Счастливое Советское Детство

Мы в город Изумрудный...

В восемьдесят пятом году мы поехали в Ташкент. Мы, это бабушка, мама и я, пятилетний. Там жили родственники моей тетки, жены маминого брата, не в самом Ташкенте, а в Чирчике, неподалеку. Именно тогда в моей жизни случилось два чуда.

Первым было само путешествие, а вторым оказалась книга, давшая своего волшебного пинка на много лет вперед.

Из самой поездки запомнилось не так и много. Мы ехали в купе, за окном пару раз мне показывали верблюдов, Ташкент был пестрый, а самый вкусный плов, само собой, оказался купленным из огромного казана прямо на базаре. Бабушка, на второй день поездки, нюхая принесенные щи, посмотрела на проводника-узбека и задала суровым медицинским голосом, а она у меня много лет отработала старшей медсестрой, интересный вопрос:

- Мы едем в Ташкент?

Тот согласился.

- Щи я и дома поем, ничего узбекского нет в узбекском поезде?

Национальная гордость оказалась ущемлена, проводник прищурился и скрылся. Он появился где-то через полчаса, очень гордый и довольный собой. Поставил на столик судок и, расправив плечи, заявил с видом Юрия Гагарина после приземления:

- Я принес вам… манты!

Манты мне не понравились также, как позже явно очень вкусный шашлык. Из всего узбекского оценил две вещи: лепешки из тандыра и парварду, карамель из сахара с цветными полосками. И то, и другое, мне потом много лет передавали дед и бабушка брата, вместе с ним и ящиками фруктов, пусть и доезжало оно уже здорово подсохшее.

Но настоящее чудо ожидало меня в книжном шкафу этих добрых людей.

- Сейчас почитаю, - сказала мама, открывая толстую темно-зеленую книжку и…

И Элли в первый раз улетела на своем домике, Страшила еще висел на поле, Железный Дровосек оказался самым любимым героем, Лев мне не нравился, а лучшим местом на земле, ну, либо самым красивым, казался Изумрудный город.

Александр Волков, добрый советский сказочник, решивший переделать книгу Фрэнка Баума и иллюстрации Леонида Владимирского, волшебные и неповторимые, сделали мое детство. Я долго не засыпал, мама читала и читала, и только где-то на маковом поле она смогла встать и уйти.

Вернувшись домой из города, где в первый раз проехал на метро, в первый раз увидел БелАЗ, в первый раз вообще оказался вне крохотного родного городка, твердо решил научиться читать. Не, мама, конечно, читала здорово, но самому читать явно интереснее. На Новый Год, вместе с шоколадным подарком в красивой картонной коробке, мне подарили самую настоящую азбуку и учебник математики, или что-то похожее. Цифры меня привлекали мало, а вот азбуку мы с бабушкой, на выходных у нее с дедом в доме, проштудировали полностью очень быстро. Бабушка даже боялась, что потом мне будет неинтересно в школе и стану двоечником.

Она ошиблась в своих мыслях ровно на восемь лет, когда в Ташкенте уже никого не было, как не было СССР, а мы со старшим братом могли прийти к ней поесть после хорошего вечера в компании двух беломорин, набитых вовсе не табаком.

Но тогда оно все было неважно. Я хотел читать, у меня получалось, а в детскую библиотеку меня записали раньше школы, на полгода. Угадаете, какую книгу взял первой? Именно так, Волкова и первые приключения Элли с Тотошкой.

Я прошел вместе с ними всю Волшебную страну. Видел пустыню и страшные черные камни, горы, где жили марраны, деревянные солдаты-дуболомы Урфина Джюса стали моими любимыми героями первых рисунков, а Железный Дровосек, мой советский Робокоп и добрый Терминатор, навсегда поселился где-то внутри, сейчас наверняка заржавелый, но все еще не сдающийся.

Через прекрасную Стеллу из Желтой страны мне довелось прийти в «Колдовской мир» Нортон и Средиземье Толкина, а саблезубые тигры, напавшие на компанию у оврагов, заставили до сих пор читать заметки о криптозоологии. Подземные рудокопы, первые главы о их изгнании, оказались первым темным фэнтези, и картинка со стрелком, сидящим на драконе, так и останется непревзойденной иллюстрацией к этому жанру.

Мое детство не было волшебным, но «Волшебника Изумрудного города» из моей памяти уж точно никто не заберет. Как и его чудо, подаренное этими книгами.

Щавель, сахар, руки и любовь

Бабушкины руки были маленькие, тёплые и нежные. Наверное, не ко всем и уж наверняка сейчас мог бы сказать иначе. Когда родилась и выросла в селе, работала по дому, была маминой помощницей в тридцатых-сороковых и потом, с тридцати вела свой дом с огородом, нежность будет в дефиците. Даже если крем из ГДР с ромашкой.

Бабушка Маша рано вышла на пенсию. Когда дают инвалидность из-за больного сердца, старшей медсестрой кардиологии не поработаешь. В СССР было строго. Бабушка знала и умела многое, связанное с медициной. А уж уколы, уколы стеклянными шприцами, прокипячёнными в марле, казались комариными укусами. Да-да, она умела и практиковала, когда требовалось.

Бабушка выписывала «Здоровье», внимательно изучая страницы настоящего медицинского ежемесячника, не выбрасывая самые интересные номера, копившиеся в кладовке. Рядом с журналами, в полотняном мешочке, спал мак. Она растила его сама, пару головок, пользуя в выпечке, пусть и без того самой-самой вкусной.

- Завтракать вставайте, лентяи! - говорила она, и мы с братом вставали. Поди не встань, если бабушка поднялась раньше всех, а тесто стояло с вечера…

Дед наш любил выпечку, он любил домашнее печенье, плоские круглые лепёшки, посыпанные сахаром, с мелкими дырками вилкой и смазанные маслом. Обожал бабушкины плюшки, солидные московские витые плюшки с корочкой карамели. Восхищался ватрушками, нежно-бежевыми творожными и аристократично-тёмными, блестящими густой начинкой смородинового варенья. По-детски, как в своём деревенском детстве, ждал макушки, такие большие клёцки сдобного теста, прятавшие внутри самую обычную «дунькину радость», карамель «подушечки», топившиеся в жидкую начинку и превращавшие это самое тесто в крохотное волшебство.

Мы с брательником любили все подобные чудеса, наколдованные бабушкиными руками, не меньше его самого. И лишь потом, когда не стало ни её, ни деда, ни нашего дома с огородом, стало ясно – на самом деле мы больше всего любили её пироги.

Всей семьёй обожали жирный курник, тёмный, пропитанный соком и одуряюще пахнущий.

Всей семьёй всегда радовались пирогам с луком и яйцом, рыбой с картошкой, курагой, яблоками и всем, что бабушка желала запечь в духовке.

А вот самым любимым вкусом детства стал пирог с щавелем. Сладкий до приторности, но не перебивающий щавелевую кислинку, мягкий, с зелёными листьями, мелко рублеными и превращёнными в духовке почти в мармелад.

Это было в том самом советском детстве, где вечером по улицам разгоняли домой коров, молоко наливали парным или ледяным из стеклянной банки, масло в магазине было настоящим сливочным, а бабушки владели всеми тайнами простой русской кулинарии.

Это было. И это было здорово.

Красно-белый «Икарус»

Я тут нашел интересную фотографию. Последний автобус моего отца, катавшийся по городу с нефтяниками, развозивший их с работы и на нее. Чешская, вроде бы, «Кароса», бело-синяя, что-то среднее между междугородними и городскими большими автобусами. Помню, хорошая ему досталась машина, мало ругался и мало делал, даже любил ее как-то по-своему.

Да, это именно его последний автобус, за руль которого папа сел в девяносто третьем и рулил им до конца девяносто четвертого.

А вот мое детство, когда оказывался с ним на работе, было сплошь другое. Там были красные и красно-белые «Икарусы», их было много, они были разные, но все казались добрыми. На самом деле вряд ли у отца числилось больше трех-четырех машин за мои десять первых лет, но память сливает их в единую ленту разных оттенков красного цвета.

Тогда автобусов, кстати, хватало. Может, в чем-то они сильно уступали западным образцам, совершенно не сумев угнаться за «Мереседесом», «МАНом» или чем-то там еще, на чем развозят пассажиров компании «Грейхаунд» в США. Туалетов внутри точно не вспомнить, холодильник запомнился в последнем междугороднем, да и кресла там были, наверное, так себе. Но, как водится, есть одно «но».

Их было много. Больших, вместительных, для разных задач с направлениями и своих. Ну, и братских стран социалистического лагеря со странами Варшавского договора, само собой, хотя мне попалось видеть исключительно венгерские.

ЛАЗы, горбатые сзади и добро-улыбчивые спереди, белые с красным, синим или порой желто-оранжевым. ЛиАЗы, «луноходы» и относительно новые, появившиеся где-то к концу СССР. Пазики с Кавзиками, не самые удобные, порой смешные, но катавшиеся и пылившие по сельским дорогам постоянно, совершенно не удивляя своим возникновением на проселке и подбирая пассажиров с деревень и сел. Это сейчас, когда едешь по трассе, идущей сквозь область, иногда удивишься промелькнувшей железной остановке там. Где нет даже людей вокруг. Тогда они были, и бетонно-стальные, от ветра, дождя и снега, остановки ждали пассажиров.

Икарусы смотрелись на их фоне настоящими современными машинами, почти с удобствами и мягкостью хода. Красные и красно-белые, каждый день после рейсов загонявшиеся в мойку, вымываемые внутри швабрами и тряпками, ведь завтра тут снова сядут люди. Водилы, шОферы, не любили носить выдаваемую форму, и отцовскими синими фуражками играл в детстве, порой обеспечивая в детсаду самую важную часть капитанской формы сразу двум или трем капитанам.

Если смотреть на общественный транспорт Москвы, да и Питера тоже, то никакой ностальгии не появится, чего там переживать по рыдванам СССР, скрипевшим, трещавшим и нещадно подкидывающим на задних площадках ЛиАЗов, верно? Но все меняется, стоит оказаться за МКАДом и попасть в провинцию, в самую настоящую Россию-матушку, заполоненную, в лучшем случае, ПАЗами, а в худшем гробами южно-восточно-азиатского автопрома. Такими, где русским людям порой развернуться-то неудобно. Ну и, да, у нас же еще есть маршрутки-микроавтобусы, верно. И ничего, что приставка «микро» тут правдивая, и даже самая завалящая малолитражка лихо превращает пассажиров этого самого «Форда» или «Фиата», не всех, конечно, в фарш.

«Икарусы» еще долго ходили в рейсы, работали на междугородке, обслуживали городские маршруты. Последние, желтые «гармошки», видел в Самаре в середине нулевых, очень редко, ведь тогда подходили к концу даже турецкие «мерседесы», лихо откатавшиеся с конца девяностых где-то до две тысячи девятого, а на дачных маршрутах даже до середины десятых.

На самом деле тосковать по ним отчасти глупо. Самый обычный современный МАЗ идет лучше, а в корейских десятилетних автобусах на междугородке всегда стоят кондиционеры. И даже работают.

Но сложно отказать себе в простой ностальгии, вот и все.

Самая сексуальная принцесса Союза

Самая сексуальная принцесса СССР носила платьишко, должное прикрывать лишь стринги, была златовласа, весела и чуть курноса. О стрингах мы знать не знали, ее саму считали самым ненужным, хотя и красивым персонажем, а из музыки любили всё, лишь с возрастом поняв иронию рок-концерта второй части. Девочки, само собой, нас не понимали и обожали стильную красивую принцессу.

«Бременские музыканты» и речь о мультипликации и двух не особо длинных фильмах, доставшимся нам, детям СССР как подарок от судьбы. Ярких, полных веселых простых песен, голосов Анофриева и Магомаева, совершенно странно-сумасшедшей рисовки для своего времени, самой идеи и её исполнения.

Их было нескучно смотреть всегда, прямо как «Остров сокровищ» или «Приключения капитана Врунгеля», вторая часть казалась интереснее, особенно, когда сыщик увозил красотку-принцессу, летающую по лугу с цветами в руках.

У меня, как-то так вышло, имелось много детских пластинок, со сказками и песнями из кино и мультфильмов. Само собой, белая, с красно-сине-черными музыкантами также случилась в этой коллекции. Ко мне заходил Лешка, на три года старше, и говорил:

- Дай послушать!

Лешку сильно уважал я сам, мой старший и приезжающий летом брат, Есмен и обе соседние улицы. В смысле соседние для дома дедушки с бабушкой, где прошли все мои детские выходные с каникулами. Лешке хотелось дать послушать просто так, и я тащил целый ворох, мол, на, выбирай, старший друг.

Но тот был не только старше, но еще умнее и справедливее, приходя за пластинками не с пустыми руками. Его бабушка, Плешачиха, каждый вечер сидела с моими стариками на нашей лавочке и обсуждала все подряд, так что Лешка точно не мог взять и оставить меня без пластинок и просто так.

На субботу и воскресенье ко мне переходили не имевшиеся в наличии солдатики - ковбойцы, викинги и даже чешский рыцарь. Лешка брал «Приключения Электроника», ансамбль «Зодиак», еще что-то там и, обязательно, «Бременских музыкантов». У него имелись огромные красно-белые наушники с толстым проводом, подключающимся к магнитоле с проигрывателем, кассетной декой и неработающим радио, Лёшка цеплял их, брал книгу про «Тарзана» и улетал куда-то в страну детских фантазий.

В девяносто втором, когда нас уже почти не объединяла даже игра в «минус пять», главной вещью с буквами для Лешки стал «Спорт-Экспресс», а для меня желтые обложки фэнтези от «Северо-Запада», как-то зашел к нему в гости. Тот сидел на крыльце, изучал статью про только-только начавшего играть Луиша Фигу и на меня почти не смотрел.

- Здорово.

- Здоров. Чего хотел?

- Так, к деду вот приехал.

- Вечером мяч попинаем? Нам вратарь нужен.

Вратарь из меня был куда лучше всего остального. В моей жизни уже три года главным спортом стал баскетбол, и мяч я ловил автоматически, даже если нужно отбивать.

- Ага. Пластинки не хочешь послушать?

Зачем тогда спросил – даже не скажу, пришло в голову и все тут. Лешка посмотрел на меня как на идиота и кивнул на новенькую двухкассетную «Фунайву»:

- Мальчишник слышал?

«Мальчишник» не слышал, только про него, разговор не завязался и я просто ушел.

Сейчас, спустя много лет, «Бременские музыканты» совершенно не потеряли ничего волшебного, вложенного в них так давно. Музыка так и осталась понятной детям, рисовка не кажется им старой, а все скрытые смыслы не волнуют их также, как нас давным-давно.

И, кстати, до сих пор люблю рок-концерт на городской площади, когда веселая гоп-компания жжет, изображая из себя Мика Джаггера с остальными Роллингами.

Трубадур и принцесса все такие же стильные, ровно как повозка-чемодан в клетку, везущий их уже чертову уйму лет. А, да! Недавно им стукнуло же полвека, надо же…

А видя разбойников, списанных с Бывалого, Балбеса и Труса, сейчас улыбаешься, вспоминая эту троицу в кино. Ну и, само собой, не можешь не восхищаться настоящими голосами настоящих исполнителей, работавших всегда и везде, в отличие от современного шоу-бизнеса.

- Не хочу я спа-а-ать у сте-е-ен-ки-и, упираются ка-а-а-ленки-и…

А в оформлении использованы работа Швенка и персонажи студии "Союзмультфильм" из свободного доступа

«Кондуит и Швамбрания»

11 октября 1492 – Колумб открыл Америку. 8 ноября 1914 была открыта Швамбрания (с)

Лев Кассиль написал «Кондуит и Швамбрания» сто лет назад. Она создавалась для детей с подростками и являлась одной из самых популярных книг советско й пропаганды, касающейся времени Великой Октябрьской Революции, что порой весьма рекомендуется к прочтению и сейчас. Почему? Попробую ответить в блоге. Что можно сказать точно – книга хорошая, написана отличным языком, а её персонажи отличаются от нас с вами не так и сильно. Но это, само собой, в случае с хорошей книгой и неудивительно.

Действие происходит в Покровске, будущем Энгельсе, городе-спутнике Саратова, что, несомненно, накладывает определённый отпечаток. На дворе жарит солнце начала 20-го века, в ходу всякие –яти с –ерами, рассказчик из хорошей семьи врача, правда врача еврейской национальности. Зачем делать акцент на национальности? Да всё просто: как и в случае с «Двенадцать лет рабства» Соломона Нортопа рассказчик знает - о чем говорить. О черте оседлости, о наименование «жиды», по вложенным оттенкам и смыслам родственное «ниггерам» Северо-Американских Соединённых Штатов, о том, как в связи с этим на всех родственников героя порой смотрят как не на самых полноценных членов общества.

А, да: в самой семье имеются папа с мамой, герой и его младший братец.

Сама семья переезжает в… и вот тут в дело вступает как раз национальность, бо доход и знания отца, с одной стороны, должны позволять ему жить в центре самого Саратова, либо хотя бы Покровска, но с другой – жить приходится в Брешке, она же – Нахаловка. Это такой местный вариант любого спальника времен 90-ых – 2000-ых нашего времени со всеми вытекающими и с, конечно же, нюансами.

Поволжье, начало 20-го, переселенцы-украинцы, немцы, густо пытающиеся «колонизировать» Поволжье со времён Александра Третьего, само собой – мусульмане разных толков с национальностями, равно как ломовики с биндюжниками, шпана, ворьё, мелкие хулиганы и даже дезертиры, укрывающиеся практически в катакомбах. Эдакий аналог Молдаванки из рассказов Бабеля.

Одновременно с переездом в жизни героя появляются три главных отправных точки жизни: поступление в гимназию, нахождение друзей на Брешке и открытие Швамбрании.

Нравы, обычаи, сама жизнь провинциального городка до, во время и сразу после Революции, Гражданская, разруха, изменения и все, происходящее прямо на глазах героев. Почитайте, чтобы понять стоимость самого простого сахара из самой простой сахарной свеклы, хотя бы для этого, не говоря про остальное.

И также как Исаак Бабель мог погружать читателей в свою Одессу, так и Кассиль сполна разрешает всем интересующимся с головой нырнуть в Покровск, Революцию и остальное. Провинция, быт, привычки с обычаями, два переворота подряд и две войны, куда вклиниваются революции – Великая, она же Первая Мировая и Гражданская. Разруха, голод, тиф, мешочники, прошлое, разодранное в клочья и будущее, совершенно неопределённое. Эта книга нужна даже для верной оценки килограмма обычного сахара из обычной сахарной свёклы, да-да. Равно как человечности, любви, семейных ценностей и хотя бы какого-то огрызка морали с добром.

Несколько коротких лет жизни мальчишки, носящего строгий мундир и фуражку, поющего «Боже Царя храни» и чуть позже разучивающего «Интернационал», столкновения хрупкой журнальной жизни с жёсткой реальностью пролетариата и русского дворянства, купечества и хулиганов, убеждённых сторонников монархии и их противников. Очень полезное чтиво для молодёжи, причисляющей себя то к булкохрустам, то к коммунистам. Льва Кассиля печатали в СССР совершенно не зря, точно вам говорю.

А что же есть Кондуит? Ну, это, грубо говоря, журнал поведения учеников, заполняемый завучем по УВР, фиксация в коем дарила юношам всяко-рано и незабываемое: розги по субботам, в угол на горох, остаться на несколько часов в гимназии после занятий или лишиться не только сладкого, но и прогулок. А как же Швамбрания? А это… А это собственный Неверленд героя и его брата, игра на всю жизнь, умершая вместе с тайной Королевы в самую разруху.

Вспомнить всё

Что главное в фильме с молодым Шварцем? Верно, его могучие мускулы и неважно, как их показывать: раздеть ли догола за-ради эффекта, всучить бревно или дать перфоратор. Дядя Шварц - это вам не Саша Курицын, ему имелось что показать, круто и выгодно, поблёскивая то ли потом, то ли маслом и одним видом стимулируя молодёжь на посещение спортзала.

Но речь не только о нём, а об одном из важнейших фильмов эпохи VHS, и…

И, да - тут не про Коммандо и, коротко для торопыг, содержание былинного кинца мэтра Верховена.

Жил-был на Земле будущего простой качок-работяга Дуглас aka Даг Куэйд. Работал на стройке, снимал квартирку и радовался красавице-супруге. Омрачало сложившуюся счастливую семейную жизнь отсутствие сек… (убрано цензурой) отсутствие у жены сисе… (убрано цензурой) наличие у Куэйда странновато-повторяющихся снов.

Сны снились весьма живые, полноцветные, сюжетно-озвученные, о колонизированном Марсе, красотке-брюнетке и падении самого Дага со скал с последующей ужасной смертью из-за отсутствия атмосферы. Что больше напрягало в этом евойную жену – факт мечты Дага о какой-то мексиканской лярве с химической завивкой или явный намёк на шизофрению её дурака-здоровяка – Бог весть. Но единственное, что просила милаха-блондинка своего ненаглядного перфораторщика, умещалось в «не ходи ни в какую корпорацию фальш-воспоминаний, милый». На том, собственно, всё и погорело.

Даг сходил, в ходе внедрения воспоминаний ему вдруг поплохело до «атас, ща набегут легавые и всех повяжут, я спецагент, я тайный резидент, одет будто кент, вот мой патент (с), ТТ-34, песня «Бельмондо» и Куэйд свинтил домой. Дома ждал знатный махач с озверевшей жёнушкой, набежавшие упыри со стволами, чемодан с подарками от себя любимого и забытого, сраный робот-водитель с тупыми приколами, полёт на Марс, мутанты-повстанцы, злодейский злодей Кохей ген с лицом Дика из «Робокопа», предательства, перестрелки, много красных бликов, технологии инопланетян и хэппи-энд. И, конечно же, мордобой, приключалово, преодолевания и та самая смугляшка в качестве бонуса.

А, да – само собой те самые легендарные три сиськи!

А теперь, если вы добрались сюда, вас ждёт порция ностальжи вперемежку с рефлексией, равно как немного воспоминаний об СССР, детстве в СССР и всё такое.

«Вспомнить всё» один из немногих фильмов, чьи съёмки анонсировались у нас, за яростно ржавеющим «железным занавесом». Страна катилась в тартарары, а мы, её почти последние дети, радовались новому. От Диснея по вечерам в воскресенье до отрывков из «Звёздных войн», показанных то ли в «Будильнике», то ли в «Марафоне 15». Характерно, что нам показали «Империя наносит ответный удар», хотя полностью его увидел лишь году в 93-94-ом. «Новая надежда» добралась в кино в 90-ом, и это тоже стало показателем.

«Вспомнить всё» заявили как снимающийся фильм на Первом канале в какой-то странноватой передачке о не загнивающем, а вполне живущем Западе. Мы, пацаны Перестройки, любили американские фильмы и ещё больше любили видеосалоны. Видеосалоны и дарили нам какое-то другое кино, не самое доброе, не самое качественно переписанное, да и озвученное прямо-таки через задницу, но… Но манящее.

Тут, в умирающем советском детстве, остались «Мио, мой Мио» с будущими Бэтменом и графом Дуку-Саруманом от режиссёра Грамматикова, «Враг мой» и «Короткое замыкание» с «Восходом «Чёрной луны». Их пристрелил из апгрейдированной «беретты» Робокоп, раздробил удар ноги с разворота Чак Норрис и растоптали копыта лошадок мускулистых варваров дилогии Конана. Северокорейский Хон-Гиль-Дон отлетал своё над деревьями и крышами, сдавшись под напором Сё Косуги и Дудикофа со всем легионом их ниндзя.

Рубль - просмотр очередных «Восьми бронзовых бойцов» или «Пако – стальные руки».

Полтора – и меня до усрачки напугал грудолом «Чужого», а досмотрел его уже позже.

За два… За два нас уже не пускали и «Смоковница» с «Эммануэлью» перепали потом.

«Вспомнить всё», как и все пиратские версии того времени, без всяких там Интернетов, добрался до моего крохотного Отрадного очень быстро. Я увидел его ещё в СССР, в видеосалоне бывшей общаги швейной фабрики, потихоньку набивавшейся конторами коммерсантов с кооператорами всех мастей.

Девчонки со «швейки» быстро нашли место под солнцем, дающее бабло на съёмные квартиры и речь не про путан, так модных в то время. Перестройка, хозрасчёт и кооперативная деятельность подарили нам меховые фирмы, включая «Отраду», быстро переманившую к себе мастериц кроя, пошива и строчки.

Мы с отцом пошли смотреть «Вспомнить всё» вечером, нас пропустили без бабла, тут дымили все, кому не лень, папка пил пиво с мужиками, хрустя банкой «Милуоки бест», а я…

Билли - заряжай!

- Как следует смажь оба кольта, винчестер как следует смажь!

Все началось с фотографии на обороте журнала «Советский экран». Сразу не получилось узнать даже Урри из «Приключений Электроника», но зато картинка показалось жутко крутой. Пацаны моего советского детства знатно уважали ковбоев, порой считая, что круче них никого и не было. Джон Рэмбо вошел в нашу жизнь чуть позже.

На «Человека с бульвара Капуцинов» мы пошли с мамой. Тогда случилось первое киношное разочарование – фильм слишком быстро и непонятно закончился. Хотелось еще, и лучше бы весь фильм был сплошной веселой дракой со стрельбой, а песен поменьше и…

Моя мама любила фильмы с актером Мироновым. И очень расстроилась, когда тот умер. Мне Миронов отлично заходил в «Бриллиантовой руке», а его Остап Бендер не вызывал никаких вопросов, так и оставшись главным Остапом на всю жизнь. Если сейчас мне попадается фильм о мистере Фёсте, то смотрю его только из-за игры настоящих актеров, где первым опять же, остался Андрей Миронов.

Году в две тысячи двенадцатом, скучно просиживая семь дней отпуска посреди зимы, безденежья и недавно проведенного кабельного телевидения, наткнулся на «Счастливы вместе!», где Гена Букин решительно занимал позицию перед телевизором в ожидании «Человека с бульвара Капуцинов» Ничтоже сумняшесь – скачал и посмотрел. И чуть не расплакался.

Не ждите от детских фильмов и Жюля Верна того же самого, как двадцать-тридцать лет назад. Не получите, лишь расстроитесь. Рыцари и йомены Тарасова будут казаться актерами ТЮЗа, книги Верна окажутся пафосными и завиральными, а посреди войнушки ковбойцев и индейцев вы легко поморщитесь от револьвера системы Нагана в руках Александра Иншакова.

Ищите в них, на самом деле, если уж решитесь, что-то другое. От живых и, всегда чудесных Табакова, Филозова, Караченцова, Фарады с Квашой, Миронова и до совсем молодых Ярмольника с прекраснейшей Яковлевой. Любуйтесь их типажами, совершенно, казалось бы, шаблонными, но такими настоящими.

- Запомните, джентльмены – эту страну погубит коррупция!

Шевалье Де Брильи Д`Артаньян здесь просто жжёт напалмом, отрабатывая сценарные повороты. Небритый, в длиннющем плаще и шляпе героев Ван Клиффа, Боярский был самым серьезным персонажем разухабисто-веселой комедии-пародии. От него, единственного, несло настоящим конским потом, сгоревшим порохом и въевшейся кровью. Он был неимоверно крут.

А еще с возрастом понимаешь основной посыл фильма, вложенный Суриковой в сценарий. Доброе кино с актерской игрой, равно как книги с сюжетом и героями, всегда проиграют чему-то иному, наполненному самыми простыми инстинктами и их удовлетворением. Плохо это? Да нет, на самом деле. Как говорилось в одной хорошей исторической вещи:

- Маленький алмаз всегда дороже телеги навоза.

Хорошая вещь, встреченная посреди стандартного шлака, всегда покажется намного ценнее. Равно как актерская игра всегда будет лучше скоморошьих ужимок, гэгов и остального. Просто все приходят к этому в свое время, не больше и не меньше.

Давно не испытываю желания пересмотреть «Человека с бульвара Капуцинов». То ли дело в револьверах системы Нагана, то ли в чем-то еще. Хотя, несомненно, еще не раз увижу и услышу, с огромным удовольствием:

- Это был мой бифштекс!

И Табаков расправит свои роскошнейшие бакенбарды, голосом криминализированного кота Матроскина первый раз заговорив с растерянным Мироновым, уставшим выкладывать икебану из ковбойцев. Билли Кинг Караченцов будет хрустеть битым стеклом по груди и, крича «Я здесь», кидаться на всю-превсю банду Черного Джека, месящую Фёста. Диана будет лукаво подмигивать и поводить совершенно не худым, но от того не менее красивым плечом. А одноглазый Ярмольник, промакивая пот, тоскливо констатирует:

- Сдается мне, джентльмены, что это была комедия…

Три касания

В моем советском детстве все было как-то просто. Конфеты редко, зато настоящие и вкусные, «Тархун» зеленый, сладкий и пахнущий травой, пластиковая звездочка круче металлической, но у металлической лучи ярче, а еще её можно зачистить наждачкой и будет звезда, как у американского шерифа. Пацаны-пионеры, на переменах, любили намотать красный галстук на лицо и носились как бандиты.

С каникулами все тоже было просто. На улице Сенной, в пригороде, называемом Колыма, подряд стояли три дома. В них жили мои дед с бабушкой, Шнайдеры и Зуевы с бабушкой Плешачихой. И, само собой, я, Женька и Лёшка. Они оба были старше, одни на два, другой на три года, но в советском детстве оно нам не мешало, мы еще были малы, зелены, лихи и просто играли. Ну и, само собой, на месяц, летом, приезжал мой двоюродный брат, Сергей.

Главную часть наших совместных каникул купили в восемьдесят седьмом году в магазине «Спорттовары». Просто кожаный футбольный мяч. Коричневый, из полосок, в мае накачиваемый и весело звенящий по воротам дедовского гаража и ложившийся спать осенью, сразу, как мы шли в школу.

Еще у нас не случилось настоящих ворот, зато в моем бывшем детском саду, через улицу, была огороженная асфальтовыми дорожками площадка с двумя тополями. Их нам и хватало, чтобы напинаться по мячу до языков, висящих как у загнанных собак. Сторожа привыкли к нам сразу, разрешали пить воду в специально выведенной трубе с краном и на три часа, вечером, наша жизнь сосредотачивалась в трех касаниях.

- Набиваем, кто меньше – на ворота!

Мой старший брательник футбол обожал, вел толстые тетради с результатами каких-то там матчей, где фломастерами рисовал флаги сборных и эмблемы клубов. Кто бы и что не говорил, «Советский спорт» освещал большинство соревнований за рубежом.

- Диман последний, - говорил Зуев и начинал напинывать банки. Мне оставалось вздыхать и наблюдать за тремя крутыми пацанами, что сейчас снова поставят меня на ворота. Так и оказывалось, набивать я мог не больше трех раз, потом мяч улетал куда-то к чертовой матери.

Хотя нет… Перед «минус пять» нужно было успеть сгонять в хлебный и принести хлеб с батоном. Это порой оказывалось чересчур рисковым делом, удержаться от чертовски вкусно-пахнущей корочки не получалось, и бабушка отрезала выщипанный край, скармливая его воробьям. Двоих нас никогда не отправляли, хлеб тогда сокращался в два раза, а утром нас порой было не поднять. Ходили по очереди.

Ну, так вот, когда я в очередной раз не мог набить больше других, то оказывался на воротах. Игра велась до пропущенных пяти, потом шло наказание, но фишка-то была в другом: сколько раз мне нужно отбить или поймать мяч, чтобы кто-то из них промахнулся?

Да, бил я хреново, но вот ворота держал жестко, заставляя кого-то, да промахнуться. Высоту мы меряли по веткам, прыгать через забор за мячом, улетавшим в лопухи, казалось легко, а лупили по мячу – будь здоров.

- Навесь!

- Бью!

Как-то отец нашел свои старые зимние перчатки и мы играли в них. Руки потели, но болели не так сильно. Когда Женька, не любивший их, вставал на ворота, руки у него порой становились красными, как у гуся.

Первое касание, второе, третье, удар…

Мяч звенел так весело и привычно, что становился нам пятым другом. Пацаны с Жигулевской и Московской нам завидовали, но их сторожа гоняли, и те шли в интернат, где имелись ворота. А мы резались на нашем пятачке.

Пропустил пять ударов – отвечай. Мы никогда не пробивали «сало», больше котируя «пингвина», благо, асфальт закрывал наш пятачок по краям ровными дорожками.

- Я пингвин, несу ко-ко!

Мы все прыгали с мячом, зажатым между ног, все считали количество набитых «банок», превратившихся в прыжки. И даже если ссорились, то ненадолго. Потому как лето шло, шло и шло, до отъезда брата оставалось немного, а детство, казавшееся бесконечным, все равно превращалось в следующий класс школы.

Футболистом никто из нас так и не стал, зато тогда было солнечно и хорошо.

Алиса, миелофон…

Мы не можем без космоса, даже если и не думаем о нем. Звезды, планеты, расстояния в сколько-то световых лет всегда рядом с нами. Нам, детям СССР, космос стал ближе не только благодаря «Через тернии к звездам», «Фаэтам» или даже «Аэлите», не говоря о почти отсутствующих «Звездных войнах» и, в особенности, «Звездном пути».

А мы и не сильно расстраивались, больно надо… у нас были свои космические приключения, добрые, хотя и в меру жесткие, красивые и яркие, ведь их рисовало воображение и, став каноном, Евгений Мигунов.

У наших космических приключений были светлые волосы, сложно-задорный характер и имя с фамилий Алиса Селезнева.

И космос, совсем как в «Стартреке», огромный и общий, без национальных свар, враждующих держав и прочего, наполняющего «Звездные войны». Да, в «Звездном пути» хватает сопредельных злодеев, так и приключениях Алисы все же хватало негодяев, пусть и постоянно побеждаемых. Ну, а как без них и приключений, скучно же!

Игорь Можейко, став Киром Булычевым, писал много и хорошо. Но, почти как сэр Артур Конан-Дойль и его великий сыщик Шерлок Холмс, восемьдесят процентов популярности получил благодаря именно ей, необычной девочки с Земли. И даже если это, возможно, раздражало самого автора, нам, детям и подросткам, читавшим его книги, это только нравилось.

Конечно, в первую очередь Алиса была той самой школьницей, искавшей миелофон. Бесполезно спорить, ведь Наташа Гусева сделала маленькое чудо, снявшись в несколько серийном телефильме. Но кроме «Гостьи из будущего» мы все видели «Тайну третьей планеты», а это было именно оно: звезды, космос и путешествия на кораблях, рассекающих со скоростью света и даривших нам необыкновенное чудо те самые чужие миры, но открываемые не Кирком со Споком, а нашими соотечественниками. Хотя, как и в "Звездном пути" был Чехов, так и в мирах Булычева были просто земляне.

Советская фантастика не подарила нам «Звездные войны», с их Империями, темными лордами-ситхами, джедаями и световыми мечами, рубившими бедных штурмовиков в сечку. Война у нас была одна, с большой буквы, каждое Девятое мая и с песнями Поющей эскадрильи. Советская фантастика дарила, то ли из-за цензуры, то ли из-за чего-то другого, космос, где враждебность исходила от флоры с фаунами, метеоритов, гравитации и чего угодно другого, но не «Звездных разрушителей» с императором Палпатином.

Да, этого не хватало, и «Звездные короли» Гамильтона, издаваемые в «Технике молодежи», лихо задвинули на задний план Азимова, Лема и прочих Брэдбери. Ведь там сражались, рубились, спасали принцессу Лианну и вообще было здорово. Но вот Алису все негодяи, желающие уничтожить Фомальгаут, пусть и во главе с Шорр Каном, подвинуть не смогли.

Алиса летала от планеты к планете, то в экспедиции отца, космозоолога, то на корабле «Гай-до» с амазонкой Ирией Гай, то почти межзвездным «зайцем». Да, она побывала и в прочих местах, включая перемещение не только во времени, но и в измерениях, верно. Но самым главным достижением Алисы стал космос, подаренный советским детям. Пусть в нем вовсю сновали космические пираты, процветал черный рынок и где-то на задворках фантазии автора явно раскручивалась пружина самого настоящего нуара, вместе с триллерами и хоррором, но этот космос пугал только неоткрытыми загадками. Все остальное, вместе с Алисой и Пашкой Гераскиным, было вполне по плечу.

Я читал свою первую повесть о ней в «Пионерской правде» и мечтать не мог о книгах с иллюстрациями Мигунова. Потом они появились у моего одноклассника, дававшего читать по одной и на три дня. В нулевых, когда жил наш Книжный рынок и понимая любовь супруги к ним, нашел и купил почти все. Сейчас стоят себе на книжной полке, радуя возможностью, если захочется, взять и лампово почитать, перелистывая страницы.

«Тайна третьей планеты» во взрослом возрасте смотрится еще лучше, чем в детстве. Мы выходили в фантастический космос вместе с Алисой, забывая о его постоянном присутствии только потому, что оно было. Сейчас, спустя много лет, мне очень хочется увидеть высадку на Луну, чтобы хотя бы к старости мечты и космос снова оказались рядом.

П.С: птица-говорун отличается умом и сообразительностью.

Мороженое

Не помню вкус советского мороженого. Не помню стоимости в сколько-то там копеек. Помню молочное и пломбир, это верно. Молочное продавали на развес, оно котировалось также низко, как шоколадная плитка «Пальма». Пломбир продавался в стаканчиках и брикетах, ничего другого в нашем городе не водилось.

Шоколадные стаканчики почему-то попадались редко, в основном шли брикеты с двумя вафлями. С ними всегда случался один и тот же ритуал. Аккуратно развернуть, подцепить верхнюю пластинку и снять. Мороженое поделить на несколько кусочков и полить малиновым вареньем. Пока оно подтаивает, смешиваясь с малиной, есть жесткую верхнюю вафлю. Самым вкусным оказывалась нижняя, в самом конце уже пропитавшаяся растаявшим пломбиром, размякшая и офигенная.

Эскимо в советском детстве случилось один раз, в Ташкенте и, надо полагать, его покрывала не глазурь из поддельного какао с пальмовым маслом, а тонкий слой шоколада, причем горького, раз детский организм отказался. А «Лакомку» видел в какой-то утренней передаче для октябрят с пионерами, запомнил, что в нашем советском мороженом только натуральные жиры, потому оно такое офигенно-вкусное.

Да, точно, картонные стаканчики и деревянные палочки. Сын тут, недавно, покупая «Филевский щербет», сказал: щас, пап, палочки без того самого вкуса, проще пластиковую ложку купить. И удобнее.

Не помню его вкус, да и невозможно именно помнить. Возможно лишь узнать. Это как с молочными коктейлями из того же детства в СССР. Их в Отрадном делали в единственной кулинарии, они не были жидкими или густыми, как макдаковское мороженое с трубочкой. В семнадцатом, в Анапе, один барриста с гордыми кавказскими корнями не менее гордо заявил о своем превосходстве по всему побережью в варке кофе. Взятый «на слабо» в плане молочных коктейлей по ГОСТу, он сурово сказал, что сделает не хуже. И сделал, тот самый молочный коктейль, доказав собственную крутость.

Не помню вкуса советского мороженого, но это как с вкусом настоящего заводского хлеба на закваске, без улучшителей и готовых смесей. Хлеб, казалось бы, это так просто: мука, соль, вода и дрожжи, ага. Как-то, случайно, не дома, купил булку хлеба, повелся на темно-коричневую корку сверху. Мы съели его за два присеста, семьей и я отправился покупать еще. Он оказался именно заводским хорошим хлебом, не больше, но вкус не подведешь. Ты его не помнишь, ты его вспоминаешь, если сделано правильно.

Не помню вкуса советского мороженого также, как не помню свои детские восторги по поводу лимонада. Почему-то в Союзе детей предпочитали травить газировкой с натуральными составляющими, даже с сахаром, а не с заменителем. Сын вот любит «Байкал» и «Тархун», хотя сейчас они тоже черт знает из чего. А мне детство никак не вернуть, хотя бы на полчаса, потому что «Исинди» никто не делает. Интернет дает многое, кроме порнухи и тупых приколов, и состав любимой газировки нашелся без проблем. Почитал и понял – такое сейчас делать не станут.

Не помню вкуса советского мороженого и не помню его стоимость. Вот вкус шоколадной плитки «Пальма» помню. Его и забыть не получится, ведь ее вкус сейчас в каждой второй типа шоколадке без химозы в виде наполнителей «орео и сливки», «кокос и манго», «клубника и еще какое-то дерьмо».

Да, деревья были выше, трава зеленее, член стоял и все такое. Я не тоскую по временам своего детства и, уж тем более, молодости. И в советской колбасе времен Перестройки попадались совершенно не ГОСТовские составляющие. Думаю, нарком Микоян, попробовав бы «Докторскую» году так в восемьдесят девятом, уж точно захотел бы набрать НКВД.

Лучше ли ТУ ГОСТов? Каждому свое, чо. Ностальгировать и тосковать по СССР глупо, Союз умер, пусть и не сам по себе, но умер от бездействия его же граждан. Последующие четверть века много рассказали жителям бывшей РСФСР о прочих «братских» республиках, спасибо. Желать собственным, теперь уже точно, будущим внукам неожиданного воскрешения советских ГОСТов? Да, мне такого бы хотелось. Возможно ли такое? Да, только зависит оно от нас же самих. Все получают ровно то, чего заслуживают, не более и не менее.

Бородинское пробуждение

- Кавалергарда век недолог…

7 сентября 1812 короткий век выпал многим, один за другим гибли кирасиры, егеря, гусары, гренадеры, уланы, фузилёры, драгуны, пионеры, шеволежёры с вольтижёрами и, конечно же, артиллеристы, пешие, конные, армейские и гвардейские. Это же Бородино.

И книга о тех днях, книга с попаданцем, чуточкой фэнтези, крохами детектива с романтикой, щепоткой готического романа и, конечно же, безжалостной динамикой третьей части, где кроме самой битвы ничего по сути и нету. И всё это написано да издано в СССР, в последние годы Брежнева, с двойным переизданием, каково?

Это правда, ведь герой, ставший поручиком Берестовым, расследовал странное дело о девушке Наталье, он оказался настоящим попаданцем, ровно янки из Коннектикута заснувшим «тут» и проснувшимся «там». Романтика скользила между строк, боевая составляющая, наоборот, не имела и толики романтизма, а готика проявилась лишь в одном месте, обобщая гибель многих юношей, в чисто-честном пылу этой самой юности пожертвовавших самими собой.

Сюжет книги прост, не прячет страшных тайн и следует общеизвестной хронологии. Герой приходит в себя за трое суток до битвы, попадает под лёгкое подозрение высоких военных чинов, оказывается в допожарной Москве, знакомится с весьма пройдошистой личностью в виде изобретателя Леппиха, помогает простому драгуну спасти сестру из дома для душевнобольных, сближается с поручиком Ахтырского гусарского, видит настоящего Дениса Давыдова, немного фрондирует в сторону предтечи Третьего отделения и, в той самой объёмной третьей части повести, оказывается у Бородина, воюет как может, едва не погибает и рассказывает-рассказывает-рассказывает читателям о самом кровопролитном сражении не только своего времени, но и всей истории.

Параллельно, осенне-грустно, идёт романтическая линия, где любовь к случайно встреченной и довольно скоро потерянной женщине то кажется манией, то лишь трогательными добрыми воспоминаниями, то настоящей временно-мистической загадкой, напрямую касающейся героя и ещё одного участника Бородина.

«Бородинское пробуждение» Константина Сергиенко как будто опередила своё время, крайне мало кому известная и врезавшаяся в память практически всем, прочитавшим эту книгу, изданную в 1977, 1981 и 1990 годах «Детской Литературой».

Тут не имелось Марти Сью, герой не побеждал всех и вся, лишь кое-где подстроившись под ход самого времени, пользуясь данными архивов, изученных ради написания повести о сражении. На том и чуть не погорел пару раз, будучи поверхностно изучившим нюансы с мелочами, включая правильность «ваша светлость» или «ваша милость», и после оных чаще всего пользующем принцип «молчи, умнее покажешься».

И, к слову, взгляд автора крайне интересен с позиции не осуждения, а простого фиксирования фактов. Никакого клеймения крепостников, никакой ненависти к нулевой версии ЕС, вторгшейся в Россию, никаких критических замечаний о бытовых мелочах. А на дворе, меж тем, вовсю стоял кончающийся застойный Союз, на дворе…

На дворе был учебный 1988-89-ый год, на синей пацанской форме и на чёрных девичьих фартучках краснели звёздочки октябрят, пионерские дружины и комнаты вожатых имелись в каждой школе, совсем недавно отчеканили юбилейный бородинский рубль, а серия «Русская армия 1812 года» Олега Пархаева пока состояла из двух выпусков.

Именно так, потому что прочитав о полку, куда вступил Вяземский, тогдашний оголтелый я не кинулся рассматривать эту форму со всех сторон. Обер-офицер казачьего полка Дмитриева-Мамонова появился в третьем части, объединившей иррегулярные полки казачества с ополчением.

Если книга цепляет в девять, то после сорока она легко неинтересна. «Бородинское пробуждение», прочитанное тридцать пять лет назад, оказалась иной. Она захватила также, с того же места, где героя будит гусар-корнет, он пропускает колонну пехоты, получает выволочку за неясный внешний вид и как-бы собственное поведение и начинаются три дня грозного 1812, сейчас воспринимаемые совершенно иначе.

Сейчас не совсем ясно лишь одно – зачем автор «очнул» героя в форме, вероятнее всего, относящейся к периоду императрицы-матушки, либо Павла Первого, ведь явственный мирлитон на его голове говорит именно об этом. И даже немного жаль, что автор иллюстраций изобразил не традиционную гордость легкоконников 18-го века, а ночной колпак.

В целом это не играет никакой роли, всем заклёпочникам никогда не угодишь, а некоторым мальчишкам, да может и девчонкам давно пропавшего советского детства, «Бородинское пробуждение» стало чем-то больше обычной развлекательной книжки. А это, наверное, самое главное. Что же касается отношения «Бородинского пробуждения» к текущей сетературе, да и бумаге тоже, то эта книга явный пример хорошего годного попаданца, чьи знания всё же ограничены, навыки так себе, а умение общаться с людьми вовсе не всегда покоряет всех и вся. В общем – нет тут Марти Сью, точка, баста и ша.

Тридцать три коровы на 37-ой параллели мистера Эй

Не стоит думать, что на фото какой-то Железнорожденный из незамеченных ранее персонажей «Игр Престолов». Хотя, окажись он в Голливуде, кто знает, какие роли достались бы этому талантливому человеку? Мало ли, кто бы стал Гендальфом, например, но… Это Лембит Юханович Ульфсак в роли Тиля Уленшпигеля, советского фильма семидесятых, принесшего ему всесоюзную известность.

Но нам, последним детям СССР, Лембит Ульфсак известен совершенно по иным поводам, равно как, надеюсь, любим за них же до сих пор. Это мистер Эй из «Мэри Поппинс, до свидания» и Жак Паганель из «В поисках капитана Гранта».

Вольная трактовка истории Мэри Поппинс, где хватало хорошей музыки, специально выстроенной как-бы английской улочки, парка и Натальи Андрейченко, была чуть больше любима девочками СССР времен Перестройки, чем пацанами. Ну, немудрено, там имелось много танцев, совершенно инфернальный кот в алой куртке с бранденбурами и отсутствовали стрельбы с драками. Все верно.

Но, как и любой фильм-сказка, снимаемый тогда, этот оказался до краев наполнен добром, теплом и любовью. Выраженных не напрямую, с помощью уже привычных нам сегодняшним штампованных ситуаций со словами, нет. Все это выражалось поступками, движениями и взглядами. Ну и песнями с диалогами, само собой. Пусть даже мальчишка веселого семейства играл так, что хотелось плеваться. Но зато остальные, Андрейченко, Удовиченко, грандиозный Олег Табаков, Филозов, Гердт… Они играли, как и всегда, просто потрясающе.

А Лембит Ульфсак, на фоне половины этих заслуженных, совершенно не терялся. Его мистер Эй, в кедах, джинсах, клетчатой рубашке, с гитарой и каким-то неуловимым следом Джона Леннона, пусть и певший не своим голосом, стал самым ярким пятном этой цветной веселой ленты. Да-да, он пел не своим голосом, но разве от того мистер Эй стал хуже? Мистер Эй пел всем собой, двигаясь, подмигивая и смешно задирая локти, длинный, худой и намеренно сутулый.

- Тридцать три коровы, тридцать три коровы, тридцать три коровы, свежая строка…

Была там одна интересная сцена, та самая, где Мэри грела детям молоко на ночь, а мистер Эй собрался уходить куда-то в ночь с дождем и, вот-вот, в детском фильме, хотел признаться этой строго-прямой женщине-Совершенству в любви. Но это же детский фильм, и хорошо, что сам этот эпизод стал ясен только потом, много лет спустя и во время случайно найденного на каком-то канале этого музыкального чуда нашего с вами детства.

Самое интересное в этом чудаковатом образе то, что такие люди есть всегда. Добрые, чуть нелепые, в чем-то не умеющие ничего делать, но почему-то просто нужные. Из-за добра и честности, наполняющими их под завязку. И все равно, какое время на дворе, и какая страна за окном - СССР или Россия.

В общем, мистер Эй, сыгранный актером, обреченным, как любой прибалт, играть гестаповцев, шпионов или американскую военщину, лично для меня стал символом детства.

А еще Лембит Ульфсак был Жаком Паганелем. И снова он говорил не своим голосом, и опять это никак не разрушило образ, созданный им в телесериале Говорухина. Его Жак Паганель оказался как из книги: длинный, худой, растрепанный растяпа и умник, носивший в своей странно работающей голове целую энциклопедию. Я как-то посмотрел две серии фильма не так давно и удивился.

Сейчас, спустя так много лет, Николай Еременко-младший кажется переигрывающим и пытающимся быть крайне крутым, великолепная Акулова стала чересчур меланхоличной, Гостюхин/Мак-Наббс из любимого майора стал карикатурой, а по-настоящему живых персонажей оказалось всего два.

Капитан Джон Манглс, сыгранный Олегом Штефанко и, сами понимаете, Жак Паганель в исполнении Лембита Ульфсака.

И дело оказалось вовсе не в пейзажах Крыма и Болгарии, где снималась Патагония, Австралия и Новая Зеландия. Нет, дело оказалось в самой игре и уже сотнях хороших иностранных персонажей, увиденных в фильмах, просмотренных со времен советского детства. Джон Манглс был честен, суров и простецки крут, а Жак Паганель так и остался самым настоящим Жаком Паганелем.

Вот такой вот был чудесный эстонец, сыгравший в фильмах нашего с вами советского детства и упокоившийся в мире в 2017-ом. Спасибо тебе, мистер Эй.

- Тридцать три коровы, тридцать три коровы, стих родился новый, как стакан парного молока!

Квентин Дорвард, Айвенго и пластилиновые войны

Восемьдесят восьмой год стал определенной точкой отсчета не только моего советского детства, но и дальнейшей взрослой жизни. В восемьдесят восьмом по телевизору показали «Балладу о доблестном рыцаре Айвенго», книга нашлась на полке, была прочитана, потом я как-то заболел, сидел дома и скучал. Моя мама не нашла ничего более умного, чем принести мне коробку пластилина. Решение вышло поистине гениальным.

В наличии имеется: ребенок, сидящий дома, пластмассовый игрушечный кремль в виде конструктора, коробка пластилина и недавно просмотренный фильм о рыцарях, боях, Робине Гуде и сэре Черном Лентяе, на деле оказавшимся королем Ричардом Львиное Сердце. Как считаете, что из этого выйдет? Все верно, из этого выйдет отличное развлечение, игра с разными сюжетами, много персонажей, постоянно оставленные куски пластилина и развивающаяся фантазия, вдобавок решившая интересоваться историей.

Совершенно не помню первого рыцаря, но совершенно точно знаю, что первыми пехотинцами стали два арбалетчика. У них все было как нужно, включая накидки и закрытые шлема-капалины с прорезями для глаз. Не зная терминологии и не имея Википедии, мы их называли тарелками.

Кто мы? Я, мой старший приехавший брат и два наших друга. Самое оно то, чтобы разыграть в минус пять, погонять пацанов с соседской улицы в войнушку или объединиться для создания самых настоящих пластилиновых армий. И их было у нас в достатке.

Иногда кажется, что советское детство со всем рядом его несправедливостей и отсутствующих современных возможностей, дарило нам куда больше, чем сейчас. Все искали старые аккумуляторы, пытаясь отлить из свинца что-то годное, пусть и выходили нормально только кресты и кривые кастеты. Дедушки с бабушками спокойно отправляли нас на речку без телефонов и не переживали, а мы не боялись порезаться, убиться или еще что-то, плюнув и прилепив подорожник повсюду. Ну и фантазия наша была именно нашей, а не насаженной производителями онлайн игр с готовыми моделями.

Полтора летних месяца мы собирались на крыльце нашего дома на улице, где росли у дедов с бабушками, притаскивали свои картонные коробки из-под всего, доставали собственные отряды и начинали бои. У нас не случилось каких-то правил, хотя мы пытались присобачить кубики от настольных игр. Зато мы разыгрывали сценарии настоящих битв, отыскивая необходимые картинки и схемы в учебниках истории старшаков и читая Вальтера Скотта. Да, старик Скотт подарил нам Крестовые походы, сарацин и шотландского принца из «Талисмана», что никак не получался ни у одного из нас.

На следующий год режиссер «Айвенго» снял «Квентина Дорварда», и у нас появилась шотландская гвардия и пушки. Для пушек мы отыскивали алюминиевые трубки, ножовки по металлу лежали в дедовских гаражах, а Лёшка притащил из библиотеки книжку-хрестоматию с рисунками первых бомбард и колесных пищалей Чохова и его коллег. Искусство требовало от нас невозможного, и мы украшали лафеты львиным и драконьими мордами, лепили узоры и хвастались - кто сделал круче.

Летом приехал мой брат, и неожиданно оказалось, что Первая мировая это тоже круто, но для нее следует найти информацию. Плюс – он откуда-то узнал о картечнице Гатлинга и пустые стержни для ручек стали очень востребованы. Восемьдесят девятый год оказался последним для всех, кроме меня, когда пластилин и история, слепленная из него, казалась чем-то важным.

Следующим летом кроме футбола для нас ничего не существовало, Марадонна не смог победить немцев с Фёллером, а пластилин ждал, когда брат улетит в Нижневартовск, чтобы не получать порцию смеха над самим собой, как все еще маленьким. Понять и принять факт, что мне было десять, а им двенадцать-тринадцать, я еще не мог. Но пластилин не обижался, за лето вышло прочесть «Петра Первого» и осенью, без всяких там ржущих надо мной, спокойно лепил себе лейб-гвардии Преображенский полк уже чисто для того, чтобы полюбоваться.

В восемьдесят девятом произошла еще одна важная для будущего встреча, но с пластилином она связана не была никак. Но, также благодаря ей, библиотека стала моим вторым домом, а книги по униформе, истории войн и остальном, мне даже стали заказывать из Куйбышева.

В тринадцать, через полтора года после последних слепленных рыцарей со старыми ворчунами Наполеона, уже старательно рисовал, понимая, что это интереснее. В восемнадцать, после трех лет изображений всяких демонов с драконами, вышло набить первую татуировку, вернее, армейскую наколку. К двадцати пяти стремление рисовать переросло в первые рассказы, а в тридцать вышла первая книга.

Так что, даже если в детстве над тобой смеются из-за любви к пластилину вчерашние понимающие друзья, это вовсе не повод считать пластилин глупой забавой. Скорее, наоборот.

Орёл IX Легиона

- Служи дурачок, получишь значок…

Центуриону Марку Аквиле, за храбрость и увечье, выдали бронзовый браслет. И Марк отправился в ад, чтобы очистить имя отца и много имён прочих солдат, сгинувших в вересковых пустошах и вернуть золотого орла, аквилу, знак IX Испанского.

Белые скалы Дувра, горы Каледонии, воющий ветер, дубравы друидов, низкое серое небо, туман за Валом Адриана. Туман прячет в себе воинов, украшенных синей краской. И тайну нескольких тысяч пропавших легионеров - сыновей, мужей и отцов.

Боудикка и Картимандуя, Морриган и Кухулин, бриганты и ицены, каменные дома римлян и римских бриттов, легионеры и вспомогательные когорты из природных конников сарматов, надвигающаяся беда саксов с англами и крах кельтского мира, тени горы Бадон, Вортигерна и Аврелия Амброзия. Несколько первых веков с рождения Христа история Британии в полной мере заслуживает названия «тёмные». И не из-за страха, смерти, чудовищных событий и множества боёв с битвами, хотя тут такого хватало. Тёмные века Британии прячут в себе так и не раскрытые тайны, а тайн, связанных с Римом здесь предостаточно даже без загадки Испанского, но с ним… С ним становится ещё интереснее.

Эту книгу в моём детстве относились к категории среднего и старшего школьного возраста. Время всё расставляет на свои места и сейчас она смотрится совершенно иначе. Некоторая напыщенность чувства долга героя и глубина рассказа о той тёмно й Британии, прячущейся в веках. Но в хорошей книге, а повесть Сатклифф хороша, есть главное: это книга на все времена, она не стареет и не обязательно интересна лишь школьникам.

На её страницах, бумажных или нет, стоят невысокие дома Иски Думнониев, Эбуракума и Маридунума, парят термы Аква Сулис и перекатываются сизо-лиловые волны вереска, темнеют Граупианские горы и рокочет суровое Северное море. Небо серое и низкое, ежеминутно брызгающее моросью и готовое пролиться ливнем, воздух холодный, чистый и пьянящий. Порой в него вплетается дым и дым оказывается разным, ведь где-то жители побережья коптят рыбу, а где-то конный патруль легионеров Вала Антония варит свою неизменную ячменную кашу и разливает кислую поску, а неподалёку чадят остатки деревни, сгоревшей из-за набега яростных воинов Эрина. Тонкие ниточки дорог прыгают с лохматых спин холмов, добираются до каменных плит, уложенных «мулами», своими калигами дотопавших даже сюда с другого конца Ойкумены, обитаемой части мира богов. Святилища Гестии курятся внутри настоящих вилл, ещё украшенных мозаиками, и где тут, среди садика одной из них кто-то спрячет фигурку орла, скорее всего посвящённого птице Юпитера-Олимпийца и найденную при раскопках наших шестидесятых. И эта фигурка даст толчок новой попытке разобраться в пропаже Девятого легиона.

Торопыгам с торопыжками: Римляне нагнули половину обитаемого мира и замахнулись на Бриташку, где взял и пропал целый легион, дивизия в три-четыре тысячи мужиков с разномастными убивалками, парочка батальонов союзников и, быть может, обоз с развесёлыми девами да торгашами, а также ещё каким-то количеством примазавшихся бродяг, бомжей и колобродов. Хотя три последних категории точно имелись в Тевтобургском лесу у Квинтилия Вара при разборке с Арминием, а вот как там случилось у Девятого испанского – непонятно.

Так вот, люди пропали, Рим постарался замять, мол, не стыдно такое признавать, а вот не сдался лишь Марк Аквила, чей папка служил в Девятом центурионом-примипилом, командуя первой, самой лучшей, когортой. И Марк отправился служить, и попал в Англию, и служил командиром лагеря в Иске Думнониев меньше месяца, и стал калекой, и встретил гордого бритта Эску и гордую малолетнюю британку Коттию, и всё же отправился за Вал Адриана, в земли варваров-пиктов, ведьм, тёмного колдовства, тайн, чёрных лесов и погибели всем южанам, и…

Хорошая книга обладает атмосферой, магнетизмом и душой. «Орёл Девятого легиона» из таких. В ней нет пафоса, масштабных битв и хитросплетений интриг властных людей, решающих судьбы мира. Зато тут в достатке другого, пробирающего своей реалистичностью и сейчас, спустя тридцать лет со знакомства с истории Марка, Эски и главной героини небольшой повести – седой и тёмной Британии.

Не верьте глупым аннотациям Сети, копирующих друг друга и сделавших Марка с Эской почти мальчиками, совсем молодыми юношами. При всей глупости фильма с Ченингом Татумом именно его возраст чуть ближе чем обложка весьма известного советского издания. И, в принципе, более ничего хорошего в экранизации и нет. Вместо отлично прописанного броманса книги – притянутые за уши рассуждения о свободе, долге и прочей лабуде. Вместо суровой грусти легата, знавшего отца Марка – практически теория замалчивания и ненужности гибели тысяч людей во славу Рима. Вместо обыденной помощи и простых слов ветерана, найденного Марком под личиной охотника-бирюка – Марк Стронг, эпично помирающий в конце, пав от ран в последнем бою плечом к плечу и щит к щиту с бывшими товарищами по оружию, защищая найденного орла.

Товарищ Маузер, Вьетнам и цари-Горы

Кольт дал некоторым людям больше шансов. Калашников их уравнял.

Мой советский калаш был красно-пластмассовым, с отсоединявшимися желтыми прикладом, магазином и рукояткой. В комплекте еще шел синий штык-нож, но он постоянно терялся. Точно также, как через несколько проведенных тактических «войнушек» АКМ превращался в АКСУ, когда ствол почему-то легко отламывался.

У Женьки, жившего в соседнем доме, имелся настоящий металлический ППШ с трещоткой, доставшийся в наследство от кого-то из трех братьев. Леха, живший дальше, гордо пользовался металлическим ТТ, заставляя переживать за все-превсе пластмассовые орудия войны, что я хранил в бывшей собачьей будке у моих деда с бабушкой. Металлического оружия в перспективе не наблюдалось и это приводило мои детские нервы в состояние полного расстройства. Не, а как, когда у пацанов оно есть, а у меня фига? Именно, что так неправильно.

В семь лет ситуация поменялась. Мама с отцом вдруг заехали на улицу, хотя не собирались, все занятые моей недавно родившейся сестрой. Сестра, как всегда, что-то там скрипела и орала в коляске, а на столе вдруг появилась малиновая коробка с нарисованным вороненым пистолетом.

Не знаю, как чувствовал себя коммандо Шварц, обнаружив тайник торгашей оружием и увидев его наполнение и, да, как и всем, в детстве очень хотелось оказаться в подвале, вскрытом дядей Бобом во втором «Терминаторе», битком набитом оружием. Тогда, летом восемьдесят седьмого, мне выпало счастье. Черное, блестящее, со снимающейся крышкой и длинным стволом самого настоящего игрушечного маузера. Дождаться, когда пацаны поужинают и мы снова отправимся крушить всех наших врагов, было почти нестерпимо.

- Ничо так, - сказал Женька и поправил чуть большие новые штаны, снова доставшиеся от кого-то, - с пистонами?

- Пистонов не купили, не было. – как-бы нехотя сказал я, видя, что Женек заценил и вообще.

- Вот так можно. – Леха снял прямоугольную крышку, доходившую до ствола и прищелкнул под ним, неожиданно превратив пистолет почти в маленький автомат. – Круто, короче.

И мы отправились туда, где пели суровые ветры войны, несшие запахи несуществующего, но обязательно сожженного, пороха, пролитой крови неисчислимых вражьих полчищ и влагой джунглей. Джунгли были почти всамделишние, огромный кусок пустыря между улицами пригорода и лежащих в километре-полутора сараях с огородами, сплошь заросший амброзией. Аллергии у нас не наблюдалось и мы уходили в высоченные поросли, откуда кое-где торчали раскидистые клены, шелестели кусты или высились тополя.

Лешка учился уже в пятом и смотрел Рэмбо, рассказывая нам с Женькой про ужасные бои в джунглях, настоящих вьетнамских и суровых джунглях. А Рэмбо, так уж вышло, явно был нашим врагом, почему-то уничтожавшим советских солдат как Илья-Муромец поганых. Всем давно стало обидно и стоило как-то компенсировать весь ужас, рассказанный старшим товарищем. Нашими джунглями стали заросли и там хватало место не только нам.

Мы, партизаны Вьетконга, знали все три места, где кучкой всегда валялись недавно выжатые тюбики из-под клея, а порой, добавляя перца, виднелись и сами потребители резко воняющей хрени, превращаемой пальцами в густые сопли. Обдолбанные наемники капитала, не иначе, устраивали свои лагеря в этих свободных джунглях и нам приходилось идти тише соседских и своих котов, стараясь не хрустеть или, еще хуже, трещать всяким дерьмом, густо лежавшим под ногами.

Идти след в след, как настоящий Чингачгук с Натти, принятые на службу в нашу армию и выглядывая следующие опасности, выпавшие разведгруппе, всегда было круто. Нам троим вполне хватало выдуманных врагов, чаще всего хорошо знакомых. Например, сторож нескольких фундаментов для каких-то коттеджей, что никак не строили. Эта, не иначе как эсесовская, сука владел тремя дворнягами, прикормленными и слушавшимися его команд прямо как цирковые. Пройти мимо нескольких лабиринтов, вырытых под коммуникации и спрятанных внутри прямоугольников из блоков, было практически невозможно. Удирать от собак приходилось всегда, а с собой требовалось брать гранаты, чтобы хотя бы как-то откидываться от зубастых сволочных гавкалок. Особенно от невысокой черно-рыжей и лохматой сволочи, иногда бежавшей за нами до самой улицы.

Настоящие и живые враги встречали нас возле Горы. Наверное, когда-то при строительстве крохотного района пятиэтажек неподалеку сюда свозили строительный мусор и сделали отвал, закопав все это. Гора покрылась травой, кустами и торчала из зарослей ровно посередке между нашими одноэтажными параллельными улицами и светлыми высотками. Там нас караулили пацаны с Жигулевской, почему-то желавшие общаться с нами троими исключительно с помощью рук, ног и желания накидать лещей.

В день товарища маузера их оказалось больше в два раза. Мы отступали, прикрывая Леху, сцепившегося с двоими, удачно попавшимся сгнившим луком. Кто вывалил его тут – нас не волновало, он жутко вонял и, попадая в жигулевских, разлетался липкими соплями, заставляя тех злиться и прятаться. На прорыв их не тянуло после двух попаданий в головы.

Леха отступил с достоинством, заполучив подбитый глаз, не потеряв оружия и даже не порвав одежды. Основной противник страшной рукопашной орал что-то, булькая разбитым носом, второй молчал, держась за живот и смотря на нас блестящими глазами в слезах. Мы отступили, заросли-джунгли, шелестя, скрыли наши пути отхода. А вот мой товарищ маузер лишился той самой клевой крышки.

Через месяц приехал с севера брат и, под шумок, мама купила мне новый маузер, подарив возможность стрелять по-македонски.