Сакральное слово

Супер сделка

Дверь переговорной захлопнулась. Овации остались внутри. Юра остановился в коридоре и улыбнулся. Впервые за последнее время. Эта сделка забрала много сил и эмоций, но он снова победил...

«Сработало... Идеально сработало», — пронеслось в голове. Его память, этот дар и проклятие — гипермнезия, — срабатывал всегда. Он помнил всё, что когда-либо видел, читал или слышал. Прямо сейчас перед его внутренним взором всплывали страницы десятилетней давности. Биографии партнёров, расшифровки их старых интервью, отчёты об их первых сделках, даже обрывки их выступлений на студенческих конференциях... Мать в детстве боялась, что раз он всё помнит, то рано или поздно его башку разнесёт к хуям собачьим. Но этого, конечно же, не случилось, и от суперпамяти была одна польза. Он знал о своих визави всё: их тайные амбиции, невысказанные страхи, старые обиды и затаённые мечты. Он стал суперпродажником, потому что мог становиться отражением клиента и говорить с ним только о самом важном для него. Чужая психология — это самый ликвидный товар.

Сделка была адская...гениально пройденная на грани фола, но состоялась... Его кейс теперь будут разбирать на бизнес-курсах, а акционеры следующие полгода будут купаться в деньгах, как и он сам, конечно.

Из-за закрытой двери всё же доносился взволнованный гул голосов. Акционеры открывали шампанское и обсуждали гениальность Юры. Он поймал себя на том, что ловит каждое слово, и тут же спохватился. Сентиментальность — это удел лузеров. Он выпрямил спину, с наслаждением потянулся, заложив руки за голову. Костюм от Brioni сидел на нём безупречно.

На пути к его угловому кабинету с панорамой на пол-Москвы сидела Лена, бухгалтер. Молодая и глупая, но с фантастическими данными, которые она сама, кажется, ещё не до конца осознала. Она что-то увлечённо печатала, склонившись над клавиатурой.

— Леночка, не усердствуй так. Это ж не диссертация, а обычный отчёт, — бархатный голос Юры заставил её вздрогнуть.

Лена подняла на него сияющие глаза,и на её лице расплылась восторженная улыбка:
—Юрий Сергеевич, поздравляю! Все в офисе только о Вас и говорят!

— Говорить — мало, делать надо, — он легко, без намёка на пошлость, шлёпнул её по спине, проходя мимо. Жест был одновременно отеческим и владельческим. — К концу дня жду сводный отчёт по Ближнему Востоку. И чтоб без ошибок, как в прошлый раз, хорошо?

Девушка тут же закивала,стараясь выглядеть максимально серьёзной:
—Конечно, Юрий Сергеевич!

«Умница», — мысленно бросил он, уже заходя в свой кабинет. Секунда и его палец набрал номер на огромном сенсорном экране телефона.

— Алё, солнышко? — его голос мгновенно приобрёл интимные нотки. — Слушай, насчёт вечера… У меня тут ЧП федерального масштаба, я просто в шоке. Нет, нет, всё в силе. Просто встретимся не в восемь, а в десять. Да, я помню, что у тебя съёмки в шесть… Сорвусь с совещания ради тебя, всё решу. Жди смс с адресом. Целую.

Он бросил трубку, не дожидаясь возражений. На другом конце была топ-модель, чьё лицо смотрело с половины билбордов города. Но Юре всегда было похеру на других, его время всегда будет стоить дороже.

Спуск с 72-го этажа башни «Федерация» в роскошном лифте... Он ощущал, как вся Москва раскинулась где-то внизу, и он, хозяин, спускается в свои владения. Сейчас он выйдет на улицу, и город, как всегда, прогнётся под него.

У подъезда его уже ждал чёрный Maybach. Его корпоративный автомобиль с личным водителем.

— В «Гараж», Саныч, — бросил он, опускаясь в мягчайшую кожу заднего сиденья.

Машина тронулась с места, заставляя откинуться на спинку. Он закрыл глаза, пытаясь поймать ускользающую волну триумфа. Но внутри уже копошилось что-то другое — пустота, которую не заполняли ни цифры на счетах, ни восторги коллег, ни тело очередной красотки. Он грубо отогнал эту мысль. «Херня, — определил он её. — Надо просто развеяться».

Бар «Гараж» был его отдушиной. Никакого пафоса и стеклянных небоскрёбов. Простое дерево, запах калёного дыма, приглушённая музыка и… Женька. Его друг детства, застрявший где-то на уровне начальника отдела в какой-то районной управе. Без амбиций, без блеска, но зато свой.

Женька сидел уже в их привычном углу, с тоской разминая в пальцах салфетку. Перед ним стоял нетронутый бокал пива.

— Ну что, министр еще нераспиленных бюджетов, как жизнь? — Юра грохнулся в кресло напротив, привлекая внимание официанта. — Виски. Macallan. Двойную. И неси сразу бутылку, чтобы не бегать.

Женька вздохнул.

— Привет, Юр… Живём потихоньку. Бюджет режем, отчёты пишем. Мечтаю о выходных.

— Выходные? Это для тех, кто не знает, куда девать время и деньги, — Юра получил свой бокал и сразу отхлебнул изрядную порцию. Огонь разлился по жилам, прогоняя остатки странной тоски. — А у меня, брат, событие. Только что мир спас. И заработал на этом, — он щёлкнул пальцами, — три сотни процентов.

Женька скептически поднял бровь.

— Снова кому-то что-то впарил?

— Вообще-то моим новым африканским друзьям, — поправил Юра, наслаждаясь моментом. — И не впарил, а закрыл их потребность в пшенице. Они аж всплакнуть готовы были от благодарности.

— И не стыдно? — Женька отодвинул своё пиво. — Ты же в курсе, что у них там не то что голод, там уже, говорят, до людоедства кое-где доходит. А ты им зерно по цене икры осетровой впариваешь.

Юра фыркнул так, что чуть не поперхнулся виски.

— Ой, да ну тебя нахуй с этим людоедством! Это их разводка для лохов, чтобы скидку выбить! Все эти разговоры про гуманитарку — сказки для бедных, чтобы им не так обидно было, что они нищие и слабые. А моя работа — делать деньги. И я её сделал. Блестяще. Пока они там в своих песках молиться будут на мою пшеницу, я уже следующий контракт готовить начну.

Женька покачал головой, его лицо исказилось от отвращения.
—Слушай, Юр... Это ведь не работа. — Он произнёс это тихо, но с надрывом. — Это же просто аморальный пиздец! Наживаться на чужой беде — как вообще можно?

Штурм

Холод. В ногах, в груди, в окоченевших пальцах, везде... Он пришёл в сознание от всепроникающего, тотального холода. Тело ломило, будто его переехал грузовик, а потом ещё и попинали по почкам.

Он попытался пошевелиться, и спина в ответ заныла от контакта с чем-то твёрдым и шершавым. Мозг, ещё затуманенный, пытался осознать происходящее. «Что за хуйня?»

Вместо привычного кожаного салона «Майбаха» — какие-то ебучие доски, промёрзшие насквозь.

И запах. «...Блядь. А почему вокруг воняет сапожной ваксой, горелым мясом и говном?» Эта вонь била по ноздрям, как кулаком. И ещё он интуитивно почувствовал, что пахло смертью.

Он заставил веки разлепиться, и перед ним проплыл полумрак, прорезанный тусклым светом из щелей в потолке. Земляные стены, подпертые кривыми брёвнами, сырость. Горькая усмешка вырвалась наруку. «Блиндаж, как в кино... Только дерьмовом».

Он был одет в грубую, промокшую шинель. Руки сами собой потянулись к лицу — большие, красные, с облупленной кожей. Это были чужие руки, не его...

Прямо над ухом раздался голос:
—Ты жив, старина? Выглядишь хуже, чем после вчерашних залпов русской «Катюши».

Он дёрнулся и увидел мальчишку. Лет восемнадцати, с прозрачной кожей и огромными глазами, в которых застыл немой ужас. Его пальцы судорожно сжимали приклад винтовки.

Юра и сам не понял, что его испугало больше? Вид немецкого солдата или то, что он понял каждое слово с пугающей отчётливостью. «Как так? Я знаю немецкий? Что за хуйня тут происходит?»

Он попытался ответить. Хотел закричать: «Кто ты?». Но его горло сжалось, и вместо этого он сипло выдавил:

— Всё в порядке. Просто отходняк.

Его собственные губы растянулись в слабую улыбку. Это было жутко. Он не управлял своей мимикой. Паника ударила в голову. Он отшатнулся, ударившись затылком о бревно.

— Русские… они близко, — прошептал мальчишка, и его голос сорвался. — Говорят, наш полк в окружении. Мы все…

«Окружение. Русские. Зима». Память, его проклятый дар, в одно мгновение воскресила всё, что он когда-либо знал о войне. Школьные учебники, документальные фильмы, случайные статьи... всё это сложилось в единую, безжалостную картину. И мозг выдал диагноз: «Юра... тебе пизда».

Это был ужас, помноженный на полное знание истории человека будущего. Он знал, чем это кончится. Зна́л, как именно будут умирать люди вокруг. И знал, что его собственная смерть уже прописана в учебниках, которые он когда-то пролистал.

Он сжал эти чужие, неслушающиеся пальцы в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь болью вернуть себя в реальность — любую, только не эту. Ладони были липкими от пота, и от этого ему стало ещё противнее. Но боль была чужой, приглушённой, как сквозь вату. Откуда-то сверху, сквозь брёвна, доносилось навязчивое кап-кап — талая вода просачивалась в блиндаж. Где-то вдали загрохотало, и заскулил пёс, и этот звук был почему-то страшнее всего. Его собственные зубы стучали так, что казалось — вот-вот раскрошатся. Его сознание, всегда такое острое и язвительное, отчаянно металось, натыкаясь на стены сюрреализма происходящего. «Это галлюцинация. ЛСД в виски подсыпали. А может, инсульт». Он мысленно представил свой кабинет, панорамные окна, ощущение власти — и тут же его взгляд наткнулся на капли пота, замерзающие в щетине на его же, но не его, запястье. И стало хуже. Потому что его безупречная память, этот предатель, услужливо подсказала: при инсульте тактильных ощущений во время галлюцинации не бывает. Значит... Значит, это по-настоящему. Его, Юру, того, кто мог купить и продать всё что угодно, просто... подменили. Выдернули из его жизни и вставили в этот готовящийся к смерти мешок из мяса и костей. И что самое ебанутое — это то, что с этим знанием, с этой проклятой энциклопедией ужаса в голове, он не мог сделать абсолютно ничего. Он был не солдат, а обычный испуганный человек, понимающий, что умрёт в ближайшее время. И эта мысль, полная бессилия, была страшнее любого снаряда.

— Aufstehen! Alle raus! Sofort! — рёв где-то у входа в блиндаж пробил густой воздух, как нож масло.

Юру подбросило на нарах. Его новое тело, не дожидаясь команд из мозга, уже стояло на дрожащих ногах. «Что за крик? Меня зовут?» — пронеслось в панике. Но мозг с опозданием понял смысл сказанного: «Встать! Все наружу! Немедленно!»

Его затолкали в общий поток. Он вынырнул из блиндажа, и его ударило в лицо слепящей белизной, смешанной с едким дымом. Мороз обжёг лёгкие. Он стоял по колено в снегу, перемешанном с чем-то тёмным и плотным. Земля. Воздух, кроме гари и смерти, теперь явственно пах немытыми телами и прокисшими портянками.

«Охуенно. Почти курорт из рекламы в стиле "Посетите Подмосковье", — его внутренний голос, сорвавшийся с катушек, пытался шутить. — Только вместо шашлыка — снаряд в ебало, а вместо гида — какой-то пиздобол с орлом на фуражке».

Тот самый «пиздобол» — тощий лейтенант с перекошенным лицом — выкрикивал команды, тыча пальцем в сторону леса. Юра смотрел на него и понимал, глядя на лицо этого человека, что он уже мёртв, просто ещё не лёг в землю.

— Эй, ты! Вперёд, шевелись, мешок! — чей-то сорванный крик пробился сквозь гул в ушах. В следующий миг приклад врезался Юре в спину, и тупая, унизительная боль отозвалась в почках. Его тело, не дожидаясь команд, дёрнулось вперёд. «Ага, щас... Я двигаюсь... Я вообще в танце, блять», — мысленно простонал он, спотыкаясь о замёрзший труп в такой же серо-зелёной шинели. Труп лежал, уткнувшись лицом в снег, и выглядел на удивление аккуратно. «Наверно, быстро помер. Повезло, уёбку».

Его колонну погнали вперёд, к чёрной полоске леса. Снег хрустел на зубах. В левом сапоге отчаянно хлюпало — то ли вода, то ли кровь, разбираться было некогда. Рядом шагал тот самый мальчишка. Он непрерывно что-то бормотал: «Мама... пожалуйста... я хочу домой...»

«И я хочу, дружок. И я хочу. Только мой дом — это семьдесят второй этаж, а до него, блять, ещё лет восемьдесят...» — думал Юра, с завистью глядя на мальчишку. Тот хотя бы понимал, чего хочет.

Римские бани

Сознание вернулось к Юре. Последнее, что он помнил — ледяной снег и удар в грудь. А теперь... тепло.
«Заебись, — медленно проползла первая связная мысль. — Хоть не воняет говном и смертью».
Он лежал на чем-то упругом и мягком. Пахло сладковатым дымом благовоний, кожей и чем-то цветочным. Он осторожно приоткрыл один глаз.

Оштукатуренный потолок с небрежным, но явно дорогим орнаментом. Солнечный свет, мягкий и рассеянный, лился откуда-то сбоку.

«Охуеть. Я... в номере люкс? — его внутренний циник, оглушенный переменой декораций, попытался поднять голову. — Что, за проявленный героизм на фронте меня отправили в пятизвездочный рай?»

Он попытался сесть, и тело отозвалось привычной, чужой ломотой. Но не от холода, как в прошлый раз, а скорее от усталости. Он глянул на свои руки. Молодые, тонкие, с длинными пальцами. Чистые, без мозолей. На нём была простая, но чистая льняная туника.

В этот момент сбоку раздался нежный, серебристый смех.

— Смотри, Лея, он проснулся. И глаза у него, как у побитого щенка.

Юра резко повернул голову. В двух шагах от ложа стояли две девушки. Обе в легких, подпоясанных под самой грудью хитонах, откровенно подчеркивающих их формы.

«Твою мать... — мысленно выдохнул Юра. — А вот это уже серьёзное улучшение условий содержания. Где тут, простите, ресепшен? Я готов остаться здесь навсегда».

— Доброе утро, господин, — сказала темноволосая, ее голос был бархатным и насмешливым. — Наш господин Луций велел тебя разбудить и привести в порядок.

«Господин? — Юра внутренне подобрался. — Настолько люкс, что даже обслуга вызывает меня "господином"? Или это такая римская ирония?»

Он попытался ответить, но его горло издало лишь хриплый звук. И тут снова случилось странное. Его губы и язык сами сложились в слова, а в сознании всплыли обрывки фраз, как будто он всегда это знал. Язык был чужим, но память тела — отточенной и послушной, совсем как с немецким в прошлый раз. Слова текли легко, как будто он доставал их из глубин чужой, но уже своей памяти.

— Воды пожалуйста... — выдавил он на чистейшей, певучей латыни и сам удивился.

Светловолосая, Лея, тут же поднесла ему глиняную чашу с прохладной водой. Он жадно глотнул, и вода показалась ему нектаром богов.

— Господин Луций вчера заплатил за тебя целых пятьсот денариев на невольничьем рынке, — болтливо сообщила темноволосая, пока Лея поправляла складки его туники. — Говорит, увидел в тебе потенциал. Что ты не простой раб, а чуть ли не философ.

Вот тут всё окончательно встало на свои места. Удар был почти физическим.

«Раб с невольничьего рынка. Пятьсот денариев. Ахуеть!»

Весь его прошлый триумф, вся боль от гибели в снегах, сменились новым, изысканным видом унижения. Его, Юру, того, кто покупал и продавал целые правительства, купили. Как говорящего попугая. За пятьсот ебучих денариев!

Его лицо, не слушаясь, расплылось в вежливой улыбке. Мышечная и ментальная память прошлого владельца сработала без сбоев.

— Благодарю за заботу, — выдавил он, и его собственный, подобострастный тон вызвал у него рвотные позывы.

— О, он еще и вежливый! — рассмеялась темноволосая, и её грудь соблазнительно колыхнулась. Юра поймал себя на том, что смотрит туда, и тут же мысленно выругался. «Соберись, дебил! Твои личные сиськи сейчас принадлежат какому-то Луцию!»

В этот момент в помещение вошел рослый раб с лицом боксера-неудачника.

— Грек! Хозяин зовет на завтрак. Быстро, не заставляй господина ждать.

Юру подняли и легким, но недвусмысленным толчком в спину направили к выходу. Он шел по прохладному мраморному коридору, и его внутренний монолог выл от бешенства.

«Пятьсот денариев... Знаешь, Юра, твои акции пиздец как обвалились. В прошлой жизни тебя убили свои же, а в этой купили за горсть монет. Что дальше? Меня обменяют на осла или три амфоры дешёвого вина?»

Он видел роскошь вокруг — фрески, статуи, драпировки. И это лишь усиливало ярость. Он был внутри этого богатства, но не его хозяином, а гребаным рабом!

«Ну ничего, — подумал он, цинично оскалившись. — Я ведь гениальный продажник. Я впаривал пшеницу людоедам. Уж какому-то древнеримскому лоху я смогу впарить себя подороже. Сейчас я покажу им, что такое настоящее античное собеседование».

Его подвели к резным дверям, из-за которых доносились голоса и смех.

«Шоу начинается, — мысленно прошептал Юра, делая шаг вперёд. — Надеюсь, у этих уёбков хорошее чувство юмора».

Двери распахнулись, и Юру окатила волна звуков, запахов и света. Просторный триклиний, залитый утренним солнцем. Вокруг низких столов на ложах возлежали несколько римлян в белых тогах. В воздухе витал аромат жареного мяса, свежего хлеба, оливок и дорогого вина.

«Ну вот, — мгновенно оценил обстановку Юра. — Шведский стол. Только ложек, блять, почему-то нет и вилкой никто не пользуется. Дикари».

В центре, на самом почетном ложе, полулежал мужчина лет сорока с умными, пронзительными глазами и легкой улычкой на усталом лице. Наверное тот самый Луций, который купил его за пятьсот денариев.

— А вот и наш новый грек! — провозгласил Луций, жестом приглашая Юру подойти ближе. — Не правда ли, у него вид настоящего мудреца? Особенно когда он только проснулся.

Гости вежливо засмеялись. Юра почувствовал, как его лицо само собой складывается в почтительную маску. «Рабская натура, блять, включилась на полную». Промелькнула мысль, когда тело автоматом согнулось в поклоне: Может, сказать им «Я из будущего, приматы»?

— Подойди, юнец, — сказал Луций. — Мои друзья слышали, что я приобрел не просто раба, а человека с необычным умом. Они не верят. Убеди их.

Один из гостей, толстый, с лицом заправского бюрократа всех эпох, скептически хмыкнул.

— Все эти греки — болтуны, Луций. Наговорят с три короба, а толку — ноль. Мой собственный ритор вчера доказывал, что добродетель заключается в воздержании. А вечером я видел его в таверне с двумя девками...

— В том-то и дело, Марк! — перебил Луций, и в его глазах блеснул азарт. — Этот — не такой. Поговори с ним.

Все взгляды устремились на Юру. Внутри у него всё сжалось в комок. Подступила паника топ-менеджера перед важнейшими в жизни переговорами. Его мозг лихорадочно работал.

«Так, спокойно, Юра. Ты на питче. Нужно продать им идею, что ты — гениальная инвестиция».

Он сделал шаг вперед.

— Господа, — начал он, и его голос, к его удивлению, звучал спокойно и уверенно. — Вы говорите о добродетели. Но что есть добродетель для голодного? Еда. Для страждущего? Вода. Для вас? Власть и богатство. Всё остальное — слова, которыми сильные убаюкивают слабых, чтобы те не мешали им наслаждаться их добродетелью.

Толстый Марк сел прямо, его маленькие глазки сузились.

— Ты называешь нас лицемерами, мальчишка?

— Я называю вещи их именами, — парировал Юра, чувствуя, как входит во вкус. Это была его стихия. — Разве ваш ритор, рассуждающий о воздержании, откажется от кубка лучшего вина? Нет. Он просто назовет это «умеренностью». А содомию с рабом — «заботой о ближнем». Вся ваша философия — это один большой и красивый ценник на самые низменные человеческие инстинкты.

В триклинии повисла тишина. Один из гостей, молодой аристократ с надменным лицом, сглотнул. Луций смотрел на Юру, как загипнотизированный.

— А любовь? — вдруг спросил молодой аристократ, вызывающе глядя на Юру. — Или ты и её сведешь к цене?

Юра улыбнулся своей коронной, обезоруживающей улыбкой.

— Конечно. Любовь — самый дорогой товар. Потому что её нельзя купить напрямую. Её можно только обменять. На внимание, на подарки, на статус, на ложь. И самый выгодный обмен— это брак. Вы ведь не по любви женились, а ради политического союза или приданого? Поздравляю, вы — лучшие покупатели на рынке чувств.

Раздался громкий, раскатистый хохот. Это смеялся Луций. Он смеялся так, что слезы выступили у него на глазах.

— Слышите?! — воскликнул он, обращаясь к гостям. — Он низверг его доводы, словно буря соломенное чучело! Я же говорил! Он великолепен! Он как ковш ледяной воды, вылитый на головы наших разжиревших философов!

Атмосфера в зале мгновенно переменилась. Гости наперебой стали задавать вопросы, подкидывая темы, и Юра парировал, сыпля цитатами и язвительными комментариями. Он говорил о политике, о деньгах, о войне, сводя всё к простым, грубым и невероятно убедительным формулам.

«О да, — ликовал он про себя. — Вот он, мой конёк! Я не умею ковать мечи или строить акведуки, но я, блять, мастерски разбираю любое дерьмо на молекулы и подаю его под соусом из горькой правды!»

Луций смотрел на него, как на редкую диковинку.

— Ты останешься со мной, грек, — заявил он, когда шум стих. — Будешь моим... собеседником. Моим живым талисманом от скуки. Ты будешь говорить мне правду, какую никто другой не посмеет.

Юра почтительно склонил голову, скрывая торжествующую ухмылку.

«Вот и договорились, уёбок. Я тебе — правду, а ты мне... пока что просто жизнь. Но это только начало».

В этот момент его взгляд упал на молодого раба, который, стоя у стены, с ненавистью смотрел на него. И Юра с абсолютной ясностью понял, что его только что вознесли на самую вершину, а этот раб с ему подобными попытаются скинуть...

После завтрака Луций, окрылённый успехом, решил продолжить представление. Он вёл Юру вместе с гостями через перистиль – внутренний двор с колоннадой, фонтаном и ухоженными клумбами.

«Экскурсия по владениям нового «работодателя», – язвительно размышлял Юра. – Интересно, будет ли у меня соцпакет?»

– Ну что, философ, – обратился к нему Луций, – твои слова за завтраком были подобны освежающему ветру. Но ветер – это одно, а реальные финансы – другое. Вот скажи, как повысить доход с моих виноградников в Кампании?

Юра едва не поперхнулся собственным цинизмом. «Боже правый, да они все одержимы эффективностью! Вчера – пшеница африканцам, сегодня – виноградники Кампании. Все мои воплощения - сплошная ебучая агропромышленная конференция!»

Он глянул на группу рабов, вкалывающих в саду. Их согнутые спины, потные лица и пустые глаза, быстро опустили его на землю.

– Всё просто, господин, – выдавил Юра. – Стимул рабов должен быть осязаем. Объяви им, что тот, кто выполнит норму, получит на ужин не похлёбку, а кусок мяса. Или, что ещё эффективнее, – в два раза меньше ударов плетью в конце дня. Отрицательный стимул – тоже стимул.

Луций рассмеялся, одобрительно хлопнув Юру по плечу.

– Гениально! Просто и цинично! Я назову этот метод «принципом греческого цинизма»!

В этот момент из-за колонны появился тот самый молодой раб, что с ненавистью смотрел на Юру за завтраком. За ним шел пожилой мужчина в дорогой, но неброской тунике, с лицом, исполненным собственного достоинства. Учитель? Ритор?

– А, Критолай! – воскликнул Луций без особой радости. – Ты как раз вовремя. Познакомься с моим новым приобретением. Он, как я погляжу, ставит под сомнение всю твою философию.

Критолай, ритор, холодно окинул Юру взглядом, полным профессорского снобизма.

– Я слышал, господин. Дикие и безосновательные высказывания. Без опоры на труды великих предшественников.

«О, вот и защита диссертации намечается», – мысленно усмехнулся Юра.

Луций, явно желая позабавиться, устроил импровизированный диспут прямо у фонтана.

– Ну, Критолай, попробуй-ка опровергнуть нашего циника. Говори о добродетели! - вспомнив вчерашнюю тему обсуждений ритора Марка.

Критолай надменно выпрямился и завёл свою шарманку.

– Добродетель, о Луций, есть высшее благо, к коему должна стремиться душа, отвергая низменные страсти и...

– Ага, – перебил его Юра, сделав на лице выражение неподдельного интереса. – А скажи, уважаемый, твоя душа, стремящаяся к добродетели, сильно страдает, когда ты пьёшь дешёвое вино вместо дорогого, что пьёт твой хозяин? Или она уже достигла такого просветления, что не замечает разницы?

Критолай покраснел от наглости раба, и да, он действительно пил дешёвое вино.

– Это... это не имеет отношения к...

– Или вот, – не отступал Юра, чувствуя запах крови. – Добродетель - это все сказки о воздержании и умеренности. А почему тогда твой взгляд только и скользит по груди служанок моего господина? В чём твоя добродетель? В том, чтобы хотеть, но не иметь? Это не добродетель, уважаемый. Это – импотенция. Духовная, разумеется.

Критолай издал звук, будто его ударили под дых. Он беспомощно захлопал глазами, его лицо побагровело от унижения и бессильной ярости. Гости Луция, следовавшие за ними, сдержанно хихикали.

– Ты... ты невежественный щенок! Ты оскорбляешь... – начал было Критолай.

– Я называю дерьмо дерьмом, – парировал Юра. – А вы его заворачиваете в свиток и называете философией. Разница лишь в упаковке.

Луций хохотал до слёз. Критолай, бросив на Юру взгляд, полный смертельной обиды, развернулся и удалился, волоча за собой свой разбитый авторитет.

«Отлично, Юра, – сказал он сам себе. – Ты только что приобрёл первого влиятельного врага. Поздравляю! Карьерный рост начался».

Триумф был сладким, но недолгим. По пути назад они проходили мимо хозяйственных построек. Надсмотрщик, мускулистый детина с бычьей шеей, избивал плетью старого раба, который что-то пролил.

– Неуклюжий пес! – рычал надсмотрщик, и удары со свистом опускались на согнутую спину. – Всю работу испортил!

Луций равнодушно скользнул взглядом по сцене и прошёл мимо. Для него это было так же привычно, как шум фонтана.

Юра же застыл на мгновение. Его взгляд встретился с взглядом старика. В этих выцветших, наполненных болью и пустотой глазах не было ни ненависти, ни надежды. Только бездонная усталость. И этот взгляд, как раскалённый гвоздь, пронзил всё его циничное нутро, весь сарказм, и больно кольнул где-то глубоко внутри.

Он отвернулся и пошёл за Луцием, но язвительная реплика так и застряла у него в горле. Впервые за этот день ему было не до шуток.

День, начавшийся с триумфа, неумолимо катился к вечеру. И с каждым часом Юра чувствовал, как почва под ногами становится всё зыбче. Его поселили в маленькой, но отдельной комнатке рядом с покоями Луция — неслыханная честь для раба. Но чем больше знаков внимания он получал, тем острее чувствовал себя дрессированной обезьяной.

«Прекрасно, — размышлял он, глядя на подаренную ему глиняную лампу. — Мой личный кабинет. Вид, не на Москву-сити конечно, но и не блиндаж уже хорошо. Ну и косяк, что дверь не запирается, и в любой момент могут вломиться с предложением «поговорить»».

Его «слава» быстро разнеслась по дому. Одни рабы смотрели на него со страхом, другие — с подобострастием, третьи — с плохо скрываемой ненавистью. К нему подошёл вилик, управляющий имением, сухопарый мужчина с лицом, не выражавшим ровным счётом ничего.

— Хозяин доволен тобой, — безразличным тоном констатировал он. — Продолжай в том же духе. Но запомни: ты всё ещё раб. Один неверный шаг — и твоё место в каменоломнях.

«О, спасибо за коучинг, дружок-пирожок, — мысленно парировал Юра. – Напомни-ка мне, кто тут вчера пятьсот денариев на меня потратил? Кажется, не ты. Так что заткнись и не сотрясай воздух своими угрозами».

Но вслух он почтительно ответил:

— Я понимаю, господин.

Вечером Луций устроил ещё одно застолье, менее формальное, а точнее алкогольное. Юру усадили на низкое ложе у ног хозяина. Ему подали ту же еду, что и гостям, но в глиняной посуде, в то время как все пили из серебряных кубков. Эта мелкая, но унизительная деталь больно ударила по самолюбию.

«Сука, — думал он, сжимая в пальцах свою чашу. — Я сижу с ними, я их развлекаю, я заставляю их смеяться, а они мне — отдельную посуду, как прокажённому. Интеллектуальный шут, сука... Говорящая обезьяна».

Пир набирал обороты. Вино лилось рекой. Луций, раскрасневшийся и довольный, положил руку на плечо Юры.

— Ты сегодня был великолепен, мальчик мой, — проговорил он. — Ты разбил в пух и прах этого напыщенного Критолая! Я давно не получал такого удовольствия! Такой ум, такая живость мысли — редкость.

Гости гулом одобрения поддержали его слова. Юра натянуто улыбнулся, но внутри его заедала эта двойственность: его превозносили, но рука на плече, напоминала о его истинном статусе.

— И за такие заслуги, — продолжил Луций, и его тон стал доверительным, а рука легла на плечо Юры и осталась там, тяжелая и влажная, словно присвоив себе его, — я приготовил тебе награду. Сегодня ночью ты удостоишься особого внимания. Ты сопроводишь меня в термы. Мы продолжим наши беседы... наедине. Без этих условностей. — Он сделал паузу. — Я хочу обсудить кое-что важное, не для посторонних ушей. Твоя проницательность мне в этом пригодится.

В голове у Юры щёлкнуло в ожидании профита, и его циничный ум тут же начал просчитывать варианты диалога.

«Важные разговоры наедине? — мысленно приподнял он бровь. — Интересно. Значит, я всё же не просто шут. Возможно, он хочет посоветоваться о своих делах, а это возможность».

— Я... я польщён доверием, господин, — выдавил он, и на этот раз в его голосе прозвучала искренняя надежда.

— И правильно, что польщён! — весело воскликнул Луций, убирая руку. — Немногие удостаиваются такой чести. Уверен, наш диалог будет плодотворным.

«Да, — подумал Юра, с новой силой ощущая прилив азарта. — Вот он, мой шанс подняться. Нужно только не облажаться».

Его отпустили «приготовиться». В своей каморке он стоял, глядя в стену, но теперь его мысли лихорадочно работали. К нему зашли те самые служанки. Они, сияя, принесли ему чистую, на удивление дорогую тунику из тончайшей шерсти.

«Надо же, — с удовлетворением отметил он. — Дресс-код для важных переговоров. Статус растёт прямо на глазах».

— Хозяин приглашает тебя в личные термы, — сообщила темноволосая, помогая ему облачиться в новую одежду. — Уделил целый вечер! Таким вниманием могут похвастаться немногие.

Они улыбались, искренне радуясь за него. Они видели в этом милость хозяина, высшую форму одобрения.

«Баня... — мысленно кивнул Юра. — Всё как и в наше время. Докажу ему, что его инвестиция в пятьсот денариев была самой выгодной сделкой в его жизни».

Он чувствовал странное возбуждение. Азарт игрока, который делает новую, многообещающую ставку.

«Иди к чёрту, Женька, со своей жалостью, — подумал он, глядя на своё отражение. — Видишь? Я адаптируюсь и поднимаюсь. В этом мире, как и в любом другом, всё решает умение продать себя».

Термы Луция были роскошным помещением в его доме. Воздух был влажным и густым. Витал аромат кедра и каких-то трав. Мозаика на полу изображала сцены из жизни богов, которые смотрели на происходящее с каменным безразличием. В нише у стены стоял низкий столик, а на нём серебряное блюдо с фруктами, орехами и кувшин с вином.

Луций уже был там. Он лежал на каменной скамье, завернутый в простыню, его тело распарено и расслаблено. В руке он лениво вертел пустой серебряный кубок. У стены, в тени колонны, неподвижно стоял тот самый охранник с лицом боксёра.

«Интимная обстановка, — с лёгкой иронией подумал Юра. — Но с охраной!».

— А, вот и наш философ! — Луций лениво поднял кубок в приветствии. — Подходи, гречонок. Расслабься. Сними тунику. Здесь нет места церемониям.

Юра почтительно склонил голову и медленно, без особой поспешности, сбросил тунику с плеч и аккуратно сложил её на соседней скамье. Он остался в одной набедренной повязке. Теплый воздух прикоснулся к его коже.

Луций внимательно, с нескрываемым интересом оглядел его с ног до головы. Его взгляд был уже не просто оценивающим, а владельческим, изучающим товар.

— Недурно, — протянул он задумчиво. — Очень недурно. В тебе есть и ум, и... приятная внешность. Редкое сочетание.

Юра почувствовал лёгкое смущение. «Что это, комплименты? Какой-то гомосятиной попахивает».

— Благодарю, господин, — выдавил он, чувствуя себя не в своей тарелке.

— Не за что. — Луций потянулся к столику, чтобы налить себе вина. Его движения были плавными, уверенными. Он взял со блюда сочный персик и небольшой изящный нож с бронзовой ручкой. Острый кончик лезвия вонзился в кожицу плода. — Подойди ближе. Не заставляй меня ждать. Давай обсудим твоё будущее.

Юра сделал шаг вперёд. Его босые ноги ощущали тепло мрамора. Он был готов к диалогу.

Луций, не глядя на него, медленно разрезал персик пополам, вынул косточку.

— Ты показал себя человеком, мыслящим... нестандартно, — проговорил он, наконец подняв на Юру взгляд. В его глазах плескалось вино и та самая «оценивающая глубина», которая начала казаться Юре тревожной. — И я ценю это. Я думаю, мы можем найти тебе... особое применение.

Он протянул руку, чтобы коснуться Юры, а другой рукой, почти не глядя, положил нож, липкий от сока, на край каменной скамьи.

Где-то в нутри Юра давно всё понял, но цеплялся за свой ум, как за спасательный круг. "Может, пронесет? Может, я действительно..."
А сейчас этот круг вырвали из рук,и его накрыло с головой мерзкой действительностью.

«Ах ты, сука... Баня... Сними тунику... Твое будущее...»

Его, человека, делавшего состояния на играх с целыми государствами, этот римский пидор привёл в сауну не для философии, а чтобы просто поиметь, как последнюю шлюху.

Всё его пафосное клоунадство, все эти «гениальные» речи — нахуй никому не упали.
Он повелся на комплименты, на «особое отношение», на иллюзию, что его ценят за ум. А на деле… На деле он просто товар с ценником в пятьсот денариев. И сейчас этот товар собираются использовать.

— Я... я польщён, господин, — выдавил он, чувствуя, пытаясь понять, что делать.

— Конечно, польщён! — весело воскликнул Луций, его пальцы уже были в сантиметре от руки Юры. — Не стесняйся...

Прикосновение тёплых, влажных пальцев к его запястью стало последней каплей. Всё, что копилось за день — унижение, ярость, цинизм — перехлестнуло через край. Разум отключился, а вместо него пришла слепая и животная ярость.

Его взгляд упал на нож, и он рванулся вперёд, не думая о последствиях. Схватил рукоять и с рыком, в котором было отчаяние двух жизней, нанес удар.

— ПОЛУЧИ АНТИЧНЫЙ ПИДОР!

Лезвие скользнуло по рёбрам Луция, оставив неглубокую кровоточащую полосу. Мало, но и Юра не был убийцей.

Луций ахнул от неожиданности и боли, отшатнулся и грузно свалился с каменной скамьи на мокрый пол.

— УБЕЙ ЭТУ СОБАКУ! — проревел он, захлёбываясь болью и яростью.

Услышав приказ, охранник среагировал мгновенно. Пара стремительных шагов, и короткий меч блеснул в затуманенном воздухе.

Острый удар в бок, а за ним глухой и мокрый хруст. Боль, пришедшая секундой позже, была обжигающей. Юра рухнул на спину, глядя в мокрый потолок. Голос Луция где-то рядом был просто шумом.

«Как же нелепо... — поплыло в его сознании. — Я... умер... из-за фруктового ножа...»

Его взгляд зацепился за лицо статуи Януса. Двуликий бог смотрел на него с каменным безразличием, и Юра с горькой иронией подумал, что он и сам стал таким же. В одной ипостаси циником, а в другой жалким существом, жаждавшим признания, и оба эти лика привели его сюда.

«Да пошёл ты... — подумал Юра, обращаясь к Янусу, к Луцию, ко всему этому ебучему древнему миру. — И забери с собой... эту... гребаную... баню...»

Тьма нахлынула быстро, как волна....

Пир с огоньком

Юра не открывал глаза, а просто молча лежал. Шёлк простыни щекотал бока. Тело по ощущениям невредимое, без привычной ломоты. Оно было… сытым, ленивым и молодым. Это чувствовалось даже сквозь остатки сна, какая-то внутренняя бодрость, запас сил, который не нужно тратить на то, чтобы выжить.

«Третья попытка, — медленно поползла мысль. — Или четвёртая? Чёрт, уже сбился со счёта. Немец, раб… а теперь кто?»

Воспоминания о прошлых смертях всплывали обрывками… Он сглотнул. Карма? Наказание? Цирк с конями какой-то, а не воздаяние. Его просто швыряло по истории, как щепку в море. Без смысла и цели, чтобы просто помучать.

Он медленно, как после тяжёлого опьянения, приоткрыл один глаз. Потолок был высокий и расписной. Полуобнажённые мужики с серьёзными лицами и девки с томными взорами сплетались в каких-то бесполезных сценах — искусство, причём дорогое и настоящее.

Он осмотрел комнату. Большая и прохладная даже в этом предрассветном мареве. Колонны, тёмное дерево, на стенах видны фрески. На полу постелены шкуры, а в углу стоял бронзовый канделябр в рост человека, свечи в нём догорели до основания, и воск застыл причудливыми наплывами. Обстановка была очень богатой и впечатляла.

Внезапно ложе под ним качнулось. Лёгкий, но отчётливый толчок, как от проехавшего мимо поезда в первой жизни. Пыль золотым дождём посыпалась с потолка. Он замер. Землетрясение? Но паника отхлынула, так и не начавшись, а тело лениво потянулось. «Мелочи», — промелькнула мысль. Сейчас главное — это понять, кто он.

Он поднял руку перед лицом. Сильная рука, с массивным предплечьем и ухоженными пальцами. На пальцах массивные золотые кольца, а на запястье широкий золотой браслет. Он сжал кулак, почувствовал приятное напряжение в мышцах предплечья. Руки наполнены молодостью и силой…

«О-хо-хо… — что-то вроде улыбки начало расползаться по его лицу. — Кажется, я наконец сорвал джек-пот.»

Он сел, и голова чуть закружилась от лёгкого похмелья. Оно было благородным, как после хорошего, выдержанного вина. Никакой тошноты и головной боли, лишь лёгкий туман в голове.

Его взгляд упал на низкий столик из тёмного, почти чёрного дерева. На нём стояла серебряная чаша с остатками вина, а рядом гроздь спелого винограда, несколько оливок и… золотые монеты. Юра протянул руку и взял одну. Монета была тяжёлой и холодной. На одной стороне был профиль какого-то императора, а на обороте изображён орёл. Рим… Снова Рим…

«Так… — он поднялся с ложа. Ноги были немного ватными, но держали уверенно. — А где же зеркало? Где я могу полюбоваться на себя, новенького?»

Большое и отполированное до блеска бронзовое зеркало висело на стене. Он подошёл, заглянул и замер.

Из глубины металла на него смотрел парень. Лет двадцати пяти со смуглым лицом с чёткими и надменными чертами.

Короткие чёрные кудри. Тёмные глаза под густыми бровями смотрели с насмешкой. Над правой бровью небольшой шрам, который придавал некую брутальность. «Боевое крещение, — мелькнуло в голове. — На охоте? В драке? Да неважно.»

Он провёл пальцами по бритой щеке. Гладкая и упругая кожа, будто и не было всех этих лет. Отражение улыбалось чуть самоуверенно и нагловато. Ну да, это точно он.

«Марк, — вдруг всплыло в памяти имя. — Марк … что-то там ещё. Звучит довольно солидно. Не то что «эй, гречонок» или «эй ты в шинели». Наконец-то.»

Чувство было странным. Новое тело и самое главное перспективы… Он знал, что был в теле аристократа, для которого открыты все двери. После грязи, унижения и постоянного страха это было как глоток свежего воздуха. Юра выпрямил спину и почувствовал, как расправляются плечи.

Да, Марк. Сегодня явно твой день, а может, снова последний. Но хоть умрёшь красиво, — мелькнула нехорошая мысль, но он её тут же задавил.

Именно в этот момент позади, из-за большой расписной ширмы в дальнем углу, послышался сонный вздох, потом шорох, потом лёгкий стон. Он нахмурился и медленно подошёл к ширме, отодвинул её ногой.

Он остолбенел, и в голове его, поверх мыслей Марка, чётко и грубо проступило: «Ну просто ахуеть!».

На груде мягких, разноцветных подушек, прямо на полу, спали три девушки. Нет, не девушки, а нимфы, созданные для того, чтобы услаждать взгляд и прочие органы чувств. Первая — рыжая. Её волосы золотистого цвета были растрепаны по белой подушке, а на сонном лице лёгкая улыбка и изящные ямочки на щеках. Вторая — смуглая, с чёрными волосами, из сложной причёски превратившимися в хаотичные волны, с монументальной, стоячей грудью, виднеющейся под шёлком. Третья — белокурая девочка с кукольным лицом и пухлыми, будто надутыми губами, хранившими следы вчерашней помады. На них были лёгкие шёлковые туники цвета морской волны. Ткань была настолько тонкой, что сквозь неё отчётливо проступали изгибы бёдер, линия талии, округлости грудей.

Юра просто стоял и смотрел. Мозг отказывался поверить в эту картинку… Здесь был готовый набор для самой развратной и сладкой фантазии. Роскошь, власть и плоть.

Сначала его накрыло дикое и пьянящее ликование. «Да! Наконец-то!» Потом — острый, как игла, укол подозрения. «Слишком хорошо, слишком. Значит, будет подвох.» И наконец привычный цинизм. «А и похуй. Если это очередная залупа, то хоть умру красиво. С вином в бокале и бабой на коленях. Не в окопе же, в конце концов.»

Он отступил от ширмы и подошёл к своему ложу, у которого заметил свисающий с потолка шнур с кисточкой и дёрнул. Где-то в глубине дома прозвенел тихий и мелодичный колокольчик.

Менее чем за минуту дверь бесшумно открылась, и в неё вошёл раб. Старый и сухопарый, одетый в безукоризненно чистую белую тунику. Его глаза тут же опустились в пол.

— Господин? — голос был тихим, но отчётливым.

Он, не поворачиваясь к нему, махнул рукой в сторону ширмы.

— Разбуди их и приведи в порядок. Потом завтрак и вино. Вино самое лучшее, что есть в погребах.

— Понял, господин. Исполню.

Он склонился в почтительном поклоне и так же бесшумно исчез. Юра почувствовал глубокое удовлетворение. Вот она — настоящая власть.