Саид 3. В огне

ГЛАВА 1

— Крастотааа. Давно не бывал в таких местах, — довольно, с каким-то садистским удовлетворением потянул носом Молох и повернулся к новому знакомому. — Хороший у тебя клуб. Кровищей воняет, аж шерсть дыбом.

Тот усмехнулся.

— Я знал, что тебе понравится. Сам-то размяться не желаешь? Гляди, какой зверь в октагоне. Такого свалить будет непросто. Ещё ни одного поражения, — собеседник хитро взглянул на Молоха, и тот покачал головой.

— Думаешь, не свалю? Я на зоне и не таких шатал.

— Этого, думаю, не сможешь. Зона зоной, но у нас всё по-другому. Финки и кастеты запрещены. Только тело.

— Да не вопрос, — Молох завёлся. Дурная привычка, сам знает. — А как парня-то зовут? Хорошо махается, — кивнул на клетку, где татуированный псих уже превращал своего соперника в кусок фарша. Жестоко и быстро. Наносил удары молниеносно, и каждый из них, как хорошая пиздюлина куском арматуры. Кулачищи пудовые, взгляд бешеный, абсолютно неадекватный. Словно ему уже нечего терять… Молох видел таких на зоне. Опасные ребята. Тем и опасные, что стоп-крана у них уже нет. Такие умудрялись и смуту устраивать, и на ментов кидаться с финкой. За это, конечно, их уничтожали. Как сбесившееся животное… Пулей в лоб. Молоху даже было жаль парней. Он и сам немало в жизни повидал, но так, чтобы стало вдруг всё равно, чтобы самому себя в медвежий капкан загнать… Нет, он не представлял, что должно произойти, чтобы так опустить руки.

— Саид Хаджиев.

— Хаджиев? Хаджиев… — задумчиво повторил Молох и повернулся к знакомому. — Где-то слышал о таком. Или об отце его… Это же те самые Хаджиевы, да?

— Долго же ты был на киче, — покачал головой собеседник.

— Да не мало, — согласился Молох. — Десять лет как-никак. Так что мимо меня таких Хаджиевых проплыло, как говна по реке.

Знакомый отчего-то снова усмехнулся.

— Этот ещё долго продержится на плаву, — мужчина взглянул на зверя в клетке как-то тепло, по-родному.

— Твоя подружка, что ли? — оскалился Молох, на что новый знакомый лишь скривил рот в подобии ухмылки.

— Лучше. Мой брат. А ты поосторожнее с выражениями. Он в последнее время бывает не очень вежлив.

— Так ты что, тоже Хаджиев? — ошарашенно уставился на Варвара, а тот пожал плечами.

— Вроде как, да.

— Ммм… — протянул задумчиво Молох и снова вернул внимание зверю в октагоне. — Я согласен на бой. Только скажи мне, что случилось с твоим братом?

Варвар перевёл хмурый взгляд на мечущегося в клетке родственника, вздохнул.

— Беда у него случилась. Невеста погибла. А он до сих пор не верит. Вот и сгоняет ярость в боях. Так себе помогает, по себе знаю, но хоть что-то.

Так он и думал. В девяноста процентах случаев всему виной баба. Бабы – зло, если их впустить в сердце и душу, они там корни пустят, и ты, считай, навеки проклят. И хорошо, если угодило влюбиться в какую-нибудь тупую блядь, у которой в голове только шмотьё да ресторанчики. От такой вреда по минимуму. А вот если эта сука ещё и умная… Тогда, считай, всё. Допрыгался фраерок. Сожрёт и не подавится. И плевать ей, насколько стальные у тебя яйца.

— Ясно, — Молох провёл пятернёй по заросшему жёсткой щетиной лицу. — Давай, запусти меня в клеть.

Хаджиев от боя не отказался, но, когда Молох шагнул в октагон, смерил его насмешливым взглядом. Да, тот после кичи заметно поусох, только не в массе сила, и Хаджиев, как профессиональный боец, должен об этом знать.

— Привет, Саид! Говорят, ты тут самый опасный парень? Покажешь, на что способен?

Хаджиев ухмыльнулся окровавленным ртом, внутри что-то неприятно сжалось. Этот мужик вблизи кажется ещё более безумным.

— Уверен, что хочешь этого? — по мокрому от пота торсу вились старые и новые наколки. Уж в чём, в чём, а в «синей болезни» Молох разбирался. Хаджиев исписывал себя не просто так. Он, по ходу дела, добавлял по наколке раз в неделю. Чаще нельзя.

— А говорят, ваши тату не любят? — ответил вопросом на вопрос. — Чего забил себя так? Мазохист, что ли?

Наколки Хаджиева были сложными, а значит, болезненными. И все как одна вызывали тревогу. У парня явно с башкой проблемы. Какие-то жуткие черепа, огонь, люди, исчезающие в пламени, с открытым ртом, будто вопят в агонии. В основном женщины. Да. Опять бабы…

— А я не все. Так что, драться будем, или заговорим друг друга до обморока? — Хаджиев, и правда, выглядел скучающе.

— А ты сначала подлататься не хочешь? — бросил ему с насмешкой Молох. Хаджиеву действительно не помешало бы наложить пару скоб на рассечённую бровь. Потом шрам останется уродливый, а то, что шрамы мужика красят – наглая брехня. Его потом боятся все, но явно не любуются.

— Тебя загашу и подлатаюсь, — кинул тот, всё ещё на адреналине. Вряд ли он сейчас боль чувствует. Предыдущего противника из ринга вынесли.

Молох закончил с повязками на кистях, шагнул на встречу, и толпа взревела. Но… Чего-то не хватало для полного кайфа. И он даже знал чего. Хаджиев пока только вполсилы выложился, недюжинный запас энергии при нём. Это плохо. Так он долго не выдохнется.

ГЛАВА 2

Двумя неделями ранее

— Куда подевался отец? — Марат обошёл первый этаж, осмотрел всё вокруг придирчивым взглядом. Кабинет старшего Хаджиева был пуст уже давно. Там даже пыль накопилась, чего он не наблюдал раньше никогда.

— Передо мной вы не отчитываетесь, — пожала плечами Хаджар, глядя себе под ноги. — А я не лезу не в своё дело. Ты же знаешь, сынок. Отец уехал, велел в кабинет не ходить, даже убираться запретил. А младший либо наверху, как сейчас, — кивнула на второй этаж, — либо где-то пропадает. Потом возвращается уставший… Иногда злится, комнату её крушит. Потом сам всё на места складывает. Жалко мне мальчика… Второй раз такой ужас переживает.

Марат нахмурился, остановился у лестницы. Подниматься наверх не хотелось. Не потому, что не желал видеть Саида. Просто не мог видеть его в таком состоянии. Помнил себя после потери жены и сына. Он тогда вообще на человека мало был похож. И боль не уйдёт даже с годами. Даже когда появится другая семья, не менее любимая. Боль всё равно останется внутри, как вечный огонь, как напоминание, что нужно любить их ещё больше. Потом появятся паранойя и вечный страх потерять их. Ты превратишься в долбаного психа, помешанного на безопасности и слежке за ними. А потом немного успокоишься. Наверное. Но боль не уйдёт. Она навсегда останется внутри.

Саид сидел на кровати, сложив руки в замок и бездумно пялясь на свадебное платье, что до слепоты белым напоминанием выворачивало душу. Дурная это привычка – изводить себя.

— Что надо? — отозвался глухо и, взяв с тумбочки почти опустевшую бутылку с виски, приложился к горлышку.

— Пришёл увидеть брата, — Марат прошёлся вдоль стены, встал напротив. — А ты всё бухаешь?

— Бухают – это когда напиваются. А у меня даже нажраться не получается.

— Даже если получится – не поможет. Тебе не кажется, что пора принять тот факт, что она…

— Она жива. И мне плевать, что вам там кажется.

— Это нелегко принять, я знаю. Но рано или поздно придётся. И чем дольше ты обманываешься, тем больнее будет потом. Это нельзя отсрочить. Нельзя оттянуть. Поверь мне, брат. Я сам пережил то, о чём сейчас говорю.

— Чего пришёл, Марат? Няньки мне не нужны, — отбросив пустую бутылку в угол комнаты, поморщился от её звона.

— Пришёл, чтобы поговорить.

— Слушаю.

— Вербин сказал, что ты забрал тело девушки. Но если помнишь, у него осталось тело мужчины.

— И?

— Тебе ведь известно, что это он. Радугин.

— Дальше что?

— А то, что твоя Надя была с ним. Соответственно, женское тело принадлежит…

— Не ей. Если ты припёрся, чтобы ебать мне мозги, то лучше сразу проваливай. В ваших с Вербиным умозаключениях я не нуждаюсь. Предпочитаю жить своим умом.

Марат шумно выдохнул, прошёлся по комнате. Жутко здесь. Как в склепе каком-то. Платье ещё это…

— Тогда у меня к тебе предложение. Есть один мужик… Молох. Может, слышал о нём? — не дождавшись ответа Саида, продолжил: — Он через неделю с зоны выходит. Говорят, раньше чистильщиком был. Мог достать любого человека хоть из-под земли. Никому не удавалось от него скрыться. Даже сваливших за бугор политиков вылавливал. Если ты приведёшь себя в чувство, я сведу тебя с ним.

— А тебе что от этого? — Саид поднял на Марата уставший взгляд красных глаз, прищурился.

— Не ищи подвох там, где его нет. Как бы ты ни относился к своей семье, нам ты по-прежнему не чужой. Мне ты брат. Как-нибудь я набью тебе морду за дерзость, но это будет позже. Сейчас я хочу, чтобы мой брат вернулся.

Саид поднялся, и на этот раз поморщился Марат. В расстёгнутой несвежей рубашке с пятнами крови, весь заросший, со сбитыми кулаками, он походил на Варвара, когда тот потерял сына и жену. Влюбился, значит, мелкий. Хм… Забавно. Саид всегда был копией отца, кто бы мог подумать, что он вообще умеет любить. Хотя, если вспомнить историю старика и матери Саида… Наверное, всё же умеют.

— Куда ехать?

— Пока никуда. Его всё равно выпустят только через неделю. А ты приведи себя в порядок и включай мозги. И пообещай мне, если Молох не найдёт твою женщину или докажет, что она погибла – ты перестаёшь себя истязать. Слышишь?

Саид не услышал. Он вообще не слышал ничего и никого, кроме её голоса. И так отчаянно боялся его забыть и больше не услышать, что не пускал в свою голову голоса других.

***

Сейчас

— В неоплатном долгу, говоришь? — Молох усмехнулся, окинул братьев внимательным взглядом. — Отказаться, я так понимаю, не могу?

— Не можешь, — всё так же угрюмо произнёс Саид. — Поверь, лучше иметь меня в должниках, чем во врагах.

Что ж, ни разу не тонкий намёк был понят и принят. Молох молча кивнул, поднял свой бокал с виски.

— Тогда с вас гостиничный номер с хорошим баром и пара шлюх. И неделя мне на отдохнуть.

— Три дня, — буркнул Саид, толкая бутылку с виски в направлении Молоха. Та заскользила по столу и остановилась, перехваченная рукой Елисея.

ГЛАВА 3

Я подошла к окну, осторожно выглянула наружу и вздрогнула, когда за спиной послышались негромкие шаги.

— Я же говорил, не открывать шторы. Какое из этих трёх слов тебе непонятно?

— Прости, — отшатнулась назад, затыкая тяжёлой шторой просвет. — Я просто по солнцу скучаю.

— Твоя любовь к солнцу может стоить мне жизни. А я не собираюсь подыхать, потому что какой-то бабе захотелось погреться. Обогреватель вон там, — указал на калорифер у кровати, куда я сама его и поставила.

— Мне кажется, ты слишком осторожничаешь. Нас уже давно никто не ищет. По крайней мере, так, как искали раньше.

Мужчина скривил губы в подобии ухмылки.

— Значит, ты не знаешь моего брата, раз так думаешь. Есть хочешь?

Я кивнула, облизнув потрескавшиеся от недостатка витаминов и отсутствия косметических средств губы.

— Садись, — он плюхнулся за столик, кивнул на стул напротив. Подвинул мне пакет с едой. — Разложи.

— Долго мы ещё здесь пробудем? — я достала контейнеры с мясом и овощами, открыла упаковку с хлебом.

— Посмотрим.

— Так долго на одном месте мы ещё не задерживались.

— Пока тихо всё. Видать, тебя и вправду уже не ищут, — уставился на меня испытующе. Ждёт реакции. Я уже не раз замечала, что ему интересны человеческие эмоции. Наверное, оттого что сам их не испытывает.

Но я уже научилась не показывать свои чувства. Жаль, я всё ещё их ощущаю…

— Что ж, это, наверное, хорошо.

— Но ты не испытываешь по этому поводу радости, ведь так? — не знаю, угадал он, или я пока плохо скрываю свои эмоции. Как бы там ни было, он прав.

— Не испытываю.

— Почему?

Я пожимаю плечами, попросту игнорируя его вопрос.

— Есть хочется, — ставлю на стол тарелки и приборы.

— Ты его любишь, — заключает он и принимается за еду.

— Я не знаю, — вру, потому что мне сложно признаться в этом даже себе. Мне вообще сложно что-либо объяснить.

— Как оно? Любить?

— Любить? — поднимаю на него потерянный взгляд. — Нууу… Это сложно пояснить словами. Это нужно чувствовать.

— Ясно.

— Ну ты ведь любил хоть кого-нибудь? Маму, отца, может? На худой конец собаку, кошку, хомячка. Хотя бы чувствовал привязанность?

Он поднимает на меня равнодушный взгляд.

— Нет.

— Совсем никого?

— Нет.

Как же всё сложно.

— Ну… Девочки тебе нравились в юности? Всем мальчишкам нравятся девочки.

Он поднимает на меня глаза, я смотрю в них и понимаю: он не был мальчишкой. С таким диагнозом не испытывают даже обычных детских радостей.

— Нет.

— А что ты любил: есть или одевать? Конфеты, может? Все дети любят конфеты.

— Мне было всё равно.

— Да… Это грустно, наверное. Ничего не чувствовать.

— Я чувствую гнев и злобу. Иногда возникает желание кого-то убить. Это же тоже чувства.

Я едва не давлюсь куском мяса, прокашливаюсь.

— Ну, вообще, да. Это тоже чувства. Только они больше животным подходят. Извини, — опускаю взгляд в свою тарелку, а он невозмутимо продолжает жевать свой стейк.

— Люди хуже животных. Это факт, который даже доказывать не нужно. Я не прав?

— Нет, ты во многом прав. Но помимо гнева и желания убивать люди чувствуют ещё много всего… К примеру, радость. Любовь. Огорчение. Желание поплакать или посмеяться. Одиночество, страх.

— А что хорошего в чувстве страха? Одиночество… Одиночество мне нравится. А радость и любовь – это для девок. Я же не девка.

Хмыкаю. Здоровенный нерусский бугай с акцентом, с бородой и шрамом, рассекающим лоб и весь левый висок. Совсем на девку не похож.

— Что?

— Ты ошибаешься, если думаешь, что любить могут только женщины. Мужчины тоже любят. И иногда даже сильнее, чем женщины. А страх, он не из приятных чувств, да. Но все вместе эти эмоции и делают нас людьми. Делают нас живыми, понимаешь?

Он не понимает. Он пытается, я вижу. Но не понимает, потому что никогда этого не чувствовал.

— Животные тоже боятся. Все боятся. Кроме меня, — доедает последний кусок стейка и откидывается на спинку стула.

— Да. Кроме тебя, — соглашаюсь. — Но ведь и у тебя есть чувство самосохранения. Это уже хорошо, — не знаю, кого пытаюсь этим обмануть: его или себя?

— Ага. Хорошо. Хорошо, что я не совсем дерево, — смеётся, смеюсь и я.

— А что насчёт женщин? Пусть ты лишён многих чувств, но ведь испытываешь сексуальное влечение?

— Разумеется. Я же не импотент.

ГЛАВА 4

— Можно я останусь? — руки с красным, словно кровь, маникюром легли на его плечи, и Саида передёрнуло от этого прикосновения.

— Нет.

— Почему? Я могла бы вам помочь… — прошептала девушка, склонившись к его уху.

— Я не люблю, когда кто-то стоит за моей спиной. Выходи оттуда.

Её ладони соскользнули с его плеч, прошлись по рукам с закатанными рукавами рубашки.

— У вас красивые тату…

Тату… Дура тупая. Тату у девочек на жопе, а у него шрамы. Шрамы, которые никогда не зарастут. Болью он напоминает себе, что всё ещё дышит.

— Тебя как зовут?

— Вероника, — протянула обиженно девка.

— Слушай, Вероника, у тебя какая задача? Чем ты здесь занимаешься?

— Я ваш секретарь, — вконец растерялась. Хотя, скорее, делает вид, строит из себя тупицу.

— Тогда что ты здесь делаешь? — взглянул на неё устало.

— Кофе вам принесла, — виляя задом, обтянутым атласной тканью, прошла вперёд, встала перед ним в позу, рекламируя товар лицом.

— Принесла. Что ещё?

— Хочу помочь вам расслабиться. Вы в последнее время…

— То, какой я в последнее время, тебя не должно ебать, Вероника. А теперь пошла отсюда, пока я тебя не вышвырнул из окна одиннадцатого этажа. Или в бордель отправлю, там тебе самое место, похоже. У меня есть парочка стриптиз-клубов, там высопрофессиональные шлюхи работают. Работёнка прибыльная. Хочешь?

Девица сложила пухлые губы трубочкой и повиляла накачанным задом к двери.

— Позовите меня, если захотите кофе, поесть или минет. Я всегда к вашим услугам, Саид Саидович, — наглая шалава даже не обиделась, не испугалась. И где только отец таких берёт?

Вспомнив об отце, снова набрал его телефон, но в динамике опять зазвучали лишь длинные, монотонные гудки. Куда он делся? Почему оставил всю свою охрану и не отвечает на звонки? Может, отследить?

Хотя Саид знал: если отец не захочет, найти его не получится. А может, и не стоит? Может, он с бабой где-нибудь отдыхает?

— Стойте! Стойте! Вы куда? Подождите! Саид Саидович занят! — из приёмной послышался вопль секретарши, и Саид поморщился. Похоже, тишины здесь он не дождётся.

— Отойди с дороги, — послышалось презрительное, а Саид, узнав голос, выругался.

Хадия вошла в кабинет, захлопнула дверь перед носом охреневшей Вероники и сделала несколько неуверенных шагов. Пронеслась взглядом по кабинету, остановилась на нём.

— Здравствуй, — поднялся, вздыхая. Отодвинул для неё стул. — Рад видеть, — ложь, разумеется, но вежливость ещё никто не отменял.

— Здравствуй, сынок. Объяснишь мне, что происходит? — она тут же обуздала эмоции, снова надела маску ледяной суки. И как этой женщине удаётся так хорошо скрывать свои эмоции? Отец, что ли, научил? Или брак с ним – человеком, который никогда её не любил?

— А что происходит? Чай, кофе?

Мачеха отрицательно мотнула головой, дождалась, пока он вернётся к своему креслу.

— А ты не знаешь разве? Где твой отец, Саид?

— Честно говоря, понятия не имею, — вот это уже правда. — Я не видел его несколько месяцев. А что?

— Вы говорили с ним?

— Нет. А что? — спросил уже с нажимом, а Хадия закрыла глаза, словно от боли, покачала головой.

— Мне бы тоже хотелось знать, что. Его нет уже столько времени, на звонки не отвечает, не перезванивает. Охрана здесь, и никто не знает, куда он подался. Я волнуюсь.

Она лжёт. Хадия не волнуется за отца, потому что все прекрасно знают: Саида-старшего убить весьма и весьма трудно. И если он исчез, значит, сам того захотел. А переживает она отнюдь не за его здоровье. Хадия чувствует, что у старика завелась очередная любовница. Вот и прибежала искать.

— Не стоит переживать. Он, скорее всего, уехал куда-нибудь за границу, — трахать свою новую бабу где-нибудь на островах. — По делам. Скоро вернётся.

— Так ты что-нибудь знаешь? — прищурилась, подавшись вперёд. Это Хадия от отца переняла эту привычку. Правда, у Хаджиева-старшего получается куда органичнее. Взгляд мачехи заставил только мысленно усмехнуться.

— Сказал же, нет. Он не отвечает и на мои звонки. Занят, наверное.

— А ты как? — она вдруг потянулась к его руке, накрыла её своей ладонью. Какого лешего сегодня все хотят его потрогать? Вот нахрена? Руку не отдёрнул, но пропустил по телу неприятную дрожь.

— Нормально я. Работаю.

— О Наде ничего неизвестно? Хотя бы какая-нибудь зацепка? — от её имени, прозвучавшем из чужих уст, стало больно в районе лопаток. Каменной тяжестью вновь навалилась апатия.

— Нет. Ничего.

— Мне так жаль, сынок, что ты снова переживаешь этот ужас. Поверь, мне самой очень больно оттого, как ты мучаешься сейчас. Никто не заслуживает такого…

— Да. Никто, — ответил кратко, отчаянно желая завершить этот бесполезный трёп. На исходе третий день. Пора звонить Молоху, дать ему пинка, чтобы начал, наконец, работать. Зачем он вообще дал ему эти три дня? Хотя… Больше ждал. И если Молох откажется, то ему, Саиду, останется только поджечь свои надежды на том проклятом пепелище.

ГЛАВА 5

— Приятного аппетита, — улыбаюсь Шамилю, а тот, глядя мне в глаза, как на нечто недвижимое, медленно пережёвывает салат. — У нас сегодня много овощей. Спасибо.

— Не хочу, чтобы ты откинулась.

— И за это спасибо, — хотя я знаю, что по большому счёту ему плевать. Просто мы друг другу удобны сейчас. А когда я стану приносить больше хлопот, чем пользы, он просто избавится от меня.

— Там ещё курица для тебя.

— Тебя долго не было, — с наслаждением кладу в рот лист «айсберга», и скулы сводит от удовольствия. Жить в заточении, оказывается, не так чудесно, как мне казалось ранее.

— Дела были. После того, как клан бросил меня, приходится искать себе работу, чтобы от голода не опухнуть. И тебя вот кормить надо, — тут он, конечно, лукавит. Не заметила, чтобы у Шамиля были проблемы с деньгами. Хотя бы квартиры, которые он снимает на целый месяц, а уходим мы через неделю-две. Да и далеко не курятники снимает.

— Не нужно мне напоминать, что я тебе должна. Я и так помню.

— Как ты себя чувствуешь? Ребёнок моего брата все силы из тебя вытянул. Похожа на мумию.

— Спасибо за комплимент, — хмыкаю, хотя внутри уже поднимается волна боли и слепого, беспомощного гнева. — Ты не мог бы больше не говорить об этом?

— Вот видишь? Тебе больно. И что хорошего в этих чувствах? Они же пожирают вас изнутри, как червь яблоко. Это отвратительно. Мне жаль вас. Тех, кто испытывает боль. Вы жалкие и беспомощные.

— А мне жаль тебя, — отрезаю, отталкивая от себя тарелку с салатом. — Потому что ты не умеешь чувствовать. Как ты там сказал? Дерево?

— Я умею воспроизводить чувства. Вспомни, даже ты не сразу поняла какой я, а?

Да, тут он прав. Социопаты*, как правило, умны и изворотливы. Такой человек в состоянии обмануть даже бывалого психиатра. Что уж говорить обо мне – той, что не разглядела в самом близком человеке психопата, склонного к убийствам.

— Актёр ты, конечно, замечательный. Только чувствовать всё равно не умеешь, — не желая больше продолжать этот разговор, поднялась, но, уловив на себе потемневший взгляд Шамиля, села обратно.

— У нас уговор, — напомнил он.

— Если хочешь, чтобы я с тобой говорила, не задевай мои чувства. Не все здесь такие, как ты.

— Договорились, — беззаботно пожал плечами. — Передай курицу, раз не ешь.

***

— Сынок! Ну наконец-то! Хаджар уже три раза подогревала ужин, — у порога его встречала Хадия с чашкой кофе в руках. Давно, видать, выглядывает, кофе-то уже плёнкой покрылся.

Нет, зря всё-таки разрешил ей вернуться. Нужно было сказать, чтобы дождалась отца. Теперь даже дома покоя ему не будет.

— Я спешу. Заехал только переодеться, — проскочил мимо, пока она не придумала причину, чтобы остановить его. — У меня много дел.

— Но… Сынок! — всё-таки окликнула, и Саиду скрепя сердце пришлось остановиться.

— Что?

— Я пригласила на ужин одну замечательную девушку. Она родом из Грозного, родители переехали сюда уже давно, но воспитали её правильно. И я подумала…

— О чём ты подумала? — повернулся на первой ступеньке лестницы, вцепившись пальцами в перила.

Хадия отшатнулась, уловив его настрой, но стойко выдержала убийственный взгляд Хаджиева. Ей не привыкать.

— О том, что хватит себя изводить. Думаешь, нам всем легко видеть, как ты истязаешь себя день за днём? Тебе пора жениться, сынок. Поверь мне, это поможет. Ты знаешь, как сильно я тебя люблю. Я никогда не баловала так сыновей, которых родила сама, как баловала тебя. И не нужно опасаться меня, прошу. Я твоя мама. И я знаю, как будет лучше для тебя. Потому что я хорошо знаю тебя и твоего отца. Любовь не вернуть, но семья поможет тебе справиться с этой болью. Как я помогла твоему отцу, когда он потерял… Её. Ты ни разу не назвал меня мамой или хотя бы тётей… Но ты мой сын, как бы там ни было. Я ответственна за тебя. И поэтому прошу, не уходи сегодня. Останься. Это знакомство ни к чему тебя не обязывает. Если девушка не понравится, мы найдём другую. Любую, какую только захочешь. Сынок? — она приблизилась, коснулась его руки. А у Саида красная пелена в сознании. Не от злости на Хадию, нет. Её-то он как раз хорошо понимает. От мысли, что, возможно, Нади больше нет. Действительно нет. И ему придётся всю жизнь искать её запах с другими женщинами. С теми, которых никогда не полюбит так, как полюбил её.

Как отец. Всю жизнь мающийся и не находящий себе места. Потому что Хаджиев может иметь любую женщину, только не ту, которую любит.

— А с чего ты взяла, что залечила раны отца? С чего ты взяла, что он забыл мою мать? Почему ты решила, что его боль прошла?

Хадия склонила голову, закрыла глаза. По щеке скатилась слеза, и Саид подумал, что это, наверное, жестоко, вот так напоминать ей о нелюбви отца. Женщине, которая, несмотря ни на что, вырастила сына своего мужа от другой. Это, наверное, больно. Но плевать.

— По крайней мере, он больше не лезет под пули, как раньше. Я тогда, и правда, думала, что его убьют. Что придёт однажды кто-нибудь в наш дом и скажет, что Саид погиб… Может, он и не любил меня никогда, но я отдала всю себя вам. Меня тебе не в чем упрекнуть, сынок, — подняла на него глаза, полные слёз, сжала своими пальцами его запястье. — Подумай о том, что я сказала. Пусть не сегодня… Но подумай.

ГЛАВА 6

— Так, получается… Получается, что в последний раз её видел мужик, тело которого нашли в сгоревшем доме. И больше свидетелей нет, — Молох поморщился. Да, исходные данные не очень. Были бы они получше, Саид и сам бы её нашёл, без посредников.

— Нет, — вздохнул, покосившись на голую девку, что никак не могла отыскать свои шмотки. — Твоя подружка ещё долго будет здесь уши греть?

— Она шлюха, а не подружка, — поднял на него серьёзный взгляд Молох. — Эй ты… Маша, можешь резче собираться?

— Я не Маша.

— Да насрать, — Молох опустошил стакан с виски, удовлетворённо крякнул. — Проваливай. Деньги на тумбочке.

Девица испарилась, прихватив с собой внушительную пачку денег, на что Саид вздёрнул бровь.

— Это на зоне за пошив рукавиц так хорошо платят?

Рот Молоха пополз набок в насмешливой ухмылке.

— На воле кое-что осталось. Больше не обижай меня такими вопросами.

Саиду нравился этот мужик. Есть в нём сталь, закалённая годами. Есть стержень. Немногословен, но умеет слушать и слышать. Да и десять лет на зоне без всякой помощи извне – это серьёзно. Далеко не каждый выживет.

— Сложно тебе сейчас? Наверное, смотришь по сторонам и не понимаешь, что вообще происходит.

— Есть такое, — кивнул тот. — Но по большому счету насрать. Я заработал себе на безбедную старость и возвращаться в это море дерьма не планирую. Вот найду твою подругу, решу свои вопросы и свалю отсюда подальше. Куда-нибудь на острова, мулаток трахать.

Говорил как-то безрадостно, и Саиду показалось, что Елисей лукавит. Никуда он не уедет. Будет, видать, свою бабу караулить.

— Я выяснил, где она живёт. Твоя бывшая, — склонил голову набок, изучая реакцию Молоха.

— Зачем? Я и сам в состоянии её найти, — скрипнул зубами.

— Небольшая услуга. Чтобы ты не отвлекался от поисков моей женщины.

Молох поморщился, будто лимон сожрал.

— Больше не делай мне никаких услуг, если я не просил.

— Скажем так, твоя баба – моя подстраховка, что ты не спрыгнешь и не исчезнешь. Говорят, ты не только хорошо ищешь, но и качественно уходишь на дно.

Угрожать мужику его женщиной – это жёстко. Да и не любит Саид впутывать в дела баб. Но в этот раз всё по-другому. Будто чувствовал, что у него остался последний шанс найти Надю. И упускать его Саид не собирался.

— Нечестная игра, — усмехнулся Молох, а на глубине глаз вспыхнула такая знакомая Саиду ярость.

— Не волнуйся. Я даю тебе слово, что она не пострадает, если ты выполнишь свои условия сделки. Слово Саида Хаджиева. Так с чего начнём поиски? Какие будут идеи? Сразу предупреждаю, мои люди проделали много работы, и ты не удивишь меня идеей найти свидетелей или прочесать страну в сто пятьдесят пятый раз.

— Я работаю один, Саид. Своими методами. Твою женщину я найду, а от тебя требуется лишь не мешать мне. И твои горные орлы пусть кружат где-нибудь подальше от меня. Это моё условие.

***

Паршиво. Паршиво это до ужаса, когда не можешь ничего сделать. Ты вроде как всемогущ, но в то же время абсолютно бессилен. И ничего не изменить. Это хреново.

Он согласился с условиями Молоха. Плевать, как тот провернёт дело. Лишь бы получилось. Лишь бы увидеть её ещё раз. Понять, что тогда произошло и где она сейчас. О том женском теле он старался не думать. Не думать, чтобы не сойти с ума. Чтобы не поверить, что это конец и её больше нет. Потому что тогда у него пропадёт цель. Не иметь цели и желаний – это страшно. С ним уже однажды так было. Тогда его вытащил отец и братья, но тогда он был ребёнком. Дети легче переживают трагедии. Они их забывают. Не всегда и не полностью, но боль притупляется. Сейчас, уже во второй раз он, наверное, не выдержал бы такого удара.

В больницу вошёл через чёрный ход, швырнув санитару купюру. Тот, обрадовавшись, с лакейской ухмылкой распахнул перед Хаджиевым дверь и отошёл в сторону.

— Добрый вечер, Саид Саидович, — послышалось уже у палаты, и он повернулся на голос. — Рада вас видеть, но вам не кажется, что время немного неподходящее для посещений?

— Нет, не кажется. Как он?

— Всё так же. Стабильно. И ночные посещения ему совершенно не идут на пользу.

— За те деньги, что я даю на твою больницу, доктор Анна, он уже должен бегать кросс по утрам, — снова проигнорировал её укор.

Женщина заправила тёмную прядь волос за ухо, и в груди что-то закололо. Так же делает Надя, когда нервничает.  Первым делом начинает приводить в порядок причёску.

— Знаете, Саид Саидович, не всё в этом мире решают деньги. И мне очень жаль, что вы до сих пор этого не поняли. Это всё издержки воспитания, я считаю. У детей, выросших с золотой ложкой во рту, часто случается когнитивный диссонанс, когда они впервые сталкиваются с тем фактом, что не всё происходит так, как им бы того хотелось. Видите ли, есть вещи, на которые сумма перечисленных вами денег не влияет. Подумайте как-нибудь над этим, — улыбнувшись, сунула руки в карманы светло-синей формы и прошла мимо. — Доброй ночи.

ГЛАВА 7

Пять дней спустя

— Ты обижаешься на меня, — заключил он, усаживаясь напротив. Это уже стало некоей традицией – разговаривать за обедом или завтраком. Ужинаю я обычно одна. — Но тем не менее приготовила еду, — мазнул взглядом по подрумянившейся в духовке курице.

— Мне уже гораздо лучше, вот и стараюсь шевелиться, как сказал врач. А у тебя как дела?

— У меня всегда всё замечательно, — усмехнулся, и в этой улыбке я вдруг увидела Саида.

— Рада за тебя.

— А за себя? За себя ты рада?

Я опустила взгляд в свою тарелку, пожала плечами.

— Не особо. Но… Будет лучше. Потом. Я в этом уверена.

— Потом – это когда? Когда ты перестанешь думать о моём брате и его ребёнке?

— Да, наверное… Ладно, давай поговорим о чём-нибудь другом. К примеру, о нашем уговоре. Когда всё закончится… Что ты намерен делать?

Он пожимает плечами, испытующе смотрит на меня.

— Как и договаривались. Разбежимся в разные стороны. Уверен, ты с первого дня нашего знакомства этого хочешь.

Тут он прав. Большой плюс социопатов – они умны. Если, конечно, не сходят с ума. Но и в своём сумасшествии их интеллект может переплюнуть интеллект учёного физика или психиатра. Хотя Шамиль мне особо умным поначалу не показался. Ещё куча его талантов: он хитёр и изворотлив, а когда нужно, может показаться идиотом или просто умалишённым. Прикинься дурачком – и весь мир у тебя на ладони.

— А я больше чем уверена, что мы оба этого хотим. Но реальность такова, что приходится терпеть общество друг друга. И нет, я не обижаюсь на тебя. Просто не хочу, чтобы ты топтался по моей душе своими грязными, бездушными сапожищами. Понимаешь? Мне больно, когда ты говоришь о ребёнке или Саиде.

— Тогда почему ты считаешь, что любовь – это хорошо? Если она приносит с собой лишь боль, какой от неё прок? — склоняет голову набок, совсем как Саид. Внешне они совсем не похожи, но повадки… Да, что-то общее, определённо, есть.

— Нормальным людям она приносит счастье. Но его ещё нужно построить. А такие, как мы с Саидом… Мы не умеем строить. Мы лишь рушить умеем, — отпиваю из стакана апельсиновый сок, даю себе передышку.

— А я бы смог построить, как считаешь? Что-нибудь создать? Не сейчас, потом, — иногда мне кажется, что он насмехается надо мной, а иногда – что просто дурачится.

— Ты не мог бы. Для того, чтобы подарить кому-то любовь, её тоже нужно чувствовать.

— То есть чувствовать боль?

— Любовь и боль – это не одно и то же, Шамиль.

Он пожимает плечами, кривится.

— Ну, не знаю. Глядя на тебя, складывается совсем другое мнение.

— Признайся, ты ведь хочешь узнать, как это. Тебе хотелось бы полюбить кого-то, быть кому-то нужным. А иначе зачем это всё? Наши беседы… Такие, как ты, не тратят время попусту.

Шамиль двигает к себе тарелку с куском курицы, щедро поливает его соусом.

— Ошибаешься. Я не хочу вашей любви, от которой вас коротит и ломает. Я хочу снова не попасть в дурку. Для этого мне нужна твоя помощь. Вот и всё.

***

Открылась дверь номера, Молох сделал шаг в сторону, пропуская гостя.

— Какие у тебя для меня новости? — без приветствий и долгих пауз прямо с порога начал Саид.

— И тебе доброе утро. Чего так рано? Я спал ещё.

— А должен бы работать, — Саид прошёлся по просторному номеру, остановился напротив кровати, где, растянувшись звездой, спала голая девица. — Ничего такая. Всю ночь её пялил?

Молох вздохнул, накинул на себя халат.

— То, что я согласился оказать тебе услугу, не значит, что ты можешь врываться ко мне ни свет ни заря и качать права.

— Это не услуга. Ты работаешь на меня.

— Я ни на кого не работаю. Никогда. Я сам по себе. И работаю исключительно на себя. Если тебя не устраивает, как я работаю, ты можешь отказаться от моих услуг и отыскать свою бабу сам. Хотя, погоди… Ты ж искал уже, да?

Саид усмехнулся, подавляя в себе желание затолкать Молоху в рот ствол и нажать на спусковой крючок раз так пять.

— Да. Я не нашёл её. Именно поэтому сейчас ищешь ты. И если не найдёшь – я тебя грохну. Вместе с твоей тёлкой, которая сейчас трахается с другим мужиком.

Отдать ему должное, удар Молох выдержал. Только знакомый огонь на дне зрачков полыхнул. Это больно. Так, что, кажется, будто кто-то вскрывает тебе грудную клетку ржавым, тупым тесаком. Больно от мысли, что она может быть с другим.

Правда, Саид боялся иного. Того, что её вообще может не быть.

— Тогда её не найдёт никто и никогда. А ты так и будешь ходить по утрам на те руины и сидеть на сожжённой земле до рассвета, — отдача прилетела мгновенно. Ни один мускул на лице Саида не дрогнул, но внутри всё кислотой затопило. Зашипели кровавые ошмётки сердца. Казалось, он даже услышал это.