Роса на траве

Тихо сиди, в окно не гляди – Навий час настаёт…

Ольха уже не чувствовала пальцев, израненных грубой пряжей, но продолжала трудиться. Надо успеть, ещё немножко – и тогда завтра будет, что отнести на торги. Иначе ждать до следующих неделю.

И сама ведь виновата, ругать некого – загулялась в лесу допоздна, вот и не успела днём напрясть. Ягод набрала почти корзинку, но ими сыт не будешь. Одна она перебилась бы как-нибудь, не впервой лесными дарами питаться. Но вот Яська… Сестрёнке едва минуло шесть вёсен, и с тех пор, как они остались без родителей, Ольха растила её сама. Учила рукоделию и домашним делам, куда без этого. И в лес с собой брала иногда: опасно, конечно, зато Яська уже знает все грибы и ягоды, умеет находить съедобные травки. Ольха вздохнула, пропустив нить между покрасневшими пальцами. Сегодня Яська гостила у тётки, на другом конце села – потому и забыла Ольха про время, загулявшись в лесу, потому и сидит сейчас при свете лучины. Вспомнился, зазвучал в ушах голос матери: «Не пряди по ночам, лучины не жги – да в окно не смотри. На огонь те, кто ходит в ночи, придут, за собой уведут!»

Но Ольха была уже взрослой, почти девятнадцать вёсен, и сказок не боялась. Голод был страшнее. Люди добрые помогали, чем могли – особенно Яське. Там яблоко дадут, здесь молока нальют. А ей, Ольхе, советовали мужика в дом найти – с ним и хозяйство легче пойдёт, и достаток будет. Да только кто же Ольху замуж позовёт? Слухи о ней по селу ходили недобрые: молчаливая, ни с кем не знается, в лесу пропадает. Лешачьей девкой за глаза называли, да Ольхе всё равно было. Лишь бы Ясю не обижали, ей-то что сделается. Была бы красавица – может, и пришлась кому по душе. Но мужики статных любят, крепких, чтобы детей побольше нарожали. А Ольха как хворала в детстве, так и осталась – тростиночка, ветер дунет, унесёт. И по хозяйству не шибко способная. Прясть умеет, и то хлеб.

Глаза слезились, огонёк лучины искрил, норовя погаснуть. Ольха поправила лучину и поймала случайно отражение в окне, бычьим пузырём затянутом. Словно морок нашёл: смотрит, а на поверхности пузыря тени расплываются, огоньки пляшут. Моргнула – и пропало всё.

Ольха протёрла глаза – точно, морок. Негоже людям в такой час не спать, навье время, тёмное. Кто знает, что там, за окном ходит… Едва подумала так, послышался плач. Тихий, жалобный – детский. «Яська!» - стукнуло тревожно сердце. Тётка, что ли, выгнала, осерчав? «Яська!» - позвала Ольха, - «Ясенька, ты?» Ей не ответили, плач стих на мгновение – и донёся вновь, сильнее прежнего. Ольха вгляделась в сумрак за окном – но ничего не увидела. Только отсвет лучины заплясал на плёнке пузыря. Ольха погасила огонёк и шагнула к двери.

Предрассветный воздух омыл её, прогнав усталость. Тишина – гулкая, такую редко на селе услышишь, только в час самого сладкого, крепкого сна. Ольха огляделась, позвала ещё раз: «Яся!» - и заметила тёмный след на синеватой от росы густой траве. Он уходил за окраину села, к лесу.

Шла Ольха по следу и не видела, как выпрямляется за её спиной трава примятая, росой покрывается…

Куда пропала девка – да кто её знает. Одно осталось: пряжи корзинка да лучина у окна. И дверь распахнута. Духи сманили, сама ушла – неведомо. Яську тётка на воспитание взяла, не бросила сиротку. Только в лес ходить ей запретила строго-настрого.

Месяцы шли, всё реже люди вспоминали пропавшую девушку – и вовсе перестали. Только Яська не верила, что сестра могла так просто уйти и оставить её.

Зима была злая, морозная. Дороги замело – и не пойти, ни проехать. Одно веселье: собраться у кого-нибудь, натопить печь и слушать сказы да побасенки. А уж какие они были – про чудовищ, героев и странников, про дев красоты небывалой! Ребятня слушала, разинув рты, и только Яська сидела хмуро в стороне. Что ей эти сказы… В тот вечер она и вовсе слушать не хотела. Встала, незаметно ушла во двор. Вечер был ясный, звёздный. Снежной пылью мела позёмка. Проваливаясь в сугробы, Яська поковыляла к старому дому, где жила когда-то. Он так и стоял пустой, холодный. Ничей. Яське до слёз вдруг стало жалко всех – и родителей, которых она почти не помнила, и сестру, и себя. Она споткнулась и села в сугроб. Уже хотела плакать, как вдруг увидела торчащую из снега овечью шкуру. Шмыгнув носом, потянула за неё. Смахнула снег – и отпрянула. Под шкурой был человек. Яська вскочила и со всех ног, спотыкаясь и падая, поспешила к ближайшему дому. Ворвалась в вихре снежинок и закричала, что есть сил: «Там! Лежит!»

Незнакомца принесли в дом. Он еле дышал, белела обмороженная кожа, единственной тёплой его одеждой была та самая шкура. Посовещавшись, селяне решили его оставить. Нашлись и те, кто жаловался – самим есть нечего, а тут ещё один рот! Но не людям решать, кому жить, а кому умирать. Яська стояла за спинами взрослых. Она видела остроскулое лицо незнакомца, его тёмные волосы. Он приоткрыл глаза – сине-зелёные, как трава в росе, взглянул прямо на Яську. Она попросилась остаться смотреть за ним, и ей не отказали.

Незнакомец назвался Чеславом. В их краях оказался случайно: заблудился в лесу, охотясь, чудом вышел к домам. У себя на селе был подмастерьем кузнеца, и Яська, робея, сказала, что им бы кузнец пригодился – уже много лет за любыми нуждами в соседнее село ходили. Чеслав только улыбнулся и закашлялся. Болел он долго, почти всю зиму. Яська ухаживала, лечила и рассказывала истории - в том числе, про сестру. Чеслав слушал внимательно, иногда хмурился, и глаза его темнели.

Когда наступила весна, стало ясно: Чеслав остаётся. Ему отдали тот дом, где жили когда-то Ольха и Яська, рядом он устроил кузницу. Вскоре и Ясю к себе забрал. Тётка, едва справлявшаяся со своими детьми, не возражала, только пригрозила, чтобы не обижал и в лес не отпускал.

Дни становились всё длиннее, текли неторопливо. Чеслав работал в кузнице, Яська хлопотала по дому. У них появились деньги – помня доброту селян, Чеслав первое время работал для них даром, но вскоре слава о мастерстве его разнеслась по окрестностям. Не стало нужды в хлебе, Яськину худую рубашонку сменил нарядный сарафан. На Чеслава заглядывались девушки: в кузнице его плечи расправились, мышцы налились силой, но он как будто не замечал красноречивых взглядов. Всё свободное время он проводил дома: поправлял его, чинил, украшал – а Яська крутилась рядом, помогая в меру сил, и рассказывала всякое. Иногда Чеслав просил Яську рассказать про Ольху, и тогда слушал особенно внимательно.