Развод в 45. Я не вернусь

Глава 1

– Здравствуй, мама…

Я тихо села на скамью перед черной гранитной плитой на могиле матери.

Прошел ровно год со дня ее смерти, и навестить ее пришла я одна.

Дети были заняты: старшая дочь Алина проходила стажировку в крупной компании, а младший сын еще не приехал из летнего спортивного лагеря.

Алексей, мой муж, был занят в университете, став и.о. декана вместо мамы.

Хотя на эту роль всегда прочили меня.

Сколько я себя помню, всегда говорили:

– Лидия пойдет по стопам матери, возглавит факультет, продолжит семейную традицию.

Но я не смогла – слишком сильно выпала из жизни после безвременной кончины мамы. Словно застыла, не в силах поверить, что мамы больше нет.

Не заметила, как быстро пролетел этот год.

В скорби, хлопотах, попытках принять неизбежное.

Он пролетел вроде бы быстро, но одновременно показался бесконечно длинным.

Она сгорела тоже за год.

От диагноза до самого финала целых триста шестьдесят пять дней борьбы.

Анализы. Операция. Химиотерапия. Надежды на ремиссию.

И окончательный вердикт врачей – она уйдет…

Отец не выдержал, уехал в деревню восстанавливать дом родителей.

Я держалась как могла, а что мне оставалось?

На мне был муж, двое детей, недвижимость и работа.

На кафедре было сложно, всё напоминало о маме: столько ярких воспоминаний, столько вопросов о ней и о том, как и что будет после ее смерти.

Алексей предложил помочь, заменить меня на кафедре, взять на себя обязанности декана.

– Родная, ты слишком много на себя взвалила, позволь хотя бы кому-то помочь тебе.

Я не стала спорить, была ему даже благодарна. Моя опора, моя стена, мой тыл.

Двадцать пять лет вместе, душа в душу, дом – полная чаша, спокойная, тихая гавань, куда я всегда могла вернуться и найти понимание и любовь.

– Мама, твое дело живет, – шепнула я ей и убрала желтый листок с колен, прилетевший с рядом стоящей березы.

Воспоминания нахлынули… Сердце сжало от тоски.

Скорбеть было на самом деле некогда. Отец бросил слишком много научных трудов, я не могла лишить научное сообщество его наработок, стала продолжать его дело.

Работала ночами, чтобы уделять время семье, заботиться о них – мама умерла, но они не должны были почувствовать, что с ней ушла и я…

Алексей поддерживал, говорил, что всё наладится, пропадал на работе, взялся за дело с немалым рвением. Он был словно создан для этой должности.

Харизматичный, яркий, с лидерскими качествами, быстро завоевал уважение на кафедре. Очаровал всех преподавателей, заимел авторитет у студентов и их родителей.

Я помогала ему, оставаясь в тени, по сути, руководила факультетом, удаленно, уж слишком сильно я держала руку на пульсе тогда, когда мама заболела и не могла уже справляться со своими обязанностями.

А Алексей…

Был немного поверхностным, так что без моей твердой руки мог наделать ошибок, а я не могла этого допустить.

Он был глянцевым фасадом, а я – твердой бетонной стеной.

Но лучше так, чем бросить университет или бродить тенью там, где мамы уже нет.

Не простила бы себе, если бы предала мамино доверие и потеряла ее наследие.

– Мама, мы справляемся, – проговорила тихо.

Легкая тень набежала откуда-то слева, подул легкий ветерок, в котором послышался шепот… И будто бы вопрос, сомнение…

Если бы мама была рядом, она бы обязательно спросила:

– Долго ты будешь прятаться? Долго будешь избегать стен университета? Там твой дом, Лида, а Алексей твой там лишь временный гость. Он хороший лектор, но декан? Точно нет…

Не хотела я сомневаться в муже. Зачем?

Жизнь стала налаживаться, и мне казалось, что всё устроилось наилучшим образом.

Правда, заметила, что в последнее время Алексей стал отдаляться, домой приходить позднее, забывать о важных делах, стал рассеянным, порой резким.

Но я не давила. Наверняка он уставал, нагрузка была неслабая.

Надеялась, что это что-то временное, да и возраст мог давать о себе знать.

У моего мужа с детства была астма, и иногда она обострялась.

– Я приняла верное решение, – надавила голосом, зная, что мама теперь не может со мной поспорить.

Хотя она обычно и не спорила.

Умела одним только взглядом создать нужное впечатление.

Алексей, да и дети, говорили, что я это унаследовала.

Я сидела у могилы и рассказывала маме обо всем, что происходит дома.

Так, будто она живая. Будто она может меня слышать. Что-то ответить.

Мама молчала, только ее фотография, строгая, как и сама мама при жизни, смотрела на меня с тихим пониманием. Я сама выбирала это фото, папа был не в состоянии. Пересматривала сотни: где она улыбается, а где серьезная, где стоит на кафедре, где собирает яблоки в саду у бабушки…

В итоге выбрала ту, где она сидела за столом, в любимом синем жакете, и смотрела строго, но как-то по-доброму.

Как умела только она.

Все похороны были на мне. Отец тогда словно застыл, ушел в себя, внутренний огонь в нем погас. Мужчины не плачут, и он не плакал, и врачей не упрекал, и смертельный недуг не клял. Он просто молча перенес похороны, а когда всё закончилось – уехал в Брянскую область в дом родителей, сказав на прощание:

– Дом родителей пустует. Поеду туда. Приведу в порядок, да и за садом ухаживать надо.

Я не возражала, да и толку спорить? Он никогда не проявлял особого рвения к деревенской жизни, но после смерти жены, наоборот, захотел быть ближе к корням.

Что я могла сделать? Попрощалась и отпустила…

Но внутри осталось глухое, тяжелое чувство – обида.

Не то чтобы он бросил меня, нет, я же, в конце концов, не маленькая, просто…

В итоге оказалось, что я потеряла обоих родителей.

Я-то думала, хоть сегодня приедет, поедем на могилу вместе.

Думала, что он захочет остаться с нами, работать в университете, общаться с внуками.

Глава 2

До города доехала быстро, как будто машину вела не я, а она сама неслась по дороге.

Спешила на всех парах, как на пожар. Еще бы!

Голос подруги был жутко взволнованным, таким напряженным, что внутри у меня всё сжалось.

Ехала и всё гадала.

Что же случилось? Почему она не сказала прямо?

Боялась расстроить? Хотела, чтобы я всё увидела своими глазами?

Но что?

Какая-то проверка? Или ошибка в важных документах?

А может, особо ретивые родители студентов пришли на разборки к декану и не хватило моей мягкой деликатности, чтобы утрясти конфликт?

И почему сам Алексей не позвонил, если так нужна моя помощь?

Может, не хотел показать, что дал слабину и нуждается в моей поддержке?

Гордый! Да, он всегда был гордый, не хотел признавать, что за его успехами стою я.

Ну так это вообще не в мужской натуре – признавать чужую помощь

И я не старалась возвыситься или подавлять его.

Ладно! Приеду и всё узнаю на месте!

Глянула в зеркало заднего вида и осталась довольной: строгое светлое каре, сдержанный макияж, четкие скулы, кожа, правда, бледноватая, но выглядела я хорошо, не позволяя себя запускать ни из-за горя, ни из-за подкрадывающегося увядания.

В свои сорок пять я не чувствовала себя старой.

Следила за собой, занималась дома йогой, ни лишнего веса, ни седых волос.

Черный костюм сидел на мне безукоризненно, и я не стала переодеваться – не видела смысла. Упрекнуть мне себя не в чем.

Если решу вернуться в университет, мне не придется судорожно приводить себя в порядок и превращаться из домашней клуши в элегантную даму.

Мама с детства привила мне привычку выглядеть на все сто и держать дом в порядке.

– Женщина должна успевать всё и не показывать слабостей, – авторитарно заявляла мама.

Ох, мама, кажется, что-то я да упустила…

Когда поднялась по университетской лестнице, меня накрыло волной знакомых звуков, голосов, запахов. Здесь ничего не поменялось, стены университета словно бы ждали меня.

И мне тут по-прежнему было комфортно, ведь в этом месте прошла почти половина моей жизни.

Но я не тормозила нигде, спешила в зал.

Пока бодро шла по коридору, буднично смотрела по сторонам, кивая знакомым, но не задерживаясь. Возле методического кабинета стояли две сотрудницы, молоденькие, я помнила имя только одной из них.

Вроде бы ее звали Катя, что-то такое всплыло в памяти.

Я завернула за поворот и уже было хотела пройти дальше, но, услышав свое имя, остановилась невольно, будто ногами вросла в паркетный пол. Прислушалась.

– А чего это она тут забыла? Вспомнила про университет? Алексей Дмитриевич, как по мне, прекрасно справляется и сам, – сказала одна с довольством в голосе. – Ему идет быть деканом. Он и преподом был классным, а красавчик какой. Жаль, что женат.

– Женат? Ха! – ответила вторая. – Жена у него есть, то есть… Была! Но слишком замкнулась в себе. Мать похоронила, а потом и себя. А Вера… Ой, не хочу сплетничать… Это их дело…

Я знала это имя. Вера. Бывшая студентка, которая после университета и зарубежной стажировки пришла работать на факультет.

Ценный кадр. Умная, хваткая, прогрессивная.

Но Вера замужем!

Ее муж – спонсор нашего университета, бизнесмен.

У Веры даже ребенок есть, мальчик, ему восемь лет.

Так что я никак не могла взять в толк, почему имя Веры прозвучало рядом с именем моего мужа!

Почему? Какая тут связь?

Засосало под ложечкой, я побледнела, сжала руки, слушать дальше было страшно, это напоминало мазохизм, когда ты берешь и по своей воле заталкиваешь под ногти иголки.

Но я должна была знать!

– Да ладно, Насть… Ну все всё понимают… Но правда, давай тут не будем это обсуждать. У стен есть уши! Да и личная жизнь декана точно не наше дело! Главное, что он хороший руководитель, – продолжила Катя, – пока Лидочка у нас в больнице и на кладбище, факультет в надежных руках.

Они хихикнули и куда-то пошли, зацокали каблуки, звуки стихли.

А я просто стояла. Прислонилась ладонью к холодной стене.

Просто сделала вдох. Глубокий и медленный. Чтобы не задохнуться от стыда – не за себя, за них.

Пока Лидочка на кладбище…

Пока Лидочка в больнице…

Как низко они говорили обо мне, как возвышали Алексея.

Обсуждали как красивого мужчину и харизматичного лидера.

Давая понять, что он лучше, чем я, что с ним факультет в надежных руках.

Так вот что думают обо мне, когда я руковожу факультетом вне его стен и мечтаю вернуться!

Пока я сижу в тени, Алексей сияет, я работаю, а он снимает сливки.

Что я натворила? Сама дала ему в руки бразды правления!

Сама всё потеряла…

Карьеру и, может быть, и мужа?

Нет. Не может быть. Я не верю.

Алексей не мог связаться с Верой.

Просто не мог!

Глава 3

Я постояла, дала себе время прийти в себя и пошла дальше. Волочила ноги, не поднимая головы. Страшно было ускориться и увидеть то, ради чего меня позвала Маша. Но рано или поздно я дошла до зала. Остановилась.

Только обратила внимание на информационный баннер около входа:

“Будущее кафедры: новые исследования, новые имена”.

Новые имена.

Эта фраза зацепила.

Новые имена в почете, приоритете, но постойте…

А что же со старыми, опытными, уважаемыми?

Зал гудел, будто там собралось большое количество народа.

Маша не сказала, что будет какое-то официальное мероприятие, поэтому я удивилась. Я всё еще думала, что, может, речь идет о собрании. Или обсуждении. Или о какой-то встрече, где я могу высказаться и мое мнение будет иметь вес.

Но по факту, открыв дверь, я вошла в зал как гостья, как будто меня туда пригласили, и я не имею право быть там.

В конференц-зале были заняты все места, царил полумрак для того, чтобы сосредоточить внимание зрителей на сцене.

А там были слайды. Заголовки. Таблицы. Фамилии.

На сцене держал речь Алексей.

Его высокая фигура сосредоточила на себе всё внимание. В сердце кольнуло…

Он был одет в строгий серый костюм и голубую рубашку. Безукоризненный, как всегда. Я заботилась об его внешнем виде, собственноручно гладя его рубашки, отдавая костюмы в химчистку. Записывая его в барбер-шоп.

Стильная бородка, дорогие очки, эксклюзивная марка часов.

Весь с иголочки. Тот, кем можно гордиться.

Человек, к созданию которого приложила руку я.

Я медленно прошла по боковому ряду и села с края. Никто не обернулся, не обратил на меня внимания. Всё еще не понимая, что происходит, я прислушалась, Алексей говорил уверенно, четко, выверяя паузы паузами, сопровождая речь уместной улыбкой. Студенты смотрели на него снизу вверх, слушали без единого звука. Преподаватели, находящиеся в зале, кивали, кто-то конспектировал.

Муж был хорош. Ровная спина, чуть поднятый подбородок, уверенный взгляд.

Он был весь в своем привычном амплуа – яркий, харизматичный оратор…

Как в тот день, когда я впервые увидела его в этом же зале. Щуплого, высокого студента, который читал доклад, а я сидела в последнем ряду и думала: “Вот бы хоть раз с ним поговорить, вот бы он на меня посмотрел…”

Потом мы пошли вместе гулять на набережной.

Первое свидание, поцелуй, признание в любви.

Он откровенничал, что я казалась ему слишком строгой, но он всегда засматривался на меня.

– Ты – самая умная студентка из всех, кого я встречал!

А теперь он стоял на сцене – и я не считала себя умной.

Я думала, что я дура! Дура, у которой украли работу!

Муж говорил о развитии направления, о цифровой трансформации социальных моделей. Но это…

Это было мое направление. И мои формулы. Даже таблицы и те мои!

– ...мы начали этот проект три года назад. Тогда еще это была всего лишь гипотеза. Но благодаря коллегам, кафедре и, конечно, нашему вдохновению мы сделали почти невозможное. Построили методологию, которую уже цитируют в трех странах.

Мы? Кто это мы?

Я сглотнула и перевела взгляд на его спутницу, которой он мягко улыбнулся.

И вмиг замерзла изнутри. От шеи до кончиков пальцев. До того стало холодно.

Верочка Селиверстова. То есть сейчас, по мужу, Фарафонова.

Та самая Вера, которую я когда-то брала к себе на курсы, поправляла ей статьи, редактировала диссертацию, подсказывала, как лучше формулировать идеи, которую я во многом поддерживала.

Вера нарядилась в светлое строгое платье и стояла на сцене с микрофоном в руках. Она что-то комментировала, включала слайды, кивала Алексею.

Он бросал на нее покровительственные взгляды, она украдкой улыбалась.

Ловила взгляды зрителей и вела себя так, как будто это ее праздник.

А может, он и был ее.

То есть, можно сказать, это был их праздник!

Праздник жизни, на котором я была лишняя.

Да я и сидела у самого выхода, незамеченная никем.

Даже не дышала почти, совсем не шевелилась. И даже не моргала.

Как статуя каменная застыла, и кажется, кровь по жилам не текла.

И только сердце пульсировало внутри от боли, обиды и гнева.

Доказывая, что я живая…

Живая и не понимающая, что происходит.

Наконец я поймала взгляд Маши, которая пристально на меня смотрела. Она сидела в третьем ряду, и ее глаза выражали сочувствие и будто бы капельку вины. Вины за то, что она знала о том, что творится, скрывала, но потом не выдержала и позвонила. Потому что не могла не предупредить.

Она встала с места, пробралась ко мне и села рядом.

– Ты знала? – спросила я одними губами.

Она кивнула. Ее рука скользнула по моей ладони и легла поверх.

– Прости… – прошептала она, а я…

Я лишь глотнула воздуха, но ничего не поймала, будто у меня украли и его.

– Маша, как же так… – просипела я.

– Я пыталась что-то сделать, но что я могла? Меня никто не слушал…

Слайды сменялись. Алексей бодро рапортовал:

– Эта модель была создана нами в период с сентября по декабрь.

Сентябрь. Это время, когда мама умирала.

Декабрь – когда я не спала ночами и писала в стол.

Чтобы не сойти с ума. Чтобы спасти саму себя. Чтобы не потерять труд всей жизни отца! Его наработки! Чтобы отдать дань уважения моей маме.

Я больше не слушала. В ушах стоял гул.

Я словно попала в воронку смерча и только смотрела, смотрела на него.
На мужа, которого я любила. Люблю. До сих пор люблю.

Даже сейчас я ловила себя на том, как слежу за его руками, за голосом, за движениями Как горжусь им. Он хорош, просто идеален.

Идеальный лжец.

Моя душа не успела перестроиться. Она всё еще считала его родным.

И только оглушительные аплодисменты заставили стряхнуть с себя морок.

И наконец я поняла – мой муж украл мою научную работу и представил ее на сцене как свою. Нет. Не только свою. Свою и своей коллеги.

Глава 4

Аплодисменты не смолкали. Маша сжала мою ладонь сильнее. Ее растерянный взгляд нашел мой. Она сникла, вжала голову в плечи.

Во мне поднялась неправильная, иррациональная злость на подругу.

Отвернулась от нее, чтобы не показывать, как я злюсь.

Зачем позвала? Зачем заставила пройти это унижение?

Хотела бы я узнать эту правду… вот так?

Если бы мне предложили выбор.

Не знаю. Но уже ничего было не переменить.

Я сидела в этом зале, смотрела на мужа, на его триумф…

И поневоле впитывала каждую деталь его лживого, гадкого, лоснящегося лица.

Чтобы намертво отпечаталось в памяти, чтобы вовек не забыть.

Хотя усилий для этого прилагать не пришлось.

Память такая стерва – она не щадит и сохраняет навсегда самые жуткие моменты. Да и как забудешь такое?

И будто этого было мало, судьба припасла для меня новый удар.

После очередной вспышки камеры телефона на сцену начал кто-то подниматься.

Алина…

Нет. Не может быть. Она же сказала…

Я позвала дочь поехать со мной на кладбище, но она пообещала, что съездит туда в другой раз. И я приняла это, не стала настаивать, моя девочка уже взрослая, и ей важно построить карьеру, к тому же я не хотела быть навязчивой.

И сердце будто пережало, сдавило, дышать стало больно, почти невозможно.

Моя девочка, моя Алина, которая должна была находиться на стажировке и бодро чирикала мне в трубку, как важно не пропустить ни единого дня.

Эта девочка легко поднялась на сцену, а затем полетела к отцу, нарядная, красивая, с большим букетом гладиолусов и гербер, чтобы поздравить с фальшивой победой.

Почтить его, а не меня, чтобы чествовать его, а не свою мать, о присутствии которой в зале она не подозревала.

Алексей улыбнулся, раскрыл объятия, она кинулась к нему.

Никто из них не знал, что я здесь, поэтому у меня была возможность увидеть всё без прикрас.

Своими глазами лицезреть то, что они хотели от меня скрыть.

Интересно…

Мысль мелькнула.

А на что они вообще рассчитывали?

Как они планировали вести себя дальше? Думали, я не узнаю? Надеялись, что информация до меня не дойдет? Странная самонадеянность. Или наглость? Может, им всё равно, что я узнаю? Но как же так? Я же не старый хлам, который можно засунуть в кладовку, а то и выкинуть.

Все смотрели на сцену, умилялись, восторгались, а меня проедала горечь.

Разве со мной так можно? За что? За что, родные?

Алина радостно вручила букет отцу, он важно ухмыльнулся, а она чуть приподнялась и чмокнула его в щеку. С гордостью, как победителя.

Такая взрослая, сияющая, красивая, но сейчас такая чужая, будто незнакомка.

У меня закололо в груди, желудок подпрыгивал, пальцы онемели.

А потом…

А потом она повернулась к Вере.

И тоже поцеловала ее в щеку, сказала ей что-то, они вместе засмеялась, разделяя общий радостный момент.

За новым взрывом аплодисментов своего стука сердца я уже не слышала.

Но знала, что оно стучит, как отбойный молоток.

Боже, что творится?

Я сидела и не понимала, как так вышло. И это моя дочь? Моя девочка, которая плакала у меня на плече, плохо сдав очередной экзамен, приговаривая:

– Мама, я вас позорю, надо мной все будут смеяться, но я пересдам, обещаю, пересдам! Хочу быть идеальной, как ты, самой умной! Ты же мне поможешь? Пожалуйста!

И я помогала. Мягко убеждала, что надо больше стараться. Что высшее образование – это очень важно. Алина получила красный диплом, устроилась в хорошую компанию, я очень гордилась своей девочкой.

Да я им всем помогала. Всех тащила. Со всем справлялась. Всё успевала.

А они? Не оценили.

Просто пользовались, как им удобно, потому что я позволяла.

Значит, Алина знала, что делает отец, знала, что он готовит.

Знала, и молчала. В лицо мне врала. Надеялась, что я не узнаю.

Лидочка на кладбище. Конечно! Лидочки нет, и ее можно использовать.

Можно ее забыть, не учитывать, похоронить можно.

Сердце билось уже где-то под горлом, сидеть на месте было невыносимо, хотелось подскочить и дернуться на сцену, чтобы заявить во всеуслышание:

– Это моя работа! Они не имеют права! Вас всех обманывают!

Но даже сейчас, даже в этот момент, я не представляла себе, что смогу повести себя так недостойно и опозорить нашу семью.

Тем более на сцену поднялся еще один человек.

Высокий, в дорогом костюме. Широкие плечи, уверенная походка, взгляд с прищуром. Я видела его раньше, мельком, и кажется, он присутствовал на паре семинаров. Супруг Веры и по совместительству – меценат, спонсор кафедры. Он финансировал программу научных стажировок, выделял гранты на исследовательские проекты.
То есть... частично оплачивал и то, что я годами писала по ночам.

То, что Алексей и Вера сейчас выдавали за свой труд.

Вадим Фарофонов уверенно пожал руку Алексею, приобнял Веру за талию, подтянул за руку мальчика, тот вручил букет маме, она наклонилась и поцеловала сына в щеку.

Мой муж снова сжал микрофон.

– И, конечно, мы не можем не поблагодарить Вадима Романовича, – сказал он, повернувшись к мужу Веры. – Без его поддержки ни один из этих проектов не был бы реализован. Он финансировал исследования, открыл для наших студентов путь к зарубежным стажировкам, помог расширить наши границы. Благодарим за веру в науку. Зал снова зааплодировал. Кто-то даже поднялся.

А я сидела как прибитая, всё еще надеясь услышать хоть что-то о себе.

Но ни слова не было сказано обо мне. Ни намека.

Как будто меня не было.

Словно я тень или пустое место.

Выйти на сцену я так и не решилась. Скандал устраивать не стала.

Тихо поднялась, протиснулась к выходу, шагнула в сторону двери.

Маша тоже встала и пошла за мной. В пустом коридоре громко цокали ее каблуки, когда она спешила за мной, пытаясь заговорить.

– Лид... – только и выдохнула Маша, догоняя, но я ответила, глядя перед собой и не оборачиваясь:

Глава 5

Зашуршала упаковка цветов, которые Вера с безмятежной улыбкой вертела в руках. Огромный букет, чуть смятый в ее тонких ухоженных пальцах, благоухал на весь кабинет. Она сияла. Глаза светились, пухлые губы блестели от помады, а густые, волнистые каштановые волосы спадали на плечи роскошными прядями, будто она только что выпорхнула из салона.

Сочная, с красивыми изгибами, молодая. Раньше я не воспринимала Веру именно как женщину, привлекательную в глазах мужчин. Было время, когда Вера после родов сильно располнела, она вечно сидела на диетах, срывалась и ела булки, и всё сетовала, что, мол, вы такая стройная, Лидия Анатольевна, хоть и родили двоих детей, а я никак не могу избавиться от лишнего веса.

Но теперь… Теперь она похудела, легкая полнота шла ей, и я четко осознавала, что она моложе меня, ярче… И еще на фоне этой цветущей женщины я остро ощутила свой возраст.

На ней было светлое платье, подчеркивающее изгибы фигуры, и тонкие каблуки на стройных ножках, которыми она подергивала, как юная газель, нетерпеливо переминаясь на месте, ведь они спешили, торопились отмечать свой триумф…

Вера излучала уверенность и наслаждалась моментом, не замечая, как Маша напряглась, как она вздрогнула и машинально глянула в сторону – туда, где я сидела, по-прежнему не шевелясь.

– Так дадите вазу? Есть у вас?

– Я… сейчас… – блеяла Маша. Она пыталась держаться, но тело выдавало ее: руки суетливо заметались, губы поджались, а глаза округлились, выдав испуг.

– Вер… Ну что там?

Голос Алексея прозвучал за спиной Веры, и он вошел следом за ней, как всегда, уверенно, по-хозяйски. Мой муж умел заявить о себе. Его фигура заслонила часть света, но я видела их.

Видела! Как он встал почти вплотную к ней, чуть ли не обнял. Я вжалась глубже в спинку стула, чувствуя себя крайне глупо, но в то же время боясь обозначить свое присутствие. Сердце забилось быстрее. Его рука скользнула по локтю Веры. Небрежно. Мимолетно. Такой привычный жест, интимный, показательный. Слишком личный. Раньше он трогал так меня, а теперь ее – манкую красавицу на двадцать лет младше.

– Лё… Алексей Дмитриевич, минуточку… – смущенно пропела Вера и бросила на него кокетливый взгляд из-под густых ресниц.

Щеки ее окрасились румянцем, как у девушки, получившей комплимент. Она склонила голову, и роскошные пряди мягко скользнули по ее спине.

А он… Мой муж кивнул, чуть прищурился, улыбнулся.

И в этот момент у меня перед глазами всё встало на свои места.

Они только что не целовались. Язык тела был куда красноречивее любых слов. Господи! Неудивительно, что все в университете спалили этих двух голубков.

Интересно, Вадим что-то знает? Знает, что творится под его носом? И как долго длится их роман? А Вера? Разве она не боится, что все узнают о ее шашнях с моим мужем?

Кем надо быть, чтобы не постесняться…

Я смотрела на эту молодую красавицу и понимала – нет, она не стесняется, не боится. Она наслаждается, сегодня ее праздник, и она летает на крыльях. Она знает о том, что нравится мужчинам, и что ее красота привлекла чужого мужа.

Но ей плевать.

Вера, наконец, заметила, что Маша отвечает ей невпопад. Проследила за ее взглядом. Хмуро вгляделась туда, где я сидела. Сначала сощурилась. Потом вздрогнула. И побледнела. Краска мгновенно сошла с лица.

– Лидия Анатольевна… – выдавила она наконец. – Я не знала, что вы здесь…

Рука с букетом опустилась, и цветы чуть не упали на пол. Алексей тут же подхватил их – и только тогда увидел меня.

– Лида?! – будто бы закашлялся он воздухом.

На лице отразилась паника, но он мигом скрыл ее за маской спокойной сдержанности.

– Что ты здесь делаешь?! – со свистом спросил мой муж, тогда как я наконец поднялась и шагнула к нему, вставая напротив.

Ноги дрожали. Не знаю, как я вообще стояла. Смотрела на мужа долго. Пристально. Пытаясь увидеть в нем того человека, которого я считала своим мужем. Того, кого я любила. Кого поддерживала. С кем разделила жизнь.

Я думала, что знаю его до черточки, досконально, изучила его вдоль и поперек, могу понять, когда ему плохо, а когда хорошо. Могла угадать по жестам, по выражению лица, когда он нервничает, зол, рассержен.

Раньше…

Но сейчас передо мной стоял незнакомец, в котором не было ничего привычного. Он был холодным чужаком, лжецом, изменником и вором, кто украл не только мой труд, он украл мою жизнь, мою веру в себя, мою любовь.

Наши глаза встретились. Я не отвела взгляда и даже не пошевелилась.
Он только сжал зубы и отодвинулся от своей зазнобы на существенное расстояние.

Пытался скрыть их отношения?

Бесполезно – я всё видела, дорогой!

Воздух между нами будто бы потяжелел, заряженный общим напряжением. Алексей медленно опустил телефон. Он злился, и в его глазах не было ни капли стыда. Только сверкали искры досады и раздражения. Он сжал губы в одну нитку, скула дернулась.

Потом резко прошагал к Маше и, вручив ей букет, грубо процедил:

– Мария, заберите.

Но, когда он повернулся к Вере, тон стал мягким и заботливым:

– Вера, выйди, пожалуйста. Ты же сама видишь… Мне надо разобраться… тут… Я скоро буду!

Вера на секунду замерла, будто не знала, что делать, потом что-то пискнула, но возмущаться и спорить не стала, только глянула на меня перепуганной мышью и юркнула за дверь, закрывая ее за собой.

Маша тоже ушла, чтобы нам не мешать, спряталась в закутке.

– Лида, так что ты тут делаешь? – повторил свой вопрос муж, даже не сделав попытки скрыть раздражение.

Что я тут делаю? Он спросил об этом так, словно я не имела права тут находиться. Я смотрела и не понимала. Кто он? Где тот, кого я считала своей опорой? Куда он делся? И почему я так долго не замечала, что он исчез и переметнулся на другую сторону?

– Ты должна была быть на кладбище, – бросил он, уже не скрывая досады.

Глава 6

Я моргнула. Словно не поверила, что услышала правильно. Так вот на что он рассчитывал! Я уже поняла это! Поняла, что меня здесь видеть не хотели. Что я тут нежеланна. Что меня не было даже в списке приглашенных.

“Лидочка в больнице… Лидочка на кладбище… Она себя похоронила”...

Услышать это на самом деле было больно, невыносимо. До темноты в глазах. До сжатого горла. Внутри что-то надломилось, как будто кто-то всадил кулак в солнечное сплетение. Так больно, что невозможно дышать.

– Ты же говорила, что будешь на кладбище, – повторил он тише, но ничуть не мягче.

– Ты думал, что я на кладбище, – поправила я, не узнавая свой голос, – только я здесь и хочу знать, что происходит. Как ты объяснишь свое выступление?

– Ты была в зале? – раздосадованно поморщился он.

– Да. И я видела, как ты выходил на сцену. С моей работой. Видела, как ты улыбался Вере. Видела, как вы… – я запнулась. – Всё было показательно. Только мое имя ты забыл упомянуть.

Он сжал кулаки и пробормотал:

– Всё не так…

И дальше пошел сбивчивый поток речи, не имеющий смысла:

– Ты всё не так поняла. Там… это не… Это вообще было…

Он выдохнул. Провел рукой по лбу, стер пот. Губы дрожали от гнева и волнения.

– Я не хотел, чтобы так вышло. Не хотел, чтобы ты так узнала. Ты… черт..!

Чем больше он путался в своих словах, тем сильнее ярость закручивалась внутри меня.

– Да скажи ты уже нормально!

– Черт, Лида, не торопи меня… – задергался он, кривя рот. – Всё не так, как тебе показалось!

– Не так? – я задохнулась от возмущения. – Ты меня за дуру считаешь?

– Не неси чушь! Дурой я тебя точно не считаю! Но дай мне объяснить!

– Пожалуйста, – прошипела я, – именно этого я и хочу. Объясни! Как ты мог?! Как ты мог украсть мою работу? Тебе не стыдно? – наседала я на него, а мой муж не выносил наездов.

Даже если он был не прав, спорил до посинения, лишь бы выйти победителем. Порой я боролась с этим качеством, напоминая о должности, которую он занимает, но иногда его рвение и напор помогали, а порой, наоборот, всё портили.

Но сейчас они были совсем не к месту, потому что он был в корне не прав. Он должен был защищаться, извиняться, каяться, а вовсе не нападать!

– Кто тебя позвал? Маша? Конечно! Она вечно лезет не в свое дело! Шпионит для тебя? Так? – загремел он, хватаясь за обвинения, как за спасательный круг.

– Не ее дело? Шпионит? – перебила я спокойно. – А ты хотел сделать это тайком? Не смей обвинять ее. Она единственная, кто позаботился обо мне. В отличие от тебя. И дочери.

– Ни к чему ерничать, – скривился он, напрягся весь, кожа натянулась на жестких скулах. – Я бы сам тебе всё рассказал!

– Да неужели? И я была бы лишена “чудесной” возможности увидеть всё своими глазами? Знаешь, а ты был очень неплох! Учился у лучших, видимо. Я не жалею, что пришла и посмотрела твое выступление. Только вот не пойму, что ты собрался делать дальше. Я не согласна молчать об авторстве работы и не потерплю этой лжи! Прикрывать я тебя не буду. Ясно тебе?

Алексей выслушал меня, и его поза вдруг стал враждебной.

– Будешь, и еще как. Не надо нервничать, Лида, – спокойно заявил муж, – между прочим, я сделал это для твоего же блага.

– Для моего блага? – так и выпала я в осадок, быстро заморгав от шока. – Как ловко ты всё перевернул. Мне тебе еще и спасибо сказать?

Как я держалась – не знаю. Голос был ровным, спина прямой, даже руки не тряслись. Скорее всего, это был шок. Наверное, я просто еще не успела осознать, что это всё происходит с нами на самом деле.

– Когда ты выслушаешь, ты поймешь, что должна быть мне благодарна. Сколько лет твой отец возился с исследованиями, а потом ты – после него, а? Напомнить тебе? – вещал он с горящими глазами, и было видно, как он верит в то, что говорит.

Готовился, что ли? Репетировал? Или советовался с Верочкой?

– Какая разница, сколько? Это тебя как касается?

– Напрямую, Лидочка, напрямую! Я вывел практическую пользу из ваших с отцом теоретических гипотез! Я распространил ваши наработки. Я привел их к законченному виду, оформил, а потом презентовал научному сообществу. Ты видела, ты видела, как все аплодировали? – похвастался он с такой гордой улыбкой, словно забыл, кому это всё говорит. – Смогла бы ты так, а? – поддел он меня.

Задел за живое.

Да. Я хотела сделать работу идеальной, чтобы могла гордиться наследием семьи, не посрамить имя мамы. Отец уехал, оставил всё на меня, подвести его я не могла, и хоть сидела ночами, но работа двигалась не так быстро. Однако я завершила ее и могла бы презентовать сама! Может быть, и не так быстро, может быть, через год… Может, раньше, но это не значит, что я бы этого не сделала!

А Алексей…

Я вспомнила, как он расспрашивал меня о моей работе, как старался помогать, даже брал порой на себя семейные обязанности, не говоря уже об университете, прикрывал, угождал…

Это всё было ради того, чтобы забрать всё себе?

Он специально дождался финального этапа, чтобы украсть законченную работу и присвоить себе все лавры! Гад! Сволочь!

– Всё ради тебя, Лида. Ради твоей семьи. И ради нашей! Я хотел получить финансирование, чтобы проект не пропал. Он и так почти умер. Я дал ему жизнь. Я…

Я подняла ладонь.

– Ты дал жизнь? Моей работе? Моим наработкам и труду моего отца? Ты украл! И представил так, будто сделал это сам!

Он вздрогнул.

– Ты хоть представляешь, какие возможности это дает! Грант от самого Фарафонова!

Я смотрела на его лоснящееся лицо и воспроизводила в уме его последнюю фразу.

– Ты про того самого Фарафонова? Мужа твоей “коллеги”? Ты уверен, что он обрадуется, когда узнает, что спонсирует проект любовника своей жены?

Алексей побледнел. Глотнул воздух. Я заметила, как он опустил взгляд, как стушевался. И поняла – я попала в цель.

Глава 7

– Любовника? – сощурился муж, когда взял свои эмоции под контроль, и выплюнул с пренебрежением: – Ты совсем сбрендила?

Значит, отрицание, Лёшенька? Ну что, я этого ожидала.

Кто же так с ходу признается в измене.

Да только я видела ту заминку, и видела, как они общались с Верочкой.

– Скажешь, между вами ничего нет?

– Если только в твоей больной фантазии!

– Ты издеваешься, Лёш? – мой голос дрогнул, ведь это было форменное издевательство: получить нож в спину и снова сталкиваться с ложью.

Он врал мне в лицо, при этом выглядел как всегда: красивый, холеный, статный. А глаза – честные-пречестные, не подкопаешься. Наверное, такие глаза бывают у тех, кто давно себя убедил в том, что нет никакой лжи.

Значит, мой муж себя в своих глазах оправдал?

– Лид, ты зачем приплетаешь сюда Веру? У тебя на нее зуб, что ли? Зачем клевещешь на честную, замужнюю девушку?

– Видела я, как ты хватал эту замужнюю за локоток, а она хихикала как дурочка, млела от того, как ты ее трогаешь, – упрекнула я его, хоть обещала себе держаться.

Но как?!

Как можно держаться, когда внутри всё кипит и клокочет от ярости, обиды и несправедливости?!

– Ты придумываешь, – хмыкнул он, а в глазах проскользнуло некое довольство, словно моя ревность доставила ему наслаждение.

Или он просто насмехался над моими страхами.

И от этого стало еще более тошно!

– Я придумываю? Да ты в курсе, что про вашу интрижку гудит весь университет? – спросила я, и вот тут заметила, как Алексей переменился в лице, дрогнул, глаза забегали, а рот открылся – он был удивлен.

– Сплетни, – фыркнул он и закатил глаза, – Лид, ты опускаешься до того, чтобы слушать бабские пустые разговоры? На тебя это не похоже.

– Ну извини, что поделать? Я шага не успела пройти по зданию, как услышала, как вас обсуждают. Ты предлагаешь мне игнорировать, когда имя моего мужа полощут все, кому не лень?

– Предлагаю фильтровать! Кто там вообще эти сплетни распускает? Снова Маша? – вызверился он, яростно сжимая кулаки и косясь в сторону закутка, откуда она всё не появлялась. – Может, ее уволить, чтобы не болтала лишнего? Видимо, у нее много свободного времени…

Он говорил с таким пренебрежением, что это вызвало у меня омерзение.

Кем он себя возомнил? Думает, он тут царь и бог?

– Машу не трогай, – процедила я, – не смей. И вообще, я уже жалею, что доверила тебе руководить. Ты же прекрасно знаешь, что временно на этой должности и уж точно не имеешь права никого увольнять?

Муж выслушал меня, откинул голову и наградил меня вальяжным, ленивым смешком, складывая руки на груди.

– Нет ничего более постоянного, чем временное, знаешь, так говорят умные люди? Меня всё устраивает, Лида. И между прочим, я тут подумал и решил, что тебе не стоит возвращаться.

– Что… Ты совсем? Что это значит? – я в шоке воззрилась на него, поражаясь его поведению.

Его будто подменили. Еще вчера любящий, внимательный муж, кому я могла доверить всё что угодно, а сегодня – вор, изменник и незнакомец, который хочет забрать буквально всё.

Теперь он хочет убрать меня из университета! Навсегда! Наверняка для того, чтобы спокойно присваивать себе результаты моего труда и зажиматься со своей Верочкой.

Как же низко и мерзко!

– То и говорю. Меня всё устраивает, а чем недовольна ты?

– Ты смеешься? Это что, такая таксика, чтобы заставить меня выйти из себя?

– А ты вышла? – снова усмехнулся он, и по выражению лица было ясно, что он именно этого и добивается: чтобы я орала, психовала, а он вел себя спокойно и с достоинством.

И у него было преимущество.

Он подготовился. Он, черт побери, давно готовился к этому моменту. Просчитал все нюансы, выверил их, как формулу в сложном уравнении, всё взвесил, а я…

А я стояла как обнаженная на площади, не зная, куда бежать.

Как спасаться. Что говорить. Что делать. Как реагировать.

Из меня будто воздух выпустили, и осталась одна пустая оболочка, у которой не было никакой опоры. Молча я пошла к столу и упала на стул, села туда и уставилась в одну точку, видя боковым зрением, как Алексей медленно подходит ко мне и встает рядом. Потом он опустил одну руку на столешницу, а вторую – на спинку стула, и навис надо мной, заключив в плен своего тела.

– Ну что ты, Лида? Может, водички? Ты переволновалась. Сегодня памятная дата у твоей матери, ты, наверное, не в себе… Давай я тебе такси закажу. Домой поедешь…

Моя голова так и дернулась, словно кто-то залепил мне пощечину.

– Водички? – просипела я, не в силах поверить своим ушам. – Такси? Сплавить меня хочешь, да? Я же должна быть на кладбище, так ты сказал! Очень неудачно я приехала, да? Помешала тебе? – говорила я ему в лицо, начиная ненавидеть каждую черточку. – Ты всё провернул за моей спиной, а теперь хочешь поехать в ресторан и отмечать без меня? А ты удобно устроился, Лёшенька.

Я подняла руки и с усилием толкнула его в грудь, а дождавшись, когда он шагнет назад, выросла напротив, приблизив лицо к его лицу, глядя в лживые, холодные глаза.

– Я никуда не поеду, ясно? Никакого ресторана не будет. Сейчас мы займемся опровержением. Ты присвоил себе мой труд! – Я ударила его указательным пальцем в твердую грудь и потом сделала это еще раз. – И тебе придется это признать, а потом…

Договорить я не успела. Алексей дернулся ко мне и схватил меня за запястья, крепко сжав на них пальцы, притянул к себе, зашипев как рептилия:

– А теперь слушай сюда, дура! Ты ничего не сделаешь. Не позорься! Я сказал, меня всё устраивает! И если ты призадумаешься, пораскинешь мозгами, то поймешь, что и у тебя всё прекрасно. Зачем всё ломать? Твоя работа обрела жизнь, я всё сделал за тебя, так, как ты не смогла бы. Нас ждет грант, деньги, успех, слава.

Его глаза горели, будто в его фантазии перед ним пролетало то прекрасное будущее, которое он мне расписывал в красках. А потом он опустил глаза на меня.

Глава 8

Мы с Машей переглянулись. Сначала я не поняла, откуда тут взялась Вера. И даже посмотрела ей через плечо – не стоит ли там Алексей, не вернулся ли, чтобы снова унижать меня.

Но потом до меня дошло.

Конечно. Она была тут всё это время. Пряталась у двери, подслушивала, караулила. Выжидала, когда он уйдет, чтобы остаться со мной наедине.

Но зачем? Что ей от меня нужно?

Сердце глухо бухнуло в груди. Я догадалась по лицу Веры, к чему всё идет. Она подумала, что Алексей всё рассказал мне об их связи, и теперь пришла просить пощады. Она боялась разоблачения – боялась, что я расскажу ее мужу правду. И хотела уговорить меня этого не делать.

Я выждала паузу. Просто смотрела на нее не мигая. Долго. Скрестила руки. Ни одного лишнего движения или звука, пока она сама не выдаст себя.

– Что тебе нужно, Вера? – спросила я, стараясь, чтобы голос не выдавал моего состояния.

Вера ответила не сразу. Она бросила умоляющий взгляд в сторону Маши – не хотела говорить при ней. Та тоже поняла, чего хочет Фарафонова. Мы обе всё поняли без слов. Я еле заметно кивнула – и Маша, чуть поколебавшись, всё же вышла из кабинета.

Поднявшись с места, я прошагала до Веры и выпрямилась перед ней так сильно, будто внутрь вогнали стальной прут. Приказала себе выстоять в этой схватке. Что бы ни сказала Вера – я должна держаться достойно и не опуститься до истерики. Только не при ней.

– Лидия Анатольевна, – принялась она мямлить, складывая перед собой руки, – спасибо, что уделили мне время. Мне нужно с вами поговорить… Я… я слышала, как вы с Алексеем Дмитриевичем… спорили, – пробормотала она, нервно сглатывая. – Я случайно. Не хотела…… – Она покосилась на дверь, потом снова посмотрела на меня. – Я думаю, что обязана объясниться. Я к вам очень хорошо отношусь… очень вас уважаю… я не знала… То есть не думала… Простите, мне сложно… – взывала она ко мне, бормоча себе под нос.

Сложно? Значит, ей сложно? Сложно признаться в связи с моим мужем? И она хочет, чтобы я сама об этом заговорила. Облегчила ей жизнь?

Очень интересно. Значит, как по сцене под камерами скакать и улыбаться, воруя мой успех, она решительная и смелая, а как со мной поговорить, так сразу поджала хвост?

Нет, милая моя, любишь кататься – люби и саночки возить! Если связалась с женатым и пошла на исповедь к его жене, так будь добра хотя бы облечь свои мысли в связную речь.

– Сложно что? – холодно уточнила я, говоря напрямик. – Скрывать, что ты спишь с моим мужем? От коллег или от собственного супруга?

Вера от шока поперхнулась и закашлялась, словно проглотила ежа.

Да, она явно не ожидала увидеть меня такой – колкой, язвительной, говорящей прямо, без обиняков. Привыкла к другой. К той самой Лидии Анатольевне, которую все знали: доброй, интеллигентной, сдержанной. Которая подставит плечо, когда надо, угостит конфетами, поддержит и даст разумный совет.

Мягкая наставница, а не соперница с острым жалом.

Вот только такую Лидию было удобно не замечать. У нее можно было украсть всё – и работу, и мужа. Такую было легко похоронить за плинтусом, считать тенью, не принимать в расчет.

Так, может, и правда пора ее похоронить? И дать выйти на свет другой. Той, что не простит. Не отступит. Не забудет. Той, что не даст спуску предателям.

– Вадим ничего не знает! – выпалила она, когда наконец решилась. Руки нервно дернулись и взметнулись ко мне. – И не должен узнать. Не говорите ему!

– Не говорить ему о чем? – Мой голос был как лед. – Если уж просишь о таком, будь добра, сформулируй четко. Или произносить это вслух не так приятно, как делать, а, Верочка?

Я скрестила руки на груди, глядя на нее в упор, смакуя каждую секунду ее метаний. Пусть горит от этой неловкости. Пусть знает, что я вижу ее насквозь.

Да, внутри всё жгло и клокотало, но я не позволю ей это увидеть.

Вера запнулась. Словно не знала, что сказать. Пальцы судорожно затряслись.

– Вы не должны были сегодня быть здесь…

– Да, это я уже поняла, вы не хотели меня видеть, презентуя мою работу…

– Но бы вы всё равно рано или поздно узнали о нас с Алексеем… Правда, не так… Мы планировали всё сделать иначе, но я знаю, что он не мог уже молчать… Мы… это… мы с Алексеем Дмитриевичем… – Она сглотнула, откашлялась, отвела взгляд и снова посмотрела мне в лицо, уже чуть дерзко, как будто собралась всё-таки с мыслями. – Это всё вышло у нас не сразу… Это просто… случилось… Сначала мы просто работали, а потом… Я не хотела, правда. Но мы… мы полюбили друг друга.

Ах, вот как. Полюбили. Они полюбили. Какая прелесть. Я чуть вскинула бровь, но молчала. Она говорила дальше – видимо, ей важно было выговориться.

– Я не хочу разрушать семьи, – мямлила она, глядя куда-то в угол. – По крайней мере пока. Я сама всё расскажу Вадиму… Просто… не сейчас. Не сегодня. Нам нужно закончить проект. Понимаете, это очень важно. Ваша работа – она же будет реализована! Алексей Дмитриевич обещал, что вы будете указаны в финальной публикации! Правда! Просто… дайте нам время…

Она снова всплеснула руками, из уголка глаза даже эффектно потекла слезинка. Раскаяние Вера играла бесподобно. Правда, ее слова расходились с тем, что сказал мой муж, а еще она так или иначе пыталась оправдать себя – хотя бы в своих глазах.

– Даже так? Вы упомянете меня соавтором в моей работе? Я верно поняла? – заломила я бровь, а Вера поморщилась.

– Давайте не будем обсуждать работу… Это вам лучше разобраться с супругом. Понимаете, ему это очень важно! Важно проявить себя! А я… Мне сейчас важно сохранить всё, как есть… Вадим не должен знать…

– Ради чего я должна ждать, пока ты соизволишь всё рассказать мужу? – спросила я ледяным тоном. – Ради того, чтобы вы потом добавили меня в список соавторов моей же работы? Я не буду скрывать свое авторство. Вы украли у меня мой труд! Я должна была сама ее презентовать. И я этого не спущу.

Она вспыхнула и даже попятилась, хотя я ее не трогала и пальцем.

Глава 9

Сказав эту многозначительную фразу, Вера посчитала свою миссию завершенной и, не прощаясь, развернулась к двери и открыла ее, в кабинет влетела Маша, едва сдерживаясь от ярости.

Они даже столкнулись, но Вера невозмутимо последовала дальше, а Маша была вынуждена пропустить ее и закрыть дверь.

– Вот это наглость! – возмутилась она, как только звук каблуков в коридоре стих. – Что она тебе сказала? Ты как?

– Я… не знаю… – пробормотала я, всё еще проживая разговор с любовницей своего мужа. – Сказала, что они друг друга полюбили. Призналась, что боролись с собой, но это было сильнее их… – пролепетала я, а Маша вспыхнула.

– Вот ведь! Знаешь, я же присматривалась к ним. Как хихикали, как работали вместе, что-то явно назревало, но вплоть до сегодняшнего для я убеждала себя, что мне показалось.

– Что ты видела? Вера, скажи мне, нет уже смысла жалеть меня. Теперь я всё знаю, – проговорила я скорбным голосом.

Маша потерла руки друг о друга, нервно выдохнула:

– Я видела, как он обнял ее со спины… Они меня не заметили. Потом поцеловались. Всё стало ясно. Кто так ведет себя с коллегой? Стыдоба! – снова возмутилась она. – Я не выдержала. Посчитала, что ты должна знать. А насчет работы… Я слышала обрывки слов, но мне даже и в голову не пришло, что презентация пройдет без тебя! Я всё поняла сегодня, и вот… позвонила тебе…

– Ты всё сделала правильно, – кивнула я, успокаивая подругу, которая будто бы еще сомневалась, не совершила ли она ошибку.

И это понятно. Всё стало таким шатким и для нее, и для меня.

– Ты не переживай, тебя никто не тронет. Я вернусь на факультет, сделаю опровержение, только… только…

Мне резко стало плохо, потемнело в глазах, я не в силах была сейчас, прямо в эту минуту, после двух изматывающих разговоров, принимать важные решения. Наверное, кто-то другой на моем месте принялся бы действовать немедленно. Но мне нужна была хотя бы минута передышки.

– Ох, Лида, ты вся зеленая, – переполошилась Маша. – Сядь, – поволокла она меня к стулу, но я не хотела сидеть, мне нужно было умыться.

Пошла в закуток, где была раковина, включила воду, поставила ладони под кран, потом плеснула в раскрасневшееся лицо водой.

Всего этого было слишком…

Откровения мужа, его любовницы, воровство работы, предательство дочки…

Чем я это заслужила? Почему я ничего не замечала?

– Маша, я что, правда похоронила себя? – спросила я тихо, поворачиваясь к подруге. – Почему все так говорят? Разве я позволила себе рыдать в подушку днями и ночами? Разве я не делала того, что сделала бы любая дочь, заботясь об умирающей матери? Почему они меня обвиняют? Почему считают, что я упустила семью? Разве я не имела права скорбеть?

– Конечно, ты имеешь, Лида, о чем ты?

– Но они этого не видели. А я старалась… я так старалась… Я же знала, что им всем нужна я, а не плачущая тень! Я пыталась давать всё, что им нужно! Или я сделала недостаточно! Алексей упрекнул меня в том, что и дочери меня не хватало. Она обманула меня, сказала, сказала… а сама!

– Лида! Ты что?! Прекрати! – возмутилась Маша, схватив меня за плечи. – Ты прекрасная жена, мать, дочь! Ты всё сделала как надо! Ты имела право скорбеть, хоронить мать! Даже если бы на полгода закрылась в комнате, тебя бы никто не обвинил!

– Но обвинили же! Он сказал, что я развалила семью. Что я сама во всем виновата…

– Ни в чем ты не виновата. Как ты могла развалить семью? Твои дети взрослые, им не нужно менять памперсы и кормить их с ложечки! Твой муж – здоровый мужик, который прекрасно может о себе позаботиться! Он делал карьеру, а ты его поддерживала! Я знаю, как ты выкладывалась! Ты забывала о себе, лишь бы они были сыты, одеты, обуты, я молчу уже о моральной поддержке! И отец тебя бросил! Ты всем занималась сама!

Маша говорила горячо, я кивала соглашаясь, но всё же сомнения глодали меня, как дикие голодные волки – свежую дичь.

– Может, этого было мало?! Они с Верой давят на то, что я себя похоронила. Что я на кладбище, в больнице, что семье меня было мало! Может, они правы? Может, мне надо было делать больше? Тогда бы муж не пошел на сторону, тогда бы дочка не подружилась с его любовницей…

– Прекрати! Просто они потребители! Они пользовались тобой! Дай людям палец, они и руку откусят, не слышала о таком? Лида, ты замечательная, добрая, умная, просто это они – скоты! Обвиняют тебя, чтобы себя оправдать, понимаешь? Ты же знаешь, как всё устроено! Это закон жизни! Им проще обвинить тебя, вместо того чтобы признать, что это они накосячили! Кому приятно смотреть в зеркало и видеть кривую рожу?! Сама подумай! Ладно Алексей, но что скажет Вера своему мужу в свое оправдание? Что он много работал?

– Наверняка так и скажет, – согласилась я.

Маша закивала.

– Именно. Да потому что людям нужно себя как-то оправдать. Это не они плохие, а все вокруг. Но ты не должна их слушать! Понимаешь?

Я кивнула и села. Как робот. Как кукла. Смотрела вперед себя. Маша всё суетилась. Требовала рассказать подробно, чего хотела Вера. Возмущалась. Ругалась. Оправдывала меня, не давала мне себя ругать.

– Я общалась с тобой почти каждый день. Знаю, как ты не спала ночами, а потом и днем выкладывалась на полную. Ты всех выслушивала, обо всех заботилась. Как ни позвоню, Лида только и делает, что шуршит по дому! – Она всплеснула руками, возмущаясь. – Сколько мелких дел, которых никто не видит! Думают, что всё по волшебству появляется. Да, ты сидела дома. Но ты себя не похоронила, просто не готова была преподавать и быть на виду у всех в университете. Это нормальное желание в твоих обстоятельствах! Но дома ты была матерью и женой! И тебе не в чем себя упрекнуть! Нормальная семья бы поддержала, никто бы не говорил, что ты всё развалила!

Лида была права. Я пила чай и снова кивала в такт ее словам. Вряд ли кто-то смог бы сейчас поддержать лучше нее. И было обидно, что чужой человек со стороны понимал всё лучше, чем родные! Видел – больше! Осознавал, сколько всего я делала, сколько я всего успевала.

Глава 10

Маша ушла всего на несколько минут – уточнить, в каком именно ресторане проходит презентация. А я… Я тем временем привела себя в порядок. Аккуратно уложила волосы, чуть обновила макияж. Надела то самое вечернее черное платье, что оставалось в шкафу с новогоднего корпоратива.

Воспоминания пронеслись в голове быстрой лентой кинопленки.

Нам с Лёшей было весело. Хорошо. Мы были счастливы.

Зима радовала снегом, в квартире ярко играла гирляндами елка, мы отлично отметили.

Я даже не догадывалась, что тот Новый год станет последним семейным праздником в привычном составе.

Ведь больше ничего этого не будет.

Дальше развод. Расставание. Пустота…

Ресторан оказался роскошным, дорогим, такой себе не каждый мог позволить, по крайней мере, в такой меня мой Лёша не приглашал, а сейчас решил отметить презентацию моей работы с фанфарами.

Сидя в машине, я не решалась выйти.

Правильно ли я поступаю? Что я скажу, когда приду туда? Кого там увижу?

Но и просто поехать домой? Уползти в свою раковину, оставаясь слабачкой?

Такого я себе представить не могла. Мама бы точно меня не поняла, да и отец тоже.

Потерла пальцами пульсирующие виски. Сердце грохотало в ушах так громко, что отдавалось даже в костях. Тело ломило. Я чувствовала себя бессильной, беспомощной, и в то же время мне нужны были все мои силы, чтобы выстоять.

Я не знала, что меня ждет за этими дверьми. Но одно знала точно – я не могла позволить им просто растоптать меня и вычеркнуть из жизни.

Посмотрела в зеркало.

Прямая спина, холодный, сосредоточенный взгляд.

Повернуть назад уже нельзя. Я глубоко вдохнула и решительно распахнула дверцу машины. Каблуки негромко постучали по тротуару. Стеклянные двери ресторана распахнулись передо мной легко, словно приглашая войти на чужую, враждебную территорию. Внутри ненавязчиво звучала, ароматно пахло деликатесами.

На входе мне улыбнулась хостес, молоденькая девушка в строгом черном платье. Она приветливо склонила голову и поинтересовалась вежливо:

– Добрый вечер. У вас заказан столик?

Я повела взглядом по роскошному интерьеру в красно-черных тонах и увидела мужа.

Он стоял возле колонны, разговаривая с Вадимом Фарафоновым.

Сердце дернулось и забилось быстрее, всё сильнее ускоряясь.

– Я за тот столик, – указала я в сторону длинного стола, за которым находилось несколько человек. Среди них взгляд выхватил и мою дочь, и Веру.

Веселые, беззаботные, они смеялись над чем-то забавным, как подружки, явно не вспоминая обо мне. Сколько же фальши было в этой сцене.

Я даже усмехнулась. Это иронично. И вместе с тем мерзко.

Мой муж лицемерно лебезит перед меценатом в надежде получить деньги на проект.

Вера делает вид, что ее ничего не связывает с деканом, кроме работы.

А моя дочь не видит ничего такого в том, чтобы обманывать мать.

Я задумалась, не заметив, что мне что-то говорят:

– Приятного вечера!

Девушка вежливо улыбнулась и жестом пригласила пройти дальше. А я сделала первый шаг туда, где должна была поставить точку в той жизни, которую знала раньше.

– Добрый вечер.

Мой голос был очень тихим, однако заставил Алексея вздрогнуть. Он отвлекся от разговора и уставился на меня как на привидение. Даже рот открыл. Выглядело это забавно, но мне, естественно, было не до смеха. Он опешил, а потом его глаза блеснули злостью и досадой.

– Лида, что ты тут делаешь?

Он не обратил внимания, но я-то заметила, как в этот момент Фарафонов метнул в него странный, подозрительный взгляд. И оно понятно – кто же так приветствует супругу?

– Ты уже задавал этот вопрос, Лёша, – хмыкнула я, улыбаясь меценату. – Вадим Романович, вы уже ознакомились с научным трудом моего мужа? Надеюсь, в нем он так часто не повторяется?

Теперь уже оба мужчины удивленно воззрились на меня.

– Лида, что ты…

– Извините, Вадим Романович, это семейная шутка! Я, конечно же, не должна была ее говорить при вас и ставить вас в неловкое положение.

– Да ничего, – медленно проговорил Вадим, и я ощутила на себе его оценивающий взгляд. – На самом деле я удивился, что вы не присутствовали сегодня на презентации и здесь – в ресторане, но Алексей сказал, что вы заняты…

– Я освободилась и поняла, что не могу не почтить своим присутствием ваш праздник.

– Ну отчего же наш? Он наш общий, – поправил меня Фарафонов, – как я понимаю, вы тоже сделали большой вклад в работу? Может, пойдем к столу и вы нам расскажете поподробнее? Столько научных терминов, а хотелось бы, конечно, узнать, как это всё воплотится на практике.

– Конечно, – кивнула я, – вы должны понимать, во что вкладываете средства.

– Об этом мы поговорим позже, а пока прошу к столу. Думаю, ваша дочь тоже обрадуется, – говорил ничего не подозревающий Вадим, правда, было заметно, что он чувствует витающее в воздухе напряжение, но из вежливости никак на него не реагирует.

Не успела я сделать и шага, чтобы проследовать за ним, как Алексей ухватил меня за предплечье, подтянул к себе и громко зашептал на ухо:

– Лида, что ты творишь? Ты зачем сюда приехала? Решила испортить…

– …ваш праздник? – елейно проговорила я, но мои глаза метали молнии.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я! Зачем ты пришла?

– Пусти, – холодно потребовала я и прошла вперед, довольная тем, что первый раунд я выиграла.

Дальше я наткнулась глазами на Веру, которая так расширила глаза, что я опасалась, как бы они не выпали из ее глазниц. Подскочила, уронила бокал, он разлился на скатерть, она заохала и стала бросать на растекающееся красное пятно салфетки.

Моя дочь чуть отскочила, видимо чтобы не заляпать пятно, а потом увидела меня.

Сначала мне показалось, что она испугалась, но потом я заметила в ее красивых глазах ту же самую злость, что фонтаном шла от мужа.

И это стало новым ударом.

Глава 11

После моего двусмысленного тоста над столом повисла тишина. Напряженная, тяжелая. Она давила на нервы. Так сильно и весомо, что несколько сотрудников почувствовали себя лишними и стали спешно собираться, бормоча неловкие извинения.

Они как будто ощутили приближение стихии, когда земля дрожит под ногами и сам воздух предвещает катастрофу.

Никто их не останавливал. Никто и слова не сказал, пока они копошились, покидая наше сборище. Остались только мы – две супружеские пары и моя дочь, которая сверлила меня взглядом и будто бы не испытывала и толики вины. Она смотрела на меня злым диким волчонком. И я подумала о том, что должна разобраться, почему она себя так ведет. Но не сейчас.

Сейчас я сидела за этим праздничным столом, заставленным дорогими закусками и вином, и планировала разоблачить мужа, вывести его и подельницу на чистую воду. И поставить точку в жизненном отрезке длиной в двадцать пять лет.

Я прекрасно понимала, что мое выступление будет мне дорого стоить.

Но отступить уже не могла. Это дело чести.

– Вера, ты в порядке? – муж наклонился к ней, голос сочился заботой, он явно волновался, но оно и понятно – Вера мямлила, краснела, бледнела, проливала вино и роняла посуду…

Любой дурак поймет, что с ней происходит что-то странное.

А Вадим Фарафонов явно не был дураком. Умный мужчина, импозантный, породистое гладкое лицо, четкие скулы, крупный нос, который его не портил, серьезные глаза. Я рассматривала его, пытаясь понять, знает ли он об измене.

И очень сомневалась, что это так. Не стал бы такой, как Вадим Романович, терпеть, что его супруга, мать его сына, греет постель своему руководителю.

Тошнота пришла вместе с уколом стыда.

Что я делаю? Я правда решила их разоблачить прямо сейчас?

Разве это мое дело? Не должна я вмешиваться в их личную жизнь. Да и не могу. Пусть разбираются сами, пусть барахтаются в этой грязи. Если трону эту тему, почувствую, что в грязи испачкалась, а мне бы хотелось оставить себе хоть крупицу достоинства.

Воевать за свой научный труд я готова, а вот опускаться до уровня этой молодой подстилки мужа я не стану. Напрямую я ничего не скажу.

Разве что намекну.

Немного…

– Наверное, что-то не то съела, – пробормотала Вера, отодвигая от себя тарелку. – Может… Может, мы домой поедем?

Я воззрилась на нее, удивленно приподнимая бровь.

Значит, решила слиться? Разоблачения боится?

Или просто пытается оттянуть момент?

Как глупо. В этот момент я почувствовала свое превосходство. По возрасту. Она не понимала, что таким поведением, наоборот, вызывает больше подозрений у мужа.

– Интересно, – отметила я, – когда я вошла, всё было хорошо, вы так мило смеялись с моей Алишей, а теперь что-то не так? Я вам как-то помешала? – холодно спросила я, видя, как дочь опускает глаза.

Неужели ей стало чуточку стыдно? Или она поняла, что я что-то знаю?

Ведь она заметила, как я назвала ее именем, которым ее кличет любовница мужа и ее новая молодая подружка.

– У вас отличная команда, – заметила я, наслаждаясь их замешательством, – мой муж так много трудился в последнее время, что вечно пропадал на работе. Готовил, видимо, презентацию.

Я притворно улыбнулась и посмотрела на Фарафонова:

– Знаете, в последнее время мой супруг слишком много времени уделяет работе, и слишком мало семье. Я так понимаю, у нас с вами, Вадим Романович, схожая проблема? Вы же знаете, о чем я говорю, верно? О том, как Вера буквально живет в университете, стараясь изо всех сил помочь моему мужу. Интересно, ее имя будет значиться в списке авторов?

Я сделала паузу, наблюдая за тем, как лицо Веры искажается гримасой отчаяния. Вадим Романович оставался непроницаемым, но я видела, как напряглись его челюсти. А моя дочь… Она всё еще избегала моего взгляда, будто бы я говорила о ком-то другом, а не о ней.

– И вот что меня беспокоит. Вера – молодая мать. Стоит ли убиваться на работе? Или она настолько талантливый специалист, что без нее проект просто развалится? Не поймите меня неправильно, я не сомневаюсь в профессиональных качествах Веры. Но я сомневаюсь в мотивах моего мужа…

Я замолчала, давая своим словам утонуть в тишине. Намек был понят и упал на благодатную почву. Фарафонов побледнел и устремил злой взгляд в сторону Веры, которая слилась со стеной. Она молчала, пойманная на горячем.

– Мама, не придумывай, – дочь наконец подала голос, фыркая недовольно.

– А что, Вера здесь, а меня разве сюда приглашали? – уточнила я у мужа и дочери. – Значит, она действительной ценный кадр? Значимая персона? В отличие от меня. Почему меня не позвали?

Он что-то пробормотал себе под нос, а она отвернулась, ведь знала, что обманула меня, сказав про стажировку. И не могла сейчас не чувствовать свою вину.

– Простите, Лидия Анатольевна, – обернулся ко мне Вадим Романович, – я так понял, произошло недоразумение и вас не позвали в ресторан?

Голос Фарафонова приобрел стальную твердость, и стало ясно, что он больше не будет позволять жене юлить и играть в какие бы то ни было игры. Он понял, что я приехала не просто так, что за моим появлением прячется какай-то тайна.

Видимо, он и правда заметил, что Вера и правда слишком много времени проводит на работе. Со своим руководителем.

А Вадим Фарафонов явно не тот, кто будет прятаться от реальности. И пока не поймет, что происходит, с места не сдвинется.

– Да, меня не позвали. Но я узнала о презентации и приехала посмотреть.

– Вы были в зале? – Фарафонов снова удивился и воззрился на моего мужа. – Алексей Дмитриевич, как это понимать? О вашей супруге и ее родителях в университете, да и за его пределами, ходят легенды. Я заинтересовался им как раз из-за их статей и исследований, которые помогли бы мне в развитии бизнеса… А оказывается, что вы не позвали Лидию Анатольевну даже на презентацию?

Муж посмотрел на меня бешеным взглядом загнанного зверя, которого собаки заставили спрятаться в нору. Он хотел убивать. Я всё испортила. Рушила его план. Уничтожала по кусочкам. Он-то думал, что я покорно поеду домой и буду рыдать над своей разрушенной жизнью, но не на ту напал.

Глава 12

Замешательство длилось секунды. Может, даже меньше. Я пришла в себя и дернулась, как от резкого толчка.

– Лёша! – выдохнула и кинулась вперед.

Ударилась коленями о твердый пол, но даже не почувствовала боли. Главное было спасти его. Паника прошла, и я действовала методично. Как и всегда. Руки сами поднырнули под его шею, я подхватила его голову, обвила плечо, как делала это десятки раз, и зашептала прямо ему в лицо:

– Дыши. Слышишь меня? Дыши! Ты сможешь. Всё хорошо. Я рядом. Дыши… Не сдавайся, Лёша, только дыши! Где твой ингалятор?

Я стала хлопать по его нагрудному карману, но ясно было, что ингалятора нет. Бог знает, почему он не взял его сегодня с собой. Видимо, не хотел, чтобы молодая, здоровая любовница знала о его недуге, которого он всегда так стыдился, и надеялся, что он не делает его немощным инвалидом.

Муж и спортом в последнее время занялся, стал много времени уделять внешнему виду, гардеробу, тщательно за собой ухаживал, и видимо, в этой идеальной картинке не было места астме.

Только она была…

Наши глаза встретились. Он замотал головой и прикрыл глаза, давая понять, что ингалятора нет. А еще я прочитала в них немой укор – ведь я тоже не взяла его с собой.

Но кто же знал, что так будет?

Я стиснула руки на его шее, стараясь дышать ровно, словно это поможет ему. Напряженное тело обмякло, он замер, а потом втянул воздух с новыми силами, будто я вдохнула в него жизнь, но потом… снова захрипел, глаза закатывались, губы посинели.

Нет, он не может умереть вот так! Не может!

Сердце разрывалось от страха, паники и боли, и я даже не задумывалась о том, что спасаю предателя. Нет. Я просто не могла смотреть, как он задыхается. Это был человек, с которым я прожила половину жизни. Человек, которому я родила двух детей. Еще пару дней – самый родной и близкий.

Он не может умереть так глупо – из-за того, что почему-то не взял с собой ингалятор!

– Чем помочь? – опустился рядом Вадим Романович. Рука в поддержке легла мне на плечо. – Что надо делать?

– Нужен ингалятор! Он в машине, у меня в бардачке! – я почти крикнула, не отрывая взгляда от Лёши.

Бросила взгляд на сумочку, лихорадочно соображала, как объяснить, где припаркована моя машина. Но не успела. Вернее, этого не потребовалось.

Рядом оказалась Алина. Та самая, что еще несколько минут назад смотрела на меня как на врага. Выходит, она не ушла. Облегчение прокатилось по мне холодной волной и вылилось в дрожь, кончики пальцев затряслись.

– Ключи! Бардачок! – сказала я только, но Алина всё поняла. Кивнула.

Мгновение – и она уже сорвалась с места, схватила мою сумку и вылетела из ресторана, даже не обернувшись. От шока и испуга я даже подумала, не показалось ли мне, что она прибежала. Не привиделось ли мне это.

Но Вадим тоже смотрел в ту сторону, куда убежала дочь, так что оставалось только ждать, пока она вернется.

– Позвать врача?! Вызвать скорую? – забегала рядом Вера, на которую я перевела взгляд.

Лицо ее искажала паника, руки дергались, а голос срывался.

– Может, я… может, кто-то должен… Я…

– Сядь, – раздалось резко и глухо.

Это был голос Вадима.

Он не повысил его, но в этих четырех буквах была такая властность, что у меня по спине побежал холодок. Он не смотрел на Веру. Он смотрел на меня. На Алексея. И ждал.

А я продолжала держать мужа. Чувствовала, как дрожит его тело, как бьется в судорогах грудная клетка, и только повторяла:

– Ты справишься. Я с тобой. Дыши, Лёша. Просто дыши…

Алина вернулась быстрее, чем я успела что-то осознать. У нее получилось найти ингалятор, а я быстро схватила его и поднесла ко рту мужа. Алексей сделал первый вдох, потом еще один, закашлялся и, наконец, задышал – тяжело, прерывисто, но уже не задыхаясь. Его грудь всё еще судорожно вздымалась, но я поняла – приступ прошел, жить он будет.

Кто-то всё же вызвал скорую. Я даже не знаю кто. Наверное, официанты или кто-то из гостей ресторана. Мы не возражали. В такие моменты лучше подстраховаться.

В скорой с ним поехала Алина. Я выстроилась в один ряд с машиной медиков и поехала за ними на своей. Всю дорогу смотрела на мигалки как на путеводную звезду – неотрывно, будто боялась, что, если моргну, упущу из виду, потеряю след.

По дороге мелькнула мысль, что я даже не попрощалась с Вадимом Фарафоновым и его женой. Впрочем, это было уже не важно.

Приступ астмы Алексея переменил ход сегодняшнего вечера.

Как я ранее переменила ход сегодняшнего дня.

В приемном покое всё прошло быстро и буднично. Мужа осмотрели, оформили, выделили чистую палату. Я зашла следом, а Алина уже стояла у окна, повернувшись к нему спиной. Алексей лежал с кислородной маской на лице, бледный как простыня. На его щеках выступил холодный пот, руки были слабыми, но глаза...

О, эти глаза.

В них плескалась благодарность. Но к ней примешивались и иные чувства. Злость. И гнев. Приступ астмы не стирает память, и он не забыл того, что случилось в ресторане, и нас, конечно же, ждет серьезный разговор.

Потом.

Но пока ему нужно было отдохнуть.

Вышла в коридор. Хотела найти кулер. Просто выпить воды. Горло сушило. Мне нужно было делать что-то обыденное, чтобы отвлечься. Прошла по коридору, мимо стен с облупившейся краской, вдохнула привычные запахи больницы.

И тут я услышала шаги.

Алина. Дочь вышла вслед за мной.

Она догнала меня и остановилась рядом. Некоторое время мы просто молчали. Я не поворачивалась, не смотрела на нее, надеялась, что, может, она скажет что-то хорошее. Или хотя бы нейтральное. Извинится, может, что-то объяснит. Скажет, зачем вернулась. Ведь она демонстративно ушла из ресторана и вряд ли планировала прийти назад.

Или она пожалела о своей выходке?

Но нет. Я ошиблась насчет нее. Это я поняла, когда она заговорила.

– Ты довольна, мама?

Ее злой дрожащий голос заставил меня резко обернуться и посмотреть в ее холодные глаза.

Глава 13

Смотрела на Алину, но не узнавала ее.

И вроде внешне всё было как всегда: красивая девочка у нас с Лёшей получилась. Четкие скулы, носик аккуратный, губы пухлые и глаза – большие ясные.

Сейчас они ранили.

Такие холодные, такие чужие. Ледяные.

Она смотрела с осуждением, с упреком, винила меня в чем-то. И от этого во мне поднималась волна боли.

– Алина, – произнесла я слабым голосом, – давай поговорим. Я ничего не понимаю. Объясни мне, пожалуйста. Я не понимаю, почему ты так злишься на меня? В чем ты меня обвиняешь?

Она сощурилась и вдруг фыркнула, будто я сама должна была догадаться, в чем моя вина, и сейчас спрашивала о том, что и так понятно.

Она ничего не ответила, поэтому я продолжила.

– Скажи мне… ты знала? – решилась я спросить. – Знала о Вере и отце?

Она перевела на меня взгляд. И просто кивнула. Без капли стыда во взгляде.

– И ты считаешь, что всё это… нормально? – спросила я, глядя на нее и уже не пряча дрожь в голосе. – Нормально жить с мыслью, что ты знаешь об измене отца? Что ты… покрываешь это?

Она снова отвела взгляд, а потом пожала плечами.

– Ну а что такого, мама? Они полюбили друг друга, но она замужем. Ничего не будет. Но папа… Он же мужчина, а ты… Ты уже в возрасте. Это нормально, когда мужчина иногда себе позволяет что-то… Всё бы закончилось само собой, а ты пришла и всё слила Фарафонову! Он теперь отзовет гранты! Ты всё испортила!

Мир качнулся. Лицо дочери поплыло перед глазами, и я, чтобы не упасть, схватилась за край кулера, пытаясь удержаться. А дочь так и стояла на месте. Безжалостно наблюдая за моментом моей слабости.

В груди что-то оборвалось. Я ждала чего угодно – колебаний, обиды, упрека. Но не такого равнодушного признания.

– Я ничего не портила, Алина. Они украли мою работу. Как ты не понимаешь? Мой труд и труд твоего дела. Мы много лет проводили исследования…

– Ой, мам, ну не надо, какая разница, чье имя стояло бы на работе? Главное, чтобы факультет получил бы гранты! Папа сделал всё быстрее, ты бы годами проверяла результаты, а он всё пустил в работу. У него всё получается лучше!

– Ясно, значит, ты не рассказала мне про измену отца и посчитала, что он имеет право забрать мою работу… И не поехала со мной на кладбище? – спросила я уже почти шепотом. – Потому что знала, что будет презентация? Потому что выбрала отца? Решила поддержать его?

– Выбрала? Я не выбирала, – ответила она, пожав плечами. – Я просто поддержала того, кто остался со мной. Кто не бросил меня.

По спине прошел озноб, я сжала губы и нахмурилась.

– Ты хочешь сказать… Ты считаешь, что я вас бросила? – еле выговорила я.

Алина вздохнула, взгляд ее потемнел, но она его не отводила.

Как будто давно хотела мне всё высказать, копила, держалась – и дождалась часа икс и выплеснула на меня все свои обиды.

– Мам… А ты как думаешь? Ты не была с нами. Мы приходили домой, а тебя всё время не было. То есть ты была! – поспешила она пояснить. – Даже если ты была – тебя на самом деле не было. Ты уходила в свою боль. В свою скорбь. А папа… папа остался. Он заботился, помогал…

– Папа заботился? – вспыхнула я от несправедливых упреков. – Папа? Который пропадал в университете сутками? Ездил в командировки? За которого я работала? Который бросил на меня дом, детей, похороны? И я еще оказалась крайней, да, дочь? Ты серьезно сейчас?

Она смутилась, взгляд отвела – неужели почувствовала вину?

– Я не уходила, Алина. Я жила с вами в одном доме. Я мыла полы, варила еду, стирала ваши вещи, гладила рубашки. Даже когда работала полночи – я вставала утром и делала всё, как положено. Я была с вами. Моя мама умирала, понимаешь? Она умирала у меня на глазах. Но даже тогда я не позволяла себе развалиться. Я не уходила в скорбь – я проживала ее внутри, но при этом заботилась о вас. Отец? Да он чаще всего был на работе. Университет, совещания, поездки, обсуждения, проекты. Он уходил, Алина. А не я.

Ее острый подбородок дрогнул. Но она ничего не сказала. Лишь слегка нахмурилась, и в глазах сверкнуло упрямство.

Тогда я продолжила.

– Ты уже не маленькая. Мне не надо было уже танцевать перед вами с бубном, как перед грудничками. Мне нужно было ваше участие. Твоя помощь. Поддержка. Я ведь ждала этого, как от взрослой девочки. Ты могла быть рядом. Обнять. Просто спросить, как я. Но ты… Ты предпочла замолчать. Отстраниться. Почему, Алина? Что я сделала не так?

Мой голос дрожал, а Алина оставалась спокойной, только ноздри раздувались, и она стояла напротив вся напряженная. Я ждала.
С замиранием сердца. Мне казалось, что сейчас, вот прямо сейчас она скажет что-то важное. Объяснит. Но Алина лишь сжала губы. Ее взгляд стал еще более острым, почти колючим. И в нем была не только боль.
А какая-то глубоко похороненная обида. Я вдруг поняла – причина ее злости на меня глубже. Не в том, что я скорбела.

Не в том, что я не обнимала достаточно часто. А в чем-то другом. В чем-то, о чем она пока не может сказать вслух. До чего мне предстояло докопаться.

– Ты сама отдалилась, – подвела я итог. – Но ты взрослая, я считала, что это нормально. Не трогала тебя, не лезла больше нужного. А оказывается, ты решила принять сторону отца? Почему? Или тебе удобно прикрывать свою подлость тем, что якобы я вас бросила?

– Прикрывать? Да ты… Ты… Просто с отцом мне было легче, ясно? Он не такой строгий, как ты, он проще! Он не требовал с меня быть идеальной!

– Идеальной? Я требовала у тебя быть идеальной?! – удивилась я.

Сначала муж говорит, что якобы устал жить в тени нашей династии, теперь вот дочь. Неужели я… правда так подавляла? Мама – да. Она была жесткой. Она на меня давила. Я помню это. Помню, как плакала в ванной, не понимая, как заслужить ее любовь.

Тогда я поклялась себе, что мои дети никогда не почувствуют ничего подобного. Я ведь так старалась быть другой. Мягкой. Поддерживающей. Доброжелательной. Неужели не получилось?

Глава 14

Я застыла, онемела, будто рот залепило скотчем. Даже не моргала. Казалось, в ушах звенит. Я не могла дышать. Не слышала ни звука. Куда-то провалилась. Только стук крови в висках, оглушающая пульсация – и больше ничего.

– Что? Что ты сказала? – прошептала я, очнувшись, но голос меня не слушался.

Онемевшие губы едва шевелились.

Сердце билось с перерывами, а грудь сдавило. Я отшатнулась, сделала шаг назад, потом еще один. И не поняла, как оказалась у стены.

Пальцы соскальзывали по гладкой краске. Я хваталась за нее, как утопающий за соломинку, пытаясь удержаться на плаву. Найти равновесие, чтобы осознать, что сказала моя девочка.

Она правда это сказала? Избавилась? От ребенка? Но как?

Я вспоминала, как пару месяцев назад Алина вернулась со стажировки. Вся какая-то бледная, замкнутая, будто поникшая. Конечно же, я забеспокоилась. Подошла к ней вечером на кухне и спросила, всё ли в порядке. Она дернулась, как будто я застала ее за чем-то постыдным, потом махнула рукой: мол, мам, просто устала, но ничего страшного.

Сказала, что на стажировке много работы и нервов. Помню, я еще посоветовала ей попить витамины и больше отдыхать, а она кивнула, поцеловала меня в щеку и ушла в свою комнату. А я, глупая, подумала, что дело действительно в работе. Не стала докапываться. Ничего не заметила.

Сжавшись на стуле, я сидела с таким ощущением, будто получила удар кулаком в живот. Она меня просто убила. Руки, лежащие на коленях, тряслись, и дышала я как чахоточная, всё еще не в силах поверить.

Осознать.

Беременна. Моя дочь была беременна. И избавилась от ребенка. А мне сказать не удосужилась. Бросила в лицо как обвинение. Наслаждаясь тем, как мне больно от осознания своей вины.

Да, я винила себя, и она дала понять, что я виновата.

Но и она! Алина! Тоже разве не была виновата?

Разве имела она право скрывать от меня, от своей матери?

Она, моя кровиночка, моя доченька. После всех бессонных ночей, вытирания слез, школьных утренников, болезней, после всех забот – разве не заслужила я это право?

Почему она меня его лишила?

Я медленно подняла на нее больные глаза. Посмотрела на нее. Такой красивой она была всегда, даже в своей злости. Особенно в злости — настоящей, настоящей до боли. Черты лица заострились, стали изящнее. А ведь она похудела. Я это тоже заметила. Но не считала нужным придавать этому значение.

Кто из молодежи сейчас не худеет? Кто не носится с диетами, не хочет выглядеть как идеальная модель с картинки из соцсети? И я, может, думала, что эта погоня за красотой и стройностью чрезмерна, но разве могла я вмешиваться в жизнь своей взрослой дочери? Разве она стала бы меня слушать?

Я не давила. Я старалась мягко ее поддерживать, и что же?

Кажется, я совершила ошибку – я ее упустила.

Об этом говорила вся ее поза. Чужая, враждебная. Чужие глаза на родном лице пугали. Казалось, передо мной стоит не Алина, не моя дочь, а какая-то посторонняя девочка, которая непонятно за что меня ненавидит. Она стиснула побелевшие губы, держала прямую как струна спину. И только это выдавало в ней хоть какие-то чувства.

– Алиночка… – голос мой сорвался, он был жалким, я сипела, но мне надо было знать. – Пожалуйста… Расскажи мне. Кто отец? Ты… Почему не сказала? Зачем ты это сделала? Почему не пришла ко мне?.. Я бы помогла, мы бы справились вместе…

Дочь отвернулась, постояла так какое-то время, а потом снова взглянула на меня. Спокойно. Даже не холодно, а скорее, равнодушно. И от этого мне стало только хуже.

– Потому что я тебе больше не доверяю, мама, – произнесла она ровно. – Не важно, кто отец. Какая тебе разница? Я сама по себе, уже взрослая. И не хочу, чтобы ты вмешивалась. Я не хотела этого ребенка, и я бы не стала его оставлять, а ты бы начала уговаривать, разве не так?

– Конечно, – прокаркала я, – конечно. Это же ребенок, живая плоть, твой малыш…

– Мама! – стиснула она зубы и посмотрела на меня зло. – Прекрати. Это не ребенок еще, а сгусток клеток. Я всё сделала правильно. Да, ты бы уговорила меня его оставить, а потом бы попрекала, что я загубила карьеру! Скажи еще, что не так?

Мотнув головой, я наконец поднялась, встала напротив дочки. Протянула руки и тут же их опустила, не желая снова видеть, как она меня отталкивает. Немного пришла в себя, поведение дочки взрастило во мне злость, которая рождалась в ответ на ее враждебную и такую несправедливую агрессию.

– Ты не дала мне права что-то сказать до того, как избавилась от ребенка. Так зачем спрашиваешь сейчас? Что ты хочешь услышать? Хочешь переложить на меня вину за принятие своего решения?

Она побледнела, видимо не ожидая, что я так быстро оправлюсь. Но что мне оставалось? Родные не жалели меня, подкидывая всё новых и новых шокирующих заявлений, будто кидали в меня камни, желая моего падения. Желая, чтобы я упала на землю, прикрылась руками и лежала, рыдая, захлебываясь солеными слезами. Но я отчего-то всё вставала и шла прямо. Им назло.

– Ты сказала, ты взрослая, – говорила я ей, – ты сама приняла это решение. Ты сама приняла решение не говорить мне. Принять помощь от отца и его любовницы. Сама решила поддержать их и выбрать их. Они же лучше, доченька, то есть, переводя на твой язык, свободнее в нравах, не такие строгие, не такие приставучие с заботой. Да, Алина, ты принимала всё, что я делала, как должное, и решила, что через меня можно переступить. Но только ты забыла, что я живая, что у меня есть чувства. Как ты сказала? Не важно, кто представит работу? Отец сделал всё быстрее? Да, он добрый, понимающий, лучше меня. Так что, хочешь жить с ним и Верой? А что вы решили насчет меня?

Дочка чуть смутилась, во мне забрезжила робкая надежда, что я до нее достучалась. И возможно, это было так, только она снова закрылась. Вскинула голову. Ничего не сказала в ответ на мои слова. Только заявила:

– Нет, я не останусь с вами. Я поеду жить к бабушке.

– К бабушке? Значит, ей ты доверяешь? Доверяешь больше, чем мне? Она в курсе?

Глава 15

Алина прижалась к бабушке, будто маленькая, и уткнулась в ее плечо.

При виде этой картины боль тут же пронзила грудную клетку. Колющая, саднящая, как заноза в сердце. И я, как ни старалась, не могла избавиться от горечи. Пыталась не показывать, как мне больно. Но внутри всё сжалось.

Нет, я не ревновала. Это было не про ревность. Это было про предательство.

Дочка предавала меня. Она бросилась сейчас к бабушке нарочно. Назло мне. Демонстративно. Чтобы сделать больнее.

Наталья Викторовна гладила ее по спине, покровительственно, не отрывая от меня тяжелого взгляда.

У нас с всегда были ровные, уважительные, но прохладные отношения. Мы не ругались, да и не скандалили, но и настоящей близости между нами не было.

Она давала понять, что считает мою семью – моих родителей, нашу фамилию, наше место в университете – той громоздкой тенью, в которой ее сыночке не хватает воздуха. Она всегда говорила, что мы не даем ему развиваться в полной мере. Вырасти так, как он этого достоин.

И, что бы он ни сделал, к этому всегда примешивается наша династия. Как будто он сам по себе ничего не значит.

“Послушай моего совета. Ты слишком важничаешь, Лидочка, – говорила она в первые годы брака, с мягкой улыбкой, но жестким прищуром. – Ты его затмеваешь. Женщина должна вдохновлять, а не конкурировать. Подумай о моих словах, пока не стало слишком поздно”.

Я молчала. А что я могла сказать?

Что уважаю мужа, но не обязана отказываться от своей профессии, чтобы он почувствовал себя выше и лучше меня?

Ничего не говорила и тогда, когда она снисходительно качала головой со словами: “Лёшенька давно был бы деканом, если бы ему не пришлось соревноваться с собственной женой”.

То есть она считала, что я должна была уступить место и не отсвечивать. Засунуть свои амбиции, чаяния, свои успехи, свою образованность куда подальше, чтобы, не дай бог, не выглядеть умнее мужа.

Я слушала. И молчала. Несмотря на то, что знала, как всё обстоит на самом деле. Он со мной не соревновался.

Я помогала ему, направляла, прикрывала, когда надо.

Тянула. Вдохновляла!

А теперь свекровь бросает мне в лицо, что я только давила и конкурировала.

Что ж, удобно.

А еще была астма. С самого детства. И кто, как не мать, был тому виной? Только Наталья Викторовна этого признавать не хотела. Но я-то знала, что она когда-то настояла, чтобы его с семи лет отправили в спортивный лагерь, хотя он с детства обладал слабым здоровьем.

“Хватит его беречь, –говорила она и даже возражений мужа не слушала. – Пусть закаляется. Мужик же растет!”

И вроде как она была права. Будь он обычным ребенком. Но в случае его частых болезней было легко переборщить с закаливанием и спортом. После того лета он впервые попал в реанимацию. Потом ему поставили астму.

С тех пор он носил ингалятор в кармане, а приступы случались при стрессах.

В общем, у нас со свекровью всегда были прохладные отношения, но внуков она любила. Особенно Алину. Брала на выходные, водила ее на выставки, концерты – свекровь была той еще богемной дамой. Так что неудивительно, что и сейчас дочка побежала к любимой бабушке.

– Так что, Лида? – бросила она с холодной отчужденностью. – Как так вышло?

– У Лёши случился приступ. Я сделала всё, что могла, – проговорила я ровно. – Я спасла его.

– Ах, спасла… – усмехнулась Наталья Викторовна, чуть отстраняясь от Алины. – Ты его до этого состояния и довела.

И повернув голову к внучке, она драматично спросила:

– Я же верно поняла, Алиночка? Ты говорила, что твоя мать устроила скандал в ресторане? А Лёшеньке от этого стало плохо?

Лёшенька.

Сыночка-корзиночка.

Бедный мальчик, которого жена-мегера довела до приступа.

Чуть не угробила.

И ее явно не интересовало, почему я устроила тот “скандал”.

Алина подняла глаза. Уже не пряталась. И не отводила глаз.

– Маме было жалко свою работу, – хлестнула она холодной интонацией. – И она устроила скандал. Прямо перед меценатом. Унизила папу при всех. Выставила его вором. Ей было всё равно, как он выглядел в глазах спонсора! Главное, чтобы ее не забыли упомянуть!

Я сглотнула. Боль за грудиной разрасталась всё сильнее. Но я не могла позволить дочери врать дальше.

– То есть ты так это видишь? – спросила я спокойно, чувствуя, как внутри накапливается глухой гнев. – Как удобно для вас с папой ты перевернула правду. А может, расскажешь бабушке, как всё было на самом деле? Или тебе выгоднее при ней прикинуться жертвой, а меня изобразить злом?

Алина прикусила губу. Дернулась в сторону бабушки и уже хотела что-то сказать. Но Наталья Викторовна вскинула ладонь, будто перекрывая поток слов.

– Не надо. Не надо тут разборок. Я не буду в это влезать. Мне всё равно. Кто, что, у кого…

Она покачала головой, глядя на меня с презрением.

– Я верю Алине. Она не стала бы врать. Раз она сказала, так оно и было… А ты, Лида… Ты всегда задавалась. Всегда старалась поставить себя выше всех, с этой своей династией, с этими своими научными замашками. Что толку с этой твоей правды, если из-за нее твоему мужу стало плохо? Какая разница, кто презентовал проект? Главное – гранты. Чтобы деньги пришли в университет. Что ты носишься с этим авторством?

Она пожала плечами, как будто и правда не понимала суть проблемы. Или делала вид. Ведь, судя по тому, как именно она оформила свою претензию, она прекрасно знала, в чем дело.

Кто у кого что украл и как. И видимо, потворствовала сыну.

Приняла его сторону. Впрочем, я не удивлялась.

– То есть мне отказано в том, чтобы защищать свое? Так? Я верно вас понимаю, Наталья Алексеевна?

Она вскинула голову и поджала свои тонкие, накрашенные темно-красной помадой губы.

– Ну почему же? Ты можешь бороться. Но надо понимать, насколько это уместно. Ты, как всегда, пошла на принцип и ради него чуть не погубила моего сына. Не слишком ли высокая цена? – еще раз покачала она головой.

Глава 16

Больше я ничего слушать не стала, не видела в этом никакого смысла. Развернулась на каблуках и молча пошла по коридору больницы, гордо чеканя шаг. Алина молчала, а вот свекровь звала меня, просила вернуться, даже требовала потом.

Но я уже не слушала.

Бегло спустилась по лестнице вниз, вышла на воздух и села в машину. Какое-то время сидела, пока не смогла настроиться, чтобы поехать вперед. Куда? Я сама не знала. Сначала просто колесила по городу, а потом всё-таки поехала домой. В конце концов, куда еще я могла поехать?

Домой вернулась уже за полночь. В голове не осталось ни одной мысли. Только что-то звенело в ушах, а под ребрами жгло, как будто там догорал костер, оставляя после себя пепелище. Слез не было, ничего не было. Я просто молча ходила по дому, как есть, в платье и туфлях, осматривала любимые вещички, перебирала.

И всё это в темноте, потому что я так и не осмелилась включить свет.

Мне жизненно важно было просто остаться наедине с собой.

Подумать.

В конце концов, я разделась, умылась и добралась до кухни, включила ночное освещение. Огляделась. Порой я любила здесь сидеть, читать книгу, вот даже домик классика лежал на подоконнике, ожидая, что я вернусь к обычному времяпрепровождению.

Я подошла, задумчиво погладила обложку, а потом налила себе воды из графина. Губы будто прилипли к стакану, мне показалось, что вода пахнет хлоркой. “Наверное, нужно заменить фильтр”, – пронеслась мысль в голове, но и в этом не было никакого смысла.

Казалось, что ничего больше не имеет смысла.

Воду я всё-таки допила до дна, поставила стакан на стол, а потом заметила, что на кухне скопилась грязная посуда. Я вымыла ее, убрала всё в шкафчики, просто чтобы занять руки, чтобы не думать.

Пошла в душ, где провела немало времени, потом легла в постель, но мысли не давали уснуть. Навалилась черная тоска. Непонимание. Неверие. Ощущение, что я не здесь, что это всё не со мной.

Что я снова вышла из своего тела и наблюдаю за собой со стороны.

Хотела бы сейчас позвонить сыну или хотя бы написать. Хотела бы услышать его голос, спросить его, как он. Услышать хотя бы звук его голоса и понять, что кто-то в этой семье, хотя бы один человек, не смотрит на меня с упреком, с обвинением, не желает мне зла.

Мне хотелось понять, насколько он вовлечен в тайну отца. Знает ли хоть что-то.

Но написать или позвонить я ему не могла, потому что было поздно, ночь на дворе, он в лагере, у них сейчас отбой.

Я открыла семейный чат, и сердце сжалось. Он писал туда совсем недавно, перед сном, писал как ни в чем не бывало, скидывал фото с речки, с вечернего костра, подписывал их в своем привычном бодром стиле.

“Смотрите, сколько раз я сделал блинчики”. Или же: “Угадайте, кто выиграл мафию”. Я невольно улыбнулась, поставила реакции на его сообщения. Там, в лагере, у сына кипела жизнь, там ярко светило солнце, дети смеялись. И там у моего мальчика всё было как будто бы по-прежнему.

От сердца немного отлегло, я успокоилась, легла с закрытыми глазами, прижала телефон к груди.

Егор ничего не знал ни о папе, ни о бабушке, ни о сестре, и он не знал о том, что его семья рассыпается, как карточный домик. Не знал о том, что я не в силах это остановить.

Как сказать ему? Какие слова подобрать? Как донести до него, что отец – предатель и вор, сестра – обманщица, а маму…

А маму ни во что не ставят, считают лишней и обвиняют во всех грехах.

Я не знала, что делать, не знала, как оградить своего мальчика от бед.

И от боли, которая сейчас полосовала мое сердце. Я лежала и думала обо всем произошедшем. Перед глазами вспышками вставали картины, слышались голоса, обидные слова, злые упреки. Жестокие взгляды жалили меня снова и снова.

А потом мне стало всё равно. Растерянность, злость, усталость – всё это на меня навалилось, слилось в один ком, и я уснула тяжелым сном без сновидений.

Спала я крепко, поэтому не слышала, как открылась дверь, не услышала, как щелкнул замок. Я провалилась в глубокий сон, в котором ничего не болело. Во сне не было тяжести, давящей на грудь.

Во сне не было предательства, лжи, не было разочарования.

Но что-то заставило меня распахнуть глаза. Щелчок выключателя или скрип по паркету, а может быть, тень, которая скользнула по полу. Я села, убрала прилипшие ко лбу волосы и наконец-то поняла.

Алексей вернулся.

За окном уже вовсю светило солнце, а муж стоял в дверях спальни, как ужас, летящий на крыльях ночи, и смотрел на меня. Выглядел он каким-то постаревшим, щеки были бледными, ввалившимися, но взгляд оставался прежним. Колол меня, оценивал, был полным недовольства.

– Спишь? – произнес он раздраженным и усталым голосом.

– А что мне ещё делать? – ответила я грубовато, поднялась с постели, натянула на плечи халат и встала напротив него, не сводя глаз.

– Ну, конечно! Какая нормальная жена будет спать, когда муж в больнице лежит?

Не стала у него спрашивать, почему он вернулся, как себя чувствует и куда делась дочь. Наверняка поехала к бабушке, куда и собиралась.

– Предлагаешь обсудить нормальных мужей и жен и их поведение? – спросила я, приподняв бровь, не желая пускаться с ним в новые споры.

Но знала, что он обязательно продолжит с того места, с которого мы закончили. Как будто не было скорой, не было его госпитализации. Как будто не было его матери, которая, я уверена, пришла к нему в палату и нажаловалась на меня, рассказала о нашем разговоре и выставила меня виновной во всех грехах. А дочка, уверена, стояла и поддакивала.

В общем, они создали против меня коалицию. И мне придется и дальше выдерживать натиск.

– Вообще-то, я думал, что ты останешься со мной в больнице. У меня даже вещей с собой никаких не было, – упрекнул он меня.

– Вот как? Зачем бы мне оставаться с тобой в больнице? – уточнила я. Разве Вера не должна была прийти к тебе?

Он поморщился, в глазах сверкнула досада.

Глава 17

– Это даже интересно… – нарочито медленно произнесла я.

При этом прекрасно осознавая, как мужа раздражает моя медлительность.

Он ведь рассчитывал, что я тут же подскочу. Начну собираться, поеду с ним к ректору, буду его выгораживать, как всегда, подставлю плечо, спасу, прикрою. Но нет. Если я и поеду, то не ради него.

А ради правды.

Ради того, чтобы наконец понять, что происходит в университете, где я проработала столько лет. Который мне до сих пор небезразличен.

Мне не всё равно.

И конечно же, я хотела выяснить правду. Хотела, чтобы Алексей сам, глядя в глаза, признался в том, что он сделал. Без увиливаний.

Пусть будет больно. Пусть это будет неприятно слышать. Пусть меня даже это раздавит. Но он должен хоть раз поступить по-мужски. А не делать что-то за моей спиной, а потом перекладывать с больной головы на здоровую.

– Что тебе интересно, Лида? – скривился он, явно показывая, что не хочет ничего обсуждать.

Что сейчас не время.

– Мне интересно, как ты быстро назвал нас “мы”. Как быстро ты вспомнил о семье, когда тебя прижало. Оказывается, у тебя есть жена! Лидочка, которая вдруг тебе понадобилась. А ведь совсем недавно ты меня не учитывал в своих планах. Ты начал жить своей жизнью. А меня оставил за бортом.

– Ты сама себя оставила за бортом, – пробормотал он, взглянув на меня тяжелым взглядом исподлобья.

Вот только я не собиралась снова слушать о том, что я себя похоронила.

– Нет, неправда, – мотнула я головой. – Я больше не позволю вам навешивать на меня вину за то, чего я не делала.

– О чем ты? – Он дернулся, сжал челюсти. Насторожился.

– О том, Лёша, о том. Меня уже просветили – и свекровь, и дочка наша. Что вы здесь жили сами по себе, бедные и несчастные. Я вас бросила, не заботилась. Да только это не так. Я не позволю вам говорить о себе неправду. Правда в том, что вы выдумали себе удобную причину, чтобы очистить свою совесть. Когда решили обманывать меня и не учитывать в своих долгоиграющих планах. Это вы исключили меня из жизни, а не я бросила вас.

– Вот как ты думаешь обо мне и о собственной дочери, да? – завелся Алексей, но в его глазах мелькнуло недоумение. Он не ожидал, что я буду говорить вот так – прямо, без обходных маневров.

Ему было непривычно видеть меня такой. Я всегда старалась сглаживать углы, шла на компромиссы. И, как выяснилось, зря. Стоит только начать уступать, как тобой начинают пользоваться. Сначала об тебя вытрут ноги, потом обвинят во всех бедах. А под конец еще и скажут, что ты сама виновата.

Больше я такого не позволю. Я дала слишком много поводов быть удобной. Хватит. Теперь я дам отпор.

– Не надо, Лёша, просто не надо, – покачала я головой. – Я тебе не какая-то наивная молоденькая дурочка, которой можно вешать лапшу на уши. Я взрослая женщина. И я отлично понимаю, где правда, а где удобная тебе версия. И знаешь, в моем поведении не было той вины, которую вы мне так упорно приписываете.

– Что ты несешь? Что тебе кто приписывает? – с раздражением выплюнул он, глядя на меня недовольным взглядом.

Он злился не только на мои слова, которые явно не хотел слушать, но и на то, что я отбираю у него время. Время, которое он планировал потратить на очередную попытку спасти свою репутацию. Но я не сдвинусь с места, пока не выскажу всё. Я это заслужила.

Он должен был понять, что если я и скорбела по матери, так уж, наверное, в своей собственной семье я имела на это право. Без того, чтобы меня обвиняли в невнимании. В конце концов, у Алексея тоже был недуг А у детей – свои детские, а потом подростковые проблемы. В которые я всегда вникала. И никогда не обвиняла никого в том, что они слишком много времени уделяют своим друзьям, увлечениям или работе.

Так почему это право отобрали у меня?

– И дочь, и твоя мама – обе сказали, что я себя похоронила. Что я бросила семью. Что им не хватало внимания. Они меня обвинили в том, что я посмела заниматься научным трудом и горевать по собственной матери.

– Лид, ты утрируешь! Ну что ты опять начинаешь? Зачем меня в эти бабские разборки тащишь?

– Бабские разборки? А ничего, что все эти претензии с твоей подачи? Или ты думаешь, мы не обсуждали тебя? Бедненький, несчастненький Лёшенька, которого Лида обделила вниманием, не заботилась… – Я нарочито смягчила голос, изображая его мать.

Алексей только поморщился, будто я говорила полную чушь.

– А ты, значит, заботилась! Ты же всегда раньше носила в сумочке ингалятор! – огрызнулся он. – Почему в этот раз его не было?

Он пытался дышать глубже – видимо, последствия приступа еще давали о себе знать.

– А тебе не приходило в голову, что ингалятор должен быть у тебя? В кармане. Наготове. Это твоя болезнь, не моя, – отрезала я. – Почему я должна была следить за этим? Почему ты перестал носить его с собой?

Алексей вспыхнул, нервно потер лоб и напрягся всем телом.

– Я… Да потому что! Черт, Лида! Я не астматик!

– А кто ты? – удивилась я, уставившись на него.

Он не астматик! Вот это новости!

Он только глянул на меня зло и отвернулся, потом на выдохе вернул ко мне взгляд.

– Я слежу за здоровьем… – пробормотал он, но тут же осекся.

Глянул на меня с обвинением, которое я четко считала в его злых глазах. Он не хотел, чтобы я напоминала ему о болезни, которую он всю жизнь пытался игнорировать. Как и о том, что это я следила за его здоровьем. Я, а не он.

– Что ты так смотришь? Я спортом занимаюсь… я…

Сложив руки на груди, я кивнула, смерив его неприязненным взглядом:

– На Верочке, ага! И это перед ней ты пытался скакать здоровым козликом! Она вообще знает, что у тебя астма? Или ты благоразумно умолчал о ней, чтобы не испортить картинку идеального самца?

Я угадала. Конечно, угадала.

Он просто не взял ингалятор с собой – не дай бог, юная и здоровая любовница найдет его в кармане и спросит, что это такое. Он предпочел скрыть хроническую болезнь. Болезни в его новой жизни места не было.

Глава 18.1

И всё-таки я решила поехать в университет. Ради правды и справедливости. Но едва мы вошли в кабинет ректора, как я поняла, что ситуация разворачивается не в мою пользу.

Мужчины поприветствовали друг друга как хорошие приятели. Алексей опередил меня и первым уселся напротив ректора, с непринужденной уверенностью человека, который ничего не боится. Он был здесь не гостем, а будто бы даже хозяином этого кабинета.

Выходит, Алексей времени не терял и стал своим за время моего отсутствия.

Я же немного замялась в дверях и, что убавило мне очков.

В кресле у окна сидел Михаил Петрович Дятлов, спокойный, суховатый человек, всегда сдержанный, придерживающийся правил.

Он был на короткой ноге с моим отцом, всегда уважал мою мать, так что я надеялась, что он немедленно встанет на мою сторону. Но при виде того, как мужчины начали общение, моя уверенность начала ослабевать.

– Ну что же, начнем, не будем терять времени, – начал ректор, сцепив перед собой пальцы. – Ситуация, сами понимаете, непростая.

Дятлов говорил вежливо, но по тому, как он избегал прямого взгляда, я понимала – дело плохо.

– Мне звонил Вадим Фарафонов, он сказал, что отказывается от финансирования проекта, – продолжил ректор. – Причину, думаю, объяснять не нужно.

– Михаил Петрович, – тут же встрял Алексей. – Это досадное недоразумение. Всё можно уладить, уверяю вас. Я уже... Я поговорю с Вадимом, мы встретимся с ним… Я ему всё объясню…

– Постойте, Алексей, – мягко, но с непреклонной твердостью остановил его ректор. – Я бы хотел услышать Лидию Анатольевну. Только прошу вас, – обратился он ко мне, – давайте всё обсудим спокойно, без лишних эмоций.

– Иначе я и не хотела, – сказала я. Его слова неприятно укололи.

Они ждали от меня женской истерики?

Я выпрямилась на стуле и, сохраняя самообладание, сложила руки на коленях, хотела, чтобы голос звучал уверенно, но сдержанно, как на лекции. Хотела, чтобы ректор понял, я не буду устраивать сцену, я пришла за правдой и справедливостью. И только.

– Суть, Михаил Петрович, до безобразия проста. Методика, которую сейчас преподносят как единоличный триумф Алексея, плод нашего с отцом многолетнего труда. Мы вынашивали ее годами, занимались разработкой. Алексей же подключился к работе совсем недавно, на этапе, когда уже всё было готово. Он просто оформил работу, придал ей законченный вид и презентовал. Но он по факту он ее украл.

Ректор внимательно слушал, не перебивал, зато не выдержал мой муж.

– Я ничего не крал, – резко бросил он, и голос его дрогнул, выдав смятение. – Да, я оформил, доработал, привел в систему, презентовал, а ты…

В общем, он не сказал ничего нового…

– А я осталась за кадром, – закончила я за него. – И не потому, что была против, а потому, что никто не спросил, хочу ли я, чтобы наша работа помогла кому-то потешить свои амбиции. Но давайте по фактам. Вы, Михаил Петрович, знали, что мы с отцом занималась этой темой?

Он ничего не сказал, посмотрел на меня внимательно с долей сочувствия. Но в его глазах притаилась досада.

И вот тут я начала нервничать.

– Да, я знал, что вы с отцом публиковали некоторые статьи, – сказал он осторожно, – но подробностей не знал, нет. А Алексею я доверяю. Понимаете, он представил документы по всем правилам. Оформил как надо. У меня не было никаких сомнений в том, что он автор работы и методики в целом. Он легко оперировал фактами, деталями…

– Да, я прекрасно видела презентацию – только в качестве зрителя, – сухо констатировала я, чувствуя, как щеку печет от яростного взгляда мужа.

– Послушайте, – заговорил ректор, – я вас обоих уважаю, но сейчас, в момент, когда университет на грани серьезных репутационных потерь, я прошу вас как-то договориться ради университета, ради нашей кафедры, ради тех, кто работал под вашим началом. Ради вашей матери… Я прошу вас найти компромисс.

– Компромисс? – эхом отозвалась я. – В каком смысле?

Упомянуть мою мать было низостью. Вот она бы точно ничего подобного не потерпела.

– В прямом, – произнес ректор, и взгляд его, наконец, встретился с моим. Он был твердым как камень. – Я прошу вас, Лидия Анатольевна, отказаться от публичных претензий, не поднимать бурю, позвольте Алексею вести проект до конца. Фарафонов уже не участвует, но у нас есть шанс найти других инвесторов, и возможно, в итоге нам удастся вернуть и Фарафонова в строй. Вообще, дело даже не в этом конкретном проекте. Вы же понимаете, мы не можем позволить, чтобы научное сообщество увидело скандал? Вы представляете, какое позорное клеймо падет на наш университет, если вы начнете поднимать волну?

– Скандал? – переспросила я. – То есть я должна молчать? А если… А если я скажу, что не откажусь? Если я буду бороться за свое авторство?

Ректор тяжело вздохнул, и этот вздох сказал больше, чем любые слова.

– Ну что ж, Лидия Анатольевна, тогда вы получите имя на бумаге. Возможно, вам удастся доказать авторство. Но могу я быть с вами честным?

Это был риторический вопрос – и я кивнула, чтобы он продолжал…

– Буду с вами честным – мы не сможем вас больше поддерживать. Вы вернете имя, но потеряете всё остальное – поддержку научного сообщества, место на кафедре. Всё потеряете, потому что, хотим мы этого или нет, мир устроен жестоко, репутация университета на первом месте, а всё остальное – после. Простите, но так будет лучше для всех.

– Да, – прошептала я, чувствуя, что надежда угасает внутри. – Конечно, всё во имя университета, как же иначе?

Глава 18.2

Спорить с ректором дальше?

Смысла в этом я не видела. Поэтому медленно поднялась, поблагодарив за этот пустой разговор. Ректор даже не шелохнулся, когда я шла к двери. Алексей – и подавно.

Они остались в креслах друг напротив друга. Двое мужчин, двое союзников, двое людей, которым неинтересно, как женщина теперь будет жить, с чем останется, что она потеряет.

Главное, чтобы всё выглядело прилично.

И уже у самой двери меня словно током ударило.

В голове всплыл голос матери. Столько лет назад она смотрела на Алексея с гордостью, как на самородок. Говорила, что он перспективный, честный человек, который сможет повести за собой.

Гордость факультета, будущее университета.

А я тогда верила ей. А сейчас передо мной сидел тот же мужчина – только он уже не честный, но перспективный. Что ж, этого не отнять. Он умелый приспособленец, который оказался в нужное место в нужное время.

И цинично воспользовался всеми возможными шансами.

А я? А я просто стала проблемой.

Я закрыла за собой дверь и поняла, что здесь мне больше не место.

Всё. Это моя точка невозврата.

Стояла в коридоре и слушала, как за дверью продолжается разговор.

Не знала, что делать, куда идти. А они наверняка имели точный план. И не сомневались, что я сделаю так, как надо им.

Я остановилась у окна в небольшой, скрытой от чужих глаз, нише, чтобы отдышаться. Тишина была давящая, когда-то родные стены давили. Всё было на своем месте. Только теперь это было не мое место. Хотелось сбежать. Я чувствовала себя здесь лишней, чужой.

Но куда бежать? Я не имела понятия.

Внутри зияла дыра, мыслей не было, только мерзкий ком забивал горло.

Шаги за спиной заставили меня вздрогнуть. Я не оборачивалась. Зачем? И без того знала, кто это. Алексей подошел, остановился за моей спиной, и я почувствовала, как его рука коснулась моего плеча.

– Давай всё обсудим, – проговорил сухо, глаза блестели злорадством.

Ведь он победил. Именно так всё и выглядело. Он одержал верх.

– Что ты хочешь обсудить? Мне всё понятно. Всё уже решено за моей спиной. Вы с ректором уже объединились против меня, и мне ничего не остается, как отступить.

Он помрачнел, но ступил ко мне ближе.

– Так что ты решила, Лида? Что ты будешь делать? Давай мы… Давай ты позвонишь Вадиму Фарафонову и всё ему объяснишь? Выбор у тебя невелик: или ты помогаешь нам, или остаешься одна.

– Одна? Ты об университете… или о разводе? Говори точнее, – потребовала я и вскинула подбородок.

– А есть разница? – обдал он меня холодным взглядом. – Ты либо с нами. Защищаешь репутацию семьи и университета. Либо остаешься одна. Я не остановлюсь, учти. Я у тебя всё отниму. Тебе не победить. Подумай, что ты теряешь!

– Это выбор без выбора, – качнула я головой. – Как ты можешь? Угрожаешь мне? Ставишь перед таким выбором? Как тебе не стыдно?

– Хватит, Лида! Прислушайся к словам ректора. Мир жесток! И побеждает тот, кто успеет ухватить свой шанс и бороться за него. Я не отказываюсь от семьи, если ты сделаешь верный выбор. Всё будет как прежде. Подумай, Лида. Ты хочешь остаться одна? Или сохранить то, что у тебя еще осталось? Пойми, твою борьбу никто не поддержит.

Он смотрел и будто бы реально ждал, что я отвечу. Забуду всё, что он сделал, что перестану бороться. Ради семьи и репутации.

Забуду измену. Воровство. Унижение.

Видимо, ему не понравилось, как я вылезла из того склепа, где им с Алиной так удобно было меня видеть и обвинять в невнимании.

Я смотрела на него и понимала – он уже никогда не изменится. Никогда не признает, что был не прав. Он и не ждал прощения. Оно ему было не нужно. Он просто хотел, чтобы я подчинилась.

Но я…

– Лёша! – послышался резкий крик за нами спинами.

Мы не успела обернуться, как поняли, что это Вера буквально влетела в коридор.

Она кинулась к нам. Лицо ее было белее мела, волосы растрепаны, а под глазами расползлись темные кляксы потекшей туши. И она была всё еще во вчерашней одежде, только изрядно помятой.

Она заметила меня, скользнула взглядом, но всё равно бросилась к моему мужу на шею, рыдая навзрыд. Прямо при мне. На моих глазах.

– Я не знаю, что делать… Он… Он меня выгнал! Вадим выгнал меня из дома! Он сказал, что подаст на развод… и… хочет забрать у меня ребенка! Ты понимаешь?! Он хочет забрать у меня сына!

Я застыла, как примороженная к полу. Внутри всё сковало ледяным обручем. Под ребрами, за грудиной, пульсировал мерзкий ком боли. Но я стояла и смотрела. Не моргая. Как любовница, чужая жена повисла на шее моего мужа, вцепившись пальцами в его пиджак.

Слова срывались с ее губ так быстро, что сливались в хриплое бормотание.

– У меня нет больше дома… Ничего нет! Он сказал, что я ему отвратительна… Он узнал про нашего ребенка… Лёша, я умоляю тебя! Пожалуйста… Мне некуда идти. Мне нужно где-то жить! Мне нужен адвокат… Я… я хочу, чтобы Алина помогла. Она же может, да? Она может помочь мне отсудить сына? Скажи ей… Уговори ее…

Ребенка? О каком ребенке она говорит? Вера беременна?

Мой муж готов был ради репутации сохранить семью. По крайней мере, именно это он мне и сказал. А Вера разговаривала с ним так, будто меня не существовало. Не стесняясь законной жены. Прямо в университете, где гулкое эхо далеко разносило ее хриплые крики.

– Вера, – осадил ее Алексей, отодвинул от себя, – успокойся, перестань… Что ты творишь? Приди в себя!

– Ты не слышал? – выдохнула она. – Ты должен мне помочь! Я не буду одна разгребать это дерьмо! – заявила она визгливо. – Ты тоже участвовал!

Тут мое терпение лопнуло.

– Я вам не мешаю? – поинтересовалась я в спину Веры, которая застыла в объятиях мужа, а потом отпустила его и медленно повернулась ко мне.

Ее глаза горели безумным гневом. Мощным коктейлем из отчаяния, панического ужаса и ненависти. Эта женщина явно не владела собой.