Рождество в Конфетбурге

Глава 1

Хлопья снега, словно обрывки серебряного конфетти, кружились в свете фонарей, торопливо падая на асфальт, уже утоптанный тысячами ног. Город готовился к празднику, наряжался, сиял огнями гирлянд и мишуры, которые отражались в мокром асфальте, словно в черной воде. Каждый прохожий был поглощен своей предпраздничной вселенной: нес свертки с подарками, тащил елку, смеялся в телефон. Мария шла, опустив голову, плотнее закутываясь в старенькое, но теплое кашемировое пальто, под воротником которого остался едва уловимый запах жареного масла.

Из сумки пахло блинами — остатками смены в «Теремке». Шесть часов в этом аду блаженства для других. Гул работающих в полную мощь вытяжек, монотонный шепот газовых горелок, шипение теста на раскаленных печах. Постоянный звон кассового аппарата сливался с требовательными голосами из динамика: «Заказ готов! Два с творогом, один с мясом!»

Коллеги, девчонки с вечно уставшими глазами и профессионально-бодрыми голосами, перекрикивали шум, обсуждая планы на корпоратив. «Ты с Лехой будешь?» — спросила пару недель назад Аня, и Мария только радостно кивнула, чувствуя, как теплеет внутри. Кто же тогда знал…

На работе от мыслей отвлекали клиенты. Дети, шумящие возле кассы, вечно спешащие мужчины, тыкающие пальцем в меню, парочки, кормящие друг друга с одной тарелки. И она — улыбающаяся им всем усталой, заученной улыбкой, смазывающая блины маслом, которое мгновенно впитывалось в пористую текстуру, сворачивающая их в аккуратные треугольники. Шесть часов ее жизнь была размерена этими треугольниками и кругами. И все это время в голове, как заевшая пластинка, крутилось: «Устал. Нет больше чувств».

В ушах еще стоял гул, а в сердце забиралась ледяная, знакомая тяжесть, будто проглотила кусок льда, и он не таял. Леха. Он бросил ее два дня назад, накануне того самого корпоратива. Вечером, за чаем на ее кухне. Смотрел не в глаза, а куда-то за ее плечо, на старую трещину на обоях. «Все, Марин, устал я. Чувства выдохлись». Она тогда онемела, только кивала, боясь, что с первым же словом захлебнется рыданиями. А сегодня Аня, нехотя, смущенно, глядя в свой телефон, проговорилась: «Он, Мань, там в чате мужиков… хвастался, что ты его кормишь, как на убой, блинами да пирогами. А потом… Ну говорил, что с полной девчонкой стыдно в люди показаться… Что ты, мол, хорошая, но без изюминки».

«Без изюминки». Эти слова впились в сознание, как заноза. Мария глотала комок в горле, идя по заснеженному тротуару. Она чувствовала, как ее щеки горят на холодном, колючем ветру. Она была полной. Да. От бабушкиных пирогов в детстве, от привычки заедать тревогу сладким. И темноволосой. С карими, слишком, как ей казалось, простодушными, «коровьими» глазами. Жила одна с кошкой Нюсей в съемной квартире-студии, где обои в цветочек и дует от старых рам. И пекла блины для чужих, счастливых людей. Где тут взять изюминку? Ее жизнь была как тесто без соли — пресное, предсказуемое, необходимое кому-то лишь как основа для начинки, которую давно съели без нее.

Глава 2

Она шагала быстрее, почти бежала, свернула на свою улицу, узкую и не так ярко освещенную. Снег здесь был пушистее, менее истоптанный. По пути мелькали витрины: продуктовый магазин с пирамидами изапельсин, салон связи с мерцающими экранами, аптека с зеленым крестом. Везде суета. Люди казались ей частицами одного большого, радостного организма, к которому у нее не было пароля. Она была одиночкой, затерянной в этом праздничном водовороте. Ей хотелось провалиться сквозь снег, сквозь асфальт, в тишину.

Дома ждала Нюся. Эта мысль согревала изнутри, как глоток горячего чая. Требовательная, мурчащая, теплый серый комочек, который любил ее безусловно. Не за фигуру, не за изюминку. Просто потому, что она — ее человек. Мария почти физически ощущала, как кошка трется о ее ноги, заглядывает в лицо преданными, зелеными, чуть раскосыми глазами, требуя ужин и ласки. Осталось только перейти дорогу, эту широкую, заснеженную магистраль, разделяющую шумный центр и ее тихий, спальный район.

И тут ее взгляд, обычно опущенный к земле, поймал гирлянду. Не просто гирлянду — а целый водопад, каскад из тысяч сверкающих лампочек, оплетающих фасад нового торгового центра «Оазис». Они не просто горели — они переливались, мерцали, танцевали: синим, как самое глубокое зимнее небо перед метелью, золотым, как теплый, тягучий мед, алым, как ягоды калины под первым инеем. Свет струился по стенам, отражался в стеклах, рисовал на снегу движущиеся узоры. Это было так ослепительно красиво, так нереально волшебно, что на миг перехватило дыхание. Мария остановилась на краю тротуара, завороженно глядя вверх. Снежинки садились на ее ресницы, смешиваясь с внезапно навернувшимися слезами, и мир расплывался в сияющее, цветное пятно. Ей так отчаянно, до боли в груди, хотелось чуда. Простого, новогоднего чуда. Хоть крошечного. Хотя бы того, чтобы кто-то тоже увидел эту красоту и разделил с ней этот миг.

Она не видела за пеленой снега и своих слез, как возле дороги зеленый свет сменился желтым, а потом резко-красным. Не слышала завывания ветра и приглушенной музыки из машин, сигнала того, кто выезжал из-за поворота, пытаясь успеть на мигающий «зеленый». Ее сознание было там, вверху, в этом сияющем водопаде. Она сделала шаг на проезжую часть, уже покрытую тонкой, скользкой наледью, все еще глядя в сияющую высь.

И тогда время растянулось, как горячий сыр на краю блина.

Резкий, разрывающий уши тормозной визг, похожий на крик огромной металлической птицы, врезался в сознание. Он был таким громким, что заглушил все: и музыку, и ветер, и биение собственного сердца. Мария медленно, очень медленно стала поворачивать голову на звук. Она успела увидеть яркий белый свет фар, сливающихся в одно слепящее пятно. Увидела темный силуэт машины, уже не едущей, а скользящей, и себя, пляшущую на льду нелепым, страшным танцем.

Удар.

Сначала не было боли. Странное, отрешенное ощущение. Чувство невесомости, долгого, медленного полета. Асфальт, усыпанный блестками снега и соли, уплывал из-под ног. Сияющая гирлянда на здании начала вращаться, превращаясь в огненное колесо. Звуки ушли, сменившись гулом в ушах. Она падала в клубящуюся темноту, которая наступала с краев зрения, но в самом центре еще пылало это красивое, праздничное, чужое сияние.

Последним островком мысли, вспыхнувшим и погасшим, как перегоревшая лампочка в той самой гирлянде, была не боль, не страх, не Леха. Была Нюся. Кошка. Одна в тихой квартире-студии. Голодная. Трется о дверь, ждет. Кто ее покормит?

Потом — абсолютная, всепоглощающая тишина. Белая и чистая, как первый снег.