Развод в 45. Диагноз: не любовь

Глава 1. В 45 баба в шоке опять

Если писатели-фантасты правы, и нами управляют с помощью джойстиков пришельцы, то прямо скажу, что за моего персонажа играют крайне хреново.

Потому что не может так категорически не везти в день рождения, просто не может. Но… Обо всем по порядку.

— Говорят, что в 45 баба – ягодка опять! Наша Ольга Николаевна – та еще ягодка, сочная, красивая, спелая!

Шампанское разливается в фужеры, я принимаю поздравления от коллег. Начальница в командировке, должна приехать завтра, но я решила не ждать ее вялых и неискренних поздравлений, а отметить сегодня. Стол накрыт прямо в большой мастерской, для своих я заказала блюда и нарезки из хорошего ресторана.

День рождения выпал на вторник, поэтому сегодня мы закрыли картинную галерею, в которой я тружусь, чуть раньше, а в субботу отметим нашими с мужем друзьями в кафе – песнями, музыкой, танцами.

— Давайте я вам еще налью, — наш художник, пожилой мужчина, Виктор Анатольевич, наклоняет бутылку, и шампанское, искрясь и пенясь, проливается мне на шелковое платье.

— Ой, ой, надо застирать, вот салфетки, — доносится отовсюду.

Что ж, встаю и иду в ванную комнату, пытаюсь спасти платье, даже сушу подол над сушилкой для рук.

В висках начинают постукивать молоточки – признак надвигающейся мигрени. Чтобы предотвратить ее, спешу на улицу, в прохладные объятия мая и надвигающихся сумерек. Сделаю пару вдохов-выдохов, уверена, что как все пройдет, вернусь к коллегам.

Поворачиваюсь и осекаюсь тут же.

Так…

Не поняла…

На парковке, под тенью рекламного баннера нового невероятно раздражающего ресторана стоит машина Пети. Муж обычно не приезжает за мной- наш дом совсем рядом. Неужели решил устроить сюрприз?

На лице сама собою расцветает улыбка.

Как хорошо, что он переступил через себя, решив забыть все мелкие разногласия, недомолвки между нами, что накопились за последнее время. Сейчас предложу Пете погулять – май так и зовет, манит на разговоры, прогулки…

Заодно снова задам ему свой главный вопрос… Которым мучаюсь уже второй, получается, год. Может быть, сегодня как раз муж и ответит мне долгожданным согласием, кто знает…

А нет – так нет, подожду еще немного. Дождусь подходящего времени, ситуации…

— Тук-тук, — стучу в стекло.

Тонированное, не пропускает ни миллиметра света.

— Тук-тук, — оглядываюсь на двери картинной галереи. Может быть, он отошел, звонил мне, а я телефон забыла на столе…

Автомобиль мерно гудит, не заглушен, и я не отхожу. Муж должен быть или внутри, или где-то рядом.

Переступаю с ноги на ногу –все еще влажное шелковое платье холодит, вечерняя прохлада покалывает мелкими иголочками кожу. Да где же ты, Петя?

Еще раз дергаю за ручку двери, и она открывается. Странно, в первый раз не вышло открыть, но такое бывает – это новая машина, «китаец», я еще не привыкла к тому, что авто открывается со второго раза.

— Петь, как хорошо, что ты решил заехать! — говорю в темноту салона.

Глаза не сразу привыкают к полутьме, но мозг уже начинает обрабатывать увиденное.

И оно выбивает почву из-под ног.

Причем в буквальном смысле, колени подкашиваются, я оступаюсь на каблуке и чуть не лечу назад, на асфальт. Упираюсь рукой на пустое пассажирское сиденье.

— Оль… — говорит родной мужской голос.

— Ольга Николаевна, вы все не так поняли!

Я прижимаю ладонь к губам, чтобы удержать крик. Глаза сами собой распахиваются так широко, насколько это только возможно.

Мой муж, с которым мы прожили всю сознательную взрослую жизнь, с кем делили хлеб и соль, боли и радости, на заднем сиденье своего автомобиля зажимает в объятиях женщину. Рубашка его расстегнута, ворот сбит, пиджак валяется в стороне. Волосы Петра взъерошены, глаза блестят, а на пунцовых губах, распухших от яростных поцелуев – следы чужой помады.

Я не могу отвести взгляда, в шоке смотрю на эту композицию, как совершеннейшая дура, не в силах сделать даже движения. Словно превратилась в соляной столб, застряв наполовину в салоне, наполовину – на улице.

— Ольга Николаевна, вы все не так поняли!

Женский голос прожигает насквозь.

Неприятный, чуть визгливый.

Смотрю на нее и качаю головой.

Стоп, она же должна быть в командировке! Сама надавала мне заданий, как своему заместителю, сказала, что будет только к выходным, а на самом деле… Вот, сидит… Подмятая сильными руками моего собственного мужа, таращится из темноты горящими глазами, оправляет задравшееся платье…

Моя начальница, Виолетта, мать ее, Павловна…

— Ольга Николавна, держите себя в руках! — кажется, она читает что-то такое в моем взгляде, потому что повышает голос, как всегда в своем директорском кабинете.

— Оля! — предостерегающе понижает голос Петр. — Давай без скандалов!

Я отшатываюсь, с грохотом закрываю дверь автомобиля и этот неприятный, громкий звук словно будит меня. Прихожу в чувство.

Мигрень начинает разворачиваться в голове, сильнее стучась в виски. Машина будто чуть качается – понятно, на заднем сиденье продолжается возня, они спешно одеваются, оправляют одежду, и от этого становится так горько, так неприятно, что-то кислит на языке, царапается в горле.

Они как подростки, которых застукала на месте происшествия мать. От этого сравнения становится еще поганее на душе.

Резко разворачиваюсь и тороплюсь в «картинку».

Прохожу мимо зала, где сидят коллеги.

— Да что вы ее ягодкой называете? — слышу, как наш пожилой художник, Виктор Анатольевич, прикусывает абрикос. Мой день рождения продолжается и без меня. — Какая она вам ягодка? Ягодка – это красное, и, извините, толстое. Она – лоза! Ло-за! Виноградная! Всегда к небу тянется, стройная, цветущая! Оплетает своими усиками все вокруг, все под ее присмотром!

— Так нет у нее усов, усиков, Виктор Анатольевич! Это же Ольга Николаевна, она за собой хорошо следит! — кассир внимательно смотрит на него поверх очков. — Окститесь!

Глава 2. Еще одна причина головной боли

Этот ресторан открылся в нашем тихом дворе месяц назад и за это время успел испортить всю кровь, что была в моих венах. Жильцы дома, в основном пожилые люди, ходили разговаривать с владельцем, писали письма в мэрию, вызывали полицию, но все эти меры работали недолго – от силы пару дней, и гульба, громкая музыка, пьяные крики посетителей возвращались. Петя говорил, что все это бесполезно, ведь у владельца хорошие связи, ему все эти письма и приезды полиции – как укусы комара.

Вот и сейчас – двери ресторана открыты, оттуда волной льется громкая музыка с низкими басами, от чего даже волосы начинают подпрыгивать, не говоря уже о пульсе, люди что-то громко кричат и танцуют.

Может быть, в полночь еще и салюты будут запускать…

Иду медленно, но верно по направлению к ресторану.

Вхожу в двери, игнорируя людей, и, ведомая только силой душевной усталости, нахожу кабинет директора.

Осекаюсь на минутку – может быть, его нет на месте?

Но все равно дергаю ручку двери с табличкой «Никита Алексеевич Орехов» на себя.

На удивление, она повинуется и дверь распахивается.

Здесь темно и прохладно, и кажется, даже тише, чем там, в зале или на улице.

— Чего вам? — низкий бархатный голос ударяет прямо в грудную клетку, и сердце отчего-то замирает на мгновение, испуганное. — Перепутали двери? Вам нужно в зал.

— Нет, я…

— Закройте дверь с той стороны.

Мужской голос не громкий, но заставляет услышать каждую ноту настроения его владельца – он немного раздражен тем, что его покой или дела прервали, и уверен, что его поручение будет выполнено сию секунду.

— Я пришла к вам, — отвечаю также негромко, но уже не так уверенно, сбитая с толку таким приемом.

Слышу, как он выдыхает, выдвигает стул из-за стола и вижу, как темная громада надвигается прямо на меня. Ежусь, сглатываю натужно, комкаю на груди ворот тренча.

И тут из темноты, в полосу света выходит хозяин чертового ресторана. Огромный, как медведь –шатун, такой же недовольный вторжением на его территорию, но при этом гибкий, хищнически точный, угрожающе и обманчиво спокойный.

Мои поджилки трясутся, но я никому не признаюсь в этом. Тем более ему, и поднимаю взгляд. Медленно, как в слоумошен, оглядывая за это время его фигуру. Если честно, тут есть от чего заволноваться.

Его фигура — словно гора, возвышающаяся над равниной, внушающая трепет. Широкие плечи, мощные руки, покрытые рельефными мышцами, напоминают изваяния древних богов, созданных для борьбы с самыми грозными стихиями. Грудь, крепкая и массивная, дышит уверенно, будто сама природа вложила в неё силу земных недр. Каждая его мышца, каждый контур тела говорят о силе и мощи.

Лицо сурово, как скала, изрезанная ветрами времени. Взгляд пронзительный, как клинок самурая, способен пробудить страх даже в самом смелом сердце.
В нём чувствуется уверенность, сила духа, способная сокрушить любые преграды.
Мужчина делает последний шаг и встает так близко ко мне, что я чувствую его дыхание.

Он возвышается надо мной горой, грозовым облаком, смотрит внимательно, словно рентген.
Когда он движется, воздух вокруг становится плотнее, словно подчиняется его воле. Каждый жест, каждое движение наполнено грацией хищника, готового в любой миг обрушить свою мощь на врага. Его присутствие давит и будто заставляет подчиняться.

Но я сжимаю кулаки и поднимаю на него свой взгляд.

— Я пришла к вам.

— Вы не в моем вкусе, — говорит он, и внимательно следит за моей реакцией, которая следует незамедлительно.

— Хам! — вспыхиваю до корней волос, и тут же тушуюсь. Неловко оправляю волосы за ухо. Ерзаю, тревожусь – как всегда, когда нужно отстаивать свою точку зрения. Прав был Петя – я как дрожащий цыпленок и никогда не смогу постоять за себя…

От мысли о предательстве мужа глаза влажнеют.

Выдыхаю, поднимаю подбородок, будто таким образом смогу не упасть в грязь лицом и заставить слезы остаться на своем месте, не скатиться позорно по щекам. Вся моя решимость внезапно испаряется, я уже сожалею, что пришла, но все же открываю рот.

— Прошу вас убавить звук, спать невозможно.

Мужчина щурится.

— И что мне за это будет? — он нахально оглядывает мое лицо своими наглыми глазами, впивается на секунду взглядом в губы и их начинает фантомно покалывать – будто он в порыве страсти кусает их. Я даже дергаюсь от этого впечатления.

— Я не вызову полицию.

— Ха, — фыркает он.

И тут втягивает воздух над моей головой, как боров, ощущающий аромат свежей, сочной травы. У него даже веки прикрываются, набрякают, а взгляд ведет, становится словно дымчатым.

— Вы нарушаете все нормы, все правила, — пищу я, опуская глаза, смущенная его давлением, присутствием, сама не понимаю, от чего начинаю вести себя как девчонка. — Ваш ресторан мешает нам жить. Я не могу спать. Ваша музыка играет всю ночь!

Он вдруг кладет свою огромную руку, всю в бороздках вен-ручьев, на стену позади меня, опирается на кулак.

— Кому – «нам» он мешает?

— Мне… и… — хочу сказать, что мужу, но одна только мысль о нем вызывает новый приступ мигрени, и проглатываю это слово. — Мне… и… моим соседям. Весь дом страдает!

Последняя фраза звучит вообще жалко.

Поразительно, он буквально сдул меня, мой настрой своим давлением, присутствием, своей близостью. Хочу отстраниться, но некуда…

— Работаю в рамках закона, — веско говорит он почти мне в ухо, и по телу вдруг бегут внезапные мурашки. Это прохлада, сквозняк так действует, - успокаиваю сама себя.

Вскидываю на него взгляд, в который стараюсь вложить все, что думаю о его рамках и его законе.

Он усмехается краешком полных губ. И вдруг шепчет мне:

— Если все равно не спишь всю ночь, оставайся, составлю компанию…

Его слова действуют отрезвляюще.

— Да вы что себе позволяете! — закипаю я. Привычная робость сменяется гневом, и он заставляет выпрямиться, расправить плечи, упереться в глаза наглецу глазами.

Глава 3. Несправедливые обвинения

Чашка чая передо мной уже остыла. Я бездумно поглядывала на ложечку, неосознанно отстукивая в такт музыке, что прорывалась с темной ночной улицы в квартиру даже через закрытые окна, занавешенные шторы.

Казалось, что уже долго сидела у окна, впившись взглядом в тёмное небо, где лишь редкие звёзды пробивались сквозь пелену облаков. В комнате царила тишина — тяжёлая, давящая, словно воздух сам стал плотнее от невысказанных слов. Руки слегка дрожали, когда поправляла волосы, пытаясь скрыть волнение. Я знала, что этот разговор неизбежен, но всё равно надеялась, что он придёт позже, гораздо позже, когда раны заживут сами собой.

Он вошёл тихо, почти бесшумно, будто боялся разбудить спящую бурю. Его шаги были медленными, неуверенными, словно каждый шаг приближал его к пропасти. Он остановился напротив, опустив голову, и его глаза, обычно такие ясные и спокойные, теперь казались тусклыми, потухшими, как свечи, которые давно перестали гореть.

От неожиданности я замерла.

Обычно Петя давил, обвинял всех и вся, а тут… Даже не знаю, казалось, будто его подменили – настолько спокойным он выглядел. Хотя, возможно это только на первое время.

— Я... — начал он, но голос предательски дрогнул, и он замолчал, собираясь с мыслями. Я молчала, ожидая продолжения, хотя уже знала, что последует дальше. Это было написано на его лице, в каждом его движении, в каждой паузе.

— Мы больше не можем так жить, — наконец выдавил он, и эти слова прозвучали как приговор, холодный и беспощадный. — Всё изменилось... Я не тот, кем был раньше, и ты тоже. Мы стали чужими друг другу.

Я вздохнула, стараясь сдержать слёзы, которые уже начали жечь глаза. Мое сердце сжалось от боли, но я уже понимала, что он прав. Наши отношения давно превратились в тени самих себя, пустые и холодные, как ноябрьский ветер. И от этого было жутко грустно, тяжело. Хотелось одновременно заплакать, забиться в самый уголок квартиры, и в то же время орать, кричать, бить посуду.

Я думала, что это только время такое – он устает на работе, я тоже.

Мы слишком много работали, и слишком мало времени уделяли друг другу, и в этот зазор между нами вошла другая женщина…

— Ты хочешь развода? — спросила, глядя прямо в его глаза, стараясь прочитать там хоть искру надежды, но взгляд встретил лишь пустоту.

— Да, — ответил он, и это короткое слово обрушилось, как лавина, погребая под собой все мечты и иллюзии. — Я больше не могу притворяться, что всё в порядке. Нам нужно двигаться дальше, каждому своим путём.

Я почувствовала, как комната начала кружиться вокруг, что даже пришлось схватиться за край стола, чтобы не упасть. Всё внутри кричало, сопротивлялось этому решению, но разум подсказывал, что это неизбежно.

— И что теперь? — прошептала, чувствуя, как горло сжимается от боли. — Как мы будем делить нашу жизнь?

— Делить? — Петя усмехнулся, и его глаза загорелись привычным огнем = наглости и уверенности в происходящем. — А тут и делить нечего.

Он пожал плечами, обвел кухню глазами.

— Квартира – моя, куплена до брака. Машина оформлена на мать. Дом – тоже мой, он оформлен на брата, ты не знала, но я уже давно сделал на него дарственную.

У меня перед глазами замелькали мушки.

— Симонов, ты рехнулся.

Петя сел на стул, положив нога на ногу и усмехнулся.

— Отчего же? Твоего имущества тут нету.

— Но я… — обвела глазами квартиру, все окружающее, показывая, напоминая, что именно на мои деньги был сделан ремонт, покупались мебель, побрякушки, коврики…

— А что ты… Ничего не подтвердишь, все – мое. Со своей зарплатой твой максимум был бы – сгонять на дачу на электричке. Что мы, не понимаем, сколько бюджетники получают?

У меня даже горло свело от несправедливости.

— Поступим так, — Петя снова стал деловым дельцом, которого я знала только издалека – дома он был понятным и простым мужчиной, а вот с другими всегда вел себя как хозяин жизни. Теперь точно также он вел себя и со мной… — Дам тебе неделю собрать вещи. В память о нашем браке.

— Да где я жить-то буду?

Он поморщился.

— Это уже не мои проблемы.

— Я тут прописана!

Петя махнул рукой.

— Это такая ерунда. Владелец – я. Все документы на мне. Ты просто…

Он скосил глаза, а после выдохнул:

— Оль, уйди, а? Так тошно с тобой находиться!

Мне показалось, что в живот ударил молот. Сильный, большой, тяжелый молот – он налетел с размаха, ударил в самую сердцевину живота, от чего сначала потемнело перед глазами, а после все покрылось яркими, пестрыми звездочками от боли. Дыхание сбилось, в горле защипало, а руки начали дрожать. Несмотря на то, что я сидела, я ощущала, как ноги стали ватными, подкосились, не сидела бы – точно рухнула на пол без чувств.

Я сжала кулаки, чтобы впиться ногтями в подушечки ладоней.

Боль немного отрезвила, но слезы, что начали закипать в глазах, затуманили картинку, что представала передо мной.

— Тошно? — просипела, будто на горло кто-то наступил.

Петя сморщился так, будто ему пришлось откусить лимон, и тот оказался не только кислым, но еще и испорченным.

— Да посмотри на себя… Квелая селедка. Работа-дом, работа-дом, — он сыграл голосом, показывая, насколько ему неприятна такая жизнь, которую по необходимости вела я. — Никакой жизни, искры, никаких красок.

Я в шоке откинулась на спинку стула.

Все время работала, потому что просто было некому – я единственная понимала, что и как нужно устроить, починить, позвать в картинной галерее, чтобы она продолжила существование, а не закрылась под некачественным, гостевым управлением Виолетты.

— Да и на себя посмотри – застегнутая на все пуговицы… ты душишь меня своей правильностью, душишь, — он дернулся, прикладывая ребро ладони к горлу, демонстрируя степень, которой я, по его мнению, его достала.

Душу…

Я выдохнула.

Оправила на коленях грязное уже платье, отмечая, как дрожат пальцы.

Глава 4. Маленький мужчина с ландышами

— Здравствуйте, Ольга Николаевна.

— Здравствуйте.

— Опять пришли? — женщина смотрела на меня неприязненно, в темных глазах плескалось раздражение.

Мы виделись каждую неделю в течение двух лет и все это время она смотрела на меня вот так - колко и обиженно.

Словно я ее подвела. Разочаровала. Предала.

Хотя мы всего лишь здоровались, когда я сюда приходила.

— Снова конфет принесли? — она шагнула вперед, а я прижала сумку к груди, будто заранее отказываясь показывать ей содержимое.

Она, поняв, что я отшатнулась, даже шаг назад сделала, а сердце мое забилось быстрее, словно заячье, усмехнулась. Знала, что ответить я не смогу, побоюсь выступить против, и даже если ей придет в голову заглянуть в сумку, буду только вяло сопротивляться, но она все равно победит в этом поединке характеров.

— Много не давайте, — жёстко указала она мне на сумку, в которой прятался пакет конфет. — Сами же все знаете, - вредно.

Она покачала головой.

— Конечно, конечно, — торопливо проговорила, намереваясь скользнуть по коридору в комнату ожидания дальше.

Но у нее были другие планы. Выставила указательный палец вперед:

— Может быть, вы все же уже или смелости наберетесь, или перестанете сюда таскаться?

Показалось, что язык стал тяжелым, большим и раздувшимся, как каша в кипятке. Я спрятала глаза. Женщина, вздохнув, сжала пальцы в кулак и опустила руку.

Я молча прошла мимо директора детского дома, и она только выдохнула, видимо, сдерживаясь, чтобы не сказать тех слов, которые кипели на языке. Мы не дружили, общались вот только так – когда я приходила раз в неделю к Ромке, принося игрушки и сладости, чтобы пообщаться, а она будто караулила меня, когда я проходила мимо ее кабинета. Словно смотрела по камерам, когда я проходила мимо вахтера, чтобы именно в это время выти в коридор и с немым укором смотреть мне в след, когда я иду в холл, где мы обычно встречались с ребенком.

Конечно, она была права, мне давно нужно было решиться на усыновление, но Петя был против. Вернее, он был и не против, но и не за то, чтобы в нашем доме жил чужой ребенок, со своим характером, да еще и мешал его жизни.

— Зачем нам чужие хлопоты?

— Ребенок – это счастье! — робко возражала я ему.

— Пусть себе живет там, где живет!

— Но ему там плохо, это же детский дом…

— Наверняка у него есть свои родственники!

— От него все отказались, как же ты не понимаешь! — слезы всегда закипали при этих словах.

— А вдруг у него плохая генетика? Он сын алкоголиков?

— Да какая же разница? Ромка – хороший, послушный мальчик!

— Откуда ты знаешь? Они все в детских домах при взрослых приличные, а как окажутся в доме…

— На что ты намекаешь?

— А то, что пропадут вещи, золото, деньги…

— Перестань, ему всего пять лет…

— Это ты перестань, — каждый раз заканчивал разговор Петя. — Зачем нам чужой ребенок?

Я вздыхала.

Отворачивалась.

И шла в ванную комнату, включала громче воду.

Чтобы он не слышал, не думал, что я всегда, всегда плачу после этих разговоров.

После этих ужасных сухих и чёрствых слов, которые были правильными, верными, но совсем не отвечали метаниям моего сердца.

И всегда молча, глядя в свое отражение, в котором была видна красивая женщина с покрасневшими от слез глазами, одними губами отвечала на последний Петин вопрос:

— Зачем нам чужой ребенок?

Говорила:

— Потому что своего у меня уже не будет…

Дойдя до холла, большой комнаты, где были и диваны, и столы, я с трудом растянула губы в улыбке. Ромке не нужно знать, что я испытываю грусть или злость, хочу плакать. И потому я шагнула в комнату, на минуту замешкавшись, давая себя увидеть.

Рома, как всегда тоже будто запнулся сначала, но потом бросился мне навстречу.

Словно он давал мне время уйти, развернуться, повернуться к нему спиной и покинуть эту комнату, передумать встречаться с ним. Но то, что я мгновение стояла в проеме дверей, показывало, что уходить не намерена.

И мальчик бежал ко мне, раскинув руки. А после доверчиво прижимался к моим ногам – такой маленький, такой хрупкий, такой беззащитный.

— Рома, Ромочка…

Так и сегодня.

Сердце снова сжалось, а во рту стало сухо. Я встала истуканом, глядя на черную макушку, прильнувшую практически к моим коленкам, сверху вниз.

— Я тебе конфет принесла.

Он задрал личико, улыбнулся, демонстрируя отсутствие нескольких зубов, что делало его внешность еще более трогательной и хрупкой.

— Шпашибо.

— А еще разукрашки и карандаши.

Он показал большой палец, усмехнувшись задорно.

— Прошлые ты, наверное, растерял.

Рома махнул рукой, мол, не жалко. А мое сердце снова сжалось.

Он так любил рисовать, но здесь, в окружении больших мальчишек, которые могли навредить, обозвать, толкнуть, я была уверена, что он совсем не рисует, просто потому, что нечем. Несмотря на то, что я каждый раз приносила гуашь, карандаши, акварель, она загадочным образом куда-то пропадала, терялась, испарялась, будто ее и не было.

— Или кто-то отобрал? — присела я перед ним на колени, чтобы оказаться на уровне глаз.

Но Ромка моргнул, будто отгоняя что-то плохое, смаргивая то, что не хотел видеть и пожал плечами.

— Потеял.

Я покачала головой:

— Так и думала. Поэтому принесла про запас.

— Наисую тебе ландыш.

— Отличная идея! — всплеснула руками, подскочила, повела за ручку его к столу, торопливо вытаскивая из сумки карандаши, альбом, конфеты и мандарины, которые он так сильно любил.

— А твой рисунок я повешу в зале картинной галереи.

Ромочка кивнул, уверенный, что так и будет…

Я смотрела на его трогательную тонкую шейку, склоненную над листком, где он старательно выводил листики, цветочки фиолетового ландыша, и не могла насмотреться. Опускала руки, которые тянулись приласкать его, погладить, прижать к себе, уткнуться в эту маленькую макушку, на которую, несмотря на такой маленький возраст, свалились такие большие, серьезные неприятности, и сжимала пальцы в кулак.

Глава 5. Зарисовки

До картинной галереи еду на такси. Как единственному человеку, которому не безразлична судьба самого красивого места в городе, мне просто необходимо знать, что хотя бы там все в порядке.

Приезжаю вовремя, но вижу, что все уже на местах, работа непривычно для утренних часов кипит.

— Что такое? — удивленно шепчу Антонине Федоровне.

— Ой, Ольга Николаевна, а что вы вчера сбежали с собственного дня рождения? — подслеповато смотрит она на меня из будки, в которой продаются билеты. — Мы вас ждали-ждали, звонить начали, а вы и трубку не брали.

— Голова разболелась, чтобы вам не мешать, домой пошла, — объяснила тихонько. И снова кивнула головой на зал, где все бегали с важными лицами, имитируя деятельность. — Что такое?

— А, — отмахнулась кассир. — Это Виолетта Павловна из командировки раньше пожаловала. И как давай всем разносы устраивать. Вызывает всех в кабинет, учит жизни. Думаю, ей там, в командировке, по голове настучали, вот она на нас и отыгрывается. Настроение плохое.

Последнюю фразу Антонина Федоровна сказала так тихо, что можно было бы не услышать, если бы она не захотела.

Кивнула ей в знак благодарности. Расправила плечи.

Ну, значит, разговаривать придется здесь…

Я медленно подошла к ее кабинету, откуда уже доносился визгливый нервный голос. Женщина явно была раздражена, это раздражение, недовольство так и сочилось в воздухе, порхало от двери к двери, и, хоть ее и не было видно, напряжение ощущалось на каждом сантиметре здания.

— И! Что бы! Еще раз!...

Поняв, что прямо сейчас не стоит начинать разговор, пока она распекает кого-то на своем ковре, я прошла к себе в малюсенький кабинет, поставила сумку на стол, убрала тренч в шкаф.

Потерла лоб. От волнения и пережитых уже с раннего утра эмоций головная боль снова подступала, я уже чувствовала ее шаги, ее ровную неслышную поступь, которая скоро забьет барабаном в висках.

Не дожидаясь, пока очаг разгорится сильнее, нырнула в сумку и захватила таблетку от головной боли, чтобы купировать, выдохнула.

Одной рукой достала список документов, что передали в детском доме и почесала пальцем нос.

Два года я уговаривала Петю взять Ромочку из детского дома, и два года он так или иначе отнекивался, говоря, что не готов, что не стоит этого делать.

Но сейчас, когда Петя сделал свой выбор, мне не нужно было слышать его. Мы сто процентов разведемся, и мне не придется прислушиваться к его мнению, плясать перед ним, упрашивая сделать правильный выбор и согласиться на усыновление. Рому я могу забрать домой и будучи в разводе…

Но для того, чтобы не возникло никаких проблем с усыновлением у меня, мне обязательно нужна работа.

Обязательно.

Я с тоской посмотрела на свой стол, где под мягким стеклом находились рисунки Ромочки, неказистые каракули, такие дорогие моему сердцу, и вздохнула.

Что делать, как быть?

Увольняться из «картинки»? Искать новую работу?

Сколько это займет времени? И куда мне идти? Я никогда даже не рассматривала такой возможности, как смена работы. И, кажется, была тут всегда. Практически с самого университета, после окончания, как зашла на одну из экскурсий, так и пропала. С тех пор сменилось много руководителей, я сама побывала на разных этапах работы здесь, на разных должностях, пока не стала замом, который тут днюет и ночует, даже моет полы, если придется…

— Ольга Николаевна, вас зовет Виолетта, — с испуганными глазами забежала в комнату кассир, прижала руки к груди. — Что-то она сегодня лютует. Прямо сильно лютует…

— Да, да. Не волнуйтесь. Я поговорю…

Я медленно встала и дошла до кабинета начальницы.

Распахнула его, собираясь с силами.

Каким будет наш разговор? Что мне ей сказать? Что она скажет мне?

Несмотря на бессонную ночь, я за все время не нашла и минутки подумать, что сказать ей при встрече, в лицо. Не думала, как вести себя. И что мне теперь делать.

Я так сильно была погружена в предательство мужа, что про предательство коллеги даже не подумала.

И только сейчас вдруг задумалась – я зависела от нее, и совсем не понимала, как мне поступить, что делать.

Мысли заметались, сбились в одно месиво, в тесто…

— Ольга Николаевна… Оля… — Виолетта, увидев меня, расплылась в неискренней улыбке, встала со своего кресла, буквально вся потянулась навстречу ко мне, будто увидев кровную родственницу, по которой сильно скучала.

Я же закрыла дверь плотнее. Не хочу, чтобы кто-то стал свидетелем падения ни меня, ни ее.

— Здравствуйте, Виолетта Павловна, я присяду.

Сухой тон не обескуражил женщину, она снова погрузилась в свое кресло, протянула руку, показывая, что стоит передо мной, и перед ней на столе.

Как всегда, та подготовилась – и передо мной, и перед ней стоял фужер с коньяком, нехитрая закуска: фрукты, сыр. Понятно – Виолетта прибегает к привычной системе, когда под алкоголем можно решить любой вопрос.

Под ребрами садануло воспоминание – вчера Петя назвал меня селедкой из-за того, что я была, по его мнению, слишком правильной. Виолетта же, судя по его рейтингу и выбору, была полной моей противоположностью.

Вместо работы – обжимания с чужим мужиком на парковке, вместо нормального разговора – предложение выпить и все забыть…

— Я не пью, — сухо проговорила и вперилась глазами в ярко накрашенное лицо Виолетты. Она не удивилась, но продолжала улыбаться. Молоденькая, энергичная, болтушка. Таких любят. Таким доверяют. Такими увлекаются.

Но никто не знает, что именно такие за спиной говорят хуже всех, скидывают свои обязанности всем подряд…

— А я вот выпью, — она поднесла фужер к губам. — И поговорим…

Глава 6. Отдай мне Петечку

Я смотрю на Виолетту Павловну, а она щурится на меня. Когда три года назад ее назначили директором, я сразу поняла, что спокойно не будет – слишком хищный, слишком хитрый вид был у девушки, что оказалась даже моложе меня. Как позже выяснилось, и квалификация тоже подкачала – девушка предпочитала организовывать себе бесконечные командировки по обмену опытом, чем оставаться здесь, организовывать выставки, экскурсии, мастер-классы…

Сейчас-то мне становится ясно, в какого рода командировки она ездила.

— Вчера… произошло довольно странное событие…

Она складывает руки в замок перед собой и подается плечами чуть вперед, словно показывает, что готова поговорить по душам.

— И я хочу поблагодарить вас, что вы не стали устраивать скандал на людях.

Я поднимаю бровь чуть выше обычного. Не в моем характере привлекать внимание, она могла бы уже понять это за время нашей с ней работы.

— Не стали бить машину, пытаться ударить мужа или… — Виолетта подняла глаза к потолку, словно вспоминая, что делала сама, когда встречала любовницу своего парня. — Пырнуть ножом их обоих…

А вот это было бы интересно… я представила, как бросаюсь на огромного Петю или на Виолетту в машине, пытаясь пронзить их штопором на манер шпаги.

Нет, нерациональное поведение. Это бы мне не пошло.

— Я понимаю, это очень тяжелый разговор, но мне нужно решить все сейчас, до отъезда…

На этих словах мои глаза сами собой округляются. Теперь уже я подаюсь вперед.

— Я понимаю, что в такой ситуации вы поступите не совсем правильно. Решите написать заявление об уходе… Или сначала взять отпуск, больничный, пропасть из поля зрения, чтобы потом все равно уволиться…

Мне ничего не остается делать, как кивнуть. Не успеваю даже вставить и слова в этот монолог. Конечно, под началом любовницы мужа оставаться я не собиралась. Но перечень документов, которые мне передала директор детского дома, так и жег руки – ведь в нем черным по белому было сказано принести справку с места работы.

— Если у меня не будет зама, уехать в Китай я не смогу. А эту командировку я планировала целый год!

Закатываю глаза.

— Поэтому… — Виолетта расплывается в лисьей улыбочке. — Я предприняла кое-какие меры. Сходила в управление культуры и попросила, чтобы вас не брали никуда на работу, не переманивали мои кадры.

На этих словах я выдыхаю.

— Да вы что?!

— Да, да, — она выставляет руку вперед, останавливая поток слов, готовых сорваться с губ. — Олечка Николаевна, да что вы в самом деле. Мы все взрослые люди и можем жить в мире и согласии. Но! Не будем забывать о нашей миссии – воспитывать в людях умение видеть красоту, чем и занимается наша картинная галерея.

— То есть… — я даже немного задыхаться начала от негодования. — Вы попросили не брать меня на работу… Потому что…

Виолетта прикусила губу, закатила глаза. Даже на миг ее лицо не стало виноватым.

— Без вас тут все развалится. Знаете каждый камешек и каждого бомжа.

Я встала.

Если до этого у меня еще оставались какие-то сомнения остаться на работе ради того, чтобы получить возможность опеки над Ромочкой, то после ее слов желание написать заявление об уходе окрепло и стало твердым, как скала.

Поняв это, Виолетта встала и оперлась ладонями о столешницу.

— Предлагаю поступить таким образом…

— Я даже слушать вас не хочу. Иду в отдел кадров. Если нужно, отработаю две недели.

— Работу в городе ты не найдешь! Только тут! — выкрикивает Виолетта.

— Да мне плевать! — я так резко качаю головой, что волосы, собранные в ракушку на затылке, теряют шпильки, и они летят на пол. — Что это за шантаж!

— Олечка Николаевна, не кипятись!

Я с шумом отодвигаю стул и собираюсь вылететь из кабинета ракетой. В груди клокочет ненависть и злость. Но снова не хочу устраивать скандал, чтобы меня не признали базарщиной, женщиной с плохим воспитанием, как всегда обо мне высказывается мама.

— Подожди! — повышает голос Виолетта и я повинуюсь. Всегда, когда кто-то кричит, застываю, застарелая привычка, от которой не помогает избавиться даже возраст.

— Вы мне семью разрушили, теперь еще хотите разрушить мою жизнь? — спрашиваю вполоборота. Но Виолетта и ухом не ведет.

— Мы все цивилизованные люди, — говорит она, усаживаясь за стол. — Чувства – чувствами, а долг – долгом.

Уголки моих губ стремительно ползут вниз.

— У нас выставочная деятельность прописана на год. Кто ее будет проводить? — Виолетта тычет указательным пальцем в сторону двери. — Наши старухи? Виктор? Антонина? Ага! Они развалят тут все к чертовой матери!

При этих словах я чувствую, как огромный груз ложится на мои плечи и спина даже чуть сгибается под весом непосильной ответственности.

— За два месяца тут настанет разруха! — добивает Виолетта.

— За два месяца все развалится к чертям! — Виолетта повышает голос, говоря эти слова, и у меня перед глазами встают картинки того, что станет с учреждением без моего надзора. Она права. Никому ничего не надо, тут все работает и держится только на моей воле и упорстве.

— Останутся руины! И тогда нет смысла в твоих двадцати годах работы тут!

Я тяжело опускаюсь на стул, придавленная ее словами, моими видениями и пониманием, что мне не уйти, не бросить все то, ради чего я жила все эти годы.

Становится так тяжело, что не продохнуть, ни выдохнуть. Сердце каменеет, оно тянет вниз, так сильно, что можно нагнуться и меня придавит к столешнице – не встать.

Сглатываю, хотя во рту сухо.

— Ну вот и славненько, — улыбается Виолетта. — Оставайтесь, мы все вас так безмерно уважаем, ценим. Все останется как прежде.

Мы молчим. Но Виолетта продолжает.

— Да… и по поводу Петечки… Я думаю, мы все друг друга поняли. Да, это неприятно – понимать, что муж предпочел вам другую. Но подумайте: у него все будет еще лучше, чем с вами. Ему досталась лучшая женщина! Красивая, энергичная, умная. Жизнь – одна и глупо тратить ее впустую, когда как нужно проживать каждый день, как последний. А это значит – полюбить, так королеву, проиграть – так миллион!

Глава 7. Подруга дней моих суровых

Рабочий день завершается глубоко вечером, когда все уже разошлись. Это ошибка многих людей – думать, что в бюджетных учреждениях только чаи распивают весь день, и занимаются только тем, что смотрят сериалы или обсуждают сплетни. На самом деле в реальном мире все далеко не так. Кадровый голод касается, в первую очередь, именно нас, все сейчас хотят легкого заработка, быть тиктокерами, а не токарями, как говорится, и не идут туда, где можно научиться чему-то новому, интересному, получить профессию, хорошие связи, стать человеком. Из-за этого самого кадрового голода я и ухожу домой, когда уже стемнело, а фонари светят в окно, напоминая о том, что жизнь проходит мимо.

Я выхожу на улицу, вдыхая свежий майский запах полной грудью, и смотрю на дорогу домой. Как же не хочется идти туда, в пустую квартиру. Где не будет Пети, а будет одна только звенящая тишина. Если, конечно, в ресторане у нашего дома снова не гуляют какие-нибудь люди свой праздник.

У последнего фонаря перед поворотом меня уже ждет моя старинная подруга Диана. И, как обычно, она кричит мою девичью фамилию на всю дорогу, игнорируя тот факт, что уже два десятка лет я официально живу под фамилией мужа:

— Савельева, на твой день рождения в ресторан я хочу надеть короткие шорты, как думаешь, твой Петька меня не выгонит за неподобающий вид?

Из моего горла вырывается тихий протяжный стон. Дианка сегодня позвонила вовремя днем – предложила поужинать вдвоем, поболтать, а я совсем забыла, что позвала гостей на свой день рождения в эту субботу.

Девушка обнимает меня за талию, делает короткий чмок возле щеки – чтобы не оставить след от помады по старинной нашей школьной традиции.

— Дня рождения не будет, — я беру ее под руку.

— То есть как? Ты решила, что тебе не сорок пять, а сорок четыре, а на другой год – сорок три? История Бенджамина Баттона в России?

— Очень просто – нет настроения.

Она останавливается, пытливо глядит мне прямо в глаза.

— Что случилось? — спрашивает, грозно сдвинув брови. — Кто тебя обидел? Это Симонов твой опять?

Вместо ответа я вздыхаю и отвожу глаза.

Дианка грозит в небо кулаком.

— Да куда там вселенная смотрит? Почему она не прищучит его за характер?

— Очень хорошо она смотрит, — выдыхаю я. Настроение снова падает ниже нуля, и идти в кафе неподалеку, есть салаты и пить фруктовые чаи совсем не хочется. Хочется забиться в норку и ни с кем не контактировать. — Петя попросил развод.

— Вот это да. Развод.

Дианка стоит, смотрит на меня пытливо, внимательно, будто хочет пробраться мне под кожу и выяснить, что же по этому поводу я думаю и чувствую, но я молчу по-партизански. Если начну говорить, снова польются слезы, заболит голова, и утром я проснусь распухшая, как утопленник в реке.

— Так, — быстро решает она и подхватывает меня под руку и тащит вперед, за угол, прямо к моему дому. — Так дело не пойдет. Салатики и чай – это не то, что пьют, обсуждая такие новости. Пойдем выпьем чего покрепче.

У меня нет сил бороться с подругой, которая часто берет на себя роль рулевого за время нашей с ней дружбы с первого класса, и мы идем стремительно и четко в ресторан у моего дома, из которого – вот сюрприз! – снова раздается громкая музыка и что-то громко поют и обсуждают люди.

— Нет, сюда я не пойду.

— Да ну, брось, — мы уже почти внутри – Дианка на удивление сильная для своего невысокого роста. Она уже стягивает тренч с правой руки, ухитряясь при этом левой рукой отобрать у меня сумку и поставить ее на свободный столик у входа. — Здесь вкусно, весело и недалеко от твоего дома.

— Мы боремся с этим рестораном, я не хочу его поддерживать рублем, — шиплю в ухо Дианке, но она уже жестом зовет официанта, нажимая мне на плечо, заставляя сесть на диван.

— Поборешься завтра, а сегодня давай выпьем, иначе обсуждать такую важную тему, как развод с Петей, я не могу.

— Добрый вечер, дамы, меню, карта бара.

Дианка улыбается мальчику-официанту.

— Мы отмечаем развод моей подруги, поэтому принесите нам шампанского. Для начала.

Парень кивает, улыбается. Диана подмигивает ему и поворачивается ко мне.

— Я не буду шампанское, мне нельзя пить, завтра на работу…

— Мне тоже! А я вообще-то – врач! Если ошибусь – то все, кердык!

Не в силах спорить, я мысленно стону. До тех пор, пока не появляется шампанское на столе, разлитое в фужеры. Дианка веселится, улыбается и блестит как начищенный пятак. Кажется, на всем свете только моя подруга радуется моему разводу.

— Петька твой всегда был дохлым хиляком. Причем еще и абьюзером. Сейчас ты будешь жить одна, у тебя начнется новая жизнь, а это значит, что ты сможешь делать все, что захочешь.

— Я хочу только, чтобы от меня все отстали.

Дианка не ведется на мое упадническое настроение, усталый вид.

— Ты хотела усыновить мальчика, сможешь сделать это и одна. А, кстати, женщинам в разводе разрешают опеку? Или обязательно нужно быть в браке?

На теме, которая саднит в моем сердце уже второй год, я оживаю, мысль о разводе и моей бессмысленной погубленной мужем жизни отходит на второй план. Я выпиваю фужер шампанского почти залпом, пузырьки легко ложатся на пустой желудок, и я делаю знак налить еще, что Дианка с радостью и делает, явно намереваясь споить меня сегодня, чтобы отвлечь от грустных мыслей.

— Приложу свидетельство о разводе и все в порядке. Мне сейчас нужно решить вопрос с работой и пройти медицинское обследование.

— Ну, с работой проблем нет, — Дианка спокойно кивает. Я думаю о том, сказать ли ей, кем стала любовница моего мужа или не стоит этого делать, чтобы не вызвать новый всплеск негатива, криков и крестового похода на квартиру к Виолетте, чтобы поджечь ей дом и выдернуть волосы. — Тебя там ценят, как боженьку в Пасху. А вот с медосмотром я тебе помогу. Сейчас везде запись и очереди, ты придешь ко мне в поликлинику с утра, мы всех врачей быстро пробежим, я тебя сама за руку проведу.

Глава 8. Мстя

— И как мы будем ему мстить? Скажем, что он плохой мальчик? Так он еще и порадуется, — пытаюсь я образумить Диану. — Скажет: спасибо за комплимент.

— Даа-а-а, —тянет она. — Сразу видно, мужик холеный, среди баб отбоя нет, наверное. Такой, скорее всего, и жене изменяет.

При этих словах я еще больше сникаю, плечи становятся более согбенными, как у старушки.

— Ой да и черт с ним, — машет рукой Дианка, от чего теряет равновесие. — Плевать на него. А вот то, что выкинул нас из-за стола, этого прощать нельзя.

Я смотрю на подругу и устало выдыхаю. О какой еще мести с ней говорить? Мне сейчас абсолютно фиолетово на этого Никиту, на его ресторан, из которого музыка так и бьется, вырываясь из дверей на двор, заставляя всех жильцов выглядывать в окна и цокать языком, качая неодобрительно головой.

— Забирай меня скорей, увози за сто морей, — подпевает, пританцовывая Диана. — О! А давай его ресторан подожжем? У меня и зажигалка есть.

— Только этого еще не хватало. Нас посадят. И тогда что мы будем делать?

— Да, Савельева, тебе в тюрьму нельзя, — пожимает плечами подруга. А у самой глаза горят весельем. — Ты слишком добрая, податливая, соглашаешься со всем. Характера в тебе нет.

— Есть у меня характер, — обиженно откликаюсь. — Просто я воспитанная.

— Это конечно. Но и мягкотелая. Симонов тебя сколько лет тыркал? И называл по-всякому, и обманывал, и подводил. А ты все ему прощала. И на работе на тебе одной все ездят, а ты киваешь да соглашаешься со всем.

— Да это же всего лишь работа.

— Ага. Тебе скажут – иди с балкона прыгай, прыгнешь ведь. Скажешь: ну, раз надо… Не устраивать же скандал.

Ее слова больно ранят, я отворачиваюсь от подруги. Мне неприятно слышать все это, но и заставить ее замолчать я не могу. Но Диана подходит ко мне приобнимает за плечи и говорит в ухо:

— Не все могут такую доброту оценить. Я – могу. А Петя, видишь, не смог.

Я всхлипываю.

— Да, ты права. Надо этому Никите отомстить за то, что из кафе выгнал.

— Тараканов ему насыплем в продукты? — потирает руки девушка, словно муха, перед тем, как взлететь и доставлять неприятности.

Я кошусь на нее и строго и внятно проговариваю:

— Конечно нет.

— Поджог еще в силе, — она лезет в сумку, явно в поисках зажигалки, и этот процесс может занять часы, потому что в огромном бауле, который она почему-то кокетливо называет женским ридикюлем, не просто найти даже собаку хаски, не говоря уже о двухсантиметровой зажигалке.

— Никакого поджога.

— Тогда у меня вариантов нет.

— Вызывай такси. Я быстро.

Я оправляю тренч, и, воровато оглянувшись, снова вхожу в ресторан. Охраны тут нет, или не было, и потому я снова беспрепятственно прохожу через зал, ныряю в плохо освещенный коридор, который ведет в кухню, раздевалки и служебные помещения. Открываю щиток и присматриваюсь.

По долгу службы я уже с чем только не сталкивалась в своей картинной галерее, и полы мыла, и освещение поправляла, и помогала менять лампы накаливания.

А потому сразу понимаю, что нужно сделать, чтобы отрубить и свет, и звук.

Электричество решаю оставить – все же посетители ни в чем не виноваты, они заплатили за ужин, а без музыки можно и обойтись. Пусть сидят и общаются.

Я опускаю вниз кнопку и сразу же становится тихо. Так тихо, что даже в ушах звенит, или слышно, как пульсирует кровь.

Дело сделано. Делаю движение, будто отряхиваю ладони после непыльной работы. Закрываю щиток, поворачиваюсь, и уже слышу гул негодования, что раздается в большом зале. Люди взволнованы – музыки нет, не получится потанцевать и попеть во всю свою луженую глотку. Пока суд да дело, они обязательно включат звук, это не трудно, но зато я буду чувствовать себя отмщенной – это мой ответ Чемберлену. Пусть не такой масштабный, как предлагала Диана, но вполне себе неприятный.

— Так вот, значит, как. Решили диверсию изнутри устроить?

От этого бархатного низкого голоса вся моя спина покрывается гусиной кожей, а дыхание перехватывает. Все пузырьки шампанского, которые еще гуляли в голове, тут же испаряются – от страха кровь начинает бежать по венам быстрее, выжигая капли алкоголя.

Директор ресторана, огромный, высокий, больше похожий на скалу, на медведя, только очень изящного и ловкого, буквально вырастает за моей спиной, и, когда я поворачиваюсь к нему навстречу, стараясь унять дрожь в коленях, растягивает губы в дьявольской улыбке.

— Ты же знаешь, что я могу тебя в полицию сдать за это?

Он предвкушающе втягивает воздух ноздрями, и по всему его лицу растекается удовольствие от ситуации. Я же чувствую, что скорее всего, заблею, словно овечка, когда он зарычит тигром, недовольный тем, что я сделала.

— Давайте договоримся, — пищу я. Конечно, в полицию не хочется – среди моих документов на усыновление только привода в ментовку не хватало.

— А давай, — вдруг оживляется он. Протягивает руку, кладет ее мне на бедро и рывком втягивает в себя. Мы практически соприкасаемся бедрами, я прекрасно ощущаю жар его тела, его мускусный приятный аромат, вибрации его тела, когда он двигается или говорит. И эта близость пугает до дрожи, но при этом волнует и шокирует.

— Вы за кого меня принимаете? — говорю тихо прямо в его потемневшие глаза, где зрачок уже сожрал радужку, и в такой случае разобрать цвет его глаз совершенно невозможно. — Я приличная женщина!

Он не реагирует. Будто наслаждается мгновениями, когда мы стоим вот так рядом, пьет их, смакуя.

Я вижу, что он хочет поднять и вторую руку, чтобы положить мне ее на бедро, и это приводит меня в чувство.

Обуздав страх и эмоции, бью пальцами по ладони. Он моргает, и лицо принимает обычное выражение, только чуть изумленное, словно он и сам не ожидал, что может потерять контроль над собой. И сейчас больше похож на человека, который или вынырнул из толщи воды на поверхность, или проснулся от сладкого сна.

Повернувшись, резко открываю щиток, жму на кнопку, возвращая все обратно. И тут же музыка начинает орать в зале. Люди и тени двигаются быстрее.

Глава 9. Бедосмотр

— Давай, Савельева, давай, остается КТ, — Дианка тащит меня за руку по коридору мимо огромного количества людей. У меня перед глазами все рябит. Мы провели тут половину дня, я не ела, не пила, и, кажется, по венам все еще гуляет то, что мы принимали вчера.

Судя по виду Дианы, у нее состояние не лучше – под глазами синяки, движения неверные, язык чуть заплетается. Она ошибается на каждом шагу, но мой медосмотр в поликлинике для усыновления ускоряет как ракета, за что ей огромное спасибо. Если честно, без нее я бы точно не справилась, куковала бы перед дверями до морковкиного заговенья, и того дольше.

— Девушка, вы куда! — орет женщина с самого конца очереди.

— Это из полиции, они без очереди, — обрывает конфликт Диана.

— Служу Советскому Союзу, — неловко подтверждаю я. Диана с женщиной смотрят на меня подозрительно, я неловко улыбаюсь.

— Вот вечно так! — Диана хлопает дверью, обрывая недовольную реплику женщины.

Мы проходим в кабинет, который слепит белизной.

— Давай, давай, проходи дальше, в процедурку, — подталкивает меня в спину Диана, а сама направляется к медсестре, растягивая улыбку до ушей. И снова врет напропалую: — Привет! Сделайте нас вне очереди, пожалуйста! Очень надо! У нее свадьба завтра, а жених сказал – только здоровую возьму, поэтому в срочном порядке медосмотр проводим.

— Да-а-а, в сорок пять на что только не пойдешь, чтобы замуж выйти, — пока я снимаю туфли у стены, слышу, как молодая медсестричка косится на меня и говорит свое ценное мнение в ухо подруге. Дианка машет мне ладонью: мол, проходи на осмотр, тут я и сама все решу.

В большом белом кабинете много воздуха – высокие потолки создают иллюзию, что мы находимся в космическом корабле, не меньше.

— Ольга Николаевна, — молодой мужчина в белом халате подходит ко мне, заглядывает в глаза, проверяя что-то одному ему понятное. — Проверим вас на аппарате, результат будет готов не сразу, нужно будет подождать. Не волнуйтесь и не переживайте.

Я киваю, ложусь на кушетку, которая въезжает в округлую стену. На несколько секунд теряется связь с пространством, со временем и самой собой. Мне кажется, что я осталась наедине со своим сердцем – впервые за много, много времени, и это немного пугает. Всю свою жизнь я была окружена людьми, и, даже укладываясь спать, как будто приглашала в кровать всех, кто составлял мой день. На постель ложились не только муж, но и мама, коллеги, таксисты, продавцы. Обо всех я думала, вспоминая прошедший день, вспоминая: не обидела ли? Не задела ли чьи-то чувства?

А тут… в этом вакууме я слышала только, как бьется мое сердце. Ну, и гудит аппарат, который считывал все то, что происходит в моей голове. Интересно, а он может прочесть мысли? Тогда этот симпатичный молодой врач поймет, что мне просто необходимо быть здоровой, потому что я хочу усыновить Ромочку, привести его в дом и кормить, и любить, и смотреть с ним мультики…

— Все готово, — кушетка выехала назад.

— Голова не кружится?

— Все в порядке, спасибо, просто было немного страшно.

— Не волнуйтесь, и результатов не бойтесь. Ошибок у нас тут нет.

Пока я одевалась, собиралась, Диана разговаривала с медсестрой. Они явно обсуждали молодого врача, потому что подруга так и косилась в его сторону. Даже мой серьезный взгляд никак не повлиял на нее, она лишь хихикнула и пожала плечами.

— Забегу за результатами завтра, отложи в папку, — наказала Диана медсестре. Та кивнула и послала воздушный поцелуй.

На выходе из кабинета собралась толпа, даже двери не сразу удалось открыть.

— Пропустите!

— Почему без очереди проходите, женщина? — почти в ухо завопил мне пожилой мужчина.

— Я – из пожарной службы! Мы без очереди, — пробормотала я, оправдываясь и отчаянно краснея.

— Служим Советскому Союзу! — хихикнула Дианка, ухватив меня за рукав, вытаскивая из толпы, уводя вперед по коридору, а после – вниз по ступенькам, прямо к выходу из поликлиники, в поисках островка, где нет людей.

— Так, все, — выдохнула она, наконец. — Может быть, и хорошо, что ты одеваешься так официально, застегнутая на все пуговицы, как чиновник какой. Только поэтому нас в очереди не сожрали.

— Мне так неудобно…

— Да брось! Мы для благого дела. Хотя бы этой головной болью меньше. И, кстати, может заодно твою головную боль и подлечим. Ребенку нужна будет здоровая мать. Тем более, что она будет одна.

Кивнув, я обняла Диану на прощание.

— А кто знает, может, и не одна — хихикает подруга. — Такие красавицы, как ты, на дороге не валяются, мимо них ни один мужик не пройдет, а, Савельева?

— Мне сорок пять, — хмуро напоминаю бывшей однокласснице. — Кто польстится на женщину в таком преклонном возрасте?

Диана открывает рот, в начале не в силах справиться с изумлением от моих слов и высказанного честного мнения, но быстро берет себя в руки:

— Ты взрослая, а не мертвая! — шипит она гневно. — И в семьдесят замуж выходят, не переживай!

Приподнимаю бровь выше.

— Даже не представляю, чтобы в семьдесят кому-то захотелось замуж.

— А вот это уже другой вопрос… — улыбается подруга. — Но все равно! На себя не наговаривай. Ты глянь на себя: умная, красивая, эффектная! В тебе чувствуется порода, а это невероятно важно! И круто. У меня такого нет. Я как маленькая собачонка, тявкаю что-то внизу.

— Диана! Да что ты говоришь!

— Да самую правду, — она подмигивает мне. — Пусть нам сорок пять, но в нас еще столько огня и задора, что не у каждой двадцатилетней девчонки есть!

На прощание мы договариваемся увидеться в воскресенье, или раньше, если будет настроение. Эта неделя выдалась такой насыщенной на события, на новости, что я думаю, на выходных буду просто валяться в кровати и вставать только для одного направления – на кухню.

С другой стороны, компания в таком настроении не повредит, иначе есть шанс провалиться в депрессию и начать жалеть себя, обливаясь слезами.

Глава 10. Когда же уже развод?!

Кассир Антонина Федоровна уже разложила свои карты таро на витрине, под которой продавались акварели. Хорошо, что Виолетта лютовала в своем кабинете, и не видела, чем занимается женщина на рабочем месте…

— Олечка Николаевна, — громким шипящим шепотом подозвала она меня. — Я тут на вас разложила карты…

— Опяяять… — тяжело выдохнула я.

— Совсем скоро вас ждут невероятные новости!

— Невероятные новости – это уже не новость…

Кассир махнула рукой.

— Такие новости, что полностью перевернут вашу жизнь.

— У меня и так уже от нее ничего не осталось, — печально пробормотала себе под нос.

— Ваша жизнь изменится. Но вы будете не одни. Рядом с вами будет настоящий мужчина. Может быть, даже похож на Аль Пачино.

Пока Антонина Федоровна мечтательно закатывала глаза, я успела повесить тренч в гардеробную, пролистать журнал рабочего времени, расписаться в накладных, оставшихся со вчерашнего дня, слушая ее в половину уха.

— О, он будет таким сексуальным, он научит вас любить, с ним вы наконец узнаете, что такое оргазмы, будете получать их каждый день по нескольку раз. Это наполнит ваш цветок энергией, вы расцветете, станете излучать женственность и секс. Знаете, в таком случае у женщин даже рот становится чуть больше, чтобы открывать для…

— Хватит!!! Я все поняла, — чуть отстранившись от слишком воодушевленной старушки, я хлопнула ладонью по стеклу, на котором лежали карты. И добавила, чуть понизив голос: — давайте, все же, начнем работу. Сейчас придут школьники, их будет много… Надо за всем уследить…

— Конечно-конечно, — засуетилась кассир, убирая карты с витрины, ставшей на время эзотерическим столом. — Школьники… Работа… Билеты… Все по лучшему разряду сделаем…

— Спасибо вам.

— Ой, Олечка Николавна. Вас Виолетта… Павловна ждет. В своем кабинете. Уже с утра. И когда же она уже в свой Китай уедет…

А застегнула последнюю пуговицу на рубашке, почувствовав, что чуть не задыхаюсь.

— Скоро уедет. Нам бы день простоять и ночь продержаться…

Дойдя до кабинета начальницы, я оправила идеально сидящий костюм. Чтобы не было ни единой складки, к чему можно было бы придраться или приподнять бровь, указывая на недостаток. Разговаривать с начальницей не то, что не хотелось, - казалось физически невозможным. И прежде мне было нелегко справляться с чувствами, которые вызывала склочная и нервная руководительница, а сейчас, когда перед глазами стояла она, застегивая платье на своей груди в объятиях моего мужа, было ужасно противно и невыносимо.

— Ну Петюнь, — слышалось из кабинета даже через закрытую дверь. — Я не могу к тебе приехать. У меня же все еще нет машины!

Я закатила глаза. Автомобиль у Виолетты был, старая марка, которой она почему-то стеснялась. А сейчас напропалую врала.

— Была бы машинка, я бы к тебе быстренько приехала, — судя по всему, она по-детски оттопыривала нижнюю губу, разговаривая с невидимым собеседником.

Во время наступившей паузы, думая, что разговор закончен, я постучала в кабинет. Дверь тотчас же открылась – видимо, начальница ходила по кабинету из угла в угол, прижимая к уху телефон.

Виолетта поправляла гарнитуру в ухе, смотрела прямо на меня.

— Красивой женщине нельзя дозволять ходить пешком. От этого быстро устают ноги на каблуках!

Считая, что она обращается ко мне, я пожала плечами:

— Можно приобрести ортопедическую обу…

— И общественный транспорт так выматывает!

Думаю, в общественном транспорте Виолетта последний раз ездила в детстве, поэтому это замечание я также приняла на свой счет, кивая:

— Особенно автобусы. Так редко хо…

— А такси? Сейчас за рулем люди, которые совсем не знают город! То Чукмек, то Азылбек приезжает!

— Ничего плохого сказать не могу, и горожане пользуются в авто картами для… — я говорила тихонько, словно защищаясь от ее нападок. Да что за тема для разговора! Для этого она вызвала меня, сорвала с места и накричала, что я опаздываю?!

— Каждой современной женщине нужна машина! — рубанула она ребром ладони воздух.

— У меня есть права, но нет маши…

Виолетта словно очнулась, поморгала, посмотрела на меня внимательнее.

— Каждой молодой женщине нужна машина! — глядя мне в глаза, говорила она. — Женщине за сорок, наверное, уже нечего делать на дороге…

Я только открыла рот. Да что это за разговор!

— Ой, Петечка, все, прощаюсь, чмок, чмок, ты знаешь, куда.

Я так тяжело выдохнула, что, казалось, было слышно даже на улице. Все это время она разговаривала с моим мужем, пусть уже почти бывшим, и смотрела мне прямо в глаза! Вот же… стерва…

— Ольга Николаевна, — совсем по-лисьи улыбнулась она. — Хорошо, что вы пришли. Наконец. Я тут заканчивала переговоры.

— Вижу, — сухо поджала губы я.

— И у меня возник важный вопрос.

Она махнула рукой на стул, приглашая присесть, но я жестом отказалась – не хотела проводить в кабинете времени дольше, чем это возможно. Хотелось скорее сбежать отсюда, и ни секунды не тратить ни на что.

— Вы когда дадите Пете развод?

Я сжала ладони в кулаки. Сердце болезненно забилось в грудной клетке, прямо под ребрами. Да, муж сказал, что хочет развода, но я еще сознанием, мозгом это не совсем приняла, не оплакала свою жизнь с ним, свои годы, не смирилась с предательством.

— Я подала заявление на Госуслугах. Следующий шаг от него.

— Понятно, понятно, — она задумалась. — А он говорит, что вы тянете.

Я развернулась на каблуках. Участвовать в этом театре абсурда становилось все тяжелее.

— Я еду в командировку ненадолго. Надеюсь, что, когда вернусь, вы решите этот вопрос, — ядовито, с пародией на доброжелательность, проговорила она.

— Можете шипеть сильнее, чтобы было больше похоже на змеиный язык, — хотелось добавить мне, но и эти слова я проглотила, промолчала, как всегда… Сказала только:

— Поговорите с Петей. Свое принципиальное согласие я уже дала.

Глава 11. Мать – есть мать

— И что, ты просто так разведешься с ним?

Мама смотрела на меня своими проницательными темными глазами, которые не изменили время и возраст. Чай в чашках давно остыл, и я точно знала, что вафли, предложенные ею, не полезут в горло, встанут комом, а потому просто держала угощение двумя пальцами, понимая, что они просто крошатся на столешницу под давящим недовольством, исходящим от нее.

— Он сам попросил развод.

Я бросила взгляд в окно, за которым тянулись аккуратные грядки, теплица, - все построенное и купленное на деньги Пети.

Признаваться в том, что мы подали на развод родной матери, стало едва ли не сложнее, чем признаться самой себе: он от меня уходит.

Мама удивилась, что я приехала к ней среди недели: правилами повелось, что я приезжала только по выходным, и то не каждый раз. И в основном только для того, чтобы помогать на огороде, который она, не сдаваясь, держала.

И потому сразу приступила к допросу с места в карьер. А мне же хотелось уже сбросить этот непосильный груз с плеч, предупредить, что жизнь моя изменилась, начала меняться по крайней мере, и совсем не в лучшую сторону.

— Попросил, — фыркнула она. — А ты не подписывайся. Не поддавайся.

— Мама, мы взрослые люди.

— Взрослая она, — пожала плечами, явно брезгливо относясь к моим словам. — Была бы взрослая, не позволила бы ему даже подумать о разводе!

— Да как же…

— А так! В наше время вообще не разводились! И жили!

Она снова повысила голос, словно выступала с докладом перед министрами. Даже голову приподняла, приосанилась.

— Семьи не рушились! Хотя, какая у вас семья… Так, название одно, — она махнула рукой, глядя мне прямо на живот. От этого разочарованного взгляда захотелось прикрыться, положив ладони на свое тело, чтобы защититься от несправедливости.

— Может быть, мы будем даже общаться после…

Она встала, дошла до окна и посмотрела вперед.

— Как ты могла. Ты не сохранила брак. Это ты во всем виновата. Петя – видный, умный, солидный мужчина. А ты…

Я съежилась, сжалась от этих слов, став словно меньше в размерах.

— Тебе нужно было угождать ему. Делать, что он просил. Или не просил. Вперед думать. Задача тебя, как женщины – создавать ему тыл, окружение. Ну, приврала бы где-то, ну, прижала чуть-чуть характер.

— Мама!

— А что мама? Кто тебе правду скажет, если не мать? Красотой тебя бог обделил. Ума не нажила за столько лет. Тебе нужно было держаться за этого мужчину, а ты ему рукой машешь. Семейная жизнь – сложная. Всякие ситуации бывают. Тебе же только нужно быть покладистой и улыбаться.

— Мама, что ты такое говоришь, — я опустила голову так низко, что, казалось, скоро коснусь лбом столешницы. Ее слова действовали на меня опустошающе. Они давили, давили, придавливая меня так низко к земле, что я ощущала себя червем. Букашкой.

— Ты слушай, да кивай. И дома также. Повинись перед ним. Скажи, что не готова разводиться. Обед приготовь вкусный. Сделай что-нибудь! Не отпускай его!

— Мама! — резко подняла голову, ощущая, как в глазах появляется влага. — Он мне изменил! Изменил! Понимаешь?!

Я думала, что она сядет на стул, возьмет мою руку в свои, прижмет голову к плечу, пожалеет, погладит, понимающе закивает головой, скажет, что предатели нам в семье не нужны.

Но произошло кардинально противоположное.

Она поставила руки в бока и насупилась.

— Ну, изменил, и что же. Кто не изменяет. У них, мужиков, ум короток. Все они так делают. А женщина должна терпеливо сносить это. Понимать. Ну что ж делать, если они так устроены. Женщина устроена иначе.

Я всхлипнула.

Подвинула к себе чашку так резко, что прохладный уже чай пролился на скатерть. Отпила горьковатую от трав жидкость, только чтобы занять руки, рот, мозги, не ввязываться в бесполезный спор.

— Да, ты, наверное, права, — сделала вид, что согласилась. — Во всем права.

— Конечно. Я долго живу на этом свете, и точно знаю, что мужикам нужно. Так что сопли утри и возвращай мужа.

Я отставила чашку от края стола. Промокнула салфеткой разлитые капли, чтобы не вызвать новой волны скрытого недовольства, встала грузно, тяжело, словно старая бабка, которая ходит с клюкой и совсем не видит дороги.

— Спасибо, мама, за чай.

— Ты подумай, подумай над моими словами! Замуж ты точно больше никогда не выйдешь. Кто же возьмет тебе в жены, да еще в таком возрасте. Эээх, знала бы, что так получится, второго бы ребенка родила, когда могла. И тогда бы сейчас хоть на внуков смотрела, а не на тебя…

Я медленно закрыла дверь, скрипнула калиткой, закрывая за собой. Побрела к остановке, да так медленно, так тяжело передвигая ногами, что два раза чуть не упала, запнувшись пяткой о носок.

Как же несправедливо все устроено. Как все непросто.

В который уже раз она встала на сторону Пети, а не на мою. Совсем не думая, не понимая, как мне больно признавать, что муж, с которым я столько лет прожила, завел себе другую, целовал, обнимал другую женщину, разговаривал с ней, доверялся.

И кого?! Какую другую женщину? Ту, с которой я работаю в одном коллективе, в одной организации! Которая является моей непосредственной начальницей!

Сердце снова забилось так часто, так сильно, что зашумело в ушах.

Не знаю еще, сколько я выдержу, как протяну…

В своем дворе я оказалась, когда уже совсем стемнело. Фонари выхватили из темноты дом с уже почти погасшими окнами, ресторан, с котором, как всегда, играла веселая музыка и веселились люди.

Еле волоча ноги, я присела на скамейку возле него, как уставший путник возле костра, глядя невидящими глазами на стеклянную дверь, за которой были видны тени.

Как же жаль, что я никогда не была такой же наглой, такой же пробивной, как Виолетта и этот Никита – директор ресторана, отравляющий мне сон и жизнь. И не могла позволить себе плюнуть на чужое мнение, делать и говорить то, что мне вздумается.

Захотела – увела мужика из семьи коллеги.

Глава 12. Подите прочь!

— Да вы что себе позволяете!

Опомнившись спустя невыразимо большое количество времени, я попыталась оттолкнуть мужчину от себя. Перед глазами все крутилось, словно я сидела на карусели, и на ней прибавили скорость. Словно земной шар поплыл под ногами, а небо оказалось внизу.

Мои ладони больно отбило о каменную грудную клетку.

Никита отодвинулся, в его глазах было тоже самое чувство, что и в моих – он явно был опьянен произошедшим. Ему потребовалось несколько раз вздохнуть, чтобы ясно посмотреть на меня.

— Ты же сама сюда пришла. Мы все взрослые люди, я все понимаю, — хмыкнул он себе под нос.

Я закатила глаза, оправила шарфик на шее.

— Совести у вас нет!

Я вскочила на ноги, подхватила сумку, топнула ногой. Внутри все еще продолжало подрагивать, подпрыгивать, закручиваться узлом.

— Кто вас просил меня целовать? Я своего разрешения не давала!

Никита вытянул свои невозможно длинные ноги вперед, лениво обронил:

— Да и не запрещала, в общем-то.

Вспыхнув до корней волос от осознания его правоты, едва не задохнулась – воздух встал поперек горла.

— Да вы! Да вы!

— Ой да перестань, — он словно отмахнулся от моей надвигающейся истерики. — Как говорится… Ты – привлекательна. Я – чертовски привлекателен. Чего время зря терять?

— Пффф!

Развернувшись на пятках, я зашагала вперед, к своему дому, печатая шаги так усиленно, будто пыталась раздавить таким образом разрастающееся в себе чувство вины и стыда. Вины – за то, что мне действительно понравилось целоваться с этим огромным едва знакомым мне мужиком, и стыда – за то, что я так легко перешагнула, забыла свои собственные правила приличия и морали.

От волнения даже не сразу попала в замок ключом, провернув его несколько раз туда-сюда, и дергая дверь, не понимая, от чего же она не открывается.

Наконец, я ввалилась в коридор, бросила сумку на пол и уселась на пуфик, глядя вперед тяжело дыша.

Перед глазами все еще мелькали мушки.

— Ну вот ты и докатилась, Ольга Николаевна, — сказала громко сама себе, только чтобы услышать свой голос, который сможет вернуть меня в реальность происходящего.

— Еще как докатилась, не стыдно тебе?

Я завизжала от страха, подняла ноги, прижала колени к груди, выставила вперед обе ладони, спасаясь от невиданной угрозы.

— Совсем тебя повело, да?

Приоткрыв глаза, не сразу, но выдохнула от облегчения. Передо мной стояла фигура, которую я прекрасно знала. Петя, мой муж, собственной персоной.

— Ты что тут делаешь? — медленно, опуская ноги на пол, отчаянно надеясь, что он никак не прокомментирует мое странное поведение, проговорила одними губами.

— Это, вообще-то, моя квартира, — Петя стоял передо мной как всегда собранный, стильный, наглаженный, смотрел сверху вниз, и в глазах его я видела что-то вроде брезгливости. И это меня жутко, страшно задело. До такой степени, что все мысли и воспоминания о поцелуе с мужчиной на лавочке перед его рестораном выпарились из крови, как спирт на огне.

— Перестань, квартира останется мне, ты не оставишь меня без жилья.

— Повторяю тебе еще раз. Твоего имущества в браке нет.

— Может быть, стены – не мои, — тихо проговорила, опуская голову. — Но обои, мебель, все ремонты я делала на свои деньги. Это несправедливо!

— Жизнь – вообще несправедливая штука, — Петя прислонился к стене, продолжая смотреть на меня сверху вниз. — Сколько раз в этом убеждался.

— Где же я буду жить? Мне просто некуда идти!

Петя пожал плечами, показывая всем своим видом, что это не его дело, и его не касаются мои проблемы.

— К матери. К подружке. Квартиру сними.

Я закатила глаза.

До последнего была уверена, что Петя пошутил, или передумает, заберет свои слова обратно, и оставит мне квартиру, поступит как джентльмен. Не будет мелочным, как многие наши знакомые, и поможет жене, тем более, что сам же провалил брак, сам был виновен в разводе. Который, кстати, я ему даю без вопросов.

И сейчас мысль о том, что мне нужно будет съезжать, искать жилье, тем более хорошее – чтобы опека согласилась с моим решением об усыновлении, просто подкосила.

— Ты сам прекрасно знаешь, что с мамой жить невозможно.

Он хохотнул.

— Ну, теперь это уже не мои проблемы.

— Петя, ты себя ведешь ужасно. Это так не похоже на тебя… — я дергала кончик тренча, распуская случайно оторвавшиеся нитки, как второгодница, которая признается родителям, что виновата.

— А целоваться с мужиками на лавке – похоже на тебя? — вдруг повысил он голос. Я даже немного подскочила на пуфике. — Не успели развестись, она уже обжимается с кем-то втихую. Я был о тебе другого мнения!

Петя разглагольствовал, багровея лицом, отчитывая меня, глядя сверху вниз, а я все сжималась, сжималась, становясь меньше ростом, втягивая голову в плечи, не смея прекословить, сказать хоть что-то поперек, отстоять свою правду и напомнить, кто первым в нашей паре посмотрел налево.

Его слова больно отзывались в сердце, все казалось несправедливым, даже сам факт моего существования.

Я думала о том, что подвела маму, став несчастной в середине жизни, о том, что подвела саму себя, став безликой тряпкой, которой можно высказывать все, что хочешь, поступать так, как вздумается, и выкинуть за ненадобностью, из своей жизни и из квартиры…

— Как только у тебя язык поворачивается… — не поднимая головы, проговорила я. — Так говорить обо мне.

— А что нет? — завелся он еще больше от моего тихого волнения, попытки сказать что-то в свою защиту. — Еще скажи, я не прав? Да у тебя помада по подбородку размазана! Тьфу, смотреть противно!

Я чуть не расплакалась, но сильнее вжала ногти в мякоть ладони, чтобы отвлечься от душевной боли физической.

— Вещи собирай, даю тебе два дня. И съезжай. Где ты будешь жить, как ты будешь жить – меня вообще не волнует.

Петя говорил спокойно, уверенно, словно это само собой разумеющееся. Словно делал заказ в ресторане – мне рыбу и чай, а не выселял из квартиры женщину, с которой делил постель и стол половину жизни.

Глава 13. Я люблю тебя, жизнь

— В вашем мозге очень большое количество крупных аневризм, — молодой мужчина в белом халате, у которого недавно я проходила обследование, смотрел на черно-белую фотографию черепа крайне внимательно, только бы не смотреть мне в глаза, не смотреть на мое лицо. И это было очень, очень тревожным знаком. Куда тревожнее, чем то, что он говорил мне.

— Это так страшно?

Он дернул плечом при моих словах.

— У вас данные, как у женщины за семьдесят лет. Такое возможно только при плохой наследственности или затяжном стрессе. Притом таком стрессе, который может длиться годами.

— Двадцати лет достаточно, чтобы он развился?

Доктор кивнул, щелкая мышкой, увеличивая те очаги, которые хотел мне показать. Я же в картине, которую он мне демонстрировал, ничего не понимала. Только кивала и кивала. А у самой шум в ушах нарастал, как морская волна обрушивается на берег.

— Выходит, мой брак привел меня к необратимой болезни?

Молодой мужчина пожал плечами.

— Возможен летальный исход. Разрыв может случиться в любое время. предугадать невозможно.

— Я буду пить все таблетки, которые скажете.

— Медикаментозного лечения не существует. Только операция. Операции, — поправился он, глядя снова куда угодно, но только не на меня.

— Я готова, — выдохнула, рассматривая свои руки, сложенные на коленях. Будто ни разу их до этого не видела.

— Я прописал, какие анализы необходимо сдать. Что нужно сделать, — он протянул мне мой снимок с листами.

— А после операции… они снова могут появиться?

Он отвел глаза.

— Хирургически… полностью выключается аневризма из кровотока. Но у вас их такое количество… При таком просто не живут. Чудо, что у вас еще не было разрыва…

— Летальный исход, говорите?

— Будем надеяться на лучшее…

— Угу.

Как только я закрыла за собой дверь, на меня налетела Дианка. Она караулила у входа, не заходила внутрь.

Только я вышла, обняла меня, прижала к себе так сильно, что даже шея хрустнула.

— Я все знаю, — заплакала она мне прямо в ухо. — Вот видишь, голова болела-болела, надо было сразу проверяться!

— Кто же знал?

— Я уже говорила со специалистами. На все аневризмы сделать операции они не успеют. Большая часть останется. Их слишком много.

— А когда я… умру?

Дианка прижала меня к себе еще крепче.

Ответа мне уже не требовалось.

Я поняла, что это может произойти в любой день.

Даже сегодня…

Выйдя на улицу, я попросила Диану оставить меня одну. Мне нужно было пройтись, понять, осознать ту новость, что обрушилась на меня нежданно-негаданно.

Я шла по улице и смотрела по сторонам.

Весна вылилась на улицу бурлящим потоком тепла и света — она словно разливалась, переливалась сквозь зелень деревьев, игриво отражаясь от окон домов. Майское солнце играло лучиками между ветвями тополей, рисуя причудливые узоры теней на тротуарах, заливая пространство золотистым сиянием.
Воздух был свежим и прозрачным, напоённым ароматами цветущих яблонь и сирени. Ветер нежно ласкал лица прохожих, будто шепча им радостную тайну нового дня. Горожане улыбались друг другу, казалось, никто никуда не спешил: каждый наслаждался моментом здесь и сейчас.
Уличные музыканты собирали вокруг себя кружки слушателей — гитары пели нежные мелодии любви, скрипки звали в мир грёз и мечтаний. Аромат свежеиспечённых булочек и кофе витал над кафе, маня всех зайти, присесть, выпить чашечку горячего напитка, почувствовать уют и тепло домашнего очага.
Дети играли во дворе, гоняя мяч, прыгая через скакалки, смеясь звонко и задорно. Старики сидели на лавочках, неспешно беседовали, вспоминая прошлое, обмениваясь воспоминаниями и мудростью прожитых лет. Молодёжь гуляла парами, держась за руки, украдкой бросая взгляды друг на друга, полные счастья и влюблённости.
Птицы щебетали повсюду, соревнуясь в красоте песен, создавая живую симфонию природы. Жёлтые одуванчики рассыпались ковром вдоль дорожек, приглашая детей собрать букетик мечты. Цветущие каштаны окутывали воздух ароматом весны, превращая обычный день в праздник красоты и жизни.
Всюду царила особая атмосфера праздника, когда сердце наполнялось радостью и лёгкостью бытия.

И среди всего этого царства жизни шла я – безмолвное напоминание о том, что все конечно, смертно, безрезультатно…

Даже когда я уйду из этого мира, трава все также будет зеленеть, птицы – летать, а люди – смеяться и спешить по своим делам…

Казалось, что это невозможно, но я была достаточно взрослая для того, чтобы осознавать это… как бы печально, страшно и больно мне это не казалось прямо сейчас.

— Так, сколько мне осталось? — я задрала голову кверху, глядя в голубое ярко-облачное небо. Оно, конечно, ничего мне не ответило. — День? Неделя? Месяц?

Я шла вперед, огибая тротуары, машины, самокатчиков.

Впереди меня женщина с коляской страдальчески закатила глаза, глядя на своего малыша, который ревел, требуя взять в коляску грязный булыжник.

И чуть не разревелась от этой картины – на месте этой женщины я бы разрешила ребенку взять все, что хочет ребенок – от страшных камней, покрытых тиной до старой хромой собаки.

Эта мысль меня подкосила еще больше, слезы закипели на глазах, сердце забилось часто-часто, как от сильного бега по пересеченной местности.

Как скоротечна жизнь. Особенно когда ты не готов с ней распрощаться!

И как бессмысленно она прошла у меня, пока я выполняла все команды сначала матери, потом – мужа, после – начальницы.

Сейчас мне казалось, что я даже пожить не успела.

А что я расскажу там, на небе?

О работе?

О готовке?

О том, как пресмыкалась перед мужем, угадывая его настроение?

Ведь на небе только и разговоров… Что о жизни…

— Женщина! Вам плохо? — старичок, что медленно шел впереди меня с палками для скандинавской ходьбы, обернулся и внимательно посмотрел на меня. Видимо, от накативших волнений я так побледнела, что сейчас походила не на обычную женщину, что возвращается с работы или поликлиники, а на мраморную статую. По крайней мере, руки и ноги сейчас были такими же холодными, как материал, из которого делают скульптуры.

Глава 14. Картина маслом

— Где вас носит, Ольга Николаевна? — прошипела сквозь зубы моя начальница. Виолетта стояла в холле картинной галереи, и находилась вся явно на нервах. Вещи, которые она собрала к себе в поездку, стояли рядом – два чемодана на колесиках. Наши коллеги смотрели на них с интересом – все понимали, что на одну неделю столько и не нужно. Значит, внутри лежит или белье, или еще что-то…

— Пришла ровно к началу рабочего дня, — спокойно ответила, выдерживая взгляд, которым Виолетта прожигала меня.

Ссориться и ругаться у нее времени явно не было.

С парковки засигналила машина. Виолетта подобралась, засуетилась.

— Я буду звонить, давать распоряжения.

— Нет, — я нагнулась за кассу и вытащила чистый лист бумаги. — Пишите возложение обязанностей на время вашей командировки на мое имя.

— С чего это? — она не ожидала нападения и округлила глаза.

— Во-первых, все просто: я получу доплату за время работы за двоих людей, себя и вас. Во-вторых, отвечать за все происходящее буду также я.

— Но мы обычно так не делали, — переступила она с ноги на ногу, явно намереваясь слинять скорее.

— Но время пришло, — я вложила ей в руку шариковую ручку. — Я сама заверю все в кадрах, не волнуйтесь…

Виолетта смерила меня подозрительным взглядом. Машина на парковке продолжала сигналить. Телефон в ее руке взорвался сигналом.

— Пишите, пишите, — остановила я попытку к побегу. А, как только она дописала, я взяла в руки листок. — Также уведомляю вас, что собираюсь увольняться. Отрабатываю две недели, и мы с вами попрощаемся.

— Но как же… да как же… — Виолетта не ожидала, что я буду говорить четким уверенным голосом, но время работало против – ей нужно спешить в аэропорт.

Я выглянула, увидела на парковке автомобиль и сразу же узнала его. Это была машина моего мужа. Понятно: мой муж приехал за своей любовницей, только бы ей не нести свои чемоданы в аэропорт…

Внутри снова что-то кольнуло – наверное, это было сожаление о том, что ко мне такой заботы никогда и не было…

— Если с вами будут связываться по рабочим вопросам, передайте мой номер телефона. Все вопросы я буду решать сама. Лично.

— Я буду передавать поручения, — по-змеиному улыбнулась Виолетта.

— Не стоит, — вытянула я ладонь вперед, отсекая возражения. — За главную остаюсь я, и вопросы все решу сама. Не звоните и не пишите лишний раз, не отвлекайте от работы. И да… передавайте привет Пете!

Она стрельнула глазами вокруг, оценивая, поняли ли коллеги, что сейчас произошло – что она должна сесть в машину к моему мужу. И потому решила не связываться и не задерживаться, махнула рукой и даже не попрощалась, когда выходила через стеклянные двери.

Я расстегнула две пуговицы на рубашке, которые испокон веков держала застёгнутыми.

— Коллеги, прошу на рабочие места. Работаем спокойно, как всегда.

— Олечка Николаевна, — по пути в кабинет меня догнала наша кассир, Антонина Федоровна. — Вы какая-то другая сегодня. Что-то случилось?

— Нет-нет, все в порядке… Было… да и будет… наверное…

— Я сделала на вас расклад таро… И мне выпала очень, очень плохая карта. Она означает… означает… — старушка так сильно округлила глаза, что стало понятно: произнести вслух слово «смерть» она не в силах. Но это слово и эта карта пугают ее до глубины души. Едва ли не сильнее, чем меня саму.

— Вы же знаете – я не верю в карты. Но верю в себя. В вас. И верю, что вы вернетесь на рабочее место. Мы ждем студентов. Без вас они не смогут войти в здание.

— И все же, мне кажется, вы какая-то не такая…

— Может быть, вы и правы, — примирительно глянула я на нее. — Может быть, пришло время, стать не такой, как обычно. А стать самой собой. И делать все, что хочется.

— Прямо так и все? — подмигнула она мне.

— Да. Например, устроить выставку рисунков одного мальчика, который очень этого хотел. Не известно, когда представится такая возможность. Но я, пока в силах, устрою это.

— То есть как?

— Освобожу малый зал и устрою вернисаж одного талантливого малыша.

— А нас за это не убьют? — прищурилась женщина.

— Выговор и увольнение – не самое страшное, что может случиться, — я похлопала ее по плечу. — А вот подарить ребенку веры в собственные силы, на будущее, - бесценно.

— Тогда я в деле! — она тряхнула кудряшками, поправила рукава блузки, подняв их.

— Я на это и рассчитывала. Теперь задача – убедить нашего художника, что его выставке придется потесниться.

— Если уж решили идти до конца - идите! — поддержала мое рвение кассир. — И, кстати, раз уж Виолетты Павловны нет, можно мне взять два отгула?

Ее лицо приняло ангельское выражение, только нимба над головой и крылышек за спиной не хватало. Знаю я эти отгулы. Без сильной руки все может посыпаться, и уже завтра мне одной придется мыть полы, продавать билеты, снимать кассу и сдавать отчеты. Плавали, знаем.

— Ну уж нет. Работаем!

Прорычала я, зыркнув глазами для острастки.

— Ну вот, — пробормотала под нос кассир. — А мы уже хотели свинтить с девчонками на природу…

Значит, я вовремя пресекла прогульщиков!

Усмехнувшись сама себе и своему неожиданному проявлению характера, прошла в кабинет. На столе, в столе, под стеклом скопилось огромное количество Ромкиных рисунков. Теперь мне нужно их все отсортировать, облагородить, и сделать так, чтобы они вписались в выставку в малом зале.

Кажется, пока это все, что я могу сделать для малыша своими силами, для того, чтобы он поверил в себя, и для того, чтобы не обижался на меня за то, что я подвела его, и не смогу взять его домой, к себе, чтобы мы жили с ним душа в душу…

Я провела пальцем по картинкам, трогательным, детским, красивым – ведь я смотрела на них любящими глазами и для меня они были прекраснее всех картин мира.

— Я узнал, что вы собираетесь меня ужать! — художник, полыхая гневом, ворвался в кабинет. — Я буду жаловаться! Виолетте! В управление культуры! Президенту напишу!

Глава 15. Хищники и жертвы

— Оля! Прекрати, Оля!

Но меня было уже не остановить.

Благо, юбка без ремня не спадала. И руки без пиджака были более свободными. И вообще, если бы я была в футболке или другой, более простой и просторной блузке, могла бы себе позволить больше, могла бы развернуться та-а-а-к!!

По пути я успела себе сделать пометку в мозгу, что мне нужно изменить и внешний вид.

Хватит мучиться на каблуках, в туфлях, официальных, которые мне никогда не нравились. Нужно убрать подальше пиджаки и костюмы, слишком скучные, слишком взрослые, - в таком стиле, сельской учительницы из шестидесятых я ходила много лет, наверное, сейчас, перед лицом другой, загробной жизни, можно было позволить себе больше.

Больше цвета, больше света…

Больше возможностей в проявлении эмоций!!

— Оля, прекрати, Оля!

Петя прыгал как заяц от угла в угол.

— Ты зачем сюда явился?

— Виолка… просила узнать, когда ты съедешь из квартиры, — проблеял Петя.

— А это тебе за Виолку! — я рубанула ремнем воздух, и конец ремня рухнул на мой стол, от чего карандаши и ручки – вся канцелярия покатилась на пол.

— Так что мне ей сказать?!

Я, сжимая в руках кожаный ремень, с яростью смотрела на своего мужа, который, словно загнанный зверь, метался между столом и стульями. Его лицо было бледным от страха и осознания того, что он натворил.
— Ты даже не представляешь, как мне больно! — крикнула, поднимая ремень в воздух. Голос дрожал от эмоций, а глаза сверкали яростью. — Ты предал меня, и теперь ты за это заплатишь!
Он попытался оправдаться, но слова застревали у него в горле. Каждый шаг назад только усугублял ситуацию — я приближалась к нему с каждым его движением, словно хищник, готовый нанести последний удар.
— Ты думал, что сможешь просто так уйти от ответственности? — продолжала, не оставляя ему шанса на спасение. Ремень свистел в воздухе, когда я делала резкие движения, пытаясь поймать его. Он уклонялся, но понимал, что это лишь отсрочка.
Кабинет наполнялся звуками перепалки: тяжелые шаги по ковровому покрытию, глухие удары ремня о стол, когда я пыталась его остановить. Я была полна решимости, и злость напоминала бурю, готовую разразиться.
— Ты разрушил все! — выпалила, и в этот момент ремень ударил по столу с таким глухим звуком, что это заставило его вздрогнуть. — Теперь я заставлю тебя почувствовать то же самое!
Думаю, Петя понял, что это не просто физическое наказание — это был крик души, попытка вернуть себе контроль в мире, который оказался перевернутым с ног на голову. И я не собиралась останавливаться, пока не выплесну всю свою ярость и обиду.
С каждой секундой напряжение нарастало. Я продолжала преследовать его по кабинету, и в воздухе витало ощущение неизбежности. В этот момент мы оба понимали: ничего уже не будет как прежде.

— Оля! Какая муха тебя укусила?! — в шоке от происходящего, Петя запрыгнул на подоконник, думая, наверное, открыть окно и выпрыгнуть с первого этажа. Дернул пару раз ручку окна, но она не поддалась. Наивный! Оно было заколочено с той стороны, чтобы вандалы не могли навредить. Это была моя инициатива, после одного такого инцидента, когда мы утром увидели, как вся картинка лишилась окон, выходящих во двор.

— Какая муха?! Твоя муха! По имени Виолетта!

Ремень, словно хлыст, дернулся рядом с Петей, он подпрыгнул от неожиданности и перепрыгнул на другую сторону подоконника, роняя многострадальные горшечные растения.

— Оля! Прекрати! Мы же взрослые люди!

— Взрослые?! — ярость плескалась во мне веселым озорством. Впервые это не я плясала под Петину дудку, а это он зависел от меня.

— Все! Все! Перестань! Я все осознал!

Он замер перед дверью, выставив вперед обе ладони, словно защищаясь, призывая к миру. Мы оба тяжело дышали – бег по пересеченной местности, прыжки от угла к углу, минуя стол и шкаф, не могли сказаться легко на наших организмах, и поэтому сейчас оба чувствовали себя не очень хорошо. По лицу Пети стекали капли пота, а у меня горели легкие – настоящим огнем.

Все же сорок пять лет, не пятнадцать.

— Что же ты осознал, Петенька? — обманчиво спокойно, заинтересованно пропела я. Не удержалась, и щелкнула концом ремня по полу.

Мужчина вздрогнул. Видимо, представил, какие полосы может оставить тонкая кожа на его теле. Или лице.

— Что ты сумасшедшая! — выплюнул он.

— Ах, так?! — я дернула руку вперед, и ремень просвистел рядом с мужем, наконец задев его – опалил бок, от чего Петя застонал, завизжал, заныл.

Я же ощутила что-то вроде благостного удовольствия от свершенного.

— Ладно, ладно! Живи до развода! Не буду я тебя сейчас выгонять! — он попятился задом к двери.

Я сдула с лица волосы, упавшие вперед, выбившиеся из прически.

— На суде, с адвокатами будем решать!

— Вот это уже нормальный разговор!

Я замахнулась ремнем.

— И чтобы больше не приходил ко мне! Не пугал! И в квартире не появлялся!

— Дура бешенная!

Симонов рванул ручку двери на себя, действуя со спины, и заорал, когда она огрела его сзади. Развернулся, подскочил, и вывалился в дверной проем, да так шустро и быстро, что было не привычно для его комплекции.

Я видела, как он удаляется быстрым шагом, граничащим с бегом, вперед по коридору, и мне было и смешно, и грустно от того, что я видела.

Но настроение, если честно, поднялось отметкой выше. Все же, гонять собственного мужа по кабинету, ощущать свою власть над ним – впервые! – было так сладко и так приятно, как никогда.

Наверное, надо было это сделать в тот день, когда я увидела их в Виолеттой в машине. Изменщики должны были быть ославлены. И чего я решила скрыть тот факт, что они снюхались за моей спиной?

— Олечка Николавна, это что… ваш муж? — в кабинет заглянула с круглыми от шока глазами наша кассир, у которой всегда были ушки на макушке.

Я тряхнула головой, волосами, что рассыпались по спине, без резинок и шпилек, удовлетворенно ухмыльнулась, убирая ремень.

Глава 16. Характер

— Пойдем.

Никита взял меня за руку, легко, будто я это ему разрешила, но я, если честно, даже сообразить ничего не успела. Все происходило так легко, будто так и было нужно.

Не ожидая, не спрашивая, он повел меня за собой, а я смотрела на его спину, обтянутую тонким трикотажем лонгслива, на крепкую задницу, которую подчеркивали довольно дорогие джинсы, и шла за ним будто под гипнозом.

Музыка стала играть тише, или это у меня уши заложило? Под одеждой Никиты бугрились мышцы, крупные лопатки выдавали серьезность характера мужика. С таким спорить – себе дороже. Зачем я вообще его провоцировала, причем одна? На такого надо идти как минимум с пушкой или оравой людей. Наедине переговоры с такими людьми ничем хорошим не заканчиваются…

Он остановился посередине танцевального зала, прижал к себе.

И тут заиграла медленная, чувственная музыка. Мелодия пронеслась по венам, скрутила живот в сладком, томительном предчувствии. Никита вжал мое тело в свое, пробежал пальцами по позвонкам на спине, заставляя прижаться к нему еще ближе, прочувствовать каждый его мускул, каждый бугорок. И я сразу же ощутила это – его силу, его подавляющую ауру, аромат, мужской, немного мускусный, пряный, чувственный, будоражащий.

Внутри все словно зазвенело, задрожало, как бывало перед страшным экзаменом или перед прыжком на закрытую огромную водяную горку – и сладко, и страшно.

— Зачем ты… — начала, с трудом выныривая из этого морока, в который погрузили одни его прикосновения. Сильнее сжала сумочку, которая болталась на запястье, и в которой лежало мое «грозное» оружие – тонкий кожаный ремешок. Сейчас казалось уже смешным, что я пошла на борова с травинкой, на Никиту – со своим ремнем…

— Тшшш, не порти момент болтовней, — он проговорил мне эти слова медленно, с придыханием, в ухо, и по телу распространились мурашки. Горячие, колкие, запускающие дрожь и волнение. Да что это со мной… Никогда такого не было – чтобы я так сильно пропадала, словно тонула в этом моменте, в этих объятиях, как в зыбучих песках. — Снова поссоримся.

— Я пришла… не для этого, — мой голос сейчас звучал, как голос первоклашки, маленькой девчонки, чуть напуганной обстоятельствами.

— Ты пришла ко мне… и этим все сказано…

От этого грудного, приятного баритона мои мысли сбились, потеряли направление. Мы танцевали в полутемном зале, под приятную мелодию, музыка, казалось, была везде – внутри меня и снаружи, и казалось, что я лечу на облаке. Такого ощущения в моей жизни не было много, много лет. Может быть, то, что мои ноги стали невесомыми, а тело могло парить, - это было последствие моей болезни, которая поселилась в мозге, а может быть, земли под ногами меня лишало присутствие в такой опасной близости этого мужчины.

— Ты заблуждаешься, — вопреки своим словам, я сдалась – провела рукой по плечам, по шее, коснулась линии роста волос, и поняла, как приятны ему эти прикосновения – мужчина под моими руками едва не замурчал, как кот.

— Оль, себя-то не обманывай, — он чуть опустил голову и сказал, выдыхая теплый, даже горячий воздух, мне прямо в открытую шею.

Все стало острее, глубже, сильнее и серьёзнее.

Я набрала в грудь воздуха, и поняла, что до этого почти не дышала – затаила дыхание и жила одним чувством, которое качало на мягких волнах.

— Хорошо, что ты пришла, правильно, что ты пришла. Я тебя ждал, ждал… — магнетические слова его вводили в транс, руки ослабли, до дрожи захотелось провести ладонью по его спине, оглаживая, проводя дорожки, узнавая. И только усилием воли остановила себя – мы не так давно знакомы, чтобы позволять себе такие вольности… Да и прилюдно… Это как-то неправильно…

Мое сознание билось в мелкой истерике – между желанием позволить себе все, что хочется, и установками, которые вбивались, оттачивались годами: быть правильной и послушной, вести себя как хорошая девочка.

— Никита, ты должен прекратить!

Мужчина сделал знак, и музыка стала громче.

Все тело будто прошила волна, меня словно ударило молнией, и оно получило разряд электричества.

Пестрая боль ударила в виски.

И от этого я будто проснулась, очнулась, как спящая красавица пришла в себя, но не от поцелуя, к которому явно все шло, а от удара в сердце низких басов.

Не нужно забывать, почему я тут.

Постоянный недосып, тревога, стресс сделали свое дело, мое тело, выходит, меня предало, запустив болезнь, и моя задача была сегодня – договориться или придумать, как заставить ресторан у дома замолкнуть, чтобы сделать хотя бы последние свои дни в квартире спокойными.

Я пришла сюда не для того, чтобы растекаться мороженым в руках пусть и удивительно спортивного, накачанного, высокого и мощного красавчика, а для того, чтобы вершить справедливость.

Настрой, который был в начале вечера, вернулся.

Кровь снова забурлила в венах, изгоняя морок, спирит, который каким-то невероятным образом запустил в меня Никита.

— Я прекращу, прекращу, потом… — мужчина провел ладонью по моей спине, вжимая меня в себя, и получая от этого нескрываемое удовольствие – я ощутила, как выпуклость в брюках становится больше, как руки его сжимают меня сильнее, как изменилась частота дыхания, и как сердце забилось быстрее.

Я замерла, остановилась. Он не сразу понял, что танцу пришел конец. А когда осознал, что я не отвечаю, не двигаюсь, глянул мне в лицо. И, видимо, прочел решимость и серьезность намерений.

— Ну что ты опять начинаешь! Нормально же общались, — рассмеялся он.

Глянул в мое лицо, и я сдвинула брови.

— Ладно, пошли.

Он снова взял меня за ладонь и повел дальше.

Вперед, мимо танцующих людей.

Мимо огромных колонок, и, проходя мимо них, меня едва не снесло звуковой волной – вперед, дальше, к выходу из зала. Ума не приложу, как мимо нее спокойно проходят худенькие и стройные официантки с весом, как цыплята. Их точно должно было уносить отсюда на одном припеве!

У двери, за которой, я помнила, находились офисные помещения и его кабинет, остановился, глянул на меня быстро, остро, достал из кармана ключи и открыл замок.

Глава 17. На краю вечности

Пальцы скользнули по холодной стали, будто касаясь вечности. Этот гладкий металл хранил в себе силу, которой я раньше боялась даже представить. Теперь же я чувствовала — внутри проснулась незнакомая ранее энергия. Сердце стучало гулко, словно предупреждая: «Это серьёзно». Я даже вздрогнула от осознания новой ответственности, которую этот маленький предмет мог принести в мою оставшуюся жизнь.

Я медленно провела ладонью по поверхности оружия, ощущая каждую неровность, каждый изгиб. Гладкость металла казалась обманчиво хрупкой — лишь прикосновение открывало истинную мощь скрытого здесь потенциала. Запах пороха щекотал ноздри, вызывая странное чувство одновременно тревоги и уверенности. Сила пугала своей простотой и доступностью.

Расправив плечи, теперь я смотрела вперед, держа оружие уверенно, почти естественно. Взгляд стал твёрже, плечи распрямились. Я даже ощутила, как меняется восприятие мира вокруг. Больше не нужно было прятаться от опасностей, бежать прочь или надеяться на чужие решения. Сейчас именно я была хозяйкой собственной судьбы, хранительницей собственного выбора.

Пистолет лежал легко в ладони, но тяжесть ответственности давила сильнее любых физических ощущений.

И пусть страх ещё жил где-то глубоко внутри, вместе с ним появилась уверенность, осознание собственных возможностей и готовность принимать серьёзные решения. В первый раз взяв в руки оружие, я открыла новую главу своей истории — историю силы, мужества и внутренней свободы.

— Или закрывайся, или… — повторила угрожающе.

Никита чуть развел в стороны поднятые руки, показывая ладони – жест, символизирующий открытость и мирные намерения.

Вот только взгляд и выражение лица были совсем не мирными.

Боюсь даже представить, что ощущает человек, на которого наводят оружие, пистолет, тем более, который принадлежит именно тебе. Но думать теперь об этом мне не хотелось, и я уже не могла.

Шаг сделан, нужно было идти дальше.

— Или…

Молчание затянулось. Оно было плотным, тягучим, как карамель. Тьма сгущалась меж нами, и даже свет луны из окна не делал ситуацию ярче и прозрачнее.

Конечно, я собиралась только припугнуть этого человека. Мужчину, который сам действовал на меня пугающе, подавляя волю, напоминая мне о тех эмоциях, которых я была лишена многое, многое время – жажды, волнения, желания.

Я сама пугалась и теперь решила запугать в ответ.

— Или? — Никита изогнул вопросительно бровь.

А потом вдруг сложил руки на груди, чуть откинулся назад и присел на выступ дивана, выражая спокойствие и даже заинтересованность моими действиями.

— И что ты сделаешь? Выстрелишь в меня? — усмехнувшись, спросил он.

Мои пальцы задрожали.

Нет! Конечно, нет.

— И таким образом решишь свою проблему?

Он действительно издевался.

Мои мысли заметались бабочками, мотыльками в темноте.

Я дернулась, вспомнив, что в сумочке лежал ремешок. Но это было еще более глупое оружие, чем то, которое я направляла на Никиту.

Медленно я опустила пистолет.

— Хорошая девочка, — низким, грудным голосом, вызывающим трепет, проговорил Никита. Его мышцы напряглись, выдавая желание встать и подойти ближе.

Даже не представляю, что сейчас будет, после такого финта ушами – он может меня ударить, отобрать пистолет, вызвать полицию, позвать охрану… У него миллион возможностей…

И тогда я снова подняла пистолет, но уже приставив к своему виску.

— Давай так.

Никита резко опустился обратно. Глаза его горели в темноте, выдавая крайнюю заинтересованность, граничащую со страхом. Там было много всего, в его глазах, но не все я могла считать.

— Оль, не глупи, — предостерегающе прорычал он.

— Никаких глупостей, — четко проговорила я.

Голова стала ясной, как небо после дождя. Даже запахло озоном, приятный запах смелости и раскрепощенности.

Все стало легким и простым.

— Знаешь, что такое «русская рулетка»?

— И?

Он уперся руками о бортик дивана, и все тело его сейчас походило на тело тигра, готового в любую секунду рвануть вперед и наброситься на того, кто находится перед ним.

Даже воздух вокруг завибрировал.

— Сыграем, — твердо сказала я, глядя на него, удерживая тяжелый пистолет у виска. — Один выстрел на каждого.

— Чего ты хочешь? — хрипло спросил он.

— У кого не хватит смелости – тот уходит.

— А у тебя, Оля, у тебя хватит смелости? — тихо, спокойно, как говорят с террористами, удерживающих заложников, спросил мужчина.

— Ха, за мою смелость не бойся.

Руки дрожали.

Но голова была на удивление ясной и свободной.

Действительно, простой выход. Простое решение.

И решение, которое подходит здесь и сейчас.

Холодная сталь пистолета теперь казалась даже теплой, живой.

— Кто струсит – проигрывает.

— Опусти пистолет.

— Нет уж, — я даже нашла в себе силы усмехнуться. — Если ты струсишь, вырубаешь свою музыку нахрен, и даешь людям выспаться.

— А если ты?

— Я не струшу.

— Если струсишь ты, Оля? — он опасно прищурил глаза. Я выставила вперед ладонь, удерживая его на расстоянии, показывая, что не шучу и ему не стоит делать ни единого движения. Он так и замер, собравшись, как перед прыжком.

— Если струшу, не буду мешать. Работай, сколько хочешь. Плевать.

— Опусти пистолет… глупая женщина.

— Хотел назвать меня дурой? — рассмеялась я. Очень тебя понимаю, Никита, очень.

— Ты просто запуталась и устала. Давай все решим мирно.

Я махнула пистолетом, и мышцы Никиты сжались еще больше, он даже ниже присел, словно секунда – и прыгнет на меня.

— А знаешь, ты прав. Я устала. Устала быть сильной, угодной всем. Устала бояться.

— Ты не такая. Когда я тебя увидел, сразу понял тебя.

По спине пробежала холодная змейка от этих слов.

— Сильная, умная, яркая. Я таких, как ты, не видел никогда.