Глава первая.
Повествующая о произволе начальников, мужской вероломности и женской доверчивости.
- Ты очень хорошо выглядишь, - Борисыч не умел делать дамам комплименты, даже если дама - сотрудница его журнала, даже если она почти что на три десятка лет младше его, и ей в голову прийти не может, что комплимент этот - признак чего-то большего нежели отеческого благословения.
И все-таки Алена нахмурилась. Борисыч на внешность сотрудников просто так никогда внимания не обращал. Он как раз из тех, кто встречает человека по уму, а до его одежки ему дела нет. Он и к себе-то в этом смысле относится с философским снисхождением: если жена приведет его в приличный вид перед выходом из дома, то не возражает, а если нет - явится в редакцию неухоженным и вонючим. В душе Алена часто желала ему лишний раз сходить в баню или хотя бы в душ, а то тело его источало такой омерзительный запах, что посещение его кабинета нередко было равносильно изощренной средневековой пытке. Особенно в последние дни, когда на дворе июнь, когда жутко жарко, нет ветра, кондиционер к тому же сломался, а потому воздух в помещениях застаивается и тухнет. В общем, гнусно, конечно, осуждать начальника за мелочи, но, а как иначе, стоя у него на ковре, едва сдерживаясь чтобы не вылететь на волю. У нее уже глаза начали слезиться.
«Хоть бы носки сменил!»
- Нет, ты просто замечательно выглядишь! - тут Борисыч окончательно утратил над собой контроль и смутился. Он скосил глаза в сторону, отчего разом преобразился в незадачливого школяра.
И Алена поняла, что дело приобретает серьезный оборот. Не то чтобы она рассчитывала вырвать из скупых уст редактора «Оберега» признание в любви или еще чего-нибудь в этом духе. Как раз наоборот - скорее всего на нее собираются навьючить дополнительную работу, или урезать зарплату, или вообще уволить. А что еще ждать от начальства, которое ни с того ни с сего, спустя четыре года после ее прихода в редакцию, вдруг замечает, как она замечательно выглядит!
- Нет, девочка, ты в самом деле, очень похорошела, - он бросил на нее мимолетный взгляд и, кротко вздохнув, принялся деловито перекладывать бумаги на столе, целиком сосредоточив внимание на своем скрупулезном, но лишенным смысла занятии.
- Аркадий Борисович, - она упрямо уперлась в него взглядом, сохраняя в глазах грустную сосредоточенность, - Если причина не во вспышках на солнце, то как мне кажется, вы еще что-то желаете сказать, кроме того, что я потрясающе выгляжу.
- Именно потрясающе, - он растянул губы в улыбке, потом совершил глазами банальные скачки «в угол, на нос, на предмет», и остановившись на последнем, хитро прищурился, - Ты просто красавица.
- Понимаю, - она медленно кивнула, и потом резко вскинула голову, а ее отросшие с момента последнего и весьма неудачного посещения парикмахерской волосы, раскинулись по плечам золотисто-рыжим веером.
Да, теперь она была рыжей. Нагло - рыжей. Вадим говорил, что этот цвет выражает ее сущность. Скорее всего он был прав.
- Ну, что я такого сказал? - притворно изумился Борисыч, - Могу я хоть раз в жизни признать, что ты красивая.
- Ходят слухи, что директор небезызвестного Ивара Скрипки Тихон Бурян опять подбивает клинья к нашему беспристрастному журналу. Я не хочу оклеветать родной «Оберег», заявив, будто бы мы берем мзду за печатание статей о некоторых неинтересных нам деятелях культуры, политики и прочих сфер. Боже упаси! Но как бы там ни было, - и тут она крикнула так, что у самой уши заложило, - Даже если вы назовете меня королевой красоты, я все равно не буду писать вторую статью о Скрипке!
Когда пыль улеглась, Борисыч ошарашено покосился на окно, видимо, полагая, что стекла вылетели. Убедившись, что ничего такого не случилось, вздохнул и снова улыбнулся:
- Вот! Именно об этом я и хочу с тобой поговорить.
- Ну, я так и знала, - махнула рукой Алена, - Почему нельзя просто сказать человеку, мол пришла беда, тащись к этому с позволения сказать певцу, лебези перед его директором. Или так: мол, ты опять на передовой, давай вырывай родной «Оберег» из тесных объятий финансового краха. Нет, нужно обнадежить девушку, нужно наговорить ей кучу комплиментов, чтобы она растаяла, а потом обрушить на нее гадость ушатом холодной воды, чтобы сердце ее не выдержало.
- Я хочу поговорить с тобой о конкурсе красоты, - нетерпеливо перебил ее начальник, уже красный к тому моменту как вареный рак.
- Что? - она замерла и с интересом уставилась на него, - О конкурсе красоты?
- Именно. Ты ведь в курсе, что в июле пройдет конкурс «Мисс Корреспонденция». Наш журнал решил выдвинуть тебя.
- Ну... не скажу, чтобы идея мне не нравилась, - Алена облегченно вздохнула и даже улыбнулась ему вполне искренно. И все-таки смутное ощущение тревоги ее почему-то не покидало. Уж слишком смущенным выглядел Борисыч, к чему бы это? - Как я понимаю, конкурс планируют провести на лайнере, где-то в Средиземном море. Шикарная командировка, скажу я вам. А о ком я должна написать? Или просто сделать очерк о конкурсе?
- Нет, - Борисыч мгновенно погрустнел, даже плечи его вниз ушли. Он понимал, что последует за той фразой, которую намеревался произнести. И все-таки он собрался с духом, еще раз мотнул головой и тихо, но решительно изрек, - Наш журнал посылает тебя не для написания очередной статьи, а для участия в конкурсе.
- Не совсем поняла, - она застыла в той позе, в которой застал ее приговор начальства: с рукой, занесенной над головой, готовой откинуть непослушную прядь с лица.
- Что тут непонятного? Мы считаем, что ты вполне красива для того, чтобы участвовать и победить в конкурсе красоты «Мисс Корреспонденция».
- Вы с ума сошли? - ледяным голосом поинтересовалась она.
- А чего тут такого? - возмутился Борисыч, - Если ты молода, красива, талантлива, почему бы не поучаствовать? Что за предрассудки?
- То есть... вы предлагаете мне принять участие в конкурсе красоты? Одеть купальник и крутить задницей на потеху толстопузым старцам? Вы это мне предлагаете?!
Глава вторая.
Которая рассказывает, что такое «Якутская коллекция».
Алена раскрыла блокнот и еще раз, с бухгалтерской щепетильностью, пересмотрела прямые строки своих записей - краткие сведения, которые ей удалось получить из Интернета про загадочную Якутскую коллекцию алмазов. Собственно говоря, «Якутской коллекцией» ее назвали уже после похищения, а пока камни хранились, как им и положено в сейфе некоей компании «Якутские самоцветы» и готовились к транспортировке в Москву, никто и не думал давать им общее название. Так уж вышло, что 150 бриллиантов разной величины - плод десятилетней работы небольшого старательского поселка был помещен в один злополучный сейф.
Наибольшую ценность представляли два почти одинаковых алмаза - результат удачно проведенной операции по расколу одного огромного, но треснувшего пополам камня. Его нашли пять лет назад и долго не знали, что с ним делать и кому доверить. Потом все-таки доставили умельца из Питера, некоего Зиновия Власовича Койгу, который сотворил из одного осколка два сокровища.
Отправить алмазы в Москву было решено по окончанию этой тонкой ювелирной работы. Работа затянулась аж на год. Если учесть, что алмазы никуда не вывозили с начала перестройки, то в запасниках «Якутских самоцветов» скопилось большое количество камней, которые хотели отправить «с оказией». Почему их копили? Да потому что перевозка ценностей - дело рискованное, а потому дорогое: оказывается нужно организовать целую операцию по транспортировке, усилить ее охраной, принять меры и тому подобное. А последние десять лет ни у кого так руки и не дошли до этого. Почему-то посчитали, что в далекой Якутии камни в большей безопасности. Ну, по логике, действительно, куда они денутся из заснеженного поселка старателей, который кроме снегов и непроходимой тундры имеет еще и военизированную охрану. В общем, конечно, надежнее, чем в Москве, где вор на воре сидит и, оглянуться не успеешь, как алмазы исчезнут словно их и в природе не существовало. Но, как оказалось, костлявая рука беззакония протянулась и в такую глухомань. Однако об этом потом.
Значит, кроме двух потрясающих бриллиантов по 30 и 40 карат соответственно, в сейфе находился редкий алмаз «Совиный глаз», имеющий слабый желтый оттенок. Он был большим и бесполезным, поскольку колоть его на тысячи мелких кусков смысла не имело - желтые бриллианты не особенно в цене. В свою же натуральную величину он мог быть только государственной гордостью. А поскольку о государственной гордости как-то никто в последние десять лет не задумывался, то камню постоянно искали иное применение, правда безуспешно (к счастью для государства). Камень этот нашли и обработали лет десять тому назад. Но несмотря на возраст он уже имел за собой нехороший след, устланный загубленными человеческими жизнями.
Сотворил чудо, назвав его «Совиный глаз» доморощенный умелец Василий Акуйкин, который, кстати, его и нашел. Он сдал камень в местное отделение ОАО «Якутские Самоцветы», которая являлась практически государственной и хранила монополию в районе на добычу этих самых самоцветов. Сдал, но не сразу. Василий Акуйкин долго таскал «Совиный глаз» в кармане, потому что не хотел расставаться со своим сокровищем. Поскольку особенно хвастать своим достоянием было не перед кем Василий запил от скуки и бесславия, а потом, спустя года два все-таки сдал камень государству, получив не слишком внушительную награду за свой героический поступок. Случившаяся через месяц деноминация окончательно подорвала веру Акуйкина в светлое будущее как свое, так и государственное, а потому он спился окончательно, быстро пропил то, что осталось после сокращения вознаграждения в сто раз и куда-то сгинул.
Следующей жертвой «Совиного глаза» оказался оценщик, работавший в местной конторе «Якутских Самоцветов» Николай Зотов. Узрев красоту на мозолистой ладони Акуйкина, он понял, что мечтал об этом дне всю свою сознательную жизнь и тут же поклялся себе, что передаст камень по наследству пока еще не зачатому сыну. Навоображал себе дурачок, как в грядущей дымке столетий «Совиный глаз» нарекут «Зотов», наверное, слава Орлова ему покоя не давала. Он принял у Акуйкина его ценность, но вместо «Совиного глаза» положил в приемник собственность жены, выковырянную из предмета ее гордости - кольца, подаренного им же на годовщину свадьбы. Бриллиант этот был очень маленьким, но Зотов вполне здраво рассудил, что дело не в качестве, а в количестве. Поскольку раскрывать обман в глухом поселке старателей было некому, ему все сошло с рук. Акуйкин правда хныкал в местной забегаловке - избе старательской вдовы, которую все звали Прохоровной и которая гнала вполне сносный самогон, что мол, Зотов его обжулил. Но кто же ему - уже пьянице горькому поверит. Таким образом «Совиный глаз» перекочевал в жилище Зотова, и все было бы хорошо, если бы его жену Марию Зотову не пригласили в Якутск на празднования Дня Конституции. Мария возжелала надеть свое кольцо с бриллиантом. Тут-то Николаю и пришлось открыться. «Совиный глаз» Марии не понравился, в основном по причине того, что стал заменой ее украшения. Она долго верещала, что такой булыжник ни к селу ни к городу, что не повесит же она его на шею взамен утраченному кольцу, в чем, собственно, с ней нельзя было не согласиться. Получив крышкой от сковородки «Тефаль» по несчастной голове, Зотов побежал травить горе все к той же Прохоровне. Она ему и присоветовала вернуть государственную ценность на место. Пораскинув на утро опохмелёнными мозгами, Зотов воплотил совет в действие, а причитающуюся разницу от вознаграждение за столь разные камни как большой бриллиант и маленький, положил себе в карман. Но его это не спасло - «Совиный глаз» уже наложил на него свое проклятие. Вернувшись из Якутска, жена Зотова заявила, что он идиот, и она уходит от него к франту с модной в те времена профессией брокер, с которым познакомилась на праздновании Дня Конституции. Она уехала, прихватив с собой большую часть вознаграждения за «Совиный глаз». А Зотов спился от одиночества и тоски. Пару раз его видели в сугробе у дома Прохоровны в компании с Акуйкиным. Он пьяно признавался в своем злодействе обманутому мастеру, оба плакали, уткнувшись друг другу в плечи. А спустя полгода после того, как Акуйкин исчез из поселка, Зотова выгнали из приемной конторы за пьянство. Он уехал в Якутск и сгинул в прошлом.