Развод. Зона любви

Пролог

Предательство — это не удар. Это не мгновенная боль, от которой кричат. Это тишина. Глухая, липкая тишина, которая обволакивает тебя, медленно разъедая изнутри.

Сначала ты не веришь. Ты смотришь в глаза тому, кого любила, ждёшь объяснений, оправданий, чего угодно — только не этого молчания. Но он молчит. Ты зовёшь его по имени, но он отворачивается, будто тебя больше нет.

В этот момент ты умираешь. Не полностью, нет. Всё сложнее. Ты остаёшься живой, но та часть тебя, что верила в любовь, больше не дышит. Это медленная смерть. С каждым вдохом в груди становится пусто.

Я сам недавно узнал. Мне жаль.

Эти слова звучат в голове снова и снова, как плёнка, застрявшая на одном кадре. Мне жаль. Он не сказал: Я боролся за тебя. Я верю тебе. Я не позволю им это сделать. Он просто сказал жаль — и отдал меня чужим людям, словно выбросил ненужную вещь.

Наручники обжали запястья, холодный металл впивался в кожу, но это была не самая сильная боль в тот момент. Настоящая боль — это их взгляды. Марины, Славика. Дети, которых я любила больше жизни, смотрели на меня так, будто я враг. Будто я их предала, хотя предали меня. Я пыталась найти их глаза, шептала: Пожалуйста, поверьте мне. Но они уже не слышали меня.

Я помню каждый их взгляд, каждую тень разочарования на лицах, каждую слезу. Это не забывается. Ты засыпаешь с этим, просыпаешься с этим. Ты смотришь в потолок, думая: Что я сделала не так? Почему моя любовь не спасла нас?

Иногда я думаю, что легче было бы умереть тогда, в тот вечер. Но меня заставили жить. Жить с этим молчанием внутри. Жить с пустотой там, где раньше был дом, семья, он.

Иногда я даже боюсь дышать слишком глубоко. Боюсь, что эта боль разорвёт меня изнутри.

Если не сложно, добавьте пожалуйста книгу в библиотеку, чтобы получать уведомления о выходе новых глав, и поставьте звездочку)))

Глава 1

Сегодня мне исполнилось 45.

Я стою у зеркала, медленно провожу пальцами по ткани светло-кремового платья. Оно струится по фигуре мягко и изысканно — именно так, как я хотела. Виктор всегда говорил, что в этом цвете я выгляжу, как королева. Я улыбаюсь, поправляю прядь волос за ухо и произношу вслух:

— Королева.

Мой голос звучит почти уверенно. Почти.

Из кухни доносятся голоса детей, и я невольно задерживаю дыхание, прислушиваясь. Марина смеётся, шутит над чем-то, а Славик бурчит в ответ, как всегда. Они дома. Мои дети. Моя семья. На секунду я закрываю глаза и пытаюсь зацепиться за это чувство. Это мой день. Сегодня я должна чувствовать себя счастливой.

Но внутри что-то холодное шевелится и не даёт покоя. Ком в груди всё растёт, хотя я пытаюсь его задавить. В последние недели Виктор был странным. Сначала это были мелочи: короткие ответы, быстрые поцелуи в щёку, которые даже не касались кожи. Потом он перестал держать меня за руку, когда мы ложились спать. Когда я наклонялась обнять его сзади на кухне, он отодвигался. Я думала, что это усталость. Проблемы на работе. Мы же вместе столько лет — не может быть иначе.

Я помню вчерашний вечер. Я вошла в кабинет, а он быстро выключил экран ноутбука и встал, как будто я застала его за чем-то запретным.

— Что ты там делаешь? — спросила я, пытаясь говорить легко.

— Ничего важного, — ответил он слишком быстро и потянулся к телефону. — Просто дела.

Мне показалось, что я больше не знаю этого мужчину. Я вышла из комнаты, но сердце билось так быстро, что мне пришлось сесть в коридоре и положить ладонь на грудь. Я была уверена, что это пройдёт.

Но это не прошло. И сейчас, стоя у зеркала, я чувствую, как что-то надвигается, как шторм на горизонте. Я боюсь поверить своим мыслям.

Может, он разлюбил меня?

Нет. Нет, я не позволю этим мыслям разрушить сегодняшний вечер. Я глубокий вдох, ещё один. Сегодня всё будет хорошо.

Марина появляется в дверях, прислонившись к косяку с бокалом вина в руке. Она уже взрослая женщина, но в её улыбке я всё ещё вижу ту маленькую девочку, которая однажды принесла мне букет ромашек из сада, сказав, что я её самая красивая мама.

— Мам, всё готово, — говорит она. — Славик уже открыл вино. Пойдём. Сегодня твой день.

Я улыбаюсь ей, хотя в груди всё так же холодно. Я не покажу ей, что боюсь. Я мать. Мать всегда должна быть сильной.

— Пойду, — шепчу я и делаю последний взгляд в зеркало.

Соберись. Ты сделала всё, чтобы этот день стал идеальным. Пусть он будет таким.

Марина подходит ко мне ближе, кладёт руку мне на плечо:
— Мам, ты уверена, что всё в порядке?

Она чувствует это. Чувствует, что внутри меня что-то трещит. Я вижу это в её глазах.

— Всё хорошо, дорогая. Просто немного устала. — Я сжимаю её руку и пытаюсь передать ей тепло, которого самой не хватает.

Марина кивает, но перед тем, как выйти из комнаты, бросает на меня долгий, задумчивый взгляд.

Когда я остаюсь одна, я снова смотрю на своё отражение.

Ты Анна Брагина. Ты успешная женщина. Ты прожила 25 лет в браке с мужчиной, которого любишь. Ты построила дом, вырастила детей, и сегодня твой день. Ты заслуживаешь счастья. Слышишь меня? Ты заслуживаешь счастья.

Но чем дольше я смотрю на своё лицо, тем больше мне кажется, что эта уверенность — лишь тонкий слой, который может треснуть в любой момент.

Я смотрю на бокал в своей руке, вижу, как тонкая золотистая жидкость лениво катится по стенкам, и делаю глубокий вдох. Этот вечер должен быть идеальным. Дети смеются, свечи горят, на столе блюда, которые я готовила с любовью. Это мой день. Я заслуживаю счастья.

Я поднимаю бокал. Рука дрожит едва заметно, но я быстро сжимаю стекло крепче. Взгляд на Виктора. Он рядом, как и всегда. Мой муж, моя опора, мой дом.

— Хочу сказать несколько слов, — мой голос звучит ровно, но внутри меня всё словно на тонкой грани, где одна неверная эмоция может сорваться в крик. Я сглатываю и продолжаю:
— Мне было 18, когда мы поженились. Почти вся моя жизнь прошла рядом с тобой. И я благодарна за это. Я люблю тебя.

Виктор кивает, но глаза не поднимает. Он смотрит куда-то в тарелку с рыбой и молчит. Его лицо спокойное, но слишком пустое. Как будто это не слова обо мне и не слова о нас. Я знаю его слишком хорошо, чтобы не почувствовать это отчуждение. Я пытаюсь говорить дальше, но ком в горле становится всё больше.

— Мы вместе преодолели столько трудных моментов. Бывало тяжело, но мы всегда находили способ оставаться семьёй. Я горжусь нами. Я горжусь тобой, Виктор. Мне сорок пять, а я чувствую как будто мне двадцать.

Я улыбаюсь, но эта улыбка больше похожа на маску. Дети аплодируют, Марина слегка трёт мне руку, как будто хочет поддержать, но я замечаю, как её глаза косо косятся в сторону отца. Она тоже чувствует это — что-то не так.

Виктор кивает ещё раз, бросает короткий взгляд на меня, но сразу же опускает глаза обратно в тарелку. Я замечаю, как его рука скользит к телефону под столом. Он быстро проверяет экран, почти незаметно. Почти. Но я вижу всё.

Это уже не случайность. Это бьёт меня в самое сердце.

Я сжимаю зубы, чтобы не спросить: «Что там, Виктор? Что может быть важнее меня?» Я молчу, потому что, если я заговорю, то потеряю контроль. А если я потеряю контроль, я уже не смогу остановиться.

— Мам? — тихо спрашивает Марина, наклоняясь к моему уху. Её голос — это едва слышимый шёпот, но в нём столько тревоги, что у меня внутри всё переворачивается. — С папой всё в порядке?

Я делаю вид, что её вопрос не задел меня, хотя от этих слов у меня сдавливает грудь. Я боюсь, что сейчас взорвусь. Я беру её за руку и мягко сжимаю. Улыбаюсь так, как умеют только матери, когда не хотят, чтобы их дети знали, что внутри всё рушится.

— Конечно, всё в порядке. Просто по работе звонят.

Она не верит. Я вижу это в её глазах. Она знает меня слишком хорошо. Но я держусь, потому что не могу позволить ей увидеть мои трещины.

ВИЗУАЛЫ

ВИЗУАЛЫ

АННА И ВИКТОР

Глава 2

Его слова впиваются в меня, как нож, разрывая всё внутри.

— Я не мог представить, что ты способна на такое.

Я слышу его голос, но не понимаю. Это не может быть он. Не мой Виктор. Мой муж никогда бы не сказал этого. Он знает меня. Он должен знать. Мы столько лет были вместе. Я держала его за руку в больнице, когда он лежал с температурой, стирала его рубашки, когда он приходил домой поздно, я родила ему детей и улыбалась, даже когда хотела плакать от усталости. Он знает меня. Он должен знать, что это ошибка.

Я смотрю на него, как будто сейчас смогу прочитать правду в его глазах. Но там пусто. Серо. Ничего.

— Ты… не веришь мне? — шепчу я. Губы едва двигаются. Словно парализованы. Я боюсь даже дышать, потому что если он не ответит, я рухну прямо здесь.

Он молчит.3UPNi8fg

Его молчание — это самое страшное, что я когда-либо слышала. Оно холодное, как ледяная вода, которая заливает лёгкие и не даёт дышать. Я ищу в его взгляде что-то, что скажет мне: Я верю тебе. Я с тобой. Но он смотрит сквозь меня, как будто я больше не существую.

Нет. Нет. Это сон. Это ошибка.

Я делаю шаг вперёд и хватаюсь за край его пиджака, как за спасательный круг. Он должен что-то сказать. Сейчас. Он должен меня спасти. Он же мой муж. Мой Виктор.

rdnnuc_L

Но он отступает на шаг назад. Я чувствую, как мои пальцы соскальзывают с его ткани, как будто я упускаю его навсегда. Пустота между нами больше не заполнится.

Марина делает шаг вперёд. Я слышу её всхлип, и этот звук режет меня изнутри. Я смотрю на свою дочь — она выглядит так, будто её мир рушится вместе с моим. Лицо побелело, губы дрожат, глаза блестят от слёз, которые она пытается удержать.

zekzj4br

Она хочет мне верить. Я вижу это. Она цепляется за надежду, за то, что я скажу ей что-то, что развеет этот ужас. Она сжимает кулаки так сильно, что я вижу, как ногти впиваются в кожу.

— Мама… — её голос рвётся из глубины души. — Скажи, что это неправда. Пожалуйста.

Её голос дрожит, она задыхается от собственного страха, но не может остановиться. Она ждёт. Она ещё верит, что я могу всё исправить.

Я тянусь к ней, пытаясь взять её за руку.

vuMk5Tgl. Пальцы дрожат. Я должна её удержать, я не могу позволить ей отдалиться.

Но она отступает.

Она отступает так медленно, но это больнее, чем если бы она закричала. Её шаг назад рвёт моё сердце на куски.

— Марина… — шепчу я, но голос срывается.

— Это ошибка, — наконец произношу я громче. Я хочу верить, что если повторю это достаточно много раз, она поверит. — Это ошибка. Ты должна мне верить. Я не делала этого. UASXpuZG

Но в её глазах я вижу сомнение. Оно растёт, как тень. И эта тень уже поглотила нас обеих.

Когда судья объявляет приговор, я чувствую, как в груди что-то разрывается. Восемь лет. Восемь. Лет. Как медленно и мучительно каждое слово рвёт мой разум на куски, а сердце… сердце кажется мёртвым. Оно больше не бьётся, не сопротивляется, не живёт.

– Восемь лет лишения свободы в колонии общего режима, – голос судьи звучит откуда-то издалека, глухо, словно я слушаю его из-под воды.

Это сон. Это точно сон. Должен быть. Всё это не может быть реальностью. Я не могу сидеть здесь в этом душном, пропахшем слезами и потом зале суда, не могу слышать, как молоток судьи глухо ударяет по деревянной поверхности, запечатывая мою судьбу, как крышка гроба.

Мои руки дрожат. Губы дрожат. Но я молчу. До того момента, пока звук слов не доходит до самой глубины моего сознания.

Восемь лет.

– Нет! – крик срывается с моих губ так неожиданно, что даже охранник вздрагивает. – Нет, я не виновна! Вы не можете так со мной поступить! Я НИЧЕГО не сделала!

Но мой крик глохнет в стенах зала суда, как будто они проглотили его, пережевали и выплюнули обратно – тишиной. Мёртвой тишиной.

Слева сидит Виктор. Его лицо изображает горе – горе «пострадавшего мужа», которому изменили, обманули и предали. Я вижу его сложенные на коленях руки, безупречно отглаженный костюм, и мне хочется рвануться к нему с кулаками. Это он всё это подстроил. Он уничтожил меня.

Он ловит мой взгляд, и его губы чуть дрогнули. Едва заметная, мимолётная усмешка. Показалось? Нет. Я знаю этого человека лучше, чем он думает. Это не ошибка. Он радуется. Радуется моему падению.

Я резко оборачиваюсь к своему адвокату, который с самого начала выглядел так, словно ему всё равно, чем это закончится.

– Делайте что-нибудь! Вы должны их остановить! – почти шепчу ему, хотя внутри меня всё кричит, рычит, сгорает.

Он избегает моего взгляда. Кривит губы в профессиональную маску «ничем помочь не могу».

– Анна, я сделал всё, что мог.

Врет. Он врёт, и я знаю это. Его трусливые глаза бегают по залу, как у загнанного животного. Виктор подкупил его. Купил всё. Судью, свидетелей, доказательства. Даже мой адвокат — его марионетка.

– Подлец, – шепчу я, чувствуя, как комок ненависти подступает к горлу, мешая дышать. – Все вы подлецы.

Они уводят меня. Я даже не замечаю, когда охранники успели подойти ко мне. Их грубые руки сжимают мои запястья, и холод металла наручников врезается в кожу.

Мой взгляд автоматически ищет детей. Пытаюсь зацепиться за что-то настоящее, за спасительную якорь, который не даст мне утонуть в этом море лжи и предательства.

Марина отворачивается. Её тонкие плечи вздрагивают, но она не смотрит в мою сторону.

Максим стоит с опущенной головой. Его волосы падают на лоб, скрывая лицо, но я знаю – он смотрит в пол. Он не поднимает глаз. Не хочет видеть меня.

Горло сдавливает такой спазм, что я чуть не задыхаюсь.

– Дети… – голос ломается на первой же слоге. – Посмотрите на меня! Марина, Максим, я не виновна! Я клянусь вам, это ошибка!

Qt9xaXzj

Но они не поднимают глаз.

Виктор подходит к ним и кладёт руки на их плечи, будто он здесь единственный, кто может их защитить. Их защитить от меня.

ВИЗУАЛЫ

ВИЗУАЛЫ

АННА

Глава 3

Машина трясётся на каждой кочке, и этот глухой ритм словно отбивает мою смерть. Внутри всё онемело. Глаза не мигают, руки ледяные, а грудь будто сдавливает тисками. Я смотрю в окно, но за ним – пустота. Ни города, ни дорог, ни людей. Только серый размазанный фон, который тянется в бесконечность, как моя боль.

Я не чувствую движения. Кажется, будто меня заперли в стеклянной клетке, из которой уже не выбраться. Полицейские впереди о чём-то переговариваются, но я не слышу их. Шум сирены, звон ключей и грубые команды остались где-то далеко, словно это было с кем-то другим. Со мной – всё это не могло случиться.

Нет.

Это просто длинный страшный сон. Сейчас я открою глаза, Виктор поцелует меня в лоб и скажет, что я просто устала, переутомилась, а всё это – игра моего разума. Да, вот сейчас… открою глаза...

Я открываю глаза.

7jT8u92x

Машина едет дальше. Наручники холодят запястья, давят на кожу. Металл будто намертво впился в меня, словно готов остаться навечно.

Как это случилось?

В голове медленно, болезненно всплывают обрывки вчерашнего вечера, как фотографии, из которых кто-то вырвал половину и оставил только фрагменты.

Вчера я стояла на кухне, в моём уютном маленьком мирке, где всё казалось таким простым. Нож стучал по разделочной доске – я резала свежие помидоры для салата, пока на плите шипел стейк. Я помню, как из духовки доносился запах запечённого картофеля. Тёплый, обволакивающий запах дома, где любили, где ждали. Где я думала, что счастлива.

Максим и Марина болтали в соседней комнате, а потом на кухне. Виктор был в кабинете – как всегда занят своими делами. Я думала, что так будет всегда.

Мы планировали отпуск. Я мечтала о том, как летом поедем на море в Испанию, как будем гулять по берегу, смеяться, строить замки из песка. Я помню, как в тот момент даже улыбнулась, представляя, как Марина бежит с обернутым на плечах полотенцем, словно маленькая. Ее муж пойдет за напитками, Виктор валяется на шезлонге.

Всё это – всего лишь вчера.

А сейчас я сижу в полицейской машине, закованная в наручники, и мои дети смотрели на меня, как на преступницу.

Как так быстро всё рухнуло?

– Такие женщины в тюрьме долго не продержатся, – тихо бросает один из полицейских другому, не подозревая, что я слышу.

Такие!

Я не собираюсь умирать.

Моё сердце холодное, но под этой ледяной коркой начинает прорастать маленькое зерно ярости. Оно крошечное, но оно растёт. Оно колет меня изнутри, оживляет.

Я смотрю на свои дрожащие руки и тихо, едва слышно шепчу:

– Я должна выжить.

Мои пальцы стискиваются в кулаки.

– Я должна вернуть свою жизнь.

Внутри меня зреет сила, глухая и первобытная, как зверь в клетке. Пусть я сейчас на дне. Пусть у меня отняли всё. Пусть Виктор считает, что выиграл эту партию.

Но я ещё не сдалась.

Машина трясётся на очередной кочке, и я поднимаю голову. Впервые за весь путь. Я смотрю вперёд, туда, где начинается путь длиной в восемь лет.

Но я знаю одно: я вернусь.

И когда это случится, Виктор пожалеет о каждой секунде того вечера, когда решил разрушить мою жизнь.

Тяжёлая железная дверь захлопнулась за мной с таким гулким стуком, что я почувствовала, как его отголоски пробрались внутрь моего тела. Словно этот звук поставил точку на всей моей прежней жизни. Всё кончено. Теперь — только тьма.

Комната — нет, камера — встретила меня ледяным дыханием сырости и запустения. Грязные, местами отслаивающиеся стены будто сжимались со всех сторон, как ловушка, из которой не выбраться. Узкое окно под потолком, обмотанное решёткой, едва пропускало свет. Серое пятно на полу напоминало засохшую кровь. Я не осмелилась подойти ближе.

Матрас на шконке был серым, вонючим и мятым, с пятнами, о происхождении которых лучше не знать. Он выглядел так, будто прошёл через тысячи чужих ночных кошмаров.

Я стояла посреди камеры, как маленькая потерявшаяся девочка, которую бросили в этом месте на съедение чему-то невидимому и страшному. Глоток воздуха обжигал лёгкие, как кислота.

– Чего встала? Принцесса, нары ждут! – насмешливо хмыкнула одна из сокамерниц, худая женщина с жирными прядями волос и глазами, в которых не было ни намёка на доброту. Она сидела на соседней шконке и ковырялась в грязных ногтях, будто уже привыкла к этой тюрьме так же, как к своим собственным пальцам.

GMaBiiw8

Вторая, с коротко остриженными волосами и татуировкой на шее, захихикала, жуя какой-то сухарь:

– Добро пожаловать в новую жизнь, принцесса. Привыкай. Здесь не будет ни слуг, ни золотых постелей.

Они засмеялись, как стая ворон, каркающих над трупом. Их голоса впивались мне в уши и подталкивали к краю пропасти, где уже готов был сорваться крик отчаяния.

Но я промолчала. Не потому, что не хотела кричать. Я хотела. Боже, как я хотела закричать так, чтобы стены треснули, чтобы они поняли, что я не заслужила этого, что я невиновна. Но мой крик застрял где-то глубоко внутри, у самого дна. Там, где уже начала формироваться новая Анна.

Я медленно опустилась на матрас. Он вонял сыростью, плесенью и чем-то, что вызывало тошноту. Пружины больно врезались в спину, но я не шевелилась. Я легла на него, как ложатся в могилу, когда больше не ждёшь спасения.

Я уставилась в серый потолок и даже не моргала.

Не плачь.

Грудь сдавило так сильно, что я чуть не задохнулась, но я проглотила слёзы. Нет. Сейчас нельзя. Если я заплачу здесь, то буду плакать до конца своих дней. Я знала это.

Они ещё смеются надо мной. Они говорят что-то унизительное, но я больше не слушаю. В какой-то момент голоса становятся просто фоном, каким-то отдалённым гулом, словно я закрыла невидимую дверь внутри себя. Я одна. Одна в этой тьме.

Моя жизнь превратилась в холодную пустоту. vCQKHUHF

Но пока я смотрела в потолок, где паутина словно висела петлями, что-то внутри меня проснулось. Нечто маленькое, но жадное до жизни.

ВИЗУАЛЫ

ВИЗУАЛЫ

АННА

ВИЗУАЛЫ

ВИЗУАЛЫ

АННА

Глава 4

Ночь в камере тянулась бесконечно.

Воздух был тяжёлым и липким, пахнущим потом, сыростью и страхом, который витал в этом помещении, как постоянный обитатель. Я лежала на своей жёсткой койке, пытаясь не дышать слишком глубоко. Каждое движение сопровождалось скрипом пружин подо мной, и я ненавидела этот звук. Он выдавал меня, делал уязвимой, словно я кричала о своём присутствии в этом месте.

Я должна быть тише. Должна быть незаметной.

Но тишина здесь была обманчива. Где-то в углу раздался смех, затем грубый голос:
— Посмотрите на неё. Барыня приехала. Надеюсь, тебе здесь понравится, куколка. Если что я Кобра… и я тебя просто ам…

Сердце сорвалось в пятки.

Я сделала вид, что не слышу, повернулась к стене, прижимая руки к груди. Пальцы дрожали. Внутри меня всё сжималось в комок, который давил на лёгкие и не давал нормально дышать. Я никогда не чувствовала себя настолько уязвимой.

Их слова разрывали меня изнутри, как сотни маленьких лезвий. Я вспомнила наш дом, белоснежные простыни, мягкое одеяло и тёплые руки Виктора, которые обнимали меня. Вся эта роскошь казалась теперь далеким миражом, который исчез при первом ударе реальности.

Я закрыла глаза, но звук шагов не прекращался. Они приближались.

Услышала, как тяжёлые ботинки остановились у моей койки, и открыла глаза. Передо мной стояла "Кобра". Высокая, с татуировками на шее и пронзительным взглядом хищника. Она нагнулась надо мной, ставя ногу на край моей кровати, и я почувствовала, как матрас опасно качнулся.

— Ты тут лишняя, принцесса, — прошипела она, и её голос был холодным, как лёд. — Таких, как ты, здесь долго не держат. Либо сожрут, либо выбросят.

Я не могла отвести взгляд от её глаз. Они были, как змеиные: холодные, равнодушные к боли жертвы.

Моё дыхание участилось, но я заставила себя не показать страха. Губы дрожали, но я прикусила их изнутри до боли. Я знала: стоит мне подать сигнал, что я сломалась, и они сделают это реальностью. Они сожрут меня здесь.

— Я не принцесса, — выдавила я наконец. Голос был хриплым, как будто принадлежал не мне.

Кобра рассмеялась так громко, что смех эхом отозвался по камере.
— Слышали, девочки? Она думает, что сможет здесь выжить. knPNw2h8

Она ещё сильнее надавила на койку своей ногой, приближаясь ко мне лицом так близко, что я почувствовала запах сигарет и дешёвого мыла.

— Знаешь, что делают с такими, как ты, которые слишком уверены в себе? Сначала ломают. А потом выбрасывают за борт.

Я хотела что-то сказать, но её рука сжала мой подбородок так резко, что я тихо вскрикнула.

— Но я дам тебе шанс, принцесса. Ты же любишь правила? Здесь они простые: хочешь жить — плати. Не сможешь платить — найдём тебе другое применение. Поняла меня?

Слёзы жгли глаза, но я не позволила им выйти. Я сделала это единственное усилие — сдержала себя, даже когда всё внутри рвалось наружу.

— Поняла, — прошептала я.

Кобра стоит слишком близко. Её тяжёлое дыхание обжигает мне кожу, и я чувствую запах табака, пота и грязи. Я пытаюсь не смотреть ей в глаза, не реагировать, словно она — это просто кошмар, который исчезнет, если я не буду его замечать.

Молча отворачиваюсь.

Но она не собирается оставить меня в покое. Её пальцы резко хватают меня за волосы, дёргают так сильно, что моя голова наклоняется назад, и я вскрикиваю от боли.

— У нас тут свои правила, — её голос ледяной и ровный, как будто она зачитывает смертный приговор. — Или платишь, или служишь. Чем платить будешь, а, красотка? Или расплачиваться?

Я чувствую, как слёзы подступают к горлу, но заставляю себя сглотнуть. Нет. Я не дам ей эту слабость.

— Отпусти, — выдавливаю я, но голос звучит глухо и бессильно. mf6SVZKq

Я хватаюсь за её руку, пытаюсь вырваться, но её пальцы словно стальные когти. Кобра смеётся и, будто играя со мной, резко толкает меня в сторону. Моё тело ударяется о холодную стену, плечо ноет от удара.

В этот момент одна из сокамерниц, сидящая на нижней шконке, лениво протягивает Кобре что-то блестящее. Нож. Самодельный, заточенный кусок металла с ржавыми краями. У меня перехватывает дыхание.

Кобра поднимает нож так, чтобы я его хорошо видела, и медленно приближается.

— Боишься? — шепчет она с язвительной улыбкой.

Бойся, Анна. Это момент, когда всё может закончиться.

Она проводит ножом по моему плечу, не оставляя следа, но моя кожа горит от прикосновения холодного металла. Затем медленно опускает его к моей шее. Я чувствую, как лезвие касается кожи.

Холодное, острое, безжалостное. Я перестаю дышать.

Секунда растягивается в вечность.

— Здесь не любят тех, кто привык жить красиво, — шипит она, приближая лицо к моему уху. — Скажи "спасибо", что сегодня я в хорошем настроении.

Она медленно убирает нож, но моё тело остаётся недвижимым, как камень. Я чувствую, как холодные капли пота стекают по спине.

Я могла умереть. Прямо здесь.

Слёзы обжигают глаза, но я прикусываю губу до крови. Нет. Я не позволю им увидеть, как я плачу.

Когда Кобра отходит, я оседаю на койку, но не позволяю себе расслабиться. Сердце колотится в груди, как сумасшедшее, но я сжимаю кулаки до боли.

Я сижу на холодной шконке, обхватив колени руками, и смотрю на бетонный пол, покрытый трещинами, которые напоминают осколки моей жизни. Ночь тянулась бесконечно. В голове снова и снова всплывает лицо Кобры, её холодные глаза и звук её голоса, шепчущего мне в ухо: "Тебя съедят первой."

Я провожу ладонями по лицу и стараюсь загнать этот страх внутрь. Я не могу позволить себе чувствовать это. Страх убивает быстрее, чем нож. Но моё тело меня выдаёт: дрожат пальцы, спина влажная от пота.

Дверь камеры скрипит, и я поднимаю голову. На пороге стоит конвой с лицом каменной статуи и ледяным голосом, который будто пробирает меня током:

ВИЗУАЛЫ

ВИЗУАЛЫ

Аня

Владимир

Глава 5

Тюрьма — это механизм. Холодный, безжалостный, перемалывающий тех, кто попал в его жернова. Здесь нет людей. Есть только материал — ломается он или нет, моё дело — просто наблюдать.

Я захлопываю папку с делом Брагиной и откидываюсь в кресле, разминая пальцы. Бумаги — дрянь, как всегда. Одно враньё. Чистой жопой сюда не попадают, но вот эта баба передо мной… Слишком гладко всё вышло. Слишком быстро.

Она сидит, напряжённая, но не гнётся. Глаза — холодные, но в глубине плещется что-то ещё. Гордость? Злость? На моих глазах ломались крепче сучки, а эта держится.

— Вы знаете, что тюрьма — это место, где слабые не выживают? — произношу, наблюдая, как её пальцы сжимаются на коленях.

Ноль эмоций. Не дёрнулась даже.

Хм.

Я встаю, прохаживаюсь по кабинету. Ненавижу, когда дела такие мутные. Когда мне подсовывают бумаги, где всё уже расписано, как будто я идиот. Читаю между строк: баба богатая, баба удобная жертва, кто-то очень хотел спихнуть её с дороги.

Но мне плевать. Моя работа — держать этот сраный механизм в рабочем состоянии.

Поворачиваюсь к ней, опираясь на край стола.

— Ты слишком гордая для того, чтобы умолять, — произношу, с прищуром разглядывая её лицо. — Но это тюрьма. Здесь гордость убивает быстрее ножа.

И я не шучу.

За этими стенами нет адвокатов, нет твоего чёртового мужа, нет детей, которые когда-то звали тебя мамой. Ты теперь никто.

Она поднимает на меня взгляд. Чистый лёд.

— Меня подставили, — произносит ровно.

Я усмехаюсь, качаю головой.

— Да ну? Ты не первая, кто здесь это сказал.

Она молчит.

Я снова опускаюсь в кресло, задерживаю взгляд на её лице. Слишком хорошая для этого места. Слишком ухоженная, слишком чёртова “леди”. Но глаза… Глаза не врут. Там боль, и она её глушит.

Я видел таких. Одни ломаются через неделю. Другие через месяц. Но ломаются все.

Вопрос в том, сколько продержится она.

Я открываю её дело снова. Уже не в первый раз. Меня это бесит. С каких пор я вообще трачу на кого-то столько времени?

Прокручиваю всё заново: обвинение в хищении, суд, быстрый приговор, муж, который внезапно от неё открестился, дети, которых настроили против. Блядь, как по нотам. Как будто кто-то заранее прописал сценарий и просто исполнил его по шагам.

Но самое хреновое — мне не хочется в это верить.

Я смотрю на неё — сидит прямо, не вжимается в стул, не ёрзает. Она боится, но держит это в себе. Уверена, что не покажет слабость, даже если её загонят в угол.

Гордость, мать её.

Я видел сотни таких, кто приходил сюда с гордо поднятой башкой. Через пару месяцев от них оставались одни ошмётки. Тюрьма выжирает гордость. Выжирает подчистую.

Но с ней… что-то другое.

Заключённые часто те ещё суки. Убить за пачку сигарет, унизить ради развлечения — да на раз-два. Если эта Брагина попадёт в плохую компанию, её порвут как тряпку.

И хер знает, почему меня это задевает.

— Ты в курсе, что за стенами тебе не рады? — бросаю я, откидывая папку на стол.

Она чуть дёргает бровью. Маленький, почти незаметный жест. Но я замечаю.

— В курсе, — отвечает ровно.

Голос. Чёрт, этот голос. Хрипловатый, низкий, не визгливый, не жалобный. Спокойный. Как у человека, который уже понял, что его выбросили из жизни.

— Тогда держись подальше от конфликтов, Брагина. Те, кто подставил тебя, уже не помогут.

Я вижу, как она напрягается, как пальцы сжимаются сильнее. Вижу, что внутри у неё сейчас пламя, готовое вырваться наружу.

Но она не отвечает. Просто молчит.

И эта молчаливая выдержка заводит меня сильнее, чем должна. Сука.

Дверь за ней закрывается, и в кабинете остаётся тишина. Тяжёлая, липкая, будто воздух пропитался её запахом, её голосом, её взглядом, который я чувствую даже сейчас, когда её здесь уже нет.

Я медленно провожу рукой по лицу и откидываюсь на спинку кресла.

Блядь.

Зачем она меня цепляет? Я работаю здесь больше десяти лет, и через этот кабинет прошли сотни баб — напуганных, сломанных,

крикливых, грязных, отчаянных. Я видел всех: тех, кто пытался давить на жалость, тех, кто заискивал, тех, кто бросался с проклятиями.

Но она.

Она другая.

Никакого нытья, никакой показной бравады. Глаза твёрдые, но внутри — огонь, который она так отчаянно прячет.

Меня передёргивает от злости.

Я не должен об этом думать.

Я заставляю себя открыть её дело ещё раз. Вчитываюсь в строчки, как будто надеюсь найти в них хоть что-то, что объяснит, какого хера меня так зацепило.

Слишком быстрое следствие.
Слишком мягкие формулировки в обвинении.
Слишком удобный момент.

Даже по этим документам видно — что-то тут не так.

И я это вижу.

Но мне не должно быть до этого дела. Я не адвокат, не следователь. Я здесь, чтобы держать порядок, а не разбираться, кто тут жертва, а кто мразь.

Я захлопываю папку и со всей силы ударяю кулаком по столу.

Зачем я вообще на неё залипаю?

Чёртова Брагина.

Жизнь учит быстро. Кого-то хлещет по морде, кого-то ломает через колено, а кого-то с размаху кидает лицом в дерьмо и смотрит — утонешь или выживешь.

Я выжил. Но какой, блядь, ценой?

Выхожу на крыльцо админкорпуса, закуриваю. Никогда не любил курить наспех, но здесь иначе не получается. Вдыхаю дым, чувствую, как легкие наполняются едким теплом. Закрываю глаза на секунду.

Дома меня никто не ждет.

Ну как — дома есть Илья и Настя. Но им уже давно нужен не отец, а просто кто-то, кто будет под боком, пока они растут. И они правы. Я давно не отец. Я — человек, который приходит поздно, уходит рано, который разговаривает жестко, редко улыбается и никогда не дает обещаний.

Потому что обещания — это хуйня для слабых.

Ольга ушла пять лет назад. Не просто ушла — выплюнула меня из своей жизни, как жвачку без вкуса. Собрала вещи, бросила: "Ты же не умеешь любить, Вова. Ты умеешь только командовать."

Глава 6

Её кожа под пальцами горячая. Не от температуры, не от лихорадки — от адреналина, от ненависти, от какой-то чёртовой внутренней силы, которая не даёт ей сломаться.

Она не отводит взгляд. Она не боится меня.

Я наклоняюсь чуть ниже, сжимаю её подбородок сильнее.

— Ты думаешь, что выживешь здесь на одной гордости? — мой голос низкий, ровный, но в нём сквозит раздражение. — Ты дура, Брагина. И если ты не поймёшь это прямо сейчас, тебе конец.

Она дёргает головой, вырываясь из моей хватки. Я мог бы удержать, но не делаю этого. Хочу посмотреть, как она будет себя вести.

Она медленно выдыхает, проводит языком по пересохшим губам. Я замечаю этот жест, и мне это не нравится.

— Я уже поняла, — говорит тихо, но в голосе ни капли жалости к себе.

Я усмехаюсь, отхожу на шаг.

— А вот хер там. Если бы поняла, ты бы не сидела здесь с почти перерезанным горлом, а сама загоняла других в угол.

Она ничего не отвечает.

Я кладу руки на стол, чуть наклоняюсь к ней.

— Ты мне скажи, ты жить-то собираешься? Или мне сразу тебе яму копать?

Я жду, что она сорвётся, что начнёт кричать, обвинять, сломается, покажет, что на самом деле внутри неё уже пустота.

Но Брагина делает вдох. Медленный, глубокий. А потом поднимает голову и снова встречается со мной взглядом.

— Я выживу.

Меня пробивает током.

Чёртова женщина.

Она сказала это так уверенно, так, будто ей больше нечего терять. Будто она уже знает что-то, чего не знаю я.

Я медленно поворачиваюсь обратно, скрещиваю руки на груди.

— Откуда такая уверенность? — мои слова звучат с насмешкой, но внутри ни капли веселья. — Ты едва не сдохла, а ведёшь себя, как королева. Долго ещё будешь играть в неприкасаемую?

Я смотрю на неё. Она бледная, губы пересохли, тонкая полоска крови на шее — еле заметная, но, сука, меня бесит сам факт её наличия.

Я молчу.

Она тоже.

Слишком гордая. Слишком упрямая.

Я качаю головой, беру сигарету из пачки, закуриваю. В затяжке есть что-то успокаивающее, но руки всё равно чешутся кого-нибудь уебать.

— Тебя больше никто не тронет, — говорю жёстко, без пояснений.

Она прищуривается.

— С чего вдруг?

Я смотрю прямо в её голубые глаза, делаю шаг ближе.

— Я так хочу.

Тишина.

Она не отводит взгляд. Я тоже.

Блядь.

Я сам себе поражаюсь, но не могу от неё оторваться. Красивая…никогда не думал, что смогу запасть с первого взгляда.

Анна моргает медленно, как будто обдумывает мои слова.

— Ты хочешь? — тихо повторяет она, но в её голосе нет удивления.

Ее «ты» звучит так интимно, что меня пробирает.

Она смотрит на меня внимательно, почти изучающе, как будто пытается разобрать меня на части. Узнать, насколько далеко она может зайти, проверить, что я скажу дальше.

Но я не собираюсь ничего объяснять.

Я делаю ещё один шаг ближе. Между нами остаётся не больше полуметра. Она вынуждена поднять голову, чтобы смотреть мне в глаза.

— Тебе этого недостаточно? Или ты хочешь, чтобы я расписал всё по пунктам?

Она сжимает губы. На лице не дрогнул ни один мускул, но я вижу, как напряглись пальцы на её коленях.

Она чувствует это. Это грёбаное напряжение между нами.

Я затягиваюсь глубже, выпускаю дым в сторону, выкидываю сигарету в приоткрытое окно с решетками.

— Ты, главное, не обольщайся, Брагина, — говорю хрипло. — Я не твой спаситель. У меня нет ни времени, ни желания вытаскивать тебя из дерьма. Но если кто-то ещё сунется к тебе с ножом — я лично ему этот нож в глотку загоню. А ты не нарывайся. Корону сними.

Я вижу, как её ресницы чуть дрогнули.

— Почему? Почему никто не тронет?

Я усмехаюсь, наклоняюсь чуть ниже, чтобы наши лица оказались на одном уровне.

— Я же сказал. Я хочу.

Она выпрямляется, встречает мой взгляд.

И тут я вижу, что она понимает.

Понимает, что я не из тех, кто просто берёт и защищает кого-то без причины. Понимает, что мне не нужны оправдания. Понимает, что я могу.

Тишина между нами давит, как раскалённый металл.

Я резко отворачиваюсь, беру со стола папку и ударяю ею о дерево, чтобы выбить этот хер в груди, который сжимается сильнее, чем должен.

— А теперь сиди здесь тихо, Брагина. Пока не передумал.

Она медлит, но потом поднимается, проходит мимо меня, и я чувствую запах её кожи — слабый, чуть тёплый, не принадлежавший этому месту.

Чёрт бы её побрал.

***

Кобру заводят в кабинет, и я сразу вижу — она напряжена. Умная сука. Понимает, что сейчас будет не просто разговор.

Она встаёт передо мной, руки за спиной, подбородок чуть вздёрнут. Играет в гордость.

Я медленно встаю из-за стола, обхожу его и останавливаюсь прямо перед ней.

— Ты меня за долбоёба держишь?

Она молчит, но её взгляд колючий, наглый.

Я ненавижу наглых.

Я резко хватаю её за ворот робы и рывком притягиваю ближе.

— Ты думала, я не узнаю? — тихо спрашиваю, стиснув зубы.

Она пытается отпрянуть, но я сжимаю ткань у неё на груди ещё сильнее и толкаю в стену. Глухой удар — её голова откидывается назад.

Она моргает, но всё ещё играет в непрошибаемую.

Ошибаешься, сука.

Я резко врезаю ей кулаком под рёбра. Она сгибается пополам, хватая воздух ртом.

— Думала, ты тут главная? Думала, можешь решать, кто живёт, а кто сдохнет?

Я хватаю её за волосы, рывком поднимаю лицо вверх, заставляю смотреть на меня.

— Ещё раз хоть пальцем тронешь Брагину — я тебя в карцере сгною, поняла?

Она хрипит, но я не ослабляю хватку.

— Говори, блядь.

— Поняла! — выплёвывает она сквозь зубы.

Я отталкиваю её. Кобра падает на колени, хватая воздух.

— Умничка. Теперь вали нахуй.

Охранник хватает её за шиворот и вытаскивает из кабинета.

Я упираюсь кулаками в стол, глубоко дышу.

Холод, Володя. Держи холод.

Глава 7

Я лежу на жёсткой койке, глядя в потолок. Лазарет пропитан запахом антисептиков, дешёвых лекарств и чего-то металлического. Но я не чувствую этого.

Меня разрывает изнутри. Не от боли, не от усталости. От него.

Полковник Горин.

Я закрываю глаза.

Грубый, резкий, жёсткий. Человек, которому должно быть всё равно. Но ему не всё равно.

Я видела, как он смотрит на меня.

Я видела это в палате, когда он влетел туда, срывая дверь с петель. Я видела это, когда он прижимал меня к стене.

Этот взгляд.

Тяжёлый, обжигающий, такой, от которого внутри всё плавится. На меня давно так не смотрели. Я привыкла к безразличию, к презрению, к холодным глазам, в которых нет ничего. Я привыкла быть пустым местом для тех, кто должен был любить.

А он...

Я вижу, как сжимается его челюсть, когда он смотрит на меня. Как напрягаются его руки, как перехватывает дыхание.

Он злится на себя.

Злится, потому что хочет.

Меня обдаёт жаром от одной этой мысли. Я кусаю губу, пытаясь выбить его из головы. Я не должна.

Но внутри всё ноет. Он мне нравится. Он меня заводит как мужчина. Такого никогда не было. Даже к Виктору.

Меня никогда так не накрывало.

Не с мужем. Не с кем-то другим.

Никогда.

И это пугает сильнее, чем нож у горла.

Я лежу на этой жёсткой койке, но не чувствую ни боли, ни усталости. Меня накрывает другое.

Горячее, липкое, не дающее выдохнуть.

Я не должна думать о нём.

Но я чувствую его даже здесь. Его взгляд. Его руки, когда он сжимал моё запястье. Его голос, этот хриплый, низкий голос, который отдавался где-то внизу живота.

Боже.

Я прикусываю губу, но это не помогает. Я видела, как он смотрел на меня. Как мужчина смотрит на женщину.

Не на заключённую. Не на преступницу.

На женщину.

И это выворачивало меня наизнанку.

Я не помню, когда в последний раз чувствовала что-то подобное.

Когда в последний раз меня хотели.

Виктор… Он не смотрел на меня так уже много лет. А потом и вовсе перестал смотреть. Лежал рядом, дышал в стену, а я закрывала глаза и делала вид, что мне всё равно. Что меня не трогает, что я давно перестала быть женщиной в его глазах.

И вот теперь… теперь я лежу здесь, а внутри меня расползается нечто грязное, жаркое, необъяснимое.

Я хочу, чтобы он снова приблизился.

Чтобы снова оказался рядом, дышал мне в лицо этим своим терпким, чуть грубым дыханием.

Чтобы снова прижал меня к стене.

Резко. Грубо. Без слов.

Горячая волна накрывает меня, откидывает в это чувство, это забытое, загнанное глубоко внутри желание. Тело ноет. Грудь тяжелеет. Бёдра сводит. Я перевожу дыхание, провожу ладонью по животу, сжимаю пальцы в кулак.

Чёрт.

Я давно не чувствовала себя живой.

Но стоило ему просто посмотреть на меня — и вот я задыхаюсь.

Я зажимаю бёдра, но это не помогает. Внутри всё пульсирует, тянет, ноет. Я проклинаю себя. За эти мысли. За это желание. Но тело меня предаёт. Закрываю глаза, кусаю губу, ладонь медленно скользит вниз.

Я хочу, чтобы он снова был рядом. Чтобы снова дышал так близко, чтобы снова взял меня так, как никто не брал. Я медленно провожу пальцами по коже, поднимаясь выше, замираю на секунду — и касаюсь себя. Палец скользит к пульсирующему узелку. Когда я последний раз это делала? В школе? В подростковом возрасте. И сейчас там пульсирует как когда-то. Нажим жарко отзывается в теле.

Горячо. Слишком.

Я чувствую, как внутри всё сжимается, как дрожь пробегает по коже. Я представляю его руки. Большие, грубые, горячие. Представляю, как они сжимают мои бёдра, удерживают, заставляют…

Я задыхаюсь, накрываю рот ладонью, чтобы не вырвался звук.

Боже. Я сейчас взорвусьь.

Я вся горю.

Движения становятся быстрее, дыхание сбивается, спина выгибается.

Он внутри меня.

Он толкается глубоко, сильно.

Он рычит мне в ухо: "Ты моя."

Я сжимаюсь, стону в подушку, пока меня накрывает оргазмом.

Тело дрожит. Я остаюсь лежать, тяжело дыша, сжимая простыню. Меня накрыло. И это пугает меня сильнее, чем он сам.

С ума сойти…

Что я только что сделала?

Я лежу, прижавшись лбом к холодной стене, сердце всё ещё бешено колотится, дыхание сбито, а внутри медленно растекается стыд. Грязный, давящий, такой, что хочется стереть с себя всю эту слабость.

Я в тюрьме.

Какие, к чёрту, мужчины?

Какие руки? Какие взгляды? Какие желания?

Я медленно сжимаю простыню, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Меня никто не будет здесь защищать. Даже он. Горин может сказать, что хочет, может смотреть так, что у меня внутри всё плавится, но в итоге я сама по себе.

Мне надо выбираться.

Мне надо выживать.

Я знаю, что Кобра не успокоится. Её снова подкупят. Или она просто захочет отыграться, потому что ненавидит меня ещё больше.

Я закрываю глаза, пытаясь вернуть холодное спокойствие, но тело всё ещё предательски гудит после этой вспышки.

Я проклинаю себя за этот момент слабости.

Больше такого не повторится.

Я выберусь.

Я выживу.

И я больше не позволю себе думать о нём.

Меня переводят ночью. Без объяснений, без предупреждений. Просто открывают дверь, кидают уставший взгляд, "С вещами на выход." Какие, к черту, вещи? Пара тряпок, кружка, да ложка, которую я берегла так, будто в этом холодном аду мне есть, что защищать.

Коридоры длинные, сквозняки тянут сыростью, воздух тяжелый, пропитанный затхлостью. Я держу осанку прямо, делаю вид, что мне не страшно. Но внутри уже холодеет — слишком уж хорошо я понимаю, что происходит. Это не ошибка, не случайность. Это то, чего добивались. Меня передают на растерзание.

Дверь открывается, и я сразу чувствую это.

Запахи. Другие. В этой камере нет чистоты, хоть какой-то стерильности, к которой я привыкла. Здесь пахнет потом, перегаром, кислым женским телом. Пахнет грязью.

Глава 8

Горячая вода стекает по плечам, забирая с собой липкую усталость, оставляя после себя ощущение, которого у меня не было уже давно — ощущение, что я ещё живая. Здесь, в этом месте, где всё построено на боли, унижении и страхе, где каждая секунда — борьба за выживание, тёплая вода кажется почти роскошью. Я закрываю глаза, позволяю каплям стекать по коже, и на одну короткую, обманчиво-тихую секунду мне кажется, что я одна.

Шорох.

Глухой, осторожный.

Воздух меняется.

Я открываю глаза.

Тихий щелчок двери.

Слишком тихий.

Меня бросает в холодный пот.

Я едва успеваю повернуться, когда резкий толчок в спину сбивает с ног. Я падаю на кафель, бьюсь локтем, боль мгновенно отзывается гулкой пульсацией в костях, но нет времени думать об этом. Я пытаюсь повернуться, но меня прижимают коленом к полу. Я не вижу её лица, только чувствую. Запах дешёвого мыла, кислый, неприятный, горячее дыхание у самого уха. И холодное лезвие, которое скользит по коже.

— Ты думаешь, Горин вечно будет тебя защищать?

Голос низкий, сдавленный, полный ненависти.

Кобра.

Я дёргаюсь, резко бью локтем назад, врезаюсь в рёбра нападавшей. Она взвизгивает, ослабляя хватку, но вторая тут же наваливается сверху, и нож скользит по моему боку.

Резкая боль вспыхивает в теле, обжигает, но я не кричу.

Я не дам им этого удовольствия.

Горячая кровь стекает по коже, смешиваясь с каплями воды, но я чувствую, что рана неглубокая. Они не хотят убить меня сразу.

Они хотят поиграть.

Пальцы Кобры впиваются в волосы, рывком оттягивают голову назад.

— Ты думаешь, ты кто, Брагина? Ты думаешь, если ты к Горину в ноги упала, то теперь королева?

Я стискиваю зубы, но молчу.

— Ответь, сука!

Рывок, острая боль в затылке.

Я зажмуриваюсь, силой вгоняю дыхание в лёгкие, ищу слабину.

Они думают, что я сломаюсь. Они думают, что я просто приму это.

Они забыли, что мне уже нечего терять. Я больше не та, кем была.

И когда нож снова приближается к коже, я резко взмываю локтем вверх, бью её в челюсть с такой силой, что у самой запястье хрустит.

Кобра отшатывается, сплёвывая что-то красное.

Но вторая остаётся, и я понимаю, что всё ещё в ловушке.

Я не выберусь.

Я одна.

Я проиграла.

- Давай…затусуй ей туда бутылку и раздави…Чтоб сука уже никому никогда не дала.

Она истерично ржет. Они пытаются раздвинуть мне ноги.

Дверь душевой вылетает с грохотом, сотрясая стены. Звук удара разносится эхом, будто взрыв в узком пространстве, заставляя меня вздрогнуть. Вода продолжает литься, тяжёлыми каплями падая на плитку, но воздух мгновенно становится другим — заряженным, ледяным, смертельно опасным.

— Вы чё, суки, совсем берега попутали?

Голос Ларисы низкий, ровный, но в нём больше угрозы, чем если бы она заорала во всю глотку.

Нападавшие замирают.

Они знают, что им пиздец.

Я чувствую, как хватка на моих волосах ослабевает, как нажим на рану чуть сбивается, будто страх пробежал по ним холодной волной. Но они не успевают ничего сделать.

Лариса хватает ту, что держала меня, рывком отрывает от пола и со всего размаха впечатывает в стену. Раздаётся глухой стук, Кобра вскрикивает, оседает, срывая ногтями кожу о кафель.

Вторая пытается отшатнуться, но Лариса уже рядом.

Она движется не спеша, но от этого её движение только страшнее.

Я вижу, как нападавшая делает шаг назад, вскидывает руки, но поздно.

Лариса разворачивается на пятке, вкладывает всю тяжесть тела в удар, и кулак врезается в челюсть с влажным хрустом.

Голова резко дёргается в сторону, губы тут же заливаются кровью, тело оседает на пол, а следом за ним падает и нападавшая — захлёбываясь собственным визгом.

Я прижимаюсь спиной к стене, ладонь сжимает рану, боль пульсирует вместе с бешеным сердцебиением, но я не могу отвести взгляд.

Лариса не смотрит на них.

Она смотрит на меня.

Тяжело, пристально, как на идиотку, которая только что едва не угробила себя.

Она присаживается рядом, глаза скользят по кровавым разводам на моём боку, на её лице мелькает лёгкое раздражение.

— Блядь, Брагина. Ты мне ещё сдохни тут.

Я не отвечаю. Мне нечего сказать.

Лариса вздыхает, резко отрывает подол своей майки, без церемоний прижимает его к ране, жмёт так сильно, что я стискиваю зубы, чтобы не зашипеть от боли.

— Теперь ты не просто под моей крышей.

Она смотрит прямо в глаза, и в этом взгляде — не предложение, а факт, приговор, без права отказаться.

— Только сунься куда без моего ведома! Ты мне нужна!

Я глотаю воздух, горло перехватывает напряжением, но даже если бы я захотела спорить — не могу.

- Одевайся. В лазарет нельзя. Сама тебя обработаю.

***

Натягиваю халат.

Лариса хватает меня за локоть, я еле держусь на ногах, но она ведёт меня вперёд, не сбавляя шага.

Мы выходим в коридор, и охранницы даже не пытаются что-то сказать.

Будто это просто обычное недоразумение.

Мы выходим в коридор, и воздух кажется мне холоднее, чем в душевой. Или это я замерзаю изнутри, чувствуя, как кровь липнет к коже, как дрожь пробегает по телу. Лариса ведёт меня уверенным шагом, сжимая мой локоть крепко, но не жёстко. Я держусь, я не дам им увидеть слабость.

Но стоило нам сделать всего несколько шагов, как коридор вдруг оживает.

Резкий голос.

— Стоять!

Две другие охранницы. Хмурые, напряжённые.

Я едва успеваю повернуть голову, когда одна из них резко хватает меня за другую руку, выдёргивая из хватки Ларисы.

— Брагина, на выход. Начальник требует немедленно.

Я пытаюсь вырваться, но рука охранницы сжимает меня намертво.

Лариса замирает.

Она щурится, её лицо не меняется, но я чувствую, как атмосфера вокруг натягивается, как тонкая нить перед разрывом.

— Не вовремя, девочки, — Лариса улыбается, но в её голосе нет ни капли тепла. — Брагина сейчас не в форме. Видите? Немного… потрепалась.