Рыцарь и Cмерть

Эпизод 1. Счастливчик

По мнению окружающих, он был счастливчиком, которому природа отсыпала всего полной горстью: силы, ума, красоты, богатства и знатности. Судите сами! Старший сын весьма небедной дворянской семьи, который унаследовал содержащееся в идеальном порядке поместье, три деревни, несколько квадратных лан леса и живописный замок на горе и возглавил ветвь старинного аристократического рода, герб которого не был запятнан ни ересью, ни преступлениями. Стройный плечистый красавец шести футов ростом, блестяще образованный, великолепно владеющий всеми видами оружия и сведущий во многих науках. Обладатель буйных русых кудрей, бархатного баритона, идеального музыкального слуха и сильных прекрасных рук, которые чудесно могли извлекать дивные звуки как из музыкальных инструментов, так и из сердец прекрасных дам. Наконец, – весьма благонравный молодой человек, настоящий рыцарь из легенды: добрый, скромный, смелый, честный, щедрый, твердо следующий законам чести и правилам религии.

Всем казалось, что он рожден с золотой ложечкой во рту, что ему заранее уготовано блестящее будущее, и путь его будет усыпан одними лишь розами, но случилось так, как случилось. В самую золотую пору своей юности граф Христиан фон Рудольштадт перешел дорогу той, кому боялись заступать путь даже самые отважные герои, и вступил в спор с той, на кого другие боялись поднять глаза. С самой Смертью.

***

Армия отступала по дорогам среди полей – сначала твердым и проходимым, а потом из-за оттепели превратившимся в непонятное снежно-глиняное месиво, в котором вязли колеса телег и пушек. Не сказать, чтоб их серьезно преследовали, но конные отряды французов налетали, как саранча, в каждый из таких наскоков успевая проредить ряды союзной армии или отбить часть обоза.

Потому задачей их, конного арьергарда, было отражать подобные атаки, а чаще – работать на опережение: двигаться далеко позади основной массы отступающих, следить, устраивать засады и вступать в бои с вражеской кавалерией.

Поначалу их в роте была почти сотня – молодых, наглых и дерзких, потом осталось чуть меньше восьмидесяти. Тем не менее, им везло: чего стоили две успешные засады, одна в лесу меж двумя холмами, вторая возле моста, по которому только что ушли на ту сторону их обозы. Попавшиеся на этакую замануху французы оба раза были частью перебиты, а частью рассеяны, а потому они какое-то время верили в свою удачу, – ровно до тех пор, пока ротмистру не пришла мысль организовать засаду в деревне.

***

– Когда вернешься ты домой –

Я буду спать в земле сырой…

Супруга смотрела мимо него, тонкие пальцы перебирали струны гитары.

– Ну не начинай, Кларет! – вздохнул Христиан. – Я вернусь живой, ты дождешься… тоже живая.

Она молча продолжала наигрывать, вовсе не глядя на него, в уголках ее красивых глаз подозрительно скапливалась влага.

«Черт побери, девочку можно понять! – думал Христиан. – Я ухожу на войну, а ведь после свадьбы прошло всего-то чуть больше месяца».

Этот месяц, не зря названный медовым, пришелся у них на конец осени – начало зимы и прошел в таком диком любовном угаре, что казалось: еще немного, и вместо морозных узоров на стеклах распустятся майские розы, а весна наступит сразу после Рождества. Оба они были совсем молоды – девятнадцать и семнадцать, красивы, богаты и знатны, а любовь накрыла их сумасшедшей лавиной, вовсе не заботясь о том, что брак был по сговору родителей.

– Ты – Кларет, не Клара, – сказал ей Христиан сразу после помолвки. – Целый кубок доброго английского кларета. А потому не удивляйся, что у тебя будет муж-пьяница, – только пьян я буду тобой.

Прозвище оказалось настолько подходящим, что прилипло к ней моментально. Рыжеволосая и острая на язык, она предпочитала одеваться в теплых тонах и пудрила волосы какой-то немыслимо модной розоватой пудрой, отчего ее прическа начинала отливать невероятным оттенком рассветного неба – или того самого красно-розового легкого вина. По аналогии с Кларой-Кларет, ее сестре Элеоноре быстро присвоили прозвание Эль, и теперь Христиан вместе со своим таким же молодым свояком, заполучившим в жены Элеонору, могли на семейном сборище удалиться в сторонку, прихватив бутылку вина, и, попивая и перемигиваясь, на полном законном основании обсуждать, какими же, в сущности, пьянящими штучками являются их юные женушки.

Казалось бы, живи да радуйся, да только война слегка подкорректировала их планы.

Наверно, Христиан мог бы как-то избежать этого призыва. Ну, или хотя бы не таскать с собой Фридриха, которому едва стукнуло пятнадцать. Впрочем, младший братец, тихий и диковатый парень, привык смотреть старшему в рот и, не особо думая, повторять за ним все действия: думать этот молчун умел только в лесу.

Война началась где-то там, в Голландии, далеко. Хотя, с другой стороны, – это сегодня она далеко, а завтра – глядишь, и у тебя на пороге. Это ж французы, а от них можно ждать любой подлости. Кроме того, внеочередной набор солдат объявили в их землях честь по чести, – из его трех сел набрали отряд в пятнадцать человек. Отец, пока не умер, говорил ему: кто добрый хозяин своей земле, тот прежде всего бережет орудия, лошадей и людей. Вот он и решил беречь людей: не отдавать их как пушечное мясо для пехоты, а на полученные в наследство денежки вооружить и посадить на коней, явившись в армию во главе своего небольшого кавалерийского отряда. Да к тому же среди набранных рекрутов были Иржик и Блажек, дружки детства, вместе с которыми Христиан еще мальчишкой ловил рыбу и ставил силки на куропаток.

Эпизод 2. Должник

Их ушло совсем мало – буквально горстка из сотни. Христиан потом пересчитал уцелевших, и вышел двадцать один человек – три семерки, запомни, счастливчик! Уцелел Фридрих, старавшийся держаться рядом с братом, удалось выбраться и Францу. Среди солдат живыми нашлись шестеро из пятнадцати пришедших с ним рекрутов, в том числе Иржик и Блажек.

Туман был им на руку, – густой и плотный, как кисель, он скрывал их продвижение, – а точнее, бегство. Жирная плодородная земля, перемешанная с талым снегом, противно чавкала под копытами.

Они остановились только тогда, когда пожар горящей деревни, далеко видимый даже за туманом, полностью пропал из вида. Идти дальше до рассвета было, как ни крути, опасно. Христиан понял это, когда они наткнулись на брошенную пустую телегу, – те, что грабили, сволокли ее с дороги, но дорога была все равно рядом, а в тумане они этого не заметили. Где дорога, – там и французы, а в поле поди поищи, – потому они оторвали от телеги оглобли и побольше досок и ушли дальше в поля, где остановились дождаться рассвета и даже развели из тех досок небольшой, плохо видимый в тумане костерок. Туман здесь был особенно густым: где-то неподалеку в тишине раздавалось журчание ручья.

Тем не менее, ухо приходилось держать востро, а потому Христиан отправился патрулировать ближние окрестности самым первым – пешком, прихватив с собой только заряженное ружье. К счастью, кругом было тихо и безлюдно.

Когда Христиан развернулся, чтобы идти обратно в их импровизированный лагерь, он понял, что не видит ни ручья, ни костра: туман, один лишь туман царил над миром – плыл клочьями, менял прозрачность, складывался в странные фигуры. А потом из тумана на него выехал черный конь, везущий тощую всадницу с косой в руке.

Он, не раздумывая, вскинул ружье.

– Ха-ха-хах! – ее смех разрезал тишину надвое, заодно располовинив весь мир.

С одной стороны осталось то, во что Христиан верил раньше: привычная понятная жизнь, прямой путь, отвага, удача, любовь, и где-то там, в небе, недоступном человечьим глазам и пониманию, Господь Бог, Иисус и святые. С другой, на которой он сам находился сейчас, была она, бледная всадница – та, чье существование казалось настолько невозможным, что даже зрение с трудом принимало ее образ, пытаясь раздробить эту картинку на части или свернуть в тугой комок.

– Аха-ха-ха! – продолжала смеяться она, подъезжая ближе. – Ты всерьез решил убить меня, счастливчик? Что ж, ты можешь попробовать. Заранее говорю: толку не будет, но выстрел в тишине привлечет внимание, – ведь те, кто решил довести до конца охоту за вами, находятся настолько рядом, что ты удивишься.

Она поравнялась с ним, объехала вокруг. Христиан продолжал держать ее на прицеле, понимая, что это не имеет смысла: просто тело должно было что-то делать. Что-то иное, чем бежать или падать на месте, превращаясь в дрожащий и скулящий от страха кусок неразумной плоти.

На ней был широкий черный плащ, плотно окутывающий всю ее фигуру и свисающий на круп коня; спереди он был распахнут, и из-под него выглядывал край грязно-белой, испачканной глиной ткани – погребального савана? Ее нога в стремени была босой и тонкой, с длинными бледными ногтями на пальцах и синими жилами на лодыжке. Ее лицо было частично закрыто капюшоном плаща, – и Христиан был рад, что может в него не смотреть.

– Не бойся, мой храбрец: я уйду совсем скоро, и ты позабудешь, что я вообще была, – ее голос не был лишен мелодичности, но в целом был похож на этот туман кругом, неверный и расплывающийся. – Просто отойди в сторону и отдай мне то, что мое по праву. Так и быть, можешь забрать своего брата, – тогда их будет двадцать, для ровного счета. Возвращайся в лагерь, бери его, – и уходите быстрее, остальную работу я сделаю сама.

– Кто ты такая, чтоб мне приказывать?! – пытаясь храбриться, прокричал он.

– Кто я? – она рассмеялась. – Я вечная дама в четырех ипостасях, которая в одиночку явилась посмотреть на закат вашего мира. Я – королева: я правлю хаосом. Я – воительница: я сражаю оружием. Я – торговка, и ты скоро узнаешь каково со мной торговаться. И наконец, я – Смерть, и это не нуждается в объяснении.

Она кружила вокруг него, и шкура ее черного коня была непроницаемой тьмой, лишенной теней и переходов, одновременно плоской и глубокой, – словно провал из нашего мира в другой, где никогда не было такой вещи, как свет.

– Убирайся! – ответил Христиан. – Ступай обратно в свой ад. Ты ничего не получишь!

– Как знаешь, – донеслось из тумана. – Но тогда запомни, счастливчик: твой счет уже открыт. Двадцать людей по двадцать лет, и на первый платеж не будет отсрочки. Запомни: двадцать по двадцать, и это еще дешево по нынешним временам!

Когда туман, скрывший всадницу, чуть рассеялся, он снова увидел лагерь, лошадей, людей, спящих вповалку или пытающихся согреться у костерка. Его людей. Фридриха, которого дама на черном коне решила не брать в расчет, и еще двадцать живых христианских душ, которые он ей задолжал.

***

Им удалось отсидеться в тишине и тумане: французы прошли мимо и двинулись, видимо, дальше, преследуя тянущиеся по дорогам обозы и артиллерию. Утром они выступили в путь и вскоре повстречали кирасирскую роту – менее потрепанную и более удачливую, вместе с которой и дошли до Страсбурга, влившись в ряды отступившей союзной армии.

Уже в Страсбурге он получил письма от Кларет – сразу все три, почта, как обычно, не могла угнаться за перемещающимися войсками.