Щитом и мечом

Глава 1

Х-р-р!

Лепить-колотить! Что за скотина орёт над ухом? Кому зубы жмут?

Глаза открылись сами собой. Точно — «скотина»! Да ещё какая! Всем скотинами — скотина!

Началось в колхозе утро! Взору предстала косматая Годзилла с плотоядно ощеренной пастью. А зубки я скажу о-го-го! Такими челюстями ломик перекусить можно.

— Мама дорогая! Роди меня обратно! Сро-о-очно!

Я побил мировой рекорд по прыжкам из лежачего положения. Взвился, игнорируя закон всемирного тяготения. Раз и в воздухе! Два и… искры из глаз! Ещё б не заискрить: я на скорости максимально приближенной к сверхзвуковой врезался во что-то крепостью напоминающее железобетон. Удар что надо. Ладно, хоть сознание не потерял, в противном случае песенка моя была бы спета. Мохнатая тварь непременно бы до меня добралась.

А ведь так хорошо начиналось!

Неделей ранее.

Мы битый час мёрзли на чердаке заброшенного здания, смотревшего оконными проёмами на роскошный особняк графа Генриха Карла фон Оштайна — австрийского посланника в России. Недостроек тут по пять штук на каждом углу, и подыскать подходящую не составило труда. С точкой для наблюдения повезло. Особняк австрийца как на ладони. Хотя, почему повезло — специально выбирало.

Пётр Алексеевич заставлял своих вельмож обзаводиться домами в новой столице. Люди плакали, однако жевали сей «кактус». Да и как ослушаться: к примеру, указом от 9 октября 1714 года запрещалось в течение нескольких лет строить каменные здания во всём государстве, за исключением Петербурга. Считалось, что это подвигнет на переезд.

Да и тут было не всё просто: владельцев тысячи дворов заставляли ставить в Питере каменные хоромы, а трёхсот — мазанки, в указанных полицией местах.

Само собой, после кончины императора об указе забыли, большинство работ свернули, и Петербург едва не пришёл в запустение. В древней Москве многим было куда привычней и спокойней.

Спасибо Миниху — он уговорил Анну Иоанновну сперенести императорский двор в Санкт-Петербург. Тогда Питер снова вернулся к жизни.

На «точке» было холодно, темно и сыро. Контраст по сравнению с разукрашенным и иллюминированным снизу доверху домом австрийца.

Граф слыл изрядным мотом, не пропускал ни одного светского мероприятия, проиграл в карты парочку состояний, пачками таскал в постель красоток, а ещё обожал устраивать балы по поводу и без. Сегодня «бальный» день. У парадного подъезда столпотворение из карет. Говорят, что на всю столицу их штук пятьдесят, а я насчитал без малого сотню. Значит, в гости пожаловал бомонд не только Петербурга. Казалось, нет конца той разодетой толпе, что рекой вливалась в двери графского особняка.

— Живут же люди! — восторженно сказал Ваня, глядя в подзорную трубу.

— Жалеешь, что не попал? — усмехнулся я. — Брось. Нам туда хода нет. Какой идиот к себе людей Ушакова по доброй воле позовёт? А Генрих Карл на идиота не похож.

— Не похож, — вздохнул Ваня. — А там тепло, музыка играет…

Я предка понимаю, в его возрасте на танцульки магнитом тянет. Сам был таким. Пусть между нами биологическая разница в годах всего ничего, но, за мной всё же опыт трёх веков, это сказывается.

В Санкт-Петербурге развлечений мало, и даже безнадёжно влюблённому Ивану хочется поглазеть на красоток. На балу у австрийского посланника они представлены в широком «ассортименте», благо Россия всегда славилась красавицами на любой вкус.

Формально, по договору от 1726-го года цесарцы, то бишь австрийцы считались нашими союзниками. Курс на сближение между Священной Римской Империей[1] и Россией был проложен ещё Великим Петром, а при Анне Иоанновне проводился партией Остермана. Резоны вполне естественные: у нас общий враг — турки, а враг моего врага — подходящая кандидатура в друзья.

Однако умные люди (в том числе Ушаков) понимали, что дружба дружбой, а табачок врозь. За цесарским посланником давно велось негласное наблюдение. В СМЕРШе старательно отслеживали все его перемещения и контакты. Особенно контакты. Надо отметить, что клиент попался общительный. Сущий кошмар для контрразведки. Мы с Ваней три толстых «талмуда» исписали, составляя список его знакомых и друзей.

Дело отнюдь не в пресловутой шпиономании. На наших глазах разыгрывалась нешуточная партия, способная кардинально изменить карту мира. Всему причиной успешная кампания России против турок. И лучшие «друзья» и многочисленные враги были крайне обеспокоены нашими викториями. Ещё немного и результаты постыдного для русских Прутского мирного договора аннулируются сами собой. Стынущие под турецким игом территории, заселённые преимущественно православными, могут отойти России. Это для так называемой Европы всё равно, что серпом по известному месту. Не любят нас, что в восемнадцатом веке, что в двадцать первом, ну и не надо.

Пасьянс получился на загляденье. Англичане гадят по всем дипломатическим каналам, французы усиливают турецкую армию, австрийцы зарятся на балканские владения османов и не думают делиться.

На носу международный конгресс с участием России, Австрии и Османской империи. Дипломаты тратят прорву денег, чтобы узнать планы и козыри каждой из сторон.

Внешняя политика России определяется Остерманом. Он сразу объявил австрийскому посланнику, что наши условия будут оглашены только на конгрессе. Дескать, до конца не уверен в требованиях, и потому не хочет вводить союзников в заблуждение.

Глава 2

Как я упоминал, план у «мистера Фикса» оригинальностью не блистал. Просто удачно сложились обстоятельства, ну и грех этим не воспользоваться.

Губанов на свои средства построил при имении церквушку (прежняя обветшала и пришла в полную негодность). Торжественное открытие намечалось на завтра. Событие по местным меркам грандиозное, гости собирались со всей округи. Ворота с самого утра были нараспашку.

Губанов с головой окунулся в организацию храмового праздника, забыв дорогу в кабинет. Бдительность слуг ослабла. Занятия с Лизой отложили: девушка крутилась как белка в колесе, не желая ударить в грязь лицом перед соседями. Я оказался предоставленным самому себе.

Всё складывалось удачно. Кругом суматоха, народ бегает как оглашённый. Никому до меня и дела нет. Прекрасно!

Я выскользнул из комнаты, тихой сапой проник в коридор, остановился возле кабинета. Покрутив головой, убедился, что поблизости нет никого, голоса звучали в отдалении.

Кабинет не был заперт, что существенно облегчало проникновение. Ещё раз убедившись, что никто не видит, вошёл внутрь.

Помещение провонялось табаком: Губанов любил покурить трубочку к большому неудовольствию супруги и Лизы (других деток Господь семейной чете не дал).

Здесь было светло, не понадобилось зажигать свечи.

Обстановка располагающая к уюту, давно мечтал завести себе что-то подобное. Два шкафа прямо выдающихся размеров (а вот полочки пусты, непорядок: всё две или три книжки, какие-то переводы с французского. Не удержавшись от соблазна, пролистал. Книги явно фривольного содержания, судя по гравюрам). На стене выцветшая картина — портрет неизвестного, в чертах которого угадывается семейное сходство. Очевидно, дальний родственник.

Портрет выполнен в характерной манере (мне подобные работы попадались часто — выполнены будто под копирку): грубые мазки, простые цвета, округлое лицо (художник не сильно заморачивался с контурами). Для солидности предка облачили в рыцарские латы. Ни дать ни взять сэр Ланселот Озёрный.

Для проверки взглянул за картиной — в подобных местах часто скрывают тайники — и простучал по обклееной обоями стене. Никаких сюрпризов.

Переходим дальше.

Стол. На нём ничего, кроме курительных принадлежностей (кисеты с табаком, целый арсенал трубок разного калибра, «фидибусы» для раскуривания). Губанов не отличался осторожностью, в нескольких местах столешница опалилась (курил в подпитии?).

Дёрнул за ручку верхнего ящичка. Он не поддался. Ага, первая проблема, а вернее проблемка: заперто. Ничего страшного, замочек хлипкий, сковырнуть плёвое дело, не надо быть Геркулесом.

Лёгкий скрежет (тихонько, как мышка), слабый хруст, будто вырвал зуб. Я замер, потом успокоено продолжил возиться: никому не слышно, как тут курочат механизмы.

Понятно, что сломанный замок обнаружат, могут связать со мной. Плевать, сегодня я пошёл ва-банк. Вне зависимости от результата, сегодня же убираюсь восвояси.

Вытащил кипу бумаг, перевязанных бечёвкой. Раз хранились, да ещё под замком, что-то важное. Перерезав верёвку, приступил к изучению.

Так, пока что лирика, не имеющая никакого отношения к моему делу. Письма от друзей, любовная записка от романтической пассии (гуляем за спиной дражайшей половины? Ай-яй-яй!), что-то вроде бухгалтерской отчётности (это правильно, бюджет вести надо, чтобы дебет с кредитом сошёлся, а имение не вылетело в трубу). Оппачки! Залёт!

Не зря говорят: кто ищет, тот обязательно найдёт. Стопроцентный компромат — абсолютно недвусмысленное письмецо от австрийского посланника. Ребята настолько оборзели, что не пользовались шифром. Шпарили открытым текстом. Ладно, Губанов, точно не Джеймс Бонд, но ведь фон Оштайн — матёрый волчище, у него опыта на три Моссада хватит, должен был позаботиться... Хотя, есть и второй вариант: подшефный настолько туп, что не в силах расшифровывать текст. И такое бывает, вот и приходится австрийцу рисковать.

Понятно теперь, почему Лизу готовят к заграничным поездкам: Губанов намерен окончательно осесть в Вене. Не понимаю, чем ему в России не нравится, вроде живёт и как сыр в масле катается. Но… не он первый. Сколько ещё подобных тварей выловить придётся!

Стоп, с какой-такой стати я счёл Губанова тупым? Нет, тот куда хитрее: письмецо служит страховочкой, векселем, который можно предъявить нужным людям в доказательство: мол, на словах любой пообещать может, а ты на бумаге расписочку дай.

Тут-то всё и произошло. Я чересчур увлёкся изучением бумаг и не сразу сообразил, что за спиной кто-то стоит и выразительно дышит. Когда обернулся — стало поздно.

Мастерский удар опытного кулачного бойца отправил меня в не очень уютные объятия Морфея. Я даже просигналить Ивану не успел.

Сюда меня притащили, когда я находился в отключке. Этому поспособствовали дюжие мужички Губанова (где он набрал таких мордовортов? Откуда есть пошла сия боевая челядь?!).

В сознание я пришёл от звериного рыка. Спасибо твари за то, что сначала озвучила свои намерения. Действуй она похитрее, я б только на том свете глазки б продрал.

Н и сейчас положение было хуже не придумаешь. Только представьте, каково это — оказаться в запертой комнате тет-а-тет со здоровенной некормленной медведицей. Единственное, что меня спасает — цепь, на которой она сидит. Судя по тому, как зверюга дёргается, кольцо долго не выдержит. И тогда… амба!

Глава 3

— А балет, ну, а балет, сегодня здесь, а завтра нет, — вполголоса напевал я старый хит Буйнова, облачаясь в штатский камзол.

Подошёл к маленькому зеркалу (большое стоит сумасшедшие деньги), покрутился и так и эдак. Слегка повозился с галстуком (пастельных расцветка — хит сезона), подтянул чулки, пробежался тряпочкой по пряжкам башмаков. У нормальных дворян подобными манипуляциями занимаются слуги, но я предпочитаю самообслуживание.

Песня как нельзя соответствовала моменту. Императрица выписала из Италии оперно-балетную труппу, и теперь целый десант итальянцев во главе с композитором Франческо Арайя в поте лица ставил оперу «Сила любви и ненависти». Арайе помогали два хореографа: француз Жан Батист Ландэ и венецианец Антонио Ринальди по прозвищу Фузано — Вертун.

Премьера ожидалась сегодня. Билет лежал у меня в кармане, а поскольку связано это было со служебными обязанностями, отвертеться не представлялось возможным.

Иван стал моим товарищем по несчастью. Впрочем, он надеялся увидеть во время оперы предмет давних своих воздыханий — Екатерину Андреевну Ушакову, штац-фрейлину её императорского величества и по совместительству дочку главы Тайной канцелярии. Ради встречи предок был готов на всё, даже на многочасовое действо, из описания коего следовало: «после первого акта сатиры, огородники и огородницы танцуют изрядный балет, второй акт закончится преизрядным балетом, сделанным по японскому обыкновению, в конце более ста человек сойдут с верхния галереи сего великолепного строения и станцуют при слаженном пении действующих персон и играющей музыке всего оркестра приятный балет, которым кончается сия главная опера».

Насколько я понял, балет ещё не выделился в качестве отдельного вида искусства и шёл в «нагрузку» к опере.

Своими силами итальянцы бы не обошлись, элементарно не хватало людей. Но выход отыскали быстро: церковные певчие Придворной капеллы вошли в состав хора, а кордебалет лёг на плечи кадетам Шляхетского корпуса. Будущие офицеры с удовольствием тянули ножки не только на плацу, но и у балетного станка, и с превеликой охотой исполняли всяческие антраша.

Как и следовало ожидать, народу на представлении было битком. Съехался весь цвет Петербурга, вся знать. Покуда Иван вертел головой, отыскивая зазнобу, я высматривал того, ради кого, собственно и состоялся сегодняшний культпоход. Места нам подобрали что надо, отсюда открывался изумительный вид… не столько на сцену, сколько на Карла Бирона — старшего брата могущественного фаворита императрицы.

Я знал, что у него на коленях лежат дощечки с именем Барбарелы — смазливой итальянской балерины, ученицы Фузано, примы балета. Прочие танцовщицы были страшнее смертного греха, особенно по нынешним российским меркам: мешки с костями, тощие, изнуренные, с впалыми щеками и отсутствием даже намёка на грудь. Рубенс, глядя на них, удавился б с тоски. На фоне этих скелетов во плоти, обладающая аппетитными округлыми формами Барбарела, на чьём прехорошеньком смуглом личике всегда красовалась улыбка, а зубки казались сделанными из фарфора, смотрелась секс-бомбой. А если добавить вызывающие наряды всех тех прекраснодушных огородниц и пастушек, партии которых она исполняла, то, как она сверкала глазками во время танца, её грацию, молодость и свежесть — неудивительно, что сия бомба подорвала немало мужских сердец, принадлежавших столпам Российской империи.

Очередной мишенью итальянской звёздочки стал Карл Бирон в изумрудного цвета бархатном камзоле, коротком напудренном парике. Этот «старый солдат, не ведавший слов любви», фактически инвалид, пал к её ногам. Осталось аккуратненько переступить через него к следующей самой важной ступеньке — Эрнсту-Иоганну. Барбарела понимала толк в женских чарах, а фаворит явно был не святой.

Заиграла музыка, раскатисто грянул хор. Глотки у придворных певчих лужёные, пушечную канонаду за пояс заткнут. Началась опера. К счастью, накал страстей быстро пошёл на спад, уши закладывать перестало. Солисты в пышных одеяниях и масках затянули что-то своё, хоть и итальянское, но совершенно не походившее на мелодии и ритмы Сан-Ремо двадцать первого века. Никакого тебе, прости Господи, Тото Кутуньо[1]!

Моё чувство прекрасного вошло в резонанс с тем, что творилось на сцене. Судя по всему, я был не один, несколько моих соседей, поёрзав, погрузились в сладостный сон. Прибывшие с ними дамы деликатно обмахивались веерами и бросали кокетливые взгляды на мужчин, особенно на военных.

Я посмотрел на Карла. Тот явно слушал вполуха и выглядел весьма апатично. Время от времени шептал что-то своему адъютанту, тот послушно кивал, словно китайский болванчик.

Дощечки пребывали в покое, но это пока: время танцевального дивертисмента ещё не пришло.

Мне было интересно, как ведёт себя Иван, для него сие зрелище было в диковинку.

Парень сидел с открытым ртом, руки вцепились в подлокотники кресла. Казалось, он весь растворился в музыке.

«Меломан растёт», — печально вздохнул я.

В этот момент матрона в пышных юбках затянула нечто похожее на «соле мио», подхваченное хором. Всё это едва не взорвало мне мозг и барабанные перепонки. Зато Иван от удовольствия заалел.

Я с большим трудом дождался окончания первого акта. На сцене запрыгали-заплясали огородники, огородницы и прочие работники сельского труда вперемешку с сатирами. Действо было комическим, но юмор происходящего от меня ускользал. Я чувствовал себя недоумком, которому убойные места в анекдоте необходимо отмечать словом «лопата». Всё же менталитет у меня отличался. В прошлом находился всего ничего. Освоиться толком не успел.

Глава 4

Всегда считал себя человеком достаточно заурядным. Карьеры не сделал, высот не достиг, семьёй не обзавёлся. В той, прошлой жизни, был нужен только двоим: сестре и племяннику. Можно было обманывать себя, думать, что всё ещё впереди, но я решил, что будущего у меня нет. Есть только дорога в никуда, в забвение. Попытки изменить ситуацию, приводили только к худшему. Я сложил руки, сдался.

Лишь отчаянное безденежье заставило меня принять участие в эксперименте профессора Орлова. Я стал хрононаблюдателем в одном НИИ. Машина времени подключала на короткое время моё сознание к сознанию реципиента, и я видел давно минувшие события его глазами. Так мне довелось стать своеобразным альтер-эго Ивана Елисеева — моего далёкого предка.

Тот как раз поступил на службу в Тайную канцелярию. Должность имел мизерную — копииста, то бишь переписчика допросных протоколов. Ивана сия рутина тяготила, он мечтал показать себя, и случай не заставил долго ждать. Юноша раскрыл первое серьёзное преступление: разоблачил шайку чернокнижников. Подумать только, что началась сия эпопея с пропажи чёрного кота по кличке Митридат!

Потом копииста привлекли к поиску пропавших «алмазных вещей» князя Трубецкого. И вот тут Елисеева ожидал сюрприз, да ещё какой, всем сюрпризам сюрприз: ему на голову свалился я. Понятия не имею, что пошло не так, однако меня натуральным образом катапультировало в прошлое аж на триста лет назад в год 1735-й.

С той поры в моей жизни поменялось многое.

На пару с Иваном мы оказались в эпицентре запутанного дела, в котором тесно переплелись месть, предательство и несметные сокровища. С большим трудом удалось распутать этот клубок, хотя Генерал — самый главный злодей, тот, кого я окрестил для себя русским Мориарти, ушёл от возмездия. Мы по сию пору не знали, кто он, и где его искать.

Труды не пропали даром. Нас заметили. Иван и я оказались среди сотрудников СМЕРШа, пожалуй, первой настоящей российской контрразведки, созданной Ушаковым. Шпионы всех мастей, их тайные и не очень агенты, изменники… Смершевцев часто привлекали к расследованию громких уголовных преступлений, когда полиция и Сыскной приказ не справлялись.

Наша служба действительно и опасна и трудна: тело моего друга и начальника Фёдора Хрипунова несколько месяцев назад отпели и предали земле. Убийц не нашли. Люди Генерала мастерски скрыли следы: ни свидетелей, ни улик, всё сработано чисто, на самом высоком профессиональном уровне — комар носа не подточит.

И наши, «смершевские», и орлы Чиркова из Сыскного приказа перетряхнули всех и вся… без толку. Никаких ниточек. Абсолютный и безнадежный нуль, дырка от бублика, вселенская пустота оглушительного масштаба.

Хорошо поставленная служба способна нормально функционировать, даже лишившись «головы». СМЕРШ, потеряв начальника, до поры до времени работал не хуже, чем прежде. Что-то взял на себя Ушаков, что-то перепало мне, Ивану и Турицыну.

По слухам, доходившим до нас, в верхах шли активные поиски нового комиссара, просеивались и отбирались кандидатуры.

Васька Турицын предполагал, что продвинут кого-то из наших, к примеру, меня.

— С какой стати? — спрашивал я, хотя не скрою, был бы польщён назначением.

— Да ты сам посуди — кого ещё? — горячился Василий.

— Был бы стол, а кого посадить — найдётся, — хмыкал я, в душе лелея надежду.

Плох тот чиновник, который не хочет стать большим начальником.

— А Ушаков?! Нешто он другого предпочтёт? — удивлялся Турицын, искренне полагавший, что по значимости Андрей Иванович идёт чуть ли не вторым после императрицы.

Василий ошибался. Ушаков, несмотря на высокий чин и немалую должность, не обладал всей полнотой власти, ему приходилось считаться с подковерной борьбой, которую вели между собой дворцовые партии.

Естественно, никто не посвящал нас в детали, но отголоски всё равно долетали. Как ни крути — мир тесен. Где-то есть обязанный тебе знакомый, или кто-то не воздержан на язык и позволяет себе лишнее. Но мне было совершеннейшим образом всё равно, что мутили всякие остерманы с биронами. Кого бы они ни выбрали — Федора этим не вернёшь.

И вот тайное, наконец, стало явным. В воскресенье всех свободных от дежурства вдруг сдёрнули с мест и вызвали на службу.

Вестовой, прискакавший за нами, многого не сообщил.

— Велено передать, что новый комиссар к себе требует.

— Новый комиссар… А кто он таков? — заинтриговался Иван.

— Ишо не знаю. Фамилия яво Белов … Грят из бывших драгунских полковников.

Мы пожали плечами: Беловых, что Ивановых — пруд пруди. Поди догадайся, на каком остановили выбор.

— Ладно, на месте узнаем, — сказал я, а братец принялся ломать голову, извлекая из памяти всех известных ему Беловых.

— Может Степана Алексеевича племянник?

— Какого Степана Алексеевича?

— Да того самого… Ты должен его знать! Помнишь, дело о краже пороха?

— А, этого… Может, и впрямь его племянник?

— Нет, вряд ли… Напутал я. Того Белова в Штаты отправили.

Я невольно усмехнулся. Тут в обиходе привыкли называть Штатами или Генеральными Штатами современную мне Голландию. Такие вот парадоксы эпохи. У людей моей эпохи ассоциации со словом «штаты» абсолютно иные.

Глава 5

Захлопнув дверь, ведущую в кабинет комиссара, я дал волю эмоциям: со всей злостью врезал кулаком в обшитую деревянными панелями стену и даже не почувствовал боли. Секретарь, ставший свидетелем этой сцены, удивлённо вскинул глаза. Я гордо вскинул подбородок и бодро зашагал прочь, искать названного брата.

Ивану хватило одного взгляда, чтобы понять: со мной что-то стряслось.

— Ты чего, Петя? На тебе лица нет.

— Не поверишь: впервые в жизни в том, что казённые деньги присвоил, обвинили!

— Кто обвинил?! — изумился Иван. — Какой идиот?!

— Начальник новый. Знаешь, что обидно, Ваня?! То, что он вертихвостке итальянской верит, а мне, своему подчинённому, нет! Европа, блин! Были уродами, есть и будут. На кой хрен туда окно пробивали?!

— Что за окно?

— Да так… выкинь из головы. Это из классики… ещё не написанной.

— Уже выкинул. Давай лучше в деталях рассказывай. Думаешь, наработаем с таким… начальником?

Я вздохнул. Иван истолковал вздох по-своему:

— Если хочешь, пойдём в кабак. Можешь напиться…

— Ваня, брось! Тут водка не поможет! К тому же нам скоро в дорогу. Труба зовёт! Почти до самой Костромы.

— Никак дело новое? — заинтересовался предок.

— Оно самое.

— Так-так, — глаза его загорелись. — И что на сей раз приключилось?

— Убийство духовного лица. Подробностей не знаю. Выясним на месте. Кстати, ты не обижайся, это я тебя к расследованию пристегнул. Не стал твоё мнение спрашивать.

— Да какие обиды! — всплеснул руками Иван. — Наоборот, спасибо большое, засиделся на одном месте.

— Ага, пришла пора мир посмотреть и себя показать, — поддакнул я. — Вот вдохнём ещё раз полной грудью свежий воздух Балтики и в дорогу!

— Когда выезжаем?

— Скоро, братишка! Я, пожалуй, всё же схожу кое-куда… — я улыбнулся. — Всё в порядке, не в кабак! Пить — здоровью вредить. Часика через два вернусь, а ты пока бумаги и имущество получи. Комиссар уже распорядился.

— Договорились. И всё же… давай я с тобой прогуляюсь. Мало ли что.

— Благодарствую, но и сам справлюсь. Тут личное.

— Если так, то желаю удачи!

Мне безумно хотелось посмотреть в лживые глаза Барбарелы.

Я брёл по вечерней улице, нахлобучив треуголку на самый нос и высоко подняв воротник плаща. В сердце занозой застряла обида, он ныла, не переставая, я хотел унять эту боль.

Вот дом, на втором этаже которого жила Барбарела. Единственное освещённое окно принадлежало её покоям. Интересно, одна она сейчас или нет. Вдруг охмуряет того же Карла Бирона или новую жертву?! Плевать!

Я понятия не имел, как поведу беседу, мысли перепутались. Главное, чтобы итальянка не догадалась, что мы знаем шифр иезуитов, тут фон Белов прав полностью.

Подойдя к дверям, я потянул за шнурок звонка. Где-то в глубине мелодично прозвенел колокольчик.

Служанка лукаво усмехнулась, когда я сообщил, что хочу видеть её госпожу.

— Простите, но разве вам назначено?

— Нет, а что — сегодня, не приёмный день?

Девица хихикнула и побежала докладывать госпоже.

Барбарела приняла меня в будуаре. В одежде, однако, при этом скорее выглядела раздетой. Очаровательно улыбалась, но это был тот случай, когда чары не действовали.

— Чем обязана вашему визиту? — Боже, как мелодично она говорила, какие приятные нотки звучали в её голосе.

— Догадайтесь.

Она недоумённо повела плечом.

— Право слово, я представления не имею! Ко мне редко заглядывают люди из СМЕРШа. Собственно, вы первый. Какие-то шпионские игры, да?! Или соскучились? Последнее предположение мне нравится гораздо больше, — Барбарела лукаво подмигнула.

— Сударыня, мой визит связан исключительно со служебными обязанностями. Я заглянул на огонёк дабы напомнить, что теперь вы работаете на Россию, и любая попытка обмануть нас, закончится плохо. Пожалуйста, крепко подумайте перед тем, как сделать хотя бы один неверный шаг.

Итальянка задумчиво кивнула.

— Вы только что нанесли урон моей женской гордости. Признаться, я надеялась, что наша встреча случилась совсем по иным резонам… более лестным, — Она обидчиво поджала губки. — Но, коли вы готовы меня упрекнуть… давайте поговорим напрямую.

Она устроилась на постели так, чтобы продемонстрировать все достоинства своего тела.

— Прекрасно выглядите. Отдаю должное вашей красоте, — оглядев её фигурку, произнёс я.

— И это все комплименты, на которые вы способны?

— Мужчины должен творить не на словах, а на делах. Не будем отвлекаться. О чём вы хотите со мной поговорить?

— Наше первое свидание, увы, совершенно не куртуазное, было замечено.

— Кем, сударыня?

Глава 6

Пора ехать в Марфино. От мысли добираться верхом я отказался сразу, о чём заранее оповестил Ивана. Приведённые резоны убедили его. Может, оно и быстрее на лошадке, но не комфортно, да и наездник из меня так себе: либо натру деликатные части организма, либо свержусь. Так что казённый дормез оказался в самый раз.

Я как взглянул на этот комфортабельный вагон на колёсах, так сразу влюбился, и было от чего: мягкие диваны, позволяющие спать, вытянувшись в полный рост, небольшая, но очень тёплая печь, обилие всяких внутренних ящиков, куда можно спрятать массу полезных вещей (Иван первым делом сунул в ближайший пару заряженных пистолетов — на дорогах изрядно пошаливали, «карманная» артиллерия могла пригодиться в любой момент). Единственным минусом было, пожалуй, только отсутствие рессор — здешний технический гений затягивал с внедрением столь полезного приспособления. Но… ко всему привыкаешь, даже к тряске по многочисленным колдобинам, камням и ухабам.

Заранее оформили все нужные бумаги, получили «командировочные», собрали необходимые в дороге пожитки (много ль вещей у двух холостяков? Я прихватил смену нательного белья, запасные башмаки, тёплый кафтан да плащ), накупили припасов и в путь.

Дороги на Руси издревле были понятием относительным. То есть на бумаге они вроде имеются, а по факту ничего, кроме разбитой колёсами многочисленных экипажей и копытами лошадей узенькой колеи. Хорошо погода стояла сухая, и основную часть пути удалось проделать, не приходя на выручку застрявшему экипажу.

Ближе к вечеру остановились у трактира, коим заправлял бойкий целовальник, то бишь прощелыга, поклявшийся на кресте не разбавлять водку.

Внутри было грязновато, чистоту если и поддерживали, то исключительно символически. Что, впрочем не мешало заведению пользоваться популярностью: оно не пустовало. За широкими струганными столами сидело десятка полтора путешественников явно дворянского происхождения. И это только те, кто бросался в глаза благодаря характерным для сего сословия одеяниям, а ведь были тут и их слуги, и местные мужики, и несколько городских ремесленников, и неизменная стайка гулящих бабёнок, что грелись у печи, ожидая, когда и кому понадобятся их услуги. В качестве довеска обязательная парочка нищих, впущенная в трактир по причине сердобольности кого-то из посетителей.

Накурено было так, что впору вешать топор, но никого это не смущало. Двое подавальщиков сноровисто сновали между столами, разнося хлебное вино и нехитрую закусь. На вертеле жарился упитанный поросёнок, жир с которого стекал в огонь и с шипением сгорал.

Иван сходу оценил ситуацию:

— Не свезло нам. Людей слишком много. Вряд ли удастся тут заночевать.

— Если честно, не больно хочется. Явно не пять звёздочек.

Предок кивнул. За время общения я успел передать ему огромное количество информации из будущего, так что его редко ставили в тупик употребляемые мной обороты. Да и сам я пообжился и незаметно сумел окончательно стать своим в некогда чужом восемнадцатом веке (даже если порой впадал в депрессию и начинал заламывать руки).

Трактирщик окинул нас оценивающим взглядом.

— Могу что-нибудь предложить, господа?

— Нам нужна пища и кров, — витиевато выразился Иван.

— Готов накормить вас прямо сейчас, а вот с кровом, увы, помочь не в моих силах. Свободных комнат нет. Если только удастся уговорить других господ потесниться, но предчувствия говорят мне, что сие вряд ли возможно.

— А ты похлопочи, голубчик. Расстарайся, — попросил я и катнул в его сторону по столу, изображавшему стойку, монету.

Кабатчик моментально подхватил её, спрятал с глаз долой и улыбнулся, щерясь гнилыми зубами:

— Авось, что-то придумаю. А вы покуда присаживайтесь за вон тот стол. Петька, нут-ко посуетись, наведи чистоту для благородных господ.

Один из подавальщиков резво вытер жирным полотенцем наш стол и сразу отскочил в сторону. Мы тут же сделали заказ, в том числе распорядились отнести еды нашему кучеру, который остался у дормеза сторожить. Оставлять без присмотра служебную карету не стоило, хотя документы и деньги мы на всякий пожарный прихватили с собой в трактир, рассовав по пазухам и карманам.

Каждый из нас успел нагулять приличный аппетит. Взятая с собой провизия закончилась на удивление быстро: то ли не рассчитали возможности, то ли на свежем воздухе есть хотелось намного сильнее.

Внезапно и без того далеко не тихий трактир наполнился шумом и криком: в него ввалилась большая беспокойная компания, состоявшая преимущественно из щеголевато одетых молодых людей. Стоит сказать, что вели себя они крайне развязно и грубо. Первым на их пути стал тот самый подавальщик Петька с подносом. Ни слова не говоря, юнец, очевидно, полагавший себя пупом земли, сбил его с ног ударом руки. При этом вся утварь с едой полетела по сторонам, забрызгав окружающих. В числе пострадавших оказался дворянин. Он, было, возмущённо вскочил, но сейчас же устало опустился обратно, когда увидел, что никто из новоявившихся не обращает на него внимания.

Я напрягся, однако Иван подал знак не дёргаться.

Компашка двинулась к трактирщику. Тот с жаром заговорил, вступаясь за Петьку, и сразу же полетел спиной на полки с посудой. Конечно, они не устояли. Со страшным грохотом посуда повалилась на пол. Многое, если не всё, побилось.

Глава 7

В Марфино следователи прибыли утром рано, сняли пару комнат (по одной на брата, чего тесниться?!) на постоялом дворе, наскоро поснедали и на сытый желудок отправились в монастырь пешком, оставив кучера присматривать за лошадьми и дормезом.

Покуда шли, глазели на городок да на обывателей. Ничего примечательного не обнаружили: городишко так себе, махонький, скромный. В меру грязный, как и полагается в сию пору года. «Грязенбург», — пошутил Пётр Елисеев. Каменные строения наперечёт, на главном «прошпекте» всего два: дом купца второй гильдии Кухтина да его же лавка, у крыльца которой стоял бойкий зазывала и чуть ли не силком затаскивал посетителей. При виде двух благородных господ он ещё сильнее оживился, замахал руками, бегло затараторил, расхваливая товар. Следователям стоило больших трудов отвязаться от него.

Праздного народа не наблюдалось. Все куда-то спешили, что-то делали. Даже нищих, коих всегда с избытком, по дороге не встретилось.

Поднявшись на пригорок, узрели в полутора вёрстах отсюда позолоченные маковки монастыря.

Место для святой обители выбрали тихое, благолепное. От суетливого городка с шумным торжком подальше, к леску и неторопливой речке поближе.

Ивану тут нравилось. Уютно, покойно, ещё и обустроено с умом, с готовностью на всякий возможный случай: ни дать ни взять крепостица, с наскока не возьмёшь. Стены высокие каменные, бойницы, ров с перекинутым деревянным мостком. Внутри так просто не окажешься: у самого мостка поставлены рогатки, подле них строгий солдат в выцветшем зелёном кафтане, не пускавший никого, кроме братьев-черноризцев. Остатний люд проходил мимо, поклоны бил да крестился.

Пришлось Ивану показывать грамотки.

— Давно тут поставлен, служивый? — спросил он, заприметив, что рогатки сколочены из свежей древесины.

— Почитай с того дня, как настоятеля живота лишили. Прежде тут токмо один сторож охранял, — ответил солдат, возвращая бумаги. — Можете проходить, господа, всё в порядке у вас.

Сразу за мостком начиналась наезженная дорога, ведущая в монастырский двор.

Здесь сильно пахло навозом, свежим сеном, дымом, готовящимся хлебом и ладаном. Пустопраздних не водилось. Каждый занимался своим делом. В серой грязи у колодца лошади ожидали, когда наполнится колода, выдолбленная из дерева, дородный черноризец тянул из глубины тяжелое ведро.

Прибытие следователей заметили. Не успели они и шага пройти по святой земле, как обнаружили, что в их сторону осанисто шествует львиногривый бородатый монах, одетый в рясу из дорогого сукна. В руках у монаха был сучковатый посох.

После короткого представления, выяснилось, что перед ними келарь, который заправлял монастырём, покуда владыка не назначит нового настоятеля, взамен убиенного. Звали монаха Азарием.

— Благослови, отче, — попросил Иван, опускаясь на колено и целуя Азарию руку.

Петр поступил таким же образом.

Келарь размашисто перекрестил обоих.

— Благословляю, дети мои!

— Скажи, отче, найдётся ли в святой обители местечко, где можно было бы переговорить с глазу на глаз, — сказал Петр Елисеев, вставая.

— Отчего ж не найтись? Найдётся. За мной ступайте. У меня в келье поговорим. Никто нас не услышит.

— Коли так, веди, отче.

Они прошли по длинной тёмной галерее с высоким потолком, по обе стороны от которой стояли крепкие дубовые двери. Такие, пожалуй, разве что тараном выбьешь, прикинул про себя Иван.

Келья Азария была в самом конце. Рассадив гостей, келарь ненадолго отлучился, пояснив:

— Вы должно быть проголодались. Распоряжусь, дабы братия еду сюда принесут. Ни к чему вам в трапезную идти.

— Благодарствую, — кивнул Иван, успевший нагулять аппетит.

Дело, как водится, молодое: после променада на свежем воздухе аппетит токмо возрастает.

В дверь постучались. После разрешения в келье появились молоденький чернец, сноровисто заставивший стол кушаньями. Также сноровисто он выскользнул обратно, будто его не было.

— Вознёсем молитву Господу, — вздел очи вверх Азарий.

Сыщики поддержали. Закончив, келарь провозгласил:

— Прошу, гости дорогие, откушать…

— Чем бог послал, — непонятно хмыкнул Пётр Елисеев.

Все приступили к трапезе.

Кормили в монастыре просто, но сытно. Ублажив желудки, гости перешли к тому, зачем приехали.

— Поведай нам, брат Азарий, обстоятельства гибели настоятеля, — вытерев губы, попросил Пётр. — По какой причине злодеи на живот его покусились, греха страшного не испугались?

— Ежли по правде говорить, то вряд ли могу быть полезным.

— Почему, святой отец?

— Причина простая. Не было меня в тот день в городе. Я за книгами духовными в Нижний Новогород уезжал. Когда вернулся, тогда и узнал весть страшную.

В этот миг в келье снова появился чернец. Он что—то прошептал на ухо келарю и, когда дождался благословляющего кивка Азария, робко, пятясь как рак, удалился.

Глава 8

Воевода принимал у себя дома. Не хотел дорогих гостей держать в казённом присутствии. Сначала Фёдор Прокопич собирался намекнуть столичным фигурам, что первым делом стоило бы навестить воеводу, поговорить с ним, обсудить деликатные вопросы и только потом браться за расследование, но потом изменил намерения. Вдруг неверно истолкуют?

К тому же и Тайная канцелярия и новосозданный СМЕРШ вызывали у Фёдора Прокопича чувства близкие к панике. Кто их, столичных, ведает? Вдруг истинная цель поездки не поиски убийство настоятеля? Может, под него, марфинского воеводу, копают. Грехи его тайные и явные ищут. В Петербурге у Фёдора Прокопича имелись давние враги, ещё со службы в гвардии. Только прежде себя не проявляли. Видать, были дела поважней.

Узнав, что сыщики сразу кинулись в монастырь, воевода успокоился. Всё-таки настоятель… Можно перевести дух.

Лицо у Матвея Прокопича было одутловатым, фигура расползлась вширь, а живот изрядно выдался вперёд, но выправка всё равно осталась гвардейской. Сразу видно: настоящий офицер, не один десяток лет провёл на плацу, мунструя солдат. Примерно так и подумал Пётр Елисеев, когда впервые увидел воеводу.

Облачённый в мундир, с треуголкой подмышкой и шпагой на перевязи, с припудренным по последней моде париком, Фёдор Прокопич лично встретил столичных шишек на парадном крыльце, долго рассыпался в любезностях, а потом, отослав полицейского, пригласил в дом.

Расторопный лакей принял у сыщиков плащи и шляпы, ещё один предупредительно распахнул высокие двери, ведущую в обеденный зал. Там, шеренгой выстроились слуги, которым выпала честь прислуживать за столом. Как по команде, они разом склонили головы.

Воевода горделиво вскинул подбородок. Дескать, вот как я их вышколил. Не хуже солдат.

Сыщики тем временем оглядели обстановку. Зал был большой и светлый, шторы задрапированы. В углу мерцал богатый иконостас. На стенах висели ружья и сабли, и даже турецкий ятаган — свидетель того, что хозяину дома довелось побывать в Прутском походе[1]. Впрочем, не только оружие украшало дубовые панели, нашлось место и парочке картин, на которых были изображены сцены на библейские темы.

В центре и находился стол с пузатыми ножками, сразу привлекший внимание гостей. Начищенная посуда, выстроенная как для парада, сияла, радуя глаз.

Несмотря на тёплый солнечный день, камин, занимавший добрую половину стены, был затоплен. Оттого в обеденной царила нестерпимая жара, и следователи поняли, что ещё чуть—чуть, и они обольются потом.

Воевода шаркнул толстой ногой в ботфортах с позолоченными пряжками.

— Хотелось бы супругу свою представить, да вот беда — она в деревню уехать изволила, вместе с чадами нашими. Софья Петровна у меня город не жалует, хотя, что такое Марфино – деревня и есть.

— Умом женщину не понять, — кивнул в такт его словам Пётр.

— Прекрасно сказано, — восхитился воевода. — Непременно запишу себе в книжечку. Я, господа, всякие любопытные фразы коллекционирую. Чтобы, так сказать, оставить потомству на память и в назидание. Обязательно, как услышу что-то необычное, так поскорее за чернила и перо. А потом с трубочкой сяду в кресло-качалку и вслух перечитываю.

Тут Матвей Прокопич опомнился, стал суетиться, рассаживая гостей. Сам занял почётное место во главе стола.

— Господа, прошу ушицы отведать. Знатная получилась. У нас такая рыба водится — к столу императорскому подавать не стыдно. А уж уха из неё… наваристая, жирная!

Слуги сноровисто разлили уху по тарелкам и вновь приклеились к стене.

Пётр зачерпнул ложку, поднёс ко рту, попробовал. На его лице появилось удивлённое выражение, и он быстро заработал столовым прибором.

— Ну, как господа, нравится? — немного ревниво спросил гостеприимный хозяин.

— Божественно, — качнул головой Пётр.

— Божественно, — повторил за ним Фёдор Прокопич. — Так и есть. Ведь это не просто уха — это музыка, настоящая симфония для желудка, и пусть чревоугодие считается одним из смертельных грехов, должны же у нас, мужчин, быть другие радости, кроме женщин и хмельного вина. Кстати, милостивые судари, позвольте предложить наливочки. Она у меня тоже особая, по старинному рецепту настоянная. На черёмухе! Не наливка — амброзия, нектар! — он причмокнул губами.

— Покорно благодарю, — ответил за всех Иван. — Но мы на службе. Нельзя-с.

— Полноте, господа. Нешто я службы не ведаю? Четверть века отдал почти служению во благо императорского дома и России…

«А я не ошибся, — подумал Пётр. — Действительно, мужик больше двадцати лет военную лямку тянул»

— … мне ли не знать, — говорил тем временем воевода. — Бывалоча после караулов всем свободным офицерством завалим в одну австерию (имелась у нас одна на примете) и гуляем до утра. А спозаранок снова на службу. И ничего, не мешало! Наоборот, и государь Пётр Ляксеич привечал, и императрица Екатерина, слова дурного не сказала. Хвалила токмо… Всё хорошо было.

Он взял паузу, после которой вновь стал гостеприимным хозяином.

— Может, передумаете? У меня и закусочка… язык проглотишь. Солёные груздочки, вот этими руками собранные, — Фёдор Прокопич продемонстрировал полные ладони с толстыми как сардельки пальцами.— Во рту тают.

Глава 9

Денег на операцию «Барыга» мы выбили из воеводы. Тот поскрипел зубами, но всё же отсыпал от щедрот своих казённого бабла (да и как не отсыпать — при нас была бумага, в которой недвусмысленно излагалось требования властям всех чинов и рангов оказывать нам всемерную поддержку и помощь).

Дополнительно мы развели Фёдора Прокопича на два комплекта штатской одежды: купчика и его приказчика. Потом осведомились, какой товара он порекомендует нам взять, и уже в новом (а вернее порядком ношенном, ни разу не стиранном с чужого плеча) прикиде отправились на пристань. Именно там велась оптовая торговля приезжими купцами, ну а розницей занимались уже на ярмарке.

Народу на пристани было как муравьёв в улье. То и дело причаливали всё новые и новые посудины, гружённые так, что разве чудом не тонули. Тут же сноровисто подбегали артели грузчиков, которые начинали растаскивать товар по амбарам. Жизнь кипела!

Присматривавшие за порядком крепкие мужички с колотушками хмуро глянули в нашу сторону, но когда выяснили, что мы по торговым делам, перестали проедать нам спины глазами.

Я отыскал нужный амбар, выяснил, кто тут заправляет и приступил к самому важному — переговорам.

Родители всю жизнь считали, что торговой жилки у меня нет, как впрочем, и у всей нашей семьи. Были работяги: городские и деревенские (когда предки прятали своё происхождение во времена Советской власти), так называемая интеллигенция, клерки, представители спецслужб (это я про Ивана), военные… но в бизнесмены никто не пробился. Сейчас мне предстояло играть на чужом поле, причём так, чтобы никто не догадался.

Что-то серьёзное в мои планы не входило. Мы изначально договорились занять нишу мелочёвки: всякие там тесёмки, мошенки[1], бижутерия, женские цацки. Короче то, что в двадцать первом веке традиционно клепалось всякими вьетнамцами и китайцами, а потом сбывалось по семь рублей ведро. Набрав разного ширпотреба (кстати, торговались мы знатно, я первоначальный ценник раза в три сбил), потопали на ярмарку, занимать лучшие места.

Там договорились с «администрацией», нам выделили местечко неподалёку от амбара, в котором торговали армяне – самый раз для наблюдения. Заплатили сколько положено и пошли ставить лубяной шалаш. Основная розничная торговля как раз велась в подобных шалашиках. Это вам не Гостиный двор с его рядами!

Возиться было лень, я поманил двух пацанов, слонявшихся по ярмарке.

— Эй, христиане, заработать желаете?

— А то! — подбоченившись, изрёк старший из них.

— Идите сюда. Разговор есть.

— Идём, — пацан с деловым видом сплюнул и подошёл.

Я объяснил, в чём будет заключаться задание.

— Сколько дашь, дядя?

— По две копейки на брата.

— Мало. Давай четыре!

— Бог подаст! Три.

— Эх, пропадай моя телега! Три так три! Идёт.

— По рукам?

— По рукам.

Через час они соорудили «торговый павильон». Я дотошно проинспектировал качество работы и, не найдя к чему придраться, расплатился. Довольные пацаны помчались тратить заработанные капиталы, а мы с Иваном стали развешивать и раскладывать товар.

Было интересно, как тут обстоит с рэкетом, и он не заставил себя долго ждать. Сначала в шалашик заявился смуглый мужичонка с нахальной физиономией и драным ухом. Покрутившись, он быстро исчез, а потом вернулся в компании здоровяка с толстыми красными щеками и вместительным пузом.

Я сразу догадался, что это не потенциальные покупатели и потому велел Ивану быть наготове. Прикрытия у нас не было, мы действовали на свой страх и риск.

Драное ухо начал разговор издалека, то есть с погоды.

Я кивнул, соглашаясь с очевидным фактом, что жара может простоять не день и не два, и что дождик не помешает. Мужичонка посчитал кивок признаком бесхребетности и яростно закачал права.

В наши планы не входило портить отношения с местным криминалом ярмарочного разлива, интересовала птица пожирнее, поэтому я сразу проявил полное понимание и согласился внести небольшую сумму на общественные нужды. Пузан при этом выглядел разочарованным. У него явно чесались кулаки, а возможность продемонстрировать бойцовские качества не представилась.

Иван тоже не испытывал восторга от моего подхалимажа и лизоблюдства. Ему, прирождённому дворянину, было трудно сдержать в себе гнев, и я мысленно обрадовался, что принял правильное решение назначить себя купцом, а то бы мой предок наворотил делов. Ваня не был знаком с теневой стороной бизнеса, всё же сказывалось чисто дворянское воспитание и образ жизни, ну а нам, испытавшим на своей шкуре, что такое девяностые и начало двухтысячных, подобное было не в диковинку.

— Ты чего это с ним так? — зашипел он мне в спину, когда делегация рэкетиров удалилась.

— А что, по-твоему, я должен был делать?

— По сопатке козлу рваному насовать. И дружку его тоже! Нахалюги!

— По сопатке, говоришь. Обоим. Угу, здорово ты придумал! А ночью нам шалаш бы пожгли, а самих на ремни порезали. Во всяком случае, попытались бы… Лучше помни о задании. Мы здесь не для того, чтобы устраивать разборки с местной мафией.

Глава 10

— Смотри, хозяин куда-то направился? — произнёс Иван, наблюдавший за армянским амбаром.

— Интересно, куда это он посреди белого дня? — вполголоса поинтересовался я. — Что за зуд?

— Сейчас узнаем.

Иван вышел из шалаша, направился навстречу купцу-армянину. Не дойдя несколько шагов, почтительно снял шапку и поклонился:

— Куда путь держите, почтенный Вазген Ашотович?

Купец в той же подчёркнуто уважительной манере ответил:

— За мясом, уважаемый. Приходи вечером, жарить на углях будем — угощу. И хозяина зови. Мяса будет много, всем хватит.

— Благодарствую, Вазген Ашотович. Обязательно Петру Ивановичу передам. Непременно будем, — снова раскланялся Иван и вернулся ко мне.

Я слышал их разговор и потому в отчёте не нуждался.

— Вань, ты пока тут побудь. Что-то у меня на душе кошки скребут. Пойду-ка я за Вазгеном прослежу малость.

— Давай, — кивнул Иван.

Людей на ярмарке было как никогда много. Многие пришли не за покупками, а ради праздника. Тут тебе и медведи на цепочках, и музыканты с дудками, и всякие увеселения, которые вроде бы церковью и не приветствуются, но с другой стороны – официально никто их не запрещал, а светские власти так и вовсе за малую мзду смотрели сквозь пальцы.

У меня поначалу сложилось впечатление, что армянин идёт к шатру с гулящими девками (имелся тут и такой). Признаюсь, Вазген Ашотович малость упал в моих глазах. При его-то капиталах польститься на тот страх и ужас, что выставляли здешние сутенёры на потребу невзыскательным клиентам… Я вообще молчу, что есть вещи, которые не должны продаваться, но тут Господь ему судья!

Ан нет, свернул купчина, не доходя полдесятка шагов, и впрямь двинулся к мясным лавкам, приподняв тем самым своё реноме. Шагал он размашисто, не чувствуя моего взгляда. Зато я быстро понял, что кроме меня, есть и другие интересующиеся передвижениями Вазгена Ашотовича. Они держались на небольшом расстоянии, аккурат между мной и армянином. Меня, к счастью, не видели или приняли за случайного зеваку.

Я присмотрелся к «топтунам». Их было трое: один явный оборванец (как его только на ярмарку пропустили?), остальные одеты значительно лучше: ни дать, ни взять основательные крестьяне, приехавшие продать излишки урожая или изделия своего промысла. Таких всегда хватало.

Троица вела себя мирно, я немного успокоился, но вдруг «оборванец» резко рванул вперёд. В этот момент купец проходил неподалёку от избы, служившей в городке гарнизонной гаупвахтой. На часах, зевая, скучал драгун. Он стоял на крыльце, облокотившись на фузею, упёртую прикладом в землю. Фузея, кстати, была гвардейской — она отличалась от армейской размерами, была длиннее и тяжелей. Это наводило на мысль, что солдатика по каким-то причинам вышибли из гвардии и отправили в войска.

Ещё несколько драгун сидело внутри, накачиваясь даровой водкой, которую поставили ярмарочные авторитеты. Офицеров я вообще не видел. Кажется, они сюда не заглядывал. Гаупвахтва жила своей жизнью. Арестантов практически не было, и «губа», как в просторечии называли мы это заведение во времена моей армейской службы, обычно пустовала.

Караульный открыл рот и издал громогласный зевок. Ему давно опротивела служба, хотелось присоединиться к бражничавшим товарищам. Но… хоть какую-то видимость порядка нужно создавать, и солдатику приходилось мучиться.

Тут-то у него на глазах разыгралась странная история. Проходивший мимо инородец с длинным крючковатым носом вдруг взмахнул руками и налетел на караульного, причём с такой силой, что у того фузея выпала из рук, а треуголка спланировала и упала прямо в лужу. Сразу же к ним подскочил самого ухарского вида молодец в рваных обносках, который мигом принял сторону пострадавшего драгуна.

— А ну, нерусь! Чего служивого обижаешь?!

Донельзя оскорблённый купец, к тому же распознавший в оборванце того, кто его толкнул на солдата, разом вскипел. Восточная кровь, что уж… Моментально забыв русский язык, Вазген Ашотович перешёл на своё наречие, абсолютно непонятное остальным сторонам конфликта.

— У! Бусурманская рожа! — рявкнул раздосадованный солдат.

Он не стремился подливать масла в огонь, колоритная физиономия купца была ему знакома, однако неосторожная фраза возымела действие. Слово, как известно, не воробей.

Глаза Вазгена Ашотовича налились кровью, он сжал кулаки, забормотал на неизвестном языке. И тут снова вмешался оборванец. Он опять толкнул армянина и настолько удачно, что купец упал, подмяв под себя драгуна. А главная причина этого безобразия тут же взгромоздилась сверху и стала награждать тычками без разбора. Перепадало обоим, барахтавшимся на земле.

Тут в дело вступили его дружки. Один засвистел не хуже Соловья-разбойника, а второй завопил что было духу:

— Караул, православные! Служивых бьют!

Русского человека хлебом не корми, дай подраться. На призыв уже неслись, скидывая на ходу кафтаны и развязывая пояса, дюжие мужики. Никто не думал разбираться, выяснять, кто прав и виноват. Били первого, кто подвернулся под руку.

На шум выскочили остальные драгуны. Они быстро уяснили главное: среди пострадавших их товарищ, а на нём распластался тип нерусских кровей.

Глава 11

Привыкший к безнаказанности Сапежский и в ус не дул. Даже не думал прятаться. Жил себе припеваючи на своей усадьбе, которая мало отличалась от крепости. Тут тебе и стены (деревянные), и дозорные башни, и … ров, наполненный застоявшейся зелёной водой. Эти детали сообщил словоохотливый «оборванец», в миру откликавшийся на кличку Потрох. Он вызвался в проводники, надеясь этим немного загладить свою вину.

— А крокодилы в том рву водятся? — в шутку спросил я.

— Может и водются, — почесав в затылке, изрёк Потрох. — У нас как-то один вина хмельного изрядно принял и, будучи в подпитом состоянии с навесного моста в ров сверзился. Закричал, руками замахал… Не успели за ним спрыгнуть, как вокруг него всё забурлило, будто кипяток, голова скрылась, а вскоре вода красной стала. Тела мы так и не нашли.

— Врёшь, собака! — с присвистом воскликнул Фёдор Прокопич.

— Чистую правду глаголю, — заявил разбойник и размашисто перекрестился.

— Всё одно — брешешь! Не было такого!

— Что глазами своими видел, то и обсказываю, — почти прокричал Потрох.

Я же ничему не удивился. В жизни всякое возможно. Взять, к примеру, мою историю: из двадцать первого века непонятным путём перенёсся на триста лет назад. После этого, появление крокодилов в средней полосе России — обычное дело!

Эх, как там родное столетие? Сильно аукнулось ему то, что я тут натворил? И не сказать, что историю на уши поставил, но, если прав старик Бредбери, то сотню-другую бабочек мне истоптать довелось.

Возвращаться мне давно перехотелось. Ничего хорошего в будущем меня не ждало. Разве что сестру с племяшом обнять, да могилку родителей навестить…

Иван догадался о моих чувствах, но с расспросами лезть не стал. Понятливый!

Уже часа три наш отряд двигался к усадьбе Сапежских. Воевода поставил под ружьё полную роту пехоты при двух маленьких пушках. Из кавалерии десяток казаков. Их отправили в арьергард: обезвреживать неприятельские дозоры.

Я предложил использовать тактику передвижения Суворова, скромно присвоив все лавры себе. Надеюсь, Александр Васильевич в обиде не будет. Ещё придумает что-нибудь. Отряд разместили на телеги, чтобы после марш-броска солдатам не идти в бой уставшими.

Не верилось, что Сапежский сдастся просто так. Вожак шайки привык чувствовать себя царём горы и, по рассказам воеводы, был человеком храбрым и решительным, к тому же обладал боевым опытом. Чуть ли не герой войны. Ну и специфика российской глубинки накладывает свой отпечаток. Столица далеко, а местную власть можно крутить на одном предмете, вплоть до вооружённых стычек. Примеров хоть отбавляй. Мне уже понарасказывали, как дворяне (правда, в других губерниях) друг на друга с частными армиями ходили и вступали в открытые сражения с воинскими командами, присланными взимать недоимки.

После короткого смотра выяснилось, что солдатики у Фёдора Прокопича пороха толком не нюхали, да и учили их спустя рукава. С такими навоюешь! Чем глубже в Русь, тем больше бардака! За триста лет мало что изменилось.

План кампании был прост: окружаем усадьбу, высылаем парламентёра с требованием сдаться. В противном случае из пушек разносим ворота в щепы, а далее берём приступом. Соотношение сил примерно один к четверым в нашу пользу. Штурмовать можно. Но не хотелось бы. Потери неизбежны. Жалко солдатиков, вдобавок пострадают невинные люди. В усадьбе кроме головорезов Сапежского хватает всякой прислуги. Им погибать незачем.

Казаки доставили первых пленных. Два мужичка в справной одежде. Из улик — старинные мушкеты. Вид скорее растерянный, чем испуганный. У обоих под глазами свежие фингалы: казачки расстарались. Зато взяли без шума. Казаки в этом мастера.

— На горушке расположились, нас высматривали, — стал докладывать десятник. — Сложили костерок из хвороста, чтоб значица запалить, когда команду нашу увидят. Сигнал своим подать. Да не тут-то было! Мы им намеренья-то попортили. Подкрались незаметно, да скрутили в един миг.

— Молодцы, — обрадованно крякнул воевода. — Кто отличился?

— Все отличились, ваша милость, — приняв бравый вид, ответил десятник.

— Ерои! Как вернёмся, всем по чарке водки от меня! — расщедрился Фёдор Прокопич.

Пленники сообщили, что Сапежский знает, что ограбление армянского амбара не удалось. Ещё ему стало известно, что виной всему двое прытких чиновников из столицы. Сам бандит ничего не боится и готов держать оборону хоть до скончания века.

— Ишь ты! — восхитился Иван. — Откуда столько наглости в нём!

— Привык вражина эдакая, что с рук ему сходит. Вот и хорохорится, — убеждённо заговорил воевода. — Ничего! Петуха ему красного подпустим, а самого в колодах да в Сибирь! Другим впредь урок будет!

— И много таких других? — в лоб спросил я.

— Хватает, — не стал скрывать Фёдор Прокопич. — Токмо Сапежский середь них за главного будет. Уберём сие бельмо с глаз, враз легче станет. С прочими не в пример проще управиться будет.

Выкачав с пленных максимум информации, связали их и бросили на свободную телегу. Усадьба злополучного помещика была всё ближе и ближе. Больше бандитских дозоров на пути не попадалось.

Лесная дорога закончилась. Показалась деревушка, принадлежавшая Сапежскому и чуть в отдалении цель экспедиции — усадьба. Небольшой рекогносцировки было достаточно, чтобы понять: с наскоку взять не получится. Навесной мост подняли, а со стен доносился залихватский свист.