Сайберия #3: Одержимый

Интерлюдия. Грач

В полутьме скрипнула едва видимая в густых зарослях калитка, и со стороны усадьбы Василевских на улицу вышли двое мужчин. На фоне свежевыпавшего снега, тонким слоем устилающего мостовую, их силуэты были видны издалека.

Один — гость, приехавший сюда около часа назад на мощной дорогой машине с эмберитовым двигателем. Внешность весьма приметная — пышные бакенбарды, делающие лицо втрое шире, японские мотивы в одежде, трость, наверняка скрывающая в себе клинок.

Второй — молодой, статный, вызывающий смутное беспокойство. Грачёв невольно замер, прислушиваясь к ощущениям. Он узнал щенка — видел мельком утром, когда сцепился во дворе с Демьяном. Тогда присматриваться было некогда, даже лица толком не запомнил. Но сейчас… Внутренний волк вдруг ощетинился, показывая клыки.

Чутьё подсказывало, что мальчишка опасен. Куда опаснее, чем можно решить на первый взгляд. В Грачёве даже шевельнулось какое-то странное, давным-давно позабытое чувство…

Страх?

Пфф, нелепая мысль! Он разучился бояться. Даже утром, столкнувшись с тем, кого считал уже давно мёртвым, он скорее удивился. И разозлился — не в первый раз за сегодня, и не в последний. Ох, и паршивый выдался денёк!

Он совершил ошибку. Потерял осторожность и контроль, которыми всегда гордился, и в итоге прокололся — грубо и непростительно глупо.

Да, можно найти этому кучу оправданий. Три дня в вонючей железной банке на колёсах здорово его вымотали и сделали излишне раздражительным. Зря он сунулся в усадьбу сразу с вокзала. Нужно было сначала осмотреться, успокоиться. Но время поджимало. Да и он ведь даже предположить не мог, что старик Василевский и его байстрюк могут быть как-то связаны с бывшим вожаком Стаи. Как и то, что Велесов вообще жив.

Да и кто это мог предвидеть?

Впрочем, корил он себя не за это. А за то, что позволил наглой девчонке себя разозлить, выдать свою волчью натуру. И самое главное — за то, что брякнул ей о своей работе на Охранку. И даже назвал своё имя!

С одной стороны, в этом нет ничего непоправимого. В Томске его никто не знает. В списках Демидовской Охранки он тоже не фигурирует. Он всего лишь внештатный филёр, как и все остальные волки, которых привлекает Орлов-младший. Никаких прямых доказательств связи Охранки и лично Феликса со Стаей найти не удастся. Да и кто будет слушать какую-то безродную соплячку?

Но он прекрасно понимал, что если сам Феликс узнает об этом его промахе — то обычной истерикой дело не ограничится. Мальчишка будет в бешенстве и, что самое поганое — вполне обоснованно. Так что наказания не избежать. Не от Феликса, конечно. От Стаи.

Но самое опасное — теперь о связи Орлова-младшего и Стаи знает Велесов. И этот, второй. Предположительно, внебрачный сын Аскольда Василевского. И им-то никакие доказательства не нужны.

Весь вопрос — что они теперь будут делать. Пока что никуда не торопятся, весь день безвылазно сидят в усадьбе. Это Грачёв знал точно — он постоянно следил за домом, отлучившись ненадолго лишь раз — до ближайшего почтамта.

Там первым делом послал короткую телеграмму в Петербург, лично графу Сумарокову, минуя все промежуточные этапы, принятые в Стае.

«Велес жив. Нужна помощь. Грач».

Пока что это всё, что он мог сделать. Тягаться в одиночку со старым вожаком он больше не собирался. Не то чтобы боялся. Он и сам был из древних, первородных волков, заставших ещё времена старой Стаи. К тому же с редким Даром, объединявшим сразу два Аспекта — Зверя и Призрака. Ещё неизвестно, чем закончилась бы эта схватка утром, если бы он сам не решил отступить.

Да уж, кто бы мог подумать, что такое вообще возможно. Неожиданное «воскрешение» Демьяна Седого Волка, прозванного так же Велесом — событие из ряда вон выходящее. Даже по меркам нефилимов этот дед уже древний, как кости динозавров. По слухам, он застал сам приход Ока Зимы. Однако мало того, что до сих пор жив, так ещё и сохранил изрядную часть своей силы.

Ладно, чего уж там. Что с ним делать дальше — пусть решают вожаки Стаи. Грачёв своё дело сделал — предупредил их. Так что пока это не его проблема.

А вот в случае с Феликсом Орловым одной телеграммой было не обойтись. Пришлось воспользоваться телефоном.

Опыт был неприятный — Грачёв, как и многие старые нефилимы, не очень-то доверял всем этим новомодным изобретениям. Трубку он держал так, будто она в любой момент могла превратиться в ядовитую змею — чуть поодаль, не допуская, чтобы она касалась лица.

— Он здесь. Но не один. И… он знает, что его ищут.

На другом конце провода повисла неприлично долгая пауза.

Грачёв живо представил себе, как ходят желваки на холёном лице Орлова. К счастью, формат беседы позволял довольствоваться обтекаемыми фразами — Феликс, хоть и активно пользовался телефонной связью, телеграфом и прочими техническими новинками, тоже не доверял им до конца. И у него на это были веские причины.

Уж он-то, как представитель Охранки, знает, что любой телефонный разговор может быть прослушан. Занимается этим Единая императорская служба экспертизы — структура крайне закрытая и загадочная. На её эмблеме — двуглавый гербовый орёл, вместо скипетра и державы сжимающий в лапах лупу и линейку. А в штате, помимо медиков и технических экспертов, служит немало нефилимов со специфичными Дарами, помогающими находить и анализировать следы преступлений. В основном путём анализа вещественных доказательств.

Работает Экспертиза не только на Охранку, но и на криминальную полицию, и на контрразведку, и на Священную дружину. Но по сути — напрямую на императора. И одна из негласных её функций — дополнительный контроль за всеми силовыми службами. Например, на предмет взяточничества или фабрикации улик. Потому к «лупоглазым», как называют экспертов честные «легавые», отношение очень настороженное. Впрочем, как и у всех имперских служб друг к другу.

Так ещё со времен Петра повелось. И армия, и полицейские службы в Империи не имеют единой структуры, а разбиты на множество подразделений, зачастую соперничающих между собой. Вдобавок они ещё и жёстко ограничены рамками губерний. А во главе каждой такой службы стоит кто-то из дворян-нефилимов со своей свитой, так что помимо чинов они меряются ещё и личным авторитетом, силой, деньгами.

Глава 1

Несколько дней спустя

Небо похоже на исполинский бурлящий котёл. В нём клокочет чёрно-фиолетовое варево из грозовых туч, подсвечиваемых всполохами странных бесшумных молний. Внизу, будто отражение в кривом зеркале, ему вторят страшные вихри, от которых гнутся и трещат стволы деревьев. Снег, смешанный с хвоей, буреломом и даже мелкими камнями, взвивается вверх на немыслимую высоту. Там, в этой бешеной круговерти, парят в воздухе скалы, время от времени с грохотом сталкиваются и обрушивают вниз град крупных осколков.

Незыблем лишь один из летающих островов, самый крупный. Он порос вековыми деревьями, наполовину скрывающими какое-то мощное древнее сооружение на вершине. Вокруг него — будто бы невидимый, но непроницаемый пузырь, не позволяющий ветру прорваться к священному месту. Тяжелые лапы сосен даже не колышутся.

Око бури.

Часть молний будто бы бьёт прямо оттуда, из причудливых руин. И каждая такая вспышка порождает разряд, хреначащий в землю так, что вывороченные глыбы мёрзлой земли вздымаются фонтанами…

Зрелище это завораживает своим масштабом и мощью так, что трудно даже вздохнуть. Любое живое существо — даже размером с мамонта — перед лицом этой разбушевавшейся стихии будет чувствовать себя ничтожной букашкой. Но ужас, который охватывает при этом, куда сильнее, чем обычный страх перед гибелью. Он какой-то глубинный, инфернальный, охватывающий всё тело от головы до кончиков пальцев. Наваливается, как нечто осязаемое, душит, проникает сквозь поры кожи, медленно сводя с ума.

Даже кричать не получается — горло будто стиснуто невидимыми костлявыми лапами, и воздух прорывается через него едва слышным сипом. От этой беспомощности и ужаса сам разум мутнеет и съёживается, превращаясь в какой-то жалко трепещущий огрызок.

— Богдан! Богда-ан!

Голос Полиньяка вырвал меня из забытья, и я рывком сел на кровати, судорожно глотая воздух. Будто из-под воды вынырнул. Долго не мог отдышаться, кровь пульсировала в висках так, что я буквально её слышал — шум такой, будто мимо перрона шурует поезд, постепенно замедляя ход.

Стук в дверь повторился — уже отчётливо слышный. Потом дверь приоткрылась, и в комнате показалась взъерошенная кудрявая голова.

— Пора вставать, просоня! На занятия опоздаем!

— Засоня, а не просоня, — пробормотал я, машинально поправляя француза. — Сейчас, я быстро…

— Поторопись, мы все уже завтракаем. Рада пыталась тебя разбудить, но не достучалась.

Он скрылся, наконец, за дверью. Я, же, бессильно откинувшись обратно на подушку, выругался сквозь зубы.

Проклятая ведьма!

Албыс мучала меня все эти дни и ночи, превращая каждый мой сон — даже если я вдруг ненароком задремал за партой — в череду жутких видений.

Насылаемые ею кошмары разнообразны, изобретательны и никогда не повторяются. Общее у них лишь одно — реалистичны до одури, а эмоции, вызываемые ими, будто усиливаются многократно. В реальности меня вряд ли может что-то испугать до такой степени, как только что. Вон, весь в холодном поту, руки дрожат, даже сердце покалывает. С кровати с трудом поднялся — ноги еле держат.

А ещё меня не отпускает ощущение, что все эти тревожные, жуткие видения — это не просто плоды изощрённой фантазии ведьмы. Скорее, воспоминания. Может, потому они так реалистичны, и помимо самих образов передают ещё и эмоции. Но если так — то зачем она пичкает меня ими? Пытается свести с ума? Напугать? Предупредить о чём-то?

К счастью, слабость быстро отступила — стоило лишь отдышаться. Но вот голова была по-прежнему тяжелой от недосыпа. Я сосредоточился на тонком теле. Несколько раз вдохнул и выдохнул, усилием мысли прогоняя накопленную эдру по узлам и впитывая её. Это для меня уже привычный ритуал, который я повторяю по несколько раз на дню.

Энергии, к слову, было с избытком — пойманная албыс по-прежнему выделяла её в огромных количествах. Сердечник за эти дни здорово изменился на вид — стал крупнее, плотнее, в нем, кажется, даже начали проклёвываться еще несколько ячеек под Аспекты. Но была и плохая новость — его уже почти целиком оплетали тёмные прожилки, похожие на рисунок вен. Если целенаправленно пускать эдру на их очищение и на укрепление самого Сердечника — то порченные участки становятся бледнее. Но полностью не исчезают.

Иронично. Я пытаюсь переварить албыс, но в то же время она, похоже, занимается ровно тем же. Ну и кто кого?

Особенно тяжелой была первая ночь. Тогда меня разбудил обеспокоенный Демьян, долго отпаивал каким-то отваром и, похоже, потом ещё караулил под дверью, когда я опять пытался заснуть.

Поначалу поглощённая мною сущность, кажется, надеялась взять меня нахрапом — подтачивала изнутри, пыталась освободиться или, может быть, даже захватить контроль над моим телом. Но довольно быстро сдалась. Со вторника я даже начал ходить на занятия в институт, да и в целом чувствовал себя относительно нормально. За счёт дополнительного притока энергии, источаемой албыс, я существенно укрепил тонкое тело, особенно Сердечник и грудной Узел, являющийся вместилищем эдры. Так что вроде бы опасность отступила.

Ага, как же!

Выяснилось, что демоница лишь сменила тактику. Она затаилась и проявляла себя только в те периоды, когда я пытался заснуть. Начала изматывать кошмарами, будто пытаясь свести с ума.

И иногда казалось, что у неё это понемногу получается.

Рядом с кроватью висело ростовое зеркало в богатой резной раме. Я невольно дёрнулся, уловив боковым зрением отражение в нём. Мне то и дело мерещилось, что оно живёт собственной жизнью. Да и вообще, до сих пор так и не привык полностью к чужому телу. Хотя, собственно, старую-то свою внешность тоже не помнил.

Подошёл ближе, почти вплотную, вглядываясь в глаза взъерошенного, небритого русоволосого парня, угрюмо смотревшего на меня в ответ.

— Терпи, Богдан, — прошептал еле слышно. — Прорвёмся!

Собираться в институт и правда пришлось быстро, по-военному.