Сделаю взрослой

Глава 1

С трудом распахиваю дверь подъезда и захожу внутрь, грея промерзшие до костей пальцы.

Уже осень, на мне серая мальчишеская куртка, свитер, старые штаны и рваные, даже не мои кроссовки. Не хочу думать о том, как я выгляжу. Это все неважно, потому что наконец-то я дома.

Второй этаж, я не была здесь пять лет, но отлично все помню. Забегаю по ступенькам и дергаю за ручку двери. Закрыто, конечно, и у меня нет ключа.

Меня трясет, эмоции переполняют. Скоро все закончится, я буду в тепле и безопасности.

Я помню свою комнату. Просторная, светлая, уютная. Там было два окна прямо на парк и стояло пианино. Я занималась музыкой тогда, давно, и, кажется, это было в прошлой жизни.

Нажимаю на звонок. Снова и снова звоню настойчиво, пока, наконец, не слышу тяжелые шаги по коридору. Дверь распахивается, сразу улавливаю долетающий из квартиры запах еды. Пирожки с капустой, и желудок тут же дает о себе знать громким болезненным урчанием.

— Кому тут жить надоело?!

— Теть Надь, это я! – выпаливаю, задыхаясь и видя напротив высокую теть Надю. Она сильно располнела с нашей последней встречи. Я тогда была еще совсем маленькой и запомнила ее другой.

Между нами повисает гнетущая тишина, я в предвкушении, радость меня переполняет, ведь я дома, дома, дома…

— Таська… Бог мой, что ты здесь делаешь?

— Я вернулась. Домой.

Теть Надя окидывает меня оценивающим взглядом, делает шаг вперед и прикрывает за собой дверь.

— Куда это домой?

— Ну, сюда. В квартиру. Я замерзла. Мне нужен дом, еда. Пожалуйста.

Спрашиваю и пока не понимаю. Я не ждала радушного приема, но все же думала, меня обнимут.

— Милая моя, здесь ничего твоего нет.

— Как? Я же тут жила с родителями.

Отвечаю тише и вижу, как теть Надя недовольно закатывает глаза, скрещивая руки на большом животе.

— И что? Это когда было-то? Девочка, ты думаешь, я не вижу, что ты из детского дома сбежала? Проблем тебе мало, бестолковая? Такая же, как и сестра моя была, только на пищалке играть умеете! Нет здесь больше ничего твоего. Квартира моя по наследству. Иди отсюда, у меня и без тебя проблем хватает.

— Пожалуйста, здесь четыре комнаты. Я много места не займу.

— Слави-ик, иди сюда! – кричит через плечо, а после за ее спиной дядя Слава в домашних спортивках и майке появляется, и меня прошибает дрожь. Он милиционер, я боюсь их.

— Что тут такое?

— Вызывай наряд. А ты, племяша, сейчас в отдел поедешь, будешь пояснять, почему из детского дома сбежала!

— Не надо милицию.

— Ну так и приходить сюда не надо! Мы уже все с тобой обсудили, ты, наверное, забыла, что квартира на мне. Еще раз увижу на пороге своего дома — Славка тебя в отдел заберет, дело повесит, будешь не в детском доме сидеть, а в колонии гнить! Брысь, сказала! – шикает на меня, как на котенка, и я пячусь назад. Дверь с грохотом захлопывается прямо перед моим носом. Едва не спотыкаясь, я бегу вниз по ступенькам и, только оказавшись на улице, вытираю холодными руками горькие слезы, катящиеся по щекам.

Опустив голову, просто иду вперед по улице, сильнее натянув капюшон. Под ногами мокрые листья, холодно, моросит мерзкий дождь, а я не знаю, что делать.

Казалось бы, все просто: бери и возвращайся в детский дом, дорогу знаешь, да вот только я не хочу стать бабочкой. Я следующая, я это точно знаю.

В кабинете Лидии Ивановны лежала большая папка, а в ней анкеты. Клиентов и товара, так вот такие, как я, — это товар. Куколки на ночь, которых сдают в аренду. Своего покупателя я тоже видела в той анкете. Жирдяй со свиным красным лицом в тон галстуку. Лет ему под шестьдесят, наверное. Как только увидела его, меня затошнило, и тогда я поняла, что не смогу. Умру лучше, но “бабочкой” не стану.

Я кармане шелестят какие-то копейки. Мне хватает на горячий пирожок и стаканчик газировки, которую я выпиваю залпом.

Город большой, я плохо в нем ориентируюсь, поэтому вскоре начинаю блуждать. Захожу в какой-то новый для меня район. Толпа, куча просто народу, и все идут мимо меня, не обращая внимания.

Побродив там добрый час, я делаю попытку. Мне нужна помощь, если честно, я не знаю, что мне делать, и это жуткое ощущение, что ты стала бездомной.

Подхожу к одной женщине и пытаюсь с ней заговорить, но она задирает нос и проходит мимо.

— Стой, деточка, позолоти ручку, погадаю! Всю правду тебе расскажу.

Меня кто-то дергает за куртку. Цыганка в цветастом платке и ярком платье. Я таких только по телевизору видела, они обычно красивые, молодые, а эта старая. Глазища зоркие, и руку мою держит, не отпускает.

— Не надо. Я не хочу знать будущее.

Она пальцами своими костлявыми ладонь мою держит, всматриваясь куда-то прицельно, а после головой качает, поджимая ярко накрашенные красные губы:

— Ох, берегись, дитятко. Судьба не балует тебя. Вижу все, знаю, что будет.

— Что там такое?

— Встретишь дьявола черноглазого. Он заберет тебя, сердце твое сломает, душу себе возьмет, порвет! Не надо мне денег… Увидела я все и так. Иди.

Глава 2

Я брожу так еще пару часов, пока окончательно не выбиваюсь из сил. У меня почти нет вещей, кроме небольшого рюкзака со сменной одеждой. Документы я не взяла. Лидия Ивановна всегда держит их под замком.

Оглядываюсь по сторонам: все куда-то спешат, каменные лица, холодные, мрачные. Боже, неужели я такой же стану, когда вырасту? Если вырасту.

— Извините…

— Пошла вон! Чертова попрошайка.

Еще попытка. Зря. Меня не замечают, а после на горизонте я вижу милицию и резко сворачиваю за угол.

Я боюсь их. Наши в детском доме уже вызывали таких пару раз, когда было уже невыносимо. Наряд и правда приезжал, они узнавали, кто звонил, а потом забирали.

Помню, что последней была Вита. Она говорила с этими милиционерами, а потом почему-то попала в изолятор и неделю там лежала. Римма и Лидия Ивановна сказали, что она заболела. У Виты не было видно ни одного синяка на теле, но почему-то она не могла вставать. После этого в милицию больше никто не звонил, а мы узнали, что у Лидии Ивановны муж подполковник.

Погода как нельзя паршивая, и быстро начинает темнеть. Ночлега я так и не нахожу, на гостиницу у меня нет денег, а до вокзала идти пешком слишком далеко.

Я сажусь на какой-то остановке. Здесь тихо, почти нет людей, и, обхватив рюкзак руками, просто отключаюсь.

Прихожу в себя, лежа на этой же скамейке. Холодно, уже ночь, и я так замерзла, что зуб на зуб не попадает, но хуже другое: мой рюкзак с вещами. Он пропал, его просто нет.

— О нет… нет, нет, пожалуйста!

Там не было ничего ценного: сменное белье, теплые брюки, пара свитеров, майки, но это все, что у меня было, а теперь и этого нет.

Легкие сковывает обручем, и я начинаю часто дышать. Все плывет перед глазами, дрожат руки, становится страшно. Впервые в жизни настолько, потому что я не знаю, куда мне идти и что делать.

Я ни разу не бродяжка, в десять лет я гуляла по Парижу с родителями, наслаждаясь теплыми круассанами и белым чаем, а уже в одиннадцать сидела перед отвратной овсянкой детдома, которую даже животное бы не стало есть.

По правде сказать, я не помню первый год жизни в детском доме и похороны родителей. Только обрывками: милиция, какие-то чужие люди, документы. Они все что-то от меня хотели, а я не могла проронить ни слова.

Тогда же у меня начались эти истерики, меня трясло и лихорадило, сердце стучало как сумасшедшее, и я могла не говорить ни с кем неделями. Из уютной комфортной квартиры я попала в другое место, где было много разных детей. Голодных, бедно одетых, диких.

Они дергали меня за волосы, с интересом разглядывая, забирали одежду, украшения и даже обувь. Нет, они не были плохими, просто у них не было таких вещей, какие были у меня, когда я попала в ад под названием “Детский дом номер пять”.

Единственное, что осталось из моей прежней жизни, — золотой крестик на цепочке, который мне подарили родители на день рождения. Я прячу его на груди как последний якорь, мое воспоминание о том, что когда-то меня очень любили, хоть сейчас это кажется какой-то далекой и даже не моей жизнью.

— Ты че это тут расселась?! Это мое место!

Ко мне подходит какой-то страшный мужик в лохмотьях, и я пячусь назад, видя его синеватое лицо и заплывшие туманные глаза.

У него в руках какая-то картонка, и он жутко просто воняет, потому, стараясь сдержать тошноту, я быстро ухожу от той остановки, бродя по улицам до рассвета.

Под утро машины снова начинают движение, и я просто иду дальше, не зная, что мне делать.

“Вернуться в детдом и попросить прощения за побег”, — говорит мне мой голодный желудок. Да, пусть там никогда не дают ничего вкусного, но хотя бы крыша над головой есть. Вернись – и будешь уже в постели.

«С тем богатым мужиком со свиной рожей», – парирует здравый смысл. Нет, бабочкой не стану. Я лучше спрыгну с моста.

***

На вторые сутки моя спесь утихает. Пересчитываю деньги. Хватит еще на один пирожок, но уже без газировки. Ладно. Я привыкла. В детдоме часто засыпали полуголодными. На самом деле это не так и страшно и иногда даже играло на руку, потому что сильно не растешь и не нужны новые вещи. Потому я и не выгляжу на свой возраст. Даже близко.

Когда наступает поздний вечер, а после и ночь, я уже едва шагаю по улицам.

Смотрю на руки. Дрожат, я промокла до нитки и почти не чувствую ног. Кроссовки все же пропускают воду. Этого еще не хватало.

— Ты что тут шатаешь? Документы предъяви, – меня приводит в чувство мужской голос, и, подняв голову, я вижу милиционера напротив. Очень похож на моего дядю Славу, такое же едва не лопающееся пузо и круглое пропитое лицо.

У него в руках то ли дубинка, то ли еще что-то, но уточнять я не хочу, потому, резко развернувшись, юркаю в ближайший темный переулок и что есть сил бегу вперед.

Пробежав пару километров без остановки, оглядываюсь назад. Никого нет, и то ли я так быстро бежала, то ли тот милиционер просто потерял ко мне интерес.

Осматриваюсь по сторонам. Я забрела в какие-то гаражи. Здесь горит только один тусклый фонарь, где-то воют собаки, и я понимаю, что сглупила. До этого я бродила по центральным улицам, а это какая-то подворотня, под ногами хрустит стекло.

Глава 3

Пожалуй, я еще никогда в жизни так быстро не бегала. Забывая о дыхании, холоде, мокрых промерзших ногах, я несусь между этими гаражами, не чувствуя собственного сердца.

Петляю, как мышонок, по узким проходам, слыша их голоса позади. Они не бегут, но загоняют меня, как зверька, и, похоже, я увидела не то, что должна была видеть.

Горло душит предательский кашель, адское желание вымыть руки, и кажется, я вот-вот отключусь, но инстинкт самосохранения прибавляет мне сил ровно до того момента, пока я не утыкаюсь лицом в тупик.

Боже, я свернула не туда, куда мне бежать, куда…

Натягиваю сильнее капюшон на лицо, пряча волосы. На мне все вещи мальчишеские, так проще, тогда на меня не глазеют.

Останавливаюсь у одной из бочек и просто приседаю за ней. Закусываю губу до боли, даже не дышу, потому что я вижу, что они подходят близко.

— Ну и где тот пацан? Я уже задолбался его гонять. Ярдан, ты видел?

— Нет, смылся, видать.

— Расходимся.

— Да куда, Беркут? Распиздит же ментам. Надо его найти.

— Я сказал, по домам.

Я их не вижу, слышу только басистые голоса.

Трое мужиков, мамочка, как же я попала, но, похоже, мне крупно везет, потому что, покурив, они просто расходятся в разные стороны, и я с облегчением выдыхаю.

Проходит минут десять, и я осторожно вылезаю из своего укрытия. Вокруг ни души, очень тихо, на улице глубокая ночь.

У меня острый музыкальный слух, занятия с трех лет не прошли даром, так вот сейчас слышно только ветер. Холодный, завивающий, колкий.

Отряхнувшись от грязи, я тихонько ступаю по этому переулку. Они ушли, пронесло, но стоит мне расслабиться, как внезапно меня буквально отрывают от земли и на лицо ложится крупная мужская ладонь, закрывая рот.

Захват настолько резкий и оглушающе сильный, что я не то что закричать, я даже среагировать не успеваю.

Он стоит сзади, я не достаю носочками до пола и пошевелиться абсолютно не могу, а после чувствую, как его рука убирается с моего рта и в шею утыкается что-то ледяное. Нет, не ранит, но пробирает до костей холодом. Нож.

— Ты ничего не видел, понял?

Его голос. Рокочущий, басистый, оглушительный. Он раздается прямо у уха, и я чувствую, как по телу разливается дрожь.

— Да… – отвечаю тихо своим нежным голосом, а после он убирает нож и резко разворачивает меня к себе.

Не могу дышать от страха, сердце сжимается в груди. Смотрю только на него, высоко задрав подбородок.

Предо мной мужик на две головы выше, плечистый, высоченный, огромный просто. На лицо боязно смотреть, но я улавливаю его темные глаза, как у самого дьявола, и черные волосы. Это он стрелял. Он убил человека.

Один миг, и бандит за лицо меня хватает крупной рукой, поворачивает на свет фонаря и буравит строгим взглядом, тогда как меня от ужаса просто парализовало. Я ничего не могу: ни закричать, ни пошевелиться. У меня такое бывает. У нормальных сработал бы инстинкт “беги” или “защищайся”, так вот у меня действует только “замри”.

— Ты девчонка.

Не вопрос, утверждение. Он держит меня за шкирку, как котенка, один миг, и срывает капюшон с головы, отчего мои кудрявые волосы тут же рассыпаются по плечам и спине.

Он резко меня отпускает. Так резко, что я плюхаюсь на землю, видя его кожаные туфли. Медленно поднимаюсь, замечая, что мужчина одет в черные джинсы, свитер и распахнутое короткое пальто с воротником-стойкой.

Сглатываю, понимая, что мне, кажется, конец. Я стала свидетельницей убийства, тот несчастный больше не вставал, да и кто встанет после двух пуль?

С ужасом смотрю на этого мужчину. Взрослый здоровый бандит. Боже, какой же он страшный, даже в этой темноте. Бабайка и то будет милее.

— Что ты здесь делаешь? – спрашивает, а я не могу ответить. Губы онемели, язык не слушается. Я просто смотрю на этого мужика и вся как оцепенела.

— Вали отсюда. Увижу еще раз — прихлопну, – рыкнул и ушел, скрылся где-то между этих гаражей, тогда как я ошарашенная сидела еще пару минут на холодном дырявом асфальте, стараясь выровнять дыхание.

Со мной такое бывает, обычно мне никто не помогает, я сама как-то с этим справляюсь, просто сейчас, сидя в этой грязи, до ужаса хочется помыть руки.

Снова, снова и снова, и тогда меня отпустит, но воды рядом нет. Разве что лужа, в которой куча микробов.

Боже, мои дурацкие мысли. Ненавижу их. Ненавижу! Эти приступы, как и мои ритуалы, начались после смерти родителей. Кажется, тогда я стала ненормальной.

Отряхнувшись, поднимаюсь и быстро выхожу из этих переулков на центральную улицу. Здесь хотя бы светят фонари, и время до утра я провожу на какой-то пустой облезлой остановке.

— Милая, ты в порядке?

Меня кто-то будит, и, резко распахнув глаза, я вижу напротив женщину. Она опрятно одета и сочувствующе смотрит мне в глаза.

— Я не знаю.

Я два дня почти ничего не ела, жутко замерзла и хочу принять душ, но говорить об этом чужому человеку не буду.

— Где твои родители? Где они? – допрашивает меня, а я лишь голову опускаю. Самый болезненный вопрос.

Глава 4

"Тася еще совсем наивный ребенок и верит в чудеса. Молитву читает перед сном, она точно не готова.

Ломать такую Лидии Ивановне доставит особое удовольствие, и мне становится страшно за Таську, потому что она очень красивая. Как куколка фарфоровая, с густыми кудрями и большими глазами.

Она как ромашка – такая нежная, пугливая, чуть что – сразу в слезы. Даже хуже меня. Таська на год младше, и она домашняя. Этим все сказано. Ее родители были какими-то шишками, она не знала голода и поначалу даже ревела от громкого голоса надзирательниц. Мне ее жаль, она совсем не приспособлена для такой жизни”.

Игрушка олигарха

— Сколько?

— Две.

— Охренел? Фарадей, у меня таких цен нет.

— Не нравится – я дальше поеду. Такую и за десятку заберут. Кукла писаная. Первый сорт.

— Чурка, ты лицо ее видел? Зачем мне такая, тем более малолетка? У нее полморды синеет уже. Что мне с ней делать?

— Я за чурку тебя сам сейчас зарежу. Туз, сказал же: не нравится – не надо! Мое дело предложить. Покупатель всегда найдется, особенно на такую.

С трудом приоткрываю глаза. Мне плохо, голова просто раскалывается. Я лежу на каком-то бархатном топчане. Видимо, меня бросили сюда, как мешок картошки. Бегло осматриваю себя. Обувь, одежда на месте, какое-то новое место. Боже, куда я попала?

Где-то тихо играет музыка, полно дыма, воняет сигаретами. Рядом со мной двое мужчин. Один – тот, что меня забрал, – Фарадей. Второго не знаю. Его зовут Туз, и он очень дорого одет. Это все, что я успеваю понять.

Вздрагиваю, когда этот Туз подходит ко мне, наклоняясь. Он берет меня за лицо, проводит рукой по волосам, вглядывается.

Я знаю этот взгляд, девочки рассказывали, кто уже стал бабочками. Когда они уходили на ночь с позволения Лидии Ивановны и проводили время с богатыми мужчинами, те тоже на них так смотрели. Как на живых кукол.

— Да ты не бойся, маленькая. Улыбаться умеешь?

Становится тошно, и я резко отталкиваю от себя его руку. Он широко противно улыбается, а я ищу пути побега.

— Ой, какая хорошая! Ладно, Фарадей, беру. Давай налом, у меня игра сегодня. Переоденем, потом к Анфисе поедет.

Они пожимают руки, шуршат купюры, и в итоге за мной приходит какая-то ярко накрашенная женщина. Она дает мне душистый теплый чай, выпив который я почему-то перестаю бояться и очень сильно расслабляюсь.

Эта женщина все пытается с меня стащить мои вещи, но я просто намертво в них вцепляюсь и слышу после голос Туза:

— Оставь ее! У Анфисы и так переоденут. Фарадей перестарался. У нее, похоже, сотрясение. Идиот.

Наступает вечер, от голода сводит желудок, но выйти мне никто не дает. Та женщина распускает мои длинные волосы, прикрывая половину лица, расчесывает их и чем-то липким мажет мои губы.

Я же как оцепенела, не понимаю, что происходит. Голова как в тумане, все сильно кружится. Они заводят меня в небольшую комнату и усаживают в углу. Я успеваю даже задремать, пока в зал начинают сходиться гости.

Нет, это не ресторан, и здесь никто не танцует. Помещение довольно маленькое, огромный стол по центру, на который светит лампа, а после я вижу, как в зал входят мужчины.

Четверо, но в конце входит еще один, и у меня кровь стынет в жилах, потому что я узнаю его: это мужчина, который приставлял мне нож к горлу, убийца. В том же черном пальто, очень высокий, строго одет. Он уверенно чеканит каждый шаг и садится прямо напротив меня.

От страха я только и могу, что отвернуться и прикрыться волосами. Смотрю на дверь. Там шкаф-охранник стоит, и он коротко кивает мне: “Даже не думай”.

Мужчины начинают во что-то играть, простые карты, нет… покер. Я видела такое по телевизору. После в зал входят полуголые женщины, и у меня от этого вида пересыхает в горле. Это так дико для меня, словно какой-то другой мир, в который меня окунули с головой и без подготовки.

Они играют. Гости и тот Туз, который меня купил у Фарадея. Долго, несколько часов подряд. Периодически кто-то ругается, официанты часто подают выпивку, и здесь так накурено, что от одного только запаха дыма кружится голова.

— Да что ж ты будешь делать!

— Все. Я пас.

— Играем дальше.

Кто-то выходит, я молюсь, чтобы ушел и этот черноглазый, но он сидит на месте, смотрит на всех как на грязь, и на меня в том числе. Я не знаю, узнал ли он меня, надеюсь только, что нет.

— Беркут, а ты в ударе сегодня. Гребаный сукин сын! – вопит Туз и с силой ударяет кулаком по столу.

Беркут. Черноглазого так зовут, и это он сейчас сидит спокойный, как китаец, словно не он прошлой ночью хладнокровно застрелил человека.

И хоть он в нескольких метрах от меня, я вижу его широкие плечи, очертания скульптурных скул, прямой нос, четкий подбородок. Черные как смоль волосы уложены назад, легкая щетина.

Он одет в темную рубашку, расстегнутую на шее на две пуговки и закатанную до локтей, открывающую вид на его крепкие смуглые руки.

Глава 5

Я могла бы орать во все горло и отбиваться, если бы мне до ужаса не было страшно, а смелостью я никогда не отличалась.

Смотрю на этого бандита, и холод пробирает до костей. Какой же он высокий, страшный и намного старше меня.

— Села. Я дважды никогда не повторяю.

Открывает мне дверь джипа, и я с трудом забираюсь на переднее сиденье. У меня сильно кружится голова, и что хуже — как только мужчина садится рядом, мой желудок предательски урчит на весь салон.

— Голодная?

— Нет, то есть… Отпустите. У меня ничего ценного нет.

Он не отвечает, и мы выезжаем на трассу. Я же едва сдерживаю слезы, понимая, что попала и все еще не знаю, куда этот бандит меня везет.

— Остановите, мне домой надо! Мама ждет! И братик маленький.

Еще попытка, давлю на жалость, хоть и ненавижу это делать, но, похоже, он не верит. Ни единому моему слову.

— Давно работаешь?

Вопрос вводит ступор. Непонимающе свожу брови. Я не улавливаю, о чем он.

— В смысле?

— Как долго ты на панели?

— Я не в панельном живу. У меня кирпичный дом был.

Мужчина усмехается уголком губ, а я не понимаю почему. Что такое панель? Какая еще работа на панели…

Нет, в детдоме я, конечно, наслушалась всякого, но это все дико для меня. Родители при мне никогда не ругались, и я ничего грубее слова “блин” не слышала до их смерти.

Остаток пути едем в тишине, и я с силой держусь за ручку двери, стараясь не выглядеть уж слишком жалко.

Беркут едет очень быстро, и хоть меня посещает идея выпрыгнуть из машины на полном ходу, я не решаюсь, понимая, что тогда от меня станется одно только мокрое пятно.

Мы доезжаем до какого-то заведения и яркой вывеской и паркуемся у входа.

— За мной иди.

Так мы оказываемся в большом зале, наполненном приятным запахом еды и сигаретного дыма. К нам сразу подходит официантка с ручкой и блокнотом в руках.

— Я слушаю.

— Кофе. Без сахара.

— А ты что будешь, девочка?

— Я ничего не буду.

Вспоминаю о своих копейках. Мне точно ни на что не хватит.

— Два стейка, два цезаря, жульен, апельсиновый сок. И давай быстрее.

— Конечно. Сейчас все будет.

Еду и правда приносят быстро. Все парует и пахнет так, что у меня еще больше начинает кружиться голова. Я вижу салфетки на столе и быстро хватаю одну из них, вытираю губы, видя след от противной липкой помады.

Тру тщательно, ненавижу красный цвет, а потом замечаю, как этот мужчина смотрит на меня. Прямо, не отводя взгляда.

У него глубокие глаза и настолько черные, что кажется, в них нет дна. Ночь там беспросветная, дикая, страшная, и взгляд тяжелый из– под широких бровей.

— Кто ты, чудо?

— Никто. Извините.

Быстро кладу скомканную салфетку на стол, а потом в карман. Снова на стол и снова в карман. Черт. Только не сейчас, проклятье!

Мне надо так сделать раза три, и тогда отпустит. Я знаю, что ненормальная, я это давно поняла.

— Что ты делаешь?

Он прищуривается, видя это, а мне становится стыдно. При людях еще хуже, я начинаю нервничать, а потом мне надо себя успокоить. Хоть как-то, не то живот становится каменным от напряжения и болит, а сердце стучит так быстро, что я могу упасть в обморок.

— Ничего. Извините.

В нос ударяет запаха жульена. Я ела похожий в Париже. Было очень красиво и тепло. Мама держала меня за руку, а папа фотографировал нас на новенький фотоаппарат. Я была счастлива тогда. Жаль только, что не понимала этого раньше. Я думала, что так у всех.

Не у всех. Пожив в детском доме, я поняла, что многие дети даже ни разу не были в кино или на спектакле, тогда как я в детстве из театров не вылезала, сама выступала. В прошлой жизни это было, не хочу вспоминать.

Оборачиваюсь и замечаю очень красивую девушку у барной стойки. У нее большие зеленые глаза и прекрасные густые темно-русые волосы. Она с кем-то говорит, мельком поглядывая на меня. Я в лохмотьях сижу. Боже, до чего же стыдно.

— Ешь, – басит Беркут, я послушно беру вилку, но затем откладываю. Я не дура и знаю, что будет потом. Мне девочки рассказывали. Их тоже взрослые мужчины угощали, а потом делали с ними то, за что заплатили. Наутро они возвращались в детдом с конфетами в карманах и со слезами в глазах.

Превозмогая вселенский стыд и смущение, я выгребаю всю мелочь, которая у меня осталась, и высыпаю все это добро на стол перед этим черноволосым мужчиной. Протягиваю мелочь к нему.

— Вот. Это все, что у меня есть. Прошу, дайте мне уйти… Не надо со мной делать это.

Он сводит брови, опирается огромными руками на стол. Его взгляд темнеет. Смотрит на меня почему-то как на дуру, а точнее, на глупое насекомое.

Глава 6

“Стас — это дядька под два метра ростом. Черноволосый и черноглазый, крепкий мужик.

Стас чертов мясник, он мастерски отделит мою кожу от костей и сложит в две отдельные стопки, ведь, судя по тому, что я в клубе про него слышала, худшее, что может случиться, — это перейти Стасу дорогу”.

Хозяин моей жизни

— Предки твои где, дите?

— Дома ждут, – снова вру, я никогда не говорю о том, что они погибли. Не хочу видеть сочувствие, потому что оно всегда неискреннее. По большому счету всем плевать на тебя, если ты перед этим не показал полный кошелек денег.

Смотрю на еду, а после мельком на мужчину. Я так не ем.

— Что?

— Мне не принесли все приборы.

— Какие еще приборы?

В его бархатном низком голосе скользят нотки раздражения, и, кажется, я хожу по лезвию ножа. Набрав побольше воздуха, отвечаю:

— Я бы попросила… столовый нож. Без него стейк не едят, — добавляю, дико смущаясь, но я так привыкла. Никаких локтей на столе, ровная спина, колени вместе. Меня так няня научила.

Мужчина пристально смотрит на меня, а после зовет официантку, и я получаю то, что хочу.

— Спасибо.

— Откуда ты свалилась, принцесса?

Скрещивает сильные руки на груди, я вижу, как блестят его красивые часы на крепком запястье.

— Ниоткуда.

Как же мне уйти отсюда? Я только дернусь к выходу, этот бандит тут же меня догонит. У него один шаг как три моих будет точно.

— Отпустите, дядя. Пожалуйста, – прошу, поглядывая на его грубоватые руки, потому что на лицо страшно смотреть, но как раз в этот момент кто-то звонит Беркуту, и он поднимается из-за стола.

— Ешь, я сказал, и это убери.

Отодвигает ко мне мою же мелочь, пока я едва сижу и чувствую, как безумно горят щеки от стыда. У меня всегда так. Ненавижу свое лицо, оно при волнении запросто может разрумяниться и стать похожим на спелый помидор.

Этот мужчина не взял мои копейки, и это плохо, хотя по нему, конечно, не скажешь, что в деньгах нуждается. Одет очень дорого: качественные вещи, часы, украшение из платины на руке и цепочка на шее такая же. И пахнет от него приятно, хоть и холодно. Каким-то терпким парфюмом с нотками леса и бергамота.

Не знаю, когда успела это почувствовать. Наверное, еще тогда, когда он меня в том переулке зажал. У меня обостренное обоняние. Я всегда такой была, все слишком сильно чувствую. Наверное, потому я ненормальная.

Когда бандит отходит от меня, я все же беру приборы и начинаю быстро есть. Уплетаю все, что мне подали: салат, стейк, жульен, и это оказывается самым вкусным, что я ела в своей жизни, а пробовала я многое.

Дома всегда были деликатесы, папа, как приезжал из командировки, полные сумки подарков мне привозил. Икру и конфеты, шоколад, фрукты из далеких стран, всякие вкусные десерты.

Я была единственным ребенком в семье и, наверное, выросла бы жутко избалованной и капризной, если бы в один день моя жизнь не переломилась на “до” и “после”. Так вот теперь я уже не перебирала ни еду, ни одежду, потому что просто выбора мне никто не давал.

В детском доме ты носишь, что дают, или ходишь голым. Ты или ешь ту треклятую холодную овсянку, или сидишь голодным, так что я не вертела носом, хотя нет, вру.

Первый месяц я сидела голодной там почти все время, пребывая в шоке и тотальном ужасе от той обстановки, в которую попала. Мне тогда помогла Ксюша, которая кормила меня, как маленькую, и делилась своими вещами. Она осталась в том аду. Ее заперли за то, что Ксюша не захотела стать бабочкой. Ее повезли к какому-то мужику, а она не была с ним.

Лидия Ивановна это узнала и закрыла ее. Когда я уходила, Ксюша простуженная сидела в изоляторе. Она просила меня не сбегать в никуда, боялась за меня, но у меня был план — вернуться домой. В тот дом, в котором меня уже давно никто не ждет.

Теть Надя до смерти родителей общалась с нами, мама часто дарила подарки ее сыну. Я думала, что она заберет меня из детдома и первый год почти на подоконнике жила, так ждала ее, но тетя не пришла. И не позвонила. Ни разу.

Беру салфетку, мну в руке. Складываю приборы, перед этим стучу ножом дважды по тарелке, не то умру.

Опускаю голову, снова эти мысли, порой я устаю от них, и мне просто хочется отключиться, чтобы меня выдернули, как утюг из розетки, не то я просто перегреюсь. Один раз я пыталась обсудить эти мысли с Лидией Ивановной, она сказала заткнуться, не то отдаст меня в дурдом.

Здесь есть сцена. Играет джаз в записи. Улыбаюсь: музыка некачественная. Правая колонка немного шипит, а левая не передает все ноты, некоторые глотает. Я это слышу даже из-за своего дальнего столика, потому что у меня абсолютный музыкальный слух. Я когда-то тоже пела арии. Это было давно и, кажется, было неправдой.

— Ален, принеси Беркуту расчет!

— Да, Тох, сейчас, подожди минуту.

Мимо меня проходит мужчина, он за руку здоровается с Беркутом, и я с ужасом понимаю, что бандит не отходил далеко от меня. Он все время стоял за моей спиной.

Глава 7

Открываю глаза и не вижу перед собой ровным счетом ничего. Вскрикиваю и падаю на что-то твердое. Вокруг тихо, я не понимаю, где я и что со мной такое. Последнее, что помню, — его приятный лесной запах и мягкое колыхание в машине.

Паника накатывает мгновенно. Боже, боже, боже. Где я, что… что он со мной сделал?! Быстро шарю по всему телу. Обувь и одежда на месте, Стас меня не тронул. Пока.

— Ай!

Натыкаюсь на что-то бедром, оно валится под ноги и хрустит. Ваза или что-то похожее, судя по колким обломкам, на которые я ступаю подошвой.

Свет, свет, где тут свет включается? Я боюсь темноты. Шарю, как слепой котенок, по этому помещению, нащупываю стену ладонями, но тут ничего нет.

Сколько времени я здесь? Ничего не понимаю. За окном уже темно, и мне становится жутко.

Этот взрослый мужчина привез меня в какой-то дом или квартиру. Как я могла уснуть в его машине, как он нес меня сюда…

За дверью что-то скрипит, и я плюхаюсь на пол, быстро прячусь под кровать. Это с нее я упала и теперь сижу в самом углу как мышь, затихая.

Слышу, как открывается дверь, по коридору доносятся тяжелые шаги, а после щелкает переключатель.

Зажигается яркий свет, едва не выжигая мне глаза. Я почти перестаю дышать и замираю, когда вижу, как к кровати медленно кто-то подходит.

Ближе, еще ближе, и вскоре я вижу начищенные до блеска большие черные туфли. Мужские. Его.

— Вылазь.

Это Стас. Его голос пробирает до костей, но я не такая глупая. Так и сижу, не шевелясь, авось он устанет и уйдет. Ну конечно, Тася, не будь такой наивной!

Вздрагиваю, когда этот мужчина с силой бьет ногой по ножке кровати и та от этого издает жалобный треск.

— Вылезай или сам вытяну!

Перспектива того, что он ко мне прикоснется, ужасает, потому, поджав губы, я все же выползаю из своего укрытия.

Поднимаюсь на ноги и высокого задираю голову, потому что ОН очень здоровый и высокий. Я ему даже до груди не достаю.

Стас. Беркут. Хладнокровный убийца и тот, кто меня выиграл. Он стоит напротив, и от этой близости у меня спирает дыхание. Сглатываю, теряюсь, не знаю, что делать. С опаской поглядываю на мужчину. Ох, мамочки, он такой жуткий, у меня аж коленки дрожат! Что я там говорила про бабайку? Так вот бабайка рядом со Стасом покажется милым плюшевым зайкой.

От волнения аж подкидывает всю, сердце колотится где-то в горле. Стараюсь выровнять дыхание, но получается плохо. То и дело кошусь на дверь, пока бандит сканирует меня тяжелым строгим взглядом.

Ощущение такое, что под микроскопом разглядывает, точно глупое насекомое, перед тем как расплющить ногой. Раз придавил – и все. Нет меня.

Стас берет стул и садится на него, откидываясь на спинке, как король, широко расставив крепкие ноги и кладя зажигалку с коробкой сигарет на стол смуглой крупной рукой.

— Что вам от меня надо? – голос дрожит, сбивается. Хватаю воздух через нос, живот каменный, вся как на иголках.

— А чем ты можешь мне быть полезна?

Смотрит прямо на меня, я не так могу. Мне сложно прямо в глаза смотреть людям. Меня это обычно тревожит.

— Не знаю.

— Сколько тебе лет?

— А вам сколько?

Хмурюсь. Он на мои вопросы не отвечает, и я не буду.

Стас стискивает зубы, я вижу, как ходят желваки на его скульптурных скулах. У него черные густые волосы и щетина. Наверное, колючая. Не знаю, мне не нравится. Он в джинсах и темной рубашке, закатанной на локтях. Широкие плечи, крепкая грудь, блестит черный кожаный ремень, дорогая обувь.

Хм, и правда, сколько ему лет? Он явно намного меня старше. Взрослый, опасный, чужой мужчина.

У него большие жилистые руки, увенчанные венами и покрытые черными волосами. Он что, и под рубашкой такой волосатый? Как животное. Господи, помилуй.

Складываю руки на груди, высоко задираю подбородок. Не стану показывать свой страх.

— Вообще-то, у меня папа дипломат, – выпаливаю и поглядываю на реакцию бандита, а она есть, вот только не та, которую я ожидаю.

— Он на кладбище дипломатом работает?

— Откуда вы…

— От верблюда! Никогда мне не ври! Никогда, ясно? – повышает тон, и я вижу по его суровому лицу, что Стас уже многое знает обо мне, даже то, чего я не хочу, чтобы он знал.

А если… если он уже и с Лидией Ивановной говорил? Или она сама меня ему перепродала? Боже.

Отступаю назад. Я выпрыгну в окно, если потребуется.

— Ты сбежала из детского дома, малышка Тася, – заключает уверенно своим басистым низким голосом, а я пячусь назад. Шаг, второй, третий, а после я резко разворачиваюсь и бросаюсь со всех ног на выход. Правда, я не знаю, где он, но дела это не меняет.

Этот бандит знает, что я сбежала из детдома, и про родителей моих тоже. Боже, он не только убийца, но еще и маньяк.

Наивная. Я не знаю ни этой квартиры, ни тем более где тут выход. Хуже того, я даже не успеваю добежать до двери, потому что ОН ловит меня за шкирку в считаные секунды, с легкостью отрывая от пола.

Глава 8

Эта сопля нас засекла, меня, точнее, хоть мы и работали чисто. Взяли Шнура за жабры, чертов барыга, наконец-то я его взял. Два выстрела и громкий крик на всю улицу.

Мы подумали, что это мальчишка. Он петлял по гаражам, и мы быстро задолбались его гонять. Парни ушли, а я услышал глухой кашель за бочкой и поймал его за шкирку, вот только это был не “он”, а она.

Девчонка. Какое-то ободранное чудо в тряпках. Дите самое настоящее, и, содрав с нее капюшон, я только убедился в том.

Не знаю, лет двенадцать, наверное, щуплое и хилое, голова вся в этих кудрях бесконечных. Глаза непонятного цвета. Кажется, синие или зеленые, не поймешь в темноте, но они знатно блестели, и она тряслась как цыпленок под моей рукой.

Я ее отпустил, поняв, что это никому ничего не вякнет. Оно вон тени своей боится, и я никогда ее больше не увижу, да вот только я ошибся, потому что встретил чудо уже на следующую ночь.

Разукрашенная шлюшка, эта сопля уже работала, и стало противно. Туз собирает себе весь сброд, Фарадей, видать, подогнал малолетку. Я сел за игру, но быстро увидел, что чудо палит на меня своим туманным взглядом.

Сначала подумал, что она под чем-то, а после понял, что ее ударили, судя по огромному проступающему синяку на щеке.

Я забрал ее себе. Не знаю, на кой черт, честно. Просто забрал в счет выигрыша Туза, который от злости едва слюной не захлебнулся. Он игрок, но останавливаться не умеет, это когда-то его убьет.

Мы поехали к Бакиру в клуб. Я жрать хотел, а оно, видать, тоже голодное было, потому что желудок у девчонки урчал похлеще моего мотора.

Она была чудной, и это еще мягко сказано. Я не сразу понял, что с ней что-то не то. Вернее, то, да не полностью. Да, ее по башке ебанули, и это было видно, но все равно девчонка вела себя странно. Она напоминала мне маленького затравленного зверька.

Ее тонкие бледные пальцы все время подрагивали, и она трижды едва не уронила вилку, а после эта салфетка, которую сопля по триста раз туда-сюда поднимала и опускала.

Нервная какая-то, запуганная, то ли просто разбитая, она извинялась по поводу и без.

Детский сад, ясельная группа. Двенадцать, может, с натяжкой четырнадцать лет, потому что ее взгляд был осмысленным, хоть и до скрипа наивным. Я понял, что передо мной ребенок, но она оказалась старше, чем мне показалось изначально.

Когда принесли еду, девочка боялась к ней притрагиваться, потом зыркнула на меня и высыпала предо мной мелкие монеты. Она что-то слабо мяукала, я и половины не разбирал.

Голос тихий. То ли от природы такой, то ли она просто не может говорить громче, так что приходилось реально включаться.

Ее речь была чистой, девчонка вела себя до скрипа сдержанно, и я понял, что она домашняя. Не бродяжка, не соска, не крыса. Еще я понял, что вот эти тряпки на ней все инородные. И дырявые кроссовки, и куртка явно с чужого плеча.

Предо мной словно сидела маленькая принцесса в обносках, которая тревожно поглядывала то на выход, то на меня.

Забавная, она почти не смотрела мне в глаза и начала есть, только когда я отошел от нее. Тогда же увидел, что это дите очень голодное. Она хваталась за тот цезарь, одновременно закусывая жульеном и запивая соком.

Ела так, словно несколько дней голодала, и я понял, что она либо из дома сбежала, либо ее оттуда тупо выкинули.

Тася. Она так себя назвала, робко спросив и мое имя, а я впервые рассмотрел ее мордашку.

Глаза у нее вовсе не зеленые, а ярко-голубые. Настолько чистые, что создавалось впечатление, словно я смотрю на чистые аквамарины.

Лицо еще детское, маленький рот с пухлыми губами, курносый нос с веснушками, острый подбородок. Тонкие брови вразлет и кучерявые волосы, развевающиеся в разные стороны, делали ее похожей на живую куклу или, скорее, домовенка. Не Тася, а Кузя. На него она больше смахивала.

Вот зачем мне она, скажите? Но отпускать ее я не собирался, а потом ее тихое: “Дядя Стас”.

Захотелось выругаться. Что за ясли, с кем я вообще имею дело? Нет чтобы нормальную бабу встретить, отдохнуть, я же напоролся на это чудо в кудрях.

Усадил ее в машину. Она сжалась в комок, но после как-то быстро вырубилась, стоило мне включить печку.

Я отвез ее на хату, бросил на кровать. Девочка была в полной отключке, и, пока я узнавал, откуда вообще вылезло это чудо, само чудо проснулось и ожило.

Она пряталась под кроватью и вылезла еще более всполошенная, чем была еще несколько часов назад, а потом ее как будто переклинило.

Кузеныш заспешил на выход, начал царапаться и орать, кашлять, как будто задыхаться, и я понял, что она зашуганная. До такой степени, что боится всего и, кажется, саму себя, потому что она испугалась своего же приступа и едва не двинула кони у меня в квартире.

Принцесска начала сбивчиво тараторить про каких-то бабочек, и я, честно, не врубился даже сразу.

“Угодные бабочки” – ну кто так это называет? Но девочка говорила это с диким ужасом, и понял, что их реально продают. Не врет она, где-то я слышал об этом, но не думал, что это есть и в нашем городе.

Бред собачий, но это было реальностью. Дикой, гнилой, отвратительной реальностью, с которой, похоже, эта сопля столкнулась слишком рано.

Глава 9

Стас ушел, а я еще добрый час сидела под дверью, прислушиваясь к звукам, и, только убедившись, что он пока не планирует возвращаться, осмотрелась в квартире и нашла тут две комнаты.

Меня определили в гостиную, но была еще спальня, в которую я заходить не рискнула.

Квартира не новая, но здесь опрятно. Настолько, что создается впечатление, будто тут вообще никто не живет.

Холостяцкая берлога с дорогим ремонтом и мебелью, на кухне только вермишель, кофе и какая-то просроченная мука валяется. Возле обеденного стола стоит аквариум с рыбками, а в углу я нахожу полузасохший фикус с трехэтажным слоем пыли на листочках, которые я вытираю и щедро поливаю водой.

Обхватываю себя руками. Мне надо прийти в себя, как-то добыть денег, и я уйду. Этот страшный Стас вроде детей не насилует, но кто его знает. Я не доверяю ему, я никому в этой жизни не доверяю.

Даже Джина, которая сразу представилась из социальной опеки и была такой милой и добренькой, на деле оказалась той, которая отдала меня сутенеру. Нет в жизни сказки, а оборотней, кажется, столько, что всех не истребить.

Снимаю с себя грязные вещи и откисаю в горячей воде. Благо мыло тут есть, на мою копну волос приходится использовать целую горсть шампуня. Как только закутываюсь в полотенце, становится легче, только все портит огромный синяк на щеке.

Смотрится жутко, но, пожалуй, лучше так, чем я бы там осталась. Туз смотрел на меня как на товар, хотя, впрочем, Лидия Ивановна в детском доме смотрела точно так же.

Открываю огромный шкаф в гостиной и нахожу в нем одежду. Вся мужская, но я уже привыкла не перебирать. Достаю свитер и штаны. То и то приходится подкатить очень сильно, потому что вещи на меня просто огромные. Штаны настолько велики, что совсем на бедрах не держатся, так что я беру ремень и обматываюсь им ровно трижды, чтобы это дело хоть как-то на себе закрепить.

Переодевшись, смотрюсь в зеркало. Я хрупкого телосложения, и мне не нравится в себе ровным счетом ничего. Ни груди еще толком, ни задницы, только талия осиная да ноги уж больно худые и маленький вес. Мы часто голодными спать ложились в детдоме, не хочу даже вспоминать.

Только волосы, пожалуй, меня не бесят, хотя я не считаю их достоинством. Это мой недостаток, потому что из-за них на меня смотрят не так, как я хотела бы, так что два последних года я просто прячу их под капюшоном или заплетаю в косы. Тогда меньше глазеют, и это хорошо.

Вещи Стаса очень велики на меня, висят, как на тремпеле. Кажется, только дернусь – и свалится свитер, я запутаюсь в штанах. Свои же тряпки стираю, хотя куртка и обувь не мои. Это Владика вещи, я стащила у него перед тем, как сбежать, мысленно попросив у него прощения.

Приведя себя хоть в какой-то человеческий вид, я забредаю на кухню и кипячу себе воду. В одной из банок нахожу заварку, но сахара нет, а я несладкий чай не люблю, потому просто наливаю себе кипяток, который пью мелкими глотками.

Здесь есть еще какая-то вермишель, но я не умею ее варить, потому, вымученная, засыпаю прямо за этим столом и подскакиваю уже утром от настырного звонка в дверь.

Подхожу и осторожно смотрю в глазок. На пороге стоит какой-то молодой парень, и это точно не Стас. Его внешность раз увидишь — не забудешь никогда, так вот этого я не знаю.

— Кто там?

— Свои. Хату открывай.

— Я вас не знаю. Уходите.

— Открой, шмакодявка! Я от Беркута. Со жратвой.

Поднимает пакеты вверх и шуршит ими, отчего мой бедный желудок откликается благодатной симфонией.

Щелкаю замком. Оказывается, дверь изнутри тоже открывалась, я могла бы уйти, хотя… смысл? Я пропаду на улице. Я уже это поняла.

В квартиру входит парень лет двадцати трех. Высокий, почти как Стас. У него янтарного цвета глаза и темные, уложенные назад волосы. В одной руке пакеты с едой, а во второй красный спортивный шлем. Парень одет в кожаную куртку и такие же штаны, на обеих руках кожаные перчатки с шипами. Похож на какого-то мотоциклиста или байкера.

Он останавливается, ставит пакеты на пол, удивленно осматривая меня с ног до головы и сдвигая густые брови в недоумении.

— Здравствуйте.

— Приветик. Господь… ты, что ли, Кузя?!

Голос мурлыкающий, приятный, бархатный, и только сейчас я замечаю у него шее татуировку дикого кота.

— Я Тася вообще-то. А вы?

— Для тебя Артемка или просто Рысь. Да уж. — Смотрит на меня оценивающе. — Где Псих тебя откопал? Я чет думал, ему другие нравятся.

— Псих? Почему вы так сказали?

— Да так. Считай, профдеформация. Ты это… будешь много знать, скоро состаришься. Так ты Стасу кто, я так и не понял? Должница, что ли, какая?

— Я… что-то вроде того.

Начинаю нервничать, теребить пальцами край свитера.

— Да не бери в голову, малая! Мне плевать, лишь бы меня не трогали.

— Вы Стасу помогаете?

— Детка, у меня другого выбора нет.

— Почему? Он что, заставляет вас?

— Стас юрфак мой оплачивает, так что я его бесплатный раб. Вот жрачка. Бери, и я погнал дальше. Видела мот? Вон красный. Это мой. Новенький.

Глава 10

Я немного прихожу в себя и прибираюсь в этой квартире. Все, что принес Рысь, складываю в холодильник и, если честно, одной шоколадкой не наедаюсь, но наглеть не буду.

Я привыкла спать полуголодной, так что это не большая проблема, просто немного кружится голова.

Весь следующий день я просто сплю. Накатывает какая-то усталость, потому провожу на диване все время до самого вечера. Здесь есть телевизор, но его не включаю, нахожу также немного кассет. Я люблю музыку, но здесь какой-то рок, от которого мои уши быстро завянут.

Вздрагиваю, когда поворачивается ключ в замке и слышу его шаги. Не знаю как, но отчетливо понимаю, что это Стас.

Вскакиваю с дивана и мельком смотрюсь в зеркало. Волосы торчат во все стороны, свитер такой большой, что приходится держать его рукой, чтобы он не сползал с плеча.

Стас входит уверенно, чеканя каждый шаг, и быстро находит меня глазами. Я уже стою у стены в коридоре. Прилипла к ней, не сдвинуться с места, почти не дышу.

Что-то он не стал милее, такой же серьезный и страшный. Щетина еще больше отросла, и он меня до чертиков просто пугает.

Сердце колотится как безумный барабан. Во рту сухо, и дико просто кружится голова. Набираю побольше воздуха, хоть бы не упасть, хоть бы не свалиться тут перед ним, мамочки.

— Добрый вечер. Здравствуйте, – тараторю первая, а он игнорирует. На меня ноль внимания, просто проходит мимо, не разуваясь, только повесив на вешалку пальто. Когда мимо меня проходит, улавливаю его запах, затихаю, желая слиться со стеной.

Стас осматривает гостиную, а затем вроде как довольный проходит на кухню.

— Сюда иди, – зовет, я топаю следом и вскоре вижу, как Стас наклоняется к рыбкам и проверяет фикус. Чувствую себя как на каком-то экзамене. Застываю на пороге, когда мужчина открывает холодильник и долго смотрит туда, а после с силой захлопывает дверцу, прожигая меня строгим взглядом.

— Почему ты ничего не ела?

— Я ела. Шоколадку.

— Я на кой хрен тебе еду поручил привезти? Чтобы все выбросить? – повышает голос, и я осекаюсь. Не знаю, что ответить. Я просто не знаю.

— Я же специально.

— Что специально?

— Ну, чтоб вам не накладно было.

— Мне накладнее будет труп твой голодный выносить из этой хаты, ясно?

Нет, Стас не кричит на меня, но от его предупредительного тона пробирает до костей. Быстро киваю.

— Есть еда, ты можешь брать все, усекла?

— Ага…

Стас берет тяжелый стул и садится за стол, закуривая. Он, видать, голоден. Ладно, я сейчас накормлю его, только есть маленькая проблемка: я не умею готовить. Совсем.

Дома готовила няня, а в детском доме мы просто ели, что нам дают. Нет, я, конечно, видела рецепты там всякие, но ни разу не готовила сама. Не было ни кухни у меня, ни продуктов своих, чтобы вот так у плиты стоять и что-то там выдумывать.

Ставлю две тарелки, кладу две вилки, два ножа на стол. Достаю из холодильника какой-то зеленый кабачок. Я не знаю, что с ним делать, потому просто мою и нарезаю кубиками. Потом беру сковородку, с третьей попытки включаю газ и разбиваю туда яйца. Четыре штуки.

— Чайник поставь.

— Хорошо.

Порхаю на кухне, как мотылек, но быстро понимаю, что что-то не то. Яйца вроде сырые, но почему-то горят. И пахнет плохо.

Я беру вилку и кое-как их перемешиваю. Никогда такого не делала, да и яичницу я вообще не люблю, просто распереживалась, что Стас рассердится, если я его не покормлю.

Выключаю газ, хватаю тарелку и высыпаю на нее это блюдо. Оно какое-то странное получилось, такого черного цвета снизу. Украшаю яичницу нарезанным сырым кабачком и подаю на стол.

Стас берет вилку, а потом смотрит на мое творение, и его взгляд меняется. Боже, это просто надо видеть.

Нахмурив густые брови, Став ковыряется в тарелке так, будто там лежит особо опасное вещество. Он что-то не ест. На край осторожно складывает яичную скорлупу, и при этом почему-то у него на скулах начинают ходить желваки.

Сглатываю. Тоже мне, подумаешь, упало скорлупы немного! Что ему не нравится?

— Это что такое?

Переводит взгляд на меня. Глазища черные, блестящие, и ресницы, оказывается, у него длинные и густые. Опускаю взгляд. Не выдерживаю, сжимаюсь вся, аж живот болит.

— Ну… это такая глазунья. По-французски.

— Серьезно? А я и не знал. Ешь. Первая.

— Хорошо. Без проблем.

Протягивает мне свою тарелку, и я осторожно пробую свое первое в жизни блюдо. Оно горелое, полусырое, да еще и несоленое. Какое-то слизкое, просто никакое, и его страшно даже вилкой касаться.

Мельком смотрю на Стаса, пожимаю плечами:

— Хм, что-то не вышло. Я еще сейчас раз…

— Не надо! – резко обрывает и сам поднимается. Берет мою яичницу и выбрасывает в мусорное ведро вместе с кабачком.