Рыжая

Пролог

Я не знаю, что я такое… Не помню себя другой…

Однажды от того, что увидела в зеркале, мое детство закончилось. Какой-то бесконтрольный механизм, как нечто чужеродное внутри меня, сложил картинку будущего. Я запечатала все радужные надежды, а мысли стали темными и жестокими… Я окунулась в жизнь, сулящую бесконечные варианты решений, от выбора которых зависело, как сложится мой дальнейший путь… и жизнь тех, кто окажется на нем…

Сколько мне сейчас? Двадцать? Тридцать? Или целая вечность?

Смотрю на свое отражение и не понимаю, как я – тихая послушная девочка, как хрупкий цветок, была вырвана с корнем и брошена под ноги холодного, жестокого мира, где властвуют прихоти сильнейших…

Если кто-то скажет, что я бесстрашная, – это ложь, потому что страх – основа моего существования. Без него я не выжила бы тогда, сейчас и потом не смогу… Он питает меня… Он пробуждает во мне самые сильные стороны: я мудрее… выносливее… опаснее…

И не я прежняя сделала этот выбор, а та, кто росла внутри до тех пор, пока не вытеснила странную девочку – человека. С ее выбором пришлось согласиться: доводы сильные – либо они все, либо я…

Если вы впервые открыли мою книгу, то очень советую прочитать сначала книгу 1 - "Дари Ласо" - тогда вы ощутите большее удовольствие от интриги и окунетесь в атмосферу альянса хомони. Книга 2 - "Рыжая" - это самостоятельная история, но построена на основе книги 1, где жизни новых героев тесно переплетены с героями "Дари Ласо". Вы не пожалеете!

Рада вашим откликам! Для меня это очень важно!

Уверена, эта история понравится вам не меньше предыдущей, а может, даже больше!

Харизматичная героиня, властные мужчины и необыкновенное окружение - все это создавалось с такой любовью и трепетом.

Тоули

По дорожке в облаке золотой пыльцы плыла черноволосая женщина. Подол голубого платья развивался в стороны, как и ее чудесные длинные волосы. И куда ступала ее ножка в изящной туфельке, тут же распускался бутон тиды[1]. За ее руку держался малыш и играючи перескакивал с одной ноги на другую, а цветы ласково касались его голеней лепестками, словно проявляя заботу и любовь к этому маленькому созданию. И я завидовала ему…

Я глубоко вдохнула и замерла, желая подольше оставить внутри себя золотистую пыльцу, поднимающуюся высоко в воздух от их поступи и долетающую до моего окна на втором этаже. И пока аромат тиды щекотал нос, а я сама окутана сияющим облаком, кажется, что все вокруг меняется, мерцает тайными посланиями, пропитано любовью и волшебством…

Дверь в комнату с шумом распахнулась, и от глухого удара мячом в затылок я едва не упала с подоконника.

— Рыжая, я ухожу,— раздался громкий голос Игната.— Дядя Иван прилетел. Смотри, чтобы еды хватило на три дня. И хватит глазеть в окно — убери в моей комнате!

Я проводила брата послушным взглядом и снова повернулась к окну. Но женщина с ребенком уже прошли. А аромат тиды остался лишь в воспоминаниях.

Тоскливо улыбнувшись, я прикрыла окно и пошла в комнату брата.

Остатки фруктовых чипсов на столе, крошки на кресле, несвежая одежда на полу в душевой и всклокоченная постель, будто в ней резвился с десяток лесных грызунов, — привычная обстановка.

Раскинув руки, я пару раз хлопнула и, дунув золотистой пыльцой, в считанные минуты заставила всё в комнате найти свое место, а лишнее убралось в мусорный пакет. Открыв окно для проветривания, я вернулась в свою комнату.

Сколько себя помню, дядя Иван прибывал к нам с Микеры несколько раз в год на два-три дня и, как ни странно, это были мои самые счастливые моменты, потому что я могла улизнуть из дома и заняться чем душа пожелает. Игнат тоже где-то пропадал, поэтому обо мне все забывали.

Я заплела косы, скрутила их в две аккуратные шишки на макушке, украсив шпильками с самодельными цветочками, надела желтое платье и свои старые туфельки. Платье уже становилось мало в плечах и коротко. Но оно самое красивое и почти новое, потому что я старалась надевать его по выходным и в особенных случаях.

«Может, на восемь лет древний дух Бохет снова пришлет мне красивое платьишко»,— улыбнулась я в зеркало, поправила пышные рукава и пригладила воздушный подол.

Кто еще мог знать, как я люблю платья, мой размер, всегда тот цвет, который шел к моим рыжим волосам и зеленым глазам, как не дух силы у древних хомони?

Когда утром в каждый день рождения появлялся курьер с посылкой для меня, отец всегда злился, кричал, что не потерпит подарков от неизвестного, даже ходил на пост курьерской службы и выяснял, кто отправитель. Но потом остывал, потому что не нужно было тратить кредиты[2] на мою одежду. А с пяти лет посылку стали вручать только мне лично в руки. Выслушав крики отца и насмешки Игната, я бежала к себе и распечатывала пакет. Каждый раз это было новое платье, красивее предыдущего. Я прижимала его к груди и танцевала по комнате, а потом и засыпала с ним в обнимку. У меня было все самое необходимое для жизни, для учебы, но нарядную одежду — платья — отец считал излишеством.

Вспомнив каждое свое платье примерно с трех лет, я снова пригладила подол, поправила воротничок и, взяв пакет с мусором, спустилась в холл.

В столовой было шумно. Дядя Иван обладал громким шипящим голосом и веселым нравом, но что-то подсказывало, что дело было в розовом вине особой крепости, которое он привозил с собой.

— Здравствуйте, дядя,— коротко поприветствовала я, остановившись у порога.

Отец и дядя сидели за столом с полными стаканами розового напитка в руках.

— Привет, Сашка. Как дела?— оглянулся дядя и широко улыбнулся, сверкнув темной щелкой между передними зубами.

Я лишь вежливо улыбнулась и взглядом спросила отца разрешения войти в столовую. Тот отмахнулся, лишь бы не отвлекала, и вернулся к разговору со своим троюродным братом.

Я оставила темный пакет у двери и прошла внутрь, чтобы проверить холодильный шкаф.

— Эх, Андрюха! Кто бы знал, что мы будем с тобой жить на разных планетах, а я буду прилетать к тебе в гости на космическом челноке… Мне кажется, я даже русский уже забыл. Работаю ведь с одними хемани и гамони… и ни одного русского в Бетаре[3] нет. Вот ведь жизнь случилась,— еле ворочая языком, проговорил дядя.— Сашка, а ты русский знаешь?

Я оглянулась и покачала головой.

«Почему он задает такой глупый вопрос? Он ведь знает кодекс хомони[4]. Как я могу знать язык моих родителей, если родилась здесь? А всем людям запрещено говорить на родном языке. Наверное, вино спутало его мысли?..»

— Русская, а не знает языка! Наш великий… могучий!— усмехнулся дядя Иван и осушил стакан.

— Это всё они — хомони!— проговорил отец такую знакомую фразу. Они снова обсуждали жизнь в альянсе хомони[5]. Это традиция, ведь у отца нет друзей и других родственников.— Установили здесь свой порядок: законы, кодекс — сплошной террор. Контролируют всех, хотят нас выжить и отсюда…

Я заглянула в холодильный шкаф: обед и ужин нужно только разогреть. На завтра можно приготовить что-то свежее — продуктов хватает.

1

Неожиданно и очень болезненно волшебный мир, скрытый от всех глаз, начал меняться и внутри меня. Это началось, когда мне исполнилось одиннадцать. Тогда же я узнала кое-что о маме и о многом другом…

Мой день рождения выпал на третий выходной фазиса. С самого утра я выполнила все обязанности по дому, предусмотрела все поручения отца и брата, чтобы забраться на любимый подоконник — границу огромного мира и маленького, внешне ограниченного стенами моей комнаты, и ждать курьера. Само ожидание было приятно так же, как и получить подарок, ведь он был единственным в году.

Курьер позвонил в дверь, когда я уже сбегала по лестнице.

— Кто там?— спросил отец из гостиной, где чинил коммуникатор, который не успел закончить в мастерской по ремонту устройств связи. Он часто брал работу на дом.

— Курьер,— ответила я, благодарно кивая парню, который недавно окончил мою школу, но не прошел тест в колледж.

Закрыв дверь, я бережно прижала большую белую коробку к груди и бесшумно поднялась к себе.

От нетерпения чесались ладошки. Прикрыв и свою дверь, я поставила коробку на кровать, опустилась на колени и с тайным восторгом раскрыла ее…

В воздух поднялась золотая пыльца, и аромат тиды наполнил комнату. А из коробки передо мной взлетело невероятного цвета платье. Светло-зеленый микерский шелк играл на свету, вышивка расцветала на подоле потрясающими узорами. Маленькие аккуратные пуговички вдоль каждого рукава и от пояса к горловине пели нежным звоном… Оно было живое и приветствовало меня!

Это его я видела в витрине торгового центра Тоусэла, когда была там с одноклассниками на выставке в прошлом фазисе. Я улыбнулась от счастья и едва коснулась нежной ткани подушечками пальцев, боясь развеять магию. Платье отзывчиво заиграло подолом, а рукава потянулись ко мне…

«Кто бы это ни прислал, он подарил новое волшебство…»

Я потянулась к платью, чтобы вдохнуть его новый аромат…

— Откуда это?— спросил сонным голосом Игнат, просунув голову в дверь.

Я затихла, внутри напрягся каждый стебелек, поднялась с колен и прикрыла платье спиной.

— И кто тебе присылает эти подарки?— пройдя к кровати, недовольно проворчал он.

Потом еще что-то... А я опустила глаза и смотрела на маленькую букашку в крохотном радужном платье, которая переползала через порог комнаты, стремясь успеть вылететь в открытое окно к своим деткам.

«Она почувствовала золотую пыльцу и хочет украсить платья своих деток… И я с ней поделюсь, как только мы останемся одни…»

— Я с кем разговариваю?!— прозвенел голос брата над ухом.

— Я не знаю. Мы каждый год говорим об этом,— вздрогнула я и настороженно повернулась к нему.

— Дай его сюда,— резко наклонился он и схватил платье.

— Это мне прислали, ты не можешь его забрать!— громко взмолилась я и ухватила нежную ткань за край подола. Оно погибнет в его руках!

— А ну дай сюда!— разозлился Игнат и дернул платье на себя.

Я вцепилась в материю и просто не могла разжать пальцы. Игнат протащил меня за собой на несколько шагов, а размахнувшись другой рукой, грубо отпихнул назад. Потеряв равновесие, я выпустила платье и, не удержавшись на ногах, изо всей силы села на подлокотник кресла. Острая боль в паху на мгновение ослепила, и я потерялась. Кресло покачнулось и стало валиться набок вместе со мной. Размахивая руками, чтобы ухватиться хоть за что-нибудь, я не нашла опоры, а зацепившись ногой за что-то, поскользнулась и налетела лицом на угол стола. Вокруг и внутри послышался такой треск…

От удара в глазах потемнело, а лицо на мгновение онемело, а потом словно кто-то въехал в меня со всей скорости на аэромобиле и раздавил… Боль взорвалась в каждой клеточке тела. Я закричала, но сразу замолкла, потому что дышать стало трудно… даже почти невозможно… Я испуганно раскрыла рот и стала делать резкие вдохи, а с подбородка что-то закапало…

— Эй, что там за шум?— послышался голос отца из коридора.

Игнат схватил меня за руку, дернул к себе и испуганно отшатнулся.

— Кому-нибудь расскажешь, и я тебя побью!— прошипел он и бросил платье на кровать.— Да ничего, она тут от радости упала…

— Сашка?!— вскричал отец, когда увидел меня. А я, кроме боли, ничего не могла понять. Все вокруг кружилось. И я задыхалась…

— А ну быстро вызывай аэротакси!— велел отец брату, и тот убежал.

Я, наконец, дотронулась до лица рукой, потому что казалось, что оно у меня исчезло, и ощутила что-то теплое, мокрое и липкое… А нос и вовсе не чувствовала…

Примерно через пятнадцать минут я оказалась в медицинском кабинете. Уже знакомая ассистентка врача Меда суетилась вокруг. А в мыслях крутилось одно: «Мое платье убили… Оно треснуло, когда Игнат оттолкнул меня… И ничего уже не исправить… Неужели так будет всегда? Я верила своим цветам, а они обещали защищать меня…»

И я хотела кричать на всю Вселенную: «Так не может быть!», но молча смотрела, как бордовые капли, словно слезы, падают мне в ладони…

— Привет, Саша Малых,— вошел врач Джон Саманти, просматривая свой визор.

Я лишь подняла глаза и снова опустила: трудно было смотреть вверх.

2

Мама даже не успела взять меня на руки. Но я часто вижу ее… во снах… и когда думаю о ней. Я ведь вся в нее: рыжая и зеленоглазая, с крупными веснушками по всему телу… А она всегда предстает передо мной в зеленом платье с пышной копной рыжих волос, с такой светлой кожей, что через нее просвечиваются голубые венки. Она тянет ко мне свою хрупкую руку и так ласково улыбается… Лучики света отражаются от ее белоснежных зубов… А когда я касаюсь ее, картинка меркнет, и в глазах темнеет…

Я открыла глаза и перевернулась на бок. Что-то не дало повернуть голову нормально, и резкая боль вонзилась прямо в мозг. От испуга я широко раскрыла глаза и вскочила с постели. Все лицо ужасно болело.

«Что со мной?!»

Постепенно вспомнила, что случилось. Вчера днем отец привел меня из медцентра и по велению врача зарегистрировал разрешение не появляться в школе несколько дней.

Морщась от боли, я прошла к зеркалу и взглянула на себя. И чуть не села на пол от ужаса. Это было не лицо, а нечто сине-фиолетовое, местами жутко желтое. Толком и глаз не видно. Нос, рот и щеки — все сравнялось.

Джон Саманти упоминал о сильном отеке, но я не думала, что буду выглядеть настолько уродливо. Я даже не узнала себя.

— Сашка, просыпайся, одевайся… Отнесешь готовые коммуникаторы в Торго,— услышала голос отца и резкий хлопок в дверь.

«Как же я выйду на улицу в таком виде?!»— оглянулась я.

Он спустился вниз, а я села на пол перед зеркалом и с неверием смотрела в две маленькие щелки, когда-то бывшими большими зелеными глазами. Так сидела в комнате до тех пор, пока не распахнулась дверь и не вошел отец.

— Долго тебя ждать?..— зарычал он, а потом замер.— Ох, матерь божья!

Я так и не поняла: ругался он или что это за слова такие?

Позади отца возник Игнат.

— Ого, ну и страшилище!— громко хохотнул тот.

А внутри меня будто огонь вспыхнул и опалил нежные лепестки драгоценных цветов…

— Так она мне всех заказчиков перепугает,— сказал отец и отвернулся к Игнату.— Тогда ты отвезешь коммуникаторы, а она пойдет за продуктами и займется обедом и ужином… Готовой еды совсем не осталось, а сегодня прилетит Иван.

— Но у меня занятия!— возмутился Игнат и злобно покосился на меня.— А она дома сидит… По своей вине, между прочим!

Перед глазами пронеслось: зеленое платье, толчок, кресло, угол стола… Я содрогнулась, вспомнив тот ужасный хруст где-то в черепе, но не опустила глаз, заставив себя смотреть прямо перед собой.

— У меня работа и куча заказов,— недовольно сказал отец.— Кто кормит всю семью? Ты пока еще не зарабатываешь!

Игнат, недовольно сжал губы и сквозь зубы процедил:

— Отнесу после колледжа.

— Все, я в мастерскую,— проворчал отец и мельком глянул на меня.— И как ты только смогла себя так покалечить? Одни проблемы с тобой! Смотри, не наклоняйся. Врач сказал, что кровотечение может открыться… Не выходи из дома и занимайся, чтобы не отстала потом в школе.

Я молча смотрела на обоих и чувствовала, что огонь внутри не остановится, пока не выжжет мой мир дотла. Он становился хрупким с каждым днем моей жизни. Я всеми силами держалась за последние лепестки, накрывая их защитными сферами из золотой пыльцы, но огонь — безжалостная стихия, говорил мой преподаватель по естественным наукам. Но кое-что пугало еще больше: откуда-то я чувствовала, что огонь не последняя стихия, которая нагрянула в мой мир цветов…

Отец уже вышел, а Игнат стоял на пороге комнаты и с ненавистью смотрел на меня. Я уже знала, что ничего хорошего из этого не выйдет.

— Заказы отнесешь сама, а потом заберешь продукты. Я оплачу по дороге в колледж. Но готовить не смей… Я не хочу ужин с кровью…

— У меня нет кредитов на аэробус,— тихо сказала я.

— Пешком дойдешь! Не маленькая,— прошипел брат и вышел.

Я понимала, что и пешком едва дойду, потому что все внизу живота болело, а каждый шаг отдавался резью где-то ниже пояса. Но, зажмурившись и собравшись с силами, осторожно оделась, распустила волосы, чтобы немного прикрыть лицо и, не позавтракав, вышла из дома…

* * *

Я вернулась только после обеда. Игнат уже был дома, и не один.

В столовой слышалось несколько голосов. Я тяжело опустила пакет с продуктами на пол и уставилась перед собой в мертвую точку. В груди жгло, а в мыслях, не переставая, крутилось: «Эс карра ниен эхь!»

— Кажется, рыжая притащилась…

Из столовой вышел Игнат и оглядел меня с ног до головы. Долго молчал, а потом фыркнул:

— Ну и жалкое же зрелище…

Стиснув зубы, я медленно перевела взгляд на него и за него. Ужасно мешали смотреть вспухшие веки: глаза словно выпирали наружу, приходилось делать усилие, чтобы моргать.

— Фу-у-у! Какой ужас!— вскрикнула девушка за плечом Игната (кажется, его однокурсница) и скривила лицо, будто от отвращения.

— Да что там такое?— удивленно спросил дядя Иван и тоже показался в дверном проеме столовой.— Ох ты ж!..

3

Я вбежала в медцентр и бросилась к стойке регистрации. Администратор испуганно отпрянула, когда я положила дрожащие руки на столешницу, а потом, как и все сегодня по пути в Торго, там и обратно, посмотрела на меня со смесью жалости и брезгливости.

— Я к врачу Джону Саманти,— глухо выговорила я.

— Сейчас узнаю, свободен ли он… Ты Саша Малых, да? Вчера была на операции?

Я кивнула и нетерпеливо посмотрела на прозрачные двери, за которыми в конце коридора был кабинет моего врача.

— Посиди в холле ожидания. У него сейчас прием.

Но я не села, а подошла к двери и смотрела сквозь нее… Дрожь все еще окатывала ледяными волнами, но, стиснув зубы и едва дыша, я изо всех сил держалась за надежду, что меня спасет этот человек…

…— Эй, кто тебя из дома выпустил в таком виде?!— ужаснулся торговец, когда увидел меня у своей витрины с глазированными булочками.

Я уже отнесла коммуникаторы клиентам отца и теперь собиралась забрать пакет с продуктами. Но сладостей в нем не было.

— Вот… забирай,— подал продукты он и поморщился.

Но я, обняв тяжелый пакет, продолжала смотреть на булочки.

— Булочки не оплачены. Так что иди, рыжая, не пугай покупателей,— с жалостью прошептал торговец и указал на дверь.

«Но ведь в лавке пусто…»— подавленно огляделась я и отвернулась к выходу. Но, когда послышались удаляющиеся шаги, оглянулась и замерла…

Не знаю, что в этот момент толкнуло меня сделать это. Я просто подошла к открытой витрине, взяла блестящую булочку, сунула ее в пакет, отвернулась и вышла из лавки. Никто не окликнул, даже не заметил… А мне было все равно: поймают ли, накажут ли… Может, именно этого и ждала?

Раньше я слюной давилась, когда видела эту сладость, она всегда была для меня недоступной… А потом, сидя в парке у всех на виду и глядя на глазированную булочку в руках, не возникло даже и мысли попробовать ее. Мне лишь хотелось почувствовать, что я хоть что-то могу сама, хоть что-то подчинить своей воле… даже таким способом. И ничего другого в тот момент не придумалось, как украсть. Я только повиновалась порыву и исчезла…

Лицо Джона Саманти возникло перед глазами, и я вернулась из воспоминаний. Он смотрел на меня так, будто со мной все в порядке: ни синего опухшего лица, ни уродливого каркаса на носу, ни рыжих спутанных волос на голове…

— Саша, здравствуй. Я рад, что ты пришла. Ты одна?— беспокойно произнес он.

Я кивнула и взяла его за руку. Он все понял без слов.

— Помогите мне, пожалуйста,— выговорила ровно, как только дверь в кабинет врача закрылась за спиной.

— Конечно,— охотно согласился он и рукой показал на кресло.— Не возражаешь, если я начну осмотр?

Я села, сложила ладони на колени. Врач снял каркас с носа и, начав обработку чем-то резко пахнущим, спросил:

— Тебе ведь нужна другая помощь, верно?

Внутри все дрожало от нетерпения и страха, а лицо ныло от тупой боли, но я спокойно подняла глаза и сказала:

— Вы еще хотите поговорить со мной о важном?

Саманти закончил обработку, нанес какой-то гель на все лицо, а затем откинулся на спинку кресла и задумчиво прищурился.

— Конечно, Саша… О чем ты хочешь поговорить?

— У кого я могу узнать, что означает «Эс карра ниен эхь»?

Уголки его глаз дрогнули. Он удивленно поднял брови, а потом придвинулся, наклонился и внимательно осмотрел мое лицо.

— Очень сильный отек. Надеюсь, ты не была в школе?

«Почему он не отвечает на вопрос?»

— Есть разрешение на отсутствие на три дня,— снова ровно выговорила я.

— Хорошо. Я дам гель, которым надо смазывать все лицо до пяти раз в день, чтобы гематома сошла…

— Мне нужен ответ на вопрос,— настойчиво сказала я.

Саманти отклонился назад и долго молчал. Только брови на его лице подрагивали, когда он переводил взгляд с меня на окно и обратно.

— Это ведь древний язык хомони,— наконец заговорил он, но я не отвела глаз от него.— Разве ты не знаешь, что на нем говорят только хомони? Он запрещен для людей и любого, кто не входит в специальный перечень профессий и управленческий состав. И его обычно учат на последнем курсе колледжа, если есть назначение.

— Тогда, кто мне может помочь?— настаивала я.

— Почему это так важно для тебя?

Я отстранилась от спинки кресла, упрямо глядя на врача, а внутри ворочалось что-то тягучее и холодное…

Я выжила после рождения. Прошла болезненная худоба, вялость, я стала есть и, как все, пошла в школу в три года. Вполне хорошо училась до сих пор, не отставала ни по одному предмету, хотя некоторые мне абсолютно не нравились. Но по каждому я могла получить сто баллов — высший результат, однако с некоторых пор сознательно не добирала их, чтобы не спровоцировать месть Игната. Никогда не понимала, почему его так задевают мои успехи…

Я не была неудачницей, но общаться с миром так и не научилась. Говорила ровно столько, сколько этого требовали обстоятельства: школа, врачи, другие взрослые. Мне не нужны были слова, чтобы что-то объяснять другим, как и самой понимать их: хватало мельком взглянуть в их сторону, и я уже понимала, что они чувствуют. Мне было уютно внутри себя, достаточно своих чувств, ощущений и мыслей… Я защищала свой мир, прячась ото всех. Мне никто не был нужен, даже одноклассники, отношения с которыми не то чтобы не складывались, их совсем не было. Говорила я только дома, потому что Игната злило молчание, и слова были спасением от неожиданных подзатыльников. Отец со мной почти не разговаривал, и от меня не ждал излияний. Я никогда не перечила ни ему, ни брату. Все было, как всегда, и я не знала, как это — по-другому…

4

В медцентре Тазира я провела еще два дня. После волшебного геля мое лицо стало заметно лучше. Джон и сам удивился, что моя кожа так быстро регенерирует. Отек сошел довольно скоро, но вот желто-фиолетовые круги под глазами не спешили исчезать. Однако Сара поделилась своей косметикой, и в школе я могла появиться уже с менее заметными синяками.

В последний вечер в Тазире я все-таки спросила Джона, что он имел в виду, говоря отцу об успехе на комиссии и торгах. Кто кем будет торговать? И узнала о том, о чем не говорят на прогулках в парке и дома просто так, ведь обсуждать некоторые события раньше времени не велит кодекс. Об этом официально, но довольно кратко, рассказывают на первом курсе колледжа. В двадцатый день рождения в дом девушки является специальная комиссия. После собеседования в течение пятнадцати дней изучают ее историю, репутацию в обществе, успехи в учебе, окружение и направляют на медицинское обследование, где выясняют состояние здоровья и не имела ли она близких отношений с мужчиной, ведь таковые разрешены только с двадцати одного года. И если все правила соблюдены и девушка не имеет нарушений, ее определяют в базу невест и допускают до торгов.

Любая семья, где сын пожелал бы взять жену, может подать заявку на понравившуюся кандидатуру и, в зависимости от статуса или наличия кредитов, побороться за нее. Кто станет мужем, девушка узнает лишь на процедуре нанесения фамильной печати и подписания брачного соглашения, если семья жениха не пригласит ее к себе раньше для официального знакомства. В двадцать один год после брачной церемонии девушку забирают в семью жениха, а это может быть любая из пяти планет альянса.

— Значит, из-за моей травмы могут возникнуть проблемы на медицинском обследовании?— уточнила я.— Но ведь у меня будет ваше заключение, что это случайность?

— Очень надеюсь, что комиссия будет к тебе благосклонна. Брак с хемани или гамони дал бы шанс тебе стать свободной…

— Свободной?— с сомнением спросила я.

— Да, Саша. У тебя был бы муж, свой дом…

— А это свобода?

— В твоем случае, да.

Осмыслив сказанное, я задумчиво спросила:

— Сара свободна?

— У Сары уникальный случай. Они с Басилом знакомы с детства. У них много общего, несмотря на то, что он хемани. И так получилось, что на торгах он выиграл ее, хотя такая удача — редкость: комиссия не допускает спланированных браков. Он любит ее и пошел за ней, зная, чем она занимается.

— Помогает таким, как я?— Джон кивнул, а я нахмурилась и спросила:— И это только из-за любви?

— Думаю, что дело не только в любви, но и в том, что Басил — разумный мужчина. Он понимает, что не всё в этом мире нужно подчинять порядку хомони. Однако хочу тебя попросить, чтобы ты обсуждала все свои вопросы только со мной или Сарой и ни с кем другим…

— Она не во всё его посвящает, потому что это опасно?

— Ты не по годам сообразительная,— улыбнулся Джон и погладил меня по макушке.— Но у тебя есть и запасной вариант, если вдруг не выберут на торгах в двадцать, то нужно добиться успеха в профессии и завоевать уважение, чтобы за тебя поборолись несколько больших организаций, а там уж выбрать планету и исчезнуть с Тоули. Если где-то хорошенько закрепишься до следующих торгов, то даже муж не сможет запретить тебе работать и быть самостоятельной.

— А он может запретить?

— По решению семьи или своему собственному — да. Но обычно все хорошо…

— Вы меня подбадриваете?— прищурилась я.— Но вы сами не уверены.

— Потому что нет ничего одинакового в этом мире…

«Только нелюбовь,— прошептал кто-то внутри меня.— Она у всех одинакова…»

* * *

После того, как я вернулась из Тазира с поправленным носом, меня больше не били. Но не обязательно бить ремнем, давать подзатыльники или толкать на угол стола, чтобы дать понять, что ты по-прежнему никто в этом мире и в своей семье. Брат хоть и не бил, но продолжал унижать, а слова иногда больнее и звонче хруста в черепе. Во всем остальном все было, как прежде.

Я понимала, что мне никуда не деться… Я еще маленькая, до торгов далеко, как и до получения профессии, у меня нет других родственников, и мне не на что будет жить, а нарушить кодекс — уйти самовольно из дома… Куда? Но после частых бесед с Джоном и Сарой о будущем, которое ждало всех девочек в альянсе, я поняла, что хоть и нет особого выбора, но есть несколько шансов изменить жизнь к лучшему… И у меня уже рождался план…

Я «Эс карра ниен эхь» — «убивающая красоту», а в более древнем значении «душу» — больше не имела права быть слабой.

С этого момента я по крупице начала собирать свою жизнь, чтобы понять, какое место занимаю в ней. Если я существую, значит, у меня есть право на это. Какие есть перспективы? Если я мыслю, значит, имею право стать кем-то большим, чем дано? Для этого нужно знать гораздо больше, чем позволяла школьная программа, где информацию преподносили дозированно, в свое время, но так для меня больше не годилось…

5

— Добрый день, Борис!— с улыбкой прошептала я мужчине, присев за столик в чайной.

С Борисом Хворостовым меня познакомил Джон еще в двенадцать лет, чтобы тот научил русскому языку. Я освоила язык за два фазиса и теперь виделась с Хворостовым нечасто. Но иногда мы встречались в чайной недалеко от школы, куда он специально заходил пообедать. И это значило, что нам есть, о чем поговорить.

Хворостов отвлекся от своего коммуникатора, нахмурился, бегло осмотрел полупустой зал и беззвучно проговорил одними губами:

— В который раз я прошу тебя не говорить со мной на этом языке!— и уже в голос добавил:— Добрый день, Саша!

— Ну простите-простите,— с просящей улыбкой и бровками домиком ответила я и взяла с его блюдца хрустящую хлебную палочку.— Извините, что опоздала. Сегодня объявили, что через два дня итоговые экзамены. Хорд Торано задержал, чтобы поговорить о выборе колледжа. Он рекомендовал меня в колледж Тазира. Я уже выбрала специальность «Программная инженерия».

Хворостов внимательно выслушал и улыбнулся.

— Когда профессия выбрана осознанно, это приносит удачу. А ты очень способная девушка.

— Я знаю,— захрустев хлебной палочкой, ответила я и кокетливо провела пальцами по густым прядям волос от висков до пояса.

— Ты собираешься в Тазир?

— Да, поеду сегодня. Хотите передать Саре «привет»?— подмигнула, мельком указывая на небольшой пакет с кексами на столе.

— Да, а она пусть передаст мне «привет» вечером,— растянул губы в намекающей улыбке Хворостов.

Обычно после чайной он провожал меня до аэробуса в Тазир и передавал пакет для Сары.

— Пообедаешь со мной?

— Вы угощаете?— хитро улыбнулась я.

— Что будешь?— традиционно согласился он.

— Чай и глазированную булочку,— облизнулась я и довольно положила ладошки на стол.

— Всего-то? Сладкоежка!— умиляясь, покачал головой Хворостов.

Борис мне понравился с первого взгляда, несмотря на то что я не доверяла никому. Может, потому что он такой же рыжий, как и я, правда, темнее, и веснушки не такие заметные, может, потому что он давний знакомый Джона и Сары. Но потом поняла, что уважаю его за отношение ко мне. Ему около сорока. Он строг как преподаватель, но беседы с ним всегда очень увлекательны. Но ничего не могла поделать со своей привычкой кокетничать с ним и получать что-нибудь приятное: Борис всегда угощал сладостями или полноценным обедом.

Наевшись булочек с чаем, я сунула пакет с кексами в школьный рюкзак и посмотрела на свой старенький коммуникатор.

— Скоро отъезжает аэробус в Тазир. Мне пора.

— Если Сара передаст «привет» через тебя, то оставь его под тем же кустом у своего дома.

— Опять пришлете свою дочь?— шепотом усмехнулась я.— В прошлый раз она так шумно там возилась, что даже Игнат выглянул в окно.

— Лада умеет навести шороху,— беззвучно рассмеялся Хворостов.

Мы прошлись до остановки аэробуса, тихо поболтав по-русски, и я уехала в Тазир.

На соседних креслах через проход сидели двое гамони — парень и девушка, наверное, старше меня. Они весело переговаривались, не обращая внимания ни на кого, а из сумки парня торчал уголок коммуникатора новой модели. Такого я еще в руках не держала. Интересно было бы в нем повозиться…

В школе я наслаждалась творческими предметами: литературой, художественным искусством, танцами, всегда любила историю, но тайной страстью было программирование. Такого предмета нам не преподавали, но были физика и математика. И я кое-что знала и умела. Моими наставниками были Джон и, как ни странно, сам того не зная, отец. Ведь единственными игрушками в детстве были детали устройств связи.

Джон заметил мой интерес к разным устройствам в процессе изучения древнего хомони. Я обожала возиться с коммуникаторами, визорами, изучая их, придумывая маленькие программы, совершенствуя их и используя не по прямому назначению. Видимо, это передалось от отца, потому что он часто чинил коммуникаторы дома. Когда не было Игната, отец просил помочь с заказами: разобрать корпуса, включить лазер, подать новую деталь… Собирать, скреплять и прочее не трудно, но не так интересно, как перенастроить и запустить устройство — это вызывало восторг. Я не только наблюдала за отцом, но и сама скрытно — по ночам или пока доставляла заказы (отец, как и прежде, экономил на курьерской доставке) — изучала таинственный мир электронных устройств. Поэтому преподаватель физики хорд Манул Сард Торано прочил меня в колледж на специальность «Программная инженерия»…

Я бегло осмотрела салон аэробуса, заметила позади себя нескольких постоянных путешественников в Тазир, улыбнулась уголком рта и поставила свой рюкзак на пол рядом с креслом. А когда аэробус прибыл на место и на первой остановке пассажиры стали двигаться на выход, я поднялась, споткнувшись о рюкзак, выдавила извиняющуюся улыбку шедшему сзади и вышла.

Мне давно с легкостью удавалось стащить любую вещь, когда за ней не было присмотра, даже не помню, когда это началось. Наверное, на Земле я была бы превосходной воровкой. Непревзойденной! Слышала разговоры отца и дяди Ивана когда-то, что там была не такая совершенная система безопасности, как в альянсе хомони. Но я и здесь умела «заметать следы».

6

Пакет с «кексами» был доставлен Борису Хворостову вовремя. Мне не пришлось прятать его в кустах у своего дома: Хворостов ужинал в доме Джона Саманти. У меня были ключи доступа как от дома Лефаров, так и от дома Саманти, поэтому я спокойно вошла в холл, тихо опустила рюкзак на пол и на носочках прошла к гостиной.

— Тебе она нравится?— улыбался Борис.

— Ты знаешь, брак — это риск для меня и Сары. Я не хотел бы посвящать в наши дела ни одну хемани или гамони. Достаточно Басила в нашей семье,— задумчиво произнес Джон.— Но до сорока лет все равно нужно заключить брак, так почему не с той, которая понравилась, и пока есть шанс ее выиграть?

— Вы хорошо знакомы?

— Она моя пациентка…

Джон подумывал о подаче заявки на торги. Его с Сарой родители умерли, поэтому разрешения на брак спрашивать было не у кого. Заявку он мог подать на любую: база невест всегда полна.

Мне стало грустно. Не оттого, что мой Джон обретет жену, ведь он давно уже живет один, а потому, что тогда мы станем меньше видеться. И неизвестно, как сложатся его отношения с женой, будет ли он доверять не человеку. И буду ли доверять ей я… Но это событие все равно настанет, а мне придется примириться.

Я с тоской улыбнулась, вспомнив наш с Джоном разговор несколько лет назад, когда он вез меня из медцентра Тазира домой…

…— А вы заключите со мной брачное соглашение, когда я вырасту?

— Нет, Саша. Я не смогу,— улыбнулся он.

— Не хотите иметь жену — уродину?— расстроилась я, скосив глаза на горбинку своего носа.

— Саша,— ласково коснулся моей щеки Джон,— ты вовсе не уродина. Твой носик хорошо заживает. Лицо скоро станет обычного цвета…

— Но я страшная, так все говорят… и эти пятна на коже…

— Милые веснушки,— любуясь, ответил он.

Я смотрела на себя в отражение окна и не могла поверить, что когда-нибудь смогу быть хоть чуточку красивее.

— И люди не заключают брачные соглашения друг с другом,— проговорил Джон.

— Никогда-никогда?

— Только если это повторный брак или после сорока, и то с разрешения высшего совета. Это один из законов хомони.

— Но ведь я знаю много таких семей из Кана…

— Тех, кто прилетел с Земли?— улыбнулся Джон.— Законы хомони строги, но уже сложившиеся семьи никто не разбивал. Хомони проповедуют ценность семьи. А вот новые браки люди могут заключать только с местными народами. Помнишь, я рассказывал о мутации, об обновлении крови, новой здоровой наследственности…

Я кивнула. Ничего страшного в хемани и гамони не видела. Никто из их мальчиков не называл меня уродиной, по крайней мере, они молчали, но внимание обращали совсем на других девочек.

— И все же вы мне нравитесь больше остальных,— заметила я.

— Но я гораздо старше тебя,— признательно улыбнулся Джон.— А тебя еще выберет достойный мужчина, может, даже твоего возраста.

— Но я не хочу мужчину своего возраста,— задумчиво сказала я.

— Это уж как получится, тут мы не вольны выбирать…

— И разве это свобода? Если мы не можем выбрать того, с кем нам жить?

— Резонный вопрос, но у меня нет ответа.

— Я отвечу: выбор есть, но только у сильных. И больше всего у мужчин. Даже вы можете выбрать себе жену…

— Но не из хомони… А они такие красотки,— улыбнулся Джон…

Я мельком взглянула на себя в зеркало напротив входа в гостиную и улыбнулась воспоминаниям о своей наивности. Да, я уже не страшненькая девчонка со смешными «рожками» на голове. Мне почти семнадцать. Кто бы что ни говорил о моей внешности раньше и сейчас, мои истинные задатки уже неплохо проявлялись. Я не высокая, но стройная. Длинная шея, высокая грудь, тонкая талия, округлые бедра, подтянутые ягодицы, стройные ноги, тонкие пальцы рук… Длинные прямые рыжие волосы, большие зеленые глаза — цвета редкие в альянсе. Потому что все рыжие и светловолосые люди, объединяясь в браки с местными, давали темноволосое потомство: от темно-русого, каштанового, темно-коричневого до черного. Поэтому молодых женщин с рыжими волосами можно было пересчитать по пальцам. И все же я не была красавицей хомони.

— Привет,— тихо вошла в гостиную я.

— Саша, ты как привидение,— заметил Борис на русском.

— А что, бывают рыжие привидения?— улыбнулась я, вынимая пакет с кексами из кармана.— Я думала, они бесцветные…

— Наше, безусловно, самое чудесное,— подмигнул Джон, и все мы говорили на русском.

— Что ж, мне надо спешить,— торопливо забирая пакет, сказал Борис, благодарно кивнул мне и Джону и удалился.

— Сара сказала, что ты ей сегодня очень помогла?— повернулся ко мне Джон и внимательно посмотрел в глаза.

— Сегодня я стала вашим официальным сообщником. Я была на высоте,— довольно ответила и накрутила на палец прядь волос.— Надеюсь, младенцам это очень поможет.

Джон посерьезнел, подошел ко мне и взял за плечи.

— Саша, ты же понимаешь, что это очень ответственно и опасно?

7

Темнота мой друг. Я люблю ночь, как и день. Днем я наблюдаю и впитываю информацию, а ночью она превращается в новое знание и силу.

Задержавшись из Тазира и у Джона, я шла пешком по Кану в свете ночных фонарей и не слишком-то спешила в дом, в котором меня не ждали. Перед дверью глубоко вдохнула, с тоской взглянула в ночное небо и вошла внутрь.

— Где она все время шляется?— услышала я отца на русском.

Из гостиной выглянул Игнат и криво усмехнулся:

— Опять была у своего врача? Что он там тебе лечит? Мозги вправляет?

«И откуда он все знает?»

— Я относила заказы. А с врачом мы просто хорошие знакомые,— тихо ответила я, снимая рюкзак с плеча.

— Тебе шестнадцать, что за дружба может быть со взрослым мужиком?

Я молча посмотрела на лестницу и, прикусив щеку изнутри, шагнула к ней, но Игнат так резко преградил дорогу, что отшатнулась, а внутри оборвалось от страха. Я выпрямилась, но, не слишком высоко поднимая голову, настороженно посмотрела на брата. Такой взгляд его успокаивал — признание сильного.

— Тебе что-то нужно?

— Отцу уведомление пришло, что тебя рассматривают на место в колледже Тазира.

Это и обрадовало, и напугало. Игнату разрешение учиться в колледже пришлось оплачивать: он слабо сдал школьные экзамены. А меня уже направляли, нужно лишь сдать экзамены, в результате которых я не сомневалась. И как обычно, мой успех злил брата.

— Ты что, и правда собралась учиться в Тазире?— вышел отец из гостиной, снимая рабочие очки-линзы.— Ты еще экзамены не сдала. А если и не сдашь, то и не мечтай, что я оплачу разрешение.

Руки стали холодными, а ноги — ватными.

— Это лишь предварительные рекомендации наставников,— солгала я, хотя прекрасно знала, сколько пришлось потрудиться, чтобы заслужить это место.

— А кто будет оплачивать твои поездки туда-обратно?— прищурился брат.

Я сглотнула и опустила глаза.

— Буду экономить на своих обедах.

— Ага, начинай уже сейчас. Ужина на тебя не осталось,— усмехнулся он и уже почти собрался уйти.

— Ты так говоришь, будто мы бедствуем и нам не на что есть,— не сдержалась я.

Игнат резко вытянул руку, и я на мгновение испугалась, что он ударит прямо по лицу, выронила рюкзак и замерла с широко раскрытыми глазами, но тот со смешком отвел ладонь и оперся на стену, а потом наклонился ко мне и прошептал:

— Разговорчивая стала слишком…

— Хватит, Игнат,— равнодушно произнес отец, а уходя назад в гостиную, проворчал уже на русском:— Не нарывайся, сын, а то все может случиться. Взбрыкнет и заявит на нас стражам, что мы ее голодом морим.

Ноздри Игната вздулись, но он лишь отстранился и, уходя в гостиную, хмыкнул:

— Не взбрыкнет. Ты хорошо ремнем поработал. А если надумает — упечем ее в психушку! И почему она не умерла, как мать?

— Не говори! Если поступит в колледж, придется форму покупать пару раз в год и кредиты выдавать на поездки. Лишние расходы.

— Тебе никто не говорил, что ты скряга?— рассмеялся брат.

— Я хочу расширить мастерскую. Надоело возиться с мелочью… Надо укрупнять дело. Но если Сашка не поступит в колледж, придется ее всю жизнь кормить, пока не отдадут какому-нибудь ублюдку из местных. Да и то, что с нее взять? Если бы в детстве не повредила себя, хоть годный товар был бы, а то кому нужна испорченная девица, да еще на шее…

Не русский язык был жесток, а те, из кого он изливался ядовитым потоком. Желчь разлилась по всему телу. Я закрыла глаза, сжала ледяные пальцы в кулаки и на негнущихся ногах прошла к лестнице…

Но вспышка ярости, ненависти, обиды и жалости к самой себе заставила вернуться и войти в гостиную.

Оба зверя оглянулись на меня.

— Что тебе еще?— бросил Игнат.

Опустив голову и глядя на него исподлобья, я медленно подошла к рабочему столу отца, взяла лазерное перо[1] с подставки и вытянула его перед собой, а затем медленно пошла на брата.

— Ты с ума сошла?!— возмущенно закричал он и сделал шаг вперед, чтобы схватить за руку. Он не боялся меня. И зря…

Отец злобно нахмурился и надулся, чтобы выдать грозную тираду. Но в тот момент, когда рука Игната почти дотронулась до меня, я включила лазер и мгновенно прожгла его ладонь насквозь, а потом и воткнула перо прямо в живот.

Оно вошло мягко, легко, как нож в вареный овощ. Вздох облегчения вырвался из моих легких, будто из груди вынули камень… И наконец, в глазах Игната появился ужас… Как я ждала этого момента!

Дикий испуганный вопль раздался со стороны отца. А я оглянулась на него и не смогла сдержать улыбки…

— Что-нибудь еще хочешь сказать напоследок, папочка?— сладко прошептала я, когда тело Игната упало к моим ногам…

— Осторожно, Игнат. Сколько раз говорил!— раздалось за спиной, и я быстро заморгала.— Эти детали очень дорогие. Сам будешь платить, если они окажутся негодными.

8

Есть в порядке хомони один существенный недостаток: из системы нельзя выйти без последствий. Общество — это система. Семья — это система. Нет вариантов покинуть ни то, ни другое, живя по законам хомони. Все завязано на том, что, если провинился один член семьи, — накажут всех. Если тебя оставят дальше служить обществу, это не значит, что это спасет от того, что будет происходить дальше внутри семьи. А проблемы семьи не принято выносить за порог дома. Ты не можешь объявить о жестокости в семье, если нет конкретных доказательств. Мои предъявлять поздно — нос зажил.

Мне шестнадцать лет, я еще на попечении родителя и не могу открыто сопротивляться его воле. Мне нужно поступить в колледж, получить специальность и освободиться от семьи. И мне приходится терпеть нападки брата, равнодушие и жестокость отца. Я выучила русский язык, но уже жалела об этом, потому что слышать то, что обсуждают за моей спиной, больнее ремня на коже. Но все же я собираюсь это вытерпеть. Мне нужно продержаться еще три года…

Два дня я не выходила из дома, готовясь к экзаменам. Лишь раз отец велел отнести заказ в соседний городок и тут же вернуться обратно. Игната не было. С тех пор, как он устроился в службу формирования грузов в орбитальном порту Тоули, его часто не было дома допоздна, а иногда и ночью. Работа не престижная, но в отсутствии назначения от наставников при окончании колледжа — большая удача для отстающего.

Однако Игнат буквально на пороге встретил меня после экзамена. Я уже знала свой результат: хорд Торано прислал мне его на коммуникатор практически сразу после тестирования.

Я задержала дыхание, увидев выражение лица Игната. От нехорошего предчувствия пульс забился в горле горячими толчками.

— Покажи результаты,— протянул руку он, даже не впустив меня в дом.

— Могу я войти?— спросила ровно.

Игнат отступил, но проводил меня в холл таким взглядом, что затылок немел от напряжения.

— Можно я переоденусь?— тихо спросила я.

— Покажи свои результаты!— крикнул Игнат.

Я вздрогнула и ощутила горячий ком в животе, грозящий разорваться и сжечь изнутри.

— Почему ты не оставишь меня в покое?— с досадой спросила я.

— Хочешь, чтобы я заявил в службу контроля, что ты спишь со своим врачом? Как его… Саманти, кажется? Ты ведь не девственница! Забыла?— перешел в наступление он, резко наклонился и больно ущипнул за бедро с внутренней стороны, так, что чуть слезы не брызнули из глаз.

Похолодев, я попятилась. Это было унизительно. Но больше оскорбилась за Джона. Он бы никогда не посмел тронуть меня.

Та травма всегда была поводом для шантажа. И я ничего не могла противопоставить брату. И ведь он мог заявить о нарушении: его неприязнь ко мне пересиливала все разумные доводы. За что можно так ненавидеть меня? Иногда возникало стойкое ощущение, что он, зная сумму штрафа на семью, уже копил ее на будущее. А последствия для меня будут еще хуже: дурная репутация в обществе, изгой среди девушек, а это скажется и на учебе, и при назначении на работу или на ее полном отсутствии. Никаких традиционных торгов. А после двадцати одного выставят, как подпорченный товар, который никому не годен. Я не могла так рисковать будущим, надеждой на свободу…

Обида жгла изнутри. Место щипка на бедре горело. А кровь леденела, и под ногтями ныло от желания расцарапать ему лицо. Но я сдержанно сглотнула и медленно протянула коммуникатор брату.

— Посмотри, если хочешь,— сказала как можно ровнее, а хотелось выплюнуть: «На — подавись!»

Губы Игната скривились, как только он увидел отличные результаты итоговых экзаменов. Но не ожидала, что он рассвирепеет настолько, что изо всей силы швырнет коммуникатор в стену. Я сжалась, зажмурилась, а когда Игнат молча вышел из дома, приоткрыла глаза и посмотрела на осколки от корпуса и разлетевшиеся по полу микросхемы.

Судорожно вдыхая ледяной воздух, я собрала все детали в ладошку и унесла в свою комнату. Посидев над коммуникатором больше часа, я восстановила его. Устройство оказалось крепче ярости Игната. Но пострадала микросхема, без которой не работали основные функции. А коммуникатор мне очень нужен: это единственное средство связи со светлым миром.

В рабочем запасе у отца ничего нужного не оказалось. Я могла найти недостающую микросхему в его мастерской, но тогда бы пришлось признаться, что разбила коммуникатор (жалоба на брата — угроза, а не решение). Вариант достать детали бесплатно показался самым выгодным.

* * *

На следующий день я пошла к наставнику за получением разрешения на обучение в колледже Тазира. Но мне сообщили, что его внезапно вызвали на научный совет на Зорун и заверили, что уведомление о разрешении, как и положено, пришлют родителям.

Это не очень обрадовало. Но, с другой стороны, отец должен быть удовлетворен, что я бесплатно поступила в колледж.

Я попрощалась со всеми преподавателями, которые были ко мне добры, и вышла в общий холл школы.

— Довольна результатами экзаменов, рыжая?— окликнули меня за спиной.

Я оглянулась и заметила трех девчонок из разных групп — закадычных подруг. В мою сторону насмешливо смотрела Кьени Бер Хезсо — моя одноклассница — гамони.

Мы вовсе не дружны. С детства она меня недолюбливала, от нее пришло прозвище «странная рыжая», и она же часто смеялась над моим носом с горбинкой. Кьени всегда завидовала моим длинным прямым волосам, ведь у самой были короткие пушистые недолоконы, которые трудно укладывались, и, конечно, моим баллам. И я откровенно радовалась, что больше не буду видеть ее каждый учебный день, потому что она получила разрешение на обучение в Кане.

9

Прошло несколько учебных дней. И с каждым разом я с огромным усилием заставляла себя просыпаться, одеваться в новую форму и идти в колледж. Сопротивление было настолько сильным, что не могла сосредоточиться на занятиях: многое проплывало мимо ушей. Стало очевидно, что микробиология не просто скучный предмет — я ее ненавижу!

Ко всему добавилось новое испытание. Я надеялась, что больше не встречу на своем пути Кьени Бер Хезсо, но теперь мы — однокурсницы. Хотелось удавить мерзавку за то, что она портила и без того дурное настроение в самый худший период моей жизни. Остальные однокурсники были из разных городов Тоули, но я не желала ни с кем знакомиться, заводить разговоров и отсаживалась от всех подальше.

В один из дней последним занятием шла история альянса. Я была не выспавшейся и раздраженной: готовила дом к приезду отца и брата, и меня все еще угнетала мысль о провале карьеры в области программной инженерии.

Новый преподаватель рассказывал не так увлекательно, как хорд Намуро в школе, но все же слух выхватывал какие-то факты из его рассказа, а мысли сами собой копошились в утомленном сознании. Речь шла о вирусе, который чуть не погубил расу хомони, но они выжили, установили новый порядок для жизни. И все было гармонично и правильно в новом созданном мире: и законы первого и второго порядка, и кодекс одинаковы для всех… Но гладкая ткань истории, написанной высшим советом хомони, прерывалась истинными фактами, о которых законопослушные граждане вслух не рассуждали.

Общество альянса делилось на высшее, среднее и негласно низшее сословия. Люди, разумеется, занимали последнее. Закон заключения только смешанных браков, чтобы обновить кровь и в итоге сделать расу хомони здоровой и сильной, нисколько не менял положения людей в альянсе.

«Поражает, как можно быть такими лицемерными? Сами хомони — чистокровные — никогда не заключали браки с людьми. Они даже жили подальше от всех, на своей индивидуальной планете — Гане. Сколько за семьдесят лет было таких браков? Уверена, можно по пальцам пересчитать и то, вероятно, уже с потомками от хемани или гамони…»

— А почему хомони не берут в жены человеческих девушек?— вдруг вырвалось у меня, но я не смутилась: стало интересно, как выкрутится преподаватель — гамони.

Тот строго сдвинул брови, но не высказал недовольства и все же выдал ложное оправдание:

— Вкусы у всех разные, либо на торгах они проигрывают другим кандидатам.

«Не убедил! Высшее сословие всегда в приоритете, даже если сто заявок от гамони и хемани на одну кандидатуру…»

— Ни разу за все время?— искренне удивилась и дополнила маской откровенного сожаления, ведь нельзя сомневаться в «правде».

— Люди здесь не так давно...

— Около семидесяти лет,— напомнила я, продолжая строить святую невинность.

Преподаватель сдержанно подмял губы, но я видела, как ему хотелось поставить меня на место.

— Саша Малых, ты очень любопытна. Но этот вопрос не является предметом истории альянса.

— Просто все мечтают о красавцах хомони, особенно человеческие девушки,— усмехнулась Кьени Бер Хезсо, и вся группа зашепталась. И вроде бы всё безвинно и лишь добавляет популярности хомони, но я-то знала, что кроется за ее словами: яд выплескивался между строк. А она повернулась ко мне и прошептала:— Мечтай, рыжая. С таким носом, как у тебя, очередь на торгах выстроится аж до Ганы.

Рядом сидящие парни и девчонки сдержанно отвели глаза, кто-то осуждающе покачал головой. Но ни один не поставил гамони на место. Я разочарованно опустила глаза.

«И как так вышло, что я в группе одна — человек?»

— Тишина!— строго проговорил преподаватель.— У всех в альянсе равные шансы. Заслужите, и вы подниметесь выше. Поэтому я всегда твержу: занимайтесь саморазвитием и будьте безукоризненны в соблюдении кодекса,— и при этих словах он предупреждающе взглянул на меня.

«Да, да, да... Если уж меня каким-то образом сунули в этот колледж, на эту дурацкую специальность, то каковы мои шансы заиметь нормального мужа? У женщины нет выбора на торгах, но неужели и там меня тоже ждет гадкий сюрприз?— продолжила размышлять, забыв обо всех.— Возможно, что хомони намеренно играют судьбами людей? А какова их цель? Хоть хомони и победили вирус, но он привел к мутации, которая и по сей день доставляет им большие неприятности: кроме того, что поговаривают об их жестокости, у них практически не рождаются девочки… Сколько? Пять на сотню? Вот это прирост!— усмехнулась я.— А ведь они до сих пор желают брать в жены только чистокровных. Если бы не было браков с хемани и гамони, то хомони исчислялись бы лишь мужским полом. Дочерей от смешанного брака снова отдают чистокровным, чтобы усилить кровь. Какое самолюбие и тщеславие! Высшее сословие! Их все почитают, но за что? Они презирают всех, кто не является ими…»

* * *

Проведя в колледже еще один бесполезный день, я была разочарована и обессилена злостью.

«За что это мне?»— задавалась вопросом, вглядываясь в серое грозовое небо из окна аэробуса.

Скоро начнется сезонный ливень[1], и я хотела попасть к Саре в Тазир до него, иначе новую форму можно будет выкинуть: она покроется желтыми пятнами.

После той работы с чипами у Сары появилось для меня задание. И только оно вдохновило не потратить кредиты на обед, а скорее оказаться в доме Лефаров.

10

Ссора с Джоном и ночь принесли мне не только головную боль наутро и апатию ко всему сущему. Я потеряла контроль над собой вчера, оказавшись под сезонным ливнем, и теперь моя учебная форма выглядела отвратительно, как и лицо, волосы и руки… Все было в желтых пятнах.

«Меня убьют»,— с какой-то странной смиренностью подумала я, вспомнив о стоимости новой формы. О том, что услышу о себе в колледже, даже представлять не хотела.

Тщательно расчесав и закрепив волосы в тугой хвост на затылке, не позавтракав, я сбежала из дома раньше, чем проснулись отец с братом.

Колледж встретил меня сочувствующими взглядами и усмешками, которые я прекрасно слышала за спиной. Но мне было все равно: я давно была выше этого. Пятна с кожи сойдут через полфазиса, но вот форма… Явиться не в форме нельзя — зафиксируют нарушение. Купить не на что, а отец все равно узнает от администрации колледжа. Так что нужно было только найти серьезную причину, чтобы оправдаться перед отцом.

Войдя в зал на первое занятие, заметила еще одного парня в желтую крапинку. Видно, не одна я пострадала. Но тот хотя бы сохранил форму. Он смущался, но когда увидел меня, то храбро выпрямился и улыбнулся, будто теперь он был не одинок. Я равнодушно перевела взгляд на свободные места и села подальше от подиума преподавателя.

— Хи-и-и,— раздался знакомый смешок Кьени.— Теперь ты желто-рыжая?

«Интересно, кто-то смеется от ее тупого юмора?»— всерьез задумалась я, включая визор.

В полной безучастности я провела четыре разных занятия по специальности и кое-как собиралась выдержать последнее.

«Если все предметы по специальности такие же нудные, то я умру от скуки раньше, чем убьют дома. Нет ничего хуже бессмысленно потерянного времени…»

— Приветствую вас! Меня зовут Пол Адриано,— вошел в зал последний на сегодня наставник.— Я буду вести один из важных курсов по вашей специальности «Нанотехнологии в микробиологии». Я практик, поэтому лабораторных занятий у вас будет много. И первое правило на моих занятиях — это смотреть в глаза, когда вы говорите со мной. Так я буду знать, понимаем ли мы друг друга. Договорились?

Я со скукой перевела глаза на наставника и окинула его сверху вниз. Это был человек лет тридцати. Высокий и слишком симпатичный для преподавателя такой нудной специальности. Да, на него приятно посмотреть, но это все. Программа курса, которую он озвучил, не всколыхнула во мне ни капли интереса.

«Как я буду заставлять себя учиться? Как буду сдавать экзамены и итоговый тест?»— подумала и с гнетущей безысходностью отвернулась к окну.

— А какие еще у вас правила, наставник?— осмелела Кьени, и я не удержалась от того, чтобы не закатить глаза, правда, прикрыла лицо ладонью.

— Инициатива, трудолюбие и неравнодушие,— ответил Адриано.

От этих слов захотелось смеяться, если бы не было так горько. Я уронила голову на стол и выдохнула с такой обреченностью, что от расстройства не заметила, как громко это получилось.

— Что, уже тяжело?— неожиданно прозвучал вопрос рядом.

Я подняла голову и увидела светло-карие глаза наставника прямо перед собой. Он склонился надо мной, а на его неожиданно красивых губах играла ироничная улыбка. Я выпрямилась и прищурилась, но не сказала ни слова. Адриано тоже выпрямился и взглянул на свой визор.

— Саша Малых, вам, кажется, неинтересно?

Не хотела говорить, но слова вырвались сами собой:

— А что, если я не люблю микробиологию и медицину?

Группа замерла, но не Кьени. Она сморщилась, как вяленый фрукт, и покосилась на меня.

— Тогда меня удивляет, как вы распорядились своим выбором,— спокойно отнесся наставник к моей дерзости.

— Просто рыжую на психиатрию не взяли, и она от злости пожелтела,— хихикнула Кьени.

— А вы состоите в комиссии распределительного центра… Кьени Бер Хезсо?— снисходительно обернулся Адриано к мерзавке.

Та хоть и была глуповата, но намек и тон поняла сразу: опустила глаза и тихо извинилась (кому хотелось получать замечание в историю гражданина?). От этого во мне промелькнуло уважение к наставнику.

— Так что с вашим выбором?— вернулся тот ко мне.

Не отводя глаз от него, я ровно ответила:

— Иногда выбора нет.

Ироничная улыбка не исчезла, но взгляд посерьезнел. Некоторое время Адриано смотрел на меня изучающе, затем пролистал визор и вновь обратился:

— Не знаю, как вы, Саша, но уверен в том, что если быть лучшим во всем, то можно удивиться тому, что предложит жизнь. А вы, учитывая вашу учебную историю, явно имеете все возможности добиться этого,— потом он оглянулся на всех и добавил:— Ваши способности помогут не только успешно работать на родной планете, но и выйти далеко за рамки медицины. А особо успешные,— и он взглянул на меня,— смогут отправиться на Космическую научно-исследовательскую станцию или даже на Межгалактическую исследовательскую станцию.

— КНИС — это круто!— послышалось от кого-то сзади.

— А МИС — это же так далеко…

— Что такое МИС?— спросила Кьени, и тот парень в желтую крапинку скривил губы, усмехаясь ее безграмотности. Даже я, не интересующаяся естественными науками, знала, что Межгалактическая исследовательская станция находилась в свободной зоне[1]. Стало вдруг совершенно ясно, что разрешение на обучение Кьени оплатили родители, надеясь на чудо.

11

Сегодня я должна отнести карту памяти Джону, но все больше находила поводов заняться чем-то другим, а не закончить с алгоритмами. И все же осознав, что от чувства вины не избавлюсь, пока не поговорю с Джоном, я собралась и завершила работу.

Как часто бывало, в это время Джон готовил ужин. Я не извинялась. Наверное, никогда и не умела. Но Джон все понял без слов. Он крепко обнял, как только дверь дома захлопнулась за мной, и молча мы простояли в холле несколько минут. А потом завел меня в столовую и усадил за стол, подал фаршированные овощи, и мы вкусно поужинали.

— Я был не прав, извини,— неожиданно первым начал он. Я удивленно подняла голову.— Ты ведь давно это делаешь, верно?

Я сразу догадалась, о чем он, и отвела глаза. Не хотелось затрагивать эту тему, но поговорить все равно придется.

— Понимаю, что ты серьезно просчитывала свои действия. Ты очень наблюдательная и ловкая. Это хорошо,— Джон медленно сложил столовые приборы и отставил тарелку, будто беря паузу и обдумывая каждое слово.— Но ты же понимаешь, что нельзя исключить все риски. Для этого нужно обладать конкретными знаниями и всегда помнить, что датчики контроля фиксируют всю твою историю…

— Это не удача, Джон,— перебила я, решив признаться.— Я не рассказала ни тебе, ни Саре. Просто как-то не было повода, что ли…

Джон выпрямился в ожидании пояснения.

— Я использую оборудование Сары, чтобы корректировать свою историю,— проговорила я и посмотрела в глаза Джону.

— Ты… что?..

Он, похоже, не поверил своим ушам. Да, такому он меня точно не учил. Но я не могла топтаться на месте, изучая только устройства связи.

Джон задумчиво поводил взглядом по столовой и снова вернулся ко мне.

— И давно ты это делаешь?

— С четырнадцати,— улыбнулась я.

— Да-а… Когда ты успела так повзрослеть?— выдохнул он, откинулся на спинку стула и завел пальцы в волосы на висках.— Так вот почему ты так шустро помогла Саре с историей на нулевых чипах?

— Там совсем было просто. Защита же еще не стояла.

— И весь процесс полностью под контролем? Но ведь вмешательство такого рода серьезное, и автономные защитные алгоритмы отслеживают вторжение…

— Нет, потому что я их блокирую…

— Блокируешь?

Я поднялась и стала убирать посуду со стола.

— Ну… это не то чтобы прямая блокировка. Моя программка-код становится как бы призраком и обтекает алгоритмы защиты,— растопырив пальцы, будто показывая, как управляю своим кодом, с азартом объяснила я.— Ее хватает всего лишь на пару минут, но, пока она не видима, я меняю данные. Я не стираю события — я корректирую временные точки.

Джон изумленно вскинул брови, поднялся и обошел вокруг стола, а остановившись рядом, заглянул в лицо и произнес:

— Мне жаль, что ты не поступила в колледж Тазира, ведь ты так хотела…— я было начала сердиться, что он напомнил об этом, однако Джон гордо продолжил:— Но сомневаюсь, что там научили бы тебя чему-то новому.

— Может, все не так и плохо,— признательно заключила я.— По крайней мере, форма моего любимого цвета.

Джон подошел ближе и чуть коснулся плечом моего. И я чувствовала, что он разделяет мою обиду и злость на отца и брата, на обстоятельства, на кодекс и законы хомони и хотел бы помочь, как помогал другим… Но такие, как он и Сара, рисковали не просто, чтобы другим веселее жилось, а буквально спасали их жизни, потому что тем грозили суровые наказания. А моя жизнь в семье и в обществе не была под угрозой. Я не была той, кого следовало спасать в прямом смысле. Границы недопустимого не пересекались (кто смотрел на моральные стороны?). Да и возможности Джона все же ограничены. Куда можно меня спрятать от семьи и от этого мира? Да и как жить, не зная другого?

— Почему люди такие жестокие?— склонив голову на плечо Джона, спросила я.

— Не все такие. А Борис Хворостов? А Тадеско Дворжак? А тот араб… забыл, как его зовут… Он больше Сарин знакомый…

— Али,— вспомнила того, кто учил меня арабскому языку.

— Да, Али и Пьер…

— О-о, этот француз! Он мне никогда не нравился, только его картавый язык,— грустно усмехнулась я, а Джон рассмеялся. Я сначала тоже улыбнулась, а потом снова помрачнела.— И все-таки люди злые…

— От человеческой природы не уйти,— с сожалением согласился Джон.— Хемани и гамони тоже имеют свои недостатки, но они слишком чтут порядок хомони, поэтому более лояльны и дисциплинированны.

«Не Кьени Бер Хезсо!»— поморщилась я.

— На Земле давно воцарился хаос. Главным было выжить. Люди принесли с собой багаж земных проблем и установок, и в условиях новых ограничений это выливается не в лучшие поступки. В новых семьях они воспитывают себе подобных детей, и еще не скоро это поколение перерастет земной менталитет… Поэтому я прошу тебя, Саша, сохраняй в себе свет всеми силами. Нельзя становиться жестоким только потому, что таково окружение.

— Свет? Откуда ему взяться?— горько усмехнулась я.— С детства я наблюдала за матерями и отцами, которые вели детей в школу. Они держали их за руки, обнимали и целовали при расставании у ворот, смеялись и ласкали их взглядами, и я не понимала, почему лишена этого. За что? А когда возвращалась домой, всё будто так и должно быть. Но ведь не должно! Почему я никогда не была нужна собственному отцу? И почему мой брат так ненавидит меня? Кто сделал их такими? Люди на Земле? Хомони здесь? Отец всегда клянет хомони и другие расы, называет их «проклятыми ублюдками», а сам боится до ужаса что-то нарушить…

12

С того дня, как я приняла новую реальность, жизнь завертелась, набирая немыслимые обороты. Я выбросила из головы все лишнее и определила новую цель.

Я перестала рисковать, оставила воровские развлечения. Разработала четкий режим после учебного дня и установила обязательную программу: три часа активной учебы по специальности и пять часов самостоятельной работы в изучении программирования.

Жена Джона — Лиира, с которой я познакомилась на брачной церемонии, была милой скромной женщиной и не лезла в дела мужа, а меня принимала с охотой. Джон расширил рамки нашего сотрудничества и каждый выходной, справившись с обязанностями по дому и задачами курьера, я изучала разные электронные устройства у него дома. Училась создавать фальшивые данные, шифровать их и забрасывать в А-сеть, открывать скрытые базы данных и искать информацию, обходить ловушки системы безопасности, выстраивая новые алгоритмы призрачного проникновения…

Начинала с малого и выходила на более высокие уровни. Понемногу, по чуть-чуть мои навыки в программировании росли и удивляли Джона и Сару. Периодически наш общий знакомый Тадеско Дворжак подкидывал интересные задачи. И конечно, я продолжала искать уязвимость защитных алгоритмов системы, чтобы не зависеть от своего чипа и истории.

Все стало налаживаться очень быстро. Я втянулась в напряженный ритм, и каждый новый шаг и результат подстегивали волю и придавали вполне ощутимый смысл жизни.

Я с детства сильная и выносливая. И сейчас могла не спать несколько ночей подряд и выучить всю программу фазиса, чтобы потом не тратить время на теорию, а больше запросить лабораторных занятий. Практика привлекала больше: я видела реальные плоды своих стараний и уверялась, что способна на большее.

Кое-кто посмеивался за спиной, что я и курса не протяну в микробиологии, но уже через полгода на первых контрольных тестах мой балл был выше всех девушек в группе. И конечно же, это безумно взбесило Кьени Бер Хезсо. Она не смогла сдержаться и проявила свою гнилую натуру во всей красе, когда я с однокурсниками решила отметить первые успехи в чайной колледжа. При всей моей любви к уединению нужно было начинать налаживать отношения внутри группы. Это даст мне некоторые преимущества в будущем.

Велар Тодо Берк — тот самый парень в желтую крапинку, который теперь всегда садился рядом со мной на занятиях и наблюдал за тем, что я делаю, весело усмехнулся:

— Любопытно, кто из нашей группы заработает место на КНИС? Ставлю на Малых и на Ходоро…

Ходоро Хас Гейг — один из сильных студентов на нашем курсе, который практически влюблен в медицинскую микробиологию. Мой балл оказался ниже его всего на единицу. Он очень симпатичный парень, но на девушек совсем не заглядывается, как остальные, и меня воспринимает как достойного будущего коллегу. И только поэтому я испытываю к нему что-то похожее на уважение.

— Ну, некоторым здесь и сейчас не место,— ехидно заметила Кьени и будто случайно покосилась на меня.

Все ребята, в том числе и Ходоро, недоуменно посмотрели на девчонку. Я же мягко улыбнулась и, чуть склонившись к Велару, непринужденно спросила:

— Кажется, у тебя дядя работает в центре распределения?

— Угу,— выпятил грудь Велар, довольный моим вниманием.

— Интересно, а сколько стоит разрешение на обучение тем, кому здесь не место?

Кьени заметно напряглась: вытянулась, словно струнка, и с ненавистью метнула взгляд в мою сторону.

Велар, как и ожидалось, был простоват и наивен, и со смешком обратился к мерзавке гамони:

— Кьени, а сколько заплатили твои родители?

— Что?— кто-то прыснул от смеха.

— Ты поступила на микробиологию платно?— оскорбился Ходоро.

Кьени нервно сглотнула, заметив удивленный взгляд парня: с самого первого дня она была без ума от Ходоро, и теперь он был так разочарован в ней.

— Кьени, серьезно?..— забросали ее удивленными вопросами однокурсники.

Мне оставалось лишь скромно опустить глаза и наслаждаться тем, как та беспомощно пыхтит и оправдывается перед всеми. Парни и девчонки беззлобно усмехались, но я видела, как Кьени краснеет от злости. И только перед самым ее побегом из чайной, я сочувственно проговорила:

— Ребят, ну хватит, в конце концов не нам решать, кому здесь место, а кому нет. Способности имеют свойство раскрываться неожиданно.

Эту унизительную ситуацию мерзавка запомнит надолго. Отвадит ли это ее от провокационных выбросов в мою сторону, неизвестно, но на сегодня я была удовлетворена поражением Кьени.

«И чего ей не хватает в жизни? Любящая семья, сестра и брат, возможности… а яда, как у ползучих тварей! Но чего бы тебе ни доставало, я позабочусь, чтобы ты это не получила!»— пообещала я.

Я больше не была добренькой и всепрощающей… То, что Кьени регулярно не сдавала тесты или опаздывала на важные лабораторные, или неожиданно теряла все свои записи с лекций, — всему виной незащищенные каналы ее коммуникатора и визора, через которые рыжий призрак и устраивал маленькие диверсии…

Все, что я могла делать в открытую, это будто невзначай занимать место рядом с Ходоро и непринужденно, задумчиво перебирать свои волосы, слушая преподавателя. Если чего-то не могла понять своим умом не медицинской направленности, то всякий раз обращалась к нему, как к авторитетному источнику знаний. Ходоро и сам, к огромной досаде Кьени, стал садиться со мной на лекциях, заговаривать на научные темы, помогать с лабораторными. Я видела в его глазах и другое желание, которое ему никак не удавалось облечь в слова или поступки, и всячески подогревала этот интерес благодарностью, безумным любопытством к его теориям, не забывая о скрытом кокетстве и мимолетных смущенных взглядах. Он даже стал провожать меня домой после занятий, а иногда и по городу, когда я разносила заказы отца.