Разводиться запрещено

Эпизод первый: Иллюзия свободы.

Июль.

Я медленно перетекаю из позы собаки мордой вниз в глубокую позу голубя. После серии тонко выстроенных по ритму вдохов и выдохов так же неторопливо поднимаюсь, собираю ноги и вхожу в лотос.

– Активирую в пространство своей жизни энергию радости, любви, благодарности и изобилия, – проговариваю с закрытыми глазами. И без спешки создаю нужные вибрации в грудном отделе: – Ом-мм-м…

За ребрами ширится жар. Подушечки пальцев, когда соединяю их, пульсируют. Мышцы живота сокращаются – я плавно запускаю вакуумную волну.

И вдруг… обрыв.

Гадство.

В дверь чертовой комнаты чертового дома стучат.

– Пойдем поможешь мне с голубцами, – приземляет возникшая в дверном проеме мама.

– Какие еще голубцы?! – выпаливаю раздраженно. Встаю на ноги, скатываю и прячу коврик. – Хочешь, чтобы я провонялась? И вообще… Знаешь же, что готовка – не мое! Портить мне настроение – твой муд по жизни?

Мама поджимает губы и, насколько это только возможно, интеллигентно закатывает глаза. Педагог же! Учитель года! Плюс статус супруги директора той самой гимназий. Чем не первая леди? Пф-ф. Рофлю, если что. Какое счастье, что я из их шарашкиной конторы выпустилась! Осталось из личной психушки сбежать.

Скоро. В сентябре я уеду в столицу.

Нечего мне здесь делать. Точка.

– Не провоняешься, – невозмутимо гнет свою линию мама. – Я уже капусту бланшировала, зажарку сделала, начинку подготовила. Осталось только накрутить.

У ее психолога какие-то особые указания насчет меня?

С Юнией она совсем другая. Настолько тактичная, что временами становится тошно. Меня же, забив на мои восемнадцать, перманентно, бесцеремонно и исключительно рьяно воспитывают. Пусть мы с сестрой по характеру кардинально разные… Все равно достало!

– Еще как провоняюсь. Твоя начинка въедается в волосы, ногти и даже кожу, – доношу четко. И тут же возмущаюсь: – Почему ты так настаиваешь? Можешь ведь все сделать сама. Причем гораздо быстрее и, определенно, во сто крат лучше. Что за необходимость втягивать меня в бытовуху?

– Это часть воспитания любой девушки, – ровным тоном подтверждает мои догадки. – Замуж выйдешь, своему супругу что накрутишь? Какие-то неряшливые свертки?

– Лапшу на уши! Вот что я ему накручу! – выпаливаю, как проклятье. Мама, что неожиданно, смеется. Но я на этом внимания не заостряю. Бросившись к зеркальным дверям шкафа-купе, подцепляю резинку легинсов пальцами и ловко скатываю в валик, оголяясь до лобка. Смотрю на свою тонкую талию, гладкий животик, красиво выступающие тазовые косточки, идеально округлые стройные бедра и добавляю: – Еще бы он у меня голубцы ел! Обойдется!

Мама качает головой, но во взгляде ее все же читается то самое восхищение, которое я очень и очень люблю. Все-таки мною гордятся. Причем не только моим умом, медалями, наградами и званиями, но и моим далеко не всегда интеллектуальным юмором. Харизмой, если хотите. А еще красотой.

Как жаль, что родители это редко показывают.

Восемнадцать лет – почти девятнадцать! – а меня без конца воспитывают!

Уж сил никаких нет.

– Ты же любишь голубцы, Агусь, – напоминает мама мягко. –Пойдем, говорю. Дам тебе нитриловые перчатки. А волосы спрячем под платок.

– Какой еще платок? – стону, драматично сотрясая ладонями воздух. – Ох, за что мне это?! Я не ношу платки, мам! Я модель! Я королева! Инфлюэнсер! Культурный феномен! Роскошный максимум, наконец! – нагромождаю эмоционально, но подтягиваю штаны и иду за ней на кухню.

Что-то тянет. И я даже понимаю, что именно.

Я нуждаюсь в ласке.

Просто не могу это честно признать. И уж тем более – не умею ее выпрашивать.

Голубцы в моих золотых ручках разваливаются. Мама терпеливо показывает три способа заворачивания, но у меня ни с одним не складывается. Из-за этого психую. Ненавижу, когда я не лучшая! Хочется бросить все и больше не подступаться к глупому занятию, даже если это будет значить, что остаток моей расчудесной жизни я проведу без голубцов.

– Ну вот видишь! Я же говорила! Без меня ты бы быстрее справилась, – тарахчу, пытаясь свернуть очередное чудо-юдо. А оно никак. Никак. Я эту начинку внутрь, а она наружу! – Не залазит, мам, – хнычу, позволяя проявляться своему внутреннему ребенку. Нельзя ведь жить без пауз, правда? Иногда нужно отпускать. – Да блин… Ерунда какая-то! – в психах оцениваю труды и, размахнувшись, отправляю несчастный голубец в окно.

– Агния! – кричит мама пораженно, будто я не кривой капустный сверток вышвырнула, а котенка. Прижимая к груди ладонь, с выражением полного ужаса выглядывает во двор. Еще и перед местными клунями извиняется, мол, случайно получилось. Спрятавшись, от греха подальше закрывает створку и осуждающе смотрит на меня. – Ну вот что ты творишь?

– Женихов приманиваю! – смеюсь натужно. – Вдруг какому-то дураку моя техника зайдет!

Эпизод второй: Синдром отмены.

– Опача! Нечай! – лупит Яббаров на кураже, едва мы с братьями входим в лаунж-зону ночного клуба. – Наш верховный дракон! – добивает с аплодисментами, которые тут же подхватывает вся хоккейная команда.

Команда, с которой я прошел путь от малька до капитана с предложением контракта в Канаде. И с которой скоро придется прощаться – из-за той же Канады.

Определяющей причиной их безграничного счастья, ясен черт, являюсь не я, а алкоголь.

Криворогая пьянь.

Растягивая губы в ухмылке, бросаю братьям:

– Отойду ненадолго.

И двигаю к столу, который оккупировали «Драконы».

Бьем с пацанами по рукам. По-братски обнимаемся.

– Сколько лет, сколько зим! – горланит Ябар с эмоциональными раскатами, достойными, как минимум, театрального училища. – Мать честная!

– Да уж, без году два дня, – отгружаю со смехом.

– Присядь с нами. Погреемся.

– Ты-то, я смотрю, весь продрог, – стебусь, между тем занимая место на диване и подхватывая налитый Рацкевичем стопарь.

– В июле, ага! – вставляет Пахомыч.

– Кондишн пашет, – толкает Яббаров в качестве аргумента. Поднимает наполненную до краев рюмку и, заливая стол, орет через зал моему старшему брату: – Ян Романыч, клуб – высшая лига! Лучший в городе, отвечаю. Свет, звук, атмосфера – все по красоте. Тут и помереть не жалко! Где там трезвым сидеть?!

По существу. Без лести. Хотя Китаец, конечно, мастак и пурги нагнать. Но в случае Яна нет нужды сгущать краски. Он, если берется, то, как говорится, с чувством, с толком, с расстановкой. Пусть этот клуб для него – так, одно из вложений, далеко не основной вид деятельности.

– Спасибо, – благодарит брат. – Но давайте как-то без смертей. За градусом спиртного следите. Знайте меру.

Парни гогочут и обещают не подохнуть.

Под эти клятвы, как под тост, и закидываемся. Закуси, понятное дело, почти нет. Не домашние посиделки. Мамка с нарезкой и батя с шашлыком не придут. Но, опять-таки, есть Ян. Успеваю дернуть с только что не вылизанных тарелок дурачья пару оливок, когда официанты подают угощение от брата – крылышки, стрипсы, тигровые креветки, кольца кальмара, начос и мини-бургеры.

– Вот это я понимаю – поляна! – выдыхает наш главный любитель пожрать, Пимченко.

Остальные ржут, но заводятся не хуже. Пару благодарностей, пару шуток, и вся толпа активно включается в раздербан хавки.

– Э, дикари, вы наливать-то не забывайте, – замечает Яббаров спустя три минуты.

– Я пас сегодня. Дальше не поднимаю, – сливаюсь уверенно.

Дело не в алкашке. С ней проблем нет. Я сейчас завязан по куда более тяжкой теме. Полных три недели. Держусь, блядь. Четко. На характере. Но еще не настолько себе доверяю, чтобы надираться до зеленых чертей.

Весь ад в том, что у моей чертовой зависимости есть имя и ебаный номер телефона. А еще – глаза, голос, запах, губы и определенные формы.

А.Г.Н.И.Я.

Проклятая, мать вашу, Агния Филатова.

С выпускного что есть мочи ее ненавижу. Повелся же на херовы ультиматумы, чего юлить. Приперся на торжество, чтобы быть с ней. А она, фигурально выражаясь, при всех в рожу плюнула. Опоздал, мол. Хотя там впритык вышло. Ровно, как требовала.

Просто дрянь нащупала точку прикола и решила посмеяться.

«Я тебя и вовсе никак не уважала. Всегда вытирала о тебя ноги, Нечаев. Имела тебя только так! Кстати, познакомься… Михаил. Мой партнер на вечер!»

И это при стаде, которое следило за нашей войной на протяжении пяти лет, как за ебучей сагой. Макнула, получается. Умылся, мать вашу. Толку, что Михаилу этому кабину снес. Легче не стало.

Она еще потом, когда я ушел, зарвалась на мой собственный выпускной. Подфартило, трындец: ее и моя школы в соседних локациях у моря отмечали. Я «грохнул» Михаила, она «ушатала» полкласса. МС[1] же.

Дура припизженная.

Ненавижу, блядь. Ненавижу. И тем не менее у моей зависимости другое название.

Любовь, сука.

Вот и все, на хуй. Вот и все.

– Не понял. Че так? Прям законсервировался? – лезет с расспросами Ябар. – Е-мае… Последнее нормальное лето перед взрослой жизнью!

– Да прям.

– Увидишь, – втирает, размахивая своими перстами. – Начнутся все эти заграницы, даже в межсезонье хер расслабишься.

– Отъебись, – коротко торможу лекцию.

Китаец пьяно пошатывается, икает и вешается мне на шею.

Обнимая, с бухты-барахты задвигает:

– Мое-е мнение тако-ое… Я думаю, Филатова вырубила Эмилию, чтобы ты ее не отъежачил. А потом пошла по остальным, чтобы лишить тебя даже самого конченого варианта.