха. — Пожалуйста… Я привык к сыну, я люблю его. И люблю тебя. Просто потерпи… Когда все уляжется, когда будет безопасно, я куплю тебе дом, квартиру — что захочешь, и ты сможешь жить с Димой без моего вмешательства. Лишь бы сейчас не уходила…

Сердце на миг колотится яростнее, потому что он и правда словно слышит мои мысли о побеге. Сглатываю ком в горле и отвечаю ровным голосом:

— Я не хочу ничего решать вместе с тобой. Отпусти меня. И не прикасайся.

— Ты меня презираешь? — он замирает, будто пытаясь понять, насколько глубока моя неприязнь. — До такой степени?

— До такой. Мне нужен только сын. Больше никто и ничто. — Говорю это с отчаянием, которое пронизывает меня насквозь. Но это правда: я готова ради Димы на все, а Сергей для меня — пустое место.

Он ослабляет хватку, и я отстраняюсь, глядя прямо в его глаза, холодно и непримиримо:

— И в том, что все развалилось, виноват ты.

В его взгляде проскальзывает боль, но я не даю себе размякнуть. Он тихо умоляет:

— Я не справлюсь без тебя. Прошу, дай мне шанс…

— А эти полгода, когда ты растоптал мою жизнь? — мои слова звучат почти шипящим упреком. — Заставлял меня страдать? Унижал и держал в неведении, отнял у меня ребенка? Никаких больше шансов. Никогда.

Сверху доносится плач сынишки. Мгновенно сердце сжимается от тревоги за него — вот единственная нить, которая меня движет. Я всовываю мужу в руку кружку, с которой вышла на террасу, и бросаю на прощание ледяную угрозу:

— Еще раз приблизишься ко мне без спроса, и я убью тебя. Может, женщина в состоянии аффекта сотворить что угодно. А уж если она выговорится на суде, пожалуй, ее и поймут.

В его глазах появляется растерянность, но я уже иду к двери, чувствуя, как больной клубок в груди клокочет. Вверх тянутся ручки моего малыша — вот все, что мне по-настоящему дорого.

— Собирайся, — бросаю через плечо. — У нас сегодня прием у врача.

Пусть видит, что я не шучу. Пусть знает, что у меня остался только мой сын — и ради него я пойду до конца, даже если придется стать для Шахова настоящим кошмаром.

13 глава

В салоне стоит давящая тишина. Сергей не проронил ни слова с того момента, как я взяла на руки Диму и вышла из дома, — и, честно говоря, это даже к лучшему. Мне хотя бы есть время перевести дыхание, упорядочить мелькающие мысли и успокоить колотящееся сердце.

Дима спит, уткнувшись личиком в мягкий плед автокресла. Он так сладко посапывает, и я невольно улыбаюсь, гладя его по крошечному животику. Мой мальчик очень спокойный и, кажется, послушный — хотя, возможно, он просто чутко чувствует меня: чуть что, сразу ищет мой палец, чтобы вцепиться в него и не отпускать чуть ли не всю ночь. Я ощущаю его тепло и мягкое дыхание, и это единственное, что сейчас помогает не сорваться в панику.

Взгляд невольно соскальзывает на Сергея: он сидит рядом, голова чуть повернута к окну. Темный костюм, расслабленно расстегнутая рубашка — с виду он выглядит вальяжно и расслабленно, но при этом весь словно натянут, как струна, готовая лопнуть. Думаю, и у меня сейчас тот же вид: одернутое платье, руки, скрещенные на коленях, а внутри — напряжение, от которого хочется скрежетать зубами. Ведь мне во что бы то ни стало нужно его отвлечь. Нужно, чтобы он оставил меня в больнице хоть на пару минут… Но как, если он «отец» нашего ребенка и точно не оставит нас наедине?

Дорога в больницу кажется бесконечной. За окнами мелькают ухоженные заборы и одинаковые фасады коттеджей, и все это сливается в одну монотонную картинку. Город где-то вдали сверкает стеклянными башнями делового центра, утреннее солнце сверкает на их зеркальных стенах. Я стискиваю пальцы на тонком одеяле, стараясь не позволить панике захлестнуть меня. Все же идет по плану — я договорилась с врачом, продумала маршрут и выбрала именно этот день. Но стоит чему-то пойти не так — и все рухнет.

Скашиваю взгляд на Сергея. Отчего-то он выглядит особенно собранным, и это только усиливает мой страх.

Черт его дери, как с ним быть?..

Наконец мы подъезжаем к клинике: высокое здание из стекла и белого камня, перед входом расстилаются аккуратные дорожки и клумбы, вокруг дорогие авто. Наш водитель останавливается, и у меня внутри все сжимается.

Охранник распахивает дверь, я вылезаю из машины, крепко держа Диму на руках, точно спасательный круг. Он и вправду спасает меня: его ровное дыхание, теплые пальчики, цепляющиеся за мой рукав, напоминают, ради чего я вообще решилась на весь этот риск.

Нас ведут внутрь. Секретарь, увидев Сергея, выпрямляется и с вежливой улыбкой что-то говорит по внутренней связи. Не успеваю я оглядеться по сторонам, как к нам уже выходит врач — подтянутый мужчина с легкой сединой на висках, одетый в дорогой костюм. Теплая профессиональная улыбка светится на его лице.

— Сергей Николаевич, добрый день. Рад вас видеть. Прошу, проходите, — в его голосе чувствуется особое почтение. — Кабинет готов.

Я почти вздрагиваю, когда Сергей кладет ладонь мне на спину и негромко шепчет, направляя вперед. Боже, как же мне неприятно это прикосновение, хочется стряхнуть его руку, отпрыгнуть. Но пока приходится терпеть, иначе вся моя затея бессмысленна.

Осталось чуть-чуть, убеждаю я себя, следуя за врачом по светлому коридору. Сердце бьется о ребра так, будто хочет вырваться на волю. Дима прижимается ко мне, хлюпая носом во сне, и я ласково поглаживаю его по спинке, чтобы он не проснулся.

Внутри клиники все выглядит стерильно и дорого: белые стены, мягкий рассеянный свет, в воздухе улавливается легкий запах антисептика и свежих цветов из вазы у рецепции. Картины на стенах — тоже будто под заказ. Все это место говорит о деньгах, и немалых.

Наконец мы входим в просторный кабинет: панорамное окно пропускает много дневного света, у стены стоит огромное мягкое кресло, на столе стопки папок и электронный планшет. Доктор поворачивается к нам с добродушной миной:

— Ну что, давайте посмотрим нашего маленького пациента, — негромко произносит он, чуть наклоняясь, чтобы увидеть Диму получше.

Я неохотно передаю сына в руки медсестры, стараясь, чтобы он не расплакался. Малыш на миг просыпается, возмущенно морщит носик, но врач негромко успокаивает его, и мой мальчик замирает, лишь крутит головой по сторонам, изучая обстановку.

— Мамочка, можете присесть, — кивает доктор на стул возле стола.

Я осторожно опускаюсь, пытаясь, чтобы дрожь в коленях не выдала мое напряжение. Камеры есть наверняка, Сергей тут же рядом, времени у меня почти нет. Но несмотря на все, я должна попробовать.

Доктор исследует малыша, проверяет его дыхание, смотрит ушки, измеряет рост и вес, приговаривая цифры медсестре. Каждое упоминание о том, что все в норме, что вес набирается хорошо, должно меня радовать — и действительно, я ощущаю волны облегчения, но смешанные с нестерпимым напряжением. Краем глаза замечаю, как Сергей переминается с ноги на ногу рядом со мной, и мне хочется спрятаться от его взгляда.

— Все нормально? — спрашивает он, и голос звучит вроде ровно, а внутри у меня все сжимается, потому что я знаю: за внешним спокойствием кроется опасная готовность действовать.

— Да, все отлично, — доктор оборачивается и чуть улыбается. — Кроха хорошо растет. Вот только ему неплохо бы больше двигаться. — Он обращается ко мне: — Вы уже вводите прикорм?

— Да, — отвечаю я негромко, делая вид, что полностью поглощена разговором. — Следим за реакцией и потихоньку расширяем рацион.

— Превосходно. И нужно сделать стандартные анализы, проверить общие показатели, — невозмутимо произносит врач, бросая быстрый взгляд на медсестру. Та уже раскладывает шприцы, и блеск игл режет глаза, как ледяная искра. — Ничего страшного, это быстро.

Антисептический запах ударяет в нос. Дима, чуя надвигающуюся «опасность», поджимает губы и начинает хныкать. Я прижимаю его к себе, ощущая, как сквозь тонкую ткань бодика проступает горячее дрожание маленького тела, и тихо дую на пухлые пальчики, будто сдуваю дурные предчувствия:

— Тише, малыш… мама рядом. Все хорошо, — шепчу, стараясь успокоить не только его, но и себя: сердце бьется, как пойманная птица.

14 глава

Сергей

Она стоит передо мной, стиснув сына в объятиях и глядя на меня исподлобья, будто каждый вдох дается ей с огромным трудом. Я смотрю прямо в ее встревоженные глаза и ясно читаю внутреннюю борьбу — по тому, как она напрягает плечи, как дрожит тонкая жилка на ее шее. Видно, что она хочет что-то сказать — оправдаться или бросить мне упрек, — но слова застревают в горле.

— Куда ты хотела уйти, Лера? — произношу я медленно.

Ответ очевиден для нас обоих, но я намеренно даю ей шанс. Может, она солжет, попытается придумать отговорку. Или наоборот — выплеснет гневную правду. Но вместо этого она сжимает губы, как будто одно неверное слово может разрушить ее собственную броню. Глаза опущены, лицо побелело — выглядит так, словно она уже понимает, что ее попытка сбежать была обречена с самого начала.

В груди неприятно сжимается. Я догадывался, что рано или поздно она попытается бежать. Ее упрямство — то, что когда-то восхищало меня, и одновременно бесило. Но сейчас мне не до восхищения. Я смотрю, как она судорожно сжимает пальцы, стараясь удержать равновесие. Понимаю, что ответа не дождусь.

— Понятно, — бросаю коротко и отворачиваюсь в сторону машин.

Она никак не реагирует, не оправдывается, не пытается спорить. Лишь подходит тихо следом, словно тень, изредка поджимая губы. В сумрачном молчании мы садимся в машину и едем домой. Лера устраивается на заднем сиденье, боком к окну, с Димой на руках. Плечи ее напряжены, кажется, она будто сжимается в комок — старается стать невидимой или хотя бы меньше, чем есть, чтобы я не чувствовал ее присутствия. И все же я невольно смотрю на ее отражение в стекле: слежу, как она прижимает сына ближе, касается его волос мягким движением, будто черпает силы из этого крохотного тельца.

Я должен бы кипеть от злости, требовать объяснений, угрожать, велеть ей выбросить из головы мысль о побеге. Но вместо этого внутри расползается холодная пустота. Да, я сам виноват. Сам сотворил из себя монстра в ее глазах, и она уже никогда не станет прежней Лерой, той ласковой девушкой, что будила меня поцелуями и робко признавалась в любви по утрам. Это чувство, что потерял ее окончательно, давит сильнее любого страха или гнева.

Когда мы приезжаем, Лера быстро выходит из машины — не бросив даже взгляда в мою сторону. Легким почти бегом поднимается наверх с Димой на руках. Я лишь смотрю ей вслед и не пытаюсь остановить: слишком хорошо понимаю, что обоим нужно время.

Полгода назад все было по-другому.

Я знал, что участие в выборах будет непростым и что конкуренты не остановятся ни перед чем. Но даже в страшном сне не мог представить, насколько сильно угроза коснется ее. Сначала были статьи в СМИ, провокационные материалы, в которых меня ставили примерным «семьянином». Я считал, что это лишь игра политтехнологов, но потом пошли угрозы, фото беременной Леры и намеки «держись подальше, если не хочешь беды». А потом случились реальные покушения: ее машину минировали несколько раз, только чудо, да мои люди спасли ее и малыша несколько раз.

И тогда я понял: если она останется рядом, эти ублюдки не остановятся. Хотелось запереть ее, днем и ночью охранять, но разве это жизнь? Я решил дать ей шанс быть в безопасности, вырвать ее из своего «адского» круга. Решение было холодным и бесчеловечным, но единственно верным с моей точки зрения: я растоптал ее чувства, разорвал брак, оплатил подделанные документы… зная, что она возненавидит меня. Зная, что я ломаю все, что между нами было.

Но иначе, думал я, ее могут убить.

…Теперь она заходит на кухню, пытаясь казаться спокойной. Не глядя в мою сторону, наливает себе воду и машинально ставит детское питание готовиться в приборе. Достает из холодильника баночку с пюре для Димы. Каждое ее движение отточено, словно она давно привыкла жить здесь как временная служанка.

Я не выдерживаю. Словно подталкиваемый отчаянием, подхожу к ней со спины и обнимаю. Пустая тарелка слетает со стола и со звоном бьется о пол, но я не обращаю внимания. Слышу лишь ее резкий, испуганный выдох. Погружаясь носом в ее волосы, чувствуя знакомый запах, который когда-то был для меня сродни домашнего, ассоциирующегося с безмятежным счастьем.

Я ощущаю тепло ее дыхания на своей щеке — оно прерывистое, пахнет мятной жвачкой и страхом. В полутемной кухне гудит вытяжка, ее низкий бас будто давит на виски. Сквозь жалюзи просачивается желтый свет уличного фонаря и ложится на стальную столешницу рваными полосами.

— Я не виню тебя… — шепчу прямо у самого уха, стараясь, чтобы голос звучал мягко, как фланель, и в нем звенело раскаяние.

— И правильно, — отвечает Лера глухо. — Потому что это ты во всем виноват.

Слова режут, будто тонкая проволока. Я прижимаю ее к холодному металлу стола сильнее, разворачиваю лицом к себе. Деревянные ножки скрипят; Лера вздрагивает и напрягается, как раненая птица, загнанная в угол. Кровь стучит в ушах, но я лишь глажу ее по щеке — кожа под пальцами ледяная и натянутая.

— Лер… Лера, — шепчу, осторожно поднимая ей подбородок. Теплый луч фонаря высвечивает золотые блики в ее волосах. — Я не сделаю тебе больно. Никогда‑никогда. Разве ты забыла?

Она горько усмехается; в этом коротком смешке хрустит что‑то хрупкое, как тонкое стекло.

— Ты уже сделал мне больно, — шепчет она, и голос ее дрожит, будто по тонкой струне прошел ток. — Уже. Самым страшным образом.

Лера резко сжимает мою руку — пальцы тонкие, но хватка стальная — и отталкивает ее от своего лица. В темных, чуть расширенных зрачках вспыхивает страх, смешанный с упрямой решимостью, и от этого хочется кричать: когда‑то она пряталась за моей спиной, а теперь смотрит так, будто я чудовище из детских кошмаров.

— Пожалуйста, — шепчет она, выскальзывая из моих объятий, как тень. Шаг назад — и между нами вырастает холодная полоса света. — Не трогай меня.

Сердце сжимается, воздух в легких густеет, будто наполнен пеплом. Я понимаю: возврата нет. Она стоит, хрупкая, но упрямая, пальцы дрожат, однако подбородок поднят. В ее взгляде — твердая стена отчуждения, и я чувствую, как внутри меня опускается тяжелый, ледяной заслон: цену своему выбору я понял слишком поздно, когда решил «защитить» ее самой жестокой, холодной мерой.

15 глава

Я курю редко. Только в моменты, когда внутри все сжимается в стальной комок, грозящий разорвать меня изнутри. Сейчас — как раз тот самый момент. Тонкая сигарета еле заметно дрожит в моих пальцах, тлеющий уголек освещает мое лицо холодным, почти призрачным отблеском.

За огромным, от пола до потолка, окном — тридцать второй этаж. Ночной город распластался внизу, будто подавленная масса огней и теней, запутавшихся друг в друге. Небоскребы выглядят спящими гигантами, приютившимися в сгущающемся предрассветном мраке. Задерживаю взгляд на дороге внизу: редкие машины ползут, словно неохотно просыпаясь. Уличные фонари мерцают, будто остатки звезд, упавших с неба и запутавшихся в мокром асфальте.

Я делаю осторожную затяжку и чувствую, как горьковатый дым обжигает легкие. И внутри раскручивается тугое жужжание, похожее на механическое сердцебиение. Не могу остановить его — только курю и смотрю сверху вниз на эти огни и тени. Чувствую себя одинокой фигурой в холодном стеклянном аквариуме, в котором не найти спасительной трещины, чтобы сбежать.

Сегодня я не смог остаться дома. Атмосфера там стала непомерно тяжелой для меня. Мне нужно было вырваться, хоть на несколько часов. Пусть Лера и выспится, и мы оба немного остынем. Хотя... от чего тут остывать, если внутри все время горит спокойным, ровным пламенем злости, страха, тоски?

Я настолько запутался, что иногда мне кажется: я потерял самого себя. А ведь мой кабинет — единственное место, где я привычно ощущаю себя хозяином. Здесь все так, как я делал много лет назад: строгий черный мрамор пола с глянцевым блеском, тяжелый стол из черного дерева, ровные линии шкафов, выстроенных в четком порядке, мягкая кожа кресел, приглушенный свет настольной лампы. Нет ничего лишнего. Ничего, что напоминало бы о хаосе моей личной жизни.

Только вот внутри все совсем по-другому. Внутри — расколотая до основания крепость. И Лера… она ненавидит меня. Ненавидит достаточно, чтобы каждый ее жест, каждый взгляд, каждое сухое слово отдавало яд в мою кровь. Это чувствуется, когда она пытается оставаться ровной и холодной, но так громко говорит ее молчание. Ее страх, вырастающий в тень за каждым моим шагом.

Она когда-то была другой. Я не раз пытался понять, куда делась та дерзкая, смеющаяся Лера, которая кричала мне в лицо, что не боится моей репутации, не страшится моей власти. Она улыбалась, поддразнивала, лихо брала над мной верх, заставляя меня чувствовать себя одновременно сильным и совершенно безоружным. Было время, когда я смотрел на нее и четко знал: она — моя. И жаждал ее до потери сознания, брал и не отпускал, напитываясь ею, как безумец. Хотел сделать своей так, чтобы она не могла вырваться.

А потом все изменилось.

Нужно было защитить ее, уберечь, но я поступил, как последний идиот, и сделал ей только хуже. Теперь в ее взгляде сквозит глубочайшая обида и такая же глубина страха. Она дергается при моем появлении, и это ощущение бьет меня, словно хлыст по сердцу. Никогда не думал, что стану самым страшным человеком в ее жизни.

Я опускаю взгляд на сигарету и понимаю, что она почти догорела. Уже не чувствую вкуса табака — только внутри вибрирует холодная решимость не потерять ее снова. И не потерять сына. И именно в этот момент без стука — единственный, кто так может — входит Алексей. Его присутствие кажется порывом ледяного воздуха, вторгшимся в мое личное пространство. Я знаю: если он здесь нашел меня ночью, значит, случилось что-то, что не может ждать утра.

— Новости плохие, — ровно произносит Алексей, и в его голосе, несмотря на внешнюю спокойность, читается напряженная осторожность.

Бросаю окурок в керамическую пепельницу, заставляя себя говорить ровно:

— Какого рода?

— Слив. — Он кивает на тонкую папку, которую бросает на стол. Документ почти бесшумно скользит по гладкому дереву, но мне слышится треск пистолетного затвора. Раскрыв ее, я застываю: черно-белые фотографии Леры. Она идет по двору, на руках у нее Дима — прижат к груди. Она печальна, напряженно оглядывается, словно точно знает, что за ней наблюдают.

В груди будто кто-то рвет живую ткань. Холод, поднимающийся из самых глубин: это не гнев. Это тот страх, с которым я готов разорвать весь мир, но пока могу лишь неметь. Снова кто-то нацелился на них, на моих самых родных людей.

И подпись на обратной стороне:

«Палец на спусковом, Шахов»

— Кто это сделал? — голос почти не дрожит, но пальцы сминают край стола.

— Неизвестно. Слили в закрытый канал журналистов. Пока информации мало, но кто-то методично начинает ее раскручивать. Словно дает тебе понять: все знают, где Лера и ребенок, и следят за ними. За вами.

Я медленно закрываю папку, словно пытаясь удержаться от крика. Сжимаю губы, в гуле в ушах вспоминаю, как однажды уже потерял ее. И не позволю этому повториться.

— Нужно вывезти их, — я сам слышу, как в моем голосе грубо скребет страх.

Алексей устало хмыкает, опускаясь напротив на кресло:

— Куда?

Я делаю пару шагов вдоль кабинета, оглядывая панорамное стекло. Кажется, словно мир поплыл — любая опора предательски колеблется. Фух…

— Другая страна. Незаметно, без следов. — Я сжимаю руки в кулаки: на кону самое важное для меня, а от меня требует ситуация и тут действовать хладнокровно.

— Практически невозможно, — спокойно замечает Алексей, но в глубине взгляда понимаю: он сделает все, что сможет.

— Сделай возможным, — бросаю коротко.

Он смотрит на меня с легкой долей грубого сочувствия. И я с трудом сжимаю горло, чтобы не сорваться, не выдать, насколько мне больно и страшно.

Раньше я считал, что могу все держать под контролем. Теперь понимание того, насколько хрупко это ощущение, пробивает меня до самого сердца. Если я ошибусь еще раз — могу потерять ее навсегда. Ее и Диму. Не переживу этого. Не смогу.

Алексей поднимается, аккуратно захлопывает папку и уходит. А я остаюсь стоять, глядя в пустоту. Запах табачного дыма еще не успел выветриться, и он остро напоминает мне о горечи, которая пропитала всю мою жизнь.

16 глава

Лера

Меня словно выворачивает наизнанку. Не физически — а глубоко внутри, будто вены и нервы пропитались ядовитым, тягучим веществом. Оно липнет к стенкам души, тянется сквозь дыхание удушливой пеленой, так что я боюсь — если вдохну чуть глубже, то тут же захлебнусь в нем. Это — не просто тошнота. Это настоящее отчаяние.

Тягучее, безысходное, словно глухая пустота, которая разрастается в груди, скручивает мышцы, проникает в горло. Сжимает кулаки, вынуждает руки дрожать и сводит челюсти от бессилия. Ложится на мои веки так тяжело, что я больше не могу сомкнуть глаз ночью — даже на мгновение.

Два дня.

Два. Чертовых. Дня.

Я думала, он сорвется в тот же миг, как узнает, что я пыталась сделать. Думала, он выльет на меня праведный гнев, что меня запрут или выставят жесткий приговор. Но нет — все оказалось гораздо хуже. Тишина стала громче крика. Теперь он повсюду и нигде одновременно. Его нет дома, а от этого только страшнее.

Меня не заперли в четырех стенах, но ощущение, что стены сами надвигаются. Я могу ходить, дышать, говорить — но воздух пропитан его присутствием. Он словно растворился в каждом взгляде охранников, следящих за мной безмолвными тенями. В каждом темном углу, где мне чудится незримый наблюдатель. Эти камеры, появившиеся вдруг даже в уголках, где их и не должно быть…

А вдруг прямо сейчас кто-то, или даже он, уставился на экран, изучая каждый мой вдох, каждое движение?

Иногда представляю, как чьи-то холодные глаза следят за мной, когда я осторожно укладываю сына. Наклоняюсь, чтобы поцеловать его крошечные пальчики, замерев от страха.

А вдруг следующий раз окажется последним? А вдруг в следующий раз он исчезнет, и я не смогу найти его?

Я дышу, но сам воздух меня душит.

Однако, я не сломалась. Пока нет. Не позволю себе рухнуть, не дам слабине взять верх. Потому что злость, спрятанная глубоко внутри, режет мою душу, напоминая о том, сколько несправедливости я пережила. Я загоняю эту злость подальше, чтобы не взорваться сейчас, иначе я потеряю все.

Сергей молчит. Ни угроз, ни конкретных действий. Он просто смотрит со стороны. Умеет же он так: будто выжидает, когда я сама рухну на колени от ощущения собственной беспомощности. Это страшнее открытой агрессии. Он давит тишиной, обволакивает молчаливым упреком, дает понять, что все помнит, все видит.

И вот мы застыли в этом ужасном ожидании. Он ждет, чего? Пока я сломаюсь? Нет уж. Я не дам ему такого удовольствия. Ни за что!

Но когда я, сидя на полу, сжимаю ладонями пульсирующие виски, в проеме двери звучит его низкий, почти вибрирующий голос:

— Собирайся.

Этот звук, словно ледяная плеть, бьет меня по нервам. Я вздрагиваю, и внутри все мгновенно холодеет. Поднимаю глаза: Сергей стоит в дверях, опираясь на косяк одной рукой, второй чуть ослабляя галстук. Он выглядит лениво-небрежным, но во всем его теле чувствуется натянутая пружина. И этот взгляд… тяжелый, безжалостный, будто подчеркивает: я должна понимать его без слов.

— Куда? — спрашиваю сухо, хотя внутри все полыхает огнем паники и злобы.

— Семейный ужин у Романовых. Годовщина. — Лицо у него непроницаемо. — Они ждут тебя. Радовались, что видели на дне рождения, а ты с ними почти не поговорила. Ира спрашивала.

У меня на миг перехватывает горло.

— Ты с ума сошел? — сама поражаюсь, как вырывается такое прямо вслух.

Он чуть склоняет голову набок, как хищник, изучающий жертву:

— Ты поедешь со мной. Это не обсуждается.

Слова звучат в воздухе глухо, будто их бросили на камень. Я трогаю губами воздух, собирая мысли:

— Ты шутишь?

— Нет, — просто отвечает он.

Мгновенно внутри у меня вспыхивает ярость, как короткое замыкание.

— Зачем? Чтобы изобразить, что все идеально? Чтобы все решили: ты не подонок, а я не пленница?

Я вскакиваю, и голос выдает дрожь, хотя я стараюсь держать лицо. Просто больше не могу выносить его холодную властность, которую когда-то обожала… теперь я ее ненавижу.

— Ты хочешь, чтобы я играла в счастливую жену? После всего, что ты со мной сделал?!

Сергей подходит ближе медленно, почти бесшумно. В каждом шаге — давление, подавляющая сила. Пространство между нами сжимается, воздух словно искрит. Я чувствую его запах: острый, знакомый, когда-то даривший чувство комфорта. Теперь же он вызывает у меня желание отступить.

Но куда?

— Ты не жена, Лера, — сквозь сжатые зубы выдает он, оказываясь слишком близко, так что я вынуждена смотреть ему прямо в лицо. — Ты — мать моего сына.

Эти слова перекрывают мне кислород. Я буквально слышу, как кровь ударяет в виски. От его взгляда тело стынет и горит одновременно.

Черт бы побрал твою уверенность…

— Я ненавижу тебя, — хрипло вырывается у меня, и колени подгибаются от смеси страха и отвращения к самой себе, что я не могу ему сопротивляться.

— Я знаю, — равнодушно отзывается он. И именно это ледяное спокойствие убивает сильнее всего. Как будто ему все равно, что я чувствую, будто мои эмоции не значат для него ничего.

Я сжимаю кулаки, ногти врезаются в ладони, и боль эта — единственное, что помогает оставаться в сознании.

— Я не поеду.

Он не говорит ни слова, только смотрит. Словно ждет, когда я сама пойму, что у меня нет выбора. Секунду кажется, что он сейчас обрушит удар или сорвется на крик, но он всего лишь касается моего запястья кончиками пальцев. Теплое прикосновение отдается во мне, как разряд тока.

— Собирайся, Лера, — повторяет он вкрадчиво.

Грудь сдавливает, дыхание становится рваным. Как когда-то я замирала от предвкушения его ласки, так сейчас содрогаюсь от ужаса: он снова берет верх.

— Я не твоя игрушка, — шиплю сквозь зубы, чувствуя, как дрожат губы.

Секунду его взгляд будто смягчается, потом он отвечает:

— Сейчас — нет. Но я не могу оставить тебя надолго одну.

Этот голос — осколок прошлого, в котором я была абсолютно счастлива и безоговорочно влюблена в него. Теперь же он — мой палач и тюремщик. Мой самый страшный кошмар, с которым вынуждена жить бок о бок.

17 глава

Мы сидим в машине, но словно в разных галактиках. Он — замкнут в себе, я — напряжена до звона в висках. Вокруг мелькают ночные огни города, тянутся россыпи неоновых вывесок, но ни красота этих огней, ни их мерцание не приносят мне спокойствия. Пальцы дрожат на коленях, а сердце бьется так, будто готово выпрыгнуть из груди. Я делаю вид, что любуюсь пейзажем, но на самом деле пытаюсь сдержать бурю внутри.

Сергей, напротив, кажется неподвижной скалой: спина выпрямлена, глаза устремлены вперед. Но я-то чувствую, как тянется от него пружина напряжения, готовая развернуться в любую секунду. Тягостная тишина заполняет салон густым, давящим облаком.

Наконец он все-таки поворачивается ко мне, и это движение сотрясает воздух.

— Лера, — произносит хрипло, будто говорит уже не первый час, и в голосе чувствуется изнеможение. — Мне нужно, чтобы ты сыграла роль жены. По-настоящему.

Словно кто-то сдавил мне горло. Я медленно поворачиваю голову, заставляю себя смотреть ему в лицо. В полумраке салона вижу лишь твердо очерченные скулы и напряженную линию губ.

— Ты просишь меня… подыграть? — переспросила я, ощущая, как в груди поднимается очередная вспышка гнева. — Ты вообще слышишь, что говоришь?

Сережина рука чуть шевельнулась — словно хотел коснуться меня, но не решился.

— Прошу, — его голос чуть надломлен, и мне на миг даже кажется, что он… несчастен? — Романовы хотят видеть счастливую семейную пару. Мне нужна поддержка Георгия. У нас… проект совместный. Если они почувствуют, что мы не в ладах, у меня могут быть серьезные проблемы. Я хочу, чтобы в городе знали: я могу… сберечь то, что мое.

Укол в сердце. «Что мое». Я горько усмехаюсь и тут же обрываю эту усмешку:

— Но ведь ты не можешь, правда? — я пожимаю плечами, скрещивая руки на груди. — Иначе почему я сейчас сижу в этой машине? Как я вообще на это согласилась? Бросила ребенка на няню…

— Когда-то ты дружила с Жанной, малыш… Лера. — Он сбивается на полуслове, и я вижу, как он нервно сглатывает.

Я злюсь. И вздыхаю, стараясь не сорваться:

— Боже… Да… Всегда все решал ты — быстро, жестко. Но сейчас…

— Сейчас мне нужна твоя поддержка, — перебивает он, чуть наклоняясь ближе, как будто хочет поймать мой взгляд. — Ты же понимаешь: если они заметят, что у нас что-то не так… полезут в нашу жизнь, начнут задавать вопросы. Это может сказаться и на тебе, и на сыне.

Его голос звучит умоляюще, а у меня внутри лишь омерзение и досада на себя саму, что в очередной раз ввязалась в этот «цирк». Я смотрю в окно, не желая даже сталкиваться с ним взглядом:

— Хорошо, — коротко роняю. — Я сделаю вид, что мы вместе.

— Лера… — он словно тянется ко мне, но пальцы зависают в воздухе, так и не касаясь моей щеки. — Спасибо.

Говорит это так, будто я сделала ему величайший подарок. Но мне все равно. Я только сильнее стискиваю пальцы и пытаюсь дышать ровнее.

Особняк Романовых поражает своими масштабами с самого порога. Черные ворота, подсвеченные яркими прожекторами, ровная мощеная аллея, фонари, отбрасывающие длинные тени. Дом возвышается величественным белоснежным фасадом с колоннами, а в окнах горят сияющие огни, сквозь которые видно изысканные интерьеры. На подъездной аллее ровной шеренгой стоят роскошные автомобили гостей — словно выстроились на показ.

Сергей выходит из машины первым, обходя ее плавно, как хищник. Отворяет дверь со своей стороны, протягивает мне руку — широкий жест, к которому он всегда был приучен для публики. Я колеблюсь на миг, глядя на его раскрытую ладонь, но все же кладу руку на его предплечье, чуть опираясь. Прикосновение обжигает теплом, и мне на миг становится страшно легко и безопасно — как когда-то давно, когда этот мужчина был для меня всем.

Мы проходим мимо охраны, и сразу же к нам подходит сам Георгий — статный мужчина с сединой, которую носит гордо, как символ статуса. Его улыбка по-деловому широкая, рукопожатие Сергею — крепкое, а взгляд, которым он окидывает меня, слегка лукав.

— Рад, что вы смогли прийти. И Лера с тобой, отлично! — он коротко кивает, скользя глазами по нам обоим. — Вы просто созданы друг для друга!

Я машинально прижимаюсь к плечу Сергея, ощущая, как его рука обвивает мою талию. Он делает это уверенно, без тени смущения — и я едва сдерживаю внутреннюю дрожь. Будто чужие пальцы трогают мое тело, но все должны видеть, что я с ним «по-настоящему».

— Спасибо, Георгий, — отвечаю с вымученной улыбкой, стараясь не выдавать, насколько мне неуютно.

Внутри дома все залито мягким светом от многоуровневых хрустальных люстр. Ловлю отражения золотистых бликов на стенах, на бокалах с шампанским. В воздухе витает негромкая музыка и парфюмерные шлейфы десятков гостей, облаченных в лучшие вечерние наряды. Слышен изысканный смех, легкий звон тостов. Повсюду — еда, красиво разложенные закуски: нежное карпаччо, хрупкие канапе и целые горы тонко нарезанного прошутто.

Я машинально беру бокал с шампанским, чувствуя, как дрожат пальцы. Кажется, тут все знают про нас: «Семья Шаховых, такие молодцы, снова вместе…» Сколько раз я уже слышала эти фразы и кивки.

Сергей наклоняется к самому моему уху и шепчет:

— Расслабься. Помнишь, как раньше мы каждую неделю бывали на подобных приемах?

От его близости я замираю, ловя себя на том, что тело помнит те самые моменты — когда мне было с ним легко. Сглатываю и шепотом отвечаю:

— Раньше… мне было приятно это делать. С тобой.

Он касается моей спины теплой ладонью:

— Потерпи немного, — улыбается краем губ. — Может, и сейчас понравится.

Мне стоит труда удержать натянутую улыбку. Пусть все думают, что мы счастливы — так надо, пока мы в этой игре. Но внутри сердце сжимается, а душа протестует против всей этой ложной роскоши, против его небрежного тона.

И все же, пока я обманываю окружающих своей ролевой улыбкой, чувствую, как шампанское обжигает горло, а его руку на талии — до мурашек по коже. Моментами мне страшно, как быстро тело может среагировать на воспоминания о прежней близости. Но разум возвышает стену из ненависти и обиды.

18 глава

— Ты любила подобные вечера… — бывший подмигнул, нарочно опуская взгляд на декольте и улыбаясь еще откровеннее. — Помнишь, что обычно бывало после них?

Господи, да он и вправду флиртует! Это осознание обдает меня жаром, волной пробираясь под кожу. Мне хочется отпрянуть, чтобы сдержать смятение, но я стою на месте, чувствуя, как ладонь Сергея почти незаметно скользит по моей талии. От этого движения по спине пробегают мурашки, и я бессознательно делаю глубокий вдох, словно пытаясь унять накатывающий хаос внутри.

О боже… Он сменил тактику…

— Рад вас видеть, Шахов! — к нам подступает мужчина лет сорока в пиджаке, сверкающем золотой нитью. Он выглядит таким самодовольным, что даже тон голоса у него кажется маслянистым, пропитанным излишней самоуверенностью. — Слышал, подписали крупный контракт с зарубежными поставщиками?

— Да, именно так, — коротко кивает Сергей, и я тут же ощущаю, как его пальцы чуть сильнее прижимают меня к нему. В этом жесте сквозит дразнящая собственническая нотка. — Но это только начало. Скоро мы планируем расширить сотрудничество с Георгием.

— М-м, интересно… — собеседник наклоняется ближе, скользя любопытным взглядом и по мне, и по Сергею. — Вашу жену я тоже давно не видел. Очень рад, что вы пришли вместе!

Я делаю вежливую улыбку, как будто это самая привычная вещь на свете:

— Не удержалась, — негромко выдыхаю, стараясь казаться расслабленной и счастливой. — Ведь для моего мужа сегодня особый вечер. Обычно я занята нашим малышом…

Мужчина кивает, и в его глазах вспыхивает насмешливое любопытство. Мне же хочется отвернуться, чтобы скрыть, как бешено бьется сердце. Я смущаюсь, делая вид, будто ищу знакомое лицо в толпе. На самом деле почти задыхаюсь от напряжения: меня обступает шум голосов, льстивых комплиментов, тихий звон бокалов — и его рука, по-хозяйски лежащая у меня на спине, словно напоминает, чтобы я вздумала сбежать.

Я подношу к губам бокал шампанского, позволив себе глоток больше, чем обычно. Напиток мягкий, игристый, чуть сладковатый — и вскоре я чувствую, как в груди начинает понемногу разливаться тепло. Сердце все еще колотится, но уже не так яростно, а во взгляде появляется легкая, почти веселая пелена.

К нам то и дело подходят знакомые, коллеги, партнеры. Вокруг кипят разговоры о новых сделках, выгодных проектах, политических союзах. Меня окидывают взглядом, время от времени включают в разговор, и я, улыбаясь, то киваю, то вежливо вставляю ничего не значащую реплику. Сергей держится ровно, сдержанно, отвечая каждому с холодноватой уверенностью. Но пару раз я ловлю, как он оборачивается и смотрит прямо на меня, и тогда его рука на моей спине опускается чуть ниже лопаток, словно подчеркивает мою «принадлежность» ему.

— Лерочка, дорогая, вы так сияете! — вдруг произносит одна из дам, когда мы с Сергеем оказываемся у стола с десертами. От ее смазливого тона меня чуть передергивает, но я выдавливаю благодарную улыбку. Сергей как раз уговаривает меня попробовать эклер, а я шучу, что еще не всю икру перепробовала.

— Спасибо, — отвечаю ей, скользя взглядом по Сергею, будто прошу у него поддержки. — Просто безумно счастлива быть рядом с мужем в такой вечер…

Говорю это нарочито громко, делая еще один глоток шампанского. Адреналин и вино смешиваются, дают мне смелость, которой я обычно не обладаю. Кажется, я решаю идти ва-банк: раз он хочет «идеальную пару», я устрою ему эту иллюзию на полную катушку.

— Любимый… — зову его чуть слышно, но так, чтобы он не мог проигнорировать. И когда он склоняется ко мне, я на мгновение заглядываю в эти глубокие, почти темные глаза и… приподнимаясь на носках, прикасаюсь к его губам легким, но удивительно нежным поцелуем. Жаркий ток пробегает по позвоночнику, и я сама не понимаю, что делаю: это сейчас не просто игра, это миг моего сумасшествия.

Вокруг слышатся перешептывания и негромкий смех. Кто-то комментирует «Какие молодые и влюбленные…» Я отстраняюсь, чувствуя, как краска заливает щеки. На губах — вкус шампанского и еще что-то более горячее, будто от вспыхнувшего желания.

Внутри все пылает, а руками так и хочется вцепиться в его пиджак, притянуть еще ближе. Самой себе поражаюсь. Зачем мне это, если я его так ненавижу и презираю? Но сейчас не могу остановиться.

Сергей смотрит на меня горящим взглядом, и в его черных глазах пульсирует эмоция, которую он мастерски скрывает от других. Мне кажется, он невероятно доволен собой — и одновременно… дико хочет меня. Но он быстро возвращает маску хладнокровия, лишь чуть наклоняет голову к собравшимся, дежурно улыбаясь, и я замираю: он, как всегда, контролирует ситуацию.

Проходит несколько часов, заполненных разговорами, поздравлениями, бокалами с вином и шампанским. Наконец мы уезжаем чуть ли не последними: Романовы тепло раскланиваются, желают удачи в делах. Я мысленно считаю секунды, когда смогу вернуться домой — к сыну, обнять его и спрятаться от всего этого лоска и шума.

Сергей легко проводит меня к машине, выдерживая все ту же роль «идеального мужа». Уже вечер, и на улице ощутимо похолодало — я невольно зябко ежусь, опускаясь на кожаное сиденье. Он плюхается рядом и закрывает дверь, не дожидаясь водителя. Несколько секунд смотрит вперед, словно собираясь с мыслями.

А потом стремительно поворачивается ко мне и врезается в мои губы яростным поцелуем, лишившим меня возможности вдохнуть, вырваться. Он целует так, будто еще с тех пор ждал этого момента, чтобы выхлестнуть все напряжение, накапливаемое за долгий вечер.

Я в первый миг замираю, потом сама прижимаюсь ближе, отвечая — слишком порывисто, будто отдам ему все, лишь бы заглушить внутреннюю муку. Я слышу его сбивчивое дыхание, ощущаю вкус вина, его горячую ладонь, скользящую по моей щеке. Искры разлетаются по телу тысячей вспышек, сердце колотится, как сумасшедшее, и я решаю хотя бы на миг перестать думать о завтрашней боли.

Пусть эта ночь короткая.

Пусть все это — смесь фальши и обреченной страсти. Но сейчас я позволяю себе окончательно потерять голову, забывая, что мы по разные стороны пропасти. Забывая о своей ненависти, о страхах, о том, что он разрушил мне жизнь. Потому что в этот миг его губы нужны мне, как глоток воздуха.